на Ольгин день вышла книга поздравлений к юбилею О. Седаковой: Ольге // Москва - Азаровка, 2010.
в ней есть и такой текст:

Задолго до нашего личного знакомства Ольга Александровна стала моим первым проводником в мир чуда, называемого поэзией. Были и до того, разумеется, «школьный» Пушкин и - еще много раньше - «детский» Чуковский… Поэзия как необходимая, но не осознаваемая почва под ногами. Началом же разумного поэтического чтения для меня стали Ольгины «Старые песни» - и «далее по тексту» сборника (того, что был издан в начале 90-х, без специального названия). Именно здесь произошла моя первая «нечаянная радость» осознанной встречи с поэзией.

Каждое новое стихотворение раскрывалось, как в детстве - некий волшебный ларчик, «клад», «секретик». И в каждом таком ларце было что-то «необыкновенное-переливающееся»... Уже позже мы с моей женой Наташей прочли Ольгины слова (сказанные, кажется, в связи с Франциском Ассизским) о чуде как «стеклянном шаре», у которого нет специального утилитарного назначения. Понять этот образ было теперь легко!

Счастье того самого «разумного чтения» можно выразить как даруемую читателю «самодвижность». Он сам начинает узнавать новое как давно знакомое, родное, а знакомое искони - как встреченное впервые. Наверное, таково свойство всякого поэтического общения. Но для меня первое благодарное узнавание этой радости навсегда оказалось связано с Ольгой Седаковой, с ее стихами.

А потом мне оказался крайне нужен совет человека, который знает равно хорошо и поэтическое слово вообще, и церковнославянское слово, слово Церкви (и именно как слово поэтическое ).

В кругу моих друзей многие зачитывались «Словарем церковнославяно-русских паронимов». Вот и в Ольгиных стихах «превосходная пшеница» звучит - вслед церковнославянскому - как «восходящая», «восхищенье» - как «взятие ввысь», в слове «кроме» одновременно слышится «кроме́», «вне»…

Должен признаться, я очень робел написать Ольге Александровне, - оказалось, напрасно. В ней я нашел удивительного собеседника: достоинство без надменности, сосредоточенную точность в выражениях - без сухости, искренность без сентиментальности, редкое сочетание приветливого, чуткого, терпеливого участия - и прямоты.

Какого бы предмета ни коснулась Ольга своим всегда точным вниманием (будь то в личной беседе или в формате статьи) - и собеседник / читатель тут же получает чудесную возможность: не просто нечто новое узнать, ознакомиться с темой, но и включиться в тот самый «самодвижный» процесс рождения понимания . Случалось, что сказанное ею по поводу Моцарта, Гете или Пастернака могло вдруг отозваться новой ясностью, новой гранью понимания мною, скажем, правил церковного чтения (того, о чем давно и напряженно думал). И здесь такая неожиданная, спонтанно возникшая связь таких, казалось бы, разных предметов отнюдь не путает карт, не пугает. Напротив, уверяет совершенно безошибочно.

В ее суждениях не услышать туманной произвольности. Но нет в них и иной крайности: боязни говорить о том, что является безусловным достоянием непосредственного творческого опыта, однако еще не описано (или вовсе не может быть описано?) в категориях современной «парадигматической науки».

Если скажет: «А вы не пробовали посмотреть книгу такого-то - о том-то и том-то? Мне кажется , это могло бы быть для вас интересно», - тогда уж наверняка знаешь: эту книгу стоит немедленно найти и прочесть, за этого автора стоит ухватиться! Потому что изложенные там идеи непременно станут настоящим твердым основанием или поводом к дальнейшему движению в научном поиске.

Если об ином твоем предположении услышишь: «Это мне представляется убедительным», - это означает: несомненно, что за это положение стоит побороться, пытаясь его подробнее обосновать. Если же позволить себе высказать что-нибудь откровенно «завиральное» или совсем еще не выверенное - она ответит: «Без дополнительного комментария мне этого не понять». Тогда так же несомненно: можешь - комментируй, а нет - и не пытайся выносить это свое «приблизительное» на публику.

