Открывается повествование письмом другу Алексею Михайловичу Кутузову, в котором Радищев объясняет свои чувства, заставившие написать эту книгу. Это своего рода благословление на труд.
Выезд
София
Взяв подорожную, наш путешественник отправляется к комиссару за лошадьми, но лошадей не дают, говорят, что нет, хотя в конюшне стоит до двадцати кляч. Двадцать копеек возымели действие «на ямщиков». За спиной комиссара они запрягли тройку, и путешественник отправился дальше. Извозчик тянет заунывную песню, а путешественник размышляет над характером русского человека. Если русский хочет разогнать тоску, то идет в кабак; что не по нем, лезет в драку. Путешественник спрашивает у Бога, почему он отвернулся от людей?
Тосна
Рассуждение об отвратительной дороге, которую невозможно преодолеть даже в летние дожди. В станционной избе путешественник встречает неудачника-литератора - дворянчика, который хочет ему всучить свой литературный труд «о потере привилегий дворянами». Путешественник дает ему медные гроши, а «труд» предлагает отдать разносчикам на вес, чтобы те использовали бумагу для «обвертки», т.к. для иного она не пригодна.
Любани
Путешественник видит пашущего в праздник крестьянина и интересуется, не раскольник ли тот? Крестьянин православный, а вынужден работать в воскресенье, т.к. шесть дней в неделю ходит на барщину. Крестьянин рассказывает, что у него трое сыновей, да три дочери, старшему только десятый годок. Чтобы семья не голодала, ему приходится работать и ночью. На себя он работает усердно, а на барина - кое-как. В семье он один работник, а у барина их много. Крестьянин завидует оброчным и государственным крестьянам, им легче жить, потом перепрягает лошадей, чтобы они могли отдохнуть, а сам работает без отдыха. Путешественник мысленно клянет всех помещиков-эксплуататоров и себя за то, что обижал своего Петрушку, когда тот был пьян.
Чудово
Путешественник встречается с приятелем по университету Челищевым, который рассказал о своем приключении в бушующей Балтике, где чуть было не погиб, потому что чиновник отказался послать помощь, сказав: «Не моя то должность». Теперь Челищев покидает город - «сонмище львов», чтобы не видеть этих злодеев.
Спасская полесть
Путешественник попал под дождь и попросился в хату обсохнуть. Там он слышит рассказ мужа о чиновнике, любящем «устерсы» (устрицы). За исполнение его прихоти - доставку устриц - он дает чины, награждает из государственной казны. Дождь кончился. Путешественник продолжил путь с напросившимся попутчиком. Попутчик рассказывает свою историю, как был он купцом, доверившись нечестным людям, попал под суд, жена умерла при родах, начавшихся из-за переживаний на месяц раньше. Друг помог этому несчастному бежать. Путешественник хочет помочь беглецу, во сне он представляет себя всесильным правителем, которым все восторгаются. Этот сон являет ему странницу Прямовзору, она снимает с его глаз бельма, мешающие видеть правду. Автор заявляет, что царь слыл в народе «обманщиком, ханжою, пагубным комедиантом». Радищев показывает несоответствие между словами и делами Екатерины; показной блеск, пышный, декоративный фасад империи скрывает за собой ужасные картины угнетения. Прямовзора обращается к царю со словами презрения и гнева: «Ведай, что ты… первейший разбойник, первейший предатель общия тишины, враг лютейший, устремляющий злость свою на внутренность слабого». Радищев показывает, что хороших царей нет, они изливают свои милости лишь на недостойных.
Подберезье
Путешественник встречается с юношей, идущим в Петербург к дяде учиться. Здесь даются рассуждения юноши о пагубном для страны отсутствии системы образования. Он надеется, что потомки будут счастливее в этом плане, т.к. смогут учиться.
Новгород
Путешественник любуется городом, вспоминая о его героическом прошлом и о том, как Иван Грозный вознамерился уничтожить Новгородскую республику. Автор возмущен: какое право имел царь «присвоять Новгород»?
Путешественник далее отправляется к приятелю, Карпу Дементьичу, который женил сына. Все вместе сидят за столом (хозяин, молодые, гость). Путешественник рисует портреты хозяев. А купец рассказывает о своих делах. Как «пущен был по миру», теперь сын торгует.
Бронницы
Путешественник отправляется на священный холм и слышит грозный голос Всевышнего: «Почто захотел познать тайну?» «Чего ищешь чадо безрассудное?» Где некогда был «град великий» путешественник видит лишь бедные лачуги.
Зайцеве
Путешественник встречает своего приятеля Крестьянкина, некогда служившего, а потом вышедшего в отставку. Крестьянкин, очень совестливый и сердечный человек, был председателем уголовной палаты, но оставил должность, видя тщету своих стараний. Крестьянкин рассказывает о некоем дворянине, начавшем свою карьеру придворным истопником, повествует о зверствах этого бессовестного человека. Крестьяне не выдержали издевательств помещичьей семьи и убили всех. Крестьянкин оправдал «виновных», доведенных помещиком до смертоубийства. Как ни боролся за справедливое решение этого дела Крестьянкин, ничего не получилось. Их казнили. А он вышел в отставку, дабы не быть соучастником этого злодейства. Путешественник получает письмо, где рассказывается о странной свадьбе между «78-летним молодцом и 62-летней молодкой», некоей вдовой, занимающейся сводничеством, а на старости лет решившей выйти замуж за барона. Он женится на деньгах, а она на старости лет хочет называться «Вашим высокородием». Автор говорит, что без бурындиных свет не простоял бы и трех дней, он возмущен абсурдом происходящего.
Крестцы
Видя расставание отца с сыновьями, отправляющимися на службу, путешественник вспоминает, что из ста служащих дворянчиков девяносто восемь «становятся повесами». Он горюет, что и ему скоро придется расстаться со своим старшим сыном. Рассуждения автора приводят его к выводу: «Скажи по истине, отец чадолюбивый, скажи, истинный гражданин! Не захочется тебе сынка твоего удавить, нежели отпустить в службу? Т.к. на службе все радеют о кармане своем, а не о благе родины». Помещик, призывая в свидетели путешественника как тяжко ему расставаться со своими сыновьями, говорит им, что они ничем ему не обязаны, а должны трудиться на благо отечества-
Для этого он растил и нежил их, обучал наукам и заставлял думать. Он напутствует сыновей не сбиваться с пути истинного, не потерять души чистой и высокой.
Яжелбицы
Проезжая мимо кладбища, путешественник видит душераздирающую сцену, когда отец, кинувшись на гроб сына, не дает его похоронить, плача о том, что не хоронят его вместе с сыном, дабы прекратить его муки. Ибо он виновен, что сын родился немощным и больным и сколько жил, столько страдал. Путешественник мысленно рассуждает, что и он, вероятно, передал своим сыновьям болезни с пороками юности.
Валдай
Этот древний городок известен любовным расположением незамужних женщин. Путешественник говорит, что всем известны «валдайские баранки и бесстыжие девки». Далее он рассказывает легенду о грешном монахе, утонувшем в бурю в озере, переплывая к своей возлюбленной.
Едрово
Путешественник видит много нарядных баб и девок. Он восхищается их здоровым видом, упрекая дворянок в том, что они уродуют свои фигуры, затягиваясь в корсеты, а потом умирают от родов, т.к. годами портили свое тело в угоду моде. Путешественник разговаривает с Аннушкой, которая вначале держит себя сурово, а потом, разговорившись, поведала, что отец умер, живет она с матерью да сестрой, хочет замуж. Но за жениха просят сто рублей. Ванюха хочет идти в Питер на заработки. Но путешественник говорит: «Не пускай его туда, там он научится пьянствовать, отвыкнет от крестьянского труда». Он хочет дать деньги, но семья их не берет. Он поражен их благородством.
Хотилов
Написан от лица другого путешественника, ещё более прогрессивного в своих взглядах, чем Радищев. Наш путешественник находит бумаги, оставленные его собратом. Читая их, он находит сходные своим мыслям рассуждения о пагубности рабства, злонравии помещиков, отсутствии просвещения.
Вышний Волочок
Путешественник любуется шлюзами и рукотворными каналами. Он рассказывает о помещике, который относился к крестьянам как к рабам. Они все дни работали на него, а он им давал только скудную еду. Своих наделов и скотины у крестьян не было. А «варвар» этот процветал. Автор призывает крестьян разорить имение и орудия труда этого нелюдя, относящегося к ним как к волам.
