Конец XIX в. Сельская местность в России. Село Мироносицкое. Ветеринарный врач Иван Иванович Чимша-Гималайский и учитель гимназии Буркин, проохотившись весь день, располагаются на ночлег в сарае старосты. Буркин рассказывает Иван Иванычу историю учителя греческого языка Беликова, с которым они преподавали в одной гимназии.
Беликов был известен тем, что «даже в хорошую погоду выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате». Часы, зонтик, перочинный нож Беликова были уложены в чехлы. Он ходил в тёмных очках, а дома закрывался на все замки. Беликов стремился создать себе «футляр», который защитил бы его от «внешних влияний». Ясны для него были лишь циркуляры, в которых что-нибудь запрещалось. Любые отклонения от нормы вызывали в нем смятение. Своими «футлярными» соображениями он угнетал не только гимназию, но и весь город. Но однажды с Беликовым произошла странная история: он чуть было не женился.
Случилось, что в гимназию назначили нового учителя истории и географии, Михаила Саввича Коваленко, человека молодого, весёлого, из хохлов. С ним приехала его сестра Варенька, лет тридцати. Она была хороша собой, высока, румяна, весела, без конца пела и плясала. Варенька очаровала всех в гимназии, и даже Беликова. Тут и пришла в голову учителям мысль поженить Беликова и Вареньку. Беликова стали убеждать в необходимости жениться. Варенька стала оказывать ему «явную благосклонность», а он ходил с ней гулять и все повторял, что «брак вещь серьёзная».
Беликов часто бывал у Коваленок и в конце концов сделал бы Вареньке предложение, если бы не один случай. Какой-то озорник нарисовал карикатуру на Беликова, где тот был изображён с зонтом под руку с Варенькой. Экземпляры картинки были разосланы всем учителям. На Беликова это произвело очень тяжёлое впечатление.
Вскоре Беликов встретил на улице Коваленок, катающихся на велосипедах. Он был крайне возмущён этим зрелищем, так как, по его понятиям, учителю гимназии и женщине ездить на велосипеде не пристало. На другой день Беликов отправился к Коваленкам «облегчить душу». Вареньки не было дома. Брат же её, будучи человеком свободолюбивым, с первого дня невзлюбил Беликова. Не стерпев его поучений насчёт катания на велосипедах, Коваленко попросту спустил Беликова с лестницы. В этот момент в подъезд как раз входила Варенька с двумя знакомыми. Увидев катящегося по лестнице Беликова, она звонко рассмеялась. Мысль о том, что о происшедшем узнает весь город, привела Беликова в такой ужас, что он пошёл домой, слёг в постель и через месяц умер.
Когда он лежал в гробу, выражение лица у него было счастливое. Казалось, он достиг своего идеала, «его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет. Хоронили Беликова с приятным чувством освобождения. Но через неделю жизнь потекла прежняя - «утомительная, бестолковая жизнь, не запрещённая циркуляром, но и не разрешённая вполне».
Буркин заканчивает рассказ. Размышляя об услышанном, Иван Иваныч произносит: «А разве то, что мы живём в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт - разве это не футляр?»
История человека, который жил по законам общества, всегда находясь в страхе осуждения. Беликов – главный герой рассказа, общество которого избегали все в округе. Приезд нового учителя Михаила в город меняет жизнь Беликова. Он осуждает сестру Михаила Вареньку за катание на велосипеде, за что получает отпор от ее брата. В потасовке главный герой падает с лестницы. Это вызывает смех у очевидцев. Страх осуждения и насмешек приводит к тому, что Беликов умирает.
Рассказ Антона Павловича Чехова «Человек в футляре» отражает духовное состояние общества в конце 19-го века. Общество, в котором отсутствует духовная свобода, свободомыслие, господствует всеобщий страх перед жесткими ограничениями, установленными правилами и предписаниями, поощряются доносы, недоверие друг к другу. Замкнутая в «футляр» жизнь людей – это внутреннее рабство, подавляющее в человеке проявление естественных человеческих чувств, открытости и доброжелательности, человеческого достоинства, возможности выражать свои мысли без страха.
Читать краткое содержание рассказа Чехова Человек в футляре
Главный герой рассказа Беликов - учитель древнегреческого языка в гимназии. Его образ является собирательным, типичным для общества. В характере и в облике главного героя наиболее ярко выражены все особенности внешности и характера человека «в футляре». Жизнь Беликова проходит в постоянном страхе нарушить какие-либо устои, нормы, предписания. Все в его жизни устроено так, чтоб не испортилось.
Все было защищено «футляром»: ноги - в калошах, чтобы не замочить; тело - в теплом пальто, чтобы не простудиться; ножичек - в футляре, чтобы не порезаться; зонт - в футляре, чтобы не сломался. Все действия и поступки окружающих, которые не вписываются в строгие правила, вызывают у Беликова осуждение. Вся гимназия, да и жители всего города боялись вызвать своими действиями осуждение Беликова. Этого с виду порядочного, но ужасно скучного и надоедливого человека, стараются никуда не приглашать и по возможности избегать. В его обществе каждый проникается страхом что-то сделать не так, чтобы не стать виноватым и осужденным.
