Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.

До настоящего времени во всех авторитетных советских изданиях сочинений А. С. Пушкина это четверостишие включалось в раздел «Dubia» и датировалось июнем (не ранее 11) 1817-1819 г.1 В ныне издаваемом десятитомном собрании сочинений оно датировано 1819 г. и напечатано в разделе «Ранние стихотворения, незавершенное, отрывки, наброски».2 С сожалением приходится констатировать, что это отступление от сложившейся традиции ничем не оправдано и что вполне вероятным его следствием может явиться лишь неверное представление о четверостишии у так называемого массового читателя, на которого рассчитано издание.

Название «Ранние стихотворения, незавершенное, отрывки, наброски» не соответствует содержанию раздела. Предисловие «От редакции» предупреждает о том, что наряду с произведениями, обозначенными в заголовке, сюда также включены коллективные стихотворения и «произведения, принадлежность которых Пушкину не может считаться окончательно установленной (эти случаи оговорены в примечаниях)».3 Подобную композицию тома нельзя признать удачной не только из принципиальных, научных соображений, но и с точки зрения психологии массового читателя. Далеко не каждый человек, относящийся к этой категории, внимательно ознакомится с предисловием, хорошо запомнит, что́ в нем говорится о стихотворениях, приписываемых Пушкину, и будет в процессе чтения обращаться к примечаниям, чтобы проверить, не является ли сомнительным авторство того или иного стихотворения данного раздела. Поскольку содержание четверостишия «Мы добрых граждан позабавим...» не содержит ничего непонятного, уменьшается вероятность обращения к примечаниям и возникает вполне реальная опасность, что в сознании многих читателей эпиграмма запечатлеется как безусловно пушкинская. Совершенно очевидно,

что если в массовое издание сочинений писателя включаются произведения, авторство которых окончательно не установлено, то необходим и раздел «Dubia».

Напечатав эпиграмму среди ранних и незавершенных стихотворений, набросков и отрывков, редакция, казалось бы (если учесть объяснение, данное в предисловии), согласилась с установившейся точкой зрения, согласно которой принадлежность этого четверостишия Пушкину считается недоказанной. Однако иное впечатление оставляет комментарий, в котором говорится: «Четверостишие основано на ходячем двустишии эпохи французской революции:

Et des boyaux du dernier prêtre
Serrons le cou du dernier roi4

(«И кишками последнего попа || Сдавим шею последнего короля»), восходящем к знаменитой фразе из „Завещания“ аббата-атеиста Мелье (начало XVIII в.) («Он высказал пожелание, чтобы все сильные мира и знатные господа были перевешаны и удавлены петлями из кишок священников».5 Глава 2). Выражение „Мы добрых граждан позабавим“ полемически направлено против историка литературы Лагарпа, который в своем общепризнанном „Курсе античной и новой литературы“ (по которому Пушкин учился в Лицее) с негодованием приводит это двустишие, возмущаясь тем, что есть люди, находящие эти слова забавными. Этому четверостишию, приписываемому Пушкину, и словам из „Завещания“ Жана Мелье соответствуют слова, произнесенные поэтом в 1822 г. в Кишиневе. Он утверждал, что дворян „надобно всех повесить, а если б это было, то он с удовольствием затягивал бы петли“ (Запись в дневнике П. И. Долгорукова от 20 июля 1822 г.).6 Это поддерживает гипотезу о том, что эпиграмма принадлежит Пушкину».7

Гипотезу, о которой идет речь в процитированном примечании, выдвинул в 1937 г. М. А. Цявловский, собравший все известные к тому времени и практически ничем в последующие годы не дополненные свидетельства за и против принадлежности Пушкину четверостишия «Мы добрых граждан позабавим...».8 В своих выводах М. А. Цявловский был осторожнее автора комментариев к новому собранию сочинений Пушкина, и в системе его доказательств запись П. И. Долгорукова не играла столь решающей роли, какая ей придана в примечании к эпиграмме.

В 20-е годы XIX в. четверостишие получило широкое распространение под именем Пушкина. Как его сочинение оно записано уже в тетради

1817-1820 гг., принадлежавшей «какой-то дворянской семье, настроенной весьма консервативно».9 18 июля 1827 г. рядовой Д. Брандт, разжалованный из штабс-капитанов, показал, что юнкер В. Я. Зубов декламировал ему следующий «отрывок» Пушкина:

И у фонарного столба
Попа последнего кишкой
Царя последнего удавим.10

Эти свидетельства исходили от людей, не связанных с поэтом, и поэтому не могут считаться авторитетными. Они лишь отражали существовавшее в те годы убеждение в том, что эпиграмма вышла из-под пера Пушкина.

Больший интерес представляют два других ранних списка четверостишия. Первый из них находится в тетради, принадлежавшей А. В. Шереметеву, который был лично знаком с Пушкиным, связан с декабристами и мог получать тексты стихотворений если не от самого поэта, то от близких ему лиц. Тетрадь заполнялась в двадцатые годы, качество текстов в ней очень высокое, и четверостишие приписано Пушкину. Кроме этого спорного четверостишия, в ней нет ни одного другого стихотворения из числа тех, которые ходили под именем Пушкина, но в действительности ему не принадлежали. Второй список находился в ныне утраченной тетради, принадлежавшей приятелю Пушкина - П. П. Каверину. Здесь имя поэта при эпиграмме не значилось, но в оглавлении она была помещена среди произведений, безусловно ему принадлежащих. Таким образом, лица, знакомые с Пушкиным, считали его автором четверостишия «Мы добрых граждан позабавим...»; однако они не оставили никаких указаний на источник текста, а потому достоверность этих свидетельств не может не вызывать большого сомнения.

Нет таких указаний и ни в одном из поздних списков (Н. С. Тихонравова, В. Е. Якушкина, П. А. Ефремова); не дал их и Н. П. Огарев, опубликовавший четверостишие как стихотворение Пушкина.11

Статья М. А. Цявловского была полемически заострена против тех пушкинистов, которые, не приводя никаких доказательств, категорически утверждали, что эпиграмму написал не Пушкин (Н. В. Гербель, В. Я. Брюсов, Н. О. Лернер12). Полемизируя с Н. О. Лернером, Цявловский писал: «Мнение, что Пушкин не может быть автором эпиграммы, основывалось на неверном представлении о поэте как трибуне радикальных идей своего времени».13 Именно в подтверждение этой мысли в статье далее приводились запись из дневника П. И. Долгорукова и дерзкий тост поэта в честь

убийства Павла I, о котором рассказал в своих воспоминаниях И. П. Липранди.14 «Все это, - заключал Цявловский, - не позволяет нам в категорической форме отрицать принадлежность Пушкину революционной эпиграммы. Как можно утверждать, что поэт, по словам Вяземского, „живший и раскалявшийся в жгучей и вулканической атмосфере“ декабристских кругов, не мог сымпровизировать вольный перевод французских стихов, с такой страшной экспрессией выражающих дух великой буржуазной революции».15

Итак, запись Долгорукова не столько «поддерживает» гипотезу, как утверждается в комментарии, сколько позволяет ее не отвергнуть. Не лишне заметить, что слова, которые передает П. И. Долгоруков, были сказаны Пушкиным несколько лет спустя после гипотетической даты создания эпиграммы.16 К тому же соответствие между ними и эпиграммой, которое особо подчеркивается автором комментария, слишком далекое, чтобы ссылаться на него в подтверждение гипотезы.

