В сокровищницу мировой авторской сказки вот уже два столетия входят произведения Якоба и Братьями собрано и обработано более двухсот фольклорных произведений европейских народов, среди которых достаточно популярные «Золушка», «Рапунцель», «Гензель и Гретель», «Бременские музыканты», «Красная шапочка» и многие другие. Несмотря на то что авторов часто обвиняют в описании излишней жестокости, они остаются любимыми для многих поколений детей, так как учат жизненной стойкости и умению противостоять невзгодам, добру и взаимной поддержке, стремлению к справедливости.

Особенности художественной обработки

Вклад братьев Гримм в развитие мировой, и в частности немецкой, литературной сказки поистине неоценим. Главное достоинство их произведений в том, что авторы, заимствуя сюжет в фольклоре, практически полностью сохраняли содержание, идейный замысел, композицию, особенности характеров и речи персонажей. Это подтверждает, к примеру, «Гензель и Гретель» - сказка на немецком языке, которая отличается максимальной близостью к первоисточнику. Авторы лишь несколько изменили языковую форму, сделав произведение более увлекательным и доступным для чтения. Подобный подход был принципиальным при обработке народной сказки, так как позволял передать особенности жизненного уклада европейцев в основном в период Средневековья.

Основа сюжета о пряничном домике

По сохранившимся сведениям, сказку о двух детях с именами Гензель и Гретель братья Гримм услышали от Доротеи Вильт - впоследствии она стала женой Вильгельма. Фольклорное произведение отличается от известного нам авторского варианта тем, что маленьких героев отправили в лес, обрекая на неминуемую гибель, родные мать и отец. Братья Гримм несколько смягчили сюжет первоосновы, введя образ мачехи, оказывавшей давление на безвольного мужа. Кстати, произведение с подобным сюжетом можно найти и в сборнике другого немецкого сказочника, Л. Бехштайна, а также в народных стихах и песнях, что свидетельствует о большой популярности истории о пряничном домике в народе.

Что касается жестокого поступка родителей, то, скорее всего, он имеет под собой вполне реальные обстоятельства. В 1315-17 годах в Европе, в том числе и на территории Германии, разразился страшный голод, последствия которого ощущались еще лет пять. Историки отмечают, что в это время вполне возможны были случаи каннибализма, о которых упоминает сказка «Гензель и Гретель» - имеется в виду эпизод с ведьмой. Кроме того, похожие сюжеты можно найти в некоторых европейских историях о детях, по воле случая оказывавшихся в руках страшных людоедов и сумевших в результате одержать над ними верх благодаря своему бесстрашию и смекалке.

Произведение о пряничном домике было включено в первый сборник сказок братьев Гримм, изданный в 1812 году, и переведено на множество языков. Лучшим русским переложением стал текст, обработанный П. Полевым.

Знакомство с героями

Гензель и Гретель, брат и сестра, были детьми бедного дровосека. Они жили на с отцом и недоброй мачехой. Но вот наступили трудные времена, когда хлеба купить стало не на что. И как-то ночью они услышали разговор родителей. В ответ на жалобу отца, что еды совсем не осталось, мачеха предложила отвести брата с сестрой в лес и оставить там одних. Дровосек сначала возмутился: сердце ведь не каменное - родных детей на неминуемую смерть обрекать. Тогда всем умирать придется - таков был ответ женщины. Убедила все-таки злая мачеха своего мужа, что по-другому поступить нельзя.

Горько расплакалась сестра, узнав об ожидавшей их судьбе, а брат стал ее успокаивать и пообещал обязательно что-нибудь придумать. Так начинается известная сказка братьев Гримм «Гензель и Гретель».

Первый поход в лес

Дождался мальчик, пока отец с мачехой уснули, оделся и пошел на улицу, где насобирал камешков, блестевших в лунном свете.

Рано утром родители собрались в лес за дровами, разбудили детей и взяли их с собой. По дороге Гензель незаметно бросал по камешку - он набрал их полон карман. Так добрались до самой чащи. Дровосек развел костер, а мачеха приказала детям ложиться отдыхать и пообещала вечером вернуться за ними. Гензель и Гретель - сказка здесь повторяет популярный в европейском фольклоре мотив жестокости мачехи - остались у костра в одиночестве. Они весь день слышали, как в лесу раздавались глухие удары, и надеялись, что это отец рубит дрова. На самом деле стучал сук, привязанный родителями к дереву.

В обед дети съели по кусочку выданного им утром хлеба и вскоре, уставшие, уснули. Когда открыли глаза, была уже темная ночь. Сестра снова расплакалась, а брат стал ее успокаивать: «Вот взойдет месяц, и мы найдем дорогу домой». И действительно, в лунном свете камешки заблестели, и к утру Гензель и Гретель были уже у родной двери.

Встреча с родителями

Впустившая детей мачеха отругала их за то, что они слишком долго гуляли по лесу. Отец же обрадовался, что они вернулись живыми.

Но вскоре положение стало еще хуже. И опять брат с сестрой услышали уже знакомый спор родителей. Дровосек долго сопротивлялся, но, уступив однажды, поддался уговорам и на этот раз. Вновь задумались о своем будущем Гензель и Гретель. таким образом, как любая другая из группы волшебных, строится на повторе одного и того же события. Вот только камешков брату в этот раз собрать не удалось - предусмотрительная мачеха закрыла на ночь дверь, и он не смог выйти на улицу. Еще больше испугалась его сестра, но мальчик пообещал обязательно что-нибудь придумать. А утром, когда мачеха опять выдала им по куску хлеба и приказала идти с ней и отцом в лес, он разломал свою порцию в кармане и стал посыпать крошками дорогу.

Заблудились

Долго шли дровосек и мачеха по лесу, пока не попали в такую глушь, где раньше не бывали. И вновь родители оставили детей одних у костра, а сами ушли домой. Но ночью, когда взошла луна, Гензель и Гретель не смогли отыскать путь, так как птицы склевали все хлебные крошки. Наступило утро, а затем и вечер, а они все блуждали по лесу. Только к обеду следующего дня, уставшие и голодные, ребятишки увидели на дереве белоснежную птицу. Она так хорошо пела, что дети заслушались, а потом пошли вслед за нею. И вдруг впереди показалась избушка, мимо которой никак не могли пройти голодные Гензель и Гретель.

Сказка, краткое содержание которой вы читаете, строится по всем законам жанра. Стены чудного домика, неожиданно возникшего перед глазами детей, были сделаны из хлеба, крыша - из вкусного пряника, а окна - из сахара. Таким образом, здесь упоминается сладкий домик из сказочной страны изобилия под названием Кокань. Она часто упоминалась в народных преданиях и манила тем, что в ней ничего не нужно было делать самому, так как вся еда росла прямо на деревьях.

История пряничных домиков

Хотя сюжет о вкусной избушке в начале XIX века нельзя было считать необычным, именно после публикации сказки «Гензель и Гретель» в Германии и в ряде других европейских стран появилась новая традиция. Вот уже двести лет хозяйки пекут на Рождество пряничные домики и украшают их разноцветной глазурью, цукатами, ягодами и т.п. Сладость выставляют на праздничный стол, отправляют на всевозможные выставки и конкурсы и, конечно, раздают детям. Главное, что таким пряником можно сначала полюбоваться, а затем насладиться великолепным вкусом.

Встреча с ведьмой

Но возвращаемся к сказке, которую записали братья Гримм. Гензель и Гретель - краткое содержание дает общую картину происходившего в тот миг - увидев такое изобилие, решили полакомиться. Брат отломил кусочек от крыши, а сестра решила попробовать окошко. Они с удовольствием поедали сладости, как вдруг услышали из избушки довольно приятный голос. А чуть позже на пороге появилась очень древняя старуха. Дети в первый момент испугались, но она их тут же успокоила, затем завела в дом, щедро угостила и уложила спать на мягкую постель под белоснежное одеяло. Уставшим и измученным детям показалось, что они попали в настоящий рай. Гензель и Гретель еще не знали, что попали в гости к злой ведьме. Мечтой и любимым лакомством ее был какой-нибудь ребенок. И хотя эта старуха с очень плохо видела, она прекрасно чувствовала человеческий запах. А хлебный домик, украшенный сладостями, стал приманкой для таких детей, как Гензель и Гретель. Сказка, таким образом, во многом повторяет сюжеты известного цикла «Дети и Людоед», входящего в международный указатель фольклорных произведений этого жанра.