Однажды в гимназию приехал на работу новый учитель, которого зовут Коваленко Михаил. Приехал он с сестрой, которую звали Варенька. Она очаровала своей внешностью и характером всех в гимназии, включая Беликова. Беликов стал часто приходить к Коваленко в гости, гулять с Варенькой. Собирался даже жениться. Но однажды кто-то изобразил Беликова с Варенькой на картинке и разослал карикатуру всем учителям. А вскоре Беликова возмутил еще один случай. Однажды он увидел Михаила и Варю, которые катались на велосипедах. За это он и осудил поведение девушки.
Свои претензии на счет недопустимости катания женщины на велосипеде, Беликов высказал Михаилу, а тот спустил главного героя с лестницы. Эту сцену увидела Варенька и ее знакомые. Все громко рассмеялись. Страшная мысль о том, что весь город будет в курсе об этой ситуации, привела главного героя в такой ужас, что он, придя домой, слёг в постель. Через месяц он скоропостижно умер.
Смыслом всей своей жизни Беликов считал отстранение от всех с помощью чехлов и футляров. И окончательно отгородился. Он оказался в гробу – вечном и идеальном футляре. Из такого он уже точно никогда не выйдет. В этот день идет дождь. Присутствующие надели калоши и спрятались под зонтами. Почти как Беликов при жизни. И это символически показывает, что со смертью Беликова в обществе не произошло глубинных перемен.
Со временем в гимназии и в городе все равно воцарилась атмосфера недоверия, подозрительности, доносительства. Потому что «футлярный образ мыслей» является типичным явлением для тогдашней эпохи в Российском государстве, в котором существовали вполне реальные и страшные механизмы духовного подавления личности.
Картинка или рисунок Человек в футляре
Другие пересказы для читательского дневника
- Краткое содержание Амфитрион Плавт
Комедия рассказывает о чудесном рождении Геракла, миф переработан Плавтом на латинский лад, то есть тут: Геракл – Геркулес, Зевс – Юпитер, Гермес – Меркурий. Как известно, Зевс был любителем зачинать детей
- Краткое содержание Хрустальный ключ Крюковой
Даша и Петя летом приехали к бабушке в деревню, и открыли для себя удивительную вещь. Оказывается, местное болото заколдовано ведьмой Моррой и раньше было лечебным озером
- Краткое содержание Нагибин Зимний дуб
Совушкин каждый раз опаздывает в школу. Учительница русского языка – Анна Васильевна, каждый раз относилась к нему снисходительно и прощала мальчика. В этот раз его опоздание вывело из себя молодую учительницу.
- Краткое содержание Леонов Золотая карета
Пьеса Золотая карета посвящена теме войны. Война является таким масштабным бедствием для всего человечества, что сколько бы о нем не говорилось, все равно что-то остается недосказанным. Многие не сумели пережить войну до конца.
- Краткое содержание Оперы Моцарта Дон Жуан
Дон Жуан - богатый соблазнитель и обманщик женщин. У него есть слуга Лепорелло, который не одобряет похождений своего господина. Действие произведения происходит в Испании.
Кто такие футлярные люди? Они окружают нас повсюду, но мало кто догадывается, что их можно охарактеризовать именно таким интересным термином. Потому что не все читали знаменитый рассказ Антона Павловича Чехова, который так и назывался - «Человек в футляре». Именно этот русский прозаик-драматург впервые в истории предложил такой тип личности. Впрочем, обо всём - по порядку.
Визуальный образ
Тот, кто знаком с знает, как богат мир его произведений на человеческие типы. Кто только не встречается в его рассказах! И совестливые личности, не удовлетворённые общественными законами и собой, и недалёкие обыватели, и благородные мечтатели, и чиновники-приспособленцы. И образы «футлярных» людей тоже встречаются. В частности - в упомянутом выше рассказе.
В центре сюжета «Человека в футляре» - учитель гимназии по фамилии Беликов. Преподающий греческий язык - уже давно переставший быть кому-либо нужным. Он очень странный. Даже если на улице солнце - он одевает галоши, тёплое ватное пальто с высоким воротником и берёт зонтик. Обязательный «аксессуар» - тёмные очки. Уши он всегда закладывает ватой. Ездит на извозчике, с всегда поднятым верхом. А ещё у Беликова всё хранится в чехлах - зонтик, часы, и даже ножик перочинный.
Но это только образ. Казалось бы, описание говорит лишь о том, что человек аккуратный и предусмотрительный, может, ещё немного педантичный. Но недаром говорят, что во внешнем проявлении отражается внутреннее состояние человека. И это действительно так.
Личностная характеристика
Примеры «футлярных» людей, встречающихся в жизни, отражаются в Беликове. Он - некая смесь социопата, параноика и интроверта. Всего живого он боится. Его таков: «Как бы чего не вышло». Он ко всему, что его окружает, относится с осторожностью и страхом. Беликов не способен мыслить свободно, так как каждая его идея находится в «футляре».
И ладно, если бы таким он был в обществе. Но ведь даже дома он ведёт себя аналогично! Одевается в длинный халат и колпак, ставни на окнах плотно запирает, защёлкивая задвижки. Кровать у него с пологом, и когда Беликов в неё ложится - то укрывается одеялом с головой.