Пушкин мог написать четверостишие «Мы добрых граждан позабавим...», но нет весомых доказательств, что именно он его написал. Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что современники ассоциировали эту эпиграмму и с другими именами. Например, в памяти Е. И. Бестужевой она сохранилась как сочинение Е. А. Баратынского.17

М. А. Цявловский сделал вывод, что «эпиграмму „Мы добрых граждан позабавим...“ необходимо вводить в отдел „Dubia“ собрания сочинений поэта».18 Редакция нового собрания сочинений упразднила этот раздел, а примечание к эпиграмме составила в такой форме, что все сомнительные моменты оказались затушеванными и на первый план выдвинулись второстепенные «доказательства». В результате массовый читатель не получит представления об истинном положении вещей, т. е. фактически эпиграмма фигурирует в собрании сочинений как подлинно пушкинское стихотворение.

Нужно сказать, что комментарий к четверостишию «Мы добрых граждан позабавим...» уже давно оброс многими ошибками, недоразумениями и неточностями, которые в свою очередь породили еще более неприятные ошибки в статьях и монографиях, посвященных отдельным моментам истории литературы и общественной мысли XVIII в.

Все сведения, на которых до настоящего времени основываются комментарии, собрал и сообщил в 1925 г. Н. О. Лернер.19 В качестве непосредственного источника эпиграммы он указал приведенное выше двустишие из книги Лагарпа, автором которого Лагарп называл Дидро. В сочинениях Дидро таких строк нет, но похожая мысль высказана в его дифирамбе «Бредящие свободой, или Отречение бобового короля» («Eleuthéromanes, ou Abdication d’un roi de la fève»), написанном в 1772 г., а опубликованном лишь в 1796 г.:

Et ses mains ourdiraient les entrailles du prêtre
Au defaut d’un cordon pour étrangler les rois.20

(«И за неимением веревки его руки разодрали бы кишки попу, чтобы удавить ими королей»). В конечном итоге, как указал Лернер, эта формула

расправы с королями и попами восходит к «Завещанию» Жана Мелье. Слова Мелье были в статье Лернера приведены неточно, очевидно по пересказу, содержавшемуся в одной из использованных им иностранных книг: «Я хотел бы, и это будет последнее и самое пламенное мое желание, чтобы последний царь был удавлен кишкою последнего попа».21

Сведения, приведенные Н. О. Лернером, повторил П. Н. Сакулин.22 На основании их же составил свой краткий, но точный комментарий Б. В. Томашевский, указавший, что эпиграмма является «вольным переводом французских стихов, приписывавшихся Дидро».23 Этим комментарием несколько позже воспользовался В. А. Мануйлов.24

Однако уже в 1951 г. в комментарии к воспоминаниям Е. И. Бестужевой четверостишие было названо «переводом из Дидро».25 Несколько позже, в сборнике «Очерки из истории движения декабристов», приведенные Н. О. Лернером слова Жана Мелье были «уточнены» без обращения к подлинному тексту: «последний царь» был заменен на «последнего короля», а также сделано указание на то, что это изречение содержится в конце «Завещания», хотя на самом деле оно находится во второй главе. Кроме того, без всяких на то оснований автором двустишия, приведенного в книге Лагарпа, был назван Марешаль.26 Эти ошибки повторили С. А. Рейсер27 и М. И. Гиллельсон.28 Легенда о принадлежности Марешалю данного двустишия начала проникать и в специальные исследования, посвященные этому писателю.29

Еще одна литературоведческая легенда, возможно, рождается сейчас. М. А. Цявловский высказал, но ничем не подтвердил предположение о том, что строка «Мы добрых граждан позабавим» является полемическим откликом на возмущение Лагарпа тем, что находились люди, считавшие двустишие забавным.30 В новом собрании сочинений Пушкина в примечании к эпиграмме об этом уже говорится в категорическом тоне.

По-видимому, назрела необходимость по возможности дополнить собранные Н. О. Лернером сведения, чтобы предупредить повторение старых и возникновение новых ошибок и неточностей.

Среди разрозненных заметок, сделанных французским писателем второй половины XVIII в. Шамфором на клочках бумаги и изданных посмертно в 1795 г., есть следующая запись: «Некто осмелился сказать: „Хочу дожить до того дня, когда последнего короля удавят кишками последнего попа“».31 Шамфор записал это изречение не позднее начала 1794 г. (он умер 13 апреля этого года), и, следовательно, еще раньше эта формула стала, очевидно, популярным крылатым выражением, прошедшим ту стадию фольклоризации, на которой утратилось имя автора.

30 фруктидора четвертого года республиканского календаря (16 сентября 1796 г.) в журнале «Décade philosophique, littéraire et politique» был напечатан в неполном виде дифирамб Дидро. Полностью он был опубликован 20 брюмера пятого года (10 ноября 1796 г.) в «Journal d’économie publique». В редакторском примечании указывалось, что строки о священнике и короле, появившиеся в первой публикации, вызвали негодование многих людей.32 Одна из целей второй публикации состояла в том, чтобы смягчить это впечатление, напечатав «Аргумент», в котором Дидро объяснял обстоятельства создания стихотворения и его жанровые особенности. «Аргумент», по мысли редакции, должен был убедить негодующих в том, что стихотворение не имеет никакого отношения к событиям дня, что оно выросло из бытовой шутки и что это «страшное» двустишие следует воспринимать не буквально, а лишь как поэтический образ, порожденный условностями жанра. Однако с именем Дидро стала прочно ассоциироваться фраза «нужно удушить последнего короля кишками последнего попа». Ее на все лады повторяла роялистская пресса в своих нападках на республику.33 Один из ее вариантов и привел Лагарп.

В свете этих данных нуждается в дополнительной проверке указание Н. О. Лернера на то, что источником русской эпиграммы послужило двустишие, напечатанное Лагарпом. Само изречение могло стать известно в России через разные каналы: через французских эмигрантов, через роялистскую прессу и, наконец, через книгу Шамфора. В России хорошо знали сборник произведений Шамфора. Извлечения из него неоднократно печатались в переводах в русских журналах начала XIX в. Шамфора цитировал в письмах и записных книжках П. А. Вяземский; афоризмы французского острослова постоянно сохранялись в памяти Пушкина и нашли отражение в его сочинениях и черновых записях.34 Те из русских, кто читал максимы Шамфора в подлиннике, не могли, по всей вероятности, не обратить внимание на «крамольное» изречение. Правда, никаких свидетельств на этот счет не обнаружено.

Книгу Лагарпа следует, очевидно, рассматривать лишь как один из возможных источников четверостишия «Мы добрых граждан позабавим...».

Отсюда весьма неопределенным становится и предположение о полемическом характере первой строки. Наконец, если возможен и другой источник эпиграммы, то менее вероятной становится гипотеза о ее принадлежности Пушкину, которая, без сомнения, имела сильное подтверждение в том факте, что по книге Лагарпа поэт учился в Лицее. Из всего этого следует, что изучение истории распространения формулы «задушить одного кишками другого» может оказаться весьма полезным.

