Владимир Гиляровский

Антоша Чехонте

О встречах в моей юности я начал писать через десятки лет. Они ярко встали передо мной только издали. Фигуры в этих встречах бывали крупные, вблизи их разглядеть было нелегко; да и водоворот жизни, в котором я тогда крутился, не давал, собственно, возможности рассмотреть ни крупного, ни мелкого.

В те времена героями моими были морской волк Китаев и разбойничий атаман Репка. Да и в своей среде они выделялись, были тоже героями. Вот почему и писать о них было легко.

Не то – Чехов. О нем мне писать не легко. Он вырос передо мной только в тот день, когда я получил поразившую меня телеграмму о его смерти и тотчас же весь отдался воспоминаниям о нем.

Познакомился я с ним, когда он был сотрудником мелкой прессы, строчившим ради заработка маленькие этюдики и разбрасывавшим их по мелким изданиям. Мы вместе с ним начинали в этих изданиях – он писал сценки, я – стишки и тоже сценки да еще репортерствовал, что давало мне в те времена больше, чем его рассказики, мало заметные первое время.

Сперва у нас были мимолетные встречи, а потом началась дружба. Я полюбил Антошу, и он меня любил до конца жизни, хотя последнее время мы и отдалились друг от друга.

В те годы, когда он еще ограничивался мелкими сценками, еще до издания его книжки «Сказки Мельпомены», я уже занял в «Русских ведомостях» солидное положение и, кроме репортажа, печатал статьи и фельетоны.

«Русские ведомости» считались «большой прессой», и Чехов появился в этой газете только в 1893 году, после того как печатался в 1892 году в «Русской мысли» и в 1888 году в «Северном вестнике», где была помещена его «Степь», которая произвела на меня огромное впечатление. И впоследствии этот рассказ был у нас с ним одной из любимых тем для разговоров. А до «Степи» он был для меня только милым Антошей Чехонте, рассказов которого, разбросанных по газетам и журналам, я почти и не читал, – в кипучей репортерской жизни не до чтения было, да и не все газеты и журналы попадали мне в руки.

«Сказки Мельпомены» и подаренные им мне «Пестрые рассказы» меня не заинтересовали, все это было так знакомо и казалось мелочью.

Первое, что осталось у меня в памяти, – это «Каштанка», да и то тут была особая причина.

Как– то раз я вернулся из поездки домой, и мне подали «Новое время»:

– Прочитай-ка насчет Каштанки.

Заглавие было другое, но я увидал подпись Чехова и прочел эту прекрасную вещицу, напомнившую мне один из проведенных с Антошей Чехонте вечеров… А через год была напечатана «Степь», и я уверовал в талант моего друга…

Шли годы, Чехова «признали». Его приглашали к себе, добивались знакомства с ним. Около него увивались те, кто так недавно еще относился к нему не то снисходительно, не то презрительно: так, сотрудничек мелкой прессы…

А затем у него началась связь с Художественным театром. Жить стали Чеховы богаче, кончились наши ужины с «чеховским салатом» – картошка, лук и маслины – и чаем с горячими баранками, когда мы слушали виолончель Семашки, молодых певиц и молодого еще певца Тютюника, который, маленький, стоя, бывало, у рояля, своим огромным басом выводил: «…Вот филин замахал крылом» – и в такт плавно махал правой рукой.

Шумно и людно стало теперь у Чеховых…

Иногда все-таки урывались часы для дружеской беседы, и, когда мы оставались вдвоем, без посторонних, – Чехов опять становился моим старым милым Антошей, на которого смотреть было радостно, а среди окружавшего его теперь общества мне всегда бывало как-то жаль его – чувствовалось мне, что и ему не по себе… Недаром он называл сотрудников «Русских ведомостей» – мороженые сиги…

– Ты – курьерский поезд. Остановка – пять минут. Буфет.

Так Чехов сказал мне однажды, еще в те времена, когда он жил в «комоде», в этом маленьком двухэтажном коттедже на Кудринской-Садовой, куда я забегал на часок, возвращаясь из газетных командировок или носясь по Москве в вихре репортерской работы.

Приходят на память эти слова Чехова, когда начинаю писать воспоминания, так непохожие на обычные мемуары. Ведь мемуары – это что-то последовательное, обстоятельное – изо дня в день, из года в год… Их хорошо писать отставным генералам, старым чиновникам, ученым на покое – вообще людям, прожившим до старости на одном месте, на одной службе.

У бродяги мемуаров нет – есть клочок жизни. Клочок там, клочок тут, – связи не ищи… Бродяжническую жизнь моей юности я сменил на обязанности летучего корреспондента и вездесущего столичного репортера. Днем завтракаешь в «Эрмитаже», ночью, добывая материал, бродишь по притонам Хитрова рынка. Сегодня, по поручению редакции, на генерал-губернаторском рауте пьешь шампанское, а завтра – едешь осматривать задонские зимовники, занесенные снегом табуны, и вот – дымится джулун.

Над костром в котелке кипит баранье сало… Ковш кипящего сала – единственное средство, чтобы не замерзнуть в снежном буране, или, по-донскому, шургане…

Николай Рубинштейн дирижирует в Большом театре на сотом представлении «Демона», присутствует вся Москва в бриллиантах и фраках, – я описываю обстановку этого торжественного спектакля; а через неделю уже Кавказ, знакомые места, Чертова лестница, заоблачный аул Безенги, а еще выше, под снежной шапкой Коштан-тау, на стремнинах ледяного поля бродят сторожкие туры. А через месяц Питер – встречи в редакциях и на Невском… То столкнешься с Далматовым, то забредешь на Николаевскую, 65, к Николаю Семеновичу Лескову, то в литературном погребке на Караванной смотришь, как поэт Иванов-Классик мрачно чокается с златокудрым, жизнерадостным Аполлоном Коринфским, и слушаешь, как восторженный и бледный Костя Фофанов, закрыв глаза, декламирует свои чудесные стихи, то у Глеба Успенского на пятом этаже в его квартирке на Васильевском острове, в кругу старых народников рассказываешь эпизоды из своей бродяжной жизни бурлацкой… А там опять курьерский поезд, опять мечешься по Москве, чтобы наверстать прошедшую прогульную неделю…

И так проходила в этих непрерывных метаниях вся жизнь – без остановки на одном месте. Все свои, все друзья, хотя я не принадлежал ни к одной компании, ни к одной партии… У репортера тех дней не было прочных привязанностей, не могло быть… Прочных знакомств летучему корреспонденту тоже не было времени заводить – единственное знакомство у меня в то время, знакомство домами, было с семьей Чехова, да и то до тех пор, пока Чехов не вошел в славу.

