«Радость моя, Христос Воскресе!» – так приветствовал всех приходящих к нему преподобный Серафим Саровский. Святой батюшка и вправду всегда был приветлив и радостен, потому что жил с Господом. Вот у кого стоит поучиться радости! А еще смирению, незлобию, милосердию, любви к ближнему и многим другим добродетелям.
Специально для маленьких читателей "Никеи" писатель, публицист и многодетный отец Александр Ткаченко написал еще одну книжку из серии "Жития святых в пересказе для детей". "Каждый русский человек знает – кто такой Серафим Саровский. Потому что преподобный Серафим показал такую любовь к ближнему, которой хватило бы на целый мир. Возможно ли научиться такому великодушию? Любой путь начинается с первого шага. Попробуй для начала простить своему товарищу какую-нибудь обиду. Наверно, это будет не так просто, и сразу простить его не получится. И вот тогда – помолись о нём, как преподобный Серафим молился о своих обидчиках. От такой молитвы душа человека становится большой, в ней тут же появляется место для человека, о котором ты молишься. И чем больше будет в твоей жизни прощения и любви ко всем людям, тем великодушней будешь ты сам".
Для кого эта книга? Книга предназначена для детей от 6 лет и прекрасно подойдет как для самостоятельного, так и для совместного семейного чтения и увлекательного обсуждения.
Для детей среднего школьного...
В бане хорошо. Раскаленный воздух слегка отдает полынью, метелочки которой чья-то заботливая рука положила на выступ под самым потолком. Нахлещешься дубовым веником, разогреешься так, что уже и терпежу никакого не остается.
А тут мужики еще пару ковшей воды горячей на каменку поддали, все им мало. Не зашипела даже вода, ухнула со всхлипом, мгновенно переходя в сухой перегретый пар. И сразу новая волна жара покатилась по парной. Тут понимаешь – эта радость уже не твоя, это – для бывалых. Поскорее с полка, да за дверь. А там… Там – бассейн с ледяной водой! Ну как бассейн… Так, небольшая купель, полтора на полтора метра. Но – с ледяной водой. И вот ты, раскаленный и напаренный, закрываешь глаза и с веселым ужасом плюхаешься в эту холодрыгу с головой. Секунд двадцать висишь под водой. Потом – выпрыгиваешь наружу, фырча и расплескивая воду как тюлень. И – опять бегом в парную, погреться. После ледяной воды, тело обманывается и жаркий пар какое-то время воспринимает как волны прохлады. Лишь спустя пару минут снова начинаешь прогреваться. Но тут уже лучше на прочность себя не проверять. Посидел чуть-чуть на полке, набрал под кожу живительного тепла, и – скорее наружу, мимо помывочного отделения, мимо раздевалки, к заветной дверце, за которой начинается еще одна банная радость – маленький провинциальный атриум. Закрытый дворик, куда можно в любое время года выйти распаренным, посидеть на скамеечке на свежем воздухе, попить чая, кваску или минералки. А самое главное – послушать неспешные мужские разговоры, полюбоваться этими кусочками чужой жизни, которыми люди лениво обмениваются друг с другом.
Я хожу в баню по понедельникам. Про этот день постоянные посетители с иронией говорят – день пенсионеров и бездельников. Ну, то есть – тех, у кого рабочий день ненормированный, кому к восьми на работу вставать не нужно. На пенсионера я пока еще не тяну, поэтому хожу париться по понедельникам в качестве бездельника.
Разговоры у пенсионеров простые: рыбалка, огород, воспоминания о молодости, об общей работе. Ну и, конечно, еще одна магистральная тема – кто умер на прошедшей неделе из общих знакомых.
В основном мужики люди верующие. Правда, очень и очень по-своему, не по церковному. Но Имя Божье чтут, и хулу на него строго пресекают, если найдется случайно в бане такой «умник» с длинным языком. А вот с атеистами умеренного толка подолгу и с удовольствием ведут миссионерские споры. Я в них, как правило, не участвую, ибо совершенно не владею риторикой в стиле: «Надо в лес ездить каждый день, на святой колодец. И три раза окунаться с молитвой – Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Тогда все болезни как рукой снимет. Вот ты не пробовал, а споришь, что нету Бога. Это ума у тебя нету. Лучше уж молчи, чем глупости городить».