Естественно, он соблюдает все посты, и не заводит слуг женского пола - опасаясь, что другие его будут подозревать в отношениях с ними. Беликов - самый настоящий отшельник. Который, в прямом смысле слова, боится жить.
Последствия
Естественно, такой образ жизни, который ведёт Беликов, не может ни на чём не отразиться. Кто такие футлярные люди? Это самые настоящие отшельники, которые считают, что они живут вполне себе нормально, в отличие от остальных. Это проявляется и в чеховском герое.
В один момент он встречает Вареньку - девушку, являющуюся сестрой нового учителя географии и истории. Она проявляет неожиданный интерес к Беликову. Которого общество начинает склонять к женитьбе на ней. Он соглашается, несмотря на то, что мысли о браке его угнетают и тревожат. Беликов худеет, бледнеет, становится ещё более нервозным и боязливым. И первое, что его беспокоит сильней всего - образ жизни «невесты».
Кто такие футлярные люди? Те, кому не понять других в силу своей отрешенности. Варенька любит кататься на велосипеде с братом. И Беликов уверен, что это вполне обычное увлечение не является нормальным! Потому что негоже кататься на велосипеде тому, кто учит истории молодёжь. А женщина на этом транспортном средстве и вовсе выглядит неприлично. Беликов не постеснялся выложить свои мысли брату Вареньки, который того терпеть не может. И пригрозил доложить о его увлечении директору гимназии. В ответ брат Вареньки спустил Беликова с лестницы. Что в итоге? Беликов заболевает - от стресса, его не отпускают мысли о том, что о его позоре кто-то узнает. И через месяц умирает. Таков конец.
Основная мысль
Что ж, кто такие футлярные люди - на примере Беликова можно понять. И идею, в принципе, Чехов хотел донести простую. Прозаик пытался донести до читателей - «закрытая» от общества жизнь лишь калечит человеческую душу. Нельзя быть вне остальных. Мы все - члены единого общества. Всё, что человек сам себе напутал, настроил - лишь отгораживает его от жизни. От наполненной красками реальности. И это действительно так. Духовная убогость лишь ограничивает человеческое существование. О чём и размышляет Чехов в этом рассказе.
Современность
Человек XXI века, читавший Чехова, знает о том, какие люди называются футлярными. И он способен распознать их среди остальных. Сейчас они называются интровертами. Это люди, психический склад которых характеризуется сосредоточенностью за созерцательности, замкнутости и сосредоточенности на собственном внутреннем мире. Они не склонны к общению с остальными людьми - им трудно установить контакт с кем-либо.
Впрочем, чтобы понять суть данного термина, достаточно обратиться к этимологии. «Интроверт» - слово, произошедшее от немецкого introvertiert. Что дословно переводится как «обращённый внутрь».
Настанет день - печальный, говорят!
Отцарствуют, отплачут, отгорят,
Остужены чужими пятаками -
Мои глаза, подвижные как пламя.
И - двойника нащупавший двойник -
Сквозь легкое лицо проступит лик.
О, наконец тебя я удостоюсь,
Благообразия прекрасный пояс!
А издали - завижу ли и Вас? -
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке черной
К моей руке, которой не отдерну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.
На ваши поцелуи, о живые,
Я ничего не возражу - впервые.
Меня окутал с головы до пят
Благообразия прекрасный плат.
Ничто меня уже не вгонит в краску,
Святая у меня сегодня Пасха.
По улицам оставленной Москвы
Поеду - я, и побредете - вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, -
И наконец-то будет разрешен
Себялюбивый, одинокий сон.
И ничего не надобно отныне
Новопреставленной болярыне Марине.
1-й день Пасхи
[Цветаева I; 270-271]
Тело и телесное - значимая сфера культуры и, соответственно, особенный элемент поэтики художественного текста: телесное может обозначать различные смыслы, оно не является асемантичным, не равно самому себе (о семиотике и семантике функций тела в литературе см. прежде всего [Фарыно III: 112-121], ср.: [Фарыно 1991: 200-228]). Исключительно важную роль тело и его органы играют в поэтике т. н. «исторического авангарда», к которой принадлежит и творчество М.Цветаевой (об этом термине и о функциях телесного в «историческом авангарде» см. прежде всего: [Смирнов 1977: 117; Деринг-Смирнова, Смирнов 1982; Маймескулов 1992]). На первый взгляд, семантика тела в анализируемом стихотворении М.Цветаевой традиционна для христианской традиции; ее можно описать теми же словами, какими Е.Фарыно охарактеризовал трактовку тела в цветаевском поэтическом цикле «Бессонница»: «<…> “я” постепенно теряет свою телесность и приближается к статусу ангелоподобного бесплотного существа (“как серафим”, “я гость небесный”)» [Фарыно III: 114]. Индивидуально цветаевскими инвариантными мотивами является не такое отчуждение от собственного тела, а вбирание мира в себя («раковинная природа» «я») и истолкование чувственного начала как неотъемлемого свойства, присущего мифологическому естеству «я» [Фарыно III: 113-117].