Разные были мы с ним люди.

Я долго не мог вспомнить, как и когда началось наше знакомство и где произошла у меня первая встреча с Чеховым. Об этом он мне как-то раз напомнил сам; оказалось, что в эту первую встречу я Чехова и не заметил. Помнил только вторую, в редакции «Будильника», где редактор Н. П. Кичеев представил мне симпатичнейшего юношу с заброшенными назад волосами.

– Антоша Чехонте – Дядя Гиляй. Знакомьтесь.

– Мы уже знакомы… Нас познакомил Селецкий, помните?… Вы мне еще чуть руку не сломали.

Я сделал вид, что помню.

С этого дня мы стали встречаться особенно часто в «Будильнике» и «Зрителе» у Всеволода Давыдова. Совсем друзьями сделались. Как-то за столом у меня дома, в случайном разговоре о Русском гимнастическом обществе, он сказал улыбаясь:

– Я тоже член-учредитель Гимнастического общества. Селецкий меня и брата Николая записал в учредители… Так, для счета… Вот там-то мы с тобой, Гиляй, и познакомились. Помнишь?

Так как стесняться было нечего, я сказал откровенно:

– Нет, не помню.

И рассказал Антон Павлович, как его случайно завел Селецкий, тогдашний председатель общества, в гимнастический зал в доме Редлиха на Страстном бульваре.

– Посреди огромного зала две здоровенные фигуры в железных масках, нагрудниках и огромных перчатках изо всех сил лупят друг друга по голове и по бокам железными полосами, так что искры летят – смотреть страшно. Любуюсь на них и думаю, что живу триста лет назад. Кругом на скамьях несколько человек зрителей. Сели и мы. Селецкий сказал, что один из бойцов – Тарасов, первый боец на эспадронах во всей России, преподаватель общества, а другой, в высоких сапогах, его постоянный партнер – поэт Гиляровский. Селецкий меня представил вам обоим, а ты и не поглядел на меня, но зато так руку мне сжал, что я чуть не заплакал.

Чехов с тех пор так и не бывал больше в Гимнастическом обществе, но разговаривали мы о нем впоследствии не раз, а в 90-х годах он даже внес членский взнос и снова стал числиться членом, желая сделать мне, председателю общества, приятное. Привез я ему как-то в Мелихово список членов общества, где и его фамилия была напечатана.

– Ну, какой же я гимнаст! – сказал он, улыбаясь. – Я – человек слабый, современный, а вы с Тарасовым точно из глубины веков выплыли. Тамплиеры! Витязи! Как тогда хлестались вы мечами! Никогда не забуду. А ты и меня в гладиаторы!.. Нет уж, куда мне!.. Да и публика у вас не по мне, – пробежал он глазами по списку членов общества.

О встречах в моей юности я начал писать через десятки лет. Они ярко встали передо мной только издали. Фигуры в этих встречах бывали крупные, вблизи их разглядеть было нелегко; да и водоворот жизни, в котором я тогда крутился, не давал, собственно, возможности рассмотреть ни крупного, ни мелкого.

В те времена героями моими были морской волк Китаев и разбойничий атаман Репка. Да и в своей среде они выделялись, были тоже героями. Вот почему и писать о них было легко .

Не то - Чехов. О нем мне писать нелегко. Он вырос передо мной только в тот день, когда я получил поразившую меня телеграмму о его смерти и тотчас же весь отдался воспоминаниям о нем.

Познакомился я с ним, когда он был сотрудником мелкой прессы, строчившим ради заработка маленькие этюдики и разбрасывавшим их по мелким изданиям. Мы вместе с ним начинали в этих изданиях, - он писал сценки, я - стишки и тоже сценки да еще репортерствовал, что давало мне в те времена больше, чем его рассказики, мало заметные первое время.

Сперва у нас были мимолетные встречи, а потом началась дружба. Я полюбил Антошу, и он меня любил до конца жизни, хотя последнее время мы и отдалились друг от друга.

В те годы, когда он еще ограничивался мелкими сценками, еще до издания его книжки «Сказки Мельпомены», я уже занял в «Русских ведомостях» солидное положение и, кроме репортажа, печатал статьи и фельетоны.

«Русские ведомости» считались «большой прессой», и Чехов появился в этой газете только в 1893 году, после того как печатался в 1892 году в «Русской мысли» и в 1888 году в «Северном вестнике», где была помещена его «Степь», которая произвела на меня огромное впечатление. И впоследствии этот рассказ был у нас с ним одной из любимых тем для разговоров. А до «Степи» он был для меня только милым Антошей Чехонте, рассказов которого, разбросанных по газетам и журналам, я почти и не читал, - в кипучей репортерской жизни не до чтения было, да и не все газеты и журналы попадали мне в руки.

«Сказки Мельпомены» и подаренные им мне «Пестрые рассказы» меня не заинтересовали, все это было так знакомо и казалось мелочью.

Первое, что осталось у меня в памяти, - это «Каштанка», да и то тут была особая причина.

Как-то раз я вернулся из поездки домой, и мне подали «Новое время»:

Прочитай-ка насчет Каштанки.

Заглавие было другое , но я увидал подпись Чехова и прочел эту прекрасную вещицу, напомнившую мне один из проведенных с Антошей Чехонте вечеров... А через год была напечатана «Степь» , и я уверовал в талант моего друга...

