Глава 9. Две проекции русского патриотизма
Настоящая глава - ключевая в нашей книге. Речь в ней пойдет о формировании так называемой русской партии - идейного течения, возникшего в недрах коммунистической элиты.Его приверженцы, в отличие и от большевиков-интернационалистов и от партийцев либерального толка, ратовали за приоритет национальных ценностей в государственной практике.
Противостояние двух последних направлений весьма популярно у современных исследователей, поскольку основные политические силы, действующие сегодня в России, берут начало именно в той эпохе.
За последние двадцать лет появился целый пласт работ, посвященных этой тематике.
Однако не все они выполнены на должном научном уровне, а некоторые содержат откровенную путаницу.
Мы убеждены, что полноценной разработке проблемы препятствует стереотип, согласно которому внутриполитическое развитие СССР определялось противостоянием либералов-западников и русских националистов. На самом же деле это явление гораздо более сложное.
По нашему мнению, русская партия сформировалась под воздействием двойственных обстоятельств, и обнаружить это помог исследовательский взгляд на соотношение староверия и никонианства. Благодаря этому взгляду, изученный, казалось бы, вдоль и поперек советский период предстал в весьма неожиданном свете.
Выше уже не раз отмечалось, что ни о каком русском начале в большевистской элите до- и послереволюционной поры говорить не приходится. На партийных съездах, собиравших функционеров разного уровня, первую скрипку играли инородческие кадры, большую долю которых составляли представители еврейской национальности.
Если на конец Гражданской войны в рядах РКП(б) в целом состояло только 5,2 % евреев, то среди делегатов XI Съезда партии (1922 год) их насчитывалось уже больше трети , а среди избранных съездом членов Центрального комитета - 26 % . Весомым было присутствие прибалтийцев, поляков, кавказцев.
Значительное нерусское представительство прослеживается и в персональном составе коллегий наркоматов, существовавших в 1919 году.
Из 127 человек (наркомы, их заместители, начальники департаментов) русских фамилий только 34 (то есть, чуть более 30 % верхов Совнаркома принадлежало к титульной нации).
К тому же среди этих русских преобладали представители дворянской и разночинной интеллигенции, отпрыски мелких и средних купцов; выходцев же из рабоче-крестьянских слоев практически не было .
Здесь необходимо снова вспомнить о «рабочей оппозиции» в РКП(б), которая сформировалась в недрах производственных профсоюзов в 1920-1922 годах.
Ее лидеры - неизменные участники партийных съездов - претендовали на весомые роли в управлении экономикой. С национальной точки зрения эти выходцы из пролетарской среды в подавляющем большинстве были этническими русскими.
«Незначительная, но довольно энергичная» группа, требовавшая отстранения большевистской интеллигенции и старых специалистов от административных рычагов, находила поддержку в промышленных регионах. И это неудивительно: более внимательное знакомство с биографиями Шляпникова, Медведева, Киселева, Мясникова и др. позволило установить, что они происходят из староверческих центров крупных индустриальных районов России.
Правда, в свое время лидеры «рабочей оппозиции» подпали под влияние дореволюционных социал- демократов, растеряв многие ценности, которые были присущи той религиозной общности, откуда они вышли. Шляпников несколько лет провел за границей, впитывая дух революционных приготовлений; Ю. Х. Лутовинов покончил жизнь самоубийством - из-за недостаточного напора революции; в последний путь его провожали революционеры, включая Троцкого, озабоченные той же проблемой.
Верхи «рабочей оппозиции» ориентировались в первую очередь на постулаты марксистской классики, а не на русское национальное начало, и постулат «русское - превыше всего» у них внятно не звучит. Гораздо больше они переживали о задержке мировой революции, и авторитет Коммунистического Интернационала никогда не ставился ими под сомнение.
На наш взгляд, именно эти обстоятельства и объясняют довольно быстрое поражение «рабочей оппозиции»: апелляции к Коминтерну и сетования на задержку мировой революции рядового русского рабочего всерьез не увлекали.
Со своей стороны, и лидеры партии, включая Сталина, отказали в поддержке «рабочей группе». Все понимали: в случае воплощения ее претензий на хозяйственное управление экономику ожидает неминуемый коллапс. Масштабные эксперименты с гипертрофированной ролью профсоюзов, с установлением рабочего контроля периода Гражданской войны - наглядное тому подтверждение.
Реакцией на бунт «рабочей оппозиции» стал отказ от левого радикализма и нормализация жизни в русле новой экономической политики, породившей огромные надежды у разных политических сил.
Как известно, сторонников НЭПа в партийно-государственных верхах именовали «правыми»; их ключевые интересы концентрировались на самой крупной экономической сфере страны - аграрной. Возрождение деревни, повышение покупательной способности крестьян, развитие различных форм кооперации - вот те узловые точки, вокруг которых строилась доктрина «правых».
Причем она касалась не только бедняков и середняков, но и зажиточной части, откуда неизбежно выделялась новая крестьянская буржуазия. Был взят курс на расширение товарно-денежных отношений, аренду земли, применение наемного труда, то есть в конечном итоге - на создание богатеющей деревни, которая составляет опору для развития индустрии.
Одним из фирменных приоритетов стала концепция аграрно-кооперативного социализма. Ее приверженцами были Бухарин и Рыков, а одним из разработчиков - профессор А. В. Чаянов, несмотря на молодость, успевший поработать в четвертом составе Временного правительства.
К концу 1920-х годов в различные виды сельскохозяйственной кооперации (потребительские, ссудные, производственные, закупочные и др.) оказалось вовлечено около трети крестьянских хозяйств; они обслуживали многообразные потребности.
Насаждение новой экономической политики стало кровным делом для части большевистского ареопага. Например, Бухарин сделал в этот период немало заявлений в крайне нэпманском духе, от которых правоверных большевиков брала оторопь.
Не случайно замечено: «Когда Бухарин говорит от души, беспартийные попутчики справа могут молчать». Но «правые» не молчали, неизменно преподнося новую экономическую политику как продолжение революции, которая, «если можно так сказать, росла на черноземе».
Любопытно, что их влияния не избежал и Сталин. Его публичные выступления той поры проникнуты одобрением НЭПа и всего, что с ним ассоциировалось. Не отставал будущий вождь от других и в ставке на собственника-крестьянина; в 1925 году, принимая делегацию сельских корреспондентов, он сочувственно отозвался об идее восстановления частной собственности на землю в форме «закрепления владения землей на сорок и больше лет».
Позиция Сталина в ту пору была настолько определенной, что с начала тридцатых годов он, «вероятно, сгорая от стыда», избегал публиковать написанное им в пылу популяризации нэпманских перспектив. Но в 1925-1927 годах его голос абсолютно созвучен общему хору. Настроение в верхах ВКП(б) располагало даже к требованиям «предоставить крестьянству возможность создать политическую организацию, которая бы отражала интересы крестьянства и защищала бы его нужды».
Интересно, что тогда в СССР активно эксплуатировался образ редиски в применении к разным категориям советских служащих и к части коммунистов, а зачастую и к партии в целом. Этот образ подразумевал: «извне - красная, внутри - белая; красная кожица, бросающаяся в глаза посторонним взглядам, сердцевина же, сущность - белая и все белеющая по мере роста… белеющая стихийно, органически» .
Это сравнение привел эмигрантский идеолог сближения с Россией Н. В. Устрялов, чье имя звучало в дискуссиях на «нэпманских съездах»: с XI (1922) по XV (1927). Устрялов указывал на трансформацию большевизма, считая новую социально-политическую доктрину, густо «окрашенную хозяйственным индивидуализмом», прямо противоположной левореволюционному максимализму.
По его мнению, сопротивление реинкарнации буржуазного духа только усугубит разруху и «неизбежно вызовет серьезный кризис наличной власти». (При этом яркую публицистику Устрялова активно использовали противники правых - для доказательства перерождения партии.)
Устрялов не единственный кто с энтузиазмом отнесся к новому курсу. Среди российских эмигрантов царила убежденность, что НЭП открывает путь не просто к возрождению страны, а к возрождению капиталистическому. Деятели эмиграции увлеченно обсуждали роль крестьянства в вызревающих переменах, говорили о его латентной настроенности против ортодоксального большевизма.
Отсутствие же у крестьян тяги к какой-либо политической платформе объясняли ожиданием простых и понятных решений, говорили о бережном отношении к их бытовой психологии. Чем меньше будет у власти барских и интеллигентских черт, тем ближе и понятнее она станет народу.
Крестьянство - это крепкая ломовая лошадь (и одновременно - кучер); республиканского или демократического наездника она не потерпит. Овладеет ею тот, кто скажет простое русское слово, кто сумеет объединить старые бытовые пристрастия и возросшее в бурях революции крестьянское сознание. Конечно, в этой роли русская эмиграция видела в первую очередь себя: «там (в России - авт.) очень много ждут именно от эмиграции, в ней и у нее видят силы и возможности».
Происходившие в стране перемены к середине 1920-х годов вызвали в русском зарубежье необычайное оживление. Российский съезд в Париже (апрель 1926) прошел под знаком единения двух течений, исходящих из одного источника, имя которому Россия: эмиграция позиционировала себя как продолжение внутренней России.
В центре внимания оказалась аграрная тема. Государственная программа, представленная великим князем Николаем Николаевичем, учитывала неудачи белых движений, не желавших считаться с произошедшими изменениями. Взыскивать с крестьян то, что расхищено в начале революции, невозможно, а, следовательно, земля, которой они теперь пользуются, не должна быть у них отобрана.
Такое решение земельного вопроса, несомненно, должно было вызвать позитивный отклик в крестьянской душе и показывало, что будущая власть, о которой много говорили на съезде, видит опору не в старом дворянском слое и не в крупных землевладельцах, а в средних и мелких собственниках. Все это перекликалось с идеями столыпинской реформы, на что указывали тогда многие.
Позиция Николая Николаевича получила поддержку на съезде: члены бывшей царской элиты считали, что с таким знаменем можно смело идти в Россию. Они также приветствовали курс на развитие товарно-денежных отношений, стимулирующий накопление и раскрепощение капитала, а «тогда исчезнет непримиримое разногласие между нами и ими, и возможность сначала сотрудничества, потом возвращения станет реальностью».
И действительно, к середине 1920-х годов это сотрудничество было довольно активным. С началом хозяйственного строительства в коммунистическую партию и советский аппарат хлынули остававшиеся в стране чиновники различных уровней. В качестве специалистов они занимали должности, требующие конкретных знаний и опыта в той или иной отрасли экономики и управления.
Профсоюз госслужащих, в 1918 году насчитывавший всего 50 тыс. человек, к началу 1920-го разросся до 550 тыс., а к июлю 1921 года превысил один миллион и превратился в ядро советских профсоюзов. Среди всех этих людей было немало тех, кто до революции служил вместе с нынешними эмигрантами. Их объединяло общее прошлое, на возврат которого, пусть и в иных формах, они не переставали надеяться.
Сегодня, например, выяснено: около трети командиров Красной армии составляли бывшие царские генералы и офицеры, внесшие неоценимый вклад в победу советской власти .
К концу Гражданской войны к этой категории относилось свыше 55 % руководящего состава военного наркомата; после войны они заняли различные должности в военных округах и академиях.
Аналогичная ситуация наблюдалась и в гражданской сфере: чиновники из министерств царской России находились на службе в различных советских ведомствах (в Наркомате путей сообщения их насчитывалось 88 %, в Наркомате торговли и промышленности - 56 %, Наркомпроде - 60 %, Наркомате социального обеспечения - около 40 %, Наркомате госконтроля - 80 %).
Именно с этой средой связано дело, известное как операция «Трест» и не имеющее аналогов в мировой истории спецслужб.
Однако, некоторые внимательные исследователи уверены, что объединенная монархическая организация России (МОР) существовала реально, а не была фантомом, созданным ГПУ. И входили в нее как раз бывшие царские чины, настроенные промонархически: генералы Шапошников, Лебедев, Потапов, Зайончковский (он возглавлял организацию) и др..
Ими были установлены тесные связи с эмиграцией; сношения с ее представителями велись по правилам дореволюционной бюрократической переписки, близкой как одним, так и другим. Один из членов МОР, бывший чиновник Министерства путей сообщения А. А. Якушев, даже совершил поездку к великому князю Николаю Николаевичу.
Итогом встречи стало слияние, пусть и номинальное, белогвардейского Российского общевоинского союза генерала Кутепова с МОР, действовавшей в СССР. Кстати, программа МОР состояла в отказе от интервенции и методов террора; акцент делался на проникновение в советский аппарат и концентрацию кадров, способных взять в свои руки управление государством. И, по-видимому, эта установка реализовывалась весьма активно.
Как утверждают специалисты по истории спецслужб, масштаб деятельности организации уже начал мешать некоторым центральным наркоматам, ведущим торговлю и имевшим иные контакты с заграницей. В 1926-1927 годах там были убеждены, что положение в советах изменится в ближайшем будущем, и потому не спешили подписывать контракты с советскими учреждениями. (Добавим, что в этой теме немало «белых пятен», которые предстоит заполнить будущим историкам.)
Мы упомянули о политике «правых», включая ее оценку в эмигрантской среде, чтобы подчеркнуть одно важное обстоятельство. Все, кто продвигали и приветствовали данный курс, имели в виду главную цель - восстановление великой России.
Предстоящее экономическое оздоровление напрямую увязывалось с обретением страны, потерянной в революционных бурях. (Кстати, это вполне созвучно идее построения социализма в одной стране.) Напомним важную деталь: «правый» коммунизм имел преимущественно «русское лицо», что резко отличало его от инородческой оппозиции Троцкого-Зиновьева.