«Вот будет лакомый кусочек»

Поутру ведьма осмотрела спящих детей и решила, что мальчишка с румяными и пухлыми щечками будет очень хорош на обед. Нужно только еще немного подкормить его. Она заперла проснувшегося Гензеля в хлеву за решетчатой дверью, а Гретель приказала откармливать брата, чтобы он стал пожирнее. Так продолжалось четыре недели, в течение которых сестра готовила для брата самые вкусные блюда, а сама питалась объедками. Находчивому Гензелю все это время удавалось обманывать плохо видевшую ведьму. Когда она приходила проверить, насколько поправился ее «будущий обед», он подсовывал ей в руку вместо своего пальца косточку, и та все не могла понять, почему мальчишка остается все таким же худым. Но однажды терпение старухи закончилось, и она решила непременно съесть Гензеля, путь даже недостаточно жирного, уже на следующий день. А девчонка должна была наносить воды, в которой затем будет приготовлен ее собственный брат. «Лучше бы нас дикие звери в лесу растерзали, мы бы тогда вместе погибли», - рыдала она.

Ведьму удалось обмануть

На следующее утро старуха решила разделаться с Гретель, а потом приступить к ее брату. Она растопила печь и приказала девочке залезть в нее, чтобы узнать, готов ли жар для выпечки хлеба. Гретель стала было выполнять требование ведьмы, как вдруг сообразила, чего на самом деле хочет от нее старуха. И не ошиблась: та действительно как раз готовилась закрыть заслонку и зажарить девчонку. «Я не знаю, как туда забраться», - проговорила сестра. Рассердившаяся ведьма обругала ее и стала показывать, как правильно попасть в печь. В этот момент Гретель подтолкнула ее вперед, а затем тут же закрыла заслонку. Так она спасла от неминуемой смерти и себя и брата. А старуха, оказавшаяся в печи, страшно взвыла и сгорела до тла. Таким образом, победителями в этом противостоянии с ведьмой-людоедкой становятся Гензель и Гретель.

Сказка о брате и сестре, по всей видимости, имеет также связь с древними традициями европейских народов и некоторых племен. Так, эпизод сожжения ведьмы многие лингвисты часто связывают с довольно распространенным обрядом инициации, суть которого состояла в переходе подростка во взрослую жизнь, вступлении человека в какое-либо тайное общество или посвящении его в число шаманов, вождей. Это тоже не новый для братьев Гримм мотив, так как он встречается во многих других народных и авторских сказках, включая, например, «Мальчик-с-пальчик» Ш. Перро.

Освободившиеся дети осмотрели избушку и нашли в ней много драгоценных каменьев и жемчуга. Они набрали их с собой и отправились искать выхода из этого ведьминого леса.

Так благодаря смекалке и находчивости, смогли избавиться от ненавистной ведьмы-людоедки Гензель и Гретель. Сказка завершается описанием их пути домой.

Счастливое возвращение

Через пару часов вышли дети к неведомому озеру, но не увидели рядом ни мостика, ни лодочки. Только уточка плавала. Обратилась к ней девочка с просьбой перевезти их на другой берег, и очень скоро брат с сестрой оказались в знакомом лесу. А уж здесь-то им легко было найти дорогу в дом дровосека. Примчались они, счастливые, к отцу и бросились ему на шею. Очень обрадовался дровосек, когда увидел, что его дети живы и невредимы, так как не знал ни минуты покоя и радости после расставания с ними.

Оказалось, что жена его неожиданно умерла - этот факт дает возможность многим лингвистам идентифицировать образы злой мачехи и ведьмы, решившей отомстить ненавистным детям. И зажили с той поры дровосек и его дети счастливо и хорошо. А от нужды спасли семью жемчуг и драгоценные каменья, которые принесли из лесной избушки Гензель и Гретель.

История о приключениях брата и сестры в искусстве

Сегодня Гензель и Гретель известны во всем мире. Сказка о них входит в собрание сочинений Якоба и Вильгельма Гримм и переведена на многие языки. Кроме того, ее персонажи неоднократно становились героями произведений других видов искусства. Так, в 1893 году появилась опера Э. Хумпердинка, написанная специально к Рождеству. Неоднократно готовились театральные постановки сказки. Не остались равнодушными к произведению и многие

С появлением кинематографа к известному сюжету обратились и сценаристы. В число достаточно популярных на сегодняшний день фильмов входит сказка «Гензель и Гретель» на английском языке, снятая в 1988 году. Авторы несколько изменили первоначальный вариант: дети по просьбе матушки пошли в лес за ягодами и заблудились, после чего попали в пряничный домик колдуньи Гризельды. Еще один вариант - американский фильм 2012 года, снятый по мотивам сказки «Гензель и Гретель», в котором отец, мучимый угрызениями совести, сам отправляется на поиски детей.

В 2013 году появился боевик, рассказывающий о том, что произошло с героями после их возвращения домой. И хотя сюжет фильма имеет мало общего со сказкой братьев Гримм, он подчеркивает, что интерес к сюжету сохраняется и в наше время.

Сказка страшна своей ужасающей правдой. Документ эпохи (к сожалению не везде эти «эпохи» закончились: эпохи гражданских и не гражданских войн, смуты, разрухи и Голода...).

Это почти сказочная (а сказка в том, что дети вопреки всему остались живы) истории о локальной победе над непобедимым драконом Голод....

Средние Века беспрерывных войн разного масштаба и значения: сюзерен с вассалами, вассалы с сюзереном, вассалы с вассалами, сюзерены с сюзеренами, война всех против всех, война за гроб Господень, когда стотысячные орды крестового похода опустошали и разоряли всех и вся в своём медленном течении к Иерусалиму, разбиваясь на ручейки и реки «бандформирований».... Отсюда и вдовство героев «сказки» (мужчины гибли защищаясь/нападая, а женщины..., - об это жестоко и страшно написал Лоуренс Норфолк в одном из эпизодов романа «Носорог для папы римского» - роман как раз об этих временах).

А войны требуют не малых средств: на бранную амуницию господ, на наём солдат-наёмников, на пропитание и войска, и обитателей из Замка-крепости, и на постройку и новых стен, и новых башен.... Поборы, поборы, поборы.... И вот, кормящим это всё - ни медного грошика на хлеб - на троне дракон Голодомор: «...кормящимся с земли - пусть землю ту и жрут...»

Свидетельство обыденных зверств, - дабы на впасть в зверство ещё более ужасающее, как та старуха из пряничного домика: ведь Голод гложет разум, обостряя инстинкт самосохранение: пожертвуй малым (и что страшнее - что яко бы возобновляемым ресурсом), малыми своими, насыть плоть свою и воздастся тебе и сытостью и плодородием (ведь жив же где-то, уже на генном уровне, в глубинах подсознания, червячок языческого жертвоприношения)....

Дракон Голодомор насиживает яйца, порочно, да и прочно утвердив свое гузно на кладках затуманенного, изгложенного, изгаженного гладом разума....

И заповедный королевский лес, где даже собирать плоды нельзя, не то что охотиться: смерть - отступникам. Из леса лишь валежник, для очага, для очага пустого.... И в этот лес детей - подальше от греха....

В этой сказке лишь два сказочных элемента - съедобный домик сумасшедшей ведьмы (...молочные реки, кисельные берега - рай для голодных...), и - полный карман бриллиантов, дабы откупиться, пусть на время от Дракона Голодомора...

А бедная своим скорбным и злым разумом мачеху умерла, скорей всего от голода.