Но недавно все же пришлось подключиться. Потому что заспорил с мужиками о Боге мой старый знакомец – Алик. Мы с ним когда-то учились в одной школе в параллельных классах. Лет тридцать вообще не виделись, а тут в бане снова встретились и рады были друг другу, хотя по школе особо не дружили.
Красивый, стройный, с благородным лицом – ни за что на свете не скажешь, что ему уже под пятьдесят – Алик и вел себя как-то очень достойно, под стать внешности: когда заходил в парную, первым делом начинал наводить порядок – выметал налетевшую с чужих веников листву, прутья, веточки и другой банный мусор. Причем, делал это очень просто и без демонстративности, не было ни капли упрека окружающим в этом его труде на общее благо. А еще он приводил в баню своего старенького папу. Тот уже потихоньку выживал из ума, и Алик водил его по бане как маленького ребенка, мыл, парил, помогал одеться.
Но вот к религии Алик относился резко отрицательно. Обычно в споры не вступал, предпочитал потом уже высказываться, когда спорщики расходились кто куда:
Вот же завелись-то! Еще чуть-чуть и головы друг другу проломят за своего Бога. Как дети малые, честное слово. А попы не будь дураки – кадилами машут, «аллилуйя» поют, стригут потихоньку свою денежку с них, бестолковых. Вот это бизнес! Не то что я – холодильники чужие ремонтирую (у Алика – небольшая мастерская, где он чинит сломанную бытовую технику).
Но, повторюсь – все это он высказывает уже потом, когда страсти улягутся.
А тут – завелся сам. Причем, что называется – на ровном месте. Мужики стали говорить о том, что в святой колодец окунаться, оно, конечно, для здоровья пользительно. Но и врач хороший тоже здоровье может поправить, не хуже, чем Божья благодать. Простая, вроде бы мысль. Но Алик вдруг, вопреки своему обыкновению, решил возразить:
Ну да. Только что-то ваши церковники этих хороших врачей на кострах жгли, когда те пытались анатомию изучать на трупах. Что, скажете не так?
Банные апологеты тут же накинулись на него с традиционным «ты ничего не понимаешь, лучше помолчи, сходи сам окунись в колодец». Однако Алик не давал себя сбить, вновь и вновь возвращая спорщиков к исходному тезису:
Да, но врачей-то сжигали, или нет? За то, что они трупы резали? Сжигали. Вот и все.
Тут уже я попросил мужиков минутку помолчать, и спросил:
Алик, вот смотри, какая странная вещь. Ты говоришь, Церковь в Европе сжигала врачей за вскрытие трупов. Однако и академическая медицинская наука, и первые анатомические атласы появились именно там, в Европе. Значит, разобрались в конце концов. А сжигать людей – у Церкви вообще таких полномочий не было. Смертные приговоры могло только государство выносить, или феодалы. Ну а для городского суда – сам прикинь – как такое дело выглядело: сомнительные люди втихаря по ночам выкапывают из могил только что похороненные тела, куда-то их везут, потрошат… И как же должны на это реагировать органы охраны правопорядка? Уголовщина же натуральная. Вот и прихватывали всех, кто этим занимался, включая врачей. Потом, видимо, как-то договорились с университетами и медиками. А так – да, был период, когда исследователям приходилось несладко. Слишком уж дело тогда было новое и щекотливое в моральном отношении.
В общем, как-то мы этот вопрос замяли. Сошлись на том, что просто разные книжки читали по этой теме. И пошли в парную.
Так получилось, что на этот раз в парной кроме нас с Аликом никого не было.
Чтобы сгладить неловкость от только что вспыхнувшего спора, я решил перевести разговор на банные темы:
Ох и накидали пацаны сегодня на каменку! Аж уши в трубочку сворачиваются.
Но Алик неожиданно решил продолжить начатый разговор о вере и Церкви.