Хотя нужно оговориться, что главный идеолог этой политики, Бухарин, представлял собой русофобский тип ничем не уступавший тому же Зиновьеву в ненависти ко всему русскому. Бухаринская приверженность к русскому крестьянину имела не национальный, а сугубо прагматический характер; он говорил, что это составная часть классовой «борьбы за крестьянские души, которая идет сейчас во всей Европе, Америке и во всем мире, эта борьба в своеобразной форме обостряется и у нас…».
Бухарина явно беспокоило, что ставка на крестьянство делалась и в эмигрантских кругах, начиная с монархистов и заканчивая эсерами. Не одобрял он также контактов с Русской православной церковью: они наметились в 1924-1927 годах в форме компромисса с частью консервативного духовенства. Иными словами, Бухарин, как разработчик экономической базы правого курса, не стремился конвертировать русские национальные предпочтения в конкретную политику.
Этим вместо него с успехом занялся Сталин, сумевший придать противостоянию с оппозицией национальный оттенок и усилить тем самым свой политический вес. Коммунистическая система вобрала в себя среди прочих и тех, кто был склонен усматривать в советском строе определенные национальные черты.
Именно такие взгляды выражал Сталин, расценивавший это как необходимую национальную легитимацию действующей власти. Общественным символом этой легитимации в тот период стала пьеса М. А. Булгакова «Дни Турбиных» (по роману «Белая гвардия»), поставленная в 1926 году МХАТом. Ее лейтмотив - смелое по тем временам предсказание грядущего восстановления «Великой России» (оно звучит в споре двух белых офицеров).
Спектакль имел ошеломляющий успех и помог прославленному МХАТу, восстанавливавшему позиции после войны, обрести своего зрителя. Пьесу смотрели и некоторые лидеры партии, причем Сталин - неоднократно. Такое внимание будущего вождя к национальной риторике дало основание некоторым исследователям считать, что выразителем тайных сталинских мыслей, неким сталинским «духовником» являлся один из эмигрантских идеологов Н. В. Устрялов.
Не беремся судить об этом, но слово «тайный» в данном контексте справедливо: в середине 1920-х обращение к русскому национализму (кроме негативного) не стало еще официальным.
Тем не менее, почва для русского национального движения в большевистском обличье, бесспорно, существовала.
Как описать этот поворот, и сегодня вызывающий симпатии?
Конечно, он традиционно рассматривается в качестве антипода интернационализму. И его опоры весьма далеки от большевистской классики: богатеющее крестьянство, городская нэпманская буржуазия, национальная идея, компромисс с частью консервативного духовенства. Можно утверждать, что перед нами программа возрождения России, осмысленная в никонианском духе.
Освящение института собственности - как богохранимой, всегда было прерогативой церкви; русская земля - это территория, где заправляют крепкие хозяева, исповедующие государственную, то есть никонианскую, а не какую-либо иную религию. Такая идиллическая картина (пусть с неизбежными оговорками) совпадала и с чаяниями эмиграции.
Не случайно в «Днях Турбиных» Булгакова о «Великой России» говорит белогвардеец, собирающийся воссоздавать ее вместе с «правильными», национально-ориентированными большевиками. Необходимо отметить и такую особенность: программа возрождения России не имела альтернативы - в том смысле, что другой национальной программы не мыслилось в принципе, а были только злобные антирусские выпады.
Существует точка зрения, что один из таких выпадов инициировал все тот же Сталин, уничтожив НЭП, возобновив массовые гонения на церковь и т. д., то есть предав русское дело. Причем для этого он вооружился троцкистско-зиновьевскими идеями, которые громил несколькими годами ранее.
На наш взгляд, эта традиционная для исследовательской литературы схема является крайне упрощенной и нуждается в серьезных коррективах. Прежде всего, она исходит из парадигмы частнособственнической реставрации России с соответствующими социальными и духовными атрибутами; все, что препятствует подобному возрождению или затрудняет его, признается противоречащим подлинному русскому духу. Однако при этом игнорируется тот факт, что в советском обществе - а именно в широкой пролетарской среде - существовали и другие тенденции.
Напомним: во второй половине двадцатых годов продолжается мощный приток в ВКП(б) кадров из крупных индустриальных центров. Инспирированный сверху рабочий призыв рассматривается в русле борьбы с троцкистско-зиновьевской оппозицией, как подспорье нарождающемуся русскому национализму.
Ведь подавляющее большинство вступавших в партию пролетариев составляли этнические русские, кровно заинтересованные в избавлении от инородческого засилья и в национальном возрождении.
Пролетарская трансформация ВКП(б) повлекла неизбежные последствия. Приведем интересное суждение известного ученого М. Агурского:
«Новая партийная среда на низовом уровне означала то, что партия приобрела крестьянский характер, хотя тип нового члена партии не представлял собой традиционного крестьянина. Новый призыв состоял из людей, оторвавшихся от традиционного уклада жизни, индоктринированных в официальной идеологии, но зато несших в себе бессознательно часть традиционных привычек.
Их приход означал также существенное смещение национального вектора. Партия становилась компактно русской, ибо пролетариат у станка главным образом формировался из русских.
Если даже Сталин, предпринимая «ленинский призыв», просто рассчитывал на него лишь как на будущую опору личной власти, он вскоре мог убедиться в том, какие далеко идущие социальные последствия это вызовет».
Ключевых моментов здесь, пожалуй, два.
Первый - упоминание о традиционных привычках на бессознательном уровне. Если согласиться с этим, то следует уточнить, что конкретная поведенческая модель определялась в первую очередь религиозным архетипом. Для русского человека базовым был православный, а точнее, никонианский религиозный архетип.
Данное обстоятельство, безусловно, принимал во внимание недоучившийся семинарист Сталин; он прекрасно отдавал себе отчет в том, насколько сильно в русском человеке национальное самосознание. Отсюда и бесспорный, казалось бы, вывод: национальное возрождение страны - это воссоздание базовых принципов общественного и духовного устроения, освященных никонианством.
Второй ключевой момент - «далеко идущие социальные последствия». Вот их-то не предвидел никто. Как признавался Г. Федотов, его и многих из интеллектуальной среды эти революционные по своему значению последствия застали врасплох. Загнивание партии в эпоху НЭПа для всех казалось окончательным, и споры шли лишь о темпах и «формах перерождения мнимо-социалистической России в Россию крестьянско-буржуазную».
Эти «последствия» оказались непредсказуемыми даже для самого Сталина. Разыгрывание национальной карты начиналось как поддержка хозяйственной модели «правых». После краха левого радикализма она не только представлялась магистральной, но и соответствовала внутренним потребностям народа, не стремившегося обслуживать мировую революцию.
Однако, реальность оказалась намного сложнее. Партийные неофиты из пролетариев действительно демонстрировали вполне ожидаемую неприязнь к инородческому засилью во властных структурах. Но со временем в их среде стало нарастать негодование совсем по другой причине: его вызывала та самая национально-ориентированная политика «правых», которую, по замыслу ее творцов, русские пролетарии должны воспринимать как свое кровное дело.
Они же, напротив, выступали против реанимации частных собственников, как в городе, так и в деревне. Это было довольно неожиданно, поскольку желание расправиться с почитателями собственности проявляли не заезжие революционеры-инородцы, «не помнящие родства», а самые что ни на есть коренные русские люди. Заметим: историография, в том числе и зарубежная, традиционно отгораживается от этого факта: это- де просто люмпены, увлекшиеся марксизмом, и т. д.
Подобные аргументы во многом воспроизводят дореволюционные: тогда антисобственнические инстинкты русского рабочего класса тоже объяснялись влиянием социалистической пропаганды и люмпенизацией. А то, что подобное мировоззрение на самом деле - проявление глубинной национальной идентификации, никому в голову не приходило.
Конечно, сегодня разобраться в хитросплетениях нашей истории действительно нелегко. Тем более, что официальные документы, как опубликованные, так и отложившиеся в архивах, ситуацию не проясняют: они содержат лишь фактический материал по динамике пролетаризации ВКП(б).
Ясность возникает с обращением к советской литературе того периода, запечатлевшей тех самых коммунистов из народа, которых фиксировала партийная статистика. Обратимся к популярной тогда книге Михаила Карпова «Пятая любовь», вышедшей в 1927 году и выдержавшей несколько изданий.
Не касаясь сюжетных линий, обратим внимание на характеристики рядовых партийцев в условиях расширения НЭПа и на их отношение к политике «правых», породившей, как мы видели, немало патриотических надежд. Новую экономическую политику простые коммунисты воспринимают как «передачу власти белогвардейцам и отступление от диктатуры».
Они возмущены, что все с головой «зарываются» в свои хозяйственные проблемы: «только в карманы норовят». Ради чего воевали в Гражданскую войну?! «Всю белую сволоту угробили, а теперь не нужны… загребли головешки нашими лапами».
Негодование столь велико, что даже поступает предложение организовать новую партию, которая будет избавлена от элементов, озабоченных личным обогащением. Однако, в конце концов верх берет другая точка зрения: не создавать еще одну партию, а вычищать свою, куда уже вступили. Большевики предстают на страницах романа весьма жесткими людьми.
Вот их типичные заявления: «борьба исключает чувство жалости, в борьбе не может быть любви к тому, с кем борешься»; «снисхождение - черта целиком буржуазная, господская». Книга изобилует антиинтеллигентскими выпадами.
Кроме того (и это весьма примечательно), автор указывает, из какой религиозной среды происходят герои книги. Так, один из коммунистов, выдавая дочь замуж, благословляет молодых иконой с изображением Ленина, чем очень гордится («ведь я - Лениным благословил»). Иногда большевики, упоминая Господа Бога, говорят «Исусе Христе» - по староверческой традиции, очевидно, очень им близкой.
В тексте не найти какого-либо присутствия инородцев; более того, хорошо ощущается бесперспективность их возможного руководительства.
Подобные описания содержатся во многие литературных произведениях того времени. Они помогают уяснить важный момент: у значительной части народа величие родины ассоциировалось с избавлением ее от крепких собственников.
Причем выдвигавшие эту идею русские люди действовали не под влиянием марксистской пропаганды, а в согласии с привычными для них принципами беспоповского староверия. Выходцы из этой среды, ставшие большевиками, в значительной степени сохраняли прежнюю ментальность и даже остатки внешней религиозности. С их появлением в правящей партии староверческие представления - хоть и упакованные уже по-новому, становились серьезным фактором государственно-общественной жизни.
Идейно-психологическая (а не религиозная) составляющая староверческой матрицы с середины 1920-х годов становится питательной почвой для партии. Повторим, немногие осознавали, что для этих русских людей возрождение великой России означало утверждение близких им смыслов, а не реанимацию прежних, поколебленных революцией.
Справедливости ради нужно отметить, что неоднозначность руководства «правых» отмечали также некоторые внимательные современники. Так, в ходе диспута о сменовеховстве, прошедшего в Петрограде в конце 1921 года, проф. С. А. Андрианов отмечал, что мечта о новом социальном взрыве в условиях НЭПа не снимается с повестки дня.
«Пусть теперь сорвалось, сорвется еще раз, но порыв не угаснет». Причем подразумевалась не марксистская вера русского народа: «в результате мы получим новую идеологию, быть может, новую религию». Под ее знаменем русский народ пойдет на борьбу и займет свое почетное место.
А известный сторонник сближения с большевизмом И. Лежнев, пропагандируя образ великой России, рассуждал о двух оттенках патриотизма. Иллюстрируя свою мысль, он вспоминал одну московскую демонстрацию 1923 года.
Колонны двигались под двумя лозунгами: на транспарантах образованных служащих было написано «России не быть в кабале у Англии», а у пролетариев - «Долой Керзона и всю лордовскую сволочь». По мнению Лежнева, в первом преобладает национальная нота, во втором же - социальная. Разница несомненна, но они взаимно дополняют друг друга; в этом проявляется их неразрывная связь и неповторимое историческое своеобразие нашего времени.
Эти наблюдения отражали интуитивный уровень понимания русского национализма. Сталин же подошел к нему прагматически. В 1928 году он уже прекрасно понимал, как будет развиваться ситуация в ВКП(б) и стране.
Изменение внутрипартийной обстановки мешало осуществлению замыслов «правых» относительно буржуазного возрождения России; а новые пролетарские силы, запущенные в партию для подкрепления этого проекта, не скрывали желания примерить на себя роль его могильщика.
И Сталин решил встать во главе этих новых сил, убедив своих сторонников в том, что перспектива - здесь, а совсем не в правой политике. Вполне допускаем: прежде Сталин и не подозревал о подобных настроениях в русском народе, поскольку в силу жизненных обстоятельств смотрел на него сквозь призму никонианства.
Однако, столкновение с реальностью определило его стратегический выбор: предстать в качестве поборника великой России, свободной от частнокапиталистических прелестей. И с 1928 года Сталин последовательно выступает против инициатив группы Бухарина-Рыкова.
Так, он ставит под сомнение курс на частного крестьянского производителя: хотя задействованы 95 % довоенных посевных земель, товарный выход едва превышает половину довоенной нормы. Следовательно, отсталость обусловлена распыленностью мелких хозяйств, ее преодоление требует крупного сельскохозяйственного производства, организованного на базе коллективной собственности. Сталину вторил М. И. Калинин: «Мы еще не вышли из скорлупы буржуазного общества. Сейчас мы только стремимся из нее выбраться. Мы только делаем первые шаги в этом направлении».
Столь же резко выступал Сталин и против планов Рыкова привлекать в промышленность иностранный капитал, делая ему значительные уступки. Любопытный факт: Рыков попытался решить проблему уплаты старых долгов, которые служили основным препятствием для налаживания делового сотрудничества с Западом.