Действительно, в стихотворении «Настанет день - печальный, говорят!» прежнему состоянию страстности, обозначенному «пламенем» горячих (ныне остуженных ») глаз и «поясом» («пояс» ассоциируется с неприступностью, целомудренностью или девственностью - ср. символику развязывания пояса в античной поэзии), противопоставлена теперешняя бесстрастность, «благообразие», достигнутые в смерти. Обретённое героиней бесстрастие-благообразие может интерпретироваться как вариант «существеннейшей в поэтической системе Цветаевой семантики отказа от пола» [Маймескулов 1995: 277] (о категории пола в поэзии М.Цветаевой см.: [Гаспаров 1982: 130; Ельницкая 1990: 102, 332-333, прим. 87; Ревзина 1977: 63; Фарыно 1978: 127-128; Фарыно 1985а: 294, 376, прим. 79]). Наделение руки лирической героини признаком не-существования («к моей руке, которой больше нет») - средство обозначить именно такое отчуждение «я» от собственного тела, ставшего бесчувственным и потому не-реальным, по крайней мере в сравнении с прежним, до-смертным состоянием. Тело, преображенное смертью, приобретает признаки святости. Прежде всего, это свойство выражено в оппозиции «лицо - лик»: церковнославянизм «лик» в данном контексте, в описании погребения и рядом с упоминанием о Пасхе, наделен сакральными коннотациями; «лик» - это образ, икона и это просветленное божественным духом лицо святого. Синоним слова «икона» - «образ» - зашифрован в лексеме «благообразие», воспринимающейся как окказиональное производное от образа-иконы: «О, наконец тебя я удостоюсь, // Благообразия прекрасный пояс!»; «Меня окутал с головы до пят // Благообразия прекрасный плат». Употребление слова «лик» в цветаевской поэзии и в других случаях связано с семантикой преображения, «истончения» плоти, отрешения от земного мира и его страстей: «Нежно светлеют губы, и тень золоче / Возле запавших глаз. Это ночь зажгла / Этот светлейший лик, - и от темной ночи / Только одно темнеет у нас - глаза» («После бессонной ночи слабеет тело…» из цикла «Бессонница» [Цветаева I: 283]; анализ этого цикла см. в работе: [Фарыно 1978]; мотив «истончения» плоти прослеживается и в цикле «Магдалина» [Фарыно 1985а]). Целование руки покойной, очевидно, наделено признаками приложения к мощам святой: не случайно, провожающие умершую лирическую героиню названы паломниками : «Паломничество по дорожке черной».
Такая семантика телесного кода может показаться тривиальной; не тривиально в ней лишь самоопределение лирической героиней себя как святой. Однако на самом деле механизм смыслопорождения в стихотворении намного более сложен, а значения, передаваемые с помощью телесного кода, внутренне противоречивы, амбивалентны.
Прежде всего, новое (святое ) тело, обретенное лирической героиней, не есть в полной мере ее, не принадлежит ей: руки «больше нет», а значит, в экзистенциальном смысле нет теперь и ее тела. Иконописный лик святого мыслится как выражение в нем неизменного, вечного, божественного, то есть сущностного. А в цветаевском тексте «лик» назван «двойником» «лица» живой героини, - двойничество же означает не сущностное тождество, а лишь повторение похожего или одного и того же, ассоциируется с узурпацией и подменой. М.Цветаева наделяет «лицо» эпитетом «легкое», имеющим несомненные позитивные коннотации, ассоциирующимся со свободой от материи, от плотской тяжести; традиционное ожидание требовало бы скорее, чтобы такой признак был присущ «лику». Лишенный эпитета «легкий», в соотношении с «лицом» «лик» воспринимается как его антоним, как нечто тяжелое. Тяжелый лик вызывает ассоциации с маской, в том числе посмертной. Маска же инородна по отношению к лицу и к «я». Впрочем, в тексте содержатся и указания на возможность традиционной интерпретации соотношения земной плоти и плоти преображенной. «Легкое» может иметь и пейоративные коннотации, как легковесное. А проступание «лика» сквозь «лицо» позволяет истолковывать бренную плоть «я» только лишь как оболочку для истинной сущности. «Легкое лицо» - это истончающаяся в смерти плоть, через которую и проступает неизменный, вечный лик. Однако представляется несколько неожиданным, что плоть / лицо служит оболочкой для иной плоти / лика, а не для души, как это было бы в традиционном случае. Цветаевская героиня словно бы наделена двойным телом - до- и по-смертным.
Лексема «нащупавший» в применении к «лику» ощущается также как неожиданная. Это слово, обозначающее тактильные ощущения, ассоциируется со слепотой: нащупывает нечто слепой, тот, кто лишен зрения. И действительно, «лик» в стихотворении Цветаевой слеп: ведь у него нет глаз, которые «отгорели»; их заменяют холодные и «чужие» пятаки. Преображение тела святого, его нетление в христианской традиции связывается с просветлением. Между тем, в стихотворении «Настанет день - печальный, говорят!» «лик» скорее темный, чем светлый. Семантика темноты, не-света и пейоративные коннотации, связанные со смертью и погребением героини, очевидны в эпитете «черная» из следующей строфы: «Потянется, растерянно крестясь, / Паломничество по дорожке черной».
