При этом он продолжал работать над признанием родовой сингулярности сказки и необходимости изучать ее как самостоятельную дисциплину. Из сердца образовательных коллекций, проводимых учителями и этнологами, представляя эту связь между забывчивостью и памятью, возникла сингулярность фольклорных местных повествований, следуя их преобразованиям в соответствии с последовательной родовой и политической значимостью девятнадцатого и двадцатого веков. Рассказчики не придерживались международных или национальных классификаций народных сказок, но использовали их.

Между использованием печати, особенно манипулированием научными изданиями и изобретением устных выступлений, построили рассказчики собственной популярной культурой. При этом он продолжает работать, чтобы выявить общую особенность сказки, а также необходимость составить свое исследование как самостоятельную дисциплину. Его работы и их институциональные последствия фокусируются на понятиях забывания и памяти, таким образом, посредством монументального и ритуального маршрута, как следует создавать популярность в форме мифического и регионалистского дискурса.

В основе коллекционеров, проводимых учителями и этнологами, представляя эту запретную связь и память, обнаруживаются и изменяются особенности местных фольклорных повествований в соответствии с патримониальной и политической значимостью девятнадцатого и двадцатого веков. Рассказчики не придерживаются международных или национальных классификаций народных сказок, но используют их. Между использованием печатных изданий, особенно научных изданий и изобретением устных выступлений, эти рассказчики построили свою собственную популярную культуру.

Помню, в моем доме на первом этаже стоял бакалейщик, который не говорил ни слова по-французски, но каталонски. На первом этаже Лангедокиан смешивает окситанский и французский языки, а несколько итальянцев говорили по-итальянски. на полу выше, где мы были, моя мать очень часто пользовалась каталанской, потому что ее воспитывала ее бабушка, каталонка из Лерида, Лерида на каталонском языке, и она также знала окситан. Мои уши были очень молоды, чтобы слушать все эти языки, и к 18 годам зависть пришла ко мне, чтобы действительно научиться говорить на них.

Нет лучшего способа выучить язык, чем слушать рассказчиков. Это путь удовольствия жизни. Таким образом, с раннего детства и на протяжении всей своей личной, интеллектуальной и институциональной жизни Даниэль Фабр не переставал следить за красной нитью рассказа: он слушал и репетировал эти рассказы, легенды и песни. это искусство речи, которое считается «популярным», которое оно транскрибировало, классифицировало и изучало. Он придавал ей видное и постоянное место, подвергая его многочисленным и контрастным вопросам, придавая ему уникальный статус, определяя его как корпус и жанр в своем собственном праве.

Начиная с его первой работы по традиционным устным знаниям горного общества, подвергнутого необходимости жестокой культурной трансформации, Пиренеи выслушали из того места, где он возник, до своей последней работы Батайль Ласко, Даниэль сплести участки и цепочки этих счетов много раз читались и слышались. Очень кратко, может быть составлен список его основных работ по сказке.

Фринет только очень редко указывает имя и социальную функцию информатора, но подразумевается, что дети действительно записывали историю рассказчика. В скандинавских и немецких версиях герой часто принимается дважды и возвращается домой, обычно после того, как нанесла женщине или девушке людоедов наказание, которое было предназначено для него. Да, конечно, версии очень близки, и Фрейнет решает проиллюстрировать эпилог, триумф героя в ущерб огру, одним и тем же изображением. Протокол, предложенный Фрейнетом, настолько точен, что не может быть никаких сомнений в его этнографической идентичности: сборник этой сказки, по его словам, должен сопровождаться повторным контактом с информатором, которому ребенок должен попросить разъяснить его личность, его профессию, его подготовку, его вкусы и происхождение переписанного повествования.

С другой стороны, транскрипция и изучение повествования одинаково важны. Для Ван Геннепа категория сходства и аналогия позиции являются единственными организующими принципами народного знания, присваивающими каждому место, свободному от всей иерархии.

Однако результат этой коллекции впечатляет: появление из атипичных повествований и целая серия новых описаний, заново изобретенных или повествовательных последовательностей, появляющихся в оригинальных сказках. Фрейнет идентифицирует их без труда, даже если сказки не очень распространены во Франции и, очевидно, итальянского происхождения. Что характерно для этой коллекции, так это ее особенность. Неизвестные фольклористам или посторонним, эти рассказы противоречат обычным обозначениям каталогов. Возможно, потому, что они им неизвестны, некоторые из них не будут сохранены Полом Делару, а затем Мари-Луиза Тенезе для их Каталога французской народной сказки.

Что касается педагогического использования Фрейне, он превращает детей, как только они становятся коллекционерами, в повествователей в свою очередь, побуждая их вспомнить рассказы, которые они знают, писать их, составлять репертуар и практика свободной ассоциации морфологическая, символическая или психологическая: ребенок таким образом поощряет своих товарищей или его информаторов к новым выступлениям.