Сань, вот правда – я в высшую силу верю. Верю, что есть над нами что-то такое, что нами управляет и с нас спрашивает. А в эти вот ваши религии-церкви-святые-колодцы не верю, хоть ты как мне доказывай. Все это люди придумали, для обмана наивных.
Смотри, вот были в Египте боги с собачьими головами. А у нас вахлаки в лесу пню молились. Потом оказалось, что Бог – это ваш Иисус Христос. Ему теперь кланяются. А пройдет еще лет пятьсот – объявится другой бог, опять с головой какой-нибудь коровьей. И будут опять дурачки ему кланяться да попам свою трудовую копейку нести. Нет, я в эти игры не играю.
Спорить я не стал. Сказал лишь:
Знаешь, я на все это иначе смотрю. Вот прожил я больше половины. Ну сколько там еще осталось, ежели все нормально будет? Лет двадцать-двадцать пять, может, чуть больше. И мне, честно сказать, вообще без разницы – какие там будут расклады через пятьсот лет, и кто кому тогда будет кланяться. Мне сейчас самое главное – понять, как с этой высшей силой, в которую ты веришь, отношения наладить. Эта сила, она ведь не просто так существует. Ты же сам говоришь, что она с нас еще и спрашивает. Вот я и хочу научиться жить так, чтобы под этот спрос попасть хотя бы немножко готовым.
Алик усмехнулся:
Как же тут угадаешь, когда, например, вы говорите – подставь другую щеку, а те же мусульмане – не подставляй, а совсем наоборот? Не-е, я вообще в это не лезу. Понавыдумывали себе правил – сами по ним и живите. А я – сам по себе.
Ну представь себе – высшая сила спросит с мусульман, с христиан. А ты где окажешься при этом?
А я – прямо посередке, - засмеялся Алик. Между ними и вами. Но тут же посерьезнел:
Ваших правил не признаю, да. А жить стараюсь по совести. Вот и все мое правило. Так чувствую, так и живу.
Ну чего ж… Хорошее правило. Немногие по нему живут. Только… совесть такая штука… с ней ведь и договориться можно. Особенно в острых ситуациях.
А в острых ситуациях, Саш, никто за себя не знает заранее. Кто-то, может, с совестью будет договариваться, кто-то с богом своим. Ладно, пойду. Мне еще батю мыть.
Потом, в моечной я исподволь наблюдал, с какой заботливостью намыливал Алик своего немощного отца, как терпеливо вел его в душ, придерживая под локоть, как помогал ему бриться.
Смотрел на это все и думал… Да ничего я такого не думал, если честно. Просто любовался этой тихой сыновней любовью. И думал, что если доживу до преклонных лет, то очень бы хотел, чтобы мои сыновья обращались со мной так же. А еще думал, что такой человек – живущий по совести, чтущий родителей, с готовностью служащий ближним – обязательно будет призван Христом в свое время. И что рано или поздно, мы непременно встретимся с ним не только в бане, но и в храме Божьем. Потому что Господь наш …трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит, доколе не доставит суду победы.
– Как Ваш писательский путь начался?
– Это долгая и запутанная история. Сначала я учился на музыканта, но потом началась вся эта чехарда с распадом СССР… У меня как раз всё как бы сошлось в одной точке: крушение СССР, создание семьи, рождение первого ребенка, приход к вере, гиперинфляция… Ты можешь себе представить, что такое инфляция в 2000%? Музыкой заработать тогда было невозможно, и я пошел на стройку. И остался там лет на 15 в общей сложности. Стал каменщиком. Будучи по натуре сугубым гуманитарием!
К слову сказать, ничуть об этом не жалею. Это был важный очень для меня этап: мне посчастливилось устроиться работать на строительстве храма Покрова Пресвятой Богородицы в городе Жиздра Калужской области.
Потом, когда храм построили, я какое-то время памятники делал на кладбище. Ездил в Москву шабашить – строил людям печи, камины… И в какой-то момент понял, что занимаюсь не своим делом, что это занятие меня разрушает потихонечку. Нужно менять род деятельности.