И договор, заключенный между американской фирмой «Дженерал электрик» и советским «Амторгом», впервые содержал пункт о выплате компании суммы за конфискованную собственность, принадлежавшую ей до революции. Фактически стоимость контракта сознательно завышалась, чтобы компенсировать таким образом старые долги.
«Правда» торжествовала, заявляя не много немало о прорыве кредитной блокады. Флагман американского бизнеса признал советское правительство, заключив договор о предоставлении кредита «Амторгу» сроком на пять лет в размере 26 млн. долларов (52 млн. рублей). Причем «Дженерал электрик» заверяла, что по исполнении соглашения будет считать аннулированными все претензии относительно своего имущества в дореволюционной России.
В газетах всего мира появились сообщения о желании большевиков урегулировать долговые обязательства. Однако, ничему из этого не суждено было сбыться. Сталин действует, исходя из аксиомы: реализация любых инициатив «правых» создает условия для восстановления капитализма. Он неустанно рассуждает о корнях капитализма, которые гнездятся и в городе, и в деревне. «Бывает, что срубили дерево, а корней не выкорчевали: не хватило сил».
Теперь же сил должно было хватить. Сталин демонстрировал всяческое расположение к новым партийцам:
«Мы - партия рабочего класса. Наша партия была партией пролетариата, она партией пролетариата и останется» .
Сталин был так увлечен выдвижением кадров, вышедших из русских рабочих низов, что некоторые оппозиционеры даже прогнозировали появление нового политбюро ЦК, сформированного из рабочих-металлистов в составе Ворошилова, Калинина, Рудзутака, Комарова, Лобова, Постышева, Шверника и т. д.
Для коммунистов подобного происхождения ВКП(б) превращалась в социальный лифт, открывавший большие карьерные горизонты.
В свою очередь, эти люди были кровно «заинтересованы в том, чтобы благодетель продолжал быть на вершине». Так что коммунистическую партию начала 30-х «по традиции, уже устарелой, продолжают считать еврейской».
Хотя для нас важно другое: этот давно установленный в литературе факт никак не увязывался с важной для нас конфессиональной стороной, что представляется весьма перспективным. Сподвижник Сталина Павел Постышев (1889-1939) начинал на прядильно-ткацкой фабрике Гарелина в Иваново-Вознесенске, где трудились и его родители-старообрядцы.
Постышев, рано сошедшийся с большевиками, успел поучаствовать в знаменитой Иваново- Вознесенской стачке 1905 года и был выслан на поселение в Иркутскую губернию; после 1917 года продолжил революционную деятельность на Дальнем Востоке.
Затем его перебрасывают на Украину: с 1923 по 1930 годы он занимает посты заведующего отделом, секретаря Киевского губкома, секретаря республиканского ЦК. С 1925 года он сначала кандидат в ЦК ВКП(б), а с 1928-го - полноправный член Центрального комитета.
Постышев активно поддерживает Сталина в борьбе против оппозиций и уклонов, и тот переводит его в Москву секретарем ЦК ВКП(б), затем, в 1933-м, вновь направляет на Украину, но с оставлением в прежней должности, и даже вводит в состав Политбюро. Так Постышев фактически становится главным человеком в этой важнейшей республике.
Его биография - образец карьеры провинциального партработника из рабочих , поддержавшего Сталина.
Кстати, именно с Постышевым связывают возвращение в советский обиход новогодней елки: он рассматривал это как исконно русскую традицию, символ связи со старинными временами (даже попы использовали елку в интересах своей церкви).
А.В. Пыжиков
Концептуал СМИ Вступительное слово к переизданию книги
В 2015 году вышла в свет книга «Корни сталинского большевизма». Сегодня можно сказать, что она привлекла внимание в читательских кругах: тираж уже превысил планку в десять тысяч экземпляров и продолжает допечатываться. Проявленный интерес не случаен, поскольку перед нами попытка разобраться в бурных перипетиях нашего прошлого, исходя из разлома второй половины ХVII века. Сквозь призму той катастрофы наша история предстает иначе, чем в отшлифованных карамзинских творениях, возведенных романовской пропагандой в ранг хрестоматийных.
О последствиях тех масштабных религиозных потрясений разговор начинался в монографии «Грани русского раскола». На протяжении ХVIII-ХIХ столетий социальная «энергетика» этих последствий ощущалась в латентных (скрытых) формах, чего категорически отрицал дореволюционный официоз. Власть и церковь изо всех сил изображали народное единение вокруг трона и алтаря. Не участвовавших в этом «благом» действии, окрестили маргиналами, отказывали им в праве именоваться русскими. После 1917 года вся эта «идиллия» рухнула, как карточный домик. То, с какой легкостью канула в небытие «народная» монархия и посыпалась еще более «народная» церковь, впечатляет и спустя столетие.
Труд «Корни сталинского большевизма» дает ответы, почему так произошло. Причины – не в происках инородцев, не в коварстве чужеземных сил, а в особенностях отечественного исторического процесса. Вышедшая из горнила религиозного раскола действительность, сформировала слои с диаметрально противоположными жизненными принципами – экономическими, культурными, духовными. Конфликт населения, задавленного государством и церковью, и торжествующих верхов всегда тлел в глубинах российского общества, причем он был окрашен еще и религиозно. Увидеть это мешала статистика, по которой староверов насчитывалось в стране около двух процентов, что надежно прикрывало подлинную ситуацию. Перелом произошел после 1917 года, порожденного внутри элитными противоречиями. Это стало своего рода детонатором взрыва, снесшего российскую империю и церковь.
Одной из важных заслуг книги можно считать «разогрев» широкого интереса к староверию. Долгое время о нем вообще не было принято говорить: ни дореволюционная, ни советская наука не баловали его своим вниманием. Да и сегодня им занимается узкий круг специалистов, изучающих, главным образом, филологические, религиозные, краеведческие аспекты. Требовалось поднять эту проблематику на более высокий уровень. Показать, что, вопреки устоявшемуся мнению, староверие – это не «этнографическое дупло», затянутое паутиной, а магистральная дорога отечественной истории. Правда, загроможденная разнообразным мусором, из-за чего всем нам настойчиво предлагают «удобные» объездные пути.
Удивляет, что некоторыми, даже подготовленными людьми, идеи книги встречены неоднозначно. Взаимосвязь староверия и советского проекта воспринимается ими буквально. В силу каких-то причин оказалось довольно трудно уяснить, что речь идет не о практикующих староверах, а о выходцах из этой конфессиональной общности. В новом, уже нерелигиозном качестве, это не могло не наложить отпечатка на представления, ментальность и поведение людей из рабоче-крестьянских слоев, ставших опорой советской власти. Без учета этого обстоятельства смыслы, заложенные в книге, уловить нелегко, если вообще возможно.
Кроме того, раскрытие советского проекта, как естественного развития народного духа, раздражает многих. В данном случае «многие» – это и есть инородческие силы разного пошиба, претендующие на власть, а точнее на дальнейшее разорение нашей родины. Прежде всего, речь о либеральной общественности, группирующейся вокруг известных средств массовой информации и нескольких высших учебных заведений. В этой среде жгучую ненависть вызывают работы, где не очерняется имя Сталина или позитивно говорится об СССР. Цель либералов – вытолкнуть Россию на глобальные просторы, растворив ее в горниле транснациональных корпораций, правящих миром.
Не меньшую злобу изливают церковные круги. В этом нет ничего удивительного, поскольку именно они специализируются на приватизации имиджа истинных патриотов. Высвечивание того, что эта церковь была подброшена на нашу землю с западной стороны и с очевидными захватническими целями, приводит их в ступор. Отсюда один шаг до обнародования фактов массового геноцида против народов России, в первую очередь, русского, развязанного домом Романовых вкупе с РПЦ, чего монархисты и архиереи истерично опасаются.
Нужно сказать и о походе, открытом против «Корней сталинского большевизма», нынешними троцкистами. Их предводители зримо почувствовали угрозу своим идеологическим позициям. Эти «благодетели» левого движения стремятся замазать конфликты в ВКП (б), завершившиеся устранением их «троцкистской родни». Как ранее, последние прикрывались Лениным, так и современные их последователи пытаются прикрыться Сталиным, тем самым, оторвав его от российской почвы. Задача сегодняшних троцкистов неизменна: накачать левое движение инъекциями все того же оголтелого глобализма, используя для этого, в отличие от либералов, «не буржуазную» упаковку и социалистическую риторику.
Таким образом, очерчивается устойчивый антироссийский фронт, состоящий из либералов, церковников, троцкистов. Общее между ними – чужеземная родословная, стремление использовать нас для своих идеологем, никак не связанных с жизненными интересами коренных людей. Противостоять этим силам, можно лишь опираясь на «центр тяжести», находящийся в нашей земле. Не западные имитации, не монархические вопли или троцкистский угар, а народ, впервые в мире завоевавший право строить жизнь в соответствии со своими представлениями – вот ось, вокруг которой должна возрождаться Россия. Надеемся, настоящая книга внесет в это дело свой посильный вклад.
Хороший историк подобен разведчику – чтобы найти зерно истины, надо перелопатить горы отвалов информации. К сожалению, в последние годы историки не утруждаются промывкой пустой руды. Они берут не просто готовую версию, а версию известную, широко укоренившуюся в народных массах, добавляют немного фактов, много своих домыслов и фантазий – и вот готова почти историческая книжка. И гонорар приятно шуршит в кармане. Такие произведения читаются легко. Но, когда переворачиваешь последнюю страницу, в голове остаётся одна пустота. Ведь все факты были известны ранее, нечему задержаться в сите мыслей.
Доктор исторических наук, профессор Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ Александр ПЫЖИКОВ творит другие книги. Он моет свою золотую руду во множестве рек и ручейков и находит поразительные откровения в, казалось бы, насквозь изученной теме ХХ века. Через его книги надо продираться, возвращаясь к уже прочитанному, удовлетворённо хмыкать, соглашаясь с автором, и/или громко спорить, пугая домашних. Но читать их надо, чтобы не стать тупым «квалифицированным потребителем», каковым планирует сделать нас наша горячо любимая власть.
Его книги имеют в хорошем смысле второе дно. Как пишет сам автор, «в 1983 году Ю. Андропов заметил, насколько мы не знаем страны, в которой живём, и призвал приложить все усилия для осознания нашего исторического пути. Без понимания прошлого излечение России от поразившего её цивилизационного недуга невозможно в принципе». Что же – будем лечиться.
Великая никонианская революция
Из советского курса школьной истории или из похода всем классом в Третьяковскую галерею многие помнят знаменитую картину Василия Сурикова «Боярыня Морозова». Несчастная боярыня да неистовый протопоп Аввакум, сожжённый со товарищи в крестьянском срубе в Пустозёрске, – вот и всё, что знали советские школьники о поистине революционных событиях в Русской православной церкви в середине XVII века. О так называемом Никонианском расколе.
Самый главный итог раскола, как и любой другой революции, в том, что не только властные, а в данном случае высшие церковные круги, разошлись на два противоположных лагеря, но по толще народной прошёл катастрофический разлом. Как справедливо заметил Александр Солженицын, «если б не раскол русской церкви XVII века, не было бы революции 17-го года».
«Реформа богослужения, принятая патриархом Никоном при мощной поддержке властей, вызвала небывалые волнения, чем-то напоминающие «смутное время» с польско-литовской интервенцией начала века. Изменения религиозного обихода по греческим образцам вызвали неприятие у значительной части населения. Простые русские люди, не отягощённые в отличие от верхов имперскими амбициями, отвергали навязывание подобных новшеств. Главная причина отторжения заключалась в том, что эти новшества расценивались как ущемление старины, попадающей под чуждую религиозную унификацию», – пишет в своей книге «Корни сталинского большевизма» Александр Пыжиков.
Сторонники прежней церкви (их стали называть старообрядцами) бежали на север, в Сибирь, в другие потайные места, куда не дотягивались царская власть и иерархи новой церкви.
А когда всё-таки их находили – то горели жгучим пламенем старообрядческие скиты с запертыми внутри мужчинами, женщинами, детьми малыми, крестившимися не тремя, а двумя перстами. Естественно, со словами: «Во славу Божию!» Понятно, что у выживших большой любви к официальной власти и церкви после таких «кострищ» было немного. Зато ненависти – хоть отбавляй.
«Осада Соловецкого монастыря, бунт на Волге Степана Разина, стрелецкая «хованщина» в Москве – всё это свидетельства борьбы, захлестнувшей Русь», – считает историк.
Добровольно-принудительное прощение
В 1716 г. Пётр I подписывает акт, устанавливающий запись и двойное налогообложение раскольников. Через четыре года своим высочайшим указом он фактически легализует их. Надо только записаться, признать себя, так сказать, «пятой колонной». Затея проваливается – в раскол записываются всего 191 тыс. человек, что явно ничтожно мало для огромной страны.
«Раскольничий мир прочно обосновывается в народных низах, стараясь минимизировать контакты со структурами империи. За непроницаемой для других завесой было удобнее поддерживать свой жизненный уклад, основанный на вере предков, а не на «Табели о рангах», – пишет Пыжиков.
Раскольники уходят «в подполье» и фактически перестают быть интересными для государственного аппарата. А в 1782 г. Екатерина II отменяет двойное налогообложение, тем самым ослабив учётные мероприятия. Ведь государство во все века интересовало только одно – сколько «шкур» можно содрать с простого человека. Нет дохода – нет человеческой единицы. Отныне в официальных данных на более чем 100 лет закрепилась цифра-миф, что старообрядцев осталось всего-навсего 2% от населения империи. Ничтожно малая величина в пределах статистической погрешности, на которую можно не обращать внимания.
Ничего не напоминает? Сегодня, как и двести с лишним лет назад, власть предпочитает не обращать внимание на недовольных, прикрываясь социологическими опросами о незначительности современных политических «раскольников». А выявленных, наверное, по привычке сжигает, но уже не на настоящих, а на «юридических кострах».
