Идеи бердяева о войне. Николай бердяев о войне. Текст научной работы на тему «Н. А. Бердяев о войне»

[О.Александр Мень ] | [Н.А.Бердяев ] | [Библиотека "ВЕХИ" ]

о. Александр Мень Николай Александрович Бердяев

В Петербурге в начале XX века произошло важное событие - начали свою работу Петербургские религиозно-философские собрания. Эти встречи наиболее ярких представителей интеллигенции с представителями Церкви происходили по инициативе выдающихся деятелей русской культуры - Дмитрия Сергеевича Мережковского и его жены Зинаиды Николаевны Гиппиус.

Николай Александрович Бердяев приезжал туда, и впоследствии, на протяжении многих десятилетий, темы, которые бурно дебатировались на Собраниях, постоянно присутствовали в его произведениях.

Первый сборник его статей назывался «С точки зрения вечности». Он ставит вопрос о важности духовной культуры, о важности человеческого достоинства. Это для него не условность, эти человеческие достоинства вытекают из высочайшей духовной природы человеческого «я», личности. Бердяев называл себя впоследствии персоналистом. Он считал, что в личности выражается одна из главных особенностей духа. Не в толпе, не в сумме, а - в личности. Личность осуществляет то величие человека, которое является его природой. В толпе, когда люди теряют себя, они отбрасываются назад. Он размышляет в этой книге над судьбами России, над судьбами интеллигенции, - вопросы, которые всегда волновали его.

Бердяев приезжает в Москву. Некоторое время он скитается, но в конце концов поселяется на Арбате, в Большом Власьевском, и сближается с молодыми, оригинальными, энергичными людьми, которые ищут возвращения в лоно православной традиции. Здесь и Рачинский, очень своеобразный переводчик, доморощенный мыслитель; и уже известный писатель Василий Васильевич Розанов, который мечется между страстной любовью к православию, христианству и столь же страстной ненавистью к ним. Здесь Сергей Николаевич Булгаков - марксист (не просто по кружкам, как Бердяев, а фундаментально), автор огромного исследования «Капитализм и земледелие», человек, который прошел в начале столетия путь от марксизма к идеализму, а потом от идеализма к православию, к христианству Они настолько сближаются, что их зачастую называют братьями Диоскурами, но это разные люди.

Булгаков, выросший в орловской провинции, сын провинциального священника, вышедший, вырвавшийся из низов, рвущийся к знаниям, огромный эрудит, горящий, пламенеющий, немного наивный, несмотря на свою политическую образованность, - и Бердяев, аристократ, который никогда не мог ни к чему примкнуть, слово «мы» ему было чуждо! Это было, конечно, трагедией его жизни. Он отошел от революционных кружков. После революции 1905 года он уже вполне определенный христианин, для него истина является в личности Христа, личности, в которой воплощено личное Божественное начало, и перед личностью Божественного стоит отображающая в себе эту божественность личность человека. Поэтому, став христианином, Бердяев не мог стать человеком церковным в каком-то обычном смысле этого слова. Он приезжал в монастыри, он молился в храмах, он приступал к Святым Тайнам, но когда раскаявшиеся интеллигенты ехали к разным старцам и принимали любое их слово за вещание оракула, - Бердяев этого вынести не мог, он считал, что это не его путь. И он всегда оставался не столько богословом, хотя все темы его были религиозные, сколько свободным философом. Он говорил так: «Я размышляю независимо, я иду от своего «я» и своего собственного интеллектуального опыта и интуиции».

В 1911 году он сближается с группой «Пугь». В Москве, недалеко от храма Христа Спасителя, был особняк миллионерши Маргариты Кирилловны Морозовой, которая свой капитал отдала на благое дело издание русских и переводных книг религиозно-философского содержания. В издательстве «Путь» впервые вышел знаменитый том Флоренского «Столп и утверждение истины»; в этом издательстве впервые же вышел почти полный, по тогдашнему времени, Чаадаев, в нем выходил и Соловьев, недавно умерший, и Булгаков, и Бердяев...

В доме его постоянно собирается много народу, сам он охотный участник различных кружков. В 1911 году он пишет книгу «Философия свободы». Это книга молодого человека, которому еще нет сорока. Но мне кажется, если не вдаваться в детали, эта книга уже содержит в себе все то, что в дальнейшем было темой Бердяева. А писал он много. Он умер в 1948 году. И за эти годы он написал десятки томов, сотни, если не тысячи статей. Библиография его (только перечисление его трудов) составляет обширную книгу (она вышла в Париже). Переведен Николай Александрович на двадцать языков, во многих странах собираются симпозиумы и конгрессы, посвященные изучению его творчества. Сам он перед смертью говорил с горечью: мне готовят Нобелевскую премию, я имею теперь звание доктора, я стал известен во всем мире, кроме своей родины. И вот спустя сорок лет его мечта вернуться на Родину осуществляется.

«Философия свободы» недавно вышла в нашей стране. И каждому из вас, кто хотел бы познакомиться с основами христианской философии, я бы настоятельно рекомендовал прочесть эту книгу со всем вниманием. Заранее предупреждаю о трудности чтения. Бердяев - блестящий стилист, он публицист, он пишет ярко, афористично, но его огненный темперамент, его дух, который все время клокочет как вулкан, давит словами, он может повторить пятьдесят раз одно и то же слово на одной и той же странице. Он «выкрикивает» некоторые книги, как говорили его друзья. И поэтому из-за отсутствия некоторой систематичности, последовательности, связи частей, его не всякому легко читать, но это великая философская поэзия, глубокая мудрость! Мне иногда казалось, что из одной фразы Бердяева можно было построить целое сочинение, столько там закодировано мудрости.

Книга «Философия свободы» развивает главный тезис Бердяева: в основе лежит дух; дух это то, что нельзя определить; дух - это та подлинная реальная сила, которая скрыта в нас, и никогда рациональное отвлеченное познание не будет в состоянии его замкнуть в какие-то точные определения. Дух реализуется в жизни. Но всегда, когда он реализуется, или, как говорил Бердяев, «объективируется», он нечто теряет. Я бы привел такое сравнение (я не помню, есть ли оно у Бердяева, но оно вполне ему подходит): дух - это несущаяся вода реки, а объективация - это та же вода, но замерзшая.

У Бердяева было некоторое чувство... отталкивания от жизни, от действительности. Он очень болезненно переживал униженность человека, безобразия жизни, все скверное, тяжкое, даже то тяжкое, что есть в нашей плоти. Это был дух, который можно назвать «пленным духом» (так Марина Цветаева называла Андрея Белого, знакомца Бердяева). Так вот, это был «пленный дух», который томился в своей тюрьме. Поэтому он и любовь понимал очень своеобразно. Прочтите его письмо к невесте Лидии, оно напечатано в небольшом сборнике произведений Бердяева, изданном издательством «Прометей», под название «Эрос и личность».

Любовь для Бердяева была тоже духовным актом. Вообще он был как будто вне быта, вне материи. Он всегда тяготился действительностью, при этом мир он безумно любил. Он не был ни анахоретом, ни человеком отрешенным, он наслаждался природой, любовался ею. Как вспоминает одна его знакомая, он не мог пропустить ни одной собаки на улице, чтобы с ней не поговорить. Другая его знакомая рассказывала мне, что, когда они жили в Париже, Бердяев всегда на улицу выходил с собакой или с двумя, у него были огромные псы. И был кот (в Париже уже) Мурри, которого он сильно любил. Этот кот умирал у него на руках. Бердяев агонию этого животного пережил так, что в своей глубокой философской книге пишет об этом и рассказывает про своего кота с полной серьезностью, как через смерть этого любимого живого существа он постигал ужас небытия, ужас умирания.

Люди по-разному видели Бердяева. Большинство любовалось им в те годы. Было в нем, конечно, и нечто горделивое, но, с другой стороны, Марина Цветаева вспоминает, что не было более приветливого человека, открытого. Он прекрасно мог общаться с крестьянами, ремесленниками, он ходил в «Яму» и там беседовал с разными сектантами («Яма» это трактир, где собирались народные богоискатели). И как барин он находил с простым народом язык быстрее, чем интеллигент.

Одно время (я сейчас говорю о периоде до первой мировой войны) Бердяев был близок с Дмитрием Сергеевичем Мережковским. Но постепенно кружковщина Мережковского его стала тяготить. А Мережковский, разочаровавшись в историческом христианстве, в исторической Церкви, задумал со своей женой Зинаидой Николаевной Гиппиус (вернее сказать, это жена задумала) создать свою «Церковь». И они дома собирались и совершали некое самодельное богослужение: ставили цветы, приносили вино - какая-то псевдоевхаристия... Понимаете, это же была эпоха декаданса! Эпоха, когда буйствовали символисты, за ними шли акмеисты, все кипело! Мережковский привел Бердяева к православию. Каким образом? Мережковский стал приглашать его на эти радения, встречи. И вдруг Николай Александрович почувствовал, что это фальшь, что-то ненормальное, самодельное, что нужна настоящая, подлинная Церковь. И он как бы от противного (и до конца своих дней) стал православным человеком. Такой был у него парадоксальный путь.

Несколько строк сейчас о его облике вы услышите из уст его современницы, Евгении Казимировны Герцык, писательницы, которая очень его любила, ценила и понимала. Как сама она написала, из всех, кого она потеряла в то время (начало 1920-х годов), его она потеряла «больше всех». Несколько строк, чтобы вы увидели эту личность, этого человека. Это из ее мемуаров.

«Вечер. Знакомыми арбатскими переулочками - к Бердяеву. Квадратная комната с красного дерева мебелью. Зеркало в старинной овальной раме, над диваном. Сумерничают две женщины красивые и привлекательные - жена Бердяева и сестра ее. Его нет дома, но привычным шагом иду в его кабинет. Присаживаюсь к большому письменному столу: творческого беспорядка никакого. Все убрано в стол, только справа и слева стопки книг. Сколько их! Ближе - читаемые, заложенные, дальше - припасенные вперед. Разнообразие: каббала, Гуссерль и Коген, Симеон Новый Богослов, труды по физике, стопочка французких католиков, а поодаль непременно роман на ночь, что-нибудь выисканное у букиниста... Прохаживаюсь по комнате. Над широким диваном, где на ночь стелется ему постель, распятие черного дерева и слоновой кости - мы вместе его в Риме покупали. Дальше на стене - акварель: благоговейной рукой изображена келья старца, рисовала бабка Бердяева, родовитая киевлянка. Совсем недавний христианин, в Москве Бердяев искал сближения с той, не надуманной в литературных салонах, а подлинной и народной жизнью Церкви... Но как отличался Бердяев от других новообращенных, готовых отречься и от разума, и от человеческой гордости! Стоя крепко в том, что умаление в чем бы то ни было не может быть истиной во славу Божию. Он утверждает мощь и бытийность мысли, борется за нее. Острый диалектик - наносит удары направо и налево. Душно, лампадно с ним никогда не было. И чувство юмора не покидало его. Случалось, мы улыбаемся с ним через головы тогдашних единомышленников его, благочестивейших Новоселова и Булгакова. Философскую мысль Бердяева так и хочется охарактеризовать как рыцарственную. Решение любой проблемы у него никогда не диктуется затаенной обидой, страхом, ненавистью, как было, скажем, у Ницше, Достоевского... И в жизни он нес свое достоинство мыслителя так, как предок его, какой-нибудь Шуазель: потрясая драгоценным кружевом, считая, что острое слово глубине мысли - не укор; без тяжести, без надрыва, храня про себя одного муки противоречия, иногда - философского отчаяния. В этом и сила его, и слабость».

Когда завершился это период, Бердяев написал одну из итоговых книг своего довоенного периода, которая называлась «Смысл творчества». Творчество было для него не простой функцией человеческой мысли и жизни, а самой жизнью. Он писал: «Дух есть творческая активность. Всякий акт духа есть творческий акт. Но творческий акт субъективного духа есть выход из себя в мир. Во всяком творческом акте привносится элемент свободы, элемент, не определяемый миром. Творческий акт человека, всегда исходящий от духа, а не от природы, предполагает материал мира, предполагает множественный человеческий мир. Он нисходит в мир и вносит в мир новое, небывшее. Творческий акт духа имеет две стороны: восхождение и нисхождение, дух в творческом порыве и взлете возвышается над миром и побеждает мир, но он также и нисходит в мир, притягивается миром вниз, и в продуктах своих сообразуется с состоянием мира. Дух объективируется в продукции творчества и в этой объективации сообщается с данным состоянием множественного мира. Дух есть огонь! Творчество духа огненно. Объективация же есть охлаждение творческого огня духа. Объективация в культуре всегда означает согласование с другими, с уровнем мира, с социальной средой. Объективация духа в культуре есть его социализация».

Далее Бердяев говорит о том, что наши привычные понятия о Боге, о долге человека очень часто социоморфны, то есть построены по образцу социальной жизни, отражают угнетение или самоутверждение, или еще какие-то иные моменты человеческого бытия. Необходимо снять социоморфную оболочку, чтобы проникнуть в глубину бытия и человека, и божественного.

Для Бердяева тайна Бога всегда была тайной непостижимой. В этом он был полностью согласен с христианским богословием. Но и тайна человека оставалась столь же непостижимой. Тайна человека оказывалась у него необычайно тесно связанной с тайной божественного. Здесь одна из уязвимых сторон бердяевской метафизики. Он пишет: «Согласно Библии, Бог вдохнул в человека дух. Поэтому дух не есть творение, а есть порождение Бога». Это очень неточно. Это крайне спорно. Это фактически отождествление нашего духа с Духом божественным. Но Бердяев говорил об этом в пылу полемики, пытаясь возвысить дух, который постоянно унижался, и материализмом, и религиозным мышлением. И он в своей парадоксальной полемике доходил до таких высказываний: «Нам дорога не только Голгофа, но и Олимп». Конечно, на первый взгляд читателю кажется странным что тут общего? Но он хотел показать, что красота мира, красота плоти имеет ценность для Бога (даже если она воплощена в языческом Олимпе), потому что она тоже есть форма творчества.