Что представляют из себя твои изыскания: «дрова, сено, тростие»? Стоит ли тратить на них свою жизнь, настолько ли они серьезны? Если не побоишься узнать правду, из общения с Ольгой непременно узнаешь - не просто от нее , но вместе с ней . Таков мой личный опыт.

В евангельской притче: «Вы - соль земли…» - собственно «соль» можно представить по-разному.

Самое прямое значение - «медицинское» (и оно же - символ этического): соль предотвращает осоленную вещь от гниения, растления.

В разговоре с детьми я бы предпочел говорить о том месте, которое соль занимает на обеденном столе. Она - отнюдь не особое кулинарное блюдо. Соль, растворяясь в любой пище, дает ей вкус - невидима, но ощутима. И вера человека не есть обособленная от жизни «профессия», но «вкус» и смысл всякого дела.

В отношении к поэту и поэзии приходит на ум еще один образ. Соль - это то, чем посыпают зимние заледенелые дороги. Ради возможности движения, исполненного внимательной радости, - без соскальзывания в торопливую бессмысленность, в забвение и забытье.

в такую жару, по словам Ольги, ее мыслительная способность замирает.
и вот, подаренный мне экземпляр книги она по ошибке подписала 24-м августа :)
так что я владею абсолютным раритетом теперь.

При встрече с о. А. я всегда прихожу в состояние какой-то почти сыновней радости. Его взрослые сыновья - тоже священники. Такая мощная плеяда. Люблю с этим батюшкой здороваться. Он всегда спрашивает, как у меня дела, очень ласково и искренне улыбается. А сегодня спросил: "Это у тебя отец умер?" Я говорю: у меня – да, умер, только уже 9 лет назад. Батюшкин вопрос опять ярко напомнил те события. Спасибо ему за это.

Отец всю жизнь был некрещеным. Дед - который пережил отца - жил убежденным коммунистом и говорил детям (уже не просто взрослым, а пожилым!), опасаясь "моды на веру": "Не вздумайте креститься! Ох, если узнаю!.." Что поделать - издержки воспитания, осколки убеждений...