Внецерковное православие
Царские указы о фактическом признании старой веры подтолкнули раскольников к ещё большему расколу. Староверы разделились на два лагеря: поповцев и беспоповцев, которые называли себя «древлеправославные христиане иже священства не приемлющие». Первые имели свои церкви и монастыри, своих иерархов. И конечно, были учтены во множестве регистрационных государственных книг в виде пресловутых «двух процентов». Вторые же не имели ни того ни другого. И учёту, естественно, не поддавались.
«В народных слоях Нечернозёмного края России, Севера, Поволжья, Урала и Сибири прочно укоренились крупные ветви беспоповщины – поморцы, федосеевцы, спасовцы, филипповцы, бегуны-странники, часовенные и т.д. Отличаясь различными вероисповедальными оттенками, эти течения сходились только в одном: не имея никогда епископа, они категорически не принимали иерархии», – очень точно подмечает суть различия Пыжиков.
Они могли чисто формально числиться за РПЦ, когда нельзя было уклониться, исполняли церковные обряды, посещали службы, платили оброк. Исследователь Николай Белдыцкий в своей книге «В Парме. Очерки северной части Чердынского уезда» пишет: «Местные крестьяне слишком враждебно относятся к храму Божьему, а нас считают слугами антихриста. Ведь такой подлый здесь народ, что когда идут мимо храма, так отплёвываются. Некоторые из молодых решаются посетить храм, только чтобы высмотреть. Стоят в теплушке без всякого благоговения, а потом смеются. К духовным лицам относятся непочтительно и терпеть нас не могут. А на вопрос, что же у них за вера, отвечают: их вера христианская – лучше церковной».
Огромный пласт населения Российской империи, по оценкам некоторых экспертов – до 10–20 млн человек, спрятался в тени, непризнанный официальными светскими и церковными властями и практически недоступный учёным.
Купцы и пролетариат
Закрытые от мира старообрядческие общины были вынуждены опираться на собственные силы. Своеобразную идею «чучхе» по-русски. Дворяне гнушались мануфактурой, и её крепко взяли в свои мозолистые ладони старообрядцы. «Староверческая мысль обосновала и санкционировала позитивное отношение к торговле и производству, уравняв его с благим трудом земледельца. Иными словами, раскол постепенно превращался в хозяйственный механизм для обретения конфессиональной устойчивости», – констатирует Пыжиков.
Принцип староверов «твоя собственность есть собственность твоей веры» дал удивительный результат. О богатствах Выговской староверческой общины или Преображенской федосеевской в Москве ходили легенды. Практически все крупные купеческие династии: Третьяковы, Морозовы, Щукины, Мальцевы; вся так называемая Московская купеческая группа, которая имела фабрики, мануфактуры и предприятия во всей Центральной России и т.д., вышла из официально признанных старообрядцев – поповцев. Кстати, выражение «верное слово купеческое» – это от них, от тех купцов.
Впоследствии по множеству причин, главной из которых была ненависть к царской власти, ущемившей их финансовые интересы, они финансировали и фактически сотворили Февральскую капиталистическую революцию 1917 года.
Другим путём пошли беспоповцы. У них, по словам Пыжикова, была «чёткая социальная программа в том духе, в котором староверие всегда его и понимало: всё должно быть общественное, никто не должен владеть фабриками, газетами, пароходами, все должны трудиться, никто не должен умереть с голоду, но и не должно быть миллионеров – вот логика староверия. Беспоповство постепенно превращалось в удел мелкого бизнеса: мещане, ремесленники, рабочие, крестьяне».
Именно из них и формировался первый пролетариат, без которого узкая группа большевиков не смогла бы удержать брошенную в грязь, по словам Ленина, власть. Без него не смогла бы победить ни в Гражданской, ни в Великой Отечественной войнах.
Именно за этот пролетариат, который в массе своей вышел из «древлеправославных христиан иже священства не приемлющих», и произнёс в 1945 г. свой знаменитый тост Иосиф Сталин:
«Я, как представитель нашего Советского правительства, хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа, и прежде всего русского народа. Я пью прежде всего за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза. Я пью за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне и раньше заслужил звание, если хотите, руководящей силы нашего Советского Союза среди всех народов «нашей страны».
Никонианский раскол и Великая социалистическая революция
Напомним вкратце, о чём шла речь в первой статье. 400 лет назад в Русской православной церкви произошёл раскол, о котором Александр Солженицын сказал так: «Если б не раскол русской церкви XVII века, не было бы революции 17-го года». Главный его итог в том, что не только властные, а в данном случае высшие церковные круги, разошлись на два противоположных лагеря, но по толще народной прошёл катастрофический разлом. Сторонники неистового протопопа Аввакума, приверженцы веры отцов и дедов (их стали называть старообрядцами), от гонений бежали на север, в Сибирь, в другие потайные места, куда не дотягивались царская власть и иерархи новой церкви.
А когда всё-таки их находили – то горели жгучим пламенем старообрядческие скиты с запертыми внутри мужчинами, женщинами, детьми малыми, крестившимися не тремя, а двумя перстами. Естественно, со словами: «Во славу Божию!». Понятно, что у выживших большой любви к официальной власти и церкви после таких «кострищ» было немного. Зато ненависти – хоть отбавляй.
В конце концов указами Петра I и Екатерины II старообрядцев признают как факт, но призывают пройти перепись. Затея проваливается. «Раскольничий мир прочно обосновывается в народных низах, стараясь минимизировать контакты со структурами империи. За непроницаемой для других завесой было удобнее поддерживать свой жизненный уклад, основанный на вере предков, а не на Табели о рангах», – пишетАлександр Пыжиков.
Староверы разделились на два лагеря: поповцев и беспоповцев, которые называли себя «древлеправославные христиане иже священства не приемлющие». Крупные ветви беспоповщины – поморцы, федосеевцы, спасовцы, филипповцы, бегуны-странники, часовенные и т.д. Поповцы имели свои церкви и монастыри, своих иерархов. И конечно, были учтены во множестве регистрационных государственных книг. Вторые же не имели ни того, ни другого. И учёту, естественно, не поддавались.
В официальных данных закрепилась цифра-миф, что старообрядцев осталось всего-навсего 2% от населения империи. На самом деле, по оценкам некоторых экспертов, до10–20 миллионов человек спрятались в тени.
Поповцы, ставшие крупными купцами и промышленниками, практически профинансировали Февральскую революцию. Беспоповцы же были главной движущей силой революции Октябрьской – социалистической, пролетарской.
По словам Пыжикова, у беспоповцев была «чёткая социальная программа в том духе, в котором староверие всегда его и понимало: всё должно быть общественное, никто не должен владеть фабриками, газетами, пароходами, все должны трудиться, никто не должен умереть с голоду, но и не должно быть миллионеров – вот логика староверия. Беспоповство постепенно превращалось в удел мелкого бизнеса: мещане, ремесленники, рабочие, крестьяне».
Иноверцы в Октябре
Не секрет, что революцией 1917 года руководили в основном, скажем мягко, отнюдь не русские по национальности патриоты. Позднее они вошли в советское правительство, возглавили народные комиссариаты. И дело даже не в пресловутой «пятой графе». Дело в том, что большинство из них исповедовали и продвигали идею всемирной революции, всеобщего счастья, но сырьём для которой послужила бы бывшая Российская империя. То есть счастье и свобода для всего мира, но не для своей страны.
Большая часть партийной верхушки много лет до революции фактически была прописана за границей, где они скрывались от царской охранки. Кстати, именно тогда и появилась актуальная и сегодня хлёсткая фраза «С Темзы выдачи нет». Они оторвались от настоящей России, не знали и не понимали, что движет народными пролетарскими массами, которые на своих штыках и костях привели их к власти. Выдвинутые же из рабочей среды партийцы, в подавляющем числе из беспоповщины, за границей бывали очень редко, отбывая свои повинности перед самодержавием в тюрьмах и ссылках.
Кстати, как пишет лидер II Интернационала Карл Каутский, рабочий в России, «с восторгом воспринимавший революционное мышление, ибо оно лишь ярче и отчётливей выражало то, что он сам смутно чувствовал и предугадывал», пребывал в ожидании грядущей справедливой жизни. Пыжиков отмечает, что «Каутским хорошо схвачена внешняя сторона религиозного архетипа, настроенного на ожидание неминуемого царства справедливости или, иначе, «царства Божьего на земле». Эта идея давно бродила среди староверов-беспоповцев, которые не связывали жизненных перспектив с соответствующими буржуазными ценностями». Причём «царства Божьего» именно на территории России, а не во всём мире. Беспоповцы именно свою страну воспринимали как свою общину, а до остальных частей света им практически не было дела.
Таки образом в 20–30 годы прошлого века в уже состоявшемся Советском государстве сформировался многогранный идеологический конфликт между, скажем так, некоторой частью старой революционной гвардии, стремящейся к мировому мессианству, проповедующей идеи нэпа (одних кулаков и фабрикантов сменили на других), и преданными ей пролетариями – староверами-беспоповцами.
Внутрипартийный конфликт всё чаще стал прорываться наружу. Формировалась так называемая рабочая оппозиция, которая всё чаще и чаще спрашивала с партийных бонз за отход от истинного дела революции, как она его понимала. Надо отметить, что в то время рост численности низовых партийных кадров шёл за счёт чиновничества, интеллигенции, немногочисленных крестьян и рабочих. А уж на руководящие партийные посты рабочий класс практически не допускался. В ВКП(б) оставались только пролетарии с дореволюционным партийным стажем. Бой сторонникам нэпа, лоббистам иностранных концессий на российские земли (никого не напоминает?) Троцкому, Каменеву иЗиновьеву дать было некому. Тогда партию решили приблизить к народу. Были объявлены Ленинский и Октябрьский партийные призывы, которые значительно увеличили долю рабочих в партийной массе.
«Такое масштабное «орабочивание» ленинской партии обусловило существенные изменения в её идеологии. Ведь с национальной точки зрения она превращалась в русскую, поскольку пролетариат крупных предприятий формировался главным образом из русских. Пролетарское расширение ВКП(б) и дало старт кардинальному изменению идеологической доктрины, весьма далёкой от марксистской классики», – справедливо пишет в своей книге Александр Пыжиков. Именно на эти кадры в дальнейшем и будет опираться Сталин.
А я всего один из вас
Надо сказать, что среди видных большевиков, стоящих у истоков революционного движения, было немало выходцев из староверческой беспоповской среды. Самые известные из них, пожалуй: Михаил Калинин, Климент Ворошилов, Виктор Ногин,Николай Шверник, Александр Шляпников. Они конфликтовали со сторонниками западных, частнособственнических тенденций в партии, в основном иноверцами. Причём расхождения были принципиальными.
«Из староверческой психологии вырастала и установка на солидарное устройство экономики. Это значит, что не признаётся существование как богатых, так и бедных; и никто не должен ломать голову над тем, как он доживёт до конца месяца и чем будет кормить свою семью… Понять эту логику сегодня нелегко: её истоки лежат в области не прагматики, а веры, когда человек не считает возможным кичиться или удовлетворяться своим благополучием, видя бедственное положение других. Эта подлинная (социальная) вера выступала явным конкурентом традиционных религиозных взглядов, в конечном счёте оправдывающих индивидуальный успех. Именно отсюда берут истоки ненависть к разнообразным оттенкам религиозности и стремление к их тотальному искоренению», – чётко определяет суть конфликта Пыжиков.
На Западе, да и в самой России, не могли понять, откуда у русского мужика, взявшего вилы, такая ненависть к доминирующей православной церкви? А именно оттуда – из никонианского раскола, из костров, на которых горели староверы, из глубинного раскола на общинный и индивидуальный финансовый успех.
Царская статистика, которая отводила староверцам маргинальные 2% от общей численности населения, занижая ненавидящий их класс в 10–12 раз, высекла сама себя. Если миллион недовольных можно как-то усмирить, то 20 миллионов снесут на своём пути всех и вся, только поднеси фитиль к этой взрывоопасной смеси! Таким фитилём и послужили большевики с их лозунгами: «Свобода! Равенство! Братство!». А главное – «Землю крестьянам! Фабрики – рабочим!». Фактически это староверческие лозунги, понятые, принятые и воплощённые в жизнь многомиллионной народной толщей.
И Иосиф Сталин, как большой политик, прекрасно понимал это. «Партия становилась компактно русской, ибо пролетариат у станка главным образом формировался из русских. Если даже Сталин, предпринимая «ленинский призыв», просто рассчитывал на него как на будущую опору личной власти, он вскоре мог убедиться в том, какие далеко идущие социальные последствия это вызовет», – писал в своей работе «Идеология национал-большевизма» учёный и публицист Михаил Агурский.
События столетней давности, когда уведённой статистикой, но вооружённой реальными винтовками массой людей была сметена с карты мира казавшаяся вечной Российская империя, – это очень хороший повод задуматься и современным последователям царского учёта. Ведь их рисованные почти стопроцентные цифры поддержки фактически западного протестантского курса российского правительства, никуда не ушедшая, а спрятавшаяся в тень многовековая русская жажда справедливости вкупе с постоянно нищающим населением дают такую же гремучую смесь, как и 100 лет назад.
Вековая мина
– Александр Владимирович, вы согласны с мнением Александра Солженицына, что если бы не было церковного раскола в XVIIвеке, то не было бы и революции 1917 года?