Д аже в отпуске мы с мужем ходили по тюрьмам, общались с прокурорами

Мы с мужем впервые за шесть лет отправились в отпуск. И немедленно познакомились с дивным полицейским Андрэ и его семьей. Андрэ оказался поклонником Мусоргского (особенно его цикла «Картинки с выставки») и знатоком России, и теперь мы проводим вечера в дискуссиях на тему: «Что же делать с полицией в России?»

Спрашиваем его про взаимоотношения следствия, суда и прокуратуры в Германии (дело происходит на границе трех стран: Германии, Франции, Швейцарии). Пытаемся найти философский камень, но все равно упираемся в такие слова, как «честь», «долг», «совесть», - совершенно забытые составные части рецепта счастья в России. Обнаруживаем, что после службы полицейский Андрэ работает с трудными подростками - обходит семьи, беседует, ходит с мальчишками на футбол. Не потому, что ему велят это делать и платят дополнительно, а потому, что они и после службы у него не вытряхиваются из души и сердца, хотя и собственные сыновья тоже нуждаются в наставлениях и родительской педагогике.

А теперь еще Андрэ озаботился и нами - почти как трудными подростками - и договаривается с прокуратурой, потому что у нас с мужем в голове не укладываются очень многие вещи из его рассказов о функциях и традициях прокуратуры. У нас ведь с этим институтом вообще непонятно, что происходит: в Конституции РФ слова про прокуратуру вставлены почему-то в раздел «Суд», а еще там написано, как назначается генеральный прокурор. А зачем он назначается - не сказано, как и о функциях прокуратуры - ни гу-гу. Поэтому, справедливо предположил Андрэ, нам необходимо изучить работу его коллег из прокуратуры изнутри. Прокуратура в восторге - внимание им приятно и лестно.

Можете себе такое у нас представить: приехала парочка диковатых иностранцев, Ганс и Гретхен, и познакомилась случайно в Тургеневской библиотеке - ну, с подполковником Следственного управления СК Иваном Ивановичем. А Иван Иванович после работы заводит с Гансом и Гретхен задушевные разговоры про Вагнера, цитирует любимые места из Гёте и рассуждает о недостатках - ну, избирательной системы Германии и сложностях формирования коалиции ХДС/ХСС с «зелеными».

А потом понимает, что Ганс и Гретхен шокированы его рассуждениями и шлет запрос в Госдуму, своим коллегам из Комитета по безопасности, - с тем, чтобы коллеги приняли никому неизвестных и ненужных туристов Ганса и Гретхен и поговорили с ними за российский парламентаризм и о взаимоотношениях СК, Генпрокуратуры и МВД с ФСБ. И как из этих сложных взаимоотношений рождается стройная система соблюдения законности и правопорядка в РФ - потому что подполковнику Ивану Ивановичу становится важно, чтобы туристы Ганс и Гретхен дотумкали: Россия - священная наша держава, а также великая наша страна, населенная народом-богоносцем. И с законностью и правоприменением у нас обстоит дело так, что подполковник Иван Иванович спокоен: не посрамят совести и чести ни его коллеги, ни эти козлы из Госдумы. Ой. В смысле народные избранники. А тем лестно, что к ним придут Ганс и Гретхен, потому что понятно: простой народ из других стран интересуется, уж надо им показать во всей красе наши достижения и смелые замыслы.

Правда же, не получается такого представить? А вот с Андрэ это вышло как-то просто и органично, как и с его коллегами и прочими государственными служащими. А потом жена Андрэ повезла нас в тюрьму. Чем же еще заниматься в отпуске?

Большая тюрьма в центре Базеля была закрыта в 1995 году, и теперь там отель, ресторан из рейтинга «Мишлен», детский сад, джазовый центр и дорогие апартаменты. Двум заезжим сумасшедшим показали все - девочке на рецепшн опять же было приятно, что вот люди интересуются: здесь сидели охранники, вот здесь мы сохранили коридоры и камерную систему, а вот, посмотрите, мы оставили в рамке распорядок дня и местный УИК. Тюрьма Aller au Violon(«Кутузка») называется теперь Au Violon(«Скрипка»), и больше всего на свете она похожа на нашу Бутырку. Ее ведь мало кто видит, а она, Бутырка, очень хороша: это творение зодчего Казакова, сохранённое едва ли не в первозданном виде.

Но у нас идея переделать тюрьмы в хорошие городские объекты никак не приживается, потому что наша ФСИН хочет на деньги, полученные от потенциального инвестора, построить новую тюрьму. Это было бы интересно, если Бутырскую тюрьму можно было бы снести целиком, а на ее месте построить 20-этажный жилой комплекс - тогда инвестор призадумался бы. Но сносить нельзя, надо вычищать, а это колоссальные деньги. Инвестору надо будет и так сказать спасибо, если он сможет взять себе этот актив на баланс и превратить его в объект, окупаемость которого будет очень долгой. На Бутырке (как и на «Крестах») надо, извините за каламбур, поставить крест и просто передать эти объекты на баланс мэрии. И пусть ФСИН о них забудет. А отчаянные инвесторы, если таковые найдутся, должны получить объекты бесплатно, рассчитываясь с городом детскими садами и культурными центрами - как в Базеле.

Зима. Бескрайнее озеро, окованное льдом. Ночь.

Маленькие острова расположены примерно на равном расстоянии друг от друга. На островах - огромные статуи древнегерманских Богов и героев - Одина, Бальдра, Локи, Зигфрида, Брюнхильд и др. Боги освещены сверхсильными прожекторами. Одину не нравится свет прожекторов - он брезгливо щурится. Зигфрид тоже сощурил глаза, но блаженно. Прекрасное лицо Бальдра выражает спокойствие и безразличие. Его длинные ресницы сияют золотом, кажется, он смотрит ресницами, а не глазами...

Фейерверк. На озере множество веселых конькобежцев. Праздник.

Ветер. Вьюга. Очень много снега. Но снег летает в воздухе и не желает падать - что-то отталкивает его от ледяного панциря. Нетронутая снегом поверхность озера идеально ровная, зеркальная.

От льда исходит слабое свечение, словно под ним не вода, а озеро света.

Появляются Ганс и Гретхен, красивые и стройные. Ему 27, ей 18. На них зимняя спортивная одежда 40-х годов, у обоих через плечо переброшены коньки, на Гансе легкий военный рюкзак, в руке - серебряная фляжка.

Ганс и Гретхен останавливаются у медной таблички на длинном стальном пруте, воткнутом в лёд.

ГАНС: Замёрзла? (протягивает Гретхен фляжку) С днем победы, Гретхен.

ГРЕТХЕН: За снег. (делает глоток, отдает фляжку Гансу)

ГАНС: За снег, и с днем победы. (пьёт)

ГРЕТХЕН: Как дивно! Мне бы в детстве такое озеро.

ГАНС: Ничего, оно есть у тебя сейчас.

ГРЕТХЕН: Снежная Королева любила бы здесь кататься.

ГАНС: На санях?

ГРЕТХЕН: На коньках.

ГАНС: Прокатимся до Одина?

ГРЕТХЕН: Нет.

ГАНС: Мне надо.

ГРЕТХЕН: Зачем?

ГАНС: Ты же знаешь. Он целительный. Я заряжаюсь от него.

ГРЕТХЕН: Он мертвый.

ГАНС: Он живой, но по-другому. Я смотрю ему в глаза всего 50 секунд, и я полон сил целых трое суток.

ГРЕТХЕН: Лучше к Бальдру. Я люблю только его. Остальные мёртвые... Особенно, Один.

ГАНС: Нет, они прекрасны.

ГРЕТХЕН: Один злой, он щурится на рассвет, а Бальдр улыбается, когда снег падает ему на длинные ресницы.

ГАНС: Хорошо, посмотрим, кто ближе. (подходит к табличке) Ноги не болят?

ГРЕТХЕН: Ноги не болят.

ГАНС: (читает по табличке) Маршрут №47. До острова Бальдра по течению бывшей Москва-реки 1945 метров. До Одина против течения бывшей Москва-реки 1945 метров. Что будем делать?