Выдропуск (опять написано по чужим запискам)
Автор говорит, что цари возомнили себя богами, окружили себя сотней слуг и воображают, что они полезны отечеству. Но автор уверен, что этот порядок надо менять. Будущее за просвещением. Только тогда будет справедливость, когда люди станут равны.
Торжок
Путешественник встречается с человеком, который хочет открыть вольную типографию. Далее следует рассуждепие о пагубности цензуры. «Какой вред будет, если книги печататься будут без клейма полицейского?» Автор утверждает, что польза от этого очевидная: «Не вольны правители отлучать народ от правды». Автор в «Кратком повествовании о происхождении цензуры» говорит, что цензура с инквизицией одни корни имеют. И рассказывает историю книгопечатания и цензуры на западе. А в России… в России что происходило с цензурой, обещает рассказать «в другой раз».
Медное
Путешественник видит хоровод молодых баб и девок. А далее идет описание позорной публичной продажи крестьян. 75-летний старик ждет, кому его отдадут. Его 80-летняя жена была кормилицей матери молодого барина, безжалостно продающего своих крестьян. Тут же 40-летняя женщина, кормилица самого барина, и вся крестьянская семья, включая и младенца, идущая с молотка. Страшно путешественнику видеть это варварство.
Тверь
Путешественник слушает рассуждения трактирного собеседника «по обеду» о поэзии Ломоносова, Сумарокова и Тредиаковского. Собеседник читает отрывки из оды «Вольность» Радищева, якобы написанной им, которую он везет в Петербург, чтобы опубликовать. Путешественнику стихотворение понравилось, но он не успел об этом сказать автору, т.к. тот спешно уехал.
Городня
Здесь путешественник видит рекрутский набор, слышит крики и плач крестьян, узнает о многих нарушениях и несправедливостях, творящихся при этом. Путешественник слушает историю дворового Ваньки, которого воспитывали и учили вместе с молодым барином, называли Ванюшей, отправили за границу не рабом, а товарищем. Но жаловал его старый барин, а молодой ненавидел и завидовал успехам. Старик умер. Молодой хозяин женился, а жена возненавидела Ивана, всячески унижала, а потом решила женить на обесчещенной дворовой девке. Иван назвал помещицу «бесчеловечной женщиной», тогда его отправили в солдаты. Иван рад такой участи. Потом путешественник увидел троих крестьян, которых помещик продал в рекруты, т.к. ему понадобилась новая карета. Автор поражен беззакониями, творящимися вокруг.
Завидово
Путешественник видит воина в гренадерской шапке, который, требуя лошадей, грозит старосте плетью. По распоряжению старосты у путешественника отняли свежих коней и отдали гренадеру. Путешественник возмущен таким порядком вещей. А что сделаешь?
Клин
Путешественник слушает скорбную песню слепца, а потом дает ему рубль. Старик удивлен щедрым подаянием. Он рад больше праздничному пирогу, чем деньгам. Ибо рубль может ввести кого-нибудь в искушение, и его украдут. Тогда путешественник отдает старику свой платок с шеи.
Пешки
Путешественник угощает ребенка сахаром, а его мать говорит сыну: «Возьми барское кушанье». Путешественник удивлен, почему это барская еда. Крестьянка отвечает, что ей не на что купить сахар, а баре употребляют, потому что не сами деньги достают. Крестьянка уверена, что это слезы рабов. Путешественник увидел, что хозяйский хлеб состоит из трех частей мякины и одной части несеяной муки. Он впервые огляделся и ужаснулся убогой обстановке. С гневом он восклицает: «Жестокосердный помещик! Посмотри на детей крестьян, тебе подвластных!», призывает эксплуататоров одуматься.
Черная грязь
Путешественник встречает свадебный поезд, но очень грустный, т.к. под венец едут по принуждению господина.
Слово о Ломоносове
Автор, проходя мимо Александро-Невской лавры, зашел в нее, дабы почтить своим присутствием могилу великого Ломоносова. Он вспоминает жизненный путь великого ученого, стремящегося к знаниям. Ломоносов жадно учился всему, что можно было узнать в то время, занимался стихосложением. Автор приходит к выводу, что Ломоносов был велик во всех делах, к которым прикасался.
А вот уже и Москва! Москва!!!
Хороший пересказ? Расскажи друзьям в соц.сети, пусть тоже подготовятся к уроку!
Въезжая в сию деревню, не стихотворческим пением слух мой был ударяем, но пронзающим сердца воплем жен, детей и старцев. Встав из моей кибитки, отпустил я ее к почтовому двору, любопытствуя узнать причину приметного на улице смятения.
Подошед к одной куче, узнал я, что рекрутский набор был причиною рыдания и слез многих толпящихся. Из многих селений казенных и помещичьих сошлися отправляемые на отдачу рекруты.
В одной толпе старуха лет пятидесяти, держа за голову двадцатилетнего парня, вопила:
– Любезное мое дитятко, на кого ты меня покидаешь? Кому ты поручаешь дом родительский? Поля наши порастут травою, мохом – наша хижина. Я, бедная престарелая мать твоя, скитаться должна по миру. Кто согреет мою дряхлость от холода, кто укроет ее от зноя? Кто напоит меня и накормит? Да все то не столь сердцу тягостно; кто закроет мои очи при издыхании? Кто примет мое родительское благословение? Кто тело предаст общей нашей матери, сырой земле? Кто придет воспомянуть меня над могилою? Не канет на нее твоя горячая слеза; не будет мне отрады той.
Подле старухи стояла девка уже взрослая. Она также вопила:
– Прости, мой друг сердечный, прости, мое красное солнушко. Мне, твоей невесте нареченной, не будет больше утехи, ни веселья. Не позавидуют мне подруги мои. Не взойдет надо мною солнце для радости. Горевать ты меня покидаешь ни вдовою, ни мужнею женою. Хотя бы бесчеловечные наши старосты хоть дали бы нам обвенчатися; хотя бы ты, мой милый друг, хотя бы одну уснул ноченьку, уснул бы на белой моей груди. Авось ли бы бог меня помиловал и дал бы мне паренька на утешение.
Парень им говорил:
– Перестаньте плакать, перестаньте рвать мое сердце. Зовет нас государь на службу. На меня пал жеребей. Воля божия. Кому не умирать, тот жив будет.
Авось либо я с полком к вам приду. Авось либо дослужуся до чина. Не крушися, моя матушка родимая. Береги для меня Прасковьюшку. – Рекрута сего отдавали из экономического селения.
Совсем другого рода слова внял слух мой в близстоящей толпе. Среди оной я увидел человека лет тридцати, посредственного роста, стоящего бодро и весело на окрест стоящих взирающего.
– Услышал господь молитву мою, – вещал он. – Достигли слезы несчастного до утешителя всех. Теперь буду хотя знать, что жребий мой зависеть может от доброго или худого моего поведения. Доселе зависел он от своенравия женского. Одна мысль утешает, что без суда батожьем наказан не буду!
Узнав из речей его, что он господский был человек, любопытствовал от него узнать причину необыкновенного удовольствия. На вопрос мой о сем он ответствовал:
– Если бы, государь мой, с одной стороны поставлена была виселица, а с другой глубокая река и, стоя между двух гибелей, неминуемо бы должно было идти направо или налево, в петлю или в воду, что избрали бы вы, чего бы заставил желать рассудок и чувствительность? Я думаю, да и всякий другой избрал бы броситься в реку, в надежде, что, преплыв на другой брег, опасность уже минется. Никто не согласился бы испытать, тверда ли петля, своею шеею. Таков мой был случай. Трудна солдатская жизнь, но лучше петли.
Хорошо бы и то, когда бы тем и конец был, но умирать томною смертию, под батожьем, под кошками, в кандалах, в погребе, нагу, босу, алчущу, жаждущу, при всегдашнем поругании; государь мой, хотя холопей считаете вы своим имением, нередко хуже скотов, но, к несчастию их горчайшему, они чувствительности не лишены. Вам удивительно, вижу я, слышать таковые слова в устах крестьянина; но, слышав их, для чего не удивляетесь жестокосердию своей собратий, дворян?
И поистине не ожидал я сказанного от одетого в смурый кафтан, со бритым лбом. Но, желая удовлетворить моему любопытству, я просил его, чтобы он уведомил меня, как, будучи толь низкого состояния, он достиг понятий, недостающих нередко в людях, несвойственно называемых благородными.