Шли годы, Чехова «признали». Его приглашали к себе, добивались знакомства с ним. Около него увивались те, кто так недавно еще относился к нему не то снисходительно, не то презрительно: так, сотрудничек мелкой прессы...

А затем у него началась связь с Художественным театром. Жить стали Чеховы богаче, кончились наши ужины с «чеховским салатом» - картошка, лук, маслины - и чаем с горячими баранками, когда мы слушали виолончель Семашки, молодых певиц и молодого еще певца Тютюника, который, маленький, стоя, бывало, у рояля, своим огромным басом выводил: «...Вот филин замахал крылом» - и в такт плавно махал правой рукой.

Шумно и людно стало теперь у Чеховых...

Иногда все-таки урывались часы для дружеской беседы, и когда мы оставались вдвоем, без посторонних, - Чехов опять становился моим старым, милым Антошей, на которого смотреть было радостно, а среди окружавшего его теперь общества мне всегда бывало как-то жаль его - чувствовалось мне, что и ему не по себе... Недаром он называл сотрудников «Русских ведомостей» - мороженые сиги...

Ты - курьерский поезд. Остановка - пять минут. Буфет.

Так Чехов сказал мне однажды, еще в те времена, когда он жил в «комоде», в этом маленьком двухэтажном коттедже на Кудринской-Садовой, куда я забегал на часок, возвращаясь из газетных командировок или носясь по Москве в вихре репортерской работы.

Приходят на память эти слова Чехова, когда начинаю писать воспоминания, так непохожие на обычные мемуары. Ведь мемуары - это что-то последовательное, обстоятельное - изо дня в день, из года в год... Их хорошо писать отставным генералам, старым чиновникам, ученым на покое - вообще людям, прожившим до старости на одном месте, на одной службе.

У бродяги мемуаров нет, - есть клочок жизни. Клочок там, клочок тут - связи не ищи... Бродяжническую жизнь моей юности я сменил на обязанности летучего корреспондента и вездесущего столичного репортера. Днем завтракаешь в «Эрмитаже», ночью, добывая материал, бродишь по притонам Хитрова рынка. Сегодня, по поручению редакции, на генерал-губернаторском рауте пьешь шампанское, а завтра - едешь осматривать задонские зимовники, занесенные снегом табуны, и вот - дымится джулун.

Над костром в котелке кипит баранье сало... Ковш кипящего сала - единственное средство, чтобы не замерзнуть в снежном буране, или, по-донскому, шургане... Николай Рубинштейн дирижирует в Большом театре на сотом представлении «Демона», присутствует вся Москва в бриллиантах и фраках - я описываю обстановку этого торжественного спектакля; а через неделю уже Кавказ, знакомые места, Чертова лестница, заоблачный аул Безенги, а еще выше, под снежной шапкой Коштан-тау, на стремнинах ледяного поля бродят сторожкие туры. А через месяц Питер, встречи в редакциях и на Невском... То столкнешься с Далматовым, то забредешь на Николаевскую, 65, к Николаю Семеновичу Лескову, то в литературном погребке на Караванной смотришь, как поэт Иванов-Классик мрачно чокается с златокудрым, жизнерадостным Аполлоном Коринфским, и слушаешь, как восторженный и бледный Костя Фофанов, закрыв глаза, декламирует свои чудесные стихи, то у Глеба Успенского, на пятом этаже в его квартирке на Васильевском острове, в кругу старых народников рассказываешь эпизоды из своей бродяжной жизни бурлацкой... А там опять курьерский поезд, опять мечешься по Москве, чтобы наверстать прошедшую прогульную неделю...

И так проходила в этих непрерывных метаниях вся жизнь - без остановки на одном месте. Все свои, все друзья, хотя я не принадлежал ни к одной компании, ни к одной партии... У репортера тех дней не было прочных привязанностей, не могло быть... Прочных знакомств летучему корреспонденту тоже не было времени заводить - единственное знакомство у меня в то время, знакомство домами, было с семьей Чехова, да и то до тех пор, пока Чехов не вошел в славу.

Разные были мы с ним люди.

Я долго не мог вспомнить, как и когда началось наше знакомство и где произошла у меня первая встреча с Чеховым. Об этом он мне как-то раз напомнил сам; оказалось, что в эту первую встречу я Чехова и не заметил. Помнил только вторую, в редакции «Будильника», где редактор Н.П.Кичеев представил мне симпатичнейшего юношу с заброшенными назад волосами.

Антоша Чехонте - Дядя Гиляй. Знакомьтесь.

Мы уже знакомы... Нас познакомил Селецкий, помните?.. Вы мне еще чуть руку не сломали.

Я сделал вид, что помню.

С этого дня мы стали встречаться особенно часто в «Будильнике» и «Зрителе» у Всеволода Давыдова. Совсем друзьями сделались. Как-то за столом у меня дома, в случайном разговоре о Русском гимнастическом обществе, он сказал улыбаясь:

Я тоже член-учредитель Гимнастического общества. Селецкий меня и брата Николая записал в учредители... Так, для счета... Вот там-то мы с тобой, Гиляй, и познакомились . Помнишь?

Так как стесняться было нечего, я сказал откровенно:

Нет, не помню.

И рассказал Антон Павлович, как его случайно завел Селецкий, тогдашний председатель общества, в гимнастический зал в доме Редлиха на Страстном бульваре:

Посреди огромною зала две здоровенные фигуры в железных масках, нагрудниках и огромных перчатках изо всех сил лупят друг друга по голове и по бокам железными полосами, так что искры летят - смотреть страшно. Любуюсь на них и думаю, что живу триста лет назад. Кругом на скамьях несколько человек зрителей. Сели и мы. Селецкий сказал, что один из бойцов - Тарасов, первый боец на эспадронах во всей России, преподаватель общества, а другой, в высоких сапогах, его постоянный партнер - поэт Гиляровский. Селецкий меня представил вам обоим, а ты и не поглядел на меня, но зато так руку мне сжал, что я чуть не заплакал.

Современник нашего героя, Бисмарк сказал: «Кто любит хорошую колбасу и хорошую политику, не должен видеть как делается и то, и другое» .