ГРЕТХЕН: Пойдем туда. Что там? (указывает во тьму)

ГАНС: (достает из рюкзака карту) Котельническая, Космодамианская, Берсеневская, Ордынка. (произносит протяжно) Орды нка. Ы - чудовищная буква. Откуда они её взяли: у гуннов? у хазар?

ГРЕТХЕН: Какая удивительная вещь - лёд.

ГАНС: Лёд - не вещь, лёд - стихия.

ГРЕТХЕН: Самое удивительное в мире - это лёд.

ГАНС: А ты говорила: поедем в Венецию. Ничто не может сравниться с Москаузее... Фюрер сотворил красивейшее озеро мира. Озеро Зеркального Льда, Озеро Бескрайнего Скольжения.

ГРЕТХЕН: Спасибо ему за это...

ГАНС: (смотрит по карте) Ходили бы по Рождественскому бульвару пьяные рожи, гадили бы на Тверской, плевали бы на Никитский, произносили бы хазарскую букву Ы. (наклоняется, разговаривает в шутку через лёд) Эй, Орды-ынка... И что там еще? (смотрит по карте) Златоустинский, Спасоглинищевский... Как вы жили с такими названиями? (говорит кому-то невидимому подо льдом) Подводное царство... Московитянки, ставшие водяными девами... Товарищи с... (смотрит по карте) Покровского бульвара, ставшие подлёдными господами... Большевики омутов и водокрутов, красные нави, русалки с Большого Каретного, лоскотухи с Новой Басманной... Поехали к Бальдру.

ГРЕТХЕН: Не хочу.

ГАНС: Я же сказал: к Бальдру. А потом в кино, на «Зигфрид поражает Фафнира».

ГРЕТХЕН: Не хочу.

ГАНС: Что ты загрустила? Посмотри, какой мир вокруг нас... Мы молоды, сильны, мы празднуем день победы. Германия сильна как никогда, у фюрера родился наследник, наши Боги любят нас... Гретхен, нельзя унывать - столько всего замечательного впереди.

ГРЕТХЕН: Ганс, мне не по себе... (осторожно, как балерина, наступает на лёд, всматривается, вслушивается) Я чувствую, там, подо льдом, Москву. Дома и бульвары Москвы смотрят на нас из озера.

ГАНС: Баварские девушки отличаются богатым воображением.

ГРЕТХЕН: В московских парках бесшумно шелестят деревья... Все звуки замерзли, Москва онемела от холода, словно Снежная Королева поцеловала её в голос, но она видит нас.

(Сияние, исходящее ото льда, становится ярче.)

Они там, подводное течение уносит их замерзшие души... (пауза) Ну ладно, что это я? Как говорят в деревнях: кажется - ущипни себя?

ГАНС: Это не кажется - это снится наяву. Такое случается с людьми, особенно с такими мечтательными как германцы. Мне самому иногда снится, что мы проиграли, и что меня убило в 43-м где-то на Волге. И вообще, когда здесь был нормальный город с домами и улицами, это не было настоящей Россией. Вот этa ровная поверхность и есть настоящая Россия. (обнимает Гретхен) Пойдем я расскажу тебе их любимую сказку - о городе, ушедшем под воду.

Ганс и Гретхен уходят. Что-то изменилось на Москаузее. Вьюга завыла сильнее, словно хор, лишенный слуха, вдруг запел букву Ы.

ГРЕТХЕН: Ганс!

ГАНС: Не оборачивайся. Только, не оборачивайся - это вьюга.

Гретхен оборачивается.

ГРЕТХЕН: Ганс! Смотри! Это не вьюга, это те русские, которые жили бы здесь, не будь вместо их города озера.

ГАНС: История не терпит сослагательных наклонений. Ведь фюрер сотворил Москаузее... (пауза) Leben ist nur ein Teil...

HANS: Leben ist nur ein Ton...

GRETHEN: Ich... liebe dich?

Ускользают .

Десять.
- Это очень удачно, что мы с первой попытки приземлились здесь, - Эрик подставил плечо, помогая Профессору спуститься и снять шлем.
- Очень. Потому что второй попытки нам не дадут, - Профессор хмыкнул, Эрик отвернул голову. Он совершенно не желал об этом задумываться. Возможно, это было слишком легкомысленно, а поэтому совершенно не похоже на него. Но эта тема была из тех, все выводы по которым можно сделать за несколько минут, хотя размышлять можно целую вечность, которой у них, конечно, не было, а даже если бы и была, Эрик не стал бы тратить ее на такие глупости. Несомненно, глупости.
- Где мы? В каком-то поле? - Эрик вышел из ТАРДИС, придерживая для Профессора дверь. Следом вышел Кот, оставшись сидеть у будки. Не хотел покидать обжитый дом, но решение оставить его у Рейвен было единственно верным.
- Почти. Это парк в моем поместье. Я планировал приземлиться прямо у себя в спальне, но, видишь... теперь радиус предполагаемого места посадки заметно вырос. Хорошо, что больше нам это никогда не помешает.
- Ты можешь не напоминать об этом каждые две минуты?
- Ты же понимаешь, - Профессор неопределенно махнул рукой, качая головой, и Эрик вздохнул, обнял его за плечи, целуя в висок. Зарывшись носом в мягкие волосы, он замер, прикрывая глаза.
- Помнишь, Рейвен заплакала, когда мы прилетели перед Рождеством?
- Угу, - неловко повернувшись, Профессор обнял Эрика, не торопясь уходить в сторону поместья.
- Как думаешь, мы запутали временную линию?

Девять.
Профессор беспорядочно скользит руками по чужой спине, выгибается, прижимаясь ближе, целует в плечо, обнимает, вцепляясь руками в волосы Эрика. Он царапает, оставляя следы, целует влажно, кусает в шею и опять прижимается, опять обнимает, оказывается невыносимо близко, но хочется ещё ближе, как можно ближе, так близко, как не был ещё никто и никогда.
Растягиваясь на простынях, они обнимаются. Профессор обессиленно касается губами всего, до чего может дотянуться, тыкается, промахиваясь мимо плеча, даже в подушку, но нет сил и улыбнуться на такую глупость. Время застывает. Оно не существует. И хорошо, что в ТАРДИС нет окон, а металлические детали в часах не выдержали напряжения. Профессор смотрит на стрелку, застывшую на четырех часах утра. Может быть, вечера. Это не важно, как не важно и то, сколько они уже пролежали в постели. У них есть всё время мира, и у этого времени слишком четкие ограничения.
- Я люблю тебя, - Профессор улыбается, ведя кончиками пальцев по приподнимающейся от дыхания груди.
- И я люблю тебя, Чарльз, - Эрик поворачивает голову, целуя Профессора в макушку, и переворачивается на бок, крепче обнимая его.

Восемь.
- Она может взорваться через минуту, может - через год, а может - через десять тысяч лет. Но она взорвется, Рейвен. Это произойдет, рано или поздно, и нельзя просто оставить это, как есть, - Профессор вздохнул, опираясь локтями на колени, и наклонился вперед, - я не могу сказать, сколько пройдет времени, если оставить ее в состоянии покоя, но могу утверждать, что ТАРДИС не переживет ещё одно путешествие. Ты понимаешь, к чему я клоню?
- Профессор... нет, нельзя так... - Рейвен беспомощно развела руками, оглядываясь на Эрика, ожидая поддержки. Но решение уже было принято, и не о чем было говорить. Можно было только выдать факты. - Неужели... нельзя как-то запечатать ТАРДИС, чтобы скрыть взрыв? Или отправить её в космос без тебя?
- Ты же не надеешься, что мы сами не думали об этом? - Профессор улыбнулся, качая головой, - ТАРДИС никогда не полетит без телепата. Это написано на первой странице справочника.
- Но ведь можно что-то сделать!
- Можно спасти миллиарды жизней. Поэтому мы пришли попрощаться, - Профессор поднялся из кресла, пересел на диван, обняв Рейвен, - ты ещё увидишь нас. Только, пожалуйста, не рассказывай нам о том, что произойдет. Иначе Комиссия прервет все три наши временные линии даже раньше, чем это произойдет естественным путем, - Профессор усмехнулся, поглаживая Рейвен по плечу, - ты обещаешь?
- Обещаю, - Рейвен всхлипнула, смешно поджимая губы. Эрик сам удивился, как легко становилось, когда всё выходило за пределы бесконечных стен ТАРДИС. И даже их план уже не казался настолько трагичным, когда слезы Рейвен, высыхающие на платье, напоминали, как она плакала не меньше над взорвавшимся новым телевизором в день вручения кинопремии. - Ты уверен, что ничего нельзя сделать?
- Да, Рейвен. ТАРДИС и ее возможности - удивительны. И иногда за это приходится дорого платить.