Ну а что я умею еще? К музыке возвращаться не хотелось по ряду причин. У меня к тому времени уже была пара удачных публикаций в областной газете, и я решил попробовать писать. Купил себе компьютер, научился печатать десятью пальцами, «вслепую». В моем представлении это было необходимым условием – чтобы мысль сразу трансформировалась в текст (может быть это музыкантское, потому что там примерно то же самое происходит – играешь «вслепую»).
Написал текст, отправил его в «Фому» («Фома» ‒ православный журнал для сомневающихся –ред. ). И мы как-то сразу очень удачно друг другу подошли: я пришелся что называется – «ко двору», ну а мне очень понравился и сам журнал, и люди, которые его делают. С тех пор работаю там, пишу для «Фомы» и не вижу для себя нужды, да и возможности писать для кого-то еще.
Кредо малопишущего человека
– Как родились книжки, которые Вы издаете сейчас в «Никее»?
– Вообще-то я человек малопишущий. Есть люди «писучие», у них с этим делом просто – сел и написал. А у меня процесс рождения текста сродни рождению ребенка: сначала надо текст «зачать», потом «выносить», и только потом ‒ «родить». Все это занимает определенное время, иногда может застрять на каком-то этапе – на несколько месяцев, а порой и лет… Но уж если я взялся о чем-то писать, это именно такая – выношенная мысль, которая мне очень дорога и близка.
Поэтому, отбирать тексты для этих книжек не было нужды: все опубликованные мною тексты – уже результат отбора, раз я их не забраковал еще на стадии работы над ними. Я берусь писать только о том, что мне интересно, дорого, что меня тронуло, «дернуло», задело. Поэтому, пишу мало. Но зато и с отбором текстов потом нет хлопот – все отборные (смеется).
Труд Владимира Гурболикова
– В Ваших текстах нет ни грамма морализаторства, попытки «учить, как надо жить». Так писать ‒ само собой получается, или над этим пришлось трудиться, работать?
– На самом деле секрет очень простой – интонация, о который ты говоришь – это вовсе не авторская интонация, это интонация журнала «Фома» где я работаю с 2005 года. По-другому для «Фомы» писать нельзя. Поэтому, трудиться над моим авторским почерком пришлось не столько мне, сколько Володе Гурболикову . Он долго и терпеливо объяснял мне, что вместо назидания, или хлесткой полемики, в тексте должен быть спокойный рассказ о том, что мне самому показалось интересным в наследии Церкви, в моей духовной жизни, вообще – в мире. Поправлял, критиковал, советовал. Ну а я просто оказался способным учеником.
Писатель «понарошку»
– Вы никогда о себе не говорите, как о писателе, публицисте. Стихийный мыслитель, писатель-самоучка… Так все-таки Александр Ткаченко – писатель, или нет?
– Честно говоря, когда ты спросила про новые книжки, я хотел сказать, что у меня ощущение, будто все это происходит не со мной и не всерьез, а так… понарошку.
Дело в том, что новая эта моя деятельность никак не отразилась на моем образе жизни. Я как жил раньше, когда кирпичи клал, так и сейчас живу. А писатель… Что такое писатель? Это человек, который сидит в кабинете, пишет, встречается с читателями, дает интервью, выступает по телевидению, записывается на радио. У меня это тоже бывает иногда. Но, понимаешь… мою жизнь писательская эта работа не изменила ни в чем – я не стал богаче, не переехал в другое место, не стал «медийной персоной». Все осталось по-прежнему: тот же дом, тот же сад, те же лица соседей на улице. Просто теперь я другим способом зарабатываю на жизнь.
К слову сказать, была у меня забавная история с писательской самоидентификацией. Когда пять лет назад у меня вышла первая книжка «Бабочка в ладони», я работал на очередном строительном заказе – клал печку одному хорошему парню. И так получилось, что именно он привез мне «Бабочку» из Москвы. Первую в своей жизни книгу я получил из рук человека, которому клал печь. По-моему символично, как думаешь? Ну так вот, я его спросил: «Прочитали, книжку-то?». Он: «Да, конечно. Почти до утра читал, не отрываясь». «Ну и как оно вам?» И тут он выдает фразу, которая, как мне кажется, в полной мере отвечает на вопрос – писатель я, или нет: «Если честно, то такое впечатление, будто Вы и автор книги – два разных человека».