Прежде всего, и это очевидно, потому что эти рассказы переведены на французский язык с франко-провансальского. Во-вторых, потому что в глазах Фрейнета эта коллекция является педагогическим шагом, направленным на то, чтобы пробудить у учеников желание придумывать другие рассказы. Он присоединился к позиции Мари-Луизы Лагир-Бруно, старшей сестры Фрейнета, которая инициировала этот тип вымысла.

Позже выясняется, что у Фрейнета довольно амбивалентный подход к повествованию. Если образовательный масштаб фольклора значительно уменьшился, сказки остаются предметом изучения необычайного богатства для педагогов и социологов. Этот позитивистский подход, согласно которому рассказы больше не являются источником знаний о знаниях, как это было раньше, не учитывает работу фольклористов, этнологов и историков, которые, должно быть, были ему известны, и это удивительно. С другой стороны, Фрейнет сильно идентифицирует педагогическую значимость сказки: это инструмент, использование которого позволяет лингвистическое созревание облегчается его повторяющимися формулами; и это также психоаналитический и инициативный инструмент, который должен быть использован.

Ребенок, свободно выражающий себя в соответствии с нашими методами, пишет ему истории, которые похожи на своеобразное поэтическое объяснение неизвестных, которые его угнетают. Фрейнет уверяет нас, что он не «защищает» сказания, а получает их, являются ли они транскрипциями устных рассказов или детских изобретений.

Фрейнет далеко не является инициатором этих педагогических методов. В сердце Фелибриге, представленном Джозефом Ауроузе, автором тезиса, посвященного Джорджу Думезилю, Риперту или Жану Лермиту, известному как Фрер Савиньен, есть республиканский республиканский Фелибридж, выступающий за ученичество Французский в сосуществовании с окситанцем и чья самая замечательная фигура, несомненно, Антонин Пербоск.

Это начало крупного образовательного проекта, направленного на согласование параллельных сущностей детей между их семьей и социальной средой и школой. Пербос убежден, что преподавание языка, культуры и национальной истории не должно основываться на репрессиях на родном языке Окситана или на покрытии знаний о том, какие дети являются естественными репозиториями. Он решает привести язык в школу и реабилитировать его в глазах детей. Затем следует коллективный и интенсивный опрос, проведенный самими детьми, развивая в них чувство точного наблюдения и слушания того, что еще не называлось «рельефом».

Рамки также беспрецедентны: формируется школьное общество, чьи члены составляют от 8 до 13 лет. Результатом является важное производство, главным образом, в устной литературе. Указаны имена рассказчиков, их возраст, профессия. Сами сказки отмечаются как можно ближе к устному тексту, так как детей спрашивают: они являются сырыми документами, свободными от любой озабоченности, отличной от верности речи. Но он также заключенный и, прежде всего, редакционные структуры, которые поддерживают этот проект: для его реализации достаточно прочитать в типографии, технические инструкции, рекомендации о покупке таких-то прессы, которые предоставляются учителям в других регионах.

Технический прогресс, которым пользовался Фрейнет, изменил качество коллекции. Этот технический прогресс, по-видимому, парадоксально освободил коллекционеров от слишком эксклюзивного акцента на тексте, именно на истории, которые они пытались трансформировать в текст или включить в типологию: это позволило предоставить больше внимание к рассказчику. В результате каждый коллекционер «изобрел» своего рассказчика и установил «этнографический контракт» в соответствии с термином Даниэль Фабр.

В прошлом рассказчик замедлил поток, повторил свои слова, чтобы этнолог, фольклорист или ученый мог отметить его слова; сегодня он соглашается выступать перед микрофоном или перед камерой, но даже если он всегда разрешает передачу своих показаний, он свободен в своих повествовательных переизданиях и, таким образом, изобретательные истории. Даниэль говорил, что «рассказчик и его этнограф оба внимательны к сложным суждениям о том, что переживается и что получено». Поэтому самый внимательный коллекционер достигает истинной методологической строгости только путем интеграции всех мемориальных процессов.

Сказки, рассказчики и их зрители работают, прежде всего, их личность, это правда, и коллекции Фринета и Пербоска свидетельствуют. Но эта работа также имеет место, вставляя себя в процесс, который передает, получает повествование и, прежде всего, повторно изобретает его. Огромная сила языка состоит в том, чтобы создать существующее то, чего нет, но и то, что больше не присутствует в момент высказывания. Таким образом, сказка постулирует в своей хрупкости даже в ранг памятника, исполнение, достойное продержаться в памяти тех, кто его услышал.

Таким образом, устные традиции создают парадоксальное отношение к памяти, в обществе, которое хотело бы забыть и которое никогда не перестает вспоминать. По мере того, как мои визиты шли вместе с этнологиями Робертом Бутильером и Пьером Гийаром, корпус Клода Ле Коза развился: это наблюдение заинтересовало меня тем более, что Ле Коз начал расшифровывать свои рассказы о из ноутбуков, и что он был обогащен - или нет, более того, путем чтения и консультирования каталогов Пола Делару и Мари-Луизы Тенезе для сказок, а также Конрада Лафорта и Патриса Койраула для песен, но не для упомянуть их спонтанно.