– Если вы не поскучаете слышать моей повести, то я вам скажу, что я родился в рабстве; сын дядьки моего бывшего господина. Сколь восхищаюсь я, что не назовут уже меня Ванькою, ни поносительным именованием, ни позыва не сделают свистом. Старый мой барин, человек добросердечный, разумный и добродетельный, нередко рыдавший над участию своих рабов, хотел за долговременные заслуги отца моего отличить и меня, дав мне воспитание наравне с своим сыном. Различия между нами почти не было, разве только то, что он на кафтане носил сукно моего потоке. Чему учили молодого боярина, тому учили и меня, наставления нам во всем были одинаковы, и без хвастовства скажу, что во многом я лучше успел своего молодого господина.
«Ванюша, – говорил мне старый барин, – счастие твое зависит совсем от тебя. Ты более к учености и нравственности имеешь побуждений, нежели сын мой. Он по мне будет богат и нужды не узнает, а ты с рождения с нею познакомился. Итак, старайся быть достоин моего о тебе попечения».
На семнадцатом году возраста молодого моего барина отправлен был он и я в чужие край с надзирателем, коему предписано было меня почитать сопутником, а не слугою. Отправляя меня, старый мой барин сказал мне: «Надеюся, что ты возвратишься к утешению моему и своих родителей. Раб ты в пределах сего государства, но вне оных ты свободен. Возвратясь же в оное, уз, рождением твоим на тебя наложенных, ты не обрящешь».
Мы отсутственны были пять лет и возвращалися в Россию: молодой мой барин в радости видеть своего родителя, а я, признаюсь, ласкаяся пользоваться сделанным мне обещанием. Сердце трепетало, вступая опять в пределы моего отечества. И поистине предчувствие его было не ложно. В Риге молодой мой господин получил известие о смерти своего отца. Он был оною тронут, я приведен в отчаяние. Ибо все мои старания приобрести дружбу и доверенность молодого моего барина всегда были тщетны. Он не только меня не любил, из зависти, может быть, тесным душам свойственной, но ненавидел.
Приметив мое смятение, известием о смерти его отца произведенное, он мне сказал, что сделанное мне обещание не позабудет, если я того буду достоин. В первый раз он осмелился мне сие сказать, ибо, получив свободу смертию своего отца, он в Риге же отпустил своего надзирателя, заплатив ему за труды его щедро. Справедливость надлежит отдать бывшему моему господину, что он много имеет хороших качеств, но робость духа и легкомыслие оные помрачают.
Чрез неделю после нашего в Москву приезда бывший мой господин влюбился в изрядную лицом девицу, но которая с красотой телесною соединяла скареднейшую душу и сердце жестокое и суровое. Воспитанная в надменности своего происхождения, отличностию почитала только внешность, знатность, богатство. Чрез два месяца она стала супруга моего барина и моя повелительница. До того времени я не чувствовал перемены в моем состоянии, жил в доме господина моего как его сотоварищ. Хотя он мне ничего не приказывал, но я предупреждал его иногда желания, чувствуя его власть и мою участь. Едва молодая госпожа переступила порог дому, в котором она определялася начальствовать, как я почувствовал тягость моего жребия. Первый вечер по свадьбе и следующий день, в который я ей представлен был супругом ее как его сотоварищ, она занята была обыкновенными заботами нового супружества; но ввечеру, когда при довольно многолюдном собрании пришли все к столу и сели за первый ужин у новобрачных и я, по обыкновению моему, сел на моем месте на нижнем конце, то новая госпожа сказала довольно громко своему мужу: если он хочет, чтоб она сидела за столом с гостями, то бы холопей за оный не сажал. Он, взглянув на меня и движим уже ею, прислал ко мне сказать, чтобы я из-за стола вышел и ужинал бы в своей горнице.
Вообразите, колико чувствительно мне было сие уничижение. Я, скрыв, однако же, исступающие из глаз моих слезы, удалился. На другой день не смел я показаться. Не наведывался обо мне, принесли мне обед мой и ужин. То же было и в следующие дни. Чрез неделю после свадьбы в один день после обеда новая госпожа, осматривая дом и распределяя всем служителям должности и жилище, зашла в мои комнаты. Они для меня уготованы были старым моим барином. Меня не было дома. Не повторю того, что она говорила, будучи в оных, мне в посмеяние, но, возвратясь домой, мне сказали ее приказ, что мне отведен угол в нижнем этаже, с холостыми официантами, где моя постеля, сундук с платьем и бельем уже поставлены; все прочее она оставила в прежних моих комнатах, в коих поместила своих девок.
Что в душе моей происходило, слыша сие, удобнее чувствовать, если кто может, нежели описать. Но дабы не занимать вас излишним, может быть, повествованием, госпожа моя, вступив в управление дома и не находя во мне способности к услуге, поверстала меня в лакеи и надела на меня ливрею.
Малейшее мнимое упущение сея должности влекло за собою пощечины, батожье, кошки. О государь мой, лучше бы мне не родиться! Колико крат негодовал я на умершего моего благодетеля, что дал мне душу на чувствование. Лучше бы мне было возрасти в невежестве, не думав никогда, что семь человек, всем другим равный. Давно бы, давно бы избавил себя ненавистной мне жизни, если бы не удерживало прещение вышнего над всеми судии. Я определил себя сносить жребий мой терпеливо. И сносил не токмо уязвления телесные, но и те, коими она уязвляла мою душу. Но едва не преступил я своего обета и не отъял у себя томные остатки плачевного жития при случившемся новом души уязвлении.
Племянник моей барыни, молодец семнадцати лет, сержант гвардии, воспитанный во вкусе московских щегольков, влюбился в горнишную девку своей тетушки и, скоро овладев опытною ее горячностию, сделал ее матерью. Сколь он ни решителен был в своих любовных делах, но при сем происшествии несколько смутился. Ибо тетушка его, узнав о сем, запретила вход к себе своей горнишной, а племянника побранила слегка по обыкновению милосердых господ, она намерилась наказать ту, которую жаловала прежде, выдав ее за конюха замуж. Но как все они были уже женаты, а беременной для славы дома надобен был муж, то хуже меня из всех служителей не нашла. И о сем госпожа моя в присутствии своего супруга мне возвестила яко отменную мне милость. Не мог я более терпеть поругания.
«Бесчеловечная женщина! Во власти твоей состоит меня мучить и уязвлять мое тело; говорите вы, что законы дают вам над нами сие право. Я и сему мало верю; но то твердо знаю, что вступать в брак никто принужден быть не может».
– Слова мои произвели в ней зверское молчание. Обратясь потом к супругу ее: «Неблагодарный сын человеколюбивого родителя, забыл ты его завещание, забыл и свое изречение; но не доводи до отчаяния души, твоей благороднейшей, страшись!»
Более сказать я не мог, ибо по повелению госпожи моей отведен был на конюшню и сечен нещадно кошками. На другой день едва я мог встать от побоев с постели; и паки приведен был пред госпожу мою.
«Я тебе прощу, – говорила она, – твою вчерашнюю дерзость; женись на моей Маврушке, она тебя просит, и я, любя ее в самом ее преступлении, хочу это для нее сделать».
«Мой ответ, – сказал я ей, – вы слышали вчера, другого не имею.
Присовокуплю только то, что просить на вас буду начальство в принуждении меня к тому, к чему не имеете права».
«Ну, так пора в солдаты», – вскричала яростно моя госпожа… – Потерявший путешественник в страшной пустыне свою стезю меньше обрадуется, сыскав опять оную, нежели обрадован был я, услышав сии слова; «в солдаты», – повторила она, и на другой день то было исполнено.
Несмысленная! Она думала, что так, как и поселянам, поступление в солдаты есть наказание. Мне было то отрада, и как скоро мне выбрили лоб, то я почувствовал, что я переродился. Силы мои обновилися. Разум и дух паки начали действовать. О! надежда, сладостное несчастному чувствие, пребуди во мне!
Слеза тяжкая, но не слеза горести и отчаяния исступила из очей его. Я прижал его к сердцу моему. Лицо его новым озарилось веселием.
– Не все еще исчезло; ты вооружаешь душу мою, – вещал он мне, – против скорби, дав чувствовать мне, что бедствие мое не бесконечно…
От сего несчастного я подошел к толпе, среди которой увидел трех скованных человек крепчайшими железами. Удивления достойно, – сказал я сам себе, взирая на сих узников, – теперь унылы, томны, робки, не токмо не желают быть воинами, но нужна даже величайшая жестокость, дабы вместить их в сие состояние; но обыкнув в сем тяжком во исполнении звании, становятся бодры, предприимчивы, гнушаяся даже прежнего своего состояния. Я спросил у одного близстоящего, который по одежде своей приказным служителем быть казался:
– Конечно, бояся их побегу, заключили их в толь тяжкие оковы?