Поэтому для меня мое писательство ‒ это как бы разновидность ролевой игры: «А сейчас поиграем в писателя!» (смеется).
– А Вас самого это как-то меняет?
– Конечно. Я ведь уже сказал, что пишу только о том, что меня зацепило. А если что-то зацепило, значит, есть проблема, которую надо решать. Или хотя бы выяснять, как эту проблему решали другие люди. И в процессе такой работы над статьей потихоньку открываешь в себе какие-то новые вещи, которых раньше не видел, не чувствовал даже.
Поэтому, невозможно оставаться таким, каким ты был до написания статьи. Специфика жанра!
Ценность оголтелой ругани
– На свои статьи отзывы получаете?
– О, еще сколько! Охапками. И на бумаге, и на сайтах, и в соцсетях.
Отзывы самые разные – от оголтелой ругани до хвалебных панегириков. И для меня это очень важная часть моей работы. Причем, когда ругают, это куда более важно и ценно. Я ведь и сам примерно знаю, за что меня можно похвалить, я же старался. А вот когда ругают, то иногда выплывает что-то, чего я сам не смог увидеть сам в процессе работы над текстом.
Естественно, первой реакцией бывает: «Что?! Меня ругают?! Ах, они такие-сякие!» Но я же все-таки психолог (смеется). Я не должен вестись на собственные эмоции. Начинаю разбираться, почему человек меня ругает, что за этим стоит – и порой нахожу серьезные вещи, которые мне потом по-настоящему помогают в дальнейшем избегать подобных ошибок.
Стихи рождаются как музыка
– Поэтом Вы себя ощущаете?
– (вдруг серьезно) Поэтом – да, ощущаю. Не в смысле, как ‒ поэт-литератор, а поэт как состояние души. Оно заключается в умении видеть нелинейные связи в мире, и создавать их потом в стихах.
– А откуда оно берется, это умение?
– Я считаю, что оно изначально есть у каждого человека, только потом потихоньку у многих затухает под накопившимся грузом бытовых забот. А от рождения каждый – поэт, писатель, мыслитель, танцор и художник. В любом человеке Господь заложил абсолютно все таланты, только вот раскрываются они в каждом из нас по-разному, в зависимости от обстоятельств. Помню, лет пятнадцать назад, когда я сильно захворал, дети притащили мне пластилин – ну, чтобы утешить больного папу. И я, с температурой под сорок, впервые в жизни лепил им разных зверушек – кенгуру, медведя, лося… Ах, какой же это был лось, ты бы видела! Шикарный просто! Потом я смотрел на эти фигурки и не мог поверить, что такую красоту вылепил сам.
– А стихи рождаются также неспешно и долго, как статьи?
– Нет, стихи рождаются как музыка. От строчки, от первой фразы. Появляется в голове строчка, как будто «ни о чем», вне контекста. Но в ней есть уже какой-то ритм, есть звукопись, фонетика, размер. И вот эта строчка становится точкой кристаллизации. Ты уже сидишь и думаешь – откуда этот фрагмент? Что за паззл такой? От какой картинки? И ‒ начинаешь достраивать. Получается стихотворение.
– По-моему, в Вас музыкант трансформировался в поэта…
– А это все одно и то же, на самом деле, только в различных проявлениях! Это все нормальные природные человеческие качества. Человек творец по натуре своей. Странно, что даже христиане иногда воспринимают эту мысль, как какой-то парадокс, или откровение. Ведь все знают, что мы сотворены по образу и подобию Божию. А кто такой Бог? Творец! Или – Поэтос, если по-гречески.
Значит, люди тоже ‒ поэты и творцы по самой своей сути, они сотворены такими, это – их природа.
Нарушение закона гравитации
– Как говорить о Боге неверующим людям?
Понимаешь, вера – результат встречи человека и Бога. Если этой встречи не произошло – ну как ты будешь человеку рассказывать о том, что в его опыте отсутствует? По-моему, разговор с неверующими людьми о христианстве не должен вестись в категориях веры. С ними нужно говорить о том, что для них важно и интересно.