На заре своего воцерковления, в первые университетские летние каникулы я решил отправиться в Киево-Печерскую Лавру. Жил там недели полторы, практически не покидая ближних пещер. Сидел день-деньской на послушании при мощах святой праведной княжны Иулиании Ольшанской. Ах, сколько тихой радости принесли мне эти дни! И воспоминание о них светло необычайно! После закрытия пещеры для посещения - уборка и целование всех-всех святых мощей. Особенно (почему-то) запомнился прп. Агапит врач безмездный. Отроки-паломники таскали из монастырского сада груши. Как так, до Яблочного Спаса??? - А то ж груши!. И благословляли незаконно собранный урожай двумя руками, по-архиерейски. "Как молоды мы были", как глупо готовы были соблазниться обо всех и за вся! Хорошо бы, если б мои тогдашие "жуткие смущения" Господь приравнял к озорному и невинному ребячеству тех мальчишек, которые очень любили работать в монастыре, вообще любили Лавру и монахов.
Обратный билет заранее я не покупал. Выяснилось, что зря. Билетов до Москвы не оказалось на всю ближайшую неделю (конец августа). И как-то я тогда нашелся - взял и в тайне от родителей (они бы с ума от волнения сошли!) махнул через Питер. А уже оттуда - без ночевой - в Москву.
Соответственно, попаломничал и в Питере. Александро-Невская Лавра. На кладбище встретил двух женщин - старенькую и молодую. Последняя оказалась одной из "матушек" из самого сердца Московской семинарии - повар семинарской трапезной, жрица утехи желудка! Они тут же погрузили меня в мир загадочных историй про бесноватых, ядущих колбасу в 5 утра, про то, кто и где тут похоронен (на кладбище Лавры)... Мой юный мозг совсем даже и не захлебнулся в этом информационном коктейле. Напротив, я был вполне расположен к общению. Слушал их и рассказывал свое (уж чем был богат)). Одним словом, матушки обещали мне незабываемый паломнический день. И я решил не расставаться с ними до вечера. Меня накормили из рюкзачных запасов, а после повели по святыням. Не уверен, что помню все. Но: были на Карповке, были на Смоленском кладбище - в храме и в часовне. Собственно, ради последнего места я это все и рассказываю здесь.
В часовне отстоял панихиду блж. Ксении (которая и тогда больше напоминала молебен). После мои провожатые вытащили меня на воздух и показали желобок с насыпанной землей и торчащими из нее свечками. Туда, говорят, записку пиши. С самым заветным желанием! Ксеньюшка исполнит. Смотрю, и все так делают. Молодая работница священной кухни сама сказала, пишет здесь всегда о том, чтобы найти жениха - будущего батюшку. Я задумался. Чего же я хочу? Сразу решил, что никому не расскажу... но чего пожелать?
Как бережно и внимательно наводил меня Господь на те мысли! Или просто я тогда был куда внимательнее, чем теперь... А вернее всего, сейчас это водительство тоже есть, да вот жаль - привыкаешь к нему, потому не всегда замечаешь и не так радуешься и дивишься. Вроде бы - как должное.
Мысль о родителях была трудной, горькой. Оба - и отец, и мать - не крещены. Я стоял перед часовней и думал о них. Мысль проворачивалась с трудом, со смущением. Они - очень хорошие и очень настоящие . В них я видел и продолжаю видеть по сей день истинный образец супружеской и родительской любви. Добрые, честные, совестливые; [отец на своем предприятии был председателем комиссии по приватизации и не понимал - не желал понимать, что приватизация не для того затеяна, чтобы всем сотрудникам хозяевами стать; добивался справедливости, бился с начальниками, которые как раз имели все карты на руках - а может, и его в долю звали? - ...в общем, когда он умер, они вздохнули с облегчением; но на похоронах говорили именно о том, что он достоин уважения этим своим для-них-неудобством] ... да, так вот, родители... настоящие друзья многим, друзья нам - детям; ничего не желающие для себя (не умеющие для себя просить и добиваться)... Все отлично, почти по-христиански... Но в этой благостной атмосфере просто... не случилось места Богу. Как быть? Как может так случиться, что в стройную систему их жизни вдруг впишется вера?
И я услышал ответ, которого испугался - так ясно, просто и твердо он прозвучал: через болезнь. Я тогда сказал (как бы зажмурившись, чтобы этой мысли не увидеть): Господи, твори, как Сам знаешь.
И написал записку: "Святая Ксения! Помоги, чтобы мои родители пришли к вере".