– Вы отгадали. Они принадлежали одному помещику, которому занадобилися деньги на новую карету, и для получения оной он продал их для отдачи в рекруты казенным крестьянам.
Я. Мой друг, ты ошибаешься, казенные крестьяне покупать не могут своей братии.
Он. Не продажею оно и делается. Господин сих несчастных, взяв по договору деньги, отпускает их на волю; они, будто по желанию, приписываются в государственные крестьяне к той волости, которая за них платила деньги, а волость по общему приговору отдает их в солдаты. Их везут теперь с отпускными для приписания в нашу волость!
Вольные люди, ничего не преступившие, в оковах, продаются как скоты! О законы! Премудрость ваша часто бывает только в вашем слоге! Не явное ли се вам посмеяние? Но паче еще того посмеяние священного имени вольности. О!
если бы рабы, тяжкими узами отягченные, яряся в отчаянии своем, разбили железом, вольности их препятствующим, главы наши, главы бесчеловечных своих господ, и кровию нашею обагрили нивы свои! что бы тем потеряло государство?
Скоро бы из среды их исторгну лися великие мужи для заступления избитого племени; но были бы они других о себе мыслей и права угнетения лишенны. Не мечта сие, но взор проницает густую завесу времени, от очей наших будущее скрывающую: я зрю сквозь целое столетие. – С негодованием отошел я от толпы.
Но склепанные узники теперь вольны. Если бы хотя немного имели твердости, утщетили бы удручительные помыслы своих тиранов… Возвратимся…
– Друзья мои, – сказал я пленникам в отечестве своем, – ведаете ли вы, что если вы сами не желаете вступить в воинское звание, никто к тому вас теперь принудить не может?
– Перестань, барин, шутить над горькими людьми. И без твоей шутки больно было расставаться одному с дряхлым отцом, другому с малолетными сестрами, третьему с молодою женою. Мы знаем, что господин нас продал для отдачи в рекруты за тысячу рублей.
– Если вы до сего времени не ведали, то ведайте, что в рекруты продавать людей запрещается; что крестьяне людей покупать не могут; что вам от барина дана отпускная и что вас покупщики ваши хотят приписать в свою волость будто по вашей воле.
– О, если так, барин, то спасибо тебе; когда нас поставят в меру, то все скажем, что мы в солдаты не хотим и что мы вольные люди.
– Прибавьте к тому, что вас продал ваш господин не в указное время и что отдают вас насильным образом.
Легко себе вообразить можно радость, распростершуюся на лицах сих несчастных. Вспрянув от своего места и бодро потрясая свои оковы, казалося, что испытывают свои силы, как бы их свергнуть. Но разговор сей ввел было меня в великие хлопоты: отдатчики рекрутские, вразумев моей речи, воспаленные гневом, прискочив ко мне, говорили:
– Барин, не в свое мешаешься дело, отойди, пока сух, – и сопротивляющегося начали меня толкать столь сильно, что я с поспешностию принужден был удалиться от сея толпы.
Подходя к почтовому двору, нашел я еще собрание поселян, окружающих человека в разодранном сертуке, несколько, казалося, пьяного, кривляющегося на предстоящих, которые, глядя на него, хохотали до слез.
– Что тут за чудо? – спросил я у одного мальчика. – Чему вы смеетеся?
– А вот рекрут-иноземец, по-русски не умеет пикнуть. – Из редких слов, им изреченных, узнал я, что он был француз. Любопытство мое паче возбудилося; и, желая узнать, как иностранец мог отдаваем быть в рекруты крестьянами? я спросил его на сродном ему языке:
– Мой друг, какими судьбами ты здесь находишься?
Француз. Судьбе так захотелося; где хорошо, тут и жить должно.
Я. Да как ты попался в рекруты?
Француз. Я люблю воинскую жизнь, мне она уже известна, я сам захотел.
Я. Но как то случилося, что тебя отдают из деревни в рекруты? Из деревень берут в солдаты обыкновенно одних крестьян, и русских; а ты, я вижу, не мужик и не русский.
Француз. А вот как. Я в Париже с ребячества учился перукмахерству.
Выехал в Россию с одним господином. Чесал ему волосы в Петербурге целый год.
Ему мне заплатить было нечем. Я, оставив его, не нашед места, чуть не умер с голоду. По счастию мог попасть в матрозы на корабль, идущий под российским флагом. Прежде отправления в море приведен я к присяге как российский подданный и отправился в Любек. На море часто корабельщик бил меня линьком за то, что был ленив. По неосторожности моей упал с вантов на палубу и выломил себе три пальца, что меня навсегда сделало неспособным управлять гребнем. Приехав в Любек, попался прусским наборщикам и служил в разных полках. Нередко за леность и пьянство бит был палками. Заколов, будучи пьяный, своего товарища, ушел из Мемеля, где я находился в гарнизоне.
Вспомнил, что обязан в России присягою; и яко верный сын отечества отправился в Ригу с двумя талерами в кармане. Дорогою питался милостынею. В Риге счастие и искусство мое мне послужили; выиграл в шинке рублей с двадцать и, купив себе за десять изрядный кафтан, отправился лакеем с казанским купцом в Казань. Но, проезжая Москву, встретился на улице с двумя моими земляками, которые советовали мне оставить хозяина и искать в Москве учительского места. Я им сказал, что худо читать умею. Но они мне отвечали: «Ты говоришь по-французски, то и того довольно». Хозяин мой не видал, как я на улице от него удалился, он продолжал путь свой, а я остался в Москве.
Скоро мне земляки мои нашли учительское место за сто пятьдесят рублей, пуд сахару, пуд кофе, десять фунтов чаю в год, стол, слуга и карета. Но жить надлежало в деревне. Тем лучше. Там целый год не знали, что я писать не умею. Но какой-то сват того господина, у которого я жил, открыл ему мою тайну, и меня свезли в Москву обратно. Не нашед другого подобного сему дурака, не могши отправлять мое ремесло с изломанными пальцами и боясь умереть с голоду, я продал себя за двести рублей. Меня записали в крестьяне и отдают в рекруты. Надеюсь, – говорил он важным видом, – что сколь скоро будет война, то дослужуся до генеральского чина; а не будет войны, то набью карман (коли можно) и, увенчан лаврами, отъеду на покой в мое отечество.
Пожал я плечами не один раз, слушав сего бродягу, и с уязвленным сердцем лег в кибитку, отправился в путь.
Краткое содержание Путешествие из Петербурга в Москву
Повествование начинается с обращения к Алексею Михайловичу Кутузову. В этом своеобразном благословлении на труд рассказчик объясняет свои чувства, заставившие его писать эту книгу.
Вначале автор-рассказчик прощается со своими друзьями в Петербурге и страдает от расставания с ними. В дороге ему снится, что он совсем один, но попадается рытвина, толчок от которой будит его. Оказывается, они подъехали к какой-то почтовой станции.
У смотрителя станции он пытался получить лошадей, но тот отказал ему, сказав, что уже очень поздно и нет ни одной лошади, хотя в конюшне их более двадцати. Путешественнику пришлось давать взятку ямщикам, тогда они запрягли тройку и путешествие продолжилось. По пути извозчик тянул заунывную песню, а путешественник размышлял о характере русского народа.
Здесь он размышляет об ужасной дороге, по которой невозможно проехать в летние дожди. В станционной избе знакомится с неудачливым писателем, который пытается ему навязать свой труд о потере дворянами привилегий. Путешественник, сжалившись, дает медяки, а литературный труд хочет отдать разносчикам на обертки, так как более ни на что он не годится.
Направляясь из Тосны в Любани, он встречает бедного крестьянина, работающего изо всех сил даже в воскресенье. Крестьянин понимал, что в праздник работать грех, но для того, чтобы прокормить большую семью приходилось работать на барской земле и по выходным, и по ночам. Герой про себя упрекает жестоких помещиков, хотя и сам имеет слугу Петрушу.