Сегодня мы немного поговорим о великом исследователе в сфере книг и гравюр - Ровинском Дмитрии Александровиче (1824-1895) . Великий юрист, сенатор, почетный член Академии наук и прочее.

Я не собираюсь рассказывать его интереснейшую биографию задолго до меня это блестяще сделали его великие товарищи Кони А. Ф., Стасов В. В., Забелин И. Е. Адарюков В. Я. (список источников я укажу в конце, для совсем не в теме - WiKi ).

Благодаря его трудам до нас дошли редчайшие гравюры и русский лубок, мы можем лицезреть своих царей и императоров, посмотреть фейерверки и иллюминации XVIII столетия, обладаем энциклопедическими сведениями о граверах и иконописцах Российской Империи. Ни один серьезный труд по истории русского искусства или книгопечатания не может обойтись без ссылки его труды.

Он собирал гравюры для своих изданий по всему свету: Европа, Китай, Индия - везде он искал иллюстрированные издания по истории России.

Вот как это описывал книгоиздатель М. В. Сабашников :

Невысокого роста, с вьющимися седыми волосами, он носил на голове черную «мюц» и видом походил на какого-нибудь французского архивариуса. Он приходил к нам в Жуковку запросто, всегда пешком. Охотно рассказывал про свои многочисленные путешествия и про разные забавные случаи его коллекционерской деятельности

Так, например, когда он собирал офорты Рембрандта, то встретился с серьезным затруднением в проникновении на чердаки старых домов в Генте, Антверпене, Брюсселе и других городов, где надо было искать забытые офорты, а при случае можно было наткнуться на старые доски [гравюры на дереве]. Постороннего человека зря пускать на чердак ни у кого охоты не было. Объяснить же всем цель поисков было и затруднительно, и нежелательно. Ровинский сошелся с предпринимателем, скупавшим чердаки для очистки от голубиного помета, представляющего, как известно, великолепное удобрение. По соглашению с предпринимателем, Ровинский имел право выбрать на купленном чердаке то, что его интересовало, после чего уже очистка чердака переходила в руки предпринимателя.

Но был и другой аспект деятельности Дмитрия Александровича, который и дал название заметки. Большую часть гравюр (а их у него было по некоторым источникам свыше 50 000) он просто вырывал из книг. Для остатков книг он выделил специальную комнату в усадьбе, которую называл «мертвецкой» . Так что трудно назвать Ровинского - библиофилом. Кстати, подмосковная усадьба размещалась возле северной стены церкви Спаса Нерукотворного образа (ныне Рябиновая ул., 18 ).

Чуть ниже я размещаю статью Ахуна Михаила Ильича 1890–1941 , опубликованную в любимом «Альманахе библиофила» 1929 . Статья, посвященная библиотеки Ровинского небольшая как и его книжное собрание (в которое как Вы понимаете входили издания не интересовавшие собирателя на предмет иллюстраций). Про книги, похороненные в «мертвецкой», автор деликатно пишет: Ровинский, составляя свое книжное собрание, нередко преследовал цели, выдвигаемые его научными занятиями иконографией. Вот почему многие издания, входившие в состав его библиотеки, страдают отсутствием иконографического материала, изъятого самим собирателем, коллекционировавшим гравированные портреты, запечатленные им в ряде монументальных изданий.

С уверенностью сказать про любую, указанную в его исследованиях, книгу, что как минимум один экземпляр был уничтожен. Но зато какие труды.

Список основных трудов Ровинского Д.А.

    Ровинский, Д. Русские граверы и их произведения с 1564 года до основания Академии художеств. М.: Издание Графа Уварова, 1870

    Материалы для русской иконографии. Собрал Д.А. Ровинский. Вып. I–XII. СПб.: Экспедиция заготовления Гос. бумаг, 1884-1891.

    Русские народные картинки. Собрал и описал Д.А. Ровинский. В 5-ти книгах. С.-Петербург, Экспедиция Заготовления Государственных бумаг, 1881. + Русские народные картинки. Собрал и описал Д.А.Ровинский. Атлас. В 3-х томах, 4-х книгах. С.-Петербург, Экспедиция Заготовления Государственных бумаг, 1881.

    Ровинский, Д.А. Русские народные картинки / собрал и описал Д.А. Ровинский; Посмертный труд печатан под наблюдением Н.П. Собко. В 2 т. Т. 1-2. СПб.: Изд. Р. Голике, 1900.

    Ровинский, Д.А. [автограф] Николай Иванович Уткин, его жизнь и произведения. СПб.: В Тип. Имп. Акад. Наук, 1884.

    Ровинский, Д. Русский гравер Чемесов. Гелиографические копии с его произведений, сделанные по способу Г. Скамони. . СПб.: Экспедиция Заготовления Государственных Бумаг, 1878.

    Ровинский, Д. Виды Соловецкого монастыря, отпечатанные с древних досок, хранящихся в тамошней ризнице. СПб.: Экспедиция Заготовления Государственных Бумаг, 1884.

    Ровинский, Д.А. Подробный словарь русских гравированных портретов. В 4 т. Т. 1-4. СПб.: Тип. Имп. Акад. Наук, 1886-1889.

    Ровинский, Д.А. Подробный словарь русских граверов XVI–XIX вв. С 720 фототипиями и 210 цинкографиями в тексте. В 2 т. Т. 1-2. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1895. (посмертное издание)

    Ровинский, Д.А. Словарь русских гравированных портретов. СПб.: Тип. Имп. Акад. Наук, 1872.

    Ровинский, Д.А. Подробный словарь русских гравированных портретов. В 2 т. Т. 1–2. СПб.: Типография Императорской академии наук, 1889.

    Ровинский, Д.А. Словарь русских гравированных портретов. Гравюры. Дополнительные листы, собранные и изготовленный тиражом 100 экз. П.П. Шибановым. 1890-е гг. 94 л. с 486

    Ровинский, Д.А.Полное собрание гравюр учеников Рембрандта и мастеров, работавших в его манере. СПб., 1894.