Творцом этой формулы считается Жан Мелье, но она существовала гораздо раньше, чем стало известно «Завещание». Изречение из «Завещания» обычно цитируется от имени самого Мелье, в то время как он приводит его как «пожелание одного человека», который «не отличался образованием и ученостью, но, по-видимому, не лишен был здравого смысла», трезво судил о всех «возмутительных злоупотреблениях и обрядах», проник в тайну несправедливости, царящей на земле, и «хорошо понял, кто ее зачинщики и вдохновители».35 По всей вероятности, нет никаких оснований считать, что Мелье использовал обычный прием создания фиктивного персонажа, чтобы при надобности возложить на него ответственность за «крамолу». «Завещание» в буквальном смысле слова начинено от начала до конца «крамольными», «богохульными», «взрывными» мыслями, которые все высказываются от имени автора. Призыв к неповиновению священникам и королям и к физическому их уничтожению звучит в книге неоднократно, в том числе в той же второй главе. Если бы Мелье опубликовал при жизни свое сочинение, то и без этого изречения он обрек бы себя на жесточайшие гонения. Но книга была завещанием в прямом смысле этого слова. Ее написал человек, который, «готовясь к уходу из жизни», «почувствовал себя в силах сделать то, на что он не мог решиться раньше: открыто сказать давно и глубоко им продуманную правду о человеческих отношениях, о религии, о государстве, об общественном строе».36 У Мелье не было причин лукавить, и его словам об «одном человеке», по-видимому, можно доверять, тем более что все «Завещание» отличается искренним тоном. По всей видимости, Мелье прочел это изречение в одном из публицистических памфлетов конца XVII-начала XVIII в.

Действительно, в литературе XVII-XVIII вв. встречается формула, очень похожая на слова, приводимые в «Завещании». На русском языке она представлена в «Письмовнике» Н. Г. Курганова в следующей «краткой замысловатой повести»: «Италианец, будучи вопрошен французом, у кого бы он лучше хотел быть в подданстве - у короля ли французского или у ишпанского? Я бы желал видеть одного повешена на кишках другого».37

Сходство формулировок, при всем их различии, настолько велико, что на его основе сложилась легенда о Курганове - тираноборце и атеисте, который по всем законам екатерининского времени должен был сгнить в Шлиссельбургской крепости, но неведомыми силами был от этой участи спасен и на протяжении тридцати лет шесть раз безнаказанно публиковал призыв передушить королей.

Толчком к возникновению этой легенды послужила очередная неточная публикация слов из «Завещания» в сборнике «Очерки из истории движения декабристов». С этими словами Г. П. Макогоненко сопоставил приведенную выше повесть Н. Р. Курганова и пришел к следующему выводу: «Пока не удалось установить источника 291-й повести Курганова. Не исключена возможность, что он был знаком с самим „Завещанием“ Мелье, которое опубликовал Вольтер. Стоит подчеркнуть, что в кургановской повести формула Мелье несколько изменена - из нее выброшен выпад против церкви. Можно предположить, что именно сам Курганов изменил эту формулу, так как избегал какого-либо столкновения с церковью. После переработки

формула не потеряла своей радикальности, а, пожалуй, выиграла, поскольку вся ненависть перенесена на королей. Опубликование и пропаганда Кургановым революционного призыва французского утопического коммуниста расправиться с королями несомненно делает честь русскому просветителю».38

Много вопросов вызывает этот отрывок, начинающийся осторожным предположением и заканчивающийся почти категорическим утверждением того, что несколькими строками выше высказывалось лишь в виде гипотезы. Почему Курганов в этой повести побоялся столкновения с церковью, если во многих других он не стеснялся высмеивать священников? Почему он переработал оригинал так, что в его повести стали ощущаться отголоски давно закончившихся распрей вокруг испанского наследства? Почему царское правительство не усмотрело в этой повести ничего крамольного, и Курганов имел возможность беспрепятственно перепечатывать свой призыв? Почему в мрачные годы николаевской реакции, когда четверостишие «Мы добрых граждан позабавим...» распространялось в списках из-под полы, повесть № 291 без затруднения проходила цензурные рогатки, хотя, например, из предпоследнего, десятого издания «Письмовника» (М., 1831) было изъято двенадцать рассказов, которые, очевидно, были сочтены оскорбительными для религии?

Вопрос о том, как Курганов познакомился с изречением из «Завещания», решается очень просто: он его не знал. Для того чтобы установить тот факт, что повесть Курганова не могла быть подсказана «Завещанием», достаточно было обратиться к знаменитому «Извлечению мыслей Жана Мелье», опубликованному Вольтером в 1762 г. В этом небольшом памфлете, занимавшем очень важное место в антирелигиозной пропаганде, развернутой великим французским просветителем, Вольтер, излагая мысли Мелье, искусно их подобрал и препарировал в своих целях так, что превратил их автора из атеиста в деиста.39 Изречения, о котором идет речь, в этом памфлете нет. Сам Вольтер подобной мысли нигде не формулировал. Единственным местом в его сочинениях, в котором можно, по-видимому, с ничтожной степенью вероятности заподозрить отзвук этого изречения, является одно предложение из письма к Шабанону от 21 декабря 1767 г.: «Было бы неплохо отправить всех янсенистов на морское дно, повесив каждому из них на шею по иезуиту».40

Итак, до 1769 г., когда вышел «Письмовник», изречение из «Завещания» не могло стать известным Курганову “через источник, указанный Г. П. Макогоненко. Этот факт устанавливался легко, и тем более тщательной проверки требовала не только гипотеза о происхождении повести № 291, особенно в части, касающейся переработки гипотетического французского оригинала, но и истолкование повести как призыва передушить королей. Этого, однако, сделано не было. Напротив, гипотеза была немедленно принята в качестве бесспорного положения.

Еще до выхода книги, в которой эта гипотеза была опубликована, Д. Д. Благой, опираясь на докторскую диссертацию Г. П. Макогоненко (1955 г.), ввел в третье издание своего учебника по истории русской литературы XVIII в. рассуждение о крамольном политическом характере повести № 291.41 Подкрепленное авторитетом двух ведущих ученых, это истолкование повести давало возможность и требовало «подтянуть» к ней по значимости и другие рассказы из «Письмовника». И уже в следующей работе о Курганове это было сделано. Характеризуя «Краткие замысловатые повести», А. П. Денисов писал, что они проникнуты «ненавистью

к феодально-крепостническим порядкам», что Курганов «обрушивался» на духовенство, что он «жестоко высмеивал» рабское преклонение перед всем иностранным, что в этом разделе «Письмовника» он отвел «значительное место пропаганде естественнонаучных взглядов42 и борьбе с реакционными теориями» и, конечно, что он бросил «призыв к истреблению королей».43 Советские литературоведы всегда подчеркивали, что повести Курганова являются произведениями сатирическими и что его сатира имеет ярко выраженный демократический характер.44 Однако в столь сильных выражениях никто до А. П. Денисова о Курганове не писал. Но и это еще не было пределом. О. А. Хамицаева нашла в «Завещании» еще две случайные параллели к повестям Курганова и на этом основании сделала следующий вывод: «Идеи французского коммуниста-утописта Жана Мелье были хорошо усвоены Кургановым. Живя интересами своего времени, владея четырьмя иностранными языками, Курганов не мог не знать работ этого просветителя».45 Курганов - атеист, коммунист-утопист! - таков логический вывод из этого рассуждения, ибо никак не оговоренное и ничем не уточненное слово «усвоил» здесь может значить лишь одно: принял и согласился. При этом исследовательница не знала о том, что найденные ею параллели находятся в той части «Завещания», которая впервые была опубликована лишь в 1864 г.