Здесь автор встречает своего друга Челищева, поспешно уехавшего из Петербурга. Тот рассказывает, что решил прокатиться на двенадцативесельной лодке из Кронштадта в Систербек, но поднялась ужасная буря и он чуть не погиб. Лодка, зажатая между камней, наполнилась водой. Когда он выбрался на берег, то сразу побежал к местному начальнику за помощью для других гребцов. Однако тот уже спал, а слуга не смел по таким вопросам его беспокоить. Спасти несчастных гребцов все же удалось с помощью других людей. И тогда Челищев упрекнул начальника в бездействии, на что тот ответил, что это не входит в его должность. Друг рассказчика был возмущен до глубины души и почти «плюнул в рожу» наглецу. Когда он рассказал эту историю своим петербургским знакомым, то не нашел сочувствия и понимания своему поступку. После этого решил навсегда покинуть город.
Спасская Полесть
По дороге в Спасскую Полесть путешественник попал под дождь и остановился в одной хате обождать. Там он услышал рассказ про одного чиновника, который очень любит устрицы. За доставку этого лакомства он готов щедро поощрить из государственной казны. Продолжив путь, он встретил путника, который попросил его подвезти. Путник рассказал ему свою печальную историю. Однажды, когда он еще был купцом, доверился своему нечестному компаньону, который подвел его под суд. Беременная жена путника от переживаний родила раньше срока и через несколько дней умерла. Недоношенный ребенок также умер. Друзья помогли ему бежать, куда глаза глядят. Герой, тронутый этим рассказом, размышляет, как бы донести это дело до верховной власти, так как только она может быть беспристрастна. Желая помочь путнику, рассказчик даже представляет во сне, что он правитель, которого все восхваляют. Затем он видит, как на самом деле народ относится к царю, как к обманщику, ханже и комедианту. Этим автор показывает обратную сторону власти. Казалось бы, власть обязана блюсти закон и право, а на самом деле это только сон.
Подберезье
На станции Подберезье рассказчик знакомится с молодым студентом-семинаристом, которые едет в Петербург к дяде на учебу. Студент жалуется на существующую систему образования и выражает надежду на то, что у будущих поколений она будет лучше. Путешественник начинает размышлять о труде и науке писателя, чья задача просвещение и восхваление добродетели.
Новгород
В Новгороде путешественник размышляет о прошлом этого величественного города, и о том, как Иван Грозный «присвоил» его. Он думает, имел ли правитель право на это. Да и на что право, если можно применить силу. Затем рассказчик отправляется обедать к приятелю Карпу Дементьевичу, который прежде был купцом, а теперь стал именитым гражданином. Когда заходит речь о новой вексельной системе в торговле, путешественник понимает, что это не ради честности, а для воровства и легкой наживы.
На почтовом дворе рассказчику встретился его давний друг Крестьянкин, который когда-то служил в уголовной палате, а теперь ушел в отставку. Он понял, что никакой пользу не сможет принести народу. На своей работе сталкивался лишь с мздоимством, жестокостью и несправедливостью. Однажды сын местного помещика изнасиловал молодую крестьянку. Тогда жених девушки, защищая ее, проломил негодяю голову. В этом участвовали еще несколько крестьян, и всех их по закону уголовной палаты Крестьянкин должен был приговорить к смертной казни или пожизненному заключению в каторге. Он же, наоборот, пытался оправдать их, видя в этом справедливость, но никто его не поддержал. Именно после этого случая Крестьянкин и подал в отставку.
В Крестцах путешественник становится свидетелем прощания отца с сыновьями, отправляющимися на службу. Этот случай заставляет его задуматься о том, что и он скоро будет расставаться со старшим сыном. Мужчина призывает сыновей не терять здравого рассудка, ни при каких обстоятельствах, выполнять предписанные законы и ни перед кем не раболепствовать. Он также отмечает, что на службе все радеют о кармане, а не об отечестве. Обращаясь к путешественнику, спрашивает, затем ли он воспитал их, растил, нежил, обучал наукам, чтобы теперь расставаться с ними. В напутствие желает сыновьям не сбиваться с пути истинного и не терять души чистой.
Яжелбицы
В Яжелбицах, проезжая мимо кладбища, герой становится свидетелем душераздирающей сцены. Отец кидается на гроб сына и не дает его похоронить. Плача, он просит похоронить его вместе с сыном, так как считает себя виноватым в том, что тот родился больным и немощным, сколько жил, столько и страдал. При этом путешественник задумывается над тем, не передал ли сам какой-нибудь «смрадной» болезни своим детям, так как в юности путался с публичными женщинами. Такие размышления его приводят к мысли, что во всем виновно государство, открывающее путь к порокам.
Этот город был всем известен своими незамужними и бесстыжими девицами. Герой вспоминает легенду об одном Иверском монахе, который был влюблен в валдайскую девушку. Однажды, когда он переплывал озеро по пути к своей возлюбленной, поднялась лютая буря, и монах утонул. Наутро тело его нашли на отдаленном берегу.
Здесь герой встречает множество нарядных баб и девок. В отличие от петербургских барынь, затягивающих свои тела в корсеты, затем умирающих при родах, эти девушки имели здоровый вид. В Едрово он знакомится с молодой крестьянкой Аннушкой. Сначала она держится сурово, но разговорившись, рассказывает путешественнику о своей семье и женихе Ванюхе. Оказалось, что отец ее умер, а живет она с матерью и сестрой. Аннушка хочет выйти замуж, но для этого нужно сто рублей. Её возлюбленный хочет идти в Петербург на заработки. Но путешественник говорит, чтоб не отпускала его туда, а то научится пьянствовать и отвыкнет от труда. В попытках помочь Аннушке, он хочет дать денег Ивану, но тот отказывается, говорит, что ноги и руки у него есть, сам заработает. Путешественник удивляется благородству местных крестьян и размышляет о существующих обычаях брака.
Хотилово
Здесь герой рассуждает о несправедливости крепостного права, говоря, что «порабощение есть преступление». Попутно он находит записки другого путешественника, еще более прогрессивного в своих взглядах, нежели он. В этих записках описан проект будущего – освобождение крестьян от рабства и уничтожение всяческих чинов. Читая их, он еще раз убеждается, что был прав по поводу крепостного права, считая его пагубным и зверским обычаем, препятствующим «размножению народа».
Вышний Волочок
Путешественник любуется рукотворными каналами и рассказывает об одном богатом помещике, который морил крестьян голодом, а они целыми днями на него работали. Он призывает крестьян восстать и разорить имение этого нелюдя, который относится к ним хуже, чем к волам.
Выдропуск
Здесь рассказчик опять обращается к чужим записям. Он рассказывает, что цари возомнили себя богами, и думают, что несут пользу отечеству. На самом деле, порядок надо менять, так как будущее за просвещением. Только просвещение может уравнять людей и принести справедливость.
В Торжке путешественнику встречается человек, который желает открыть вольную типографию, свободную от цензуры. Тот держит путь в Петербург, чтобы получить там дозволение на открытие своей конторы. Они рассуждают о вреде цензуры и о том, что цензурой должно быть само общество. Здесь автор по записям своего путника рассказывает о возникновении цензуры.
Продолжая читать записки своего нового знакомого, путешественник видит хоровод молодых девок, а затем идет описание публичной продажи людей после разорения какого-нибудь помещика, среди которых и старик лет семидесяти пяти, и его жена, и вдова сорока лет, и дядька молодого барина, и молодуха лет восемнадцати, и младенец. И никто из них не знает, какая им уготована судьба, и в чьи руки они попадут.
Рассказчик за обедом ведет беседу с трактирным собеседником. Они рассуждают о поэзии Ломоносова, Сумарокова и т.д. Приятель читает отрывки из оды «Вольность», которую сам написал. Ода понравилась путешественнику, но сказать об этом он не успел, так как спешно уехал.
Городня
В этой деревне рассказчик наблюдает рекрутский набор и плач толпящегося народа. Он узнает о многих нарушениях и беззаконьях, творящихся здесь. Дворовой Ванька рассказывает путешественнику свою историю. Как оказалось, он был воспитан и обучен наравне с молодым барином. Его даже отправили с ним за границу не рабом, а товарищем. Однако если старый барин любил Ваньку, то молодой ненавидел и завидовал. Когда старика не стало, барин женился на ужасной женщине. Та сразу возненавидела Ваньку, хотела даже женить на обесчещенной девке. Иван возмутился и был отправлен в солдаты. Но он рад такой участи. Затем путешественник встретил трех крестьян, которых помещик продал за карету.