Семь.
- Рейвен? - Эрик замирает в дверях, вопросительно глядя на девушку в своей кровати, - Профессор искал тебя. Он беспокоится, даже сделал тебе какао. Правда, кажется, он сам его выпил, но...
- Может, мы не будем говорить про Профессора в спальне? - Рейвен приподнимается на локте, убирая за ухо рыжий локон.
- А у нас есть какие-то другие темы?
На несколько секунд воцаряется тишина. Эрик отходит к окну, вглядываясь в темноту на улице, ловя отражения из комнаты в отблесках от света фонаря. Рейвен, кажется, набирается сил, чтобы сказать:
- Иди сюда, Эрик. Иди сюда... - она чуть слышно похлопывает ладонью по одеялу рядом с собой, - иди ко мне. И оставайся. Оставайся здесь, зачем тебе что-то ещё?.. Ты же понимаешь, что рядом с Профессором всегда будешь только одним из многих. Сколько ещё у него было и будет спутников? И чем ты должен быть для него лучше, чем все остальные? А для меня ты будешь один. Единственный. Всегда. Оставайся, Эрик. Посмотри на себя, тебе ведь не нужны эти путешествия, не нужно общество пацифиста, даже не разделяющего твоих взглядов...
- Хватит!
Эрик оборачивается от окна, шумно выдохнув.
- Не тебе говорить мне, что мне нужно. И не тебе решать, хочу я быть одним из многих для Профессора или единственным для тебя, - Эрик подходит к кровати, присаживаясь на край, кажется, немного смягчаясь, заглянув в желтые глаза. Коснувшись плеча Рейвен, он неловко улыбается. - Зачем эти фразы? Подготовленные речи? Ты же понимаешь, ты же умная девочка, и знаешь, что это ни к чему не приведет. Ты достойна многого, Рейвен, ты действительно прекрасна, ты совершенна...
- Эрик?.. - голос Профессора, стоящего в дверях, дрогнул, и Эрик успевает обернуться, только чтобы увидеть, как мелькнула темная макушка.
- Нет! Стой! - Эрик дергается, подскакивает на ноги, сбрасывая удерживающую его руку Рейвен и выбегая в коридор. Найти Профессора легко, легко прижать его к стене, почти грубо впечатывая в нелепые обои с полосками и навязчивым узором, легко обнять, не давая двигаться, не давая бежать, пресекая любое сопротивление. Бьет Профессор больно, но Эрик только крепче вцепляется пальцами в растянутый домашний кардиган и чужое предплечье. - Прекрати. Не надо. Это... это тупая фраза, но ты всё не так понял.
- А как ещё это можно понять? - шипит Профессор, безуспешно отталкивая Эрика от себя.
- Посмотри.
- Что?
- Мысли. Посмотри у меня в мыслях, - Эрик, продолжая удерживать Профессора за руки, аккуратно опускается на колени, напряженно поднимая взгляд, - пожалуйста. Посмотри. Пожалуйста, Чарльз, - переходя на шепот, повторяет Эрик, закрывая глаза, - пойми.
Профессор молчит, шумно сопит, ненадолго мешкая, но вскоре Эрик чувствует легкое прикосновение к мыслям, к слоям памяти, ещё не успевшим опасть за несколько минут. Разобраться в собственном сознании сейчас кажется невозможным, Эрик поддается только чувствам, и невероятная способность Профессора видится от этого в разы удивительней. Впрочем, Эрик не хочет себе такую.
Профессор шепчет, повторяет несколько слов, прося прощение, и Эрик закрывает глаза, прижимаясь губами к костяшкам его пальцев. Прости, я не хотел, я и не думал на самом деле, что ты можешь, прости, пожалуйста, прости, сорвался, прости, я не представляю тебя с кем-то другим, я тебе верю, прости, прости, прости...
- Я приготовил какао, - тихо говорит Профессор через пару минут. Он уже расслабился, и нет никакой необходимости так крепко сжимать его руки, но собственные нервы Эрика ещё не отпустили, - пойдем. Пойдем вниз.
Эрик неуверенно поднимается на ноги, обнимает Профессора, целуя его в висок. Спокойствие, аккуратно пробивающееся сквозь треснувшее напряжение, распространяется по телу, позволяя ссутулить плечи и разжать губы. В тишине слышно дыхание Профессора у самого уха, а уже потом Эрик улавливает всхлипы Рейвен из спальни. Отстранившись, Эрик в замешательстве смотрит на Профессора.
- Мы не можем помочь, - Профессор качает головой, обреченно улыбаясь краешком губ, - разве что завтра позволим ей самой нарядить елку. Идем, Эрик. Нам нельзя этого знать.
Профессор поворачивается, потянув Эрика за собой по коридору, и рыдания, остающиеся за спиной, на самом деле остались ещё впереди.

Шесть.
Огонь в камине отражался от стеклянной поверхности журнального столика, бросал отблески на клетчатый плед и лицо Профессора, устроившегося на диване в объятиях Эрика. Удерживая чашку двумя руками, Рейвен забралась в кресло, кутаясь в большой свитер.
- Как будто сейчас зима, - Профессор улыбнулся, бросив взгляд на окно. Из гостиной первого этажа можно было с трудом различить темные силуэты деревьев, тонущие в свете от костра.
- У вас тут всегда зима на самом деле. Такая дыра... - Эрик запрокинул голову, уставившись в потолок, тут же получив ощутимый тычок локтем под ребра от Профессора. Рейвен хихикнула.
- Ещё одна подобная реплика - и ты отправишься в кровать не только без меня, но и без сказки на ночь, - Профессор безапелляционно скрестил руки на груди, всем своим видом изображая оскорбленную невинность.
- Ещё одна подобная угроза, и я не буду слушать твою сказку, - Эрик хмыкнул, примирительно поцеловав Профессора в ухо, - хватит спорить. Я все твои истории наизусть знаю, а вот Рейвен давно ничего не слышала. Начинай.
- Я стану рассказывать тогда, когда посчитаю нужным, - упрямо сказал Профессор, наклоняясь вперед, чтобы поджечь свечу на столе. Немного помолчав, выжидая паузу, он всё-таки начал сказку, прерывая завывания ветра с улицы.