Свет, имеющий в поэзии М.Цветаевой высокий ценностный смысл, в своем роде сакральный, представлен как атрибут лирического «я», обладающего светоносным взглядом; пример: я - световое око в поэме «Попытка комнаты» (о светоносной природе я у М.Цветаевой см.: [Фарыно 1985а: 364, прим. 24] и [Фарыно 1985б:; 52]. По наблюдениям Е.Фарыно, для М.Цветаевой характерны оппозиции «око - глаз» и «око - зрак», в которых первый элемент получает коннотации «сакральное», а второй - «демоническое» [Фарыно 1985а: 92, прим. 48; 95, прим. 57; Фарыно 1986: 21].
Впрочем, в цветаевской поэзии слепота, незрячесть может приобретать и позитивный смысл отрешенности от внешнего, поверхностного, суетного, она выражает взгляд «я» внутрь себя: «На ложе из лож / Сложившим великую ложь лицезренья, / Внутрь зрящим - свидание нож» («Эвридика - Орфею» [Цветаева II; 183]; слепота - метафорический эквивалент высшего зрения поэта: «Что же мне делать, слепцу и пасынку, / В мире где каждый и отч и зряч» («Что же мне делать слепцу и пасынку…» из цикла «Поэты» [Цветаева II; 185]).
Смерть в стихотворении М.Цветаевой «Настанет день - печальный, говорят!» наделена двойственной, амбивалентной семантикой. Она может быть истолкована как освобождение духовного начала. Сама физическая, плотская кончина парадоксальным образом связывается с воскресением, она именуется Пасхой: «Святая у меня сегодня Пасха». Написание стихотворения действительно приурочено к Пасхе 1916 года, и это событие является не чисто биографическим обстоятельством, а текстовым фактором: дата написания намеренно указана автором. Эта метафорическая «Пасха» лирической героини вызывает ассоциации с истинной Пасхой - Воскресением Христовым и потому приобретает коннотации побежденной, преодоленной, не-абсолютной смерти. «Благообразия прекрасный плат», наделенный такими оттенками значения, как новое, преображенное, чуждое страстей тело , в свете этой христологической параллели соотносится с погребальной плащаницей Христа: это ткань, в которую заворачивают тело («с головы до пят»). Кроме того, он, вероятно, ассоциируется и с покровом Богоматери, как пояс - с ризами Приснодевы Марии. Плат в стихотворении «Настанет день - печальный, говорят!» также - метафора тела, как в стихотворении «О путях твоих пытать не буду» из цикла «Магдалина» тело героини уподоблено плащанице, в которую было завернутого тело снятого с креста Иисуса Христа: «Я был наг, а ты меня волною / Тела - как стеною / Обнесла» [Цветаева II: 222]. Имплицитно в этом образе также содержится и параллель с символом Богоматери - Нерушимой Стены. (В других контекстах у М.Цветаевой «покров» может означать тело человека - отринутое, отброшенное в смерти: «Для тех, отженивших последние клочья / Покрова (ни уст, ни ланит!…)» - «Эвридика - Орфею» [Цветаева II: 183].
В предпоследней строфе стихотворения благодаря грамматической конструкции предложения погребальная процессия, в которой мертвое тело - объект, а не субъект действия, предстает путешествием живой героини: «По улицам оставленной Москвы / Поеду - я, и побредете - вы». Нейтральная, нормативная конструкция была бы иной: меня повезут . Мотив причастности героини миру живых, а не мертвых создается также благодаря грамматическому параллелизму конструкций, описывающих погребаемую героиню и провожающих ее живых людей: «Поеду -я, и побредете - вы». Выражение «себялюбивый, одинокий сон» в стихах «И наконец-то будет разрешен / Себялюбивый, одинокий сон» - это вариация метафоры традиционной метафоры «жизнь есть сон, смерть - пробуждение», свидетельствующая также об относительности смерти и о ее возможном восприятии как некоего блага, освобождающего от иллюзорных притязаний эгоистического земного «я».
Но одновременно смерть, о которой говорится в этом стихотворении, может быть истолкована и как уничтожение «я». На это указывает не только упоминание об угасших глазах (зеркале души ), разрыв между «лицом» живой и «ликом» мертвой героини и отчуждение от собственного тела, метонимически обозначенное «рукой, которой больше нет». Вечный покой, бесстрастность может интерпретироваться не только как духовное состояние святой, но и как бесчувственность умершей, мертвого тела. По-смертное тело лирической героини ей, ее «я» не принадлежит. Не случайно, говорится только о теле, но не о душе покойной: подразумеваемая душа или уже вне тела, или перестала существовать. По крайней мере, уничтожению подверглось «я» героини - страстное и потому немыслимое вне тела. Если оставшееся тело и наделено некими чертами святости, неотмирности, вечности / нетленности, то это в экзистенциальном смысле не ее тело. Смерть - одновременно преображение и уничтожение тела. Разделяя душу и тело, она ведет к уничтожению, стиранию «я» и к возникновению бестелесного тела, бесплотной плоти. Изначально героиня как будто бы стремится к освобождению от страстей: «О, наконец тебя я удостоюсь, / Благообразия прекрасный пояс!». Но обретенное ею состояние оказывается либо безусловной смертью, либо покоем и бесчувствием нового, другого тела, которому соответствует другое «я»: через двойничество тел обозначены два разных «я».