    Ровинский, Д.А.Полное собрание гравюр Рембрандта со всеми разницами в отпечатках. 1000 фототипий без ретуши. Собрал и привел в порядок Д. Ровинский. СПб.: Типография Имп. Акад. Наук, 1890, в 4 томах.

    Карион [Истомин]. Букварь славянороссийский писмен уставных и спорописных, греческих же латинских и польских. – [СПб.]: [Д.А. Ровинский; Экспедиция заготовления государственных бумаг], .

    Собко, Н.П. Василий Григорьевич Перов. Его жизнь и произведения. 60 фототипий с его картин без ретуши / текст Н.П. Собко, издание Д.А. Ровинского. СПб.: Тип. М.М. Стасюлевич, 1892

    Ровинский, Д. Сборник сатирических листов извлеченный из «Материалов для русской иконографии». В 2 т. Т. 1. СПб.: Экспедиция Заготовления Государственных Бумаг, 1893

    Ровинский, Д.А. Обозрение иконописания в России до конца XVII века. Описание фейерверков и иллюминаций. СПб.: Изд. А.С. Суворина. 1903. IV, , 330 с

    Полное собрание гравюр Адриана Ван-Остаде / обл. худ. М. Добужинского. 221 фототипия без ретуши. Собрал Д.А. Ровинский. Привел в порядок и снабдил предисловием Н.Д. Чечулин. Издание С.Н. Котова. СПб.: Т-во Р. Голике и А. Вильборг, 1912.

М. И. Ахун. О библиотеке Д. А. Ровинского

Сообщение, читанное в заседании
Ленинградского Общества Библиофилов,
посвященном памяти Д. А. Ровинского, 6 октября 1924 г.

Писатель и ученый, глубокий знаток и работник в области искусств, опытный законовед и судебный практик, коллекционер и блестяще образованный человек Дмитрий Александрович Ровинский оставил обширное собрание книг по различным отраслям знания, соответствующее широкому кругу его научных интересов. В книжном собрании Ровинского наиболее полно были представлены отделы истории искусств и юриспруденции.

Вся его научная библиотека, в количестве 1.617 названий, в 2,623 тома, согласно завещательному распоряжению, поступила в Училище Правоведения (в 1895 г.), где она была размещена в особых шкафах и книги были снабжены на корешках переплетов белыми ярлыками с печатной буквой «Р» . Последние, в большинстве случаев, служат единственным доказательством принадлежности книги Ровинскому, который не имел специального книжного знака и, по-видимому, избегал делать на книгах какие либо пометки.

Для составления систематического каталога библиотеки Ровинского, как и всего книжного собрания Училища Правоведения был приглашен в 1897 г. магистрант Юрьевского университета М. К. Шокгоф.

После Октябрьской революции, по упразднении Училища Правоведения, небольшое число книг, главным образом библиографические издания, вошло в состав библиотеки Ленинградского Сельскохозяйственного Института (занявшего помещение Училища); вскоре значительная часть библиотеки Ровинского, вместе с остальной библиотекой Училища, поступила в Научное Общество Марксистов, где она частично была распродана. Пишущему эти строки, благодаря любезному разрешению председателя библиотечной комиссии И. С. Книжника и содействию, оказанному некоторыми членами Общества, удалось из груды книг, подлежащих разборке, выискать экземпляры, принадлежавшие Ровинскому.

Такое несистематическое обозрение лишает возможности составить хоть сколько-нибудь полную характеристику библиотеки Ровинского, но оно все же дает возможность судить о ее составе.

Среди книг из собрания Ровинского следует отметить, прежде всего, ряд увражей иконографического характера, как-то описания коронаций XVIII века, роскошно издававшихся со многими гравированными листами, сюиты портретов, альбомы видов отдельных местностей России, далее значительное число путеводителей по художественно-историческим музеям и картинным галереям («Notice des estampes exposées a la bibliothèque du Roi». A Paris, 1823, и мн. др.), ряд монографий по истории искусств писателей первой половины XIX века (Густава-Фридриха Вагена (1794-1867) «Kunstwerke und Künstler in England und Paris». Berlin, 1867; «Histoire de la vie et des ouvrages célebres architectes», Paris, 1830, и др.).

Кроме того, в библиотеке Ровинского имелся довольно полный подбор, на русском языке, сочинений по археологии: И. Е. Забелина, изданий В. А. Прохорова и др.

Из т. н. «подносных» экземпляров , т. е. с дарственными надписями, я встретил сочинения И. Е. Забелина, П. В. Владимирова - автора книги «Доктор Франциск Скорина», Киев, 1888 г., и А. И. Сомова, в литографированные лекции которого по истории искусств вплетено письмо его Ровинскому (от 27 сентября 1890 г.).

Следует также отметить, что Ровинский, составляя свое книжное собрание, нередко преследовал цели, выдвигаемые его научными занятиями иконографией. Вот почему многие издания, входившие в состав его библиотеки, страдают отсутствием иконографического материала, изъятого самим собирателем, коллекционировавшим гравированные портреты, запечатленные им в ряде монументальных изданий.

Помимо научной библиотеки, поступившей в 1895 году в Училище Правоведения, после смерти Ровинского осталось книжное собрание (около 500 томов), поступившее в 1903 году в б. Румянцевский музей . Последнее состоит из книг и брошюр на русском и иностранных языках, крайне разнообразных по своему содержанию. В числе этих книг имеется довольно обширная серия изданий начала XIX века на итальянском языке (около 186 томов). Она представляет довольно полный подбор сочинений известных итальянских ученых и литераторов (Torqualo Tasso, Petrarka, Villani и др.).

Д. А. Ровинский завещал все свои богатейшие коллекции, с большой любовью им собираемые в течение всей своей жизни, нашим ученым учреждениям и учебным заведениям. Он уразумел истую цель коллекционерства: собирать и сосредоточивать у себя все, сообразно своим научным интересам, а затем сделать это достоянием народа. Таков смысл и такова цель частной инициативы в собирательстве.