В качестве завершающего звена в этой цепи ошибок и абсурдов необходимо отметить, что и автор специальной работы о Мелье, прекрасно осведомленный в истории распространения текста «Завещания», не устоял перед искушением поразить воображение читателей броским фактом. «Выражение [Мелье], - пишет он, - действительно приобрело популярность. Его по-разному употребили в дело и Вольтер, и Дидро - последний в цикле стихов „Мания свободы“ . И вот через многие страны и пограничные кордоны долетели эти переделки и до России. Уже в 1769 г. в сочинении Г. Курганова „Российская универсальная грамматика, или Всеобщее письмословие“ фигурировала поговорка, смахивавшая на этот афоризм».46

Ни вольтеровское письмо 1767 г., ни стихотворение Дидро 1772 г. не могли «долететь» до Курганова. Откуда же в этом случае появились в «Письмовнике» слова, столь похожие на изречение из «Завещания»?

Повесть № 291 представляет собой дословный перевод рассказа, напечатанного в учебнике французского языка для немцев Жана Робера де Пеплие.47 Этот учебник, вышедший первым изданием в 80-х годах XVII в., пользовался в XVIII в. огромной популярностью во многих европейских странах и выдержал большое число переизданий. Интересующий нас рассказ напечатан уже в 4-м издании (1696)48 и перепечатывался по крайней

мере до 35-го издания (1737). Где-то около этого времени он изымается из учебника. Однако в слегка измененном варианте он продолжает печататься в другом учебном пособии - «Новом методе обучения французскому языку» Лароша.49 В 1730 г. вышло 14-е издание этой книги, а в 1764 г. - 25-е.

Все рассказы, входившие в учебник Пеплие, были извлечены его автором из французских книг, главным образом последней четверти XVII в. Таким образом, формула «повесить одного на кишках другого» существовала уже по крайней мере за 35-40 лет до того, как ее использовал Мелье, и это, несомненно, придает убедительность высказанному выше предположению о том, что он почерпнул ее из французской публицистики конца XVII-начала XVIII в.

Вопрос об интерпретации повести Курганова № 291 должен еще стать предметом специального исследования, но некоторые предварительные выводы можно сделать уже сейчас. В числе рассказов, которые в учебнике Пеплие предлагались немцам для упражнения в чтении и переводе, было большое число антифранцузских. Учебник имел явную галлофобскую окраску, которая легко объясняется международной ситуацией в конце XVII в. «Письмовник» Курганова составлялся и вышел в свет в то время, когда в русской литературе шла активная борьба с французским влиянием. В этой обстановке галлофобские рассказы Пеплие должны были представляться Курганову весьма меткими и поучительными, и он заимствовал их из этого источника в большом количестве, в том числе и повесть № 291.

В первой четверти XIX в. «Письмовник» уже прочно осел в «низовой» читательской среде. Ушла туда и повесть № 291, так и не наполнившись злободневным политическим содержанием, которое приобрела сначала на французской, а потом и на русской почве эпиграмма, основанная на крылатом выражении, предлагавшем похожий способ расправы с царствующими особами. В России повесть Курганова и эпиграмма существовали параллельно, независимо друг от друга, выполняя разные функции. Так Пушкин, например, интересовался «Письмовником» и личностью Курганова, когда работал над «Историей села Горюхина»; однако «Письмовник» привлек его внимание отнюдь не как книга, содержащая «крамольные» в политическом отношении мысли, какой она предстает в истолковании ряда исследователей.

Единственный пока известный случай использования формулы «повесить одного на кишках другого», в котором можно заподозрить отзвук повести Курганова, относится уже к 70-м годам XIX в.

В романе Н. С. Лескова «На ножах» (1870-1871) один из персонажей, говоря о двух других, называет одного подлецом, а другого - «гадиной беззубой», заключая свою тираду словами: «Впрочем, я бы ничего не имел против того, чтоб один из них был повешен на кишках другого».50 В этом виде формула имеет сильное сходство с повестью Курганова № 291. В связи с этим обращает на себя внимание и другое место в том же романе, совпадающее с повестью № 178 (по четвертому изданию «Письмовника»). Между действующими лицами происходит следующий диалог:

« - А вот и кстати наш почтенный генерал: ответите ли, ваше превосходительство, на вопрос: в какое время люди должны обедать?

Говорят, что какой-то классический мудрец сказал, что „богатый когда хочет-с, а бедный когда может-с“».51

«Классический мудрец» - это Диоген, чье подобное изречение привел Диоген Лаэртский в «Жизни и учениях знаменитых философов» (VI, 2 Диоген (40)).52 У Курганова эти слова переведены с французского языка почти в том же виде: «Диоген, будучи вопрошен, в каком часу должно обедать? отвечал: богатый когда хочет, а убогий когда может».53

Совпадение с «Письмовником» двух мест в романе, расположенных сравнительно недалеко одно от другого, является сильным аргументом в пользу предположения, что формула «повесить одного на кишках другого» дошла до Лескова через книгу Курганова. Однако поскольку слова Диогена были крылатым выражением и могли стать известны Лескову также из других источников, то этот эпизод из истории разбираемого изречения нельзя считать до конца выясненным. Впрочем, и во всей истории этого изречения остается еще немало пробелов.

Сноски к стр. 107

1 См.: Акад., II, 1, с. 488; Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в десяти томах, т. I. Изд. 2-е. М., Изд. АН СССР, 1956, с. 442; Вольная русская поэзия второй половины XVIII - первой половины XIX века. Вступит. статьи С. Б. Окуня и С. А. Рейсера. Составление, подготовка текста, вступит. заметки и примеч. С. А. Рейсера. Л., «Сов. писатель», 1970 (Библиотека поэта. Большая серия), с. 336. Как безусловно не принадлежащее Пушкину четверостишие напечатано в кн.: Русская эпиграмма (XVIII-XIX вв.). Предисловие, подготовка текста и примеч. В. Мануйлова. Л., «Сов. писатель», 1958 (Библиотека поэта. Малая серия), с. 202.

2 Пушкин А. С. Собрание сочинений в десяти томах, т. I. М., «Художеств. литература», 1974, с. 535.

3 Там же, с. 5. Отметим попутно, что в сборнике «Очерки из истории движения декабристов» (М., 1954, с. 481), вышедшем под авторитетной редакцией Н. М. Дружинина и Б. Е. Сыроечковского, по поводу указанного четверостишия говорится, что уже окончательно установлено отсутствие оснований для приписывания его Пушкину. Это категорическое решение, к большому сожалению, основательно забыто. Трудно перечислить все те издания, в которых четверостишие безоговорочно приписывается Пушкину, притом с совершенно произвольной датировкой. Сошлемся, например, на книгу Б. Трубецкого «Пушкин в Молдавии» (изд. 3-е, исправл. и дополн. Кишинев, 1963, с. 97), в которой четверостишие названо «изумительным по своему революционному темпераменту» (sic!); автор этой книги утверждает: «Точная датировка этого четверостишия не установлена, но можно предположительно отнести его к кишиневскому периоду».