– И что же это такое?
– Интереснее всего человеку – он сам. Когда мы смотрим на мир, на других людей, на их поступки, мы все это примеряем к себе и на себя, так или иначе. Это естественно. Почему и говорят, что писатель всегда пишет о себе, про кого бы он не писал. Так вот, с неверующим человеком можно говорить о вере только имея в виду его самоощущение. «Как сделать так, чтобы мне было хорошо, или хотя бы не было плохо?» Этот язык понимают все.
Я попытался найти какие-то моменты, которые вне зависимости от отношения к религии, переживались бы ими одинаково. А это чаще всего опыт негативный, опыт страданий.
Ведь в духовной жизни действуют столь же непреложные причинные отношения, как и в законах физических. Ну вот, к примеру – решил человек в магазин за продуктами сходить, но лень ему по лестнице спускаться, он и решил с балкона прыгнуть. Прыгнул. Сломал ногу. Попал в больницу. Лежит, больно ему, а он смотрит на гипсовую култышку, и не понимает ‒ как так получилось! А просто он закон тяготения пытался проигнорировать. Это, конечно, утрированный пример, шутка.
Но вот в нашей духовной жизни происходит ровно то же самое, и уже на полном серьезе. Есть духовные законы, нарушение которых неминуемо ведет человека к разрушительным последствиям. Для верующих они известны и очевидны, для неверующих ‒ нет, но последствия и для тех, и для других абсолютно одинаковы – это страдание, боль, ощущение пустоты и бессмыслицы жизни. И я подумал, что можно попробовать говорить с неверующим человеком о Боге и о духовной жизни на языке его боли. Рассказать прыгнувшему с балкона о законах гравитации, объяснить получившему удар электротоком, для чего на столбе была повешена табличка с надписью: «Не влезай, убьет». И когда неверующий читатель сопоставит прочитанное со своим опытом, он, быть может, подумает: «Так это же правда! Выходит, не только кадилом машут эти бородатые дяди в церкви! Они же дело говорят!» И, возможно, уже не совершат потом очередной «прыжок с балкона».
Ну, во всяком случае, я надеюсь, что хотя бы иногда происходит именно так.
Отзывы, которых ждешь и отказ от лирического героя
– Были ли какие-то запомнившиеся отзывы, отклики на Ваши статьи?
– Иногда на статьи, которые написаны как ответ на письмо в редакцию, ждешь ответа. Не похвалы какой-то: «Ах, спасибо, Вы разрешили все мои сомнения!», нет. Просто это же общение… а оно ‒ раз! ‒ и оборвалось.
Есть пара статей, на которые я очень ждал отклика. Одна из них ‒ «Исправитель зла» – старая. Я писал ее в ответ на письмо в редакцию. Письмо очень тяжелое, трагичное. Там видна была настоящая боль. И я очень надеялся, что после публикации будет какой-то его отклик, мне хотелось продолжить разговор, поддержать человека… Но, к сожалению, он так и не ответил.
– Бывали случае, когда общение продолжалось?
– Бывали. Когда я написал антиалкоголическую статью, основанную на собственном опыте («Танца на краю. Исповедь алкоголика»), несколько человек совершенно мне незнакомых, бросили пить! Один из них в редакцию пришел (меня в это время там не было): «Где Ткаченко? Я хочу его увидеть». Понимаешь, человек перестал пить, прочитав статью! Я, говорит, прочитал ее и понял, что со мной происходит. Вы хотя бы, говорит, телефон дайте. И мы с ним созванивались потом несколько раз, беседовали. Для меня это очень дорого.
Пределы открытости
Вообще по поводу этой статьи мне все в «Фоме» говорили: «Может быть, не будешь писать о себе? Давай заменим тебя на лирического героя, который, вроде бы как – рассказал это все о себе?» А я тогда хотя и не имел психологического образования , но интуитивно понимал – нет, так нельзя делать. Реальный мотивирующий эффект будет только когда люди увидят, что это действительный человек, что алкоголизм ‒ это проблема не каких-то синеносых дядек в подворотне, но и вполне благополучных людей. Я считал, что это важно.