Источник: М. И. Ахун. О библиотеке Д. А. Ровинского // Альманах библиофила Л.: Ленинградское общество библиофилов. 1929 стр. 202–206

Список литературы о Ровинском Д.А.

    Адарюков В.Я. Архив Дмитрия Александровича Ровинского // Среди коллекционеров. 1921. № 6–7. С. 11–20.

    Адарюков В.Я. В мире книг и гравюр: Воспоминания. М., 1984. С. 9.

    Адарюков В.Я. Гравюра и литография в книге XIX века: Портреты издателей и художников русской книги. М., 1984. С. 9.

    Адарюков В.Я. Д. А. Ровинский коллекционер // Среди коллекционеров. 1921. № 2. С. 1–4.

    Адарюков В.Я. Дмитрий Александрович Ровинский: Материалы для его биографии // Старые годы. 1916. Апрель-июнь. С. 93–110.

    Ахун М. И. О библиотеке Д. А. Ровинского // Альманах библиофила Л.: Ленинградское общество библиофилов. 1929 стр. 202–206

    Венок Ровинскому. Предисловие Григорий Стернин. М.: Пинотека 2003 с. 288

    Водо Н.Н. Столетие Гравюрного кабинета //50 лет Государственному музею изобразительных искусств им. А.С.Пушкина: Сб. статей. М., 1962. С. 15, 17.

    Вострышев М.И. В суде, на чердаках и в дальних странах / Вострышев М.И. Московские обыватели. М.: Молодая гвардия,(серия ЖЗЛ) 2003. Стр. 232–238

    Джаншиев Г. Эпоха великих реформ. СПб., 1907

    Забелин И.Е. Воспоминания о Д. А. Ровинском. Спб., 1896.

    Земенков B.C. Памятные места Москвы. М., 1959. С. 94.

    Знакомые. Альбом М. И. Семевского 1888 Стр. 54, 72, 151, 309

    Иваск У.Г. Частные библиотеки в России: Опыт библиографического указателя // Приложение к журналу «Русский библиофил» за 1911 год. Спб., 1912 № 964.

    Иконников B.C. Опыт русской историографии. Киев, 1891–1892. Т. 1, кн. 1. С. 71–72, 295, 307, 433, 479, 723, 818-819; Т. 1, кн. 2. С. 1210, 1274, 1361, 1368, 1370, 1373–1377, 1401-1404, 1408, 1418, 1507, 1717.

    Кони А.Ф. Д. А. Ровинский // Очерки и воспоминания. Спб., 1906. С. 521–624.

    Кони А.Ф. О Д. А. Ровинском // Среди коллекционеров. 1921. №5. С. 27–28.

    Левинсон-Лессинг В. Ф. История картинной галереи Эрмитажа: 1764 -1917. Л., 1985. С. 209.

    Миронов А. Московский Публичный и Румянцевский музеи как художественно-воспитательные учреждения. М., 1899.

    Отчет Московского Публичного и Румянцевского музеев за 1897 год. М., 1898.

    Отчет Московского Публичного и Румянцевского музеев за 1903 год. М., 1904. С. 47.

    Публичное собрание Императорской Академии наук в память ее почетного члена Д. А. Ровинского: 10 декабря 1895 года. Спб., 1896.

    Ровинский Д.А.: К 50-летию служебной деятельности // Нива. 1894. № 24. С. 570–571.

    Ровинский Д.А.: Некролог // Нива. 1895.№ 25. С. 602–603.

    Романюк С. К. Из истории московских переулков. М., 1988. С. 159, 190, 192.

    Сабашников М. В. Воспоминания. М., 1988.

    Старикова Л. М. Дмитрий Александрович Ровинский. Об историке, юристе, коллекционере Д. А. Ровинском (1824–1895) // Московский журнал. № 8 (224) 2009. С. 30–38.

    Стасов В.В. Воспоминания о Д. А. Ровинском // Статьи и заметки, публиковавшиеся в газетах и не вошедшие в книжные издания. М., 1952. Т. 1. С. 182–189.

    Стасов В.В. Новые труды Д. А. Ровинского // Статьи и заметки, публиковавшиеся в газетах и не вошедшие в книжные издания. М., 1954. Т. 2. С. 417–431.

Внимание!!! Анонс!!!

В ближайший месяц в журнале «Тарантас. Антикварные книги и путешествия» (проще в моем ЖЖ) будут размещены «Материалы для русской иконографии» (12 томов) . Это наиболее редкое издание (тираж 125 экз.) и наиболее красочное (480 гравюр ) с их подробным историческим и художественным описанием.

От Ивана Грозного до английских карикатур на Его Императорское Величество.

Прием почетного интуриста Наполеона и ответный визит нашего ограниченного состава туристов в Париж.

Подписка принимается во всех точках земного шара. Абсолютно бесплатно: в рамках проекта «Доброе слово и кошке приятно»

Скажу честно, если все удастся, тема - будет частично раскрыта. Я уверен, это будет интересно не только любителям антикварных книг и гравюр, но и всем кто интересуется историей России (комментарии Ровинского бесценны).


P.S. По поводу «мертвецкой» - я не выдумал. Данные сведения приводит великий библиофил и академик Маркушевич Алексей Иванович в своей статье:

Маркушевич А.И. Библиотека ученого // Наука и жизнь. 1972. № 5. С. 38–43

«Такое обращение заставляет вспомнить о выдающемся русском историке искусства и коллекционере гравюр Д.А. Ровинском (1824–1895), который для пополнения своих исключительных коллекций гравюр вырывал из купленных им книг интересовавшие его гравированные портреты, а ставшие ненужными книги помещал в особую комнату, которую он называл «мертвецкой» . Книги оттуда возвращались по пониженным ценам к книготорговцам. Ровинский не шутя утверждал, что именно таким путем он создает возможность неимущему человеку приобрести по дешевке книгу, в которой последнего интересует главным образом текст. Он добавлял, что «все почти библиофилы вместе с тем и охотники до портретов, и в их собраниях, как и во всяком другом, девять десятых портретов выдраны из тех же книг; да другим способом ни одного портретного собрания и составить нельзя» [Цитата из Ровинский Д.А. Подробный словарь русских гравированных портретов. Спб., 1889. Т.4. С. 572-573. ]».