Сноски к стр. 108

4 La Harpe J.-F. Lycée, ou Cours de littérature ancienne et moderne. Dernière partie: Philosophie du XVIIIe siècle. T. 16. Paris, l’an XIII , p. 173 (ch. III, sec. VI).

5 Мелье Ж. Завещание, т. I. Перевод с франц. Ф. Д. Капелюша и Г. П. Полякова. Под ред. Ф. А. Коган-Бернштейн. Перевод приложения и комментарии Ф. Б. Шуваловой. Вступит. статья В. П. Волгина. М., Изд. АН СССР, 1954, с. 71.

6 См.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. I. Вступит. статья В. Э. Вацуро. Составление и примечания В. Э. Вацуро, М. И. Гиллельсона, Р. В. Иезуитовой, Я. Л. Левкович. М., «Художеств. литература», 1974, с. 361. В тексте примечания опущена ссылка на более раннее издание дневника П. И. Долгорукова.

7 Пушкин А. С. Собрание сочинений в десяти томах, т. I, с. 713-714.

8 См.: Цявловский М. А. О принадлежности Пушкину эпиграммы «Мы добрых граждан позабавим...». - Красная новь, 1937, № 1, с. 179-183; то же в кн.: Цявловский М. А. Статьи о Пушкине. М., Изд. АН СССР, 1962, с. 58-65. Подробные сведения о списках четверостишия приведены М. А. Цявловским в комментариях в большом академическом издании сочинений поэта (II, 2, 1199-1200). Дальнейшее изложение гипотезы опирается на эти работы М. А. Цявловского.

Сноски к стр. 109

9 См.: Сакулин П. Н. «Недостойно Пушкина». - В кн.: Пушкин и его современники, вып. XXXVIII-XXXIX. Л., 1930, с. 48. В этом списке первая строка читается «Друзья! Народ мы позабавим...» (с. 54).

11 См.: Русская потаенная литература XIX столетия. Отд. I. Стихотворения, ч. 1. С предисловием Н. Огарева. Лондон, 1861, с. 79. В этой публикации первая строка читается «Народ мы русский позабавим...».

12 См.: Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений. Берлин, 1861, с. XII; Пушкин А. С. Полное собрание сочинений, т. I, ч. 1. Редакция, вступит. статья и комментарии В. Брюсова. М., 1919 (на обл.: 1920), с. 135; Лернер Н. О. Мелочи прошлого. Из прошлого русской революционной поэзии. I. «Подражание французскому». - Каторга и ссылка, 1925, № 8 (21), с. 240-241.

13 Красная новь, 1937, № 1, с. 183.

Сноски к стр. 110

14 См.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. I, с. 300.

15 Красная новь, 1937, № 1, с. 183.

16 Попутно отметим, что в примечании ни слова не говорится о мотивах датировки четверостишия точно 1819 г.

17 См.: Воспоминания Бестужевых. Редакция, статья и комментарии М. К. Азадовского. М. - Л., Изд. АН СССР, 1951, с. 414. В варианте Бестужевой отличаются третья и четвертая строки: «Царя мы русского задавим || Кишкою русского попа».

18 Красная новь, 1937, № 1, с. 183.

19 Лернер Н. О. Мелочи прошлого..., с. 240.

20 Diderot D. Oeuvres complètes, t. 9. Paris, 1875, p. 16.

Сноски к стр. 111

21 Кроме нескольких иностранных книг, Н. О. Лернер пользовался статьей В. П. Волгина «Мелье и его „Завещание“» (Голос минувшего, 1918, №№ 1-3, с. 5-46), но в ней этих слов нет.

22 Сакулин П. Н. «Недостойно Пушкина», с. 55.

23 См.: Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в десяти томах, т. I. Изд. 2-е. М., Изд. АН СССР, 1956, с. 518.

24 См.: Русская эпиграмма (XVIII-XIX вв.), с. 314.

25 Воспоминания Бестужевых, с. 791.

26 См.: Очерки из истории движения декабристов. Сб. статей под ред. Н. М. Дружинина, Б. Е. Сыроечковского. М., Госполитиздат, 1954, с. 481. Н. О. Лернер, приводя двустишие в своей статье «Мелочи прошлого» (с. 240), указал, что существует предположение об авторстве Марешаля. Эта гипотеза не получила подтверждения, но тем не менее в «Очерках» была без проверки принята за доказанный факт. В работах о Марешале не содержится сведений об этом двустишии. См.: Марешаль П.-С. Избранные атеистические произведения. Ред. и статья Х. Н. Момджяна. М., Изд. АН СССР, 1958, с. 5-44; Великовский С. Поэты французских революций. 1789-1848. М., Изд. АН СССР, 1963, с. 99-110; Обломиевский Д. Литература французской революции 1789-1794 гг. М., «Наука», 1964, с. 294-327; Кучеренко Г. С. Судьба «Завещания» Жана Мелье в XVIII веке. М., «Наука», 1968, с. 137-193.

27 См.: Вольная русская поэзия второй половины XVIII-первой половины XIX века, с. 805.

28 См.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. I, с. 507.

29 См.: Лихоткин Г. А. Сильвен Марешаль и «Завещание Екатерины II» (к истории одной литературной мистификации). Л., Изд. ЛГУ, 1974, с. 50.

30 Цявловский М. А. Статьи о Пушкине, с. 64.

Сноски к стр. 112

31 Chamfort S.-R.-N. Oeuvres recueillies et publiées par un de ses amis, t. 4. Paris, l’an III , p. 352. Русский перевод в кн.: Шамфор. Максимы и мысли. Характеры и анекдоты. Издание подготовили П. Р. Заборов, Ю. Б. Корнеев, Э. Л. Линецкая. M. - Л., «Наука», 1965, с. 165. Автор приносит благодарность П. Р. Заборову, который любезно указал ему эту запись Шамфора.

32 Diderot D. Oeuvres complètes, t. 9, p. 9.

33 См. краткую сводку в кн.: Larousse P. Grand dictionnaire universel du XIXe siècle, t. 2. Paris, s. a., p. 1173.

34 Свод сведений о популярности Шамфора в России см.: Корнеев Ю. Б. и Линецкая Э. Л. Шамфор и его литературное наследие. - В кн.: Шамфор. Максимы и мысли. Характеры и анекдоты, с. 258-259; Лернер Н. О. Пушкинологические этюды. VII. Пушкин и Шамфор. - «Звенья», кн. V. М. - Л., «Academia», 1935, с. 119-121; Козмин Н. К. Пушкин-прозаик и французские острословы XVIII в. (Шамфор, Ривароль, Рюльер). - Известия по русскому языку и словесности АН СССР, 1928, т. I, кн. 2, с. 548-551.

Сноски к стр. 113

35 Мелье Ж. Завещание, т. I, с. 70-71.

36 Волгин В. П. Развитие общественной мысли во Франции в XVIII веке. М., Изд. АН СССР, 1958, с. 279.

37 Курганов Н. Г. Российская универсальная грамматика, или Всеобщее письмословие. СПб., 1769, с. 170.

Сноски к стр. 114

38 Макогоненко Г. П. Радищев и его время. М., ГИХЛ, 1956, с. 107.

39 См.: Кучеренко Г. С. Судьба «Завещания» Жана Мелье..., с. 50-67.

40 Цит. по кн.: Державин К. Н. Вольтер. [М.], Изд. АН СССР, 1946, с. 396-397.