Завидово
Здесь путешественник встречает воина в гренадерской шапке, который требует лошадей у старосты, угрожая плетью. В результате староста распорядился отобрать лошадей у путешественника и отдать воину. Наш рассказчик возмущен таким порядком вещей, но что поделаешь, кругом беззаконье.
В Клину путешественник дает рубль поющему слепцу. Тот благодарен, но говорит, что более рад куску пирога, нежели рублю, так как деньги являются искушением, ведь их могут и украсть. Тогда путешественник снимает платок с шеи и отдает бедняге.
В Пешках герою встречается очень бедная крестьянская изба, жительница которой просит кусочек сахара для своего малыша. Путешественник угощает ребенка сахаром и корит помещика за жестокость, призывает одуматься, ведь Божья кара не за горами.
Черная грязь
Здесь рассказчик встречает свадебный, но очень грустный поезд. Молодые идут под венец по приказу господина.
Рассказ заканчивается «Словом о Ломоносове». Герой рассказывает, что записки к нему попали от «парнасского судьи» во время обеда в Твери. О Ломоносове говорит, что тот оказал большое влияние на русскую литературу и был «первым» в русской словесности. Вывод путешественника таков, что Ломоносов был велик во всех делах, потому что учился и стремился к знаниям.
А вот уже и Москва!
Сколь мне ни хотелось поспешать в окончании моего путешествия, но, по пословице, голод – не свой брат – принудил меня зайти в избу и, доколе не доберуся опять до рагу, фрикасе, паштетов и прочего французского кушанья, на отраву изобретенного, принудил меня пообедать старым куском жареной говядины, которая со мною ехала в запасе. Пообедав сей раз гораздо хуже, нежели иногда обедают многие полковники (не говорю о генералах) в дальных походах, я, по похвальному общему обыкновению, налил в чашку приготовленного для меня кофию и услаждал прихотливость мою плодами пота несчастных африканских невольников.
Увидев передо мною сахар, месившая квашню хозяйка подослала ко мне маленького мальчика попросить кусочек сего боярского кушанья.
– Почему боярское? – сказал я ей, давая ребенку остаток моего сахара. – Неужели и ты его употреблять не можешь?
– Потому и боярское, что нам купить его не на что, а бояре его употребляют для того, что не сами достают деньги. Правда, что и бурмистр наш, когда ездит к Москве, то его покупает, но также на наши слезы.
– Разве ты думаешь, что тот, кто употребляет сахар, заставляет вас плакать?
– Не все; но все господа дворяне. Не слезы ли ты крестьян своих пьешь, когда они едят такой же хлеб, как и мы? – Говоря сие, показывала она мне состав своего хлеба. Он состоял из трех четвертей мякины и одной части несеяной муки. – Да и то слава богу при нынешних неурожаях. У многих соседей наших и того хуже. Что ж вам, бояре, в том прибыли, что вы едите сахар, а мы голодны? Ребята мрут, мрут и взрослые. Но как быть, потужишь, потужишь, а делай то, что господин велит. – И начала сажать хлебы в печь.
Сия укоризна, произнесенная не гневом или негодованием, но глубоким ощущением душевныя скорби, исполнила сердце мое грустию. Я обозрел в первый раз внимательно всю утварь крестьянския избы. Первый раз обратил сердце к тому, что доселе на нем скользило. – Четыре стены, до половины покрытые, так, как и весь потолок, сажею; пол в щелях, на вершок по крайней мере поросший грязью; печь без трубы, но лучшая защита от холода, и дым, всякое утро зимою и летом наполняющий избу; окончины, в коих натянутый пузырь смеркающиися в полдень пропускал свет; горшка два или три (счастливая изба, коли в одном из них всякий день есть пустые шти!). Деревянная чашка и кружки, тарелками называемые; стол, топором срубленный, который скоблят скребком по праздникам. Корыто кормить свиней или телят, буде есть, спать с ними вместе, глотая воздух, в коем горящая свеча как будто в тумане или за завесою кажется. К счастию, кадка с квасом, на уксус похожим, и на дворе баня, в коей коли не парятся, то спит скотина. Посконная рубаха, обувь, данная природою, онучки с лаптями для выхода. – Вот в чем почитается по справедливости источник государственного избытка, силы, могущества; но тут же видны слабость, недостатки и злоупотребления законов и их шероховатая, так сказать, сторона. Тут видна алчность дворянства, грабеж, мучительство наше и беззащитное нищеты состояние. – Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем, – воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно! С одной стороны – почти всесилие; с другой – немощь беззащитная. Ибо помещик в отношении крестьянина есть законодатель, судия, исполнитель своего решения и, по желанию своему, истец, против которого ответчик ничего сказать не смеет. Се жребий заклепанного во узы, се жребий заключенного в смрадной темнице, се жребий вола во ярме…
Жестокосердый помещик! Посмотри на детей крестьян, тебе подвластных.
Они почти наги. Отчего? Не ты ли родших их в болезни и горести обложил сверх всех полевых работ оброком? Не ты ли не сотканное еще полотно определяешь себе в пользу? На что тебе смрадное рубище, которое к неге привыкшая твоя рука подъяти гнушается? Едва послужит оно на отирание служащего тебе скота.
Ты собираешь и то, что тебе не надобно, несмотря на то, что неприкрытая нагота твоих крестьян тебе в обвинение будет. Если здесь нет на тебя суда, – но пред судиею, не ведающим лицеприятия, давшим некогда и тебе путеводителя благого, совесть, но коего развратный твой рассудок давно изгнал из своего жилища, из сердца твоего. Но не ласкайся безвозмездием. Неусыпный сей деяний твоих страж уловит тебя наедине, и ты почувствуешь его кары. О! если бы они были тебе и подвластным тебе на пользу… О! если бы человек, входя почасту во внутренность свою, исповедал бы неукротимому судии своему, совести, свои деяния. Претворенный в столп неподвижный громоподобным ее гласом, не пускался бы он на тайные злодеяния; редки бы тогда стали губительствы, опустошения… и пр., и пр., и пр.
ЧЕРНАЯ ГРЯЗЬ
– Здесь я видел также изрядный опыт самовластия дворянского над крестьянами. Проезжала тут свадьба. Но вместо радостного поезда и слез боязливой невесты, скоро в радость претвориться определенных, зрелись на челе определенных вступать в супружество печаль и уныние. Они друг друга ненавидят и властию господина своего влекутся на казнь, к алтарю отца всех благ, подателя нежных чувствований и веселий, зиждителя истинного блаженства, творца вселенный. И служитель его приимет исторгнутую властию клятву и утвердит брак! И сие назовется союзом божественным! И богохуление сие останется на пример другим! И неустройство сие в законе останется ненаказанным!.. Почто удивляться сему? Благословляет брак наемник; градодержатель, для охранения закона определенный, – дворянин. Тот и другой имеют в сем свою пользу. Первый ради получения мзды; другой, дабы, истребляя поносительное человечеству насилие, не лишиться самому лестного преимущества управлять себе подобным самовластно. – О! горестная участь многих миллионов! Конец твой сокрыт еще от взора и внучат моих…
Я тебе, читатель, позабыл сказать, что парнасский судья, с которым я в Твери обедал в трактире, мне сделал подарок. Голова его над многим чем испытывала свои силы. Сколь опыты его были удачны, коли хочешь, суди сам; а мне скажи на ушко, каково тебе покажется. Если, читая, тебе захочется спать, то сложи книгу и усни. Береги ее для бессонницы.
СЛОВО О ЛОМОНОСОВЕ
Приятность вечера после жаркого летнего дня выгнала меня из моей кельи.
Стопы мои направил я за Невский монастырь и долго гулял в роще, позади его лежащей. Солнце лицо свое уже сокрыло, но легкая завеса ночи едва-едва ли на синем своде была чувствительна. Возвращался домой, я шел мимо Невского кладбища. Ворота были отверсты. Я вошел… На сем месте вечного молчания, где наитвердейшее чело поморщится несомненно, помыслив, что тут долженствует быть конец всех блестящих подвигов; на месте незыблемого спокойствия и равнодушия непоколебимого могло ли бы, казалося, совместно быть кичение, тщеславие и надменность? Но гробницы великолепные? Суть знаки несомненные человеческия гордыни, но знаки желания его жити вечно. Но се ли вечность, которыя человек толико жаждущ?.. Не столп, воздвигнутый над тлением твоим, сохранит память твою в дальнейшее потомство. Не камень со иссечением имени твоего пренесет славу твою в будущие столетия. Слово твое, живущее присно и вовеки в творениях твоих, слово российского племени, тобою в языке нашем обновленное, прелетит в устах народных за необозримый горизонт столетий.