Прошло года два. Наша старинная знакомая, москвичка, очень компанейская, веселая и искренняя. Много нам помогала. Она никогда не скрывала, что верует. Ходит раза два-четыре в год в храм, подает записки; редко, но причащается. Она и уговорила креститься сперва маму. Крещение, увы, не означало для мамы реального начала духовной жизни, начала молитвы. Но - хоть так, пусть, решил я. От меня-то все равно не зависело ничего. (Уж я-то бы взялся серьезнее! вопрос только: а был бы успех?)
Уже после окончания моей учебы отец заболел. Периодические сильные боли в животе.
Я женился. Родители были несказанно рады: ведь сын мог стать монахом, а это было бы для них абсурдно и печально. Отец в день нашего венчания был весел, но явно не здоров: он похудел, осунулся.
Через месяц после нашей свадьбы - диагноз: бескаменный холецистит. "Будем резать, - сказал врач. - Зачем вам неработающий желчный пузырь?" И вырезал. Якобы. Мама позвала меня помочь: дать обычный магарыч - коньяк и конфеты. Врач был бодр и оживлен. Принял с благодарностью. Я вышел в коридор и успокаивал в который раз всплакнувшую маму. Бодрый доктор выглянул и зачем-то позвал нас в кабинет. "Вот желчный вашего мужа. Видите, какие камни?! Так что мы ему помогли, теперь он поправится!" -"Спасибо большое!.. Постойте... Так ведь у него же бескаменный холецистит был. Откуда же камни??" - "Какое - бескаменный!! Видите? Воот они, голубчики, камушки!.. Так что не волнуйтесь, идите себе домой".
После непродолжительной ремиссии (видимо, повлияла больничная диета, режим) приступы возобновились. Отец (он не привык иметь дела с врачами и вечно оттягивал всяческие обследования) забеспокоился: он ничего не мог понять. Почему опять болит? Что болит? Та же знакомая, тетя Зина уговорила креститься и его. Наконец-то! Правда, радость моя была серьезно омрачена: уговоры были в духе "на всякий случай, для здоровья". И результат для ума и души - соответствующий - ноль. Как я узнал позже, тетя Зина повезла его "к сильным врачам", которые пользовали и ее (о обывательская простота!), которые водили по нём рамками, щелкали по компьютеру и искали нарушения в биополе. Эти же "сильные врачи" подарили (входит в стоимость диагностики!) молитвослов - наш, обычный, краткий. Велели читать "Отче наш". Сказали: "О да, вы серьезно больны! Но за вас кто-то сильно молится (это все так раздумчиво, аналитически - типа, не даром деньги плотите!). Да, за вас кто-то молится... Кто бы это?.. М?.. Кто.. бы.. это?.. Сейчас посмооотрим... Тээк..." Отец и говорит: "Ну не знаю... да вот сын у меня собирается в священники, вроде..." У сильных врачей - камень с души: ну конечно, кричат! "Вот и мы видим (тут у нас на экранчике)! Конечно, это он! Сын и есть, а то кто же еще?!." Короче, если бы отец не был уверенным скептиком насчет религии - задурили бы ему голову совсем, незнамо куда бы забрел под их славным руководством. А так - ну читал молитвы про себя (иногда, на всякий случай). И все. Больше знать их не захотел.
Раз всучил-таки я ему Евангелие. Отец - системный человек, основательный - тут же взял лист бумаги и стал записывать "древо" - кто кого родил, по Матфею. За этим занятием незаметно задремал. Это была его единственная встреча с библейским текстом.
Зато ведь я получил долгожданную возможность церковного поминовения! И пользовался ею. Хотя каялся не раз: молиться бывало тяжко, как бы через силу родителей поминал. Было горько, что и после крещения они продолжали дискуссию как совершенно сторонние Церкви люди. (Я, впрочем, тоже был ох как хорош! В общем-то, по большому счету, делом и словом мешал им, как мог, поверить в серьезность того, что относится к Церкви. Да и нет пророка в своем отечестве.)
Через 3 месяца после удаления пузыря отцу поставили диагноз (только в Москве и сумели! Поди ж ты!): рак слепой кишки. Стал понятен наигранный энтузиазм врача с желчными камушками нам напоказ: вскрыли - увидели - сказали "ой" - и зашили. И молчок.

Мы не сказали отцу настоящий диагноз. Так и не решились. Потом сам уж догадался, конечно. Но как бы одной половиной себя . Глазами догадался: в них появилось смертное томление, так и осталось на весь последний год. Предмет истории не признает сослагательного наклонения. Так что не знаю, правильно ли это было - что не сказали открытым текстом. Да, в общем случае, рассуждая абстрактно - говорить надо. Но тут... - как уж было, так и было. Полипы. Надо их удалять. Пробная операция. Вскрытие показало: безнадежно, метастазы и в печени, и везде. Это был ужас. Все вокруг нас верующие - друзья, священники, монахи - молились днем и ночью. Молилась изо всех сил (наконец-то!) мама. Я был уверен, что чудо случится так: операция пройдет успешно, опухоль удалят, отец поправится.
Приехал узнавать о результатах позже мамы. На ней лица не было. Слабая и убитая горем. Откуда она взяла силы не разреветься, когда зашла в палату? А где брала их потом еще год?
Мы с женой уехали к месту моей службы, далеко от дома. Приехали только, когда позвонил дядя - военный врач и сказал, что, похоже, пора ехать отца провожать.
Он слабел стремительно. Сперва рос живот - как там называется, когда в брюшине скапливается вода? Потом живот высох и втянулся. Потом отец высох весь.
Разговоры о том, чтобы позвать священника, натыкались на его твердое упрямое "нет".