Является ли целью жизни человека спасение? - спрашивал он. Если понимать под этим нечто чисто утилитарное, а именно попадет ли человек в «хорошее» место после смерти или в «плохое», попадет ли он в рай или в ад, - Бердяев радикально выступал против такого понимания спасения. Он говорил, что задача человека - вовсе не спасение, не эгоцентрическое, эгоистическое, не поиск какой-то радости, а творчество. Бог заложил в человека огромный потенциал, и человек должен творить, и тогда из этого вытекает и высокое нравственное понимание, и благородство духа. Трудно было, конечно, выслушивать эти резкие, парадоксальные, далеко не всегда удачные высказывания Бердяева в кругу его единомышленников.

Он пишет книгу «Новое религиозное сознание и общественность», поднимает там вопросы пола, социальные вопросы, размышляет о революции. Он говорит о том, что революция может быть реакцией. Он, имевший уже некоторый стаж революционной борьбы, приводит замечательные слова Михайловского, народника, с которым он много полемизировал. А слова эти вот такие, Михайловский говорит: я беден, у меня дома ничего нет, кроме полки с книгами и бюста Белинского. Но это мое. Я это буду охранять. Если даже этот народ, служению которому я отдал всю свою жизнь, ворвется сюда, чтобы сжечь мои книги, разбить этот бюст, я буду защищать это до последнего дыхания. И вот эти слова Михайловского были необычайно близки Бердяеву. Он говорил о насилии, которое идет сверху, со стороны власть имущих, и снизу, со стороны тех, кто не задумывался над правами личности человека, - попирать свободу можно с двух сторон.

И вот наступает революция. Бердяев ждал ее. И ждал многих бурных событий. Еще в 1909 году он участвовал в сборнике «Вехи». Он был неплохой пророк. В 1917 году он участвует в сборнике «Из глубины», который подводит черту всей минувшей эпохе. Он активно участвует в общественной жизни. Его избирают в университет. У меня есть близкие люди, которые слушали лекции Бердяева, видели, как он выступал. Он производил огромное впечатление на аудиторию. (Единственное, что мешало, это нервный тик на лице, который его несколько портил.) Он участвовал в Вольфиле (Вольная ассоциация культуры), Вольной духовной академии. Напряженно думал.

В те годы немецкий философ Освальд Шпенглер написал книгу «Закат Запада» (или, как у нас переводят, «Закат Европы») - книгу, которая потрясла Европу и мир. Она говорила о неизбежности для цивилизации периода упадка: как организм проходит периоды детство-юность - старость, как в природе имеются весна - лето - осень - зима, так и цивилизация неизбежно приходит к упадку, который ничто и никто не остановит. Запад сегодня, писал Шпенглер, находится на закате. И Бердяев вместе со своими друзьями-единомышленниками ответил на эту книгу блестяще! Он показал, что фатум, исторический рок, - который действительно может вести цивилизацию к гибели, не есть единственное, что стоит перед человечеством. Дух может побеждать рок. Христианство, говорит Бердяев, бросает вызов судьбе и никогда не может примириться с механическим, мертвящим, фатальным.

Можно сказать, что в Бердяеве бессмертие жило как актуализация того, что есть всегда. В нем постоянно бурлили мысли. Можно привести массу интересных идей, которые приходили ему в голову. Скажем, его трактовка разделения Церквей. Существовали трактовки: хомяковская - отпали грешные латиняне; старокатолическая - отпали недостойные схизматики, раскольники; тех, кто хотел соединить эти распадающиеся части и скорбел по поводу разделения Церквей. Бердяев первым по-настоящему глубоко взглянул на эту проблему. Он показал, что христианский Запад и христианский Восток имели свои собственные осознания и реализации духовной жизни. На Западе всегда было сильно стремление к Богу, ввысь, вверх, как бы, как выражается Бердяев, влюбленность в Христа, подражание Христу как чему-то внешнему. Отсюда, говорит он, устремленность, вытянутость готических храмов, стрельчатых окон. Между тем Восток чувствует Христа присутствующим здесь, близко. Поэтому восточные храмы как бы охватывают входящего, огонек горит внутри, внутри присутствует Дух Божий. Эти два типа духовности должны были развиваться независимо, и зло разделения христиан было использовано Божественным Промыслом для того, чтобы не смешалось христианство в безликую однородную массу по всей земле, а чтобы конкретность многоцветья христианства в конце концов расцвела, несмотря на печаль разделения.

Итак, в 1922 году Бердяева высылают из России. К этому времени он уже автор многочисленных статей, автор книг «Смысл творчества» и «Философия свободы» и ряда других. Некоторое время он находится в Берлине и потом попадает в Париж. В Кламаре, под Парижем, он остается надолго. Там он пишет свои важнейшие произведения, перечислять их было бы слишком долго. Я назову только главные.

«Философия свободного духа», двухтомная книга, написанная необычайно ярко, - это развитие идей его философии свободы. Особенно обращает внимание в этой книге его метафизическая трактовка свободы. Он говорит о том, что свобода находится глубже Бога, что это некая тайна. Здесь он питался источниками немецкого мистика XVII века Якоба Бёме о некой Бездне, которая лежит в основании всего. Для Бердяева это понятие было не совсем отчетливо, иногда он его отождествлял с Богом. Бог находился по ту сторону понимания добра и зла (так у Бёме). Но Бердяев потом отделил Бога от Бездны и отождествил Бездну с тем порывом, чудовищным, иррациональным, бессмысленным, но мощным, порывом свободы, которая не может быть определена ничем. Это дуалистическое представление едва ли может быть разделено христианством, потому что Бердяев говорил, что Бог создал мир из ничего, но «ничего» - это не «ничто», а тот темный хаотический мир несозданной свободы, которая нетварна как Бог.

Мы с библейских времен все-таки стоим на той точке зрения, что ничего нетварного, кроме Творца, не существует. На одном из конгрессов, изучавших наследство Бердяева, в Париже, говорилось о том, что стремление Бердяева дать такую интерпретацию коренилось в его желании создать новую теодицею, концепцию, которая бы примиряла тайну Бога и тайну страдания. Тайна зла была для Бердяева необычайно острой, он всю жизнь ею мучился. И он говорил так: Бог не повинен в мировом зле, Бог не всемогущ. Он не властвует в мире, а Он побеждает темное хаотичное начало, которое совечно Ему, то есть оно всегда было.

Вы скажете, а что оно собой представляет? Бердяев отвечал: ничего, это нельзя назвать, это то, что находится за гранью мысли. В самом деле безумное, иррациональное стремление ко злу довольно трудно привести в какой-то логический порядок. И Достоевский, которого Бердяев так любил, часто показывал иррациональный, безумный характер зла. Безумный... Так вот, раз Бог не всемогущ, а только побеждает тьму, Бердяев выдвигает другую, спорную, с точки зрения христианской, концепцию, что Бог нуждается в мире, что Бог ищет в нас, в человечестве, Себе поддержку.

Однажды Бердяев услышал слова французского писателя Леона Блуа о том, что Бог - это Великий Одинокий, и он пережил это как какой-то внутренний опыт. Не полноту Божию почувствовал, а некое божественное метафизическое страдание. И страдание мира он переживал как... нарушение Божественного одиночества. Нам нужен Творец, но и мы Ему бесконечно нужны. Есть много поразительного, глубокого, загадочного и тонкого в этих суждениях Бердяева, хотя, с точки зрения богословия, они представляются, конечно, спорными.

Бердяев был глубоко эсхатологически напряжен, для него существующее состояние мира было мертвым, объективированным! История - это статуи и трупы... Реализуется все тогда и только тогда, когда мир сбросит с себя вот это окостенение объективации. Поэтому осмысление истории - только там, где она кончается. Смысл истории - в ее аннулировании, ее снятии; в том, что мы устремлены, как стрела, к будущему, где мертвенность объективированного бытия будет побеждена, где будет торжествовать полностью творческий дух, где он будет играть, где он будет расцветать! Поэтому эсхатология, то есть учение о конце мира, для Бердяева не была чем-то зловещим, мрачным, устрашающим. Он говорил о том, что человек должен приближать конец мира, что человек должен стремиться к этому моменту преображения бытия. И все темное будет уничтожено.

Люди неправильно понимают идею Промысла, говорит Бердяев, они понимают слова Христа Спасителя буквально, что вот Он над каждым бдит. Нет, если человек к Нему стремится, осуществляется единство Христа и человека. Но вообще в мире Бог не царствует. Нет Царства Божьего в мире. Он не царствует в холере, в чуме, в предательстве, катастрофах. Мир наполнен злом! В этом отношении Бердяев прав. И трудно не согласиться с ним, что Бог не реализовал Себя, скажем, в армянском землетрясении или американском землетрясении. Конечно, нет! И здесь его глубокая правота.

Христианское богословие рассматривает это с другой позиции: что свобода дана нам как умаление Божества. Бог какое-то пространство в своем бытие уступил нам, и в этом пространстве действуют уже (тут уже Бердяев совершенно прав) и Воля Божия, и воля человеческая, и слепые стихии, и судьба (судьба не в мистическом смысле, а в смысле предопределенности, физической, психологической, исторической, социальной).

Бердяев был историософом. Его книга «Смысл истории» - одна из замечательных! Она вышла уже в эмиграции. Для него история была движением вперед, но он подчеркивал радикальное отличие библейского мировоззрения от античного, древнеиндийского. Индия и Греция не знали истории как движения. Только Библия говорит нам о том, что у мира есть цель.

Бердяев также написал книгу, которая у нас долго считалась крайне одиозной, - «Философия неравенства». Он писал ее в революционные годы, в начале 1920-х годов, здесь, на родине, он писал для тех представителей интеллигенции, которые готовы были, как Блок, идти навстречу темной разрушительной стихии. Он называл их предателями духа, предателями культуры, разрушителями, соучастниками преступлых деяний. И мы знаем сегодня, что деяния эти были преступны, но Бердяев возвысил голос и кричал об этом тогда.

Надо сказать, что Бердяев принимал какие-то общие принципы социализма, буржуазность ненавидел. Он считал, что буржуазность - это духовная болезнь. Еще до революции он писал о ней, как о принижении сознания, отступлении от человечности. Духовная буржуазность - примитивизация, успокоенность, остановка духовного потока в человеке - были для него столь же враждебны, сколь и атеизм.

Личность Христа всегда была для Бердяева бесконечно ценной. Ибо в Нем реализовалось Божественное в полноте, и в полноте того, перед чем он преклонялся, - перед личностью человека... Христос открыл нам человечность Бога. До сих пор мы думали, что Бог не человечен, а вот через Христа мы это познали. Тайну Троицы Бердяев постигал через динамику, для него жизнь в Божестве была динамична! Хотя, конечно, человек не может проникнуть в эту тайну.

Для Бердяева познание мира, познание Бога, познание тайн - это не просто логический процесс, не просто манипуляции одного рассудка, а это акт, который осуществляет вся природа человека, все его существо! - интуиция его, боль, чувство, все вместе связано. Только так мы постигаем реальность, целиком, а не в отдельных проявлениях. Вот это интуитивное, живое, целостное восприятие и было главной особенностью философии Бердяева.

Многие люди поражались масштабам этого человека, ибо в той же Франции было немало философов, историков, богословов, публицистов, но каждый немножко сидел на своем шесте. А Бердяев свободно ходил по всем мирам. Его краткое замечание по какому-нибудь узловому моменту христианского богословия было иногда ценней целого тома. Ну, скажем, он говорил о библейской критике - указывал на очищающее ее значение. Я не буду отвлекаться сейчас, но эту фразу можно раскрыть и показать, как он угадал самое главное для нас в сфере познания Писания.

Ему не так просто жилось. Потому что была и бедность, были и трудности. Но он не уступал. Он создал журнал «Путь», который издавался с 1920-х годов до самой войны. Это не журнал, это сокровище мысли! Шестьдесят номеров его составляют действительно богатство, наследие, которое мы сегодня принимаем, и дай Бог, чтобы это дошло до наших потомков.

Он собрал, сгруппировал вокруг себя представителей христианской мысли. Там участвовали и Франк, и Булгаков, и Николай Лосский и Борис Вышеславцев, замечательный мыслитель, очень мало сейчас известный, умерший в 1964 году, и многие представители свободной философской мысли, протестанты, католики, но в основном православные.

Любопытно, что коренные моменты истории Бердяев переживал в обстановке войны личной. Что произошло в 1917 году? - Он должен был попасть в тюрьму, его спасла Февральская революция. Что с ним произошло в канун второй мировой войны? - Его все гнали и проклинали. Первый раз, в 1917 году, он вступился за монаха Афонского монастыря, которого Синод преследовал. Николай Александрович написал статью «Гасители духа», за которую его привлекли к уголовной ответственности. А перед второй мировой войной началась травля его ближайшего друга, профессора Парижского богословского института - Георгия Петровича Федотова. За что его травили? - За активность. Мы с вами отдельно потом будем говорить о Федотове.

Гаман Лидия Александровна

Ключевые слова

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА / РЕЛИГИОЗНЫЙ СИМВОЛИЗМ / МЕНТАЛИТЕТ

Аннотация научной статьи по истории и историческим наукам, автор научной работы - Гаман Лидия Александровна

Рассматриваются представления выдающегося русского религиозного мыслителя Н.А. Бердяева (1874-1948 гг.) о войне; подчеркивается специфика его метода познания войны; анализируются его размышления о российском менталитете в связи с проблемой войны; рассматриваются взгляды Бердяева о трансформации войн в XX в. и их особенностях.