Пускай стихии, свирепствуя сложенно, разверзнут земную хлябь и поглотят великолепный сей град, откуда громкое твое пение раздавалося во все концы обширныя России; пускай яростный некий завоеватель истребит даже имя любезного твоего отечества: но доколе слово российское ударять будет слух, ты жив будешь и не умрешь. Если умолкнет оно, то и слава твоя угаснет.
Значительная часть путешествия Радищева проходила по территории нашей области. И ряд глав книги получил наименование тех мест, которые лежали на его пути.
За годы, прошедшие со дня выхода в свет «Путешествия из Петербурга в Москву», в нашей стране произошли события огромной исторической важности. Народ под руководством коммунистической партии сам стал хозяином своей судьбы. Ведомый великим Сталиным, он изменил облик тех мест, которыми проезжал Радищев.
Вот об этих изменениях, о новом облике бывших ямских слобод и станов и рассказывается в ниже публикуемых очерках.
Чудово. Этот город возник на месте бывшей Ямской слободы, где во времена Радищева находилась почтовая станция, лежавшая на тракте Петербург - Москва. В своей замечательной книге «Путешествие из Петербурга в Москву» великий писатель-революционер в главе «Чудово» не рассказал о том, что это была за слобода. Да, видимо, и рассказывать было нечего. Здесь, как и всюду в России, царили произвол и помещичий гнёт. Крестьянство томилось в крепостной неволе, создавая рабским трудом богатства для помещика.
Шли годы, десятилетия, прошло более 160 лет с тех пор, как писатель останавливался в избе чудовского почтового стана. Достоянием истории стали те времена и события, о которых так ярко, с гневной обличительной силой писал Радищев. Явью стали его мечты о свободе народа, о власти народной, о счастье и благоденствии трудового люда.
Иное ныне и Чудово. Бывшая Ямская слобода за годы советской власти выросла в промышленный город. С каждым годом он рос и благоустраивался. Грянула война. В Чудово ворвались немецко-фашистские захватчики и превратили его в руины, надеясь, что городу вновь не подняться. Враги просчитались. Стоило только советским людям разгромить и изгнать захватчиков, как они вернули городу жизнь.
Раннее августовское утро. На нежноголубом фоне неба чётко выделяются корпуса стекольного завода «Восстание» и спичечной фабрики «Пролетарское знамя». Из труб вьются сероватые дымки. На улицах города оживлённо. Стекольщики, спичечники, железнодорожники, строители спешат на работу. К широким перронам восстановленного здания вокзала один за другим подходят поезда из Москвы, Горького, Ленинграда... Маневровые паровозы торопливо перетаскивают товарные вагоны, прицепляя их к длинным составам, стоящим на запасных путях. В вагонах продукция чудовских предприятий. Она идёт во все концы нашей страны. Стаканы, графины, спички с чудовской маркой можно встретить и в таёжном сибирском селе, и у жителей жаркой Туркмении, и на курортах Крыма и Кавказа.
Глубокие перемены произошли в культурном облике наших людей. И как бы далеко ни шли мечты Радищева, он не мог бы себе представить величайших преобразований, произведённых в стране Великой Октябрьской социалистической революцией.
Чудово - город молодой, но здесь есть всё, что имеется в любом крупном населённом пункте Советского Союза. На главной улице в многоэтажном здании разместились кинотеатр и районная библиотека с тысячами томов различных книг. Комфортабелен и вместителен клуб завода «Восстание». Своё свободное время железнодорожники проводят в красном уголке станции. Всегда много покупателей в книжном магазине КОГИЗ"а, где большой выбор литературы.
Больше двух тысяч детей чудовских трудящихся учатся в начальной и средней школах. Восстанавливается трёхэтажное здание новой школы. Двести самых юных граждан Чудова с утра до вечера заполняют два детских сада и двое детских яслей.
Там, где когда-то свистела барская плеть и простыми людьми торговали, как скотом, к власти пришёл «освобождённый от оков народ неутомимый» (Некрасов). Делами своего родного города ныне вершат лучшие его граждане. Среди членов городского Совета депутатов трудящихся работница спичечной фабрики М. А. Родионова, стрелочница П. И. Румянцева, бывший рабочий, а теперь начальник цеха завода «Восстание» А. А. Грибанов, колхозница М. И. Игнашева, учитель-директор школы С. Н. Фролуков, домохозяйка А. М. Игнатьева.
Растёт и крепнет Чудово, возрождённое руками советских людей, для которых пришло то «вожделенное время», когда
«...яркий свет пустил свой луч,
И, ложный плена скиптр поправши,
Сгущенную мглу разогнавши,
Блестящий день родил из туч».
(А. Радищев, Ода «Вольность».)
БРОННИЦЫ
Александр Николаевич Радищев ехал из Петербурга в Москву на перекладных. Его кибитка то сильно накренялась в грязи, то падала в рытвину, то ломалась у неё на ухабах ось, и путешественник подолгу сидел на обочине дороги, грустно взирая на возившегося кучера и слушая печальный скрип обгоняющих его крестьянских телег, кое-как скреплённых верёвками. И когда кончались ухабы, всё равно не было покоя. «Бревешками вымощеная дорога, - писал Радищев на одной из почтовых станций, - замучила мои бока».
Теперь на этой дороге брёвнышек, ухабов, рытвин давно уже нет, как нет и тех кибиток и телег, которые здесь были когда-то единственным средством передвижения. Дорога из Новгорода идёт по гладкому, асфальтированному шассе, по которому мчатся с грузом мощные «ЗИС-250». Их то и дело обгоняют комфортабельные легковые машины.
Вот большой железный мост через реку Мета, и сразу за ним открывается вид на село. Вот и высокий холм, где Радищев предавался путевым размышлениям.
Отсюда великолепный вид. От подножия холма во все стороны расходятся обширные колхозные поля, на которых трещат льнотеребилки. За полями полукругом гряда тёмного леса. За ним сверкает на солнце зеркальная гладь Ильмень-озера. Прямо на три километра вдоль шоссе протянулось село Бронницы с его сотнями домов и многочисленными общественно-хозяйственными постройками, с его семилетней школой, Домом культуры, библиотекой, кино, радио, детским садом и детскими яслями, с его тракторами, жатками, молотилками, автомобилями.
Учитель Дмитрий Иванович Земсков проработал в Бронницкой школе 31 год. Он увлекательно рассказывает о прошлом и настоящем села.
- Со старым даже сравнить нельзя, - говорит Дмитрий Иванович. - До революции трудовой люд жил в темноте и невежестве. В селе было две церкви, 12 кабаков и ни одной библиотеки или читальни. На всё село выписывалось три газеты. А сейчас жители Бронницы выписывают более двухсот различных газет и около тридцати журналов.
Дмитрий Иванович начал вспоминать своих воспитанников: Александр Живаев стал заместителем директора МТС по политчасти, Капитолина Соколова и Антонина Авдеева - учительницами, Анна Баутина - фельдшером, Евгения Химова - агрономом, Михаил Савельев - инженером, Вениамин Варламов - артистом. Многие дети колхозников, рабочих и служащих села стали техниками, врачами, офицерами Советской Армии, руководящими партийными и советскими работниками.
Правление колхоза «Урожай». У входа в контору висит Доска почёта. На ней занесены фамилии лучших людей колхоза: Ивана Антонова, Павла Клементьева, Елены Фроловой, Сергея Парфёнова, Павла Чевелёва, Александра Львовского, Евдокии Клементьевой, Антонины Ласкиной. Все они изо дня в день перевыполняют нормы выработки, неустанно заботятся о подъёме колхозного производства.
С одним из них - Павлом Филипповичем Клементьевым - несколько позже мы встретились в библиотеке. Он менял книги.
- Дай мне «Кавалера Золотой Звезды», - попросил он библиотекаря.
- Ещё не вернули, Павел Филиппович.
- Тогда дайте «Необыкновенное лето».
Оказывается, этот старый колхозник знает о всех произведениях лауреатов Сталинской премии. В этом году он прочитал «Белую берёзу» Бубеннова, «Кружилиху» Пановой, «Тихий Дон» и «Поднятую целину» Шолохова, избранные произведения Чехова, Горького, Тургенева, Толстого, Федина, Пришвина. Не меньше прочитали Мария Башутина, Антонина Финагина, Александр Малахов и многие другие, для которых книга стала духовной потребностью.