Пять.
Солнце, поднимающееся из-за леса, бросало яркие блики на мокрую от росы траву. Туман медленно опускался, впитываясь в землю, оставлял лишь звенящий чистый воздух, позволяющий видеть на много миль вперед. Наступало утро.
Фрэнсис, закутавшись в длинный шарф, наблюдал за линией, разделяющей светлую и темную стороны мира. Линия двигалась медленно, захватывая всё новые и новые территории ночи, травинка за травинкой, дерево за деревом. Холодные тени, мешающие согревать землю, падали под ноги, оставляя память о темноте и звездах на небосклоне. На западе небо ещё хранило последние жалкие отблески в синеве, возвышаясь над просыпающимся городом.
- Ты кто?
Услышав голос, Фрэнсис обернулся, дружелюбно улыбаясь.
- О, ты всё-таки пришел. Я уже думал, что ты останешься в лесу.
- Кто ты? - повторил мальчик, настороженно вглядываясь в чужое лицо.
- Меня зовут Фрэнсис. А тебя?
- М... Макс, - запнувшись, ответил мальчик, неуверенно выходя из тени деревьев. Вероятно, его можно было как-то описать, но Фрэнсис обычно не утруждал себя такими действиями, подумав только о том, что этот Макс очень милый. И похож он был, наверное, на котенка, напуганного, но поднимающего шерсть в попытке угрозы.
- Не волнуйся, я знаю, это была дань приличию, - отмахнулся Фрэнсис и подвинулся на бревне, с которого наблюдал за рассветом, освобождая место. Солнце тем временем успело ещё немного подняться, почти полностью отделяясь от верхушек бесконечного леса, тянущегося у реки по обоим берегам. С обрыва, на котором устроился Фрэнсис, открывался красивый, но не обнадеживающий вид. Уйти куда-то через такой лес казалось совершенно невозможным.
- А откуда ты знаешь? - спросил Макс, присаживаясь на самый край поваленного дерева.
- Я всё... ладно, это просто фокусы такие. Как, например, вот, - Фрэнсис поднялся на ноги, становясь спиной к восходящему солнцу, и расставил в стороны руки, выпуская в небо голубых бабочек. Одна из них присела на волосы Макса, шевеля маленькими крыльями. Наклонившись, Фрэнсис поднял из травы букет красивых цветов, вручая его Максу, и вернулся на свое место.
- Как это ты сделал? - Макс приоткрыл рот от удивления, рассматривая цветы в своих руках.
- На самом деле никак, - Фрэнсис смущенно уставился в колени, пытаясь попасть кончиком ногтя одного указательного пальца на кончик другого. Для Фрэнсиса ничего не изменилось. Свет от солнца не стал менее ярким, а маленький голубой полевой цветок для него и не был никогда прекрасным букетом.
- Но я ведь... видел... - Макс растерянно посмотрел на Фрэнсиса, пытаясь заглянуть в глаза.
- Всё здесь, - Фрэнсис постучал пальцами по виску, оборачиваясь, - у тебя свои фокусы, а у меня свои. И на самом деле мои не сложнее.
- Зато красивее.
- Ты тоже можешь делать красивые вещи.
Макс вздохнул, отворачиваясь, покачал головой, и Фрэнсису ничего не оставалось, кроме как перевести тему, рассказав о приезде ярмарки в город.
Они просидели, разговаривая, ещё долго, хотя рассказывал в основном Фрэнсис, и всё это больше напоминало прерывистый монолог, переходящий с одной темы на другую. Макс стеснялся спрашивать что-то, что он не успел понять из предыдущего рассказа Фрэнсиса, и просто с интересом переключался на новый. Всё закончилось, когда солнце почти поднялось на самую высшую точку в небе.
- Я опаздываю! - Макс подскочил на ноги, в панике закусывая губы, - мне... мне пора идти. П... приятно было познакомиться или что-то... что говорят...
- А ты придешь завтра? - Фрэнсис тоже встал, стараясь немного успокоить чужие эмоции.
- Если смогу, - Макс криво улыбнулся, разворачиваясь, сбегая с горы в лес, быстро скрываясь за густыми кустами.
- Я буду ждать! - крикнул Фрэнсис, ещё немного потоптавшись на месте, и тоже пошел вниз, но свернул в другую сторону, сходя на тропинку, ведущую к городу.
На следующий день Макс пришел. И через день, и через неделю, и через месяц. Он приходил долго, не пугаясь ни грозы, ни сильного ветра. Фрэнсис рассказывал обо всем, о чем только мог, добавляя в рассказы и собственный опыт, и домашние глупости о сестре, и слухи, услышанные в городе, и истории путешественников, и прочитанные в книгах сюжеты. Он продолжал тактично молчать о шрамах, которые видел на руках Макса, о появляющихся иногда повязках. Однажды Фрэнсис принес книгу, чтобы показать картинки. Макс читать не умел, и Фрэнсис с энтузиазмом стал это исправлять, каждое утро посвящая хотя бы несколько минут занятиям.
Макс подарил Фрэнсису шкатулку. Музыкальную. Мелодия, льющаяся при поднятии металлической крышки, временами сбивалась, скрипела, замолкала и начиналась опять. Птица, состоящая из шестеренок, маленьких металлических пластинок, проволоки и цепочки, крутилась под музыку, пока крышка с витиеватым узором не закрывала ее от чужих глаз. Макс смущенно отводил взгляд, когда Фрэнсис снова доставал подарок из кармана.
Но один раз, придя встречать рассвет, Макс никого не застал. Он шесть раз наблюдал за поднимающимся солнцем в одиночестве, пережидая дождь под густыми еловыми ветками, греясь под первыми лучами, босиком ходя кругами вокруг сваленного дерева по влажной от росы траве. Дни шли, стучали капли, менялся далекий звон колоколов. Макс уже был готов идти в город, чтобы узнать, что произошло, разрываясь между волнением и обидой за то, что Фрэнсис решил бросить его одного, даже не попрощавшись.
Фрэнсис пришел на седьмой день.
- Что-то случилось? - Макс постарался скрыть радость и облегчение при виде Фрэнсиса, неловко ловя чужой грустный взгляд. Глаза у Фрэнсиса были голубые-голубые, яркие, как небо после дождя.
- Я не могу рассказать, - Фрэнсис покачал головой, садясь на траву у сваленного дерева, обнимая колени.
- Если я могу помочь, то я всё сделаю.
Фрэнсис кивнул, двигаясь, освобождая место рядом с собой, и накинул на плечи Макса другой конец длинного шарфа. В тот день он ничего не рассказывал.
На следующее утро Фрэнсис уже был на месте, когда появился Макс. Ничего не объясняя, он сказал идти за ним и направился в лес. Слабое утреннее солнце еле пробивалось сквозь листья, холодная земля, перерытая толстыми мощными корнями деревьев и травой, быстро морозила ноги. Идя через лес, отодвигая в стороны колючие ветки кустарников, пытающихся, может быть, остановить его, Фрэнсис молчал, даже не отвечая на вопросы. Иногда он повторял, что осталось немного.
- Фрэнсис, куда мы идем?
- Фрэнсис, давай вернемся.
- Фрэнсис, ответь мне.
- Фрэнсис, опомнись.
- Фрэнсис, куда мы идем?
Болото, заросшее тиной, темная, черная вода, поглощающая весь свет, мох, растущий на старых искореженных деревьях, сухая трава, островками выходящая на поверхность из трясины. Солнце уже должно было встать, но ветки над головой смыкались всё плотнее, не позволяя увидеть даже куска неба. Кажется, тогда было облачно.
- Фрэнсис, - без надежды на ответ позвал Макс, потому что больше ничего и не оставалось. Шагая по узкой отмели, не засасывающей ноги в болото, он иногда оборачивался, всё меньше веря в то, что ему суждено пойти обратно.
Между деревьями вскоре показался дом. Фрэнсис остановился, вглядываясь в темные окна, и обернулся к Максу, уткнувшись взглядом в землю. Помолчав несколько секунд, он шумно выдохнул:
- Я не могу.
- Что случилось? - Макс терпеливо сжал руку в кулак в кармане, свободной ладонью коснувшись плеча Фрэнсиса. Тот не двинулся, продолжая смотреть под ноги, собираясь с силами и пытаясь побороть дрожь в теле. Успокаивающе погладив его по спине, Макс неловко обнял его, над чужим плечом глядя на возвышающийся в чаще дом.
- Он сказал привести тебя, - тихо сказал Фрэнсис.
- Что?
- Он сказал, что если я приведу тебя, то он отпустит мою сестру. Себастьян. Он так сказал, - Фрэнсис недолго помолчал, непривычно тяжело ему давалось формулирование мыслей, - ты же знаешь, что я ответственен за сестру. Мне казалось, что я могу сделать всё, что угодно, лишь бы спасти ее, но я стою здесь... и я... я понимаю, что не могу повести тебя дальше. Я не могу выбрать между тобой и сестрой. Я должен ее спасти, но такая цена... Почему ему не нужен я? Всё было бы гораздо проще. Я же всё равно не смогу жить, если по моей вине кто-то из вас умрет.
- Себастьяну нужно, чтобы я вернулся? - повторил Макс, поглаживая Фрэнсиса по спине.
- Да.
- Тогда... я пойду, пора уже... - Макс осторожно отстранился, задирая голову, будто мог разглядеть сквозь листву солнце, приближающее время к полудню. Сделав шаг в сторону дома, он замер, почувствовав, как Фрэнсис вцепился в локоть.
- Нет... - Фрэнсис мотнул головой, неверяще распахнув глаза.
- Я же сказал, что сделаю всё, что смогу, - Макс улыбнулся, аккуратно вырывая свою руку.
- Я... Я пойду с тобой...
- Это ненужные жертвы, Фрэнсис. Будет только хуже. Ты должен заботиться о сестре, у тебя большое будущее…
- Нет у меня никакого будущего! - Фрэнсис поджал губы, часто дыша, - моя сестра уже взрослая. Она в состоянии о себе позаботиться, у нее достаточно средств на это. Надеюсь, она проживет эту жизнь за нас троих, - решительно схватив Макса за руку, Фрэнсис быстро зашагал по полю, выходя из-за деревьев.
- Прекрати! Хватит! Это сейчас тебе кажется, что потом ничего не будет, всё будет, всё пройдет, ты не должен! - Макс, упираясь, потянул Фрэнсиса на себя, останавливая. Развернувшись, Фрэнсис обнял Макса за шею одной рукой, коротко целуя, прижимаясь губами к губам. Опять отворачиваясь к дому, он быстро стер слезы ладонями и зашарил по карманам, дрожащими руками вытаскивая шкатулку.
- Там, куда мы идем, она точно никогда не пригодится. Надеюсь, кто-нибудь другой найдет ее. Может быть, моя сестра. Или просто прохожий... смешно, прохожий здесь... Надо было оставить ее в городе. Совсем не подумал... Я всегда носил ее с собой, поэтому взял и сейчас, надо было... надо было оставить... - Фрэнсис присел на корточки, открывая шкатулку, и осторожно поставил ее на валун, почти заросший травой.
- Вернись в город, Фрэнсис. Пожалуйста, - Макс наклонился, обнимая чужие плечи, ткнулся губами в мягкие волосы.
- Прости, - Фрэнсис покачал головой, поднимаясь на ноги, и взял Макса за руку, - идем?
- Идем.
- А может, мы сможем что-нибудь сделать?
- Может быть. У нас есть немного времени понадеяться.
Трава, покрывающая камни, со временем оплетает шкатулку. Дожди, пробивающиеся сквозь плотное переплетение ветвей, заливают металл водой, обнаруживая ржавчину. Сильные ветра и время разрушают сложное устройство, разбивая металлическую птицу, расстраивая сплетение шестеренок. На задней стороне шкатулки уже не разобрать неровно написанные имена.