N.A. Berdyaev about war

Concepts about war of the Russian outstanding religious thinker N.A. Berdyaev (1874-1948) are considered in the article. The article actuality provided by an insufficient research of the theme in spite of researchers" permanently exalted interest to Berdyaev"s works is substantiated. In a general way his concepts about war were formed the realization of World War I. In his social phenomenon study he relied on religious symbolism as the cognition method assuming historical event analysis in the light of religious ideas. Berdyaev"s views of war surd cradles, providential character, war as divine justice were difficult combined with its historical analysis that allowed him to form the variety of subjects and problems keeping scientific importance so far. The substantial place in Berdyaev"s historical religious concepts about war is taken by his thoughts of European civilization crisis as one of world war reasons and international integration as its foregone conclusion. Like other Russian religious thinkers in XX century he emphasized the determinant role of Russia in the future international synthesis that in particular religious moral qualities of the Russian people must have promoted. During the World War I Berdyaev came to the conclusion about the war dual nature. The war showed true genuine values first of all nationality ones. However extreme nationalism forms were showed during the war. They are the best human nature traits such as sacrificial one and heroism. At the same time the war revealed the depth of a human crisis. A new human type, «militarized» man, lost concepts about evangelic morality, went out of the war. During the World War I the problem of war transformation in the technogeneous civilization formation became important for Berdyaev. The distinctive features of a modern war were not only its magnitude and the army being equipped by the latest scientific technical achievements, not only increased state possibilities for massive people consciousness manipulation. It meant the edge tailing between such notions as «front-line forces» and «rear», growing involvement into the war of all national resources in Berdyaev"s version. He turned to the Russian mentality problem differently in view of his beliefs about people crucial role in the war. Berdyaev pointed out the ambiguous role of the Russian government and Orthodox Church objectively in the formation of strengths and weakness of the Russian people mentality showed during the war. Berdyaev"s historical religious concepts about war formed generally during the World War I include a full material promoting war advanced study as a complicated social phenomenon.

Текст научной работы на тему «Н. А. Бердяев о войне»

Вестник Томского государственного университета. История. 2014. № 3 (29)

Л. А. Гаман Н.А. БЕРДЯЕВ О ВОЙНЕ

Ключевые слова: Первая мировая война; религиозный символизм; менталитет.

Устойчивость феномена войны как наиболее острой формы разрешения социальных конфликтов неизменно привлекает внимание исследователей - представителей различных отраслей социально-гуманитарного знания. Большой вклад в изучение войны как сложного социально-исторического явления внесли также русские религиозные мыслители XX в., такие как Н.А. Бердяев (1874-1948), Ф.А. Степун (1884-1965), Г.П. Федотов (1886-1951), С.Л. Франк (1877-1950) и др. Особенный интерес их размышлениям о войне придает то, что им довелось стать непосредственными свидетелями целого ряда военных конфликтов XX в., в том числе двух мировых войн. В этой связи многочисленные публикации русских мыслителей, так или иначе связанные с данной проблематикой, могут рассматриваться как ценные исторические источники, отражающие специфику социально-культурного пространства своего времени, важные не только для всестороннего изучения их идейно-теоретического наследия, но и для более углубленного понимания природы войны. В канун 100летней годовщины начала Первой мировой войны представляется оправданным приоритетное внимание к той части их наследия, которая непосредственно связана с этим событием.

В рамках данной статьи рассматриваются размышления о Первой мировой войне Николая Александровича Бердяева, одного из наиболее ярких представителей плеяды русских мыслителей XX в., на протяжении всех военных лет систематически публиковавшего свои статьи в различных периодических изданиях («Утро России», «Биржевые ведомости», «Христианская

мысль» и др.). Историко-философские представления о войне Бердяева затрагивают многие исследователи его творчества . Однако обращение к этой части его творческого наследия в большинстве работ имеет преимущественно подчиненный характер, в связи с чем многие аспекты его представлений о природе войны изучены недостаточно полно. В качестве основного источника для данной работы выступают его статьи 1914-1918 гг., объединённые в сборники «Судьба России: Опыты по психологии войны и национальности» (1918) и «Футуризм на войне. Публицистика времен Первой мировой войны» (2004). Важно отметить, что к публицистической деятельности Бердяев относился чрезвычайно ответственно. В этой связи вызывает ин-

терес свидетельство Ф.А. Степуна, который писал: «Он очень серьезно относился к данной стороне своей деятельности, ибо публицист, по мнению Бердяева, это мирской пророк, и его задача - предостерегать народы и времена, ставить перед ними непреложные требования» . Можно дополнить эту характеристику указанием на то значение, которое придавал Бердяев целенаправленному формированию национального сознания как условия сохранения национальной идентичности.

В своем познании природы войны Бердяев, будучи религиозным мыслителем, опирался на постулаты религиозного символизма, главным из которых является признание сложной природы исторического процесса, в рамках которого эмпирический уровень бытия множественными нитями связан с уровнем метаисториче-ским. Самую сущность этого метода познания можно передать с помощью определения Степуна, глубокого знатока и тонкого интерпретатора русского религиозного символизма: «...сущность познания в символизме состоит в религиозном истолковании природной и исторической действительности» . Утверждая эвристический потенциал религиозного символизма как метода познания, Бердяев в программной по своей сути статье «Война и возрождение», опубликованной 17 августа 1914 г., сформулировал методологический принцип, положенный им в основу размышлений о войне: «. война, в которой действуют чисто материальные орудия и которая предполагает материальную мощь, может и должна быть рассматриваема как духовный феномен и оцениваема как факт духовной действительности» . По убеждению мыслителя, такой подход существенно расширял проблемное поле и познавательные возможности исследователя, позволяя приблизиться к пониманию сложной диалектики исторического развития.

Начало Первой мировой войны было воспринято Бердяевым, как и значительной частью российского общества того времени, с большим патриотическим подъемом. О.Д. Волкогонова, одна из наиболее глубоких исследователей творчества Бердяева, отмечает, что он относился к числу сторонников войны «до победного конца», подчеркивая при этом «прославянофиль-ский» характер такой позиции, ныне вызывающей критику, но являвшейся распространенной среди многих

его современников . Действительно, ряд утверждений мыслителя о войне в настоящее время не выдерживает критики, в частности его идея о Первой мировой войне как о «борьбе за господство разного духа в мире» («германского» и «славянского». - Л.Г.) . Тем не менее, несмотря на известную долю исторического романтизма, свойственного Бердяеву в отдельные периоды творчества, его позиция в годы обеих мировых войн определялась, прежде всего, его исконным патриотизмом, усвоенным им в родительской семье. Не без скрытой гордости он подчеркивал в своей философской автобиографии, что представители мужской линии в его роду из поколения в поколение несли воинскую службу. «Со стороны отца, - писал он, - я происходил из военной семьи. Все мои предки были генералы и георгиевские кавалеры.» .

Уже в самом начале Первой мировой войны ученый сумел осознать ее масштабность и значительность для судеб мира и России, что обусловило его систематическое внимание к ней. «Знаменательный 1914 год, -пророчески писал он в первые месяцы войны, - открывает новую эпоху всемирной истории и новую эпоху истории русской» . Относительно последней рубежным событием Бердяев считал переименование города С.-Петербурга в Петроград, которое он наделял «глубоким символическим смыслом» . Другой религиозный мыслитель, СЛ. Франк, оценил это переименование как «зловещее» . Бердяев подчеркивал провиденциальный характер войны: «Пожар европейской и мировой войны провиденциально неизбежен» . В публицистических статьях периода Первой мировой войны размышления Бердяева о провиденциальном ее характере разворачивались на фоне вполне объективного анализа международной обстановки в канун и в ходе войны. Главным виновником войны ему представлялся германский империализм с его притязаниями на мировое господство в ущерб империалистическим интересам других стран, прежде всего России и Англии. Он подчеркивал: «Тайна безобразия и нестерпимости германского империализма скрыта в том, что Германии не дано естественно, по природно-историческому предназначению, быть великой империей, и что потому свои империалистические притязания она может осуществлять лишь путем страшных насилий и хищений, путем слишком нестерпимой для мира неправды» . Бердяев был убежден, кроме того, в том, что «германофильская» политика русского государства со времен участия России в разделах Польши затруднила важную для России консолидацию славянского мира, отсутствие которой сыграло негативную роль в развязывании войны .

Настаивая на провиденциальном характере войны, -по сути, на закономерности войны в категориях религиозной философии истории, - мыслитель отмечал: «Война есть имманентная кара и имманентное искупление» . В новом историческом контексте

Бердяев возвращался к традиционной для русской религиозной мысли теме специфики развития секуляризованной европейской культуры, в силу своего безре-лигиозного характера порождавшей непримиримые социально-культурные противоречия и тупики. Свойственное ему апокалипсическое переживание войны, -а в дальнейшем и революции, - как Суда Божьего не означало восприятия кары как внешнего механического воздействия. Эту сложную для носителей рационального сознания идею он сумел выразить более отчетливо позднее. Возвращаясь к этой теме в самом начале Второй мировой войны, он отмечал: «Конечно, конец мира есть и страшный суд, но суд как имманентное последствие путей зла (курсив мой. - Л.Г.), а не как внешняя кара Бога» . Это пояснение Бердяева заостряет проблему социальной ответственности субъектов исторического процесса за преобладание позитивных или негативных явлений в истории и свидетельствует об антропологической ориентированности его историко-философских размышлений о войне. «Война происходит не только в окопах, она начинается в нас и продолжается в нас» , - сформулировал он один из своих ключевых теоретических принципов.

Войну Бердяев воспринял как «великую прояви-тельницу и изобличительницу», полагая, что она «сама по себе не творит ничего нового, она - лишь конец старого, рефлексия на зло» . В дальнейшем подобным образом он характеризовал не только войну, но и революцию, как социальный феномен, подчеркивая тем самым их глубокую внутреннюю связь и типологическую близость . Не случайно в одной из своих работ Бердяев квалифицирует революцию как разновидность войны. В его интерпретации война имела двойственную природу. С одной стороны, она показала истинное значение и жизнеспособность первичных ценностей - ценности национальности, народного патриотизма, социальной солидарности, социального идеализма, готовности на жертвы и героизм во имя Родины; значение экзистенциальных ценностей. С другой стороны, война выявила степень опасности распространения национализма в крайних формах, способствующего порождению разнообразных фобий и эскалации агрессии в обществе. Ярким примером «отрицательного национализма» для него выступала русификаторская политика российского самодержавия. «Этот охраняющий и утесняющий национализм, - писал Бердяев, - был, в сущности, неверием в русский народ, он более верил в евреев, поляков, финляндцев, армян и грузин» .

Деструктивный потенциал крайних форм национализма, в первую очередь шовинизма, явственно проявился во время войны. Война также показала глубину антропологического кризиса, поразившего секуляризованную европейскую культуру, выражением которого в условиях военного времени стали масштабные проявления жестокости, насилия, низменных инстинктов

человека. Одним из трагических примеров стала зверская расправа над мирными жителями польского города Калиша, учиненная немцами в самом начале войны . Из войны, подчеркивал Бердяев, вышел новый антропологический тип, человек «милитаризированный» , утративший представления о евангельской морали.

Одним из магистральных направлений в публицистике Бердяева периода Первой мировой войны становится поиск смысла разразившейся мировой катастрофы: «Можно видеть глубокий смысл войны» . Его стремление выявить смысл войны не являлось чем-то оригинальным. Напротив, неожиданность войны для российского общества, равно как первоначально вызванный ею высокий духовно-патриотический подъем, обусловила глубокую потребность всесторонне осмыслить происходящее.

Франк, характеризуя общую интеллектуальнодуховную атмосферу первых месяцев войны, писал: «. вопрос о «смысле» или «оправдании» войны стал на очередь в умственной жизни интеллигенции» . О «сверхполитическом» и «сверхисториче-ском» смысле войны, о мистике войны и стихийном народном патриотизме рассуждал Степун, служивший в действующей армии в годы Первой мировой войны в качестве прапорщика-артиллериста, написавший на основании своих собственных впечатлений одно из лучших произведений об этой войне . Небезынтересно отметить, что многие наблюдавшиеся Степуном на фронте проявления русского солдата, например покорное восприятие войны как судьбы, осталось характерным и для советского солдата .

По мере становления персоналистической философии Бердяева тезис о духовном смысле войны был им существенно откорректирован. В статье «Война и эсхатология» (1939-1940) он писал: «.терминологически ошибочно ставить вопрос о смысле войны. Война не имеет смысла, не может быть явлением смысла, война бессмысленна, есть надругательство над смыслом, в ней действуют иррациональные и фатальные силы. Единственная цель войны есть победа над врагом. Но можно иначе ставить вопрос. Можно ставить вопрос о причинах войны и о задачах, которые она ставит перед людьми и народами (курсив мой. - Л.Г.)» . Терминологические изменения, тем не менее, не означали принципиального отказа от самой направленности историко-философского анализа феномена войны.

Как следует из работ мыслителя, относящихся к 1914-1918 гг., основной смысл войны он усматривал в становлении единого мирового пространства, в пределах которого преодолевалась исторически обусловленная замкнутость западного и восточного культурных миров. «Мировая война. должна в кровавых муках родить твердое сознание всечеловеческого единства», -писал он в 1915 г. . Теоретическое положение о неизбежной интеграции Запада и Востока как о главном тренде мировой истории, характерное для всех

представителей русской религиозно-философской

мысли XX в., стало определяющим в размышлениях Бердяева о войне и о возможных путях выхода из системного кризиса европейской цивилизации, столь ярко проявившегося в военные годы. В этом контексте осуществлялись дальнейшие его размышления о мак-ро- и микроисторических процессах, о судьбах мира и России.

Так, констатируя преодоление европоцентристской модели мира при одновременном пробуждении к исторической активности стран Востока, он обратил внимание на тенденцию возрастания международного влияния Америки. «Центр тяжести Западной Европы, -писал он в этой связи, - по всей вероятности, передвинется еще более на Запад, в Америку, могущество которой очень возрастет после окончания войны» .