В тот вечер был его последний выход из дома. Надо было перегнать машину со двора в гараж: отец понимал, что стремительно теряет силы. Меня вдруг толкнуло опять затеять разговор о Причастии. Я чувствовал, что иду по минному полю, что следующей попытки не будет - отец, казалось, приготовился окончательно захлопнуться от этих разговоров. Отвечал отрывисто, раздраженно. Я молился и продолжал убеждать.
"Ты понимаешь, я сейчас болен? Мне ни до чего! Я читаю те молитвы - и достаточно, не надо ко мне приставать. Сперва вылечусь - тогда и поговорим".
Я ответил примерно вот: "Понимаю. Я не должен спекулировать на твоей болезни, чтобы притянуть к Причастию. Но и ты не должен спекулировать ею! Речь идет о том, что важнее твоей болезни. Христос знал, насколько это важно, когда совершил таинство. Это не свечки, не иконы, не святая вода - не такое, без чего при необходимости христианин мог бы без труда обойтись. Это совсем не обряд или один из обрядов. Это настолько серьезно, что Христос, Которому было совсем Ни До Чего в ту ночь, все же подал ученикам хлеб и вино - Свои Тело и Кровь. Знамение Своей скорой смерти. И победы над нею... Без причастия нам не обойтись. И все наши молитвы - и те, что ты читаешь - на самом деле об этом ".
Потом я замолчал - как на минном поле ночью. Отец тоже молчал.
Мы вернулись домой. В автобусе отца окликнул сотрудник. "Как ты?" - "Нормально. Вот приболел что-то, но лечусь, скоро выйду на работу - поговорим тогда".
Через несколько дней мама сказала: "Ты как, священника-то позвал или нет?" - "Да не знаю, как папа..." - "Он вроде настроился..."
Я пригласил того же батюшку, отца Н., что крестил папу год назад - как раз в том храме, где волей Божией сейчас служу я.
Священник долго беседовал с ним в спальне, за закрытой дверью. Причастил - и тихо ушел.
Мы заглянули в комнату. Мама встревожилась: "Ты что плачешь?! Что случилось??" - "Не пойму ничего..." - и улыбается, так растерянно. "Вроде бы ничего особенного не произошло. А в то же время такая радость... как праздник в детстве !" Пап, - говорю, - это твоя Пасха!
Он с тех пор Причастия ждал-ждал. И, замечая, что в некоторых суждениях (по большей мере житейских) с тем батюшкой расходится, как-то правильно и спокойно к этому относился. И благодарил меня.

<Здесь - место, которое я не заполню подробным текстом. Просто - для памяти. Ох, как стыдно, как мало времени уделил отцу; как "не мог же я все время только о его болезни и думать" - и развлекался, полагая своей плотью - не умом же! - что он никогда не уйдет, что я успею с ним наговориться. А той ночью, которая оказалась последней - ну конечно: если б знать! - не усидел рядом с ним, уснул>

Последний раз отец причастился в субботу, а в воскресенье уже не мог глотать ни пищу, ни воду. После субботнего причастия спросил: "Как думаешь, выберусь я?" Я ответил: "Твоя игра теперь не сможет кончиться проигрышем. Либо ты выздоровеешь - и прославишь Бога, либо умрешь - и будешь со Христом, Который твою смерть уже победил". По-моему, этот неказистый ответ его устроил.
В понедельник под утро он выкрикнул мое имя, а когда я, проснувшись, подошел, он уже не мог говорить. Скоро отключились, перестали фокусироваться глаза. Он все утро лежал и ждал, пока мы простимся с ним. А мы бестолково молчали, говорили друг с другом... Не помню, может, я и выдыхал пару раз какую-нибудь молитву... Кажется, в основном молился про себя. Если не видишь осмысленного взгляда, трудно предположить (с непривычки), что умирающий тебя слышит и понимает. Хорошо хотя бы, что я сидел рядом, когда мама вдруг подошла к постели и говорит: "Милый, ты хоть слышишь нас сейчас, скажи?" И тогда отец еле-еле прошевелил губами: слышу . Я спохватился и стал говорить. Ну, что стал говорить? Не очень помню. Просил молиться Богу, потерпеть, просил от нас прощения. Папа еще раз шевельнул губами: "прощаю "? или "простите "? И его не стало.
Отпевал тот же самый батюшка. В том же самом храме. Мне не нравилось, как поет тамошний хор. Поэтому я просил, чтобы мне все петь и читать самому. Священник благословил. Помню первые слова его проповеди на отпевании: "Вот, скончался праведник..."