41 Благой Д. Д. История русской литературы XVIII века. Изд. 3-е, перераб. М., 1955, с. 387.

Сноски к стр. 115

42 Пропаганде естественнонаучных взглядов в разделе «Кратких замысловатых повестей» посвящена одна повесть (№ 3)!

43 Денисов А. П. Курганов - выдающийся русский ученый и просветитель XVIII века. Л., 1961, с. 96, 98, 100.

44 См., например: Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века. М., 1939, с. 221.

45 Хамицаева О. А. К вопросу о жанре «Кратких замысловатых повестей» Н. Г. Курганова. - В кн.: Вопросы стиля художественной литературы. Под общ. ред. А. И. Ревякина. М., 1964, с. 87.

46 Поршнев Б. Ф. Мелье. М., «Молодая гвардия», 1964 (Жизнь замечательных людей), с. 215.

47 Вопрос об источниках повестей Курганова разбирается автором в отдельной статье, которая будет напечатана в одном из очередных сборников «XVIII век».

48 «Un François demanda à un Italien, lequel de deux il aimait mieux avoir pour son Souverain, le roi de France ou celui d’Espagne. Je voudrais, dit-il, voir l’un pendu avec les boyaux de l’autre» (Pêpliers J.-R., des. Essay d’une parfaite grammaire royale françoise, Das ist Vollkommene Königliche Frantzösische Grammatica... Berlin, 1696, S. 4 (раздел «Recueil de bons contes...»; из более ранних изданий учебника автор статьи имел возможность ознакомиться лишь с одним (Berlin, 1689), в котором этот раздел еще не был введен).

Сноски к стр. 116

49 «Un François demanda à un Italien lequel de deux il aimait mieux avoir pour son Maître, le roi de France, ou celui d’Espagne. Je voudrais, dit-il, que l’un fût pendu avec les boyaux de l’autre, car je n’aime ni l’un ni l’autre» (La Roche. Nouvelle méthode pour traiter la grammaire françoise, Das ist: Neue Methode die Französische Grammatic zu tractiren... 25. Aufl. Leipzig, 1764, S. 251-252.

50 Лесков Н. С. Полное собрание сочинений, т. 9. Изд. 2-е. СПб., 1897, с. 342.

Сноски к стр. 117

51 Там же, с. 384-385.

52 Точный русский перевод: «Человеку, спросившему, в какое время следует завтракать, он ответил: „Если ты богат, то когда хочешь, если беден, то когда можешь“». См.: Памятники поздней античной научно-художественной литературы II-V века. М., «Наука», 1964, с. 158.

53 Курганов Н. Г. Российская универсальная грамматика..., с. 152.

------------------

Что такое GoGetArt? Это интернет-галерея современного искусства, в которой представлено интересное творчество современных художников и фотографов, которые хотят продать свою картину , но не знают как это сделать чтобы все были довольны. К каждой работе сайтом присваивается именной сертификат с персональным номером, а также описанием картины и личной подписью художника. Все сделано для удобства потенциальных покупателей.

"Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим".

Эти строки ПРИПИСЫВАЮТСЯ Пушкину.Согласитесь: развекаться вытаскиванием кишок из человека (кем бы он ни был! Но это же - человек!) и вешать на кишках другого человека (хоть царя, хоть нищего) - это зверство не имеет оправдания. И совершающих подобное надо расстреливать на месте.
А Пушкин был русским, хоть и задирой в юности, но поэтом все-таки и человеком, не извергом и не палачом. И "милость к падшим" призывал. Если Вы помните.
Четверостишие основано на ходячем двустишии эпохи французской революции:
Et des boyaux du dernier pr;tre
Serrons le cou du dernier roi4
(«И кишками последнего попа
Сдавим шею последнего короля»),
восходящем к знаменитой фразе из „Завещания“ аббата-атеиста Мелье (начало XVIII в.) («Он высказал пожелание, чтобы все сильные мира и знатные господа были перевешаны и удавлены петлями из кишок священников». Выражение Мелье действительно приобрело популярность. Его по-разному употребили в дело и Вольтер, и Дидро - последний в цикле стихов „Мания свободы“ . И вот через многие страны и пограничные кордоны долетели эти переделки и до России. Уже в 1769 г. за тридцать лет до рождения Пушкина в сочинении Г. Курганова „Российская универсальная грамматика, или Всеобщее письмословие“ фигурировала поговорка, смахивавшая на этот афоризм..... формула «повесить одного на кишках другого» существовала уже по крайней мере за 35-40 лет до того, как ее использовал и сам Мелье, и это, несомненно, придает убедительность предположению о том, что он почерпнул ее из французской публицистики конца XVII-начала XVIII в.Не существует ни одного убедительного доказательства ому, что русский перевод французского выражения был сделан именно Пушкиным. Но существовала потребность приписать их Пушкину. Ообенно в советские времена.
Поэт никогда в жизни их не писал и не имел привычки размышлять подобными вульгарными категориями.
Если бы у Пушкина была психология убийцы, он не стал бы Пушкиным. "Гений и злоейство - две вещи несовместные" - это его слова!
Вспомните один из самых ярких эпизодов из жизни Пушкина: дуэль. Казалось бы, и многие так считают, Пушкин хотел лишить Дантеса жизни, убить его. Казалось бы, так бы оно и случилось, если бы Дантес от страха не выстрелил на ходу, не дойдя до рубежа стрельбы дабы опередить поэта. Так об этом и говорят. Но! Я утверждаю иное! Пушкину очень важно было произвести свой выстрел. Несмотря на ужасные страдания. И с пулей в животе, он мучительно целится и все-таки стреляет. И попадает в Дантеса. И тут же ликуя кричит. Что он должен кричать, если он хотел убить? Правильно, он должен кричать: "Убил!". Но он кричит: "Попал!" Он хотел заставить Дантеса почувствовать боль. И он победил. Пусть ценой жизни своей. Но Дантесу довелось вкусить боль. И потому поэт ликует. "Попал!" - кричит он. Пушкин достиг своей цели. Миссия его свершилась.И в этом его радость, но не в убийстве. Он погиб, но духовно, вне всякого сомнения: он победил.

"Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим."

Четверостишие основано на ходячем двустишии эпохи французской революции:
Et des boyaux du dernier prêtre
Serrons le cou du dernier roi4
(«И кишками последнего попа
Сдавим шею последнего короля»),
восходящем к знаменитой фразе из „Завещания“ аббата-атеиста Мелье (начало XVIII в.) («Он высказал пожелание, чтобы все сильные мира и знатные господа были перевешаны и удавлены петлями из кишок священников».

Выражение „Мы добрых граждан позабавим“ полемически направлено против историка литературы Лагарпа, который в своем общепризнанном „Курсе античной и новой литературы“ (по которому Пушкин учился в Лицее) с негодованием приводит это двустишие, возмущаясь тем, что есть люди, находящие эти слова забавными.
Этому четверостишию, приписываемому Пушкину, и словам из „Завещания“ Жана Мелье соответствуют слова, произнесенные поэтом в 1822 г. в Кишиневе.
Он утверждал, что дворян „надобно всех повесить, а если б это было, то он с удовольствием затягивал бы петли“
(Запись в дневнике П. И. Долгорукова от 20 июля 1822 г. <...>). Это поддерживает гипотезу о том, что эпиграмма принадлежит Пушкину».