Для Бердяева была также несомненной перспектива усиления международных позиций Японии и Китая в послевоенном мире, причем Китай рассматривался в долгосрочной перспективе в качестве партнера США . Тема необходимости и неизбежности мировой интеграции с новой силой зазвучала в работах Бердяева по окончании Второй мировой войны. В статье «Третий исход», написанной незадолго до смерти, он отмечал: «Федерация народов, которая была бы федерацией капиталистических государств, и невозможна, и нежеланна. И никакая федерация невозможна без участи России» .

В процессах мировой интеграции Бердяев отводил России главенствующую роль. Примечательно, что резкое возрастание его научного интереса к особенностям российского менталитета приходится на годы двух мировых войн XX в. В этой связи достаточно указать на такие его произведения, как «Душа России» (1915) и «Русская идея: Основные проблемы русской мысли

XIX в. и начала XX в.» (1946). Предваряя дальнейшее изложение, следует подчеркнуть, что устойчивый интерес ученого к данной проблематике был обусловлен не только его убежденностью в неизбежности мирового синтеза при определяющем значении русского народа в этом процессе. Не меньшее значение имели его представления, сформировавшиеся в годы Первой мировой войны, о трансформации природы современной войны, предполагающей максимальную включенность народа как единого целого в войну. Не случайно свойственное Бердяеву убеждение о решающем значении духовных факторов в жизни народа было дополнено важным выводом: «В конце концов, исход войны решит психология народов» . Думается, что высокая оценка Бердяева победы Советского Союза в войне с фашистской Германией была обусловлена этим его представлением о природе современной войны, что заставляет по-иному взглянуть на нередкие упреки в его адрес, связанные с его просоветской ориентацией . Однако вернемся к его размышлениям о российском менталитете и присмотримся к его аргументации.

Как уже отмечалось выше, предпринятый Бердяевым сравнительно-исторический анализ менталитетов воюющих народов при приоритетном внимании к российскому менталитету был направлен на выявление религиозно-духовного потенциала русского народа, его способности к осуществлению сверхзадачи - международного синтеза в новых исторических условиях. В одной из последних работ он резюмировал свои многолетние размышления о специфике антиномичного по своей природе российского менталитета: «Наиболее положительные черты русского человека, обнаружившиеся в революции и войне, необыкновенная жертвенность, выносливость к страданию, дух коммюнотарно-сти - есть черты христианские, выработанные христианством в русском народе.» . Они и должны были способствовать формированию новой системы международных отношений. В ближайшей же перспективе лучшие свойства русского народа должны были способствовать победе России в войне.

В публицистических статьях Бердяева периода Первой мировой войны в фокусе его внимания оказались также негативные компоненты российского менталитета, в массе своей связанные с недостаточным развитием личностного начала в русском народе. Специально подчеркнем, что позднее, по окончании Второй мировой войны, ученый существенно откорректировал эти свои представления, предостерегая европейское сообщество от ошибочного отождествления безличности и коммюнотарности, свойственной русскому народу. Во время Первой мировой войны его выводы были гораздо более пессимистическими. «Русский человек любит возлагаться на силы, вне его находящиеся, - подчеркивал он, - на судьбу, на «авось», на «кривую», которая вывезет, или на социальную среду, которая заедает, или на Бога, на коллектив народного быта или на коллектив социальной группы» .

Неоднозначно относился ученый и к русскому смирению, свойству, связанному в своем исконном значении с религиозной силой человека. Бердяев полагал, что смирение, на положительном полюсе позволявшее русскому человеку стойко переносить тяготы суровых условий исторического существования, на отрицательном полюсе служило оправданием покорности и пассивности. «Дуалистическое религиозное и моральное воспитание, - писал он, - призывавшее исключительно к смирению и никогда не призывавшие к чести, пренебрегавшее чисто человеческим началом, чисто человеческой активностью и человеческим достоинством, всегда разлагавшее человека на ангельски-небесное и зверино-земное, косвенно сказалось теперь, во время войны. Святости все еще поклоняется русский человек в лучшие минуты своей жизни, но ему не достает честности, человеческой честности» .

О низком уровне законопослушности русского человека в сравнении с европейцами и его специфическом восприятии честности как о распространенном явлении не только в тылу, но и на фронте, писал также

Степун, называя это явление «конкретным морализмом». Его суть можно выразить следующим образом: то, что недопустимо по отношению к ближнему, вполне допустимо по отношению к обезличенным началам, например к государству, государственной собственности. Отчетливо осознавая всю опасность для России конкретного морализма, Степун, идейно перекликаясь с Бердяевым, писал: «Ниже войны Россия всею своею чудовищной бессовестностью, выше - всем своим неподкупным и сокрушительным даром правды. При этом важно, что деление это не столько раскалывает всех русских людей на два стана, сколько раздирает каждого русского человека на две части» .

Историческую ответственность за формирование этих и целого ряда других свойств российского менталитета, выразившихся во многих негативных явлениях военных лет (коррупция в высших эшелонах власти, «бесчестность торговцев, корыстолюбие промышленников, аппетиты аграриев и сахарозаводчиков, чудовищные спекуляции финансовых дельцов» и т.п. ), Бердяев возлагал, прежде всего, на российское государство («бюрократическое царство» ) и Русскую православную церковь. Российская историческая власть не сумела обеспечить социальную интеграцию и наладить диалог с обществом, превратившись из функции народной жизни в цель народной жизни. Губительной для страны стала, по убеждению ученого, неспособность российской монархии к переформатированию политической системы России с учетом демократических достижений российского общества: «Не только земское и городское самоуправления, но и Гос. Дума все еще в глазах нашей бюрократии - не органическая часть Русского государства, а общественная оппозиция, которая может быть терпима лишь до известного предела» . Разрыв между обществом и государством, подозрительное отношение этого последнего ко всем формам общественной активности, запоздалая рецепция либерально-демократических идей, как справедливо полагал Бердяев, обусловили низкий уровень гражданского самосознания русского народа, что объясняет многие особенности его социального поведения в годы военных испытаний. Как показал опыт поражения России в Первой мировой войне, в новых исторических условиях неспособность государства наладить конструктивный диалог с обществом неизбежно приводит к ослаблению военнооборонного потенциала страны.

Значительную долю ответственности за моральнонравственное состояние российского общества ученый возлагал на историческое православие. Русская православная церковь, по убеждению Бердяева, несла ответственность за свою сервильность по отношению к государству в синодальный период истории и социальную пассивность, что обусловило не только снижение морального авторитета церкви как социального института, но и способствовало «упадку религиозной энергии в

народе» . Недопустимо низким представлялся Бердяеву уровень социальной активности самой церкви в военные годы, что так отличало ее от эпохи Сергия Радонежского. «Церковные силы не мобилизуются для защиты родины, для одоления врага. Наши монастыри постыдно мало сделали для помощи раненым. Наше духовенство менее всего участвовало в патриотическом подъеме и напряжении всех сил нации», -констатировал он [Там же]. Примечательно, что Бердяев одобрительно отнесся к отделению церкви от государства в пореволюционной России, полагая, что тем самым наметился путь для оздоровления церковной жизни.

В комплексе историко-религиозных размышлений Бердяева о войне важное место занимает тема трансформации войны в условиях техногенной цивилизации. В самом начале Первой мировой войны ученый отмечал: «Война не есть разбой, обман и убийство, война имеет свою мораль, свою строгую честь, свое правосознание, не все на войне дозволено» . Однако наблюдение за театром военных действий привело его к мысли об изменении привычных представлений о войне. В действиях германской армии он усмотрел «футуристические проявления», что в его интерпретации означало «сочетание милитаризма и промышленного капитализма» . В июле 1915 г. он опубликовал статью «Современная война и нация», в которой предпринял попытку идентификации нового стиля мировой войны [Там же. С. 85-89]. Он обратил внимание на то, что на смену «рыцарскому стилю» войн Средневековья и «дворянскому стилю» войн Нового времени шла обезличенная «буржуазная война» XX в., лишенная «благородного военного стиля» [Там же. С. 134]. Позднее он уточнил, что исторически важной вехой в процессе трансформации войны стало применение огнестрельного оружия . Начало использования оружия массового уничтожения делало современную войну принципиально отличной от войн предшествующих эпох. В терминологии современного научного знания война становилась «тотальной» .

Отличительной чертой современной войны Бердяев считал размывание демаркационной линии между понятиями «действующая армия» и «тыл», сопровождавшееся максимальным вовлечением в войну всех национальных ресурсов. «Нынешняя европейская война показала, - подчеркивал Бердяев в этой связи, - что войны также демократизируются, становятся общественными и народными, как и вся жизнь. В основе современного милитаризма лежат всеобщая обязательная воинская повинность и мобилизация всех народных сил... Огромное значение имеют промышленность страны, ее техника, ее наука, общий ее дух. Победит сила всего народа, мощь всей страны, как материальная, так и духовная» . В настоящее время эта специфика современной войны является очевидной. «Современная военная мощь, как и современная поли-

тика, стала куда более демократической, опираясь на участие в войне всего народа» , - пишет американский философ и футуролог Ф. Фукуяма.

Изменение стилистики войны Бердяев связывал с развитием капиталистической экономики, «капиталистического менового хозяйства» в его терминологии. Подчеркнем в этой связи нехарактерное для него внимание в годы Первой мировой войны к особенностям и перспективам российской буржуазии. Суть его размышлений предельно четко выражена в следующем суждении: «Война обнаружила угрожающую недостаточность созидательной промышленной инициативы русских.» . Вместе с тем, полагал ученый, война показала необходимость частичной национализации и государственного регулирования экономики в национальных интересах. Он писал: «Неизбежность организованной регуляции природных стихий и стихий человеческих будет особенно осознана в эту войну» . Пожалуй, именно опыт Первой мировой войны, явственно показавший степень угрозы для национальной безопасности «частного произвола» капиталистической экономики, позволил Бердяеву отнестись положительно к национализации промышленности в пореволюционной России.

Ратуя за развитие российской буржуазии, Бердяев, тем не менее, предостерегал от распространения буржуазности как духовного явления. Традиционная для русской религиозной мысли тема духовной буржуазности в годы Первой мировой войны обрела особое звучание: военные неудачи на фронтах и продовольственный кризис в тылу показали неготовность большинства российских предпринимателей, как аграриев, так и промышленников, жертвовать своими экономическими интересами в интересах страны, что разрушало стереотипные представления о слабости буржуазной психологии в России. Бердяев писал с болью: «Власть денег, культ денег и есть царство буржуазности. В этом царстве исчезают подлинные реальности и теряется способность их оценок.» . Ныне приходится констатировать тот факт, что буржуазность как духовное явление получает все более широкое распространение в современном обществе потребления, причем нередко оценивается как условие его стабильного существования. Таков, по сути, «постисторический мир» Ф. Фукуямы .

В размышлениях Бердяева о войне важное место занимают его представления о значении и последствиях широкого использования в военных целях достижений науки и техники. Самая специфика Первой мировой войны, ее «футуристический» характер, по определению мыслителя, в значительной степени была обусловлена именно этим. Следует, однако, внести существенное уточнение. Основные угрозы, по его мнению, таились не в научных достижениях самих по себе, а в асинхронности темпов материально-технического и нравственно-духовного развития общества. «Кризис, переживаемый человеком, - пи-

сал ученый, - связан с несоответствием душевной и физической организации человека с современной техникой» . Именно в результате такой асинхронности научно-технические достижения способствовали пространственному расширению военных действий, ужесточению методов ведения войны, массовым жертвам. Пагубным стало также широкое использование манипулятивных технологий, в частности пропаганды , увеличивших возможности государства в воздействии на массовое сознание людей, например при конструировании образа врага. В составе характеристик современной войны Бердяев отмечал также ее деперсонализацию, размывание представлений о военной этике, военной героике и военной доблести. Накануне Второй мировой войны Бердяев писал, опираясь на опыт осмысления Первой мировой войны: «Смешно говорить о военных доблестях в современных химических войнах, истребляющих мирное население.» . Тогда же он пророчески отмечал, что современная война проблематизирует понятие «победителя» в войне: при сохранении темпов наращивания гонки вооружения «все окажутся побежденными и уничтоженными» . Единственной альтернативой подобного исторического сценария могло стать, согласно Бердяеву, формирование новой модели мирового устройства, основу которой должны составить переосмысленные с учетом опыта войн

XX в. религиозно-духовные ценности.

Таким образом, историко-религиозные представления Бердяева о войне, сформированные в общих чертах в годы Первой мировой войны, содержат в себе богатый материал, способствующий углубленному постижению войны как сложного социального феномена. Их дальнейшее изучение будет способствовать обогащению научных знаний не только о творчестве этого выдающегося русского религиозного мыслителя, но и о природе современной войны.

ЛИТЕРАТУРА

1. Полторацкий Н. Бердяев и Россия (Философия истории России Н.А. Бердяева). Нью-Йорк: Общество Друзей Русской культуры, 1967. 270 с.

2. Ивонина О.И. Исторический метапессимизм Н.А. Бердяева // Историческая наука на рубеже веков: материалы всерос. конф. / отв. ред.

Б.Г. Могильницкий. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1999. Т. I. С. 102-117.

3. Степун Ф.А. Мистическое мировидение. Пять образов русского символизма / пер. с нем. Г. Снежинской, Е. Крепак и Л. Маркевич. СПб. :

Владимир Даль, 2012. 479 с.

4. Бердяев Н.А. Футуризм на войне (Публицистика времен Первой мировой войны). М. : Канон+, 2004. 384 с.

5. Волкогонова О.Д. Бердяев. М. : Молодая гвардия, 2010. 390 с.

6. Бердяев Н.А. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М. : Изд-во МГУ, 1990. 256 с.

7. Бердяев Н.А. Самопознание (опыт философской автобиографии). М. : Междунар. отношения, 1990. 336 с.