И вот несколько было откликов – очень живых, радостных для меня.
– Вы часто в статьях пишите о себе, о своем личном опыте. Как определяете для себя предел откровенности?
– Ну, во-первых, я пишу о своем личном опыте не так уж и часто. А во-вторых, я очень хорошо вижу границу, за которую нельзя заходить в таких рассказах, и ясно понимаю, где нужно остановиться. А граница такая: я пишу о себе только то, что типологически считаю общим для большинства. Про то, что и у других людей есть, но о чем они стесняются сказать. И тогда я рассказываю им про это на своем примере.
Потому что знаю, что это будет поводом для читателя идентифицировать прочитанное со своим опытом, и может быть, поможет ему сдвинуть уже свои проблемы с мертвой точки. В конце концов, так и бывает, я видел это не раз.
Для меня разговор о личном опыте ‒ это возможность более точно в эмоциональном ключе донести мысль до читателя. И никакого «выворачивания» себя наизнанку, или слезливой сентиментальности в этом нет. Просто – еще один прием в работе, еще одна краска. Хотя, все написано совершенно искренне и от души.
Впрочем, могу с полной определенностью сказать, что есть такие вещи, о которых я про себя никогда никому не скажу. Разве что – священнику, на исповеди.
Радость как индикатор
– Индикатор этой важности – радость?
– Да. А радость вообще индикатор всего, что делает человек. Ее можно по-разному называть. «Чувство глубокого удовлетворения», как в советские времена говорили (смеется). Или, как в Священном Писании сказано – «веселие». Это разные оттенки одной и той же положительной эмоции.
Ну вот человек что-то сделал, смотрит, на свое произведение, а оно его не радует. Он думает: а вот попробую еще тут подкрутить! Опять ‒ не радует. Так, ну значит нужно вот тут добавить, а это вообще оторвать все и выбросить. Смотрит – теперь все получилось, как хотел! И ему радостно. Вот как это словами описать?
С «писаниной» происходит ровно – то же самое. Ты читаешь написанный текст – не то… Почему? Да не знаю я – почему. Просто – не то, и все тут! И я буду над этим текстом работать до тех пор, пока он меня не обрадует.
- Владимир Гурболиков, заместитель главного редактора журнала «Фома».
- В 2014 году Александр получил диплом о высшем психологическом образовании.
Вы прочитали статью Александр Ткаченко. Кредо малопишущего человека . Читайте также.
В Севастополь приехала "… могучая кучка" - Булат Окуджава, Аркадий Арканов и Александр Ткаченко. Тот самый Саша Ткаченко, который поднял "бунт на корабле", то есть, поднял гвалт в журнале "Юность", расколол "споенный" коллектив, руководимый безоблачным во все времена Андреем Дементьевым, отколол часть сотрудников, и создал новую "Новую юность".
Так начинается мой документальный рассказ «О Булате Окуджаве замолвить словечко хочу…» , - он есть и на ПРОЗЕ! -
Сейчас Саша какой-то начальник в российском Международном ПЕН – клубе … .
Я уж не думал, что встречусь с кем-то из этой троицы на этом свете
(с Булатом уж точно не встречусь!) , ан нет …человек предполагает, а жизнь располагает!
Получаю по электронной почте письмо из Союза писателей Израиля с крупной шапкой:
« ПИСАТЕЛИ РОССИИ И ИЗРАИЛЯ ЗА ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО И ПРОТИВ ТЕРРОРА »
И в солнечные ноябрьские дни, сговорившись-созвонившись с двумя талантливыми писательницам Еленой Минкиной и Любой Лурье, едем на машине (за рулём, как более талантливая из из нашей троицы, – Елена Минкина) в Тель - Авив - в конференц-зале лучшей гостиницы «ДАН ПАНОРАМА» и проводится этот Форум.
И встречаю уже в коридоре, главного участника Форума, Генерального председателя ПЕН клуба России Александра Ткаченко!
Объятья … рукопожатия … воспоминания … И запечатлела всё это, моя супруга Анна, которая, по чистой случайности, то ж оказалась в машине и в «Дан-Панораме» .