Священник Алексий Агапов

Про ухо

В студенческом общежитии мне повезло: Господь благоволил собрать нас в маленькую православную общину. Так что о волнах житейского моря (были ли то вопли Содома и Гоморры?) мы знали лишь по отдаленному шуму его неспокойного прибоя... Для меня это были, в общем и целом, годы спокойствия и молитвы.

Впрочем, ночами спокойствие иногда нарушалось: то усиливались звуки оного прибоя, возбужденные алкоголем, то на кого-нибудь из нас троих во сне нападали ("давили") демоны - и такое бывало.
А однажды я проснулся от того, что нечто закопошилось и зашуршало прямо у меня в ухе! Просыпаться так не хотелось, что я перекрестился, прислушался - тишина - и опять провалился в сон. Но был извлечен возобновившимся внутренним шорохом! Ночная нега покинула меня, сменившись паническим ужасом. Я трогательно завыл и запричитал. Тогда уже ночная нега покинула и недоумевающих соседей. Долго размышлять об источнике внутриушного шороха не было нужды: конечно, в ухе нашел себе пристанище один из многочисленных представителей тараканьего племени. Я не мог представить, как буду жить, нося в голове это сокровище... Более альтруистически настроенный сосед побежал вызывать "скорую", второй тщетно пытался сделать две вещи: заставить меня умолкнуть и продолжить сон.
Дежурная "скорой" сонным голосом сообщила, что свободных машин нет и, кажется, до утра не будет. Потом добавила: "А надо залить в ухо подсолнечное масло, и таракан должен всплыть. Вроде бы..." Совет, кстати, дельный, но я об этом доподлинно узнал уже много позже. А тогда... Зря она это "Вроде бы" добавила... Заливать ухо маслом я не рискнул бы и в другое время, а тут - и вовсе не до экспериментов было!
К радости соседа, небрегшего о нощном бдении, мы с соседом милосердным вышли в осеннюю холодную ночь. Поймали частника. Стали искать 1-ю Градскую. Водитель толком не знал, где она есть, и высадил нас где-то на Ленинском: "Вот она - больница какая-то". Мы погрузились в пустыню приемного покоя. На мои жалобные крики вышел наконец хмурый сторож. Больница оказалась, хотя и Градская, но совсем даже не 1-я, а 5-я. Продолжили путь в указанном направлении уже пешком. И тут - помню, шли мимо освещенной витрины - таракан, наконец, справился с собственным испугом. (А ему было чего бояться. Еще в общаге я, почуяв в ухе гостя, хотя и не решился выковыривать его острым предметом, но попытался "применить вакуум посредством пальца". Безрезультатно: несчастное жЫвотное только резче начинало биться и скрести лапками.) Итак, успокоившийся и притихший тараканиуссс расслабился и... вылез, защекотав мое исстрадавшееся ухо уже где-то "при дверех"!! "Ой! Ой ой ой!.." - шепотом вскричал я. Сосед приник к моей голове. "Тю, какая малявочка!.." Незадачливое тараканье отродье немедленно нашло бесславный конец своего жизненного пути - у витрины магазина на Ленинском проспекте города Москвы.
И вот - ситуация. Половина пятого утра. Мы посреди города. Ни сна. Ни транспорта. Ни таракана. Постояли - и побрели к метро "Октябрьская". Дождались первого поезда и вернулись в общагу. И сели завтракать. Размышляя о непостижимости судеб мира и человечества.
Вот... А через полгода-год вскрылась духовная сущность описанного события.
Тяга к изучению древнего пения привела меня, наконец, в храм, где пел одинокий энтузиаст-знаменщик. Там я и поселился, и пел всякие чудеса под его руководством месяцев аж 8 невозбранно.
А знаете, что за храм был? Святителя Алексия Московского, моего св. покровителя, между прочим... При 5-й Градской больнице. Он - как раз над тем коридором, по которому я ходил, взывая о спасении!!
Так мы с друзьями поняли: ОНО - НЕ УШЛО. Проникло через ухо в мой мозг и там осталось. А убитый таракашечка был лишь отвлекающим маневром.
С тех самых пор "тараканы" в моей голове и не переводятся.