8. Франк С.Л. Воспоминания о П.Б. Струве // Франк С. Непрочитанное... / Статьи, письма, воспоминания. М. : Моск. шк. полит. исслед., 2001.

10. Гаман Л.А. Революция 1917 г. и советская история в освещении русской религиозной эмигрантской мысли. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2008. 332 с.

11. Степун Ф.А. (Н. Лугин). Из писем прапорщика-артиллериста. Томск: Водолей, 2000. 192 с.

12. Астафьев В. Прокляты и убиты. М. : Эксмо, 2007. 832 с.

13. Бердяев Н.А. Третий исход // Новый журнал. Нью-Йорк, 1953. № 32. С. 271-280.

14. Бердяев Н.А. Царство духа и царство кесаря // Бердяев Н.А. Дух и реальность. М. : АСТ; Харьков: Фолио, 2006. С. 567-671.

15. Федотов Г.П. Ответ Н.А. Бердяеву // Федотов Г.П. Собр. соч. : в 12 т. / прим. С.С. Бычкова [Текст]. М. : Мартис, 2004. Т. 9: Статьи американского периода. С. 194-210.

16. Бердяев Н.А. Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого // Бердяев Н.А. Диалектика божественного и человеческого.

М. : АСТ; Харьков: Фолио, 2005. С. 341-498.

17. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек / пер. с англ. М.Б. Левина. М. : АСТ; АСТ МОСКВА; Политграфиздат, 2010. 588 с.

18. Бердяев Н.А. О рабстве и свободе человека // Бердяев Н.А. О назначении человека. О рабстве и свободе человека. М. : АСТ МОСКВА;

ХРАНИТЕЛЬ, 2006. С. 5-265.

Gaman Lydia A. Seversk Institute of Technology - a branch of the National Research Nuclear University MIFI. (Seversk, Russian Federation). E-mail: [email protected].

N.A. BERDYAEV ABOUT WAR.

Keywords: World War I; the religious symbolism; mentality.

equipped by the latest scientific technical achievements, not only increased state possibilities for massive people consciousness manipulation. It meant the edge tailing between such notions as «front-line forces» and «rear», growing involvement into the war of all national resources in Berdyaev"s version. He turned to the Russian mentality problem differently in view of his beliefs about people crucial role in the war. Berdyaev pointed out the ambiguous role of the Russian government and Orthodox Church objectively in the formation of strengths and weakness of the Russian people mentality showed during the war. Berdyaev"s historical religious concepts about war formed generally during the World War I include a full material promoting war advanced study as a complicated social phenomenon.

1. Poltoratsky N. Berdyaev i Rossiya (Filosofiya istorii Rossii N.A. Berdyaeva) .

New York: Obshchestvo Druzey Russkoy kul"tury Publ., 1967. 270 p.

2. Ivonina O.I. . Istoricheskaya nauka na rubezhe vekov: materialy Vseros. konf. . Tomsk, 1999. Vol. 1, pp. 102-117. (In Russian).

3. Stepun F.A. Misticheskoe mirovidenie. Pyat" obrazov russkogo simvolizma .

Translated from German by G. Snezhinskaya, E. Krepak, L. Markevich. St. Petersburg: Vladimir Dahl Publ., 2012. 479 p.

4. Berdyaev N.A. Futurizm na voyne (Publitsistika vremen Pervoy mirovoy voyny) . Moscow: MSU Publ., 1990. 256 p.

7. Berdyaev N.A. Samopoznanie (opyt filosofskoy avtobiografii) . Moscow: Mezhdunarod-

nye otnosheniya Publ., 1990. 336 p.

8. Frank S.L. Neprochitannoe. Stat"i, pis"ma, vospominaniya . Moscow: Moscow School of Political Studies Publ.,

2001, pp.394-582.

9. Berdyaev N.A. Voyna i eskhatologiya . Put", no.61 (October 1939 - March 1940), pp. 3-14.

10. Gaman L.A. Revolyutsiya 1917 g. i sovetskaya istoriya v osveshchenii russkoy religioznoy emigrantskoy mysli . Tomsk: Tomsk University Publ., 2008. 332 p.

11. Stepun F.A. (N. Lugin) Izpisem praporshchika-artillerista . Tomsk: Vodoley Publ., 2000. 192 p.

12. Astafyev V. Proklyaty i ubity . Moscow: Eksmo Publ., 2007. 832 p.

13. Berdyaev N.A. Tretiy iskhod . Novyy zhurnal - The New Review, 1953, no. 32, pp. 271-280.

14. Berdyaev N.A. Dukh i real"nost" . Moscow: AST Publ.; Kharkov: Folio Publ., 2006, pp. 567-671.

15. Fedotov G.P. OtvetN.A. Berdyaevu . In: Fedotov G.P. Sobr. soch.: v 12 t. . Moscow: Martis

Publ., 2004. Vol. 9, pp. 194-210.

16. Berdyaev N.A. Dialektika bozhestvennogo i chelovecheskogo . Moscow: AST Publ., Kharkov: Folio Publ., 2005, pp. 341-498.

17. Fukuyama F. Konets istorii i posledniy chelovek . Translated from English by M.B. Levin. Moscow: AST Publ., 2010. 588 p.

18. Berdyaev N.A. O naznachenii cheloveka. O rabstve i svobode cheloveka . Moscow: AST MOSKVA: KhRANITEL"" Publ., 2006, pp. 5-265.

Жизнь в этом мире есть борьба. Борьба - дитя греховного раздора, она происходит от неполноты. Но через борьбу преодолевается этот раздор и происходит восполнение жизни. Война - одна из благородных, хотя и ужасных форм борьбы. Война - антиномична по своей природе, она есть осуществленное противоречие. Во имя жизни ведется война и служит она полноте жизни. И война сеет смерть. Цель войны - мир и объединение. Войны были могущественнейшим средством объединения человечества. Народы братались в кровавых распрях и в столкновениях. С древних времен через войны объединялись человеческие общества в большие исторические тела, в огромные империи; через войны разливались народы по поверхности земли, и этим путем уготовлялись единое человечество и единая всемирная история! И война же была выражением самого кровавого раздора в человечестве, взаимной ненависти народов и жажды истребления. Война есть тьма и свет, ненависть и любовь, животный эгоизм и высшее самопожертвование. Война не может быть только добром или только злом, в ней есть и великое добро, и великое зло. Война - порождение греха и искупление греха. Война говорит о трагизме жизни в этом мире, о невозможности в нём окончательного устроения, спокойствия и бесконечного благоденствия и благополучия. Война наносит самые страшные удары мещанству, мещанскому покою и удовлетворенности. Демон войны всегда увлекал человечество вдаль, отрывал его от мещанской прикованности и ограниченности. Война всего более говорит об иррациональных, демонических силах в человеке, об огне, который всегда может вспыхнуть и сжечь все человеческие интересы. Война есть опытное опровержение рационалистического взгляда на историю. Ибо, поистине, народы должны периодически сходить с ума, чтобы воевать. Между интересами отдельных людей и целых народов и войной существует иррациональная несоизмеримость. Страшные жертвы войны не оправдываются никакими интересами. Эти страшные жертвы требуют сверхразумной санкции, требуют веры в цель и смысл, лежащие за пределами этого эмпирического отрывка земной жизни. Если, по мнению остроумного социолога В. Кид-да, разум не может одобрить целей прогресса, не может дать санкции для жертвы индивидуальными интересами во имя далеких интересов социального организма и потому требуется санкция сверхразумная, религиозная, то особенно верно это по отношению к войне. В войне падают жертвой не только отдельный человек, но и целые поколения. Можно ли оправдать такое самопожертвование интересами отдельных людей и целого поколения? Необходимо отречься от своего малого разума, чтобы оправдать такое самопожертвование. Рациональное оправдание войны какими бы то ни было интересами - нелепо и невозможно. Вот почему рационалисты и позитивисты бывают в принципе против войны, они обычно склоняются к пацифизму. Люди же религиозные легче принимают войну с её ужасами и не восстают принципиально против войны, хотя и сознают её зло.

Вы, пацифисты-гуманисты, восстающие против войны и призывающие к вечному миру, вы не верите в высший смысл человеческой жизни, не верите в вечную жизнь. И вас убийство на войне более страшит, чем верующих христиан, принявших в сердце своё заповедь божественной любви. Это понятно, это может удивлять лишь тех, которые не вникают глубже в смысл жизни. Вы очень поверхностно смотрите на жизнь человека и видите лишь отрывок этой жизни на плоскости. И вы хотите, чтобы отрывок этой жизни на плоскости был устроен как можно спокойнее, удовлетвореннее и приятнее. Дальше, выше и глубже для вас уже ничего не существует. Вас страшит физическое убийство так, как не страшит оно христиан, знающих жизнь бесконечную, ибо с физической смертью для вас всё кончается. И вы не задумываетесь над тем, что убийство духовное в тысячу раз страшнее убийства физического. Между тем как мирная жизнь наша наполнена духовным убийством. Без всякой войны убиваем мы ближних наших нашими чувствами и мыслями, пускаем во все стороны человекоубийственные токи, отравляем страшными ядами души людей. Наша мирная жизнь полна ненависти и злобы, и эта ненависть и злоба убивает людей. В Евангелии сказано, что убивающих душу нужно бояться больше, чем убивающих тело. И вот в самые мирные, не воинственные времена идет война, убивающая души, отравляющая и растлевающая души людей. Почему это не пугает вас? Почему это пугает вас менее, чем физические убийства на войне? Всякое убийство по внутренней своей сущности есть убийство духовное, а не физическое. Убийство не есть передвижение атомов материи. Убийство есть акт воли, направленный на отрицание и истребление человеческого лица. И на войне с более глубокой точки зрения не происходит такого убийства.

Ибо физическое убийство во время войны не направлено на отрицание и истребление человеческого лица. Война не предполагает ненависти к человеческому лицу. На войне не происходит духовного акта убийства человека. Воины - не убийцы. И на лицах воинов не лежит печати убийц. На наших мирных лицах можно чаще увидеть эту печать. Война может сопровождаться убийствами как актами духовной ненависти, направленной на человеческое лицо, и фактически сопровождается такими убийствами, но это не присуще войне и её онтологической природе. Зло нужно искать не в войне, а до войны, в самых мирных по внешнему обличию временах. В эти мирные времена совершаются духовные убийства, накопляются злоба и ненависть. В войне же жертвенно искупается содеянное зло. В войне берет на себя человек последствия своего пути, несет ответственность, принимает всё, вплоть до смерти. Ибо, поистине, не бесконечная благополучная жизнь на земле является последствием всех этих земных устроений без Бога, во имя своё, а смерть. Война - великая проявительница. В ней проецируется на плоскости то, что происходит в глубине. И совершенные раньше духовные убийства в ней появляются в плане физическом. Война не столько зло сама по себе, сколько связана со злом и является последствием зла более глубинного. И в духовной природе войны есть своё добро. Не случайно великие добродетели человеческого характера выковывались в войнах. С войнами связана выработка мужества, храбрости, самопожертвования, героизма, рыцарства. Рыцарства и рыцарского закала характера не было бы в мире, если бы не было войн. С войнами связано героическое в истории. Я видел лица молодых людей, добровольцами шедших на войну. Они шли в ударные батальоны, почти на верную смерть. Я никогда не забуду их лиц. И я знаю, что война обращена не к низшим только, а и к высшим инстинктам человеческой природы, к инстинктам самопожертвования, любви к родине, она требует бесстрашного отношения к смерти. Не следует забывать, что на войну люди идут умирать, а не только убивать. И потому война, при духовно должном отношении к ней, облагораживает и возвышает человеческую душу. Ваш пессимизм имеет мещанскую природу. Ваш идеал внешнего мира - буржуазный идеал земного благоденствия, под которым будет клокотать человеческая ненависть и злоба. Для греховного человечества пацифизм есть ложь и неправда, внешний обман. Ваша боязнь физического насилия происходит от неодухотворенного отношения к жизни, от слишком исключительной веры в материальный мир. Но физического насилия не существует как самостоятельной действительности, оно есть лишь выражение духовного состояния человека и мира. Всё материальное имеет лишь символическую, значковую природу. Вы же хотите устранить последствие, оставив причину, уничтожить внешнее выражение, не изменив внутреннего существа. И ещё в пацифизме вашем есть сторона, неблагоприятная для характеристики вашего отношения к жизни. Война говорит о самобытной исторической действительности, она дает мужественное чувство истории. Пацифизм есть отрицание самостоятельности исторической действительности и исторических задач. Пацифизм подчиняет историю отвлеченному морализму или отвлеченному социологизму. Он срывает историю до её духовно-реального конца.