Да, прав учитель Земсков, теперешнее село отличается от старого, как день от ночи.
Название этого посёлка, по рассказам его жителей, происходит от расположения в нём центральных зданий. Говорят, что некогда Екатерина II, проезжая через посёлок, распорядилась застроить центральную улицу так: на одном углу - полицейское управление, на другом - больница, на третьем - школа, на четвёртом - тюрьма, а посреди них церковь. Так и построили. Получился своеобразный крест. Про эти учреждения прежде говорили: «Здесь учат, мучат, лечат и калечат».
Истина требует добавить: не столько учили и лечили, сколько мучили и калечили. Учились, главным образом, сынки купцов и прочих богатеев. Для детей трудящихся учение было недоступно, так как за учение нечем было платить. Нечем было платить и за лечение. Поэтому крестьяне обращались не столько к докторам, сколько к знахарям. Правители не заботились о просвещении народа. Единственная скудная библиотека, приобретённая на средства попечителей, ютилась в чайной. Зато винные лавки, трактиры и кабаки были почти на каждом шагу.
Таковы были Крестцы в далёком прошлом.
Неузнаваемо изменились они в наши дни. Посёлок значительно расширился, оброс новыми улицами и переулками, производственными предприятиями и артелями. Далеко за пределами нашей области известна прославленная крестецкая строчка. Изделия крестецких мастериц не раз бывали на выставках в Москве, Париже, Лондоне, Нью-Йорке. Продукция артелей крестецкого строчевышивального союза идёт сейчас в Ленинград, Москву, Минск, Краснодар, Комсомольск на Амуре, Петрозаводск и Владивосток и многие другие города и пункты страны. В этом году только за первое полугодие союз выпустил сверх плана сорочек, блузок, платьев, салфеток и других изделий более чем на два миллиона рублей.
Второе место в областном тресте занял Крестецкий льнозавод. Его лучшие стахановцы Лидия Душина, Анна Шарова, Нина Зведрис, Михаил Иванов, Василий Михайлов и многие другие дают продукции в полтора-два раза больше задания.
В числе передовых предприятий идут Крестецкий лесокомбинат, леспромхоз, машинно-тракторная станция с её десятками механизаторов, вышедших из посёлка.
В школах посёлка Крестцы ныне работают около сорока классов и пятьдесят учителей, пятнадцать из которых имеют высшее образование. Районная и детская библиотеки имеют свыше тысячи постоянных читателей.
В посёлке насчитывается триста физкультурников, многие из которых имеют звание чемпионов района и области по различным видам спорта.
Проезжая Крестцы, Радищев оказался свидетелем расставания добродетельного отца с сыновьями, который прививал им здоровые понятия о воспитании и семейных отношениях. Но в условиях крепостного строя эти здравые понятия и добродетель были исключительно редки. Не случайно писатель в самом начале главы «Крестцы» говорил: «Тысячу против одного держать можно, что из ста дворянчиков, вступающих в службу, 98 становятся повесами».
Правильное воспитание стало возможным только в наше советское время, когда у власти стал народ и основным законом жизни стал труд.
Путь в Валдай лежал через село Яжелбицы, в котором также останавливался Радищев.
По преданиям, здесь бился Александр Невский с ливонскими рыцарями, великий князь московский Иван III принимал новгородских послов, неоднократно ночевал сподвижник Петра I Меншиков, проезжал и сам Пётр, по приказу которого в трёх километрах от села была организована добыча соли.
Ничего примечательного Радищев здесь найти не мог, если не считать услышанного им на кладбище покаяния дворянина в своей развратной жизни.
Если бы Александр Николаевич Радищев заглянул в Яжелбицы теперь, то нашёл бы в них воплощение своей мечты. Он увидел бы людей, свободных от всякого угнетения, работающих только на себя и своё государство, полностью пользующихся плодами своего труда, овладевающих знаниями, творчески созидающих новую счастливую жизнь. Он увидел бы большую светлую школу, где бесплатно учатся все дети крестьян, встретил бы на улицах вышедших из крестьян учителей, врачей, агрономов, техников, механиков, шофёров, трактористов. В каждом крестьянском доме услышал бы он радио, увидел бы электрический свет...
Не узнал бы он и Валдая, в котором во время его путешествия крепостники ещё продавали на базаре своих крестьян и где через сто лет после его проезда было только двадцать процентов грамотных.
Накануне Великой Октябрьской социалистической революции в городе было два лечащих врача, один фельдшер, не более 15 учителей и 600 учащихся. Ныне в Валдае 114 учителей, 27 врачей и 72 человека среднего медицинского персонала. Только в средней и семилетней школах обучается 1 200 учащихся. Кроме того, работают три начальных школы, лесная школа, вечерняя школа рабочей молодёжи, школа медицинских сестёр, школа руководящих колхозных кадров, наконец, педагогическое училище, которое дало начальным школам нашей области уже около трёх тысяч учителей.
За годы советской власти из Валдая вышло немало интеллигентов, имена которых широко известны за пределами не только района, но и области. Это Герои Советского Союза Павлов, Васильев, Михайлов, заслуженный учитель республики Михайлов, заслуженный врач республики Троицкая и многие другие.
Захудалый в прошлом купеческо-торговый городишко ныне стал культурным районным центром. Он привлекает не только красотой своего ландшафта, но и богатейшими природными ископаемыми, которые подвергаются ныне всестороннему исследованию. И не исключено, что в недалёком будущем на Валдайских холмах и долинах задымят трубы новых заводов, фабрик.
До неузнаваемости изменилось и старинное село Едрово, в котором А. Н. Радищев восхищался трудолюбием и благородством мыслей сельских жителей. С особой теплотой и любовью изобразил он едровских крестьянок. Душевная невинность, естественность и искренность чувств Анюты и её товарок дали писателю богатую пищу для размышлений о законе, семье и браке, прочность которого он считал возможной только на основе равенства, взаимных чувств и взаимного уважения. «Любезная моя Анютушка, - писал он в своём «Путешествии», - поучения твои вечно пребудут в сердце моём впечатленны».
Ныне село Едрово с его колхозом «Ленинские дни» выглядит культурным посёлком. Тут семилетняя школа, больница на тридцать коек, аптека, ветеринарная лечебница, детский дом, круглогодичные детские ясли, сельпо, два магазина, пекарня, сапоговаляльная и швейная мастерские, отделения контор «Заготзерно» и лесопункта, семенная лаборатория, библиотека и клуб с звуковой киноустановкой и различными кружками художественной самодеятельности. От центра села тянутся прямые, широкие улицы, на которых стоят добротные радиофицированные дома. Скоро вспыхнет в каждом доме и электрический свет.
За годы советской власти Едрово дало стране свыше двухсот учителей, врачей, техников, инженеров, механиков, трактористов и офицеров Советской Армии.
Ярким свидетельством культурного роста села является семья крестьянина. Антона Старикова. Из девяти его детей трое получили начальное и шестеро - высшее образование. Наталия Антоновна Старикова стала учительницей, Ольга Антоновна - врачом, Александр Антонович - агрономом, Василий Антонович - полковником, Иван Антонович - инженером, Николай Антонович - профессором, доктором технических наук. Награждённый орденом «Знак почёта», медалями «За доблестный труд» и «За трудовое отличие», Н. А. Стариков создал уже тридцать научных трудов и передал свои знания свыше тысячи горным инженерам.
Путешествуя из Петербурга в Москву, Радищев глубоко заглянул во все стороны социальной действительности старой царской России. Своей книгой он горячо призывал к беспощадной борьбе с самодержавием и крепостничеством, как основным источником зла, всех бед и страданий народных масс. Он восторженно мечтал об освобождении народа, страстно верил в его творческие силы, в переустройство им своей жизни.
Эта революционная мечта писателя-патриота, посвятившего всю жизнь борьбе за народное счастье, с избытком осуществлена в наши дни. Под руководством великой партии Ленина-Сталина наш народ свергнул всех угнетателей, взял в свои руки власть и в невиданно короткие сроки построил новое, социалистическое общество. И теперь на той большой дороге, где Радищев своим взволнованным взором патриота видел страдания и горе, всюду можно слышать звонкие песни о счастье. И уже во многих пунктах, где побывал великий народолюбец, сегодня ощутимы зримые ростки коммунизма.
(Газета «Новгородская правда», № 170, 1949 г.)