После этой встречи осталась лёгкая грусть и десятки фотографий...
+++
7 декабря 2007 года в Москве на 63-м году жизни умер поэт, писатель, правозащитник, генеральный директор русского ПЕН-центра Александр Ткаченко
+++
Александр Ткаченко был правильным интеллигентным человеком современной России. В его биографии есть один неожиданный эпизод: он начинал футболистом. Он родился в Крыму и с 1967-го был нападающим крымской « Таврии». (Тогда я с Сашей и познакомился! – М.Л.) . Играл до 27 лет, а потом получил травму позвоночника и ушел из профессионального спорта, пишет в "Коммерсанте" Григорий Ревзин.
А потом -- все как у правильных людей. Учился в Крымском университете, попал в Москву на Высшие литературные курсы, стал поэтом, подружился с будущими авторами альманаха "Метрополь" -- Андреем Битовым, Василием Аксеновым, Беллой Ахмадулиной, Андреем Вознесенским. Василий Аксенов писал в его крымском доме свой знаменитый « Остров Крым ». Он работал в журнале "Юность", в 1992-м был одним из лидеров "Группы 13" -- журналистов, взорвавших редакцию, ушедших из нее и основавших « Новую Юность». В 1994-м стал генеральным директором русского ПЕН-центра (президент ПЕН-центра -- его друг Андрей Битов). Опубликовал десять книг.
Александр Ткаченко -- это камерная, достаточно авангардная поэзия человека одинокого, не обращающегося ни к кому, кроме себя самого. Сведение опыта чтения Камю, Ницше, Хемингуэя, Толстого, Достоевского, Чехова, Фолкнера и т. д. с опытом проживания в малых пространствах Крыма, Москвы, Парижа, Иерусалима, в малых позднесоветских и послесоветских временах. Проза -- эссе и мемуары, почти с теми же характеристиками. Философски -- экзистенциализм, русский вариант заострения темы абсурдности собственного бытия. Внесоциально, аполитично, лично, трагично - атеизм наедине с собой. Камю. Трудно сказать, как это осознанное экзистенциальное одиночество соединяется с темпераментом футбольного форварда. Наверное, и не соединяется, темперамент выразился в другом. Русский ПЕН-центр как общественная правозащитная организация -- это в значительной степени детище Александра Ткаченко.
Защита Эдуарда Лимонова при неприятии его политических взглядов. Защита Григория Пасько, по инициативе ПЕН-центра признанного Amnesty International узником совести. Борьба против закона об НКО. В итоге -- преследования со стороны государства в лице налоговой инспекции, в 2006-м заблокировавшей счета организации, пытавшейся закрыть русский ПЕН-центр и возбудить уголовное дело о неуплате налогов лично поэтом Ткаченко.
Когда пытаешься мысленно свести друг с другом две эти ипостаси одного человека, они, откровенно сказать, не сводятся. Не знаю, были ли у него кумиры, но те поэты и писатели первой половины XX века, и английские, и французские, которых он чтил, как-то соединяли активную критичность политической позиции (и нонконформизм жизни) с авангардностью творчества, что, собственно, и делало их творчество делом не столько личным, сколько все же и общественным. Здесь прямо противоположная позиция.
Это был человек с активным общественным темпераментом, который старался обуздывать его, не пуская в собственное творчество.
Теперь, когда он вдруг умер, понимаешь, что это не слияние одного с другим -- родовая черта его поколения. В творчестве -- частный человек наедине с собой, избегающий пафоса, учительства и пророчества.
В общественной жизни -- либерал и правозащитник, готовый за эти ценности пойти достаточно далеко. Эта родовая черта и есть сегодняшняя мера порядочности и благородства, кодекс поведения для человека, желающего вести себя достойно. По большому счету другое предложить трудно.
Это мера поведения русского интеллигента, считающего, что в основе общественного бытия -- либеральные ценности, а в основе личного -- абсурд собственного рождения и смерти. Он родился 19 апреля 1945 года в Крыму, а умер 6 декабря 2007 года в Москве.