– Очень точная формулировка. Ведь чем стала официальная Русская православная церковь (РПЦ) после этого раскола? Как сказал политолог Максим Шевченко, и я с ним полностью согласен, РПЦ превратилась в духовное сопровождение колониальной администрации династии Романовых, начиная с грекофила Алексея Михайловича. Оставив внешнюю оболочку и название, она полностью переродилась внутренне, духовно окормляя политику колонизаторов-царей. Недаром староверцы говорили: наша церковь православная, а ваша – денежная.
Фактически возникла новая церковь, которая была создана выходцами из украинской Киево-Могилянской коллегии (затем – академии). К концу XVII века в высшем составе архиереев РПЦ не осталось практически ни одного иерарха русской национальности. Все были украинцами, которые проводили согласованную политику по забвению именно русского священничества, русской православной традиции.
– А в чём разница?
– В украинской модели церкви, которая слизана с византийской, греческой основы, распространённой тогда на территории Малороссии, церковь, говоря сегодняшним языком, – это бизнес-структура, хозяйствующий субъект и всё, что из этого следует… В русской церковной традиции – это храм Божий. О бизнесе, выгоде речи идти не может.
Так что раскол XVII века – это не просто спор о том, креститься двумя или тремя перстами, это – мировоззренческий раскол. Раскол между «фирмой РПЦ», где торгуют требами, должностями, индульгенциями, и местом, где общаются с Богом. Кстати, продвижение этой церковной бизнес-модели началось до восшествия Романовых на трон. Эту идеологию продвигала украинско-польская группа во власти с Василия III, правда, опричнина нанесла по ней сильный удар, от которого этот клан оправился ценой смуты для России. Так вот эту религиозную бизнес-модель после раскола многие из простых русских не приняли, уйдя во внецерковное православие (названное беспоповщиной), посчитав, что официальная церковь стала местом опоганенным. И в 1917 году поддержали большевиков, громя храмы. Ведь это не было для них святым местом, это была просто лавка, где торговали верой.
Поэтому это не было ненавистью к православию, это – ненависть к тем внешним формам, воцарившимся на Руси. А в русском народе со времён раскола жила тоска по Церкви, тоска по той священной Церкви, которая утратила своё предназначение. Но русские не перестали быть православными.
– А как же кучка евреев-революционеров, которая натравила на РПЦ тёмный православный народ?
– Несколько миллионов неграмотных русских людей начитались еврея Маркса и пошли громить и жечь храмы? Я вас умоляю! Тут коренное мировоззренческое отторжение. РПЦ тогда, да и сейчас, говорила, что кто не посещает церковь, тот не русский. А в народных слоях всё наоборот – кто ходил в ту церковь, тот нерусь. Отношение к священнослужителям того времени хорошо известно на множестве примеров – читайте литературу.
Нестяжатели и иосифляне
– У беспоповцев-старообрядцев, при их отторжении церковных иерархов, были свои пастыри? Или они отвергали всё и всех?
– Конечно, это и Сергий Радонежский, и Нил Сорский. Широко известен предмет спора между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким. Первый призывал к нестяжанию богатств земных как отдельными священнослужителями, так и РПЦ в целом. «Лучше бедным помогать, чем церкви украшать», – говорит Нил Сорский. Иосиф Волоцкий считал, что чем богаче монастыри, чем больше у них сёл, лесов, пахотной земли, тем лучше. Как известно, Волоцкий спор выиграл. Мощи его хранятся в шикарно отреставрированном Иосифо-Волоцком монастыре. По благословению патриарха Кирилла Волоцкий объявлен покровителем православного предпринимательства и хозяйствования.
На месте скита Нила Сорского, по словам очевидцев, находится настоящий сумасшедший дом. Это, наверное, случайность, но глубоко символичная. Мол, если вы не принимаете церковь в рамках нашего бизнес-проекта, то вы просто ущербные или вообще не русские.
– Вы говорите о споре начала XVI века между нестяжателями и иосифлянами, а насколько актуально это сейчас!
– Так бизнес-проект РПЦ не остановился, а развивается в трогательном объединении с нынешней светской властью, исповедующей те же ценности.
Украинский патриархат ЦК КПСС
– Неужели РПЦ так, мягко скажем, не любили?
– Если взять Российскую империю до 1917 года, то никонианское православие имело опору только на Украине и в украинизированных южных областях империи. Там церковь имела крепкие позиции в народе. Кстати, там Красной армии, в основном состоящей из заводского пролетариата, белыми, которых поддерживало население, оказывалось наиболее ожесточённое сопротивление. Когда мы идём севернее и восточнее, то восприятие правящей церкви снижается.
Интересно также, что когда Сталин принял решение о восстановлении деятельности Церкви, то к 1948 году открылось 13 тысяч приходов. Из них 9 тысяч – на Украине. По 500 – в Молдавии и Белоруссии и 3 тысячи – на территории РСФСР и из них половина – на юге России. Фактически всё воспроизвелось вновь.
– Вы постоянно говорите «украинский патриархат», «украинская группа в ЦК КПСС» – они у вас источники развала всего и вся на Руси святой!
– Это два абсолютно разных психотипа восприятия базовых ценностей, которые сформировались за тысячи лет. Первый – украинский и южно-русский, сельского разлива, который я бы назвал «кулацким». Главная цель – забить доверху свой подпол, амбар и послать всех к чёрту, заботиться только о своём выводке. Отсюда и черты характера тех, кто пробился на самый верх. Будь то в бизнес-структуре церковной иерархии (признаваемый авторитет – Иосиф Волоцкий, а не Нил Сорский) или в партийной номенклатуре. Ведь именно когда к власти в ЦК КПСС пришёл Брежнев, втащив целую стаю всяких подгорных, кириленок, щёлоковых, фактически начался застой, сформировалась жажда «расфасовать» страну по личным карманам, а главное – передать собственность по наследству. Правда, ненадолго появился первый за многие столетия русский лидер Юрий Андропов. Он поставил цель – выдавить украинскую группу из верхов, но не успел. После его смерти власть благоразумно передали своему в доску Черненко. А символично добил Союз украинец Горбачёв, не забыв основать свой фонд.
Совершенно иной психотип – староверческий. Моё богатство – это богатство всей моей общины. Коллективизм – до самопожертвования. Ведь не только власти прессовали старообрядцев – сколько случаев самосожжения, чтобы не попасть под никонианское государство. Позже староверы осели на фабриках и заводах, из них сформировался костяк индустриального пролетариата России – ненавистного для капиталистов. Благодаря рабочему классу, вышедшему из староверческой общности, благодаря его поддержке, коллективному самопожертвованию большевики смогли победить в Гражданской, а затем и в Великой Отечественной войне. Разве станет «кулак», который думает только о своём «амбаре» да как обобрать ближнего, идти грудью на пулемёты?! Станет работать по 16 часов на эвакуированном в Сибирь заводе, когда пальцы пристывают к станку?! А потомки тех, кто выстоял, выдержав все гонения за веру, станут. Вот отсюда и тост Иосифа Сталина именно за русский народ! И суть тут в не фамилии или национальности, записанной в паспорте, суть в духовном стержне, который не могут вытравить уже четыреста лет.
Человек человеку?
– Что же пролетариат не защитил страну в 1991 году?
– А защищать было уже нечего. Советский проект был дискредитирован и умер ещё в конце 1970-х, необратимость тенденции к распаду, а точнее, разворовыванию страны была заложена кликой Брежнева. Царства Божия на земле, как мечтали после революции внецерковные православные русские, построить не удалось. Точнее – не дали. И никто уже не мог спасти страну.
В 1990-е годы произошла антропологическая катастрофа, человек потерял человеческий облик. Всё «кулацкое», как известная субстанция, всплыло на поверхность и ныне правит страной в открытую. Восстанавливаться из этой точки падения очень сложно. Но реально.
Китай вот скинул в 1911 году маньчжурскую династию Цинь и смог выкарабкаться из своего 300-летнего заключения, сделав ставку на объединение всех китайцев. Правда, маньчжур во власть больше не пускают. У нас пока только, так сказать, тренд объединения русских задан. А вот куда он приведёт, точнее, как его будут воплощать в жизнь – пока непонятно.
– Вы сказали – первый русский руководитель страны Андропов. Есть второй?
– Да, это нынешний Владимир Путин. Сравните его высказывания середины 2000-х годов и сегодня. Он эволюционирует. Сталин, кстати, тоже в начале пути не был сторонником «русской партии». А какие речи он произносил в защиту частной собственности! Они потом вычёркивались из всех собраний сочинений. Но государственное, властное чутьё сработало. Он сделал ставку на настоящую русскую веру и выиграл не только войну, но и страну.
– То есть проект «СССР-2» возможен?
– В том виде – нет. В новом – вопрос открытый. В духовном плане надо отвязать РПЦ и светскую власть от кулаческой психологии. Вернуться на путь, идущий от Нила Сорского, Сергея Радонежского и Серафима Саровского.
В социальном плане – жёстко ликвидировать безумное имущественное расслоение общества, которое русский народ никогда не примет. Вытравить культ индивидуального успеха, который на деле мало отличается от банального грабежа ближнего и слабого. Говорят, отмена результатов залоговых аукционов приведёт к нежелательным последствиям. Да всё наоборот – их сохранение уже привело в тупик и приведёт к потрясениям, скорее всего, кровавым.
Промышленной фабрикой мира, какой стал Китай, мы уже никогда не станем. Значит, надо стать мировой фундаментально-научной фабрикой. И не по липовым отчётам Херша или нынешнего Министерства образования и науки. Должен процветать культ общности, коллективизма в людях, а это невозможно без подлинного возрождения религиозности. Проще говоря, надо вновь стать единым народом. И начать это делать лучше всего только сверху…
Александр Пыжиков,
доктор исторических наук,
профессор Российской академии народного хозяйства
и государственной службы при Президенте России
Автор много лет занимался советским периодом отечественной истории: именно ему посвящены две крупные работы, вышедшие в начале 2000-х годов. Однако сегодня эти исследования нельзя признать удовлетворительными. Они выполнены в традиционном постсоветском стиле и немногое дают для ответа на вопрос о том, почему выжило и укрепилось советское государство. Углубление в документальный пласт той эпохи, конечно, позволяло уточнить какие-то детали и сюжеты, но не более того; уникальность советского проекта оставалась не проясненной. Ощущалась потребность в использовании новых подходов или, говоря иначе, требовалась иная «исследовательская» оптика. Постепенно приходило осознание того, что понять этот период, занимаясь исключительно лишь им самим невозможно. С другой стороны, становилось все более очевидным: если считать большевизм в советском исполнении производным от марксистского наследия, то это означало бы ограничиваться лишь внешней стороной дела. Такое изучение советского феномена можно назвать поверхностным, не отражающим глубинные процессы, разворачивавшиеся в нашей истории.
Именно поэтому автор решил непосредственно обратиться к их исследованию, пытаясь выявить корни бурного XX века. Данная книга «родилась» не на пустом месте. В 2013 году в свет вышел труд «Грани русского раскола: заметки о нашей истории», получивший различные отклики. Конечно, затронутые там вопросы, а точнее сам исследовательский ракурс, оказались неожиданным для многих, кто интересуется отечественной историей. В качестве стрежня российской истории, книга предложила рассматривать старообрядчество – явление, идущее из глубин русского народа и сказавшееся на судьбах нашего отечества. Однако в общественном сознании глубоко укорено восприятие староверия как патриархальных остатков, далеких от реальной жизни. Исторический интерес к теме поддерживает лишь небольшой круг людей, популяризирующих этнографическую, филологическую и краеведческую тематику. Этим уже многие десятилетия изучение многообразной конфессиональной общности пока и ограничивается. Увидеть место староверия в отечественной истории по-прежнему препятствует и дореволюционная статистика: абсолютно не отражая действительности, она поддерживает отношение к старообрядчеству как к сугубо маргинальному явлению. Преодолеть данное «научное» наследие стало нашей практической целью. Это открывало путь к объяснению российского XX века, прошедшего под знаком большевизма.
Перед читателем книга, которая настраивает на осознание того, что произошедшее с нашей страной в прошлом столетии стало не следствием чьего-то провидения, а результатом действия сил, подспудно тлевших в толще народных слоев. Их стремительное высвобождение и вызвало к жизни невиданный в истории человечества советский проект. Иными словами, родословная той эпохи впервые выводится здесь из староверческих корней, так и не вырванных из глубин русского народа. Такой взгляд, избавляя старообрядчество от «печати» маргинальности, презентует его в качестве фактора, определившего ход отечественной истории недавнего прошлого. Сделаем важное замечание: применительно к советскому периоду речь пойдет не о практикующих староверах или никонианах (чего некоторые упорно не желают понять), а о выходцах из той или иной среды, обретших новое – уже нерелигиозное качество. Безусловно, реалии революционного движения, а затем и коммунистической партии лишают смысла разговоры о какой-либо конфессиональной идентификации. Однако также верно и другое: в ту пору атеистами не рождались, а значит, представители народа несли в себе черты тех религиозно-психологических архетипов, которые закладывались на этапе личностного формирования и в дальнейшем определяли поведенческую модель. Учет данного обстоятельства обязателен для правильного восприятия идеи данной книги.
В ней содержится попытка обосновать понятие «внецерковного православия» (беспоповства), отразившего качественные сдвиги в русском религиозном сознании после церковного раскола второй половины XVII века. Эта неожиданная новация, по нашему мнению, помогает лучше описать процессы, протекавшие в народной среде, во многом так и не принявшей навязанной сверху церковной реформы. Любопытно также и то, в каких социальных группах наиболее ярко выразилась русская беспоповская традиция. Именно в этой связи предпринято выяснение конфессионального «лица» российского пролетариата – с середины 20-х годов основного источника резкого расширения ВКП(б). Для подкрепления выдвинутых идей к исследованию широко привлечены произведения советской литературы. Профессиональные историки, как известно, не уделяют большого внимания писательским трудам, а между тем именно острый художественный взгляд фиксирует важные детали, не отраженные в документах. Мы решили обратиться к некоторым основательно забытым произведениям, чтобы узнать, насколько в них отражена старообрядческая ментальность уже в новой действительности. Интересны страницы о том, как менялась большевистская партия, как под старой вывеской пестовалась новая патриотическая доктрина, кто становился ее носителем, а также взглянуть на партийно-государственную элиту как на выходцев из разных конфессиональных общностей.