Первая исповедь

Великий пост - время покаяния. Поэтому решил вспомнить, как оно со мной впервые случилось.

Крестился в 17 лет, на пороге школьного выпуска. Потом - 1-е Причастие. С довольно формальной - по моей вине - исповедью.

МГУ. Лекторий в исполнении священника. Осознание / благое намерение / раздвоенность души (по одну сторону - Евангелие, по другую - общажное веселье, студенческая вольница).

Из любопытства ходил на лекции истфака по истории Церкви. Читал преподаватель МДА А. Сидоров. После очередной лекции. Две дамы подходят к преподавателю (я замешкался за партой): "Скажите, неужели И ВЫ исповедуетесь??" - "А как же!" - "И неужели вот так вот всегда сразу прямо всё и... исповедуете???" - "... (о премудрое молчание! о блаженная хитрость!) Ну чтоо вы! Это ж Какое мужество нужно - вот так вот сразу - и ВСЁ!!... Бывает, конечно, что мужества и не хватает... Помолишься тогда, да и скажешь: "Господи, прости мне мое малодушие, и ложный стыд мне прости! Но не могу без Тебя я! Позволь причаститься, а исповедую то, что уж смогу. А в будущий раз обязательно честно всё расскажу!" - И идешь, а что ж тут поделать?.."

Вот я эту концепцию в себе и затаил. Все равно - долго решался. Но Господь меня все влек, не оставлял. Пришел к исповеди (храм заранее наметил, побывал там просто , осмотрелся). Батюшка сказал публике проникновенное слово. Потом очередь. Дальше помню, словно по кадрам. Передо мной - женщина исповедуется. Я в который раз твержу почти наизусть тот самый "малодушный сценарий": ну там - зубы чистить забывал, в молитве слов не понимал там,.. ну, это, и прочее там... ну... (А остальное там - ну, в следующий раз...)

Женщина отходит в сторону после разрешительной молитвы. Я делаю шаг. И на меня вдруг обрушивается самый настоящий ливень Божьей любви - "как из ведра". И настолько ненавистной, надоевшей становится вдруг эта идея - прихорашиваться, отмалчиваться и выкручиваться перед Тем, Кто и так ведь все знает, перед Тем, Кто любит и готов простить прямо сейчас ! Вываливаю из себя все то, что хотел "до будущего раза" скрыть. Так был совершен "Переход Суворова через Васю" :)

Не уверен, что был или будет еще в моей жизни миг более высокого счастья и более полной свободы. Надеюсь, что когда-нибудь еще доведется испытать то же .

Как любовь. Если, чтобы добраться до человека, которого любишь, надо покупать билет на поезд хотя бы и у грубоватой, уставшей, не весьма галантной кассирши - разве это может остановить? Кажется, мне тогда повезло. Священник пришелся по душе: внимательный, спокойный... А может, это только так показалось? Может быть, все равно, каким он был - тот Благодатный священник.

Еще одно. Я тогда ничего не знал в храме. Вообще ничего. Было только желание придти. Боялся? Конечно, страшно ведь "ничего не знать, как чего надо". Только это все оказалась ерунда: это просто диавол пугал. А Бог помог - так, как я и не ждал!