В 20-е годы XIX в. четверостишие получило широкое распространение под именем Пушкина. Как его сочинение оно записано уже в тетради
1817—1820 гг., принадлежавшей «какой-то дворянской семье, настроенной весьма консервативно».

Больший интерес представляют два других ранних списка четверостишия. Первый из них находится в тетради, принадлежавшей А. В. Шереметеву, который был лично знаком с Пушкиным, связан с декабристами и мог получать тексты стихотворений если не от самого поэта, то от близких ему лиц. Тетрадь заполнялась в двадцатые годы, качество текстов в ней очень высокое, и четверостишие приписано Пушкину. Кроме этого спорного четверостишия, в ней нет ни одного другого стихотворения из числа тех, которые ходили под именем Пушкина, но в действительности ему не принадлежали.
Второй список находился в ныне утраченной тетради, принадлежавшей приятелю Пушкина — П. П. Каверину. Здесь имя поэта при эпиграмме не значилось, но в оглавлении она была помещена среди произведений, безусловно ему принадлежащих. Таким образом, лица, знакомые с Пушкиным, считали его автором четверостишия «Мы добрых граждан позабавим...»;

Все сведения, на которых до настоящего времени основываются комментарии, собрал и сообщил в 1925 г. Н. О. Лернер.
В качестве непосредственного источника эпиграммы он указал приведенное выше двустишие из книги Лагарпа, автором которого Лагарп называл Дидро . В сочинениях Дидро таких строк нет, но похожая мысль высказана в его дифирамбе «Бредящие свободой, или Отречение бобового короля» («Eleuthéromanes, ou Abdication d’un roi de la fève»), написанном в 1772 г ., а опубликованном лишь в 1796 г.:
Et ses mains ourdiraient les entrailles du prêtre
Au defaut d’un cordon pour étrangler les rois.
(«И за неимением веревки его руки разодрали бы кишки попу, чтобы удавить ими королей») . В конечном итоге, как указал Лернер, эта формула
расправы с королями и попами восходит к «Завещанию» Жана Мелье. Слова Мелье были в статье Лернера приведены неточно, очевидно по пересказу, содержавшемуся в одной из использованных им иностранных книг: «Я хотел бы, и это будет последнее и самое пламенное мое желание, чтобы последний царь был удавлен кишкою последнего попа».

Кто же был истинным автором слов, процитированных Лагарпом, и почему они приписаны Дидро?
Среди разрозненных заметок, сделанных французским писателем второй половины XVIII в. Шамфором на клочках бумаги и изданных посмертно в 1795 г., есть следующая запись: «Некто осмелился сказать: „Хочу дожить до того дня, когда последнего короля удавят кишками последнего попа“».31 Шамфор записал это изречение не позднее начала 1794 г. (он умер 13 апреля этого года), и, следовательно, еще раньше эта формула стала, очевидно, популярным крылатым выражением, прошедшим ту стадию фольклоризации, на которой утратилось имя автора.
30 фруктидора четвертого года республиканского календаря (16 сентября 1796 г.) в журнале «Décade philosophique, littéraire et politique» был напечатан в неполном виде дифирамб Дидро. Полностью он был опубликован 20 брюмера пятого года (10 ноября 1796 г.) в «Journal d’économie publique». В редакторском примечании указывалось, что строки о священнике и короле, появившиеся в первой публикации, вызвали негодование многих людей.
Одна из целей второй публикации состояла в том, чтобы смягчить это впечатление, напечатав «Аргумент», в котором Дидро объяснял обстоятельства создания стихотворения и его жанровые особенности. «Аргумент», по мысли редакции, должен был убедить негодующих в том, что стихотворение не имеет никакого отношения к событиям дня, что оно выросло из бытовой шутки и что это «страшное» двустишие следует воспринимать не буквально, а лишь как поэтический образ, порожденный условностями жанра. Однако с именем Дидро стала прочно ассоциироваться фраза «нужно удушить последнего короля кишками последнего попа». Ее на все лады повторяла роялистская пресса в своих нападках на республику. Один из ее вариантов и привел Лагарп.
...достаточно обратиться к знаменитому «Извлечению мыслей Жана Мелье», опубликованному Вольтером в 1762 г. В этом небольшом памфлете, занимавшем очень важное место в антирелигиозной пропаганде , развернутой великим французским просветителем, Вольтер, излагая мысли Мелье, искусно их подобрал и препарировал в своих целях так, что превратил их автора из атеиста в деиста. Изречения, о котором идет речь, в этом памфлете нет. Сам Вольтер подобной мысли нигде не формулировал. Единственным местом в его сочинениях, в котором можно, по-видимому, с ничтожной степенью вероятности заподозрить отзвук этого изречения, является одно предложение из письма к Шабанону от 21 декабря 1767 г.: «Было бы неплохо отправить всех янсенистов на морское дно, повесив каждому из них на шею по иезуиту» .

Выражение [Мелье] действительно приобрело популярность. Его по-разному употребили в дело и Вольтер, и Дидро — последний в цикле стихов „Мания свободы“ . И вот через многие страны и пограничные кордоны долетели эти переделки и до России. Уже в 1769 г. в сочинении Г. Курганова „Российская универсальная грамматика, или Всеобщее письмословие“ фигурировала поговорка, смахивавшая на этот афоризм».

Формула «повесить одного на кишках другого» существовала уже по крайней мере за 35—40 лет до того, как ее использовал Мелье, и это, несомненно, придает убедительность высказанному выше предположению о том, что он почерпнул ее из французской публицистики конца XVII—начала XVIII в.

Более детальный разбор
Источник

Владимир Владимирович Маяковский (1893-1930) – знаменитый поэт Серебряного века. Он примыкал к футуристическому течению, был одним из его идейных вдохновителей. Помимо поэзии, он работал в прозаических и драматических жанрах, был художником и даже играл в кино. Но Многомудрого Литрекона сильнее всего впечатляют его стихи, особенно лирика, и поэтому он вновь обратил свой взор на стихотворение мэтра.

В своих поэмах и стихотворениях Маяковский изображает сильную личность, независимую от мнения окружающих. Его кричащая желтая водолазка, экспрессивные публичные выступления отражали внутренний мир человека огромного масштаба, невиданной энергии и яркой индивидуальности.

Но эксцентричный бунтарь был непревзойденным лириком. Лирический герой стихов Маяковского – этакий неуклюжий романтик, способный забрать любимую с собой «одну, или вдвоем с Парижем». И не только любовное чувство побуждает поэта искренне восторгаться и созерцать. Душевное стихотворение «Послушайте» — история человека, который любознателен к жизни. Он любит ее и искренне удивляется каждым ее проявлением.

Дата написания лирического стихотворения «Послушайте!» — осень 1914 г. На тот момент в России еще не наступила Октябрьская революция. Тогда Владимир Маяковский был одержим футуристическими концептами, провозглашающими пафос светлой будущности. Он выдвигает на первый план личность познающую. Лирическому герою все интересно, все вокруг имеет ценность для построения красивого и яркого будущего. Уже тогда в поэзии Маяковского появлялись богоборческие мотивы. Поэт выдвигает человеческую индивидуальность на первый план, или хотя бы приравнивает к Создателю.