Эту работу можно рассматривать еще и как шаг в выполнении одной важной задачи. Ее в свое время предельно четко сформулировал советский лидер Ю. В. Андропов. В 1983 году он заметил, насколько мы не знаем страны, в которой живем, и призвал приложить все усилия для осознания нашего исторического пути. В этом заключалось своего рода завещание Юрия Владимировича, адресованного нам. Сегодня по прошествии десятилетий, глядя на то, что произошло с нашей страной еще явственнее чувствуется: без понимания прошлого излечение России от поразившего ее цивилизационного недуга невозможно в принципе.
Уверен, что наша работа станет отправной точкой для дальнейших размышлений и не оставит читателя равнодушным.
Глава 1. Внецерковное православие русского народа: к постановке проблемы
Название главы, открывающей книгу, у многих вызовет недоумение. О каком собственно внецерковном православии может идти речь? Каждому хорошо известно: распространение русского православия происходило в церковных формах и неразрывно связано исключительно с ними. Если сказать иначе, то вне церковной традиции никакого православия никогда не было и быть не могло. Конечно, на разных этапах исторического пути России, начиная с периода после монгольского завоевания, неизбежно возникали и существовали различные религиозные движения. Их описание достаточно полно представлено в литературе. Эти ереси, подвергавшие сомнению церковную доктрину, подпитывались чуждыми религиозными источниками и неизменно рассматривались в качестве отклонений, утративших связь с истинной религией русского народа. С этой точки зрения разговор о существовании православия вне церкви представляется лишенным какого-либо смысла. Причем оторвавшихся от церковно-православных форм, РПЦ даже отказывалась идентифицировать в качестве этнических русских.
Вне всякого сомнения, данный взгляд имеет глубокие исторические корни. Само становление Московского государства, формирование русского социума происходило на базе широкого религиозно-общественного движения, неотъемлемой частью которого являлась православная церковь. Как справедливо замечено, в те далекие времена национальная консолидация, религиозная по своему характеру, осуществлялась «не во имя совместной защиты своих частных интересов и даже не во имя защиты своего строго ограниченного этноса, ведь он еще не сложился». Люди «объединялись во имя защиты христианского начала, поскольку именно это было на тот момент единственным основанием позволявшим отличать «своих» от «чужих» . Русское православие, а не геополитические причины, экономические интересы и уж тем более не повышенная захватническая агрессивность московских князей, стало фундаментом возвышения Северо-Восточной Руси в XIV веке и затем образования огромного по территории государства .
О революции и Сталине написано многое, но в данной работе автор предлагает по-новому посмотреть на нашу историю. В основе книги – взгляд на различие ленинского и сталинского большевизма. Эти два течения имели разные истоки, социальную базу, идейные устремления. Не будет преувеличением сказать, что объединяла их только внешняя «вывеска» и набор общих лозунгов, чем во многом и ограничивается их схожесть. Понимание этого обстоятельства открывает новые горизонты не только с научной, но и с практической точки зрения. Позволяет более глубоко осмыслить бурные события отечественного XX века. Книга будет интересна всем, кому не безразлична история своей страны.
Из серии: Книга о Сталине
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Корни сталинского большевизма (А. В. Пыжиков, 2015) предоставлен нашим книжным партнёром - компанией ЛитРес .
Глава 3. Бунт выходцев из староверия в РКП(б) (1920 – 1922 гг.)
Аормирование большевистской партии неизменно привлекает внимание исторической науки. Советскими историками партийное строительство изображалось как победоносное низвержение всех, кто по тем или иным причинам противился ленинским предписаниям. На этой логике построен монументальный «Краткий курс истории ВКП(б)». Рабочее движение с одной стороны, и марксистские кружки, привившие русскому пролетариату правильное социалистическое сознание, с другой. На этих идеологических и социальных опорах креп в дореволюционный период большевизм, бросивший вызов буржуазному миру.
На самом деле процесс создания партии был полон внутренних противоречий и имел не много общего с идиллией «Краткого курса». Расклад сил в то время определяли два центра, сложившиеся к 1905 году – ко времени проведения III съезда РСДРП(б). В первый центр входили представители революционной интеллигенции, литераторы, большую часть времени проводившие в Европе, т. е. в эмиграции. Напомним, именно эта публика преобладала на II съезде, заседавшем в Брюсселе-Лондоне в 1903 году. Подкованная в вопросах теории, с Россией она была связана «весьма слабыми узами». В то же время в партии все громче заявляли о себе руководители комитетов, нелегально возникавших в различных российских регионах. Их появление на III съезде существенно преобразило внутрипартийный ландшафт. Эти практики в отличие от интеллигентов-эмигрантов непосредственно взаимодействовали с пролетарской средой, и отсюда проистекало сознание их собственной значимости в революционном движении. Как вспоминала Н. К. Крупская:
«комитетчик был обычно человеком довольно самоуверенным… никакого внутрипартийного демократизма не признавал: провалы одни от этого демократизма только получаются, с движением и так мы связаны. Комитетчик всегда внутренне презирал заграницу, которая-де с жиру бесится и склоки устраивает: посадить бы их в русские условия».
Руководители комитетов, страстно желавшие «обуздания» заграницы, заявляли, что «во главе оппозиции при расколах всегда стояли интеллигенты». Заметим, что наличие в партии двух этих центров стало своего рода отправной точкой для зарубежных историографов. Они подробно прослеживали различия между их представителями: по партстажу, образованию, национальности. В частности, среди группы интеллигентов преобладали лица неславянского происхождения – 70 %, тогда как в составе комитетчиков этот показатель не превышал 45 %, да и образовательный их уровень оказался несравненно ниже. Как считают западные ученые, эти различия обусловили в партии глубокие расхождения, в 1920-х годах переросшие в открытый политический раскол.
На III съезде схватка между этими силами развернулась по рабочему вопросу, точнее, по вопросу привлечения рабочих в партийные ряды. Эта проблема была действительно крайне актуальной, поскольку в партии, во всеуслышание объявленной пролетарской, присутствие самих рабочих было редкостью. На съездах, которые проходили в Европе, среди делегатов не бывало ни одного сколько-нибудь заметного пролетария. Такая же ситуация наблюдалась и в местных организациях РСДРП(б). Даже когда в апреле 1905 года арестовали часть активистов петербургского партийного комитета, среди задержанных оказалось 29 студентов (или бывших студентов), восемь мещан, одна дочь священника, одна – действительного статского советника, и только шестеро были из крестьянского сословия, т. е. рабочие. Недостаточную вовлеченность пролетариев на партийную орбиту руководители комитетов объясняли слабой идейной подготовленностью рабочих, что затрудняло их использование в пропагандистской деятельности. Они призывали не переоценивать психологию русского пролетариата, «как будто рабочие сами по себе могут быть сознательными социал-демократами». В результате, как справедливо заметила Н. К. Крупская, «токи, по которым шла партийная работа, и самодеятельность рабочих, как-то не смыкались». Такая ситуация вызывала крайнюю обеспокоенность В. И. Ленина, который наотрез отказывался воспринимать жалобы на отсутствие годных пролетариев для работы на местах. На III съезде вождь решительно потребовал наладить взаимодействие с трудовыми массами. Он утверждал: если в комитеты не вводили рабочих, то только по одной причине – «не умели выбрать подходящих людей», а это в первую очередь «есть не только педагогическая, но и политическая задача». Ленин предложил переорганизовать значительное число местных организаций, пополнив их состав в таком соотношении: на двух интеллигентов восемь рабочих. Чтобы это осуществить, следовало не слишком завышать критерии отбора рабочих представителей. Ведь интеллигенты считались достаточно подготовленными даже после беглого знакомства с «Эрфуртской программой» и прочтения нескольких номеров «Искры»; рабочие же обладают подлинным классовым инстинктом, а потому и при небольших политических навыках «довольно скоро делаются выдержанными социал- демократами».
Дискуссия, имевшая место на III съезде и, в первую очередь, революционное обострение конца 1905 года сделали свое дело: в партийные ряды влились рабочие элементы. В 1907 году на V лондонском съезде (самом крупном за дореволюционный период) уже присутствовал целый ряд революционеров пролетарского происхождения, прибывших из России. Теперь партия в какой-то степени могла оправдать свое название – рабочая. Конечно новоиспеченные большевики не могли претендовать на сколько-нибудь значимые посты в партийных структурах. В силу низкого образовательного уровня они не принимали заметного участия в дебатах о путях развертывания революции, в которые с головой окунались лидеры и их приближенные. На это в ходе съезда указывал меньшевик П. Б. Аксельрод, пропагандировавший проведение рабочего съезда. Принятых в партию пролетариев он называл
«чем-то вроде сословия плебеев, между тем как интеллигенция играет роль аристократии, сословия патрициев, опекающего плебейские низы от всяких тлетворных влияний извне».
Эта оценка представляется вполне справедливой; в дальнейшем пути «большевистской массовки» не часто пересекались с партийным истеблишментом, представители которого подолгу проживали заграницей и вращались в кругах европейских социалистов. Рабочие-партийцы редко покидали пределы России, действуя в составе местных организаций и принимая на себя груз и опасности нелегальной работы. И, разумеется, в конфликте внутри РСДРП между интеллигентами-эмигрантами и руководителями-комитетчиками они оказывались на стороне последних. Да и в целом впечатление от социал-демократических эмигрантских кругов складывалось не самое лучшее. Как метко заметил познакомившийся с ними Гапон, все они напоминают «насвистанных снегирей, обуянных духом гордыни». Жизненные предпочтения революционеров-интеллигентов, преимущественно неславянского происхождения, слабо соотносились с менталитетом и опытом русских рабочих.
Как следует из предыдущей главы, исследовательская новация данной работы состоит во взгляде на русского рабочего прежде всего как на продукт старообрядческой, преимущественно беспоповской, общности. Согласно этому подходу, большевистская партия, объявившая себя истинным выразителем пролетарских интересов по сути распахивала объятья рабочему не столько в классическом марксистском понимании, сколько сформировавшемуся в конкретной религиозно-мировоззренческой среде. Безусловно, вхождение в социал-демократическое движение не предполагало какой- либо конфессиональной идентификации; более того, обязательными были сугубо атеистические мотивы. Однако также верно и другое: в ту пору атеистами не рождались, а значит, представители народа несли в себе черты тех религиозно-психологических архетипов, которые закладывались на этапе личностного формирования и в дальнейшем определяли специфику отечественного рабочего. Как подметил лидер II Интернационала Карл Каутский, значительной части русского пролетариата свойственна некая особая воодушевленность или, иначе говоря, революционная романтика. Рабочий в России, «с восторгом воспринимавший революционное мышление, ибо оно лишь ярче и отчетливее выражало то, что он сам смутно чувствовал и предугадывал», пребывал в ожидании грядущей справедливой жизни. Это заметно отличало его от американского и вообще западного пролетариата, который руководствовался исключительно прагматикой и духом здравой политики, занимался лишь ближайшим и достижимым, не грезя о светлом будущем.
Каутским хорошо схвачена внешняя сторона религиозного архетипа, настроенного на ожидание неминуемого царства справедливости или, иначе, «царства божьего на земле». Эта идея давно бродила среди староверов-беспоповцев, которые не связывали жизненных перспектив с соответствующими буржуазными ценностями. Неудивительно, что кое-кто из них постепенно начал интересоваться взглядами большевиков, ратовавших за решительное разрушение старого мира. Здесь нужно учитывать одно важное обстоятельство: в организационном смысле беспоповские толки представляли собой весьма аморфную среду. При этом отношения между ними на религиозной почве были довольно враждебными, так как каждый считал свое согласие истинным, другие же – неполноценными; общей для всех являлась лишь ненависть к никонианскому государству и господствовавшей церкви. Однако этот пестрый беспоповский ландшафт постепенно обретал идейно-организационную платформу, где стали возможными объединительные тенденции. Такой внешней платформой и выступила большевистская партия.
Вообще в дореволюционные годы в большевистской партии преобладали представители национальных меньшинств, которых свела вместе ненависть к царской России. Об этом свидетельствуют материалы 41–42 томов Энциклопедического словаря Гранат, составленных в 1925–1926 годах. В них содержатся сведения о 245-ти большевистских лидерах и активистах с дореволюционным стажем. Из них более 2/3 относятся к представителям различных национальностей, находившихся ранее под скипетром Российской империи. При этом из числа партийцев русского происхождения (из оставшихся 30 %) лишь половина (15 %) – рабоче-крестьянского происхождения. Иными словами, кадров староверческого происхождения в большевистских рядах той поры насчитывалось совсем немного. Больше они присутствовали в лице так называемых «купчиков» – детей среднего и мелкого, главным образом провинциального, купечества. Ряд отпрысков из этого сословия активно влились в жизнь местных организаций РСДРП.
Например, известный Андрей Бубнов, большевик с 1903 года, ввиду неблагонадежности отчисленный с четвертого курса Московского сельскохозяйственного института (ныне Тимирязевская академия), арестовывался в общей сложности 13 раз. Бубнов происходил из крепкой купеческой семьи: его отец управлял текстильной фабрикой своего дяди в Иваново-Вознесенске, а затем заведовал управой в Городской думе при главе П. Н. Дербеневе, будучи правой рукой этого текстильного магната края. Однако сын не пошел по стопам отца, выбрав карьеру агента ЦК РСДРП по Центральному промышленному району.