Такому телесному и душевному / духовному двойничеству соответствует дуальный характер темпоральной структуры текста. Смерть / преображение представлено то как событие воображаемого будущего: «Настанет день»; «Отцарствуют <…> мои глаза»; «проступит лик»; «Потянется <…> паломничество»; «не возражу»; «не вгонит в краску»; «Поеду - я»; «И первый ком о крышку гроба грянет»; «И наконец-то будет разрешен себялюбивый, одинокий сон», то как событие, совершившееся в недавнем прошлом: «Меня окутал с головы до пят / Благообразия прекрасный плат». Грамматические формы настоящего времени в строках «К моей руке, с которой снят запрет, / К моей руке, которой больше нет» имеют перфектное значение, указывая на смерть как на недавно произошедшую. Восприятие своей кончины как совершившейся в прошлом, по-видимому, отражает точку зрения «я», перешедшего в вечность; земное «я» мыслит эту кончину как принадлежащую будущему. В настоящем времени финальных стихов «И ничего не надобно отныне / Новопреставленной болярыне Марине» оппозиция «прошлое - будущее» снято, соответственно, земное и потустороннее, по-смертное «я» обретают здесь некое условное единство, будучи обозначенными именем собственным героини и автора. Показательно, что семантически выделенная часть стихотворения - последняя строфа, завершающаяся итоговым pointe, - это описание не освобождения, не преображения тела героини, но его погребения: «И первый ком о крышку гроба грянет, - / И наконец-то будет разрешен / Себялюбивый, одинокий сон. / И ничего не надобно отныне / Новопреставленной болярыне Марине». Пасха лирической героини не воскресение, а непреодолимая смерть. Параллель с Христом, но не воскресшим, а ведомым на распятие, прослеживается и в последней строке стихотворения: как ученики отвернулись от Спасителя, так и провожающие героиню в последний путь не все доходят до могилы: «И не один дорогою отстанет». В противоположность Христу героиня Цветаевой не воскресает и не воскреснет: ее Пасха - это и есть ее смерть.
Знаменательна замена в последней строке личного местоимения первого лица «я» и производных от него форм «мои», «моей» выражением «болярыня Марина»: эта замена означает одновременно отчуждение «я» от себя самого (взгляд на себя извне) и не-существование, исчезновение «я».
Итак, смерть в стихотворении М.Цветаевой представлена, с одной стороны, как преображение, с другой - как переход в небытие. При первой трактовке метафизической или экзистенциальной иронии подвергнуты знаки смерти, уничтожения, оказывающиеся ложными, несостоятельными. При второй трактовке трагическая ирония обволакивает образы воскресения (Пасхи), преображения. Такая амбивалентность присуща цветаевскому тексту и в другом случае: двойственной семантикой в нем наделено целование рук. Это и эротический поцелуй, поцелуй руки поклонником («Вы» как он , единственный, поцелуи, которые при жизни смутили бы героиню), и целование мощей / иконы.
Преображение / уничтожение лирической героини в смерти, представленное в стихотворении «Настанет день - печальный, говорят!» как бы в сжатом виде соединяет несколько вариантов соотношения «я», души и тела, свойственных цветаевской поэзии. Трактовка смерти как разделения души и тела, приводящая к небытию, к развоплощению, представлена в первом и втором стихотворениях из цикла «Надгробие». Ни погребенное в земле тело (кость), ни вознесшаяся в небесные сферы душа не воплощают, не сохраняют умершее «я»: «Нет, никоторое из двух: / Кость слишком - кость, дух слишком - дух»; «Не ты - не ты - не ты - не ты. / Чтó бы ни пели нам попы, / Что смерть есть жизнь и жизнь есть смерть, - / Бог - слишком Бог, червь - слишком червь»; «На труп и призрак - неделим!» [Цветаева II: 325-326]. М.Цветаева, полемизируя с державинской духовной одой «Бог», где человек мыслится одновременно как бог (т. е. духовное начало) и червь (телесное начало, слабость, смертность), утверждает, что «Бог» и «червь», дух и мертвая плоть в их разделенности никак не причастны «я» человека. При этом речь идет скорее не об отрицании бессмертия души, но именно о том, что она не есть «я» умершего.
Однако наряду с трактовкой смерти как перехода «я» в абсолютное небытие в лирике М.Цветаевой содержится интерпретация истинной жизни «я» как непричастности материальному, «телесному» миру: смерть в этом случае мыслится как освобождение: «А может, лучшая победа / Над временем и тяготеньем - / Пройти, чтоб не оставить следа, / Пройти, чтоб не оставить тени // На стенах… / <…> / Распасться, не оставив праха // На урну…» («Прокрасться…» [Цветаева II: 199], анализ этого стихотворения см.: [Фарыно 1987]). Не-оставление следа в материальном мире, в том числе и после смерти, мыслится не как не-существование, но как бытие истинное. Смерть в таком случае должна быть квинтэссенцией освобождения.