Жанр, направление, композиция и размер

«Послушайте!» обнаруживает черты элегического послания, к чему нас отсылает само начало текста («Послушайте! Ведь, если звезды зажигают- значит — это кому-то нужно?»). Также можно говорить о присутствии в тексте элементов исповедального монолога главного героя.

Поэт избирает форму кольцевой композиции. Эту особенность конструкции определяют самое начало и финал текста:

Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно?

«Лесенка» — форма, которую избирает футурист для своего стихотворения «Послушайте!». Неточные рифмы перемежается с точными перекрестными (по схеме АВАВ), которые обнаруживают себя через три строки:

Значит — кто-то хочет, чтобы они были? <…> в метелях полуденной пыли; целует ему жилистую руку,<…> не перенесет эту беззвездную муку! и т.д.

На тех участках текста, где рифма точная, рифмовка женская (ударяемый предпоследний слог).

Четкого классического стихотворного размера нет (сложно установить наличие ямба, хорея, дактиля, анапеста и амфибрахия). Футурист использует любимую им форму акцентного стиха.

Образы и символы

Лирический герой находится в поиске главного жизненного замыла, идеи происходящих в природе физических явлений. И в центре его интереса – звезды, а именно их происхождение. По мнению главного героя, мыслящей личности, у всего есть причина и следствие.

Сознанием главного героя формируются образы второго плана — он представляет, как некто смелый человек, достигая Бога, просит того зажечь звезды, чтобы у людей стало светлее на душе. То есть перед нами объект лирического сознания – главный герой, субъекты его воображения – деятельная личность, которая обращается за помощью к Богу.

Помимо этих персонажей, стихотворение имеет форму послания, а значит, в произведении присутствует обобщенный образ собеседника, читателя.

Тема и настроение

Основная тема определяется толкованием. Под «маленькими плевочками» поэт может подразумевать творчество, а может и просто мир физических явлений.

В том случае, если звезды – это произведения художественного творчества, в которых нуждается воспринимающее сознание, будь то театр, музыка, литература, живопись, то творческая личность (обращенная к Богу) создает их на радость зрителю (читателю, слушающему).

Если же под звездами понимать мир физических, природных явлений, то на первый план выходит тема смысла жизни и смыла красоты в этой самой жизни. Звезды, как все красивое, вдохновляющее, наполняют существование человека светом и теплотой, гармонией и вдохновением, но истинной природы таких вещей мы не знаем. И задача человека будущего – познать ее, развить пытливый ум и проникнуть под покровы тайн мироздания.

Основная идея

Главная мысль стихотворения – это осознанный вопрос о происхождении и необходимости звезд на небе. Поэт считает, что звезды на небе зажигает Бог, но задача человека попросить его об этом. Антропоморфные черты Бога указывают на его равенство с людьми: на это указывает «жилистая рука» божества. Личность может попросту ворваться к Всевышнему, попросить, прикоснуться к его «жилистой руке», и звезды будут.

Основная идея – это познание смысла творчества и смысла жизни, смысла всех самых поразительных явлений природы и их значения для частной личности. Автор отвечает на вопрос, кто зажигает звезды: Бог. И зачем – потому что это нужно человеку. Все, что делает Создатель, он творит ради нас. Наблюдение за звездным небом способно дать людям найти свой смысл существования.

Средства художественной выразительности

В стихотворении есть как синтаксические средства выразительности, так и лексические.

Открывается текст риторическим восклицанием (синтаксическое средство художественной выразительности): «Послушайте!». Затем — три риторических вопроса:

Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — кто-то хочет, чтобы они были? /Значит — кто-то называет эти плевочки жемчужиной?

Завершается текст также риторическим вопросом, образуя кольцевую композицию:

Значит — это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?!»

  • «Послушайте!» является развернутой метафорой путешествия человека к Богу и постижения им ясности существования.
  • Метафоры: «в метелях полуденной пыли», «кто-то называет эти плевочки жемчужиной», «звезды зажигают». Метафора «в метелях полуденной пыли» отсылает нас к образу раскаленного, пыльного города или пустыни, где ветер гоняет столбы пыли, словно снежные барханы.
  • Эпитетов немного, но они являют яркие образы: «полуденная пыль», «жилистая рука», «беззвездная мука», «тревожный, но спокойный наружно».
  • Единожды присутствует сравнение звезд с жемчужиной.
  • Помимо прочего, Маяковский применяет прием единоначатия (т.н. анафора): «значит — это кому-нибудь нужно? Значит — кто-то хочет, чтобы они были? Значит — кто-то называет эти плевочки жемчужиной?». Анафора усиливает динамизм, переживания героя, показывает его радость открытия.
  • Помимо анафоры, на динамику действия работают однородные глагольные сказуемые: «врывается к богу, боится, что опоздал, плачет, целует ему жилистую руку, просит — чтоб обязательно была звезда! — клянется…»

Маяковский на редкость избегает излюбленных неологизмов, но выбранная им интонация подчеркивает предназначение стихотворения для чтения на публике.

Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —

Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
Значит — кто-то называет эти плевочки

жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит —
чтоб обязательно была звезда! —
клянется —
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
«Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!»
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!

Анализ стихотворения «Послушайте!» Маяковского

Маяковский – один из самых оригинальных русских поэтов. Его творчество вызывало массу критических и такое же количество положительных отзывов. Важно то, что оно никого не оставляло равнодушным. Его стихи всегда имели острую социальную направленность. Их отличает глубокая личная заинтересованность в поднятой теме. Стихотворение «Послушайте!» было написано в начале 1914 г. Оно представляет собой призыв тонко чувствующего поэта к равнодушному обществу, попытку вывести его из спячки.

К 1914 г. Россия находилась в глубоком кризисе. Нищета большей части населения, голод, набирающие оборот революционные настроения все больше раскалывали страну. Чувствовалось приближение страшной мировой бойни – Первой мировой войны. Высшие слои общества, прикрываясь красивыми фразами, жили буквально последним днем, проводя время в кутежах и праздниках. Царила атмосфера обреченности и безверия.

Маяковский был известен своими грубыми произведениями, не укладывающимися в принятые стандарты. Но за прямолинейностью скрывалась чуткая творческая душа, остро реагирующая на несправедливость и людское равнодушие. В стихотворении «Послушайте!» он без предисловия и оговорок обращается к людям с целью обратить их внимание на совершенство мироздания. Главный символ произведения — звезды, которые не зависят от людских страстей. Человек должен остановиться и внимательно посмотреть на ночное небо. Звезды способны уничтожить злобу и ненависть. Если они все еще существуют, значит не все потеряно, «значит – это кому-нибудь нужно?». Появление новых звезд для Маяковского – результат чьего-либо страстного желания. «Если звезды зажигают», то люди еще способны одуматься, прекратить войны и насилие.

Стих написан в характерной манере Маяковского – «лесенкой». Рифма неточная, сбивчивая, переходящая в белый стих. Произведение имеет очень сильную эмоциональную окраску. Для этого автор использует многократные восклицания и риторические вопросы. Очень выразительно контрастное сравнение звезд с «плевочками» и одновременно с «жемчужинами». Вызовом Маяковского является приближение бога, имеющего «жилистую руку», к земному миру. Бог выполняет страстные желания людей о том, чтобы на небе появлялись новые звезды, дающие ощущение стабильности и правильного миропорядка.

Стихотворение «Послушайте!» полностью отражает особенности раннего творчества Маяковского, его протест против существующего общественного устройства.