Купеческий отпрыск Виктор Тихомирнов был активным работником нелегального Казанского комитета. Именно он втянул в партийные ряды сына мелкого купчика из Вятки В. М. Молотова, добравшегося после революции до большевистского Олимпа. Кстати, В. Тихомирнов сыграл большую роль в создании газеты «Правда». В 1911 году, после очередного ареста и двухлетней ссылки, он посетил заграницей Ленина и передал наследство своего отца на издание партийного органа. В редакцию от Тихомирнова вошел его друг Молотов, а со стороны ЦК – И. В. Сталин. Так состоялось их столь много обещавшее знакомство. Сам Тихомирнов после революции стал членом Наркомата внутренних дел, но его карьеру в 1919 году прервала смерть от тифа.
Рабочие, как отмечалось выше, начали вступать в партию с 1905 года. Большинство из них были выходцами из староверческой (преимущественно пролетарской) среды – как, например, знаменитый Михаил Калинин, уроженец села Верхняя Троица Тверской губернии (район Кимры – известное старообрядческое место). Из воспоминаний его родной сестры видно, что их семья всегда старалась держаться подальше от господствующей церкви. Местный поп укорял отца будущего «президента» советского государства за то, что тот под разными предлогами годами уклоняется от посещения храма. Сам Калинин, будучи токарем на Путиловском заводе, вместе с другими рабочими отверг предложение администрации вносить один процент заработка на строительство церкви на территории предприятия. После революции, уже находясь на посту председателя ВЦИК, Калинин неизменно демонстрировал расположение к своему прошлому. Так, писателю Ф. Гладкову (тех же конфессиональных корней) он советовал написать книгу о юности, о староверах – «непримиримых бунтарях», которые «упорно боролись с попами и полицией». Художнику Н. Денисовскому рассказывал, как в молодости подолгу простаивал у картины Сурикова «Боярыня Морозова», «заряжаясь» протестным духом. В ходе поездок на родину Калинин наставлял своих земляков бережно хранить память о Михаиле Тверском, сложившем голову за родную Русь в борьбе против татар; выступал за розыски иконы этого князя предположительно кисти Андрея Рублева. Согласимся: эти сведения диссонируют с интеллигентским интернационализмом ленинской гвардии большевиков.
Вспомним и еще одного слесаря, трудившегося на различных украинских заводах – Климента Ворошилова. Будущий известный деятель партии родился на берегу реки Северный Донец, однако украинцем он не был и таковым себя никогда не считал. Из мемуаров Ворошилова следует, что в эти места еще при Петре I после неудачного бунта против царских властей была отселена часть стрельцов с семьями. А как хорошо известно, именно эти круги придерживались старой веры и неоднократно выступали против никоновских реформ. Ворошилов с восхищением пишет о тех бунтарях, головы которых… «торчали на крепостных стенах в разных местах Москвы». Их потомки, принадлежность к которым он ясно чувствовал, бережно хранили русскую культуру, уклад жизни и традиции, разговаривали только на родном языке, а «женщины – прямо царевны из русских сказок». С коренным украинским населением эти выходцы из России так никогда и не смешались. С особой гордостью пишет Ворошилов о восстании Кондратия Булавина:
«Этот народный герой рос и набирался сил и стал ярым защитником бедноты на той же самой земле, где протекало и мое детство».
Рассказывает он и о руководителях восстания, сведения о которых сохранились до наших дней. И действительно, среди перечисленных им фамилий в подавляющем большинстве значатся русские. Русские поселения находились на малопригодном для земледелия участке (потому здесь и не было украинских сел). Прокормить эта почва не могла, и многие жители подавались за заработком на предприятия Донбасского региона. Там и начался революционный путь одного из будущих руководителей большевистской партии.
Известный деятель революционного движения Виктор Ногин также вышел из староверческой общности. Его отец в течение 25 лет проработал на мануфактуре Викулы Морозова; он любил рассказывать об этой купеческой династии, которую, как старовер, неплохо знал. Виктора подростком пристроили красильщиком на текстильную фабрику Арсения Морозова в Богородске, а затем юноша перебрался на такое же предприятие в Петербург. В социал-демократическом движении он начинал агентом «Искры». После революции стал одним из руководителей Высшего совета народного хозяйства, заведовал текстильной отраслью страны, причем принял на работу сына своего бывшего хозяина (Арсения Морозова) Сергея.
Еще один представитель староверческой среды – Николай Шверник. На самом деле его фамилия Шверников: у отца обнаружилась путаница в метрических данных, отразившаяся затем и в документах. Подобные недочеты характерны прежде всего для старообрядцев, не желавших своевременно регистрировать метрические записи в гражданской и духовной администрации (с этим мы столкнемся еще не раз). Отец будущего видного большевика работал на питерских фабриках, мать Глафира Шершинина была ткачихой. Сам Николай Шверник с 1902 по 1910 год трудился токарем на петербургском электротехническом заводе Дюфлона. Рабочий контингент этого предприятия состоял из таких же русских, как Шверник, и эстонцев, адаптированных к промышленному производству. Любопытно, что многих русских рабочих звали по кличкам, потому как фамилии их оставались неизвестными. Этих пролетариев уважали, обращались к ним за советом по всяким житейским вопросам. Один из них, Павел Нилович по прозвищу Вычитал (так как выделялся начитанностью), и стал наставником юного Шверника, приобщив его к социал-демократическому движению. После революции Шверник руководил советскими профсоюзами, а после смерти Калинина стал председателем Верховного совета СССР.
М. И. Калинин, К. Е. Ворошилов, В. П. Ногин, Н. М. Шверник – известные фигуры в большевистских кругах; о других рабочих-партийцах староверческого происхождения мы сегодня знаем немного. Однако известно, что, будучи в рядах социал-демократии, они становились притягательной силой для вновь поступавших на заводы и фабрики. Например, один из будущих руководителей партии Андрей Андреев родился в деревне под Смоленском, не в староверческой среде. Но оказавшись двенадцатилетним подростком в староверческом Рогожско-Симоновском районе Москвы на заводе «Динамо», он сразу попал под влияние рабочих-большевиков с простыми русскими фамилиями: Шеблыгин, Белкин, Стернин и др. В 1914 году благодаря их же связям (они снабдили его адресами) он переехал в Петербург, поступив на Путиловский завод. А. А. Андреев высказывал огромную признательность этим людям, благодаря которым прошел большую жизненную школу и получил необходимую революционную закалку. Как видно, его личностное становление прошло в соответствующем формате, что ярко проявилось уже в советский период.
Все дореволюционные годы эти рабочие кадры оставались на партийной периферии. После победы Октябрьской революции партия, частью пребывавшая в эмиграции, а частью – на полуподпольном положении, превратилась в правящую. Это обстоятельство изменило многое, однако реальный внутрипартийный вес тех, кто ранее составлял рабочую массовку, возрос незначительно. Из рабочих один лишь А. Г. Шляпников в первом большевистском правительстве ненадолго получил пост министра труда, но вскоре его сменил В. В. Шмит (немец по национальности). Все более или менее значимые государственные должности были распределены между интеллигентами и комитетчиками, наиболее приспособленными, как считалось, к руководящей работе. В результате противоречия между ними и пролетарскими элементами, всегда тлевшие в глубине, начали выходить наружу. В новых условиях партийцы дореволюционного рабочего призыва не стали довольствоваться ролью статистов и предъявили претензии на кардинальный пересмотр своих позиций. Правда, в годы Гражданской войны коммунисты-рабочие еще не определяли содержание оппозиционных выпадов против партийно-государственного руководства. Известные в историографии оппозиции (военная 1919 года и демократического централизма 1920-го) вобрали в себя разноликие партийные силы. Самая значительная военная оппозиция была наиболее близка пролетарскому контингенту, на плечи которого легли основные тяготы войны. Она выступала за отстранение от командования Красной армией бывших царских офицеров, чье присутствие исчислялось уже десятками тысяч. По оценкам специалистов, из 200 тыс. царских генералов и офицеров около 30 % вошли в Красную армию. Во многом благодаря их усилиям была проведена реорганизация разрозненных красных отрядов, превратившая полупартизанские соединения в регулярную армию под единым командованием. Это сразу позволило достигнуть заметных успехов и добиться устойчивости фронта, поэтому VIII съезд партии ставил дееспособность армии в прямую зависимость от количества привлеченных военных специалистов. Однако такое строительство вооруженных сил вызывало открытое раздражение в партийных рядах. Утверждалось, что все эти офицеры – те же белогвардейцы, что полным ходом идет восстановление старой армии. Все это было весьма созвучно антиинтеллигентским настроениям русского рабочего, которому бывший царский военспец казался крайне сомнительной фигурой. Правда, схожий настрой проявляли в партии и другие леворадикальные слои, поэтому выделить из этого хора голосов чисто пролетарские довольно трудно.
На политическую авансцену в качестве самостоятельной силы рабочие-коммунисты выходят сразу по завершении Гражданской войны, когда решалось, кто будет определять хозяйственную жизнь страны? Этот известный эпизод 1920–1922 годов связан с возникновением в партии «рабочей оппозиции» и «рабочей группы». Правда, нельзя сказать, что исследователи проявляли большой интерес к этим событиям, буквально потрясшим большевистские круги. Они рассматриваются лишь в качестве очередной из так называемых малых оппозиций, существовавших до оформления в конце 1923 года троцкистского течения. По нашему же мнению, это далеко не проходное явление: ведь бунт в партийных рядах, повлекший за собой кризис верхов, был инициирован не какой-либо интеллигентской группировкой, а как раз теми, кто неизменно провозглашался главной опорой новой власти. Тем более, что «рабочая оппозиция» выросла из профсоюзов – массовой организации, на которую делала ставку немногочисленная партия. Не случайно, к разгону Учредительного собрания 5 января 1918 года приурочили открытие Первого съезда профсоюзов, где присутствовали многие большевистские лидеры. Этот факт должен символизировать, что лучшая часть России представлена именно здесь на съезде, а не на только что разогнанном Учредительном форуме. Центральное место в профсистеме принадлежало двум отраслевым организациям: металлистов и текстильщиков. В годы Гражданской войны в них числилась половина всех зарегистрированных членов движения, а другая была распылена между разрозненными мелкими союзами: пищевики, строители, швейники, печатники, торговые служащие и др.
Именно профдвижение, а точнее крупные индустриальные союзы, внесли решающий вклад в победу советской власти. Не будет преувеличением сказать, что победа в Гражданской войне во многом их прямая заслуга. Так, только за 1919 год силами ВЦСПС проведено три мобилизационных кампании: 10 %-ая апрельская, и по декрету в июле. Профсоюзы фактически выполняли функции «военного штаба». Направляемые ими на фронт рабочие кадры становились стержнем, вокруг которого выстраивались части Красной армии. В тоже время белогвардейские соединения старались не привлекать в свои ряды пролетарский элемент, считавшийся здесь крайне ненадежным. Кроме того, на рабочие профсоюзы в военных условиях лег груз продовольственного снабжения городов и предприятий. Профсоюзы «сколачивали» так называемые продотряды, занимавшиеся, как известно, реквизицией хлеба. Весьма показательна география их формирования, судя по которой подавляющую часть этих подразделений дали промышленные регионы. Так, из действовавших 779 отрядов – 78 состояли из рабочих Москвы, 67 – Петрограда, 94 – из Московской губернии, 80 – из Владимирской, 61 – из Иваново- Вознесенской, 44 – из Пермской,41 – из Тверской, 32 – из Костромской, 32 – из Нижегородской, 25 – из Олонецкой, 22 – из Ярославской, 12 – из Архангельской др. Тогда как на долю Витебской губернии приходилось лишь 5 отрядов, Тамбовской -5, Астраханской – 5, Орловской – 4, Полтавской – 3, Брянской – 3, Гомельской – 1, Курской – 1 и т. д. Если посмотреть на эти данные с конфессиональных позиций, то они зримо отражают противостояние северных (с сильным присутствием староверия) и южных регионов (с преобладанием никониан).
Ленин был весьма точен, когда говорил, «что профессиональные союзы не только ведомства, а источник, из которого берется вся наша власть». И вот теперь с этим источником возникли серьезные проблемы. Их и выразила «рабочая оппозиция», на которую следует взглянуть с неожиданной для историографии стороны. Выше было сказано о коммунистах- рабочих, как о выходцах преимущественно из старообрядческой среды. Это наблюдение подтверждает и знакомство с лидерами «рабочей оппозиции», начинавшими трудовой путь на российских промышленных предприятиях.
Начнем с упомянутого Александра Шляпникова. Он родился в семье потомственного горнорабочего в г. Муроме Владимирской губернии; его родители принадлежали к поморскому старообрядческому согласию. После революции Шляпников затруднялся называть точную дату своего рождения (принято указывать 1885 год), объясняя это тем, что староверы избегали записывать своих детей в метрические книги. К тому же возраст подростков обычно завышали, чтобы облегчить им трудоустройство на производстве. А. Г. Шляпников стал заметной фигурой в партии, в период Первой мировой войны возглавлял Русское бюро ЦК РСДРП (б), а затем недолгое время был министром труда.
Другим лидером оппозиции стал Сергей Медведев, уроженец Московской губернии, выходец из федосеевского согласия. По связям своих единоверцев в 13-летнем возрасте поступил на Обуховский завод в окрестностях Петербурга, участвовал в знаменитой «обуховской обороне» 1901 года, когда 150–200 федосеевцев в ходе забастовки оказали упорное сопротивление полиции, переросшее в массовые беспорядки. После революции С. П. Медведев входил в руководство ЦК союза металлистов, был делегатом ряда партийных съездов.