Очень интересна психология войны. В ней следует искать разгадки психологии народных масс, она является самым сильным опровержением рационалистического обоснования общественности. Если вообще нельзя построить общество на разумном общественном договоре, то всего менее можно построить на нём войну. Война всегда имеет иррациональные основы и предполагает покорность человека целям, стоящим выше его постижимых интересов. Воевать нельзя во имя рассудочных, утилитарных, слишком понятных и взвешенных целей. Безумно воевать во имя разумных целей, и в высшем смысле «умно» воевать лишь во имя целей безумных. Это основной парадокс психологии войны. Всякая рационализация войны есть её убиение, всякая попытка сделать слишком понятными цели войны подрывает её пафос. Нельзя воевать за «землю и волю», как нельзя воевать во имя отвлеченной пользы государства, во имя «проливов» и т. д. Хорошо воевать можно лишь во имя безрассудных целей, таинственных, далеких и непонятных целей жизни, по иррациональным инстинктам, без рефлексии и рассуждения, за «веру, царя и отечество», за народные святыни, из любви к родине, превышающей все интересы. Войну нужно брать в её таинственной органичности и оставаться в ней покорными святыням, не переводимым ни на какие интересы. Демократическое требование, чтобы цели войны и смысл войны были понятны всем участникам войны, чтобы война была проведена через всеобщее избирательное право, чтобы каждый солдат свободно и разумно решал, хочет ли он воевать и имеет ли смысл война, есть революционно-рационалистическая нелепость, чудовищное непонимание природы войны и природы войска. Большевики тоже заставляют народ воевать во имя непонятного и безумного, во имя всемирной социальной революции, третьего интернационала и т. п., и потому только они и могут воевать. Массы всегда должны участвовать в войне во имя непонятного, таинственного и иррационального. И чем непонятнее, таинственнее, иррациональнее цель войны, чем больше священного трепета и священной покорности вызывает война, тем лучше организовано и дисциплинированно войско, тем лучше оно воюет. Человеческая масса может быть организована и дисциплинирована лишь иррациональными и непонятными для нее началами, воспринятыми как святыня. Начала слишком близкие и понятные дезорганизуют. Вы пробовали организовать и дисциплинировать русскую армию во время революции на рационально-демократических началах. Вы, безумцы или преступники, вообразили, что армия может существовать без иерархического строя. И вы вынули душу из армии, вы истребили её и направили её воинственную энергию на те цели, на которые влекли её иные стихийные инстинкты, иная иррациональность масс. Гражданская война, социальная война классов оказалась возможной, потому что в ней бушевала иррациональная стихия, её направляли звериные инстинкты. Но рационально-демократическая национальная война была невозможна. В эпоху французской революции армия хорошо и победоносно воевала потому, что она была покорна таинственному инстинкту любви к отечеству, её направляла созидающаяся нация. Войну решает и воевать хочет не эмпирический народ, а сверхэмпирическая нация.

Армия есть мистический организм. И хорошо воевать может лишь тот, в ком личность в её отдельности угашена в этом мистическом организме. Не может воевать тот, в ком есть личная рефлексия и личное рассуждение. Лишь таинственное преодоление своей отдельности, своей особи делает возможным принятие ужаса войны. Перед этим ужасом нельзя чувствовать себя отдельной рассуждающей личностью. Вне иерархического соподчинения невозможен никакой акт войны. Иерархическое начало в армии и есть начало, для личности иррациональное. Война есть выражение иррациональности жизни, она громко говорит о невозможности рационализировать жизнь без остатка. Демократизация армии и есть её рационализация, т. е. убиение единой души армии, распадение её на атомы. Рациональная и моральная критика войны предполагает распыление всех таинственных духовных реальностей. Душа масс распадается, атомизируется, когда массы выпадают из покорности таинственным священным целям жизни. И бесконечно выше тот, кто воюет во имя таинственной и священной цели жизни, чем тот, кто воюет во имя цели слишком понятной и близкой. Война, как и все жертвы истории, совершается и во имя Иванов и Петров, покорных и не понимающих цели войны. Масса Иванов и Петров может пережить значение для себя войны лишь бессознательно, в таинственной глубине своей, в смирении своем перед святынями. Весь мировой и исторический процесс со своими жертвами и страданиями совершается для каждого Петра и Ивана, для его вечной судьбы. Но это непостижимо рационалистически и позитивно-эмпирически, это предполагает осуществление целей жизни за пределами земной жизни. Вот почему христианство принимает войну с её ужасами и страданиями. И её с трудом принимают те, которые отрицают бессмертие, для которых всё исчерпывается этой жизнью. Когда погибла вера в высшие реальности, когда всё распылено, тогда нельзя более воевать, тогда лучше кончать войну.

Войне народов противополагаете вы войну классов, и все жертвы этой войны представляются вам оправданными. Вас ужасают убийства, совершенные на войне, но вы не боитесь совершать убийства в своих классовых, революционных войнах. Ваши гуманистические декламации прекращаются, когда речь идет о ваших революционных войнах. Когда нация с нацией ведет войну, вы делаетесь кроткими вегетарианцами, вы боитесь крови, вы призываете к братству. Но когда удается вам превратить борьбу наций в борьбу классов, вы становитесь кровожадными, вы отрицаете не только братство, но и элементарное уважение человека к человеку. В исторических войнах народов никогда не бывает такого отрицания человека, как в революционных войнах классов и партий. Война имеет свою обязательную этику отношения к противнику. Доблестного врага хоронят с воинскими почестями. В революционных классовых войнах всё считают дозволенным, отрицается всякая общечеловеческая этика. С врагом можно обращаться, как с животным. Война не нарушает космического иерархического строя, она соподчинена ему. Нарушает его лишь «гражданская война». Война подобна дуэли. Двум народам тесно жить на свете, они чувствуют себя оскорбленными друг другом, и они грудью встречают друг друга, признавая друг друга достойными борьбы. И война нравственно выше, духовнее социальной борьбы, «гражданской войны», которая не есть война. Война основана на признании реальности целости, общностей, духовных организмов. Социальная борьба, гражданская война отрицает все целости, общности, духовные организмы, она распыляет их, атомизирует их. Социальная борьба знает лишь общность или противоположность интересов, она не знает общности или противоположности духа. Гражданская война не может не вести к озверению. Не таинственные цели, не исторический рок народов порождает гражданские войны, а цели, для рассудка понятные, цели, связанные с выпадением человека или человеческих групп из организма, с осознанием интересов. Империалистические войны по природе своей всё-таки выше войн социальных. В них есть органическая идея, возвышающаяся над расслоением человеческих интересов, которой люди покорны, в них есть исторический рок народов, побеждающий ограниченность человеческого кругозора. Империалистические войны с древних времен имели своей целью универсальное единство. Через великие войны смешивались и соединялись расы, племена, национальности, объединялось человечество на поверхности земного шара. Война не отрицает реального единства, рожденного не из интересов, а из самих недр бытия. Но она говорит об иррациональной и антиномической жизни в иерархически реальных единствах.

Ложна та философия и та мораль войны, для которой война враждующих народов есть борьба Ормузда и Аримана, света и тьмы, добра и зла. Никогда в войне свет и правда не могут быть исключительно на одной стороне, а зло и тьма на другой. Такое элементарное морализирование над войной упрощенно переносит на историческую действительность категории личной морали и, в конце концов, ведет к аморальным последствиям. Когда народ мой воюет с вражеским народом, то нравственно предосудительным самохвальством было бы представлять себе свой народ перлом совершенства, вражеский же народ рисовать себе черным злодеем. В борьбе народов должно иметь свою «идею» и желать как можно сильнее отпечатлеть эту идею на мировой жизни. «Идея» моего народа не есть единственная, имеющая право на существование. У других народов есть другие «идеи», и они имеют своё оправдание. Происходит соревнование таких «идей», как бы естественный подбор могущественнейших идей. И Бог предоставляет народам своим свободу такого соревнования. В борьбу за свою «идею» народ вкладывает совокупность своих духовных сил. В столкновении народов моральная правота на одной стороне может быть относительной. Война не есть борьба за моральную правду и справедливость. Трудно даже понять, где справедливость в великом историческом столкновении народов. Почему справедливо, чтобы греки победили персов или персы греков, римляне галлов или галлы римлян, Наполеон весь мир или весь мир Наполеона? Почему может быть справедливо усиление одних империй или разрушение других? Справедливо ли разрушить турецкую империю или сохранить её? Все эти вопросы неразрешимы, потому что неверно поставлены. Война есть борьба не за справедливость, а за онтологическую силу наций и государств. Тут скорее уместен критерий биологический, чем этический. Можно видеть правду в победе духовно и материально сильных и жизненных наций, находящихся в периоде расцвета, над нациями слабыми, разлагающимися и отцветающими. В войне происходит состязание духов народных, испытание их сил. Война есть борьба за осуществление своего назначения в мире. Народ, почувствовавший себя избранным, движимый демоном призвания, не может остановиться в пути своем. Но его ждет имманентная кара, если на пути своем он принужден совершать слишком большие насилия, если несет в мир слишком много горя и страданий.

Войны бывают очень разнокачественные по своему характеру. Бывают войны более или менее равных по своей силе и по своей культуре народов. В этом случае происходит напряженное соревнование и состязание, которые должны решить, кому должно принадлежать преобладание в мире, чей дух будет ближе запечатлен на дальнейшей истории. Бывают войны народов могущественных и высококультурных против слабейших и малокультурных. В этом случае целью войны может ставиться колонизация, насаждение и распространение более высокой культуры. Первый тип войны представляет осуществление империалистических задач. Бывают войны народов угнетенных за своё освобождение, внешне более слабых, но внутренне ещё сохранивших свою духовную силу. Эти войны имеют своей целью не осуществление универсального единства, а отстаивание индивидуализации. Они не могут осуществляться самими слабыми и малыми нациями, в них принимают участие более могущественные нации, которые берут под свою защиту более слабых во имя своих мировых задач. Наконец, бывают войны, в которых сильные, варварские, некультурные народы заливают и порабощают народы высшей культуры, но уже дряхлеющей и изнеженной, подточенной внутренней нравственной болезнью. Таковы были в своё время нашествия мира германского на Рим и мира мусульманского на Византию. Эти нашествия могут носить очень дикий и разрушительный характер. И всё же имеют они какой-то внутренний смысл, скрытый от нашего поверхностного взора. Культурной Европе могут ещё грозить воинственные нашествия мира монгольского. Но какой бы характер ни носила война, она является показателем напряженного динамизма истории. Пацифизм же приводит к статическому взгляду на историю. Ваши пошлые революционно-демократические формулы, отрицающие «аннексии», и означают отрицание динамизма истории, неосмысленное и неосуществимое требование остановки истории, победы статики над динамикой. Динамика истории есть сложный ряд аннексий. К этим аннексиям на протяжении всего исторического процесса очень трудно было бы применить категорию справедливости. Справедливость - статическая, а не динамическая категория. Она требует мирового экилибра (равновесия), а не динамического процесса, всегда протекающего в трагических столкновениях и муках. Динамический процесс истории есть столкновение и взаимодействие рас, племен и национальностей, их усиление и ослабление, их передвижение по поверхности земного шара, присвоение или утрата ими земель, перераспределение их роли и места на земле. Нет такой статики в земном существовании народов, которая на веки веков определила бы справедливые границы для них. Самые устойчивые и закрепленные места на земле приобретены путем динамики. И аннексии прошлого, которые мы воспринимаем в кристаллизованных результатах, не более справедливы, чем направленные против них аннексии будущего.

История ещё не окончилась. Динамизм истории не ослабевает, а усиливается. Мир не приближается к земному благоденствию, к земному раю, к идиллии вечного мира. Всё принуждает нас думать, что мир идет к страшной борьбе, ко всё новым столкновениям исторических сил, к новым испытаниям мужества духа, рыцарского закала духа. Поверхность земного шара ещё не устроена. Ещё много исторических задач остались неразрешенными. Восточный вопрос неразрешим мирно. Вы же хотите обессилить и ослабить внутренне народы ко времени страшной борьбы, когда силы их духа будут подвергнуты страшным испытаниям. Демократическое и социалистическое отрицание войны в принципе есть очень хитрое обезоружение христианских народов, разоружение старых армий для образования новой интернациональной армии земного царства. Социалистический дух интернационализма подменяет христианский дух вселенскости. И христианство желает мира всему миру и братства народов. Но оно хочет, чтобы это был подлинный внутренний мир и подлинное внутреннее братство. В христианском мире и христианском братстве будет побеждено зло. В вашем же мире и в вашем братстве зло навеки остается непобежденным. Ваш пацифизм есть отрицание зла, нежелание знать зло, желание устроиться со злом так, как будто бы зла нет. И потому, никогда вы не достигнете ни всемирного братства, ни вечного мира. Пацифизм ваш окончательно истребляет рыцарские начала, рыцарски-воинствующую борьбу со злом.

Ваша идея вечного мира народов - буржуазная идея. Вы хотите внешнего спокойствия и благополучия, не искупив греха, не победив внутреннего зла. Вы хотите продолжать совершать духовные убийства, отстраняя от себя внешние их последствия, не испытывая ужасов физического убийства. Вы хотели бы притвориться, что народы замирены, что злая вражда в них побеждена. Вы хотите создать внешнее обличие братства народов, без той внутренней любви, которая только и могла бы его создать. Вы хотите идти от внешнего к внутреннему и по пути совсем забываете о внутреннем. Истинный же путь есть путь от внутреннего к внешнему. Ищите Царства Божьего и всё остальное приложится вам. Вы же думаете, что Царство Божье приложится ко всему остальному. Вот почему вы никогда не придете к братству людей и народов. Братство нельзя создать на началах экономических и юридических, оно не вытекает ни из каких интересов и не может быть гарантировано никаким правом. Оно есть царство Духа. Истинный, онтологически реальный мир должен быть космическим миром, и истинное, онтологически-реальное братство должно быть космическим братством. Война ведется не только на ограниченных пространствах земли, не только в плане физическом. Она ведется во всех планах бытия, во всех иерархиях, она ведется и на небесах. В высших иерархиях ангелы Божьи воюют с ангелами сатаны. Но орудия их войны более тонки и эфирны. Взор ясновидящего повсюду в мироздании, в самых глубоких и самых далеких его пластах должен обнаружить войну. Видимая материальная война есть лишь выявление невидимой духовной войны. И как плоски, как жалки по сравнению с этой подлинной жизнью мира все выдуманные вами интернационалы, вечные миры и т. п.