Сходная трактовка смерти как освобождения, как желанного развоплощения дана в цикле стихотворений «Дочь Иаира», полемически «переписывающем» евангельский сюжет о воскрешении умершей девицы Христом. У М.Цветаевой воскрешение - не благо, а зло или опрометчивое и недолжное деяние (ср. сходную трансформацию в ее творчестве мифа о приходе Орфея в Аид, чтобы вывести из царства смерти Эвридику): «В просторах покроя - / Потерянность тела, /, Посмертная сквозь. // Девица, не скроешь, / Что кость захотела / От косточки врозь» [Цветаева II: 96]. Смерть мыслится здесь как освобождение, утрата тела, к которой стремится, которой жаждет плоть (кость ). Смерть истолкована и описана как преображение плоти, превращение ее в тонкую проницаемую материю («сквозь» здесь окказионализм, существительное). Мертвая плоть наделяется знáком особенной интенсивной жизненности - загаром: «С дороги не тронется / Отвесной. - / То Вечности / Бессмертный загар» [Цветаева II: 97]. Этот же образ смертно-бессмертного загара встречается в стихотворении «На пушок девичий, нежный -», написанном в одно время с «Дочерью Иаира»: «На пушок девичий, нежный - / Смерть серебряным загаром» [Цветаева II: 97]. Парадоксальное сближение смерти и загара мотивировано трактовкой смерти как сожжения и самосожжения (ср. в лирике М.Цветаевой самоидентификацию «я» с Жанной д’Арк, сжигаемой на костре).
Традиционный концепт тела как противоположности духу и душе, восходящий, по-видимому, к платоновской и к неоплатонической и к связанной с ними гностической философским системам, представлен в стихотворении «Жив, а не умер…»: В теле как в трюме, / В себе как в тюрьме. // Мир - это стены. / Выход - топор. / <…> (Только поэты / В кости - как во лжи!) // Нет, не гулять нам, / Певчая братья, / В теле как в ватном / Отчем халате. // Лучшего стоим. / Чахнем в тепле. / В теле - как в стойле. / В себе - как в котле. // Бренных не копим / Великолепий. / В теле - как в топи, / В теле - как в склепе, // В теле - как в крайней / Ссылке - зачах. / В теле - как в тайне, / В висках - как в тисках. // Маски железной» [Цветаева II: 254].
Живая плоть наделяется признаками останков, скелета: «(Только поэты / В кости как во лжи!)». Это темница «я» (по крайней мере, возвышенного «я» поэтов), «я» же в данном случае, по-видимому, тождественно душе. Представление о некоем единстве, сращенности тела и души не просто отвергнуто. Такое представление подано как расхожее, обыденное (=мещанское) и, вероятно, как ложное (=актерское) понимание: «("Мир - это сцена", / Лепечет актер. // И не слукавил, / Шут колченогий. / В теле - как в славе, / В теле - как в тоге» [Цветаева II: 254]. Более того, такое понимание интерпретируется как бесовское, дьявольское: «актер именуется «колченогим», хромоногим; а по мифологическим представлениям, хромоног дьявол. В народном средневековом сознании актер причастен дьявольскому, «теневому» миру, а слово «шут» в разговорной речи и сейчас может использоваться как эвфемизм, заменяющий лексему «черт». Ср. примеры у В.И.Даля: «Шут и вор, шýтик, черт. Шут его бери! Ну его, к шуту! || всякая нéжить, домовой, леший, водяной <…>. || Шут, паралич конский, приписываемый несдружливому домовому, коли лошадь не ко двору [ср. колченогость шута в стихотворении М.Цветаевой. - А.Р., А.Б. ]. Он уже до шутиков допился, до чертиков. Не шут (не черт) совал (сажал, толкал, копал), сам попал! Шут (бес), шут, поиграй да опять отдай! (приговаривают, потеряв что-либо)» [Даль IV: 650].
Близкая интерпретации тела и «я» выражена в стихотворении «Пела как стрелы и как морены…»: «- Пела! - и целой стеной матрасной / Остановить не мог / Мир меня. / Ибо единый вырвала / Дар у богов… бег! // Пела как стрелы. / Тело? / Мне нету дела» [Цветаева II: 241]. Здесь оппозиция «тело - душа (я)» заменена оппозициями «тело - пение (песня)» и «тело - бег», причем пение и бег являются атрибутами «я» в его не- и анти-телесности. Пение и бег мыслятся как «преодоление» телесности.
Иной вариант отношений между телом и душой содержится в стихотворении «Квиты: вами я объедена…», завершающем цикл «Стол». Тело и душа соприродны, изоморфны друг другу. Душа, наделенная грубой витальной телесностью, - это душа мещанина, обывателя. Смерть обывателя представлена в традиционном культурном коде, подвергнутом индивидуальной цветаевской трансформации. Это разделение души и тела, однако, иллюзорное. Душа обывателя «гипертелесна»: «Каплуном-то вместо голубя / Порх! - душа при вскрытии» [Цветаева II: 314]. Тело мещанина - некая оболочка, в которой скрыта не менее плотская «душа»-каплун. Его тело подобно пирогу, из которого вылетали живые птицы на пиру у Тримальхиона в «Сатириконе» Петрония. Знаменательно противопоставление концепта голубь , наделенного духовными и сакральными коннотациями (символ Святого Духа) каплуну , их лишенному. С помощью мнимо духовного («душа») здесь закодировано телесное или, точнее, без- и внедуховное. Напротив, в случае смерти лирической героини, «я» - творца, поэта изоморфность души и тела выражена в том, что тело наделяется метафорическими атрибутами души и ангела как бесплотного существа (крылья ). Сходным образом в стихотворении «Душа» душа поэта наделяется атрибутом «нестикрылости», присущим серафиму (здесь очевидна аллюзия на стихотворение Пушкина «Пророк»): «Шестикрылая, ра - душная, / Между мнимыми - ниц! - сущая, / Не задушена вашими тушами / Ду - ша» [Цветаева II: 164]. В стихотворении «Квиты: вами я объедена…» тело обозначает душу, телесная нагота указывает не на саму себя, но на раскрытие, «обнажение» души в теле: «А меня положат - голую: / Два крыла прикрытием» [Цветаева II: 314].