Четыре.
Всё подчинялось четкому плану Профессора настолько, что было легко забыть обо всех чувствах, которые нужно было испытывать во время его выполнения. Это было как приготовление обеда, как партия в шахматы, как очередное спасение мира. Всё было расписано по пунктам, всё было заранее продумано и предусмотрено. Профессор сказал, что в ТАРДИС была их последняя ночь вместе (о, занятия любовью, в которых любви, может быть, не больше, чем в утреннем поцелуе, чем в прогулке до магазина, взявшись за руки; о, любовь, отбирающая последний стыд, опускающаяся до низших чувств, заставляющая обесчестить друг друга, желая слиться в единое и высокое, но только мараясь в грязи, наслаждаясь ей, опускаясь на колени, обнимая чужие колени, целуя руки; о, та самая любовь, в которой нуждается тот, кто любит, и тот, кто не знает ничего даже о привязанности; о, любовь, остающаяся в переплетении рук, в поцелуях в волосах, в губах, проходящим по венам; любовь), и Эрик был морально почти готов к Рейвен, спящей на другой стороне кровати. Обнимая Профессора, она задевала рукой Эрика, ворочалась и, кажется, видела кошмары.
Уснуть долго не получалось.
Эрик водил кончиком пальца по плечу Профессора, аккуратно проходился по запястью Рейвен, спускаясь к его шее. Лунный свет, пробивающийся через неплотно закрытые шторы, напоминал о фильмах и книгах, и Эрик, пожалуй, предпочел бы, чтобы в последнюю ночь была гроза, а не ясная погода. Но выбирать уже не приходилось.
Следя взглядом за серебряным светом, Эрик вел пальцами по волосам Чарльза, перебирая растрепавшиеся пряди, осторожно обводил расслабленные черты лица, стараясь не потревожить сон. Слишком спокойно. Казалось, новый день уже прошел, взрыв уничтожил всё, и тут, в другом мире, он просто этого не помнит.
Как и все люди, Эрик был не в состоянии поймать момент, когда мысли реальные переходят в порождение подсознания, превращаясь в сны и освобождая разум.

Три.
- Надеюсь, ты не думал, что сможешь улететь без меня?
Эрик зашел на кухню, останавливаясь у дверей. Под ногами скользнул Кот, потерся о штанину спортивных штанов, используемых вместо пижамы, и выбежал в коридор, ловя в воздухе что-то невидимое, напоследок мазнув пушистым хвостом по пальцам босой ноги. Утренний свет, отражаясь от стеклянных и металлических поверхностей, превращался в солнечных зайчиков и играл на спине Профессора, сгорбившегося у плиты. В открытую на балкон дверь проникал сквозняк, свежий влажный воздух, радостное пение птиц, встречающих новый день. Не дождавшись ответа, Эрик вышел на балкон, отмечая росу на цветах в раскрашенных нелепых горшках и блестящее озеро на бескрайнем поле. Кажется, ТАРДИС осталась с другой стороны дома.
- Я бы хотел улететь без тебя. Но даже думал, что смогу, - Профессор вышел следом, протягивая Эрику кружку с кофе, и оперся о перила, немного наклоняясь вперед. Говорить ничего больше не хотелось, говорить больше было нечего, и Эрик молча обнял его, утыкаясь губами в висок, целуя растрепанные со сна волосы, вдыхая запах утра и Профессора. Мысли о том, что произойдет совсем скоро, из головы уже было не убрать, да и смысла в этом теперь никакого не было. Обнимая крепче, Эрик закрыл глаза, зарываясь носом в мягкие волосы, и закончить всё хотелось прямо сейчас, сгореть в уничтожающем огне, может быть, умерев хоть на долю секунды раньше, прикрыв Профессора собой.
- ... Жгучий зной твоих волос обдает меня дурманящим запахом табака, опиума и восточных сладостей; мрак твоих волос открывает мне блистающее сияние безбрежной тропической лазури; на пленительных берегах твоих волос я растворяюсь в терпком облаке из ароматов смолы, мускуса и кокосового масла. Позволь мне долго-долго целовать твои волосы. Когда я пробую их на вкус - мне кажется, будто я поглощаю воспоминания, - шепчет Эрик, целуя подставленную шею, касаясь губами выпирающего позвонка, всё ещё ведя кончиком носа по волосам, глубоко дыша.
Воспоминания, всплывающие в памяти, потревоженной знакомым запахом, который, кажется, давно прекратил принадлежать только Профессору, смешавшись с одеколоном Эрика, общим шампунем, утренним кофе, поделившись на двоих, как делилось теперь всё, появлялись в голове обрывками, начинаясь неожиданно, заканчиваясь также же внезапно, и они бы не несли никакого смысла, если бы эти маленькие части жизни видел кто-то ещё. Не было бы смысла для кого-то ещё, или они бы теряли смысл, открывшись чужому взгляду, покинув пределы личного, закрытого. Но их видел только Эрик, и, наверное, Профессор, справедливо разделяющий на две половины даже память, и для них каждая секунда этих обрывков казалось важной, потому что больше ничего важного и не существовало.