Христианские апокалиптические пророчества не говорят нам о том, что под конец не будет войн, будет мир и благоденствие. Наоборот, пророчества эти говорят о том, что под конец будут страшные войны. Апокалиптическое чувство истории противоречит вечному миру. Все утопии земного рая, мира и благоденствия на земле разбиваются об апокалипсис. Апокалиптическое чувство истории - трагично. Оно научает нас той суровой истине, что в мире возрастает не только добро, но и зло, что самая страшная борьба ещё впереди. Впереди, в плане духовном, предстоит ещё самая страшная война, война царства антихриста с царством Христовым. Война Христа и антихриста, верных Христу и соблазненных антихристом и будет последней войной. Эта страшная духовная война будет иметь и свои материальные явления. Война была в самом истоке человеческой культуры. Она была могущественным двигателем культуры. Война идет и в самом конце человеческой культуры, на самой её вершине. Буржуазный и социалистический «вечный» мир не предотвратит этой последней войны и войн, предшествующих этой последней войне. Предстоит ещё столкновение мира арийско-христианского с монгольским Востоком. Апокалиптическая война переведет материальное столкновение в план духовный. И она бросает обратный свет на всё прошлое человечества, на духовную подкладку всей материальной борьбы. Внешний, экономически и юридически обусловленный мир прикрывает духовную глубину жизни, скрытый в ней огонь. Но прикрытие это не может быть вечным.

В пацифизме, гуманитарно-демократическом и интернационально-социалистическом, есть лицемерие, желание избежать последствий зла, а не самого зла. Война - антиномична по своей природе, и она сопротивляется всем гладким рационалистическим учениям. Глубоко антиномична война и для христианского сознания. Война вызывает трагический конфликт в душе христианина. Не добро и зло, не правда и ложь сталкиваются в этом конфликте, а два добра, две правды. Вам незнакома эта трагедия. Вы хотите знать лишь столкновение отвлеченного добра с отвлеченным злом. Но бесконечно сложнее и запутаннее жизнь человека. Трагедия человеческой жизни коренится в столкновении ценностей разного порядка, в неизбежности свободного выбора между двумя одинаково дорогими ценностями и правдами. Отечество есть непререкаемая ценность, и патриотизм есть высокое состояние духа. Но любовь к отечеству может столкнуться с любовью к другим, столь же несомненным ценностям, например с любовью к человеку и человечеству, к высокой культуре, к духовному творчеству и т. п. И войну можно принять лишь трагически. Греховно только желать войны и упиваться войной. Это - безбожно. Нужно желать и мира, нужно чувствовать скорбь и ужас войны. Любовь должна победить зло и раздор. Но любовь действует и на войне, преломленная в темной стихии. По учению Я. Беме, Божественная любовь, преломленная во тьме, превращается в гнев. То же происходит в стихии войны. В этом правда войны. Но война есть смешанная действительность, в ней действуют и другие начала, и начала злой ненависти и злой корысти. И потому не может она не вызывать скорби. Война ставит человека лицом к лицу со смертью, и это прикосновение к тайне смерти человека углубляет человека.

Но война может внутренне разлагаться и вырождаться, она может терять свою идею и свой смысл. Это и произошло с мировой войной нашего времени после катастрофы с Россией. Мировая война не разрешила никаких задач и кончилась дурным миром. Внутренне война продолжается. У наших союзников не было положительной идеи войны, сознания миссии, связанной с этой войной. Союзническая идеология была гуманитарно-пацифистская, руководящей идеей тут была идея масонская. Но масонство, в конце концов, хочет ослабить все нации, лишить их индивидуального характера, подменить Церковь Христову ложной гуманистической лжецерковью, конкретное всеединство человечества - абстрактным единством. Старая христианская Европа погибает от вражды, от продолжающейся внутренней войны Франции и Германии. Германия облагорожена поражением и заслуживает иного отношения, чем то, которое было к ней во время войны. Силы, враждебные христианству, разложили войну и лишили её внутреннего смысла. Тогда вступает в свои права правда мира. Бывают периоды в истории, когда война становится безусловным злом, когда здоровый духовно-религиозный инстинкт должен требовать мира для всего мира. И если тогда мира не будет в Европе, то Европе грозит гибель, грозит торжество монгольского Востока. Но нельзя обольщать себя оптимистическими надеждами. Духовный раздор Европы дает основания для пессимистических предчувствий.

Судьба России (Сборник статей, 1914 — 1917)

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке http://filosoff.org/ Приятного чтения! Бердяев Николай Судьба России (Сборник статей, 1914 - 1917) Мировая опасность I. Психология русского народа Душа России О "вечно-бабьем" в русской душе Война и кризис интеллигентского сознания Темное вино Азиатская и европейская душа О власти пространств над русской душой Централизм и народная жизнь О святости и честности Об отношении русских к идеям II. Проблема национальности Национальность и человечество Национализм и мессианизм Национализм и империализм Конец Европы Задачи творческой исторической мысли Славянофильство и славянская идея Космическое и социологическое мироощущение III. Души народов Судьба Парижа Русская и польская душа Религия германизма IV. Психология войны и смысл войны Мысли о природе войны О жестокости и боли О правде и справедливости в борьбе народов Движение и неподвижность в жизни народов О частном и историческом взгляде на жизнь V. Психология политики и общественности Об отвлеченности и абсолютности в политике Слова и реальности в общественной жизни Демократия и личность Дух и машина Мировая опасность (Вместо предисловия) С горьким чувством перечитывал я страницы сборника статей, написанных за время войны до революции. Великой России уже нет, и нет стоявших перед ней мировых задач, которые я старался по-своему осмыслить. Война внутренно разложилась и потеряла свой смысл. Все переходит в совершенно иное измерение. Те оценки, которые я применял в своих опытах, я считаю внутренно верными, но неприменимыми уже к современным событиям. Все изменилось вокруг в мире, и нужны уже новые реакции живого духа на все совершающееся. Эти новые реакции нужны и для духа, оставшегося верным своей вере, своей идее. Не вера, не идея изменилась, но мир и люди изменили этой вере и этой идее. И от этого меняются суждения о мировых соотношениях. Ни одна из задач мировой войны не может быть положительно разрешена, и прежде всего не может быть разрешен восточный вопрос. Выпадение России из войны - факт роковой для судьбы войны. И роковой смысл этого выпадения я вижу даже не в том, что он дает перевес враждебной нам стороне. Смысл этого события лежит глубже. Русское падение и бесчестье способствовало военным успехам Германии. Но успехи эти не слишком реальны, в них много призрачного. Германские победы не увеличили германской опасности для мира. Я даже склонен думать, что опасность эта уменьшается. Воинственный и внешне могущественный вид Германии внушает почти жалость, если всмотреться глубже в выражение германского лица. Германия есть в совершенстве организованное и дисциплинированное бессилие. Она надорвалась, истощилась и принуждена скрывать испуг перед собственными победами. Ее владычество над огромной таинственной хаотической стихией, в прошлом именовавшейся Великой Россией, не может не пугать ее. Она не в силах совладать с больным и павшим колоссом. Она должна будет отступить перед ним, истощив свои силы. Силы германского народа истощаются все более и более, как и силы всех народов Европы. И ныне перед европейским миром стоят более страшные опасности, чем те, которые я видел в этой войне. Будущее всей христианской культуры старой Европы подвергается величайшей опасности. Если мировая война будет еще долго продолжаться, то все народы Европы со старыми своими культурами погрузятся во тьму и мрак. С Востока, не арийского и не христианского, идет гроза на всю Европу. Результатами войны воспользуются не те, которые на это рассчитывают. Никто не победит. Победитель не в состоянии уже будет пользоваться своей победой. Все одинаково будут побеждены. Скоро наступит такое время, что все равно уже будет, кто победит. Мир вступит в такое измерение своего исторического бытия, что эти старые категории будут уже неприменимы. Все время войны я горячо стоял за войну до победного конца. И никакие жертвы не пугали меня. Но ныне я не могу не желать, чтобы скорее кончилась мировая война. Этого должно желать и с точки зрения судьбы России, и с точки зрения судьбы всей Европы. Если война еще будет продолжаться, то Россия, переставшая быть субъектом и превратившаяся в объект, Россия, ставшая ареной столкновения народов, будет продолжать гнить, и гниение это слишком далеко зайдет к дню окончания войны. Темные разрушительные силы, убивающие нашу родину, все свои надежды основывают на том, что во всем мире произойдет страшный катаклизм и будут разрушены основы христианской культуры. Силы эти спекулируют на мировой войне, и не так уж ошибочны их ожидания. Всей Европе грозит внутренний взрыв и катастрофа, подобная нашей. Жизнь народов Европы будет отброшена к элементарному, ей грозит варваризация. И тогда кара придет из Азии. На пепелище старой христианской Европы, истощенной, потрясенной до самых оснований собственными варварскими хаотическими стихиями, пожелает занять господствующее положение иная, чужая нам раса, с иной верой, с чуждой нам цивилизацией. По сравнению с этой перспективой вся мировая война есть лишь семейная распря. Теперь уже в результате мировой войны выиграть, реально победить может лишь крайний Восток, Япония и Китай, раса, не истощившая себя, да еще крайний Запад, Америка. После ослабления и разложения Европы и России воцарится китаизм и американизм, две силы, которые могут найти точки сближения между собой. Тогда осуществится китайско-американское царство равенства, в котором невозможны уже будут никакие восхождения и подъемы. Русский народ не выдержал великого испытания войны. Он потерял свою идею. Но испытания этого может не выдержать и вся Европа. И тогда может наступить конец Европы не в том смысле, в каком я писал о нем в одной из статей этой книги, а в более страшном и исключительно отрицательном смысле слова. Я думал, что мировая война выведет европейские народы за пределы Европы, преодолеет замкнутость европейской культуры и будет способствовать объединению Запада и Востока. Я думал, что мир приближается путем страшных жертв и страданий к решению всемирно-исторической проблемы Востока и Запада и что России выпадет в этом решении центральная роль. Но я не думал, что Азия может окончательно возобладать над Европой, что сближение Востока и Запада будет победой крайнего Востока и что свет христианской Европы будет угасать. А это ныне угрожает нам. Русский народ не захотел выполнить своей миссии в мире, не нашел в себе сил для ее выполнения, совершил внутреннее предательство. Значит ли это, что идея России и миссия России, как я ее мыслю в этой книге, оказалась ложью? Нет, я продолжаю думать, что я верно понимал эту миссию. Идея России остается истинной и после того, как народ изменил своей идее, после того, как он низко пал. Россия, как Божья мысль, осталась великой, в ней есть неистребимое онтологическое ядро, но народ совершил предательство, соблазнился ложью. В опытах по психологии русского народа, собранных в этой книге, можно найти многое, объясняющее происшедшую в России катастрофу. Я чувствовал с первых дней войны, что и Россия и вся Европа вступают в великую неизвестность, в новое историческое измерение. Но я верил и надеялся, что в решении таинственных судеб человечества Великой России предстоит активная и творческая роль. Я знал, что в русском народе и в русской интеллигенции скрыты начала самоистребления. Но трудно было допустить, что действие этих начал так далеко зайдет. Вина лежит не на одних крайних революционно-социалистических течениях. Эти течения лишь закончили разложение русской армии и русского государства. Но начали это разложение более умеренные либеральные течения. Все мы к этому приложили руку. Нельзя было расшатывать исторические основы русского государства во время страшной мировой войны, нельзя было отравлять вооруженный народ подозрением, что власть изменяет ему и предает его. Это было безумие, подрывавшее возможность вести войну. Теперь уже иная задача стоит перед нами, да и перед всем миром. Русская революция не есть феномен политический и социальный, это прежде всего феномен духовного и религиозного порядка. И нельзя излечить и возродить Россию одними политическими средствами. Необходимо обратиться к большей глубине. Русскому народу предстоит духовное перерождение. Но русский народ не должен оставаться в одиночестве, на которое обрекает его происшедшая катастрофа. Во всем мире, во всем христианском человечестве должно начаться объединение всех положительных духовных, христианских сил против сил антихристианских и разрушительных. Я верю, что раньше или позже в мире должен возникнуть "священный союз" всех творческих христианских сил, всех верных вечным святыням. Начнется же он с покаяния и с искупления грехов, за которые посланы нам страшные испытания. Виновны все лагери и все классы. Исключительное погружение Европы в социальные вопросы, решаемые злобой и ненавистью, есть падение человечества. Решение социальных вопросов, преодолевающее социальную неправду и бедность, предполагает духовное перерождение человечества. Целое столетие русская интеллигенция жила отрицанием и подрывала основы существования России. Теперь должна она обратиться к положительным началам, к абсолютным святыням, чтобы возродить Россию. Но это предполагает перевоспитание русского характера. Мы должны будем усвоить себе некоторые западные добродетели, оставаясь русскими. Мы должны почувствовать и в Западной Европе ту же вселенскую святыню, которой и мы сами были духовно живы, и искать единения с ней. Мир вступает в период длительного неблагополучия и великих потрясений. Но великие ценности должны быть пронесены через все испытания. Для этого дух человеческий должен облечься в латы, должен быть рыцарски вооружен. В статьях этих я жил вместе с войной и писал в живом трепетании события. И я сохраняю последовательность своих живых реакций. Но сейчас к мыслям моим о судьбе России примешивается много горького пессимизма и острой печали от разрыва с великим прошлым моей родины. I. Психология русского народа Душа России I Мировая война остро ставит вопрос о русском национальном самосознании. Русская национальная мысль чувствует потребность и долг разгадать загадку России, понять идею России, определить ее задачу и место в мире. Все чувствуют в нынешний мировой день, что Россия стоит перед великими мировыми задачами. Но это глубокое чувство сопровождается сознанием неопределенности, почти неопределимости этих задач. С давних времен было предчувствие, что Россия предназначена к чему-то великому, что Россия - особенная страна, не похожая ни на какую страну мира. Русская национальная мысль питалась чувством богоизбранности и богоносности России. Идет это от старой идеи Москвы как Третьего Рима, через славянофильство - к Достоевскому, Владимиру Соловьеву и к современным неославянофилам. К идеям этого порядка прилипло много фальши и лжи, но отразилось в них и что-то подлинно народное, подлинно русское. Не может человек всю жизнь чувствовать какое-то особенное и великое призвание и остро сознавать его в периоды наибольшего духовного подъема, если человек этот ни к чему значительному не призван и не предназначен. Это биологически невозможно.

Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.

Николай Бердяев

Мысли о природе войны .

Не о нынешней войне хочу я говорить, а о всякой войне. Что являет собою война? Как философски осмыслить войну? При поверхностном взгляде война есть передвижение и столкновение материальных масс, физическое насилие, убийство, калечение, действие чудовищных механических орудий. Кажется, что война есть исключительное погружение в материю в не имеет никакого отношения к духу. Люди духа иногда с легкостью отворачиваются от войны, как от чего-то внешне-материального, как чуждого зла, насильственно навязанного, от которого можно и должно уйти в высшие сферы духовной жизни.

Иные отвергают войну с дуалистической точки зрения, по которой существует совершенно самостоятельная сфера материальная, внешнего, насильственного, отдельная и противоположная духовному, внутреннему и свободному. Но все материальное есть лишь символ и знак духовной действительности, все внешнее есть лишь манифестация внутреннего, все принуждающее и насилующее есть ложно направленная свобода. Внутренне осмыслить войну можно лишь с монистической, а не дуалистической точки зрения, т. е., увидав в ней символику того, что происходит в духовной действительности. Можно сказать, что война происходит в небесах, в иных планах бытия, в глубинах духа, а на плоскости материальной видны лишь внешние знаки того, что совершается в глубине. Физическое насилие, завершающееся убийством, не есть что-то само по себе существующее, как самостоятельная реальность, — оно есть знак духовного насилия, совершившегося в духовной действительности зла. Природа войны, как материального насилия, чисто рефлективная, знаковая, симптоматическая, не самостоятельная. Война не есть источник зла, а лишь рефлекс на зло, знак существования внутреннего зла и болезни. Природа войны — символическая.

— 177 —

Такова природа всякого материального насилия, — оно всегда вторично, а не первично. Известное состояние духовной действительности, в котором пребывает человечество, неизбежно должно пользоваться материальными знаками, как орудиями, без которых не может реализовать себя духовная жизнь. Для выражения своей духовной жизни человек должен двигать руками, ногами, языком, т. е. прибегать к материальным знакам, без которых нельзя выразят любви или ненависти, нельзя осуществить волевых стремлений. И война есть сложный комплекс материального передвижения ног и рук, разных орудий, приводимых в движение человеческой волей. Принципиально допустима возможность духовной жизни без материальных знаков и орудий, но это предполагает иной уровень духовной действительности, которого не достигло сейчас человечество и мир.

Бывают болезни, которые сопровождаются сыпью на лице. Сыпь эта есть лишь знак внутренней болезни. Внешнее устранение сыпи лишь вгоняет болезнь внутрь. От этого болезнь может даже ухудшиться. Нужно самую внутреннюю болезнь лечить. Зло войны есть знак внутренней болезни человечества. Материальные насилия и ужасы войны лишь сыпь на теле человечества, от которой нельзя избавиться внешне и механически. Все мы виновны в той болезни человечества, которая высыпает войной. Когда вскрывается гнойный нарыв, то нельзя видеть зла в самок вскрытии нарыва. Иногда это вскрытие нужно сделать насильственно для спасения жизни.

В глубине духовной действительности давно уже началась мировая война, мировая вражда, ненависть и взаимо-истребление. И та война, которая началась в конце июля 1914 года, есть лишь материальный знак совершающейся в глубине духовной войны н тяжелого духовного недуга человечества. В этом духовном недуге и духовной войне есть круговая порука всех и никто не в силах отклонить от себя последствия внутреннего зла, внутреннего убийства, в котором все мы жили. Война не создала зла, она лишь выявила зло. Все современное человечество жило ненавистью и враждой. Внутренняя война была прикрыта лить поверхностным покровом мирной буржуазной жизни

— 178 —

и ложь этого буржуазного мира, который многим казался вечным, должна была быть разоблачена. Истребление человеческой жизни, совершаемое в мирной буржуазной жизни, не менее страшно, чем то, что совершается на войне.

В Евангелии сказано, что нужно больше бояться убивающих душу, чем убивающих тело. Физическая смерть менее страшна, чем смерть духовная. А до войны, в мирной жизни убивались души человеческие, угашался дух человеческий, и так привычно это было, что перестали даже замечать ужас этого убийства. На войне разрушают физическую оболочку человека, ядро же человека, душа его может остаться не только не разрешенной, но может даже возродиться. Очень характерно, что более всех боятся войны и убийства на войне — позитивисты, для которых самое главное, чтобы человеку жилось хорошо на земле, и для которых жизнь исчерпывается эмпирической данностью. Тех, кто верит в бесконечную духовную жизнь и в ценности, превышающие все земные блага, ужасы войны и физическая смерть не так страшат. Этим объясняется то, что принципиальные пацифисты встречаются чаще среди гуманистов-позитивистов, чем среди христиан. Религиозный взгляд на жизнь глубже видит трагедию смерти, чем взгляд позитивно-поверхностный. Война есть страшное зло и глубокая трагедия, но зло и трагедия не во внешне взятом факте физического насилия и истребления, а гораздо глубже. И на глубине этой зло и трагедия всегда даны уже до войны и до ее насилий.

Война лишь проявляет зло, она выбрасывает его наружу. Внешний факт физического насилия и физического убийства нельзя рассматривать, как самостоятельное зло, как источник зла. Глубже лежат духовное насилие и духовное убийство. А способы духовного Василия очень тонки и с трудом уловимы. Иные душевные движения и токи, иные слова, иные чувства и действия, не имеющие признаков физического насилия, более убийственны и смертоносны, чем грубое физическое насилие и разрушение.

Ответственность человека должна быть расширена и углублена. И, поистине, человек чаще бывает насильни-

— 179 —

ком и убийцей, чем он сам это подозревает и чем подозревают это о нем. Нельзя лишь в войне видеть насилие и убийство. Вся наша мирная жизнь покоится на насилии и убийстве. И до начала нынешней мировой войны мы насиловали и убивали в самой глубине жизни не меньше, чем во время войны. Война лишь выявила и проецировала на материальном плане наши старые насилия н убийства, вашу ненависть и вражду. В глубинах жизни есть темный, иррациональный источник. Из, него рождаются глубочайшие трагическая противоречия. И человечество, не просветившее в себе божественным светом этой темной древней стихии, неизбежно проходит через крестный ужас и смерть войны. В войне есть имманентное искупление древней вины. Не дано человечеству, оставаясь в старом зле и древней тьме, избежать имманентных последствий в форме ужасов войны. В отвлеченных пожеланиях пацифизма избежать войны, оставляя человечество в прежнем состоянии, есть что-то дурное. Это — желание сбросить с себя ответственность. Война есть имманентная кара и имманентное искупление. В войне ненависть переплавляется в любовь, а любовь в ненависть. В войне соприкасаются предельные крайности и диавольская тьма переплетается с божественным светом. Война есть материальное выявление исконных противоречий бытия, обнаружение иррациональности жизни. Пацифизм есть рационалистическое отрицание иррационально темного в жизни. И невозможно верить в вечный рациональный мир. Недаром Апокалипсис пророчествует о войнах. И не предвидит христианство мирного и безболезненного окончания мировой истории. Внизу отражается то же, что и наверху, на земле то же, что и на небе. А вверху, на небе, ангелы Божьи борются с ангелами сатаны. Во всех сферах космоса бушует огненная и яростная стихия и ведется война. И на землю Христос принес не мир, но меч. В этом глубокая антиномия христианства: христианство не может отвечать на зло злом, противиться злу насилием, и христианство есть война, разделение мира, изживание до конца искупления креста в тьме и зле.

Христианство есть сплошное противоречие. И христианское отношение, к войне роковым образом противоречиво.

— 180 —

Христианская война невозможна, как невозможно христианское государство, христианское насилие и убийство. Но весь ужас жизни изживается христианином, как крест и искупление вины. Война есть вина, но она также есть и искупление вины. В ней неправедная, грешная злая жизнь возносится на крест.

III.

Мы все виноваты в войне, все ответственны за нее и не можем уйти от круговой поруки. Зло, живущее в каждом из нас, выявляется в войне, и ни для кого из нас война не есть что-то внешнее, от чего можно отвергнутся. Необходимо взять на себя ответственность до конца. И мы постоянно ошибаемся, думая, что снимаем с себя ответственность или не принимаем ее вовсе. Нельзя грубо внешне понимать участие в войне и ответственность за нее. Мы все так или иначе участвуем в войне. Уже тем, что я принимаю государство, принимаю национальность, чувствую всенародную круговую поруку, хочу победы русским, я — участвую в войне и несу за нее ответственность. Когда я желаю победы русской армии, я духовно убиваю и беру на себя ответственность за убийство, принимаю вину. Низко было бы возложить на других убийство, которое нужно и мне, и делать вид перед самим собой, что в этом убийстве я не участвую. Те, которые едят мясо, участвуют в убийстве животных и обязаны сознавать ответственность за это убийство. Лицемерно делать вид, что мы сами никогда не насилуем и не убиваем, и неспособны насиловать и убивать, что другие несут за это ответственность. Каждый из нас пользуется полицией, нуждается в ней, и лицемерно делать вид, что полиция не для меня. Всякий искренно желающий вытеснить немцев из пределов России духовно убивает не менее, чем солдаты, которые идут в штыковую атаку. Убийство — не физическое, а нравственное явление, и оно прежде всего совершается духовно. Стреляющий и колющий солдат менее ответствен за убийство, чем тот, в ком есть руководящая воля к победе над врагом, непосредственно не наносящая физического удара. Нравственно предосудительно желать быть вполне чистым и свободным от вины на-

— 181 —

силия и убийства, и в то же время желать для себя, для своих близких, для своей родины, того, что покупается насилием и убийством. Есть искупление в самом принятии на себя вины. Виновность бывает нравственно выше чистоты. Это — нравственный парадокс, который следует глубоко продумать. Исключительное стремление к собственной чистоте, к охранению своих белых одежд не есть высшее нравственное состояние. Нравственно выше — возложить на себя ответственность за ближних, принять общую вину. Я думаю, что в основе всей культуры лежит та же вина, что и в основе войны, ибо вся она в насилии рождается и развивается. Но зло, творимое культурой, как и зло творимое войной, — вторично, а не первично, оно — ответ на зло изначальное, на тьму, обнимающую первооснову жизни.

К войне невозможно подходить доктринерски-рационалистически. Доктринерский абсолютизм в оценке жизни всегда без жизнен, насильствен, всегда есть фарисейское превозношение субботы над человеком. Но человек, выше субботы и суббота не должна быть абсолютным принципом жизни. Возможна и желанна лишь жизненно-пластическая мораль, для которой все в мире есть индивидуально творческая задача. К сфере относительного не применимо абсолютное. В исторически-телесном мире нет ничего абсолютного. Возможна абсолютная жизнь, но невозможно применить абсолютное к жизни относительной. Абсолютная жизнь есть жизнь в любви. В абсолютной жизни не может быть войны, насилия и убийства. Убийство, насилие, война есть знак жизни относительной, исторически-телесной, не божественной. В историческом теле, в материальной ограниченности невозможна абсолютная божественная жизнь. Мы живем в насилии, поскольку живем в физическом теле. Законы материального мира — законы насилия. Абсолютное отрицание насилия и войны возможно лишь, как явление глубоко индивидуальное, а не как норма и закон. Это предполагает одухотворение, побеждающее «мир», я его родовой закон, просветление тела человеческого нездешним светом. Но к жизни в материи этого мира нельзя применить абсолютного, как закон

— 182 —

и норму. Евангелие не есть закон жизни. Абсолютное не применяется, а достигается. Абсолютная жизнь есть благодатная жизнь, а не жизнь, исполняющая закон и норму. Законническое применение абсолютного к относительному и есть субботничество, заклеймённое Христом.

Абсолютная истина о непротивлении злу насилием не есть закон жизни в этом хаотическом и темном мире, погруженном в материальную относительность, внутренне проникнутом разделением и враждой. Пусть этот мир перейдет к абсолютной жизни в любви. Желать можно только этого и только к этому можно стремиться. Совершается это таинственно и незримо, как незримо приходит Царство Божие. Но не имеет никакого внутреннего смысла желать внешнего мира и отрицать всякое внешнее насилие, оставляя внутренне мир в прежнем хаосе, тьме, злобе и вражде. Это ничего не значит. Навязывание абсолютного закона относительной жизни есть доктринерство, лишенное всякого внутреннего смысла. Желать можно лишь внутреннего здоровья, а не внешнего обличья здоровья при внутренней болезни. Нельзя достаточно сильно подчеркивать, что абсолютная Христова любовь есть новая благодатная жизнь духа, а не закон для относительной материальной жизни. Вот почему бесконечно сложна проблема отношения христианства к войне.

Войну можно принять лишь трагически-страдальчески. Отношение к войне может быть лишь антиномическое. Это — изживание внутренней тьмы мировой жизни, внутреннего зла, принятие вины и искупления. Благодушное, оптимистическое, исключительно радостное отношение к войне — не допустимо и безнравственно. Мы войну и принимаем и отвергаем. Мы принимаем войну во имя ее отвержения. Милитаризм и пацифизм — одинаковая ложь. И там, и здесь — внешее отношение к жизни. Принятие войны есть принятие трагического ужаса жизни. И если в войне есть озверение и потеря человеческого облика, то есть в ней и великая любовь, преломленная во тьме.

— 183 —

Страница сгенерирована за 0.02 секунд!

Идеи бердяева о войне. Николай бердяев о войне. Текст научной работы на тему «Н. А. Бердяев о войне»

Аннотация научной статьи по истории и историческим наукам, автор научной работы - Гаман Лидия Александровна

Похожие темы научных работ по истории и историческим наукам, автор научной работы - Гаман Лидия Александровна,

N.A. Berdyaev about war

Текст научной работы на тему «Н. А. Бердяев о войне»