Противоречие между трактовкой смерти как перехода в небытие в цикле «Надгробие» и осмыслением ее же в ряде других стихотворений М.Цветаевой как освобождения, вероятно, мнимое. В цикле «Надгробие» и прежде всего в стихотворении «Напрасно глазом, как гвоздем…» смерть увидена с внешней точки зрения, в ее значимости для того, кто остается жить. С этой точки зрения, уход человека (другого) из этого мира воспринимается как полное уничтожение. Но с точки зрения внутренней (умершего, уходящего), умирание есть не полное стирание «я», но его высвобождение, обретение высшей свободы и покоя.
Амбивалентная семантика тела (как элемента, контрастного «я» и как квинтэссенции) «я» в поэзии М.Цветаевой связана с тем, что тело может наделяться и признаком анти-духовности, и духовным содержанием. Собственно, можно говорить о существовании в цветаевских текстах двух различных концептов тело . Особенностью стихотворения «Настанет день - печальный, говорят!» является оппозиция двух тел «я», при этом ни одно из них не наделяется однозначными оценочными смыслами. Утрата героиней в смерти страстности также лишена однозначной оценки в отличие от случаев, когда страстность, чувственность либо оценивается позитивно, как духовное начало (например, в «Магдалине»), либо негативно, как некая неполнота и ущербность (например, в цикле «Хвала Афродите» и в стихотворении «Эвридика - Орфею»). Семантический конфликт в цветаевских текстах, как правило, происходит между планом выражения и планом содержания. Так, в стихотворении «Эвридика - Орфею» «бессмертье», или по-смертье обозначено метафорой, ассоциирующейся с умиранием: «С бессмертья змеиным укусом / Кончается женская страсть» [Цветаева II: 183]. Но при всей парадоксальности жизни мертвых в их «призрачном доме» это посмертное существование представлено здесь как несомненная данность, ценностно превосходящее земное бытие. В стихотворении «Настанет день - печальный, говорят!» такой однозначности нет, и конфликтом смыслов охвачен план содержания.
Литература
Гаспаров 1982 - «Поэма воздуха» Марины Цветаевой: опыт интерпретации // Труды по знаковым системам. Вып. XV. Тарту.
Даль I-IV - Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1-4. М., 1995 [репринт изд. 1880-1882 гг.].
Деринг-Смирнова, Смирнов 1982 - Деринг-Смирнова И.-Р., Смирнов И.П. Очерки по исторической типологии культуры: … → Реализм /…/ → Постсимволизм / Авангард →… . Salzburg.
Ельницкая 1990 - Ельницкая С. Поэтический мир Цветаевой: конфликт лирического героя и действительности // Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 30.
Маймескулов 1992 - Majmieskułow A. Провода под лирическим током. (Цикл Марины Цветаевой «Провода»). Bydgoszcz.
Маймескулов 1995 - Majmieskułow A. Стихотворение Цветаевой «В седину - висок…» // Studia Russica Budapestinensia. Vol. II-III. Budapest.
Ревзина 1977 - Ревзина О.Г. Из наблюдений над семантической структурой «Поэмы конца» М.Цветаевой // Труды по знаковым системам. Вып. IX. Тарту.
Смирнов 1977 - Смирнов И.П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. М.
Фарыно I-III - Faryno J. Введение в литературоведение. Wstęp do literaturoznawstwa. Ч. 1-3. Katowice, 1978-1980.
Фарыно 1978 - Faryno J. «Бессонница» Марины Цветаевой (Опыт анализа цикла) // Зборник за славистику. Броj 15. Novi Sad.
Фарыно 1985а - Faryno J. Мифологизм и теологизм Цветаевой («Магдалина» - «Царь-Девица» - «Переулочки») // Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 18. .
Фарыно 1985б - Faryno J. Zarys poetyki Cwietajewej // Poezja. No 3 (229).
Фарыно 1986 - Faryno J. «Бузина» Цветаевой // Wiener Slawistischer Almanach. Bd. 18.
Фарыно 1987 - Faryno J. Стихотворение Цветаевой «Прокрасться…» // Wiener Slawistischer Almanach. Bd. 20.
Фарыно 1991 - Faryno J. Введение в литературоведение. Wstęp do literaturoznawstwa. Wydanie II poszerzone i zmienione. Warszawa.
Цветаева I-VII - Цветаева М. Собрание сочинений: В 7 т. М., 1994.
© Все права защищены