P.S.S. Уже разместив заметку, наткнулся на прекрасную статью уважаемого библиофила lucas_v_leyden Летейская библиотека - 58 , посвященную дочери Ровинского - поэтессе Ровинской-Волчанецкой Екатерине Дмитриевне. Всем рекомендую

Внимание!!! Если Вы копируете статью или отдельное изображение себе на сайт, то обязательно оставляйте . При репосте заметки в ЖЖ данное обращение обязательно должно быть включено. Спасибо за понимание. Тираж 1 штука. Типография «Тарантас».

Служба

Назначенный прокурором этого округа в 1866 году, Ровинский с энергией принялся за практическую организацию нового дела. Им избран первый состав московской прокуратуры , из которой вышло столько замечательных судебных деятелей. Им были призваны в её ряды, между прочим, будущий министр юстиции Н. А. Манасеин и известный своим талантом обвинителя Громницкий . Исполняя, наряду со своими подчинёнными, прокурорские обязанности, чуждый всякого «генеральства» и стремления к внешнему блеску, Ровинский служил им примером преданной службы любимому делу. Первые шаги новых учреждений не могли обойтись без невольных ошибок, а общество далеко не во всех своих слоях относилось к ним с сочувствием. Возникали неизбежные столкновения и пререкания, приходилось иметь дело с тайным злорадством и явным недоброжелательством тех, чья власть или влияние встречали законную препону в непривычной деятельности новых учреждений. Положение первого прокурора судебной палаты самого большого из судебных округов было не только трудное, но и нравственно ответственное пред будущностью нового суда. И в должностях судьи по существу и судьи кассационного , Ровинский сохранил свой жизненный взгляд на каждое дело, которое представлялось ему, прежде всего, бытовым явлением с индивидуальной окраской. Чуждый мёртвых юридических схем, видевший во всём и прежде всего живого человека, Ровинский вносил свою отзывчивость на запросы житейской правды и в отвлечённую область оценки кассационных нарушений. Враг всякой «канцелярщины», всего уклончивого, неопределённого и недосказанного, он был краток и точен в своей работе, умея, однако, очень подробно разрабатывать вопросы, когда они касались установления правильного взгляда на серьёзные правоотношения или правонарушения. Он работал неустанно, добросовестно, не избегая ни под какими предлогами сухого и подчас очень скучного, кропотливого труда. В течение своей сенаторской деятельности он был всегда на своём посту, влияя на товарищей независимостью и ясностью своих житейских и юридических взглядов. Вступив в Сенат в возрасте, когда многие уже мечтают о покое, он бодро принялся за труд и доложил 7825 дел, по каждому из которых им собственноручно написано решение или мотивированная резолюция.

Искусствоведение

Это было для него не легко, ибо рядом со службой у него существовала любимая сфера искусства, куда его влекло всеми силами души и где он отдыхал душевно. В этой сфере он сделал очень многое. Собственными трудами и путём больших материальных жертв он собрал и издал: «Историю русских школ иконописания», «Русские гравёры и их произведения», «Словарь русских гравированных портретов», «Русский гравёр Чемесов » (с 17 портретами), «Русские народные картины», «Достоверные портреты московских государей» (с 47 рисунками), «Н. И. Уткин . Его жизнь и произведения» (с 34 портретами и рисунками), «Виды Соловецкого монастыря » (с 51 рисунком), «Материалы для русской иконографии » (12 выпусков, с 480 рисунками), «Одиннадцать гравюр Берсенева», «Ф. И. Иордан », «В. Г. Перов . Его жизнь и произведения», «Сборник сатирических картин», «Полное собрание гравюр Рембрандта » (с 1000 фототипиями), «Полное собрание гравюр учеников Рембрандта и мастеров, работавших в его манере» (с 478 фототипиями), «Подробный словарь русских гравированных портретов». Сверх того, им сделан ряд небольших изданий, каковы, например, «Виды из привисленских губерний», «Сатирические азбучные картинки 1812 года», «Посольство Сугорского» и другие. Первое место между изданиями Ровинского занимает «Подробный словарь русских гравированных портретов». Он состоит из 4 томов in quarto и представляет собой драгоценный памятник для ознакомления с искусством гравирования вообще и в России в особенности, давая описание портретов 2000 лиц, в каком-либо отношении привлекших к себе внимание современников и потомства. Эти описания, представляя собой отчёт о каждом портрете с массой точных и мельчайших технических подробностей, потребовали, ввиду 10 000 снимков, упоминаемых в книге, огромного труда. Но не для одних любителей гравюр или учёных исследователей истории искусства дают эти четыре тома богатейший материал. На 3086 столбцах книги, составление которой одно могло бы наполнить жизнь человека, рядом с разнообразными, иногда прекрасными фототипиями, идут биографические заметки, рассказы и указания современников. В них содержится интересный исторический и бытовой материал, рисующий и освещающий со многих сторон русскую жизнь и её судьбы. Заметки Ровинского не имеют претензии на полноту или на определённую систему: это, по большей части, краткие, живые характеристики, блестящие умом, вооружённым громадной начитанностью и знанием. Сжатая форма их придаёт им особую силу и совершенно исключает всякую условность и деланный пафос . В трудах Ровинского нет следа исторического прислужничества; его отзывы и оценки звучат полной искренностью. Впрочем, не все заметки его кратки. Есть под этим названием биографические очерки, выделение которых из «Словаря» и собрание вместе могло бы составить полную интереса книгу. Таковы очерки жизни и деятельности Александра I , Екатерины II , Дмитрия Самозванца и, в особенности, А. В. Суворова . Этим очеркам можно сделать упрёк в излишней подробности, выходящей за пределы «Словаря». Ровинский предвидел возможность подобного упрёка. Ответ на него содержится в указании на отношение иконографии к истории.