Два.
- Иногда ты тратишь слишком много фигур.
- Какая разница, если это ведет к победе?
Профессор молчит, вертя в пальцах срубленного ферзя, и рассеянно кивает, неотрывно глядя на доску.
- Это всего лишь шахматы. Да... Тут можно всё ради победы. Это лишь шахматы, - Профессор задумчиво кивает и передвигает слона, обходя свои и чужие фигуры, рассекая доску по черной диагонали.
- Кажется, иногда шахмат нам недостаточно. Помнишь, как на той планете?.. Потом ты ещё решил спасти ее от ужасного будущего под властью иллюзий. Там можно было создавать такой мир, какой ты хочешь, и погружаться в него на некоторое время, как в одиночестве, так и с кем-то. Мы тоже попробовали, мне понравилось. И тебе тоже. Хорошо тогда поиграли, хотя это отобрало много сих. Кажется, для мира безопаснее, когда мы устраиваем игры в другом измерении и находящемся в нашем сознании. Не хочешь повторить?
- Создание миров в собственной голове очень вредно для разума. Хотя, возможно, для некоторых людей это правда было единственным приемлемым выходом из их реальности. Поэтому я не уничтожил систему до конца. Кстати, надо будет слетать и проверить, как она в будущем.
- Ну вот. Прилетим... всего один раз погрузимся. Хм?
- Прекрати. Ты же просто издеваешься.
- Зануда.
На самом деле разговоры редко действительно откладываются в памяти. Скорее ощущения, атмосфера, визуальные элементы, мысли. Сказанные слова и фразы превращаются лишь в укрепившиеся чувства, отдельные выражения, оставшиеся в воспоминаниях; иногда сложно вспомнить даже саму тему разговора, и тогда Эрик сам додумывает то, что мог сказать и что мог ответить Профессор. Обычно такие придуманные разговоры неплохо походили на реальные, путались в голове, но совсем не мешали. Эрик всегда был не против приобрести в копилку воспоминаний ещё один диалог с Профессором, даже если и вымышленный.
- Я выиграл, - говорит Эрик, самодовольно улыбаясь и складывая руки на груди.
- Ну хорошо. Выбирай. Куда летим? - Профессор наклоняется вперед, расставляя шахматы на первоначальные позиции, ставя каждую фигуру строго в центре клетки. Королева любит... свой народ. Король - второстепенное.
- Предлагаю индустриальное общество. Или заря постиндустриального... Нет. Индустриальное. Желательно, пошедшее по пути развития паровых двигателей. Обреченная на провал идея, но какое мне дело до их будущего. Просто люблю такие миры. В них исключительно прекрасные изделия из металла. Есть что-нибудь на примете?
- Да. Помнишь мы нашли шкатулку с металлической птичкой? Она была с одной планеты, я потом смотрел в базе данных...
- Курс местной истории я узнаю на месте, - Эрик поднимается из кресла и расслабленно потягивается, разминая спину. В шее неприятно хрустит, напоминая о том, что скоро такие путешествия будут отбирать гораздо больше сил, чем сейчас.
- А что-нибудь, кроме местной истории? Напечатать тебе брошюрку “для туристов во времени”? - Профессор насмешливо фыркает и направляется в главный зал первым. Давно пора сделать перепланировку. Панель управления прямо на входе - плохой, просто ужасный тон. Какое могло быть оправдание для отсутствия шкафа в прихожей? Какое могло быть оправдание для отсутствия самой прихожей?
- Давай без этого. У нас четко разделенные роли. Ты несешь в себе знания о планете и расе, чтобы мы не попадали в неловкие ситуации и не находили лишних проблем, а я смотрю на мир свежим, незамутненным взглядом. Твои попытки искусить меня на смену позиций не увенчаются успехом, - Эрик наклоняется, коротко целуя Профессора, и отходит к панели, переключая рычаги. Лампочка мигает. Загорается.
- Мне кажется, ты уже говорил что-то подобное. И тогда мои попытки увенчались-таки успехом, - Профессор смеется, закрывает глаза. Расслабиться и сосредоточиться. Погрузиться в разум машины... Увидеть всю вселенную разом в мириадах ее обличий... Вместить всё это в одном сознании.
Профессор как-то пытался объяснить, что чувствует в такие моменты. Раньше Эрик особенно понимал.

Один.
Свою последнюю шахматную партию они давно сыграли в ничью. Или, может быть, она стала тогда последней, потому что не нашла победителя.
- Может быть, кинем кости? - Эрик остановился на пороге, осмотрелся по сторонам, выглянув наружу. Последний раз прочитал заголовок одной из газет, которыми были обклеены изнутри стекла красной телефонной будки. “С собаками в парк для”. Дальше страница заканчивалась, на нее накладывалась другая, а на нее - следующая, они все перекрывали друг друга, скрывали части фотографий и статей. Оборванные фразы, бессмысленные названия, разная бумага, даты, иногда проглядывающие в углах, мешающие разные эпохи и места. Эрик щелкнул пальцем по стеклу, хлопнул дверью, заходя в ТАРДИС.
- Обойдемся. Предоставляю право выбора места тебе, - Профессор приглашающе махнул рукой в сторону панели управления, улыбнулся, сам поднимаясь к шлему. Эшафот, замаскированный под машину времени.
“Йо-хо, черт нас ждал у адских врат”, - всплыло в памяти Эрика. Возможно, слишком громко.
- Тогда мы не улетим далеко. На машине мы добрались бы вернее, - Эрик засмеялся, хватаясь за подставленную руку Профессора, дернул плечами, сдерживая смех, толчками рвущийся наружу, царапающий горло, смешивающийся с хрипом. Поймав обеспокоенный взгляд, Эрик мотнул головой, отказываясь от помощи. Прикрыв глаза, он успокоился, глубоко дыша. Нервы сдавали последнее время, но Профессор был прав, когда вроде бы шутил про то, что скоро им уже ничего не будет мешать. Вероятно, это было связано с действием ТАРДИС. Выпуская слишком много энергии, она уничтожала любой живой организм, слишком долго находящийся рядом. - Я хочу... хочу... место, где мы первый раз встретились. Помнишь?
- Конечно. Океан. Пробило на сентиментальность в последние минуты? - Профессор надел шлем, одной рукой всё ещё держа ладонь Эрика.
- А когда ещё выпадет возможность? - Эрик опять засмеялся, подходя ближе к Профессору, свободной рукой поглаживая его по щеке, ловя пальцами покатившуюся слезу. Потянувшись вперед, поцеловал, еле касаясь сухих губ. Не глядя, он сдвинул металлический рычаг панели управления, тут же крепко обнимая Профессора, поймавшего контакт с ТАРДИС. Синхронизироваться со сломанной машиной больно. Невероятно больно и сложно. Разбитые окна, стекло, падающее вовнутрь, осколками впивающееся в сознание. Шум, звон, яркие вспышки.
Эрик закрыл глаза, чувствуя то же, что и Профессор. Он видел бесконечную Вселенную одновременно в миллиардах ее временных обличий, она открывалась перед ним, позволяя заглянуть сразу во все самые дальние уголки. И где-то в огромной спирали времени была одна ТАРДИС с двумя пассажирами на борту. Где-то в плоскости мира в одной выбранной точке разбивались окна, разлетались на щепки рамы, обнажая незащищенное сознание, заполненное энергией, убийственное в своей чистоте. Эрик крепче обнял Профессора, видя тихий бескрайний океан. От него был далек ураган, уничтожающий хрупкую старую машину. Ураган был только в одной точке, и он был везде. В каждой секунде, прожитой Вселенной, в каждой точке мира. Который всегда нужно от чего-то спасать. Которому постоянно нужно жертвовать что-то, поддерживая его жизнь, чтобы новые и новые люди жертвовали новые и новые вещи ради его существования, ставя его интересы выше своих.
Королева любит свой цвет. Королева любит свой народ.
Хотя бы раз Королеве можно полюбить Короля, поставив свои интересны на одну ступень с миром.