Еще одно заметное лицо в «рабочей оппозиции» – Ефим Игнатов из д. Латынино Тарусского уезда Калужской губернии. Эта местность входит в знаменитый куст, плотно заселенный старообрядцами и примыкающий к г. Боровску – месту заточения боярыни Морозовой, культовой фигуры староверия (ныне Тарусский район входит в Тульскую область). Е. Н. Игнатов – член РСДРП(б) с 1912 года, участник партийных съездов – имел большой вес в Московском совете и столичной парторганизации.
Александр Киселев родился в рабочей семье в старообрядческом селе близ г. Иваново-Вознесенка. Накануне завершения учебы Александра в церковно-приходской школе местный священник, оценив способности подростка, предложил направить его в духовную семинарию, однако отец решительно не допустил этого. И с 14 лет Киселев начал трудиться слесарем на Куваевской мануфактуре; в 1914 году вступил в партию, выезжал за границу для встречи с Лениным, побывал в ссылке; после революции избирался главой профсоюза горнорабочих, был членом Президиума ВЦИКа, затем многолетним секретарем этого органа власти. Делегат ряда партийных съездов, начиная с шестого.
Пожалуй, наиболее скандальная фигура в этом ряду – Гаврила Мясников, родившийся в известном староверческом центре г. Чистополе Казанской губернии. В юном возрасте он начал трудиться на Мотовилихинском заводе на Урале, принадлежал к часовенному согласию. Одно время возглавлял Пермский губернский комитет партии, являлся членом ВЦИКа. Интересно, что в воспоминаниях Мясникова о заводских поселках, где протекала его юность, ничего не говорится о церквах, зато упоминается часовня на горе Вышка – как место сбора рабочих по различным поводам. Напомним: Г. И. Мясников вместе с мотовилихинскими рабочими участвовал в расстреле вел. кн. Михаила Александровича – младшего брата Николая II, считая это актом возмездия за годы каторги и ссылок. Причем действовали они исключительно по своей инициативе, вопреки предписанию Ленина и Свердлова снять с царского родственника надзор и не считать его контрреволюционером. Весьма показательна на это реакция Мясникова:
«Ну, допустим, что Ленин может поддаться чуждому влиянию. Допустим, знаю я его мало, но Михалыч (Я. М. Свердлов – авт.)… ввинтить ему чуждые нашему пониманию задач мысли – это очень трудно» .
Вот какие люди возглавляли «рабочую оппозицию». Не удалось установить конфессиональное происхождение только одного ее видного представителя – Юрия Лутовинова из Луганска, трудившегося на предприятиях южного индустриального района. У него тоже богатая революционная биография: с арестами, ссылками, каторгой; после революции он входил в президиум ВЦИК и ВЦСПС. В 1924 году Лутовинов покончил жизнь самоубийством – по причине недостаточного революционного напора на остатки старого мира.
К лидерам «рабочей оппозиции» примыкала и довольно необычная персона – Александра Коллонтай. Ее привлек туда А. Г. Шляпников, который находился с ней более чем в дружеских отношениях. Прежде всего, именно по этой причине дворянка оказалась в компании коренных пролетариев. Прекрасно образованная, Коллонтай помогала им участвовать в развернувшейся дискуссии, готовила программные тексты.
Староверческие корни объединяют не только лидеров «рабочей оппозиции». Если посмотреть, где она пользовалась наиболее активной поддержкой, то следует назвать все основные индустриальные регионы страны с традиционно обширным присутствием староверов. Естественно, современные историки проходят мимо этого важного обстоятельства: они привычно перечисляют регионы Советской России, где получили распространение взгляды «рабочей оппозиции», не обращая внимания на то, что эти промышленные центры были обильно заполнены русскими староверами. Прежде всего, речь идет о Москве. «Рабочая оппозиция» имела здесь сильное влияние, что в полной мере проявилось в ходе Московской губернской конференции РКП(б) в ноябре 1920 года. Фактически дело дошло до ее срыва: оппозиционно настроенные делегаты устроили отдельное заседание, и присутствующий на конференции В. И. Ленин был вынужден перемещаться из одного зала в другой, пытаясь погасить разгоревшиеся страсти. Камнем преткновения стало нежелание Е. Н. Игнатова и его сторонников включать в список для избрания в МК РКП(б) ряд кандидатур из интеллигентов, так как те «не отвечают духу времени, не отвечают новым веяниям». (Кстати, автор этих воспоминаний, Т. Ф. Людвинская, с 1911 года находилась в партийной эмиграции и как раз числилась среди тех, отвода которых настойчиво требовали оппозиционеры.) Только благодаря энергичным усилиям Ленина, удалось не допустить полного провала столичной партконференции. Не менее острая ситуация сложилась и в парторганизации Нижнего Новгорода, состоявшей в основном из местных рабочих. Направленный туда Центральным комитетом В. М. Молотов сполна ощутил воинственный настрой нижегородских коммунистов. Их крепко спаянная группировка старалась держать Молотова в изоляции, упорно сопротивляясь всем его действиям. Так, подготовленный им доклад с критикой местного губкома был отвергнут, а выводы были признаны неправильными. Особенно трудно «неспокойному пришельцу», как называли там Молотова, давались контакты с представителями крупных предприятий, таких, например, как Сормовский завод. На Х губернской конференции в июле 1920 года противостояние вылилось в открытый конфликт местных кадров с Молотовым, после чего тот был вынужден покинуть регион, а ему на смену прибыл А. И. Микоян.
Крайне тяжелое положение сложилось в 1920 году в Тульской парторганизации. «Рабочая оппозиция», которую возглавил Н. В. Копылов с оружейного завода, сумела получить большинство в составе Тульского губкома. Москва под предлогом направления Копылова на другую работу решила отозвать его в свое распоряжение, что вызвало бурю негодования у местных коммунистов. В ответ председатель губисполкома Н. Н. Осинский при поддержке центра учинил форменную расправу над пролетарскими кадрами, после чего (с мая по ноябрь 1920 года) численность местной организации сократилась в два раза, а во время прокатившейся по заводам волне забастовок аресту подверглись около 3,5 тыс. рабочих. Аналогичная ситуация сложилась и в крупном поволжском регионе – Самарском. Местная губернская партконференция, состоявшаяся в сентябре 1920 года, также избрала губком, в котором большинство оказалось за сторонниками «рабочей оппозиции». Они начали активное «орабочивание» всех властных структур и подавление «придерживавшихся иного образа мысли», занялись перетасовкой кадров и т. д. Лишь с большим трудом при поддержке центра положение удалось выправить. На Урале Пермский губернский комитет неизменно поддерживал популярного в пролетарской среде Г. И. Мясникова.
При перечислении индустриальных регионов страны, ставших оплотами «рабочей оппозиции», бросается в глаза отсутствие в списке восточной Украины, а ведь в Донбассе было сосредоточено значительное количество российского пролетариата. Но в 1920–1921 годах здесь наблюдалась полная разруха. После окончания масштабных военных действий большая часть рабочих этого региона ушла в Россию, а немногие оставшиеся были деморализованы и занимались мелкой спекуляцией. Еще на VIII конференции РКП(б) в декабре 1919 года прозвучало заявление: «В Донецком бассейне пролетариат как класс не существует». Конечно, распыление пролетариата наблюдалась и в других индустриальных центрах: Гражданская война ни для кого не прошла бесследно. Например, в 1920 году численность металлистов по сравнению с 1913 годом составляла 78,7 %, горняков – 56,5 %, а удельный вес текстильщиков сократился до 27,3 %. В. И. Ленин сетовал на то, что «цвет рабочих ушел на фронт и в деревню». Соответственно сокращались и производственные профсоюзы, что стало заметно к окончанию войны. И вместе с тем на этом фоне наблюдалось резкое увеличение числа госслужащих: их профсоюз, в первой половине 1918 года насчитывавший всего 50 тыс. человек, к началу 1920-го вырос до 550 тыс., а к июлю 1921-го превысил один миллион, превращаясь в ядро советских профсоюзов. Аналогичные процессы происходили также в самой партии, где неуклонно повышался удельный вес служащих: их приток во многом и обеспечивал общий рост большевистских рядов. Все это и стало объективной причиной для возмущения рабочих-коммунистов, занятых в промышленности.
Недовольство, зародившееся в индустриальных регионах, начало выходить на всероссийский уровень. Впервые достаточно четко оно обозначилось на IX конференции РКП(б) в сентябре 1920 года. С резкими речами выступили С. П. Медведев (от металлистов), И. И. Кутузов (от текстильщиков) и Ю. Х. Лутовинов. Они обрушились на засилье интеллигентов во всех партийных структурах и органах власти. Эта тема получила активное развитие в ходе заседаний. С. П. Медведев прямо требовал гарантий, что половина состава губернских комитетов будет оставлена за рабочими представителями. И. И. Кутузов рассказал делегатам, как трудно стало выступать в пролетарской аудитории, из-за чего многие функционеры всячески избегают приезжать на производство. Критикуя специалистов из интеллигенции, он призвал «держать их в ежовых рукавицах, как они нас держали». Эта критика не оставила равнодушным председателя ВЦИКа М. И. Калинина. Видный руководитель партии и сам в прошлом рабочий-токарь живо откликнулся на поднятую проблему. В своем выступлении он сравнил старую (подпольную) партию и новую (т. е. нынешнюю), причем сравнение оказалось не в пользу последней. Ранее, подчеркивал Калинин, чувствовался приток пролетарских кадров из крупных индустриальных центров страны, благодаря чему буржуазные интеллигенты самой работой, самой жизнью неумолимо выталкивались из партии. Однако ситуация изменилась, и теперь мелкобуржуазным кадрам, в большом количестве приходящим в партию, уже не приходится менять привычный образ жизни. Мы, заключил Калинин, являемся свидетелями борьбы между ними и пролетарской частью; борьба «за господство, за влияние в партии и происходит на местах. Скрыть, замазать это мы не можем». Отзвуки этих выступлений спустя полтора месяца проявились в ходе V-ой Всероссийской конференции профсоюзов, прошедшей в ноябре 1920 года. Здесь встал вопрос о скорейшей пролетарской реорганизации Наркомата рабоче-крестьянской инспекции, причем участие старых интеллигентских кадров в деятельности НРКИ должно стать сугубо техническим, вспомогательным. От лица производственных профсоюзов этого потребовал Лутовинов, огласивший специальные тезисы. Как он заключил, овладев в кратчайшие сроки контрольным ведомством «мы сможем… очистить от всякой скверны и все учреждения. И только тогда не на словах, а на деле во главе управления государством станет пролетариат…».
Начавшееся противостояние стало частью широкой дискуссии о профсоюзах и их значении в экономической жизни. Тезисы «О задачах рабочих союзов» были подготовлены А. Г. Шляпниковым в конце 1920 года. В них констатировалось серьезное противоречие между программными декларациями и реальным положением дел. Особенно негативное отношение вызывала мелкая опека в подборе руководящих кадров: приходилось «выбирать тех, кого рекомендовали именем высшего партийного центра», а ведь «исполнение, безусловное подчинение считаются малопригодными к управлению рабочими массами; эти методы не новы, капиталисты всех стран практиковали их задолго до войны, практикуют и теперь». Критике подвергся орган, созданный для управления промышленностью – Высший совет народного хозяйства (ВСНХ). По мнению Шляпникова, несмотря на огромные средства, выделенные государством, в этой области мало что сделано. Вместо надлежащего исполнения своих функций ВСНХ стремится подавить производственные профсоюзы, пытаясь превратить их в технический придаток своего аппарата и «отпихнуться от пролетарской инициативы». Выправить положение можно одним способом: проводить хозяйственную политику через пролетарские организации, поставив производственные союзы во главе промышленных отраслей. Шляпников осознавал, что такое решение вызовет «некоторую революцию» во взаимоотношениях хозяйственных ведомств, «а может быть, потребует изменений нашей Советской конституции». Но в его глазах преимущества кардинальной перестройки перевешивали организационные хлопоты. Он предлагал начать «крестовый поход» против аппарата государственной власти, склонного «рассматривать себя в качестве пупа земли, вокруг которого вращаются солнце, луна и прочие советские планеты». Тогда как его следует построить по системе рабочих организаций, чтобы в него беспрепятственно проникала пролетарская инициатива. В чем же конкретно будет проявляться эта инициатива? Силами профсоюзов во всероссийском масштабе надо создать специальный аттестационный аппарат, компетентный как в политическом, так и в производственном отношении, и возложить на него задачу подбора и учета всего административно-управленческого персонала. Ни одно назначение и утверждение производственных планов не должно осуществляться без санкции этого аттестационного органа. В конечном итоге будет достигнута главная цель – изживание рабской психологии, которой еще пропитаны люди труда. Необходимо внушить, что именно рабочие не на словах, а на деле являются хозяевами производства. Они должны ощутить, что профсоюзы действительно задают тон на предприятиях, воздействуют на администрацию, руководят экономикой.
Инициативы и предложения, выработанные в профсоюзной среде, были оформлены как цельная идеологическая платформа. В начале 1921 года ее опубликовал главный партийный орган – газета «Правда». Под заявлением «рабочей оппозиции» стояли подписи руководителей Всероссийского союза металлистов, Союза горнорабочих, центрального правления артиллерийских заводов. (Примечательно, что среди тридцати шести подписантов значились два украинца, один армянин и один еврей – все остальные фамилии исключительно русские.) Помимо вышеизложенных идей они настаивали на созыве съезда производителей. Предлагали привязать к заводам и фабрикам не только школы, больницы и т д., но и торговлю. По их представлениям, следовало приписать к предприятиям магазины, мастерские, общепит с бесплатными обедами и пайками.
Конец ознакомительного фрагмента.