«Для нас, иконографов, интересно иметь не изображение Екатерины в высокоторжественной позе, а настоящую, живую Екатерину, со всеми её достоинствами и недостатками. Мы хотим знать всякую мелочь, которой была окружена эта великая женщина; хотим знать, в котором часу она вставала, когда садилась работать, что пила и ела за обедом, что делала вечером, как одевалась и куда ездила. Нам до всего дело, мы хотим знать её частную жизнь, даже прочесть её интимные записочки, хотим видеть её у себя дома - живую, умную, хитрую… может быть, и чересчур страстную. Из короткого знакомства со всеми мелочами её обихода мы более, чем из всякой другой Истории, вынесем уверенность, что лёгкие стороны её домашней жизни не имели расслабляющего влияния на царственные её задачи, и ещё более полюбим эту великую женщину за её безграничную любовь к её новому, русскому отечеству».

«Словарь гравированных портретов» изображает русских людей на различных ступенях общественной лестницы и в разные исторические эпохи. Но для полноты картины нужно было изображение русской жизни, нужно было собрать черты не личные, а бытовые, закреплённые в памяти народной тем или другим способом. Эту задачу Д. В. Ровинский выполнил в своём классическом труде - «Русских народных картинках», изданных в 1881 году, в 9 томах, из которых четыре заключают в себе 1780 картинок, а пять представляют объяснительный к ним текст, на 2880 страницах большого in 8. В этом издании, требовавшем необычайной любви к делу, настойчивости и знания, и сопряжённом притом с большими жертвами, Ровинский собрал все народные картинки , которые выходили в свет до 1839 года, то есть до того времени, когда свободное народное художественное творчество было вставлено в рамки официальной цензуры. В картинках этих проходит самыми разнообразными сторонами бытовая и духовная жизнь народа с начала XVII века до середины XIX века. В наивных изображениях народного резца русский человек представлен в его отношениях к семье, к окружающему миру, к учению, в его религиозных верованиях и поэтических представлениях, в его скорбях и радостях, в подвигах и падении, в болезнях и развлечениях. Он перед нами живой, говорящий о себе сам, своим «красным словом», сказкой и легендой, своеобразный, мощный и простосердечный, терпеливый и страшный в гневе, шутливый и в то же время вдумчивый в жизнь и её сокровенный смысл, с добродушной иронией смотрящий на себя и на всё окружающее, и величаво-спокойный пред лицом смерти.

По поводу тех или других народных картин приведены в этом труде подробные самостоятельные исследования, обширные извлечения из памятников народной литературы, стройные, построенные на богатых источниках и личном опыте и изучении бытовые и этнографические картины. Кто прочёл со вниманием пять томов текста к народным картинкам, тот может сказать, что пред его глазами прошла не официальная, не внешняя, но внутренняя русская жизнь более чем за два века, со всем тем, что составляло её сущность.

Любовь Ровинского к искусству сказалась и в изданной им в 1892 году книге «Василий Григорьевич Перов. Его жизнь и произведения», состоящей из прекрасной биографии художника, написанной Н. П. Собко , и из 60 фототипий с картин В. Г. Перова. Для издания произведений кого-либо из выдающихся русских художников Ровинскому представлялся большой выбор. Такое издание могло бы подавлять надрывающим изображением тяжких сцен из боевой жизни; могло бы ласкать глаз изящной правдивостью в передаче переливов света на мехах, материях и украшениях; могло бы представлять те жанровые сцены, где «сквозь видимый смех слышатся невидимые слёзы» и где глубоко трагическое существо заключено в рамки какого-нибудь житейского явления. Но он не останавливался на этих произведениях художественной кисти.

Ценитель, знаток и исследователь народной жизни, он не любил ничего кричащего, рассчитанного на эффект или исключительного. Простая русская жизнь в её обычном, скромном течении более привлекала его, так как более просто и правдиво отражала натуру русского человека. Живописателем именно такой жизни был В. Г. Перов. Его простая, бесхитростная, полная стремления к самоусовершенствованию натура, скромная жизнь должны были привлечь к себе внимание и симпатии Ровинского. Ещё большее влияние должны были иметь на Ровинского художественные произведения Перова, ибо в них, как в живописном калейдоскопе, проходит повседневная, небогатая красками и впечатлениями, но близкая русскому сердцу родная жизнь с её семейными радостями и горестями, неизбежными драмами, особенностями и увлечениями.

«Обозрение иконописания в России до конца XVII века» было напечатано в 1856 г. в VIII томе Записок Археологического Общества. После смерти Д. Ровинского оно вышло в полном виде, вместе с трудом о фейерверках из архива исследователя. К книге приложен его портрет, гравированный И. П. Пожалостным в 1888 г.: «Д. А. Ровинский, Обозрение иконописания в России до конца XVII века. Описание фейерверков и иллюминаций». Издание А. С. Суворина , 1903.

Последние годы. Личность

После перехода в Сенат он стал ездить за границу и побывал не только в Европе, но в Иерусалиме , Индии , Египте , Марокко , Китае , ; недвижимое имущество - Московскому университету , для премии за лучшее иллюстрированное издание для народного чтения; капитал в 60 тысяч рублей - на устройство народных училищ и на премию за лучшее сочинение по художественной археологии .

  • . - СПб. , 1895-1899.

Посмертное издание. Уникальное по широте охвата исследование и подробнейшее справочное пособие, в котором сосредоточена информация, касающаяся всех сторон гравировального дела, приведены исчерпывающие сведения о жизненном и творческом пути граверов, перечни их работ с объективными характеристиками, датировкой и распределением по школам. Текст дополняют 720 фототипий и 210 цинкографий. «Словарь русских граверов» представляет собой совершенно переработанное издание сочинения Д. А. Ровинского «Русские граверы и их произведения с 1564 до 1764 г.» (1870). Предисловие Н. Собко . Книга не подлежит вывозу за пределы Российской Федерации.

  • . - СПб. , 1886-1889.
  • Материалы для русской иконографии, в 12-ти вып. . - СПб. , 1884-1891.
  • Обозрение иконописания в России до конца XVII века. - М. , 1903.