Попса духовной жизни

Присказка :

На службе, проходя с каждением, увидел, что канун накрыт старенькой аналойной красной тряпочкой. Изумился. Видел эту тряпочку еще в субботу вечером, но тогда шла глажка-уборка, и я решил, что канун используют для складывания приготовленных облачений, вот и все. А оказывается, наша главная гладильщица отличилась знанием преданий! [Надо сказать, что дама сия человек весьма учительный и сведомый. Год назад мне пришлось отстранить ее (временно, потом "условно" принял опять) от всех дел: на Пасху Мия уничтожила вывешенную в притворе выставку детских работ. "Потому что я решила, что храм - это не галерея". Пасхальное обострение??... В общем, беда у нас с народной инициативой:)] Сегоднешняя дежурная, человек малоопытный, едва воцерковленный, уже твердо усвоила и отрапортовала мне: потому что ведь запрещено на Пасху на канун свечи ставить. Вот, выходит, что первые шаги в церковном образовании - дело рук самих утопающих. Тряпочку я убрал.

Сказка :

Есть традиции и традиции. Это, пожалуй, прописная истина. Есть Предание. Оно живет в Церкви и содержит Ее. Как и Она, Церковь, содержит Предание. При этом не надо думать, что догматы веры, например - это да, это Предание. А, скажем, свечки-лампадки - это так себе, обряды там... "фи", одним словом. И не для людей с высоким лбом. Конечно, и обряды, и даже самые, казалось бы, маловажные и малозначительные традиции (пусть и распространенные далеко не везде) - могут быть частью Предания. И обычаи изначально бывшие, и возникшие недавно. Введенные "сверху" и взявшие свое стихийное начало "снизу".

Об этом в беседах на кн. Бытия говорит Иоанн Златоуст. Текст для цитации найти не смог. По памяти - там речь шла о свадьбе кого-то из патриархов. Что, де, взял жених невесту - и удалился куда-то там. И ни бурных пирушек, ни тебе прочих безчиний. А вы, говорит святитель к слушающим, на свадьбах без меры тратитесь, и упиваетесь, и безобразничаете. Да еще и ссылаетесь в свое оправдание на обычай: так, мол, все делают. Указываешь мне на обычай? А я укажу тебе на обычай древнейший: вот как тихо с невестой удалился от суеты праведник. Да и вообще, говорит. Если обычай и давний, но пользы в нем, кроме вреда, никакой нету - я предпочту отменить обычай. А если что полезно, но не в обычае - ввести мне это последнее в обычай не только возможно, но и нужно! Известно, что св. Иоанн и вправду немало ввел полезных обычаев из "нецентральных", "недогматических". Например, учинил при входе в храм фонтанчик-умывальницу "вины ради плюновения" после причастия. (То есть - ополосни рот, и можешь, если придет нужда, после в тот же день сплюнуть - без боязни поругаться над Таинством.)

Среди привычек - так их назовем - составляющих кружева бытового благочестия, есть масса неприятных и даже неприемлемых для христианина. Вы наверняка знаете, о чем я. Нельзя передавать свечку через левое плечо/левой рукой; нельзя есть мясо в день причастия; нельзя... Ну а вот и кстати: нельзя ставить свечи заупокой в дни Светлой седмицы . Эти "заповеди", по моему убеждению, - пена, попса духовной жизни .

Где критерий? В самом Предании. Потому что наше Священное Предание - это Святой Дух, живущий в Церкви. Дух Любви. Мы, "яко плоть носяще, и в мире живуще, и от диавола прельстившеся", иногда принимаем за золото вместо любви страх. Не Божий, иной. Слепой, бездумный, но удивительно "продуктивный". "Стоять бояться!" - и всем все ясно. Не так должно быть. Мерой веса для каждого из обычаев (привычных нам или только что узнанных) да будет любовь - к Богу и к ближнему.Если можно обосновать обычай через любовь (истолковать, объяснить любовью) - он важен, драгоценен, каким бы не казался пустяковым. Если нет ("ты что, неверующий, что-ли?! сказано тебе: НЕЛЬЗЯ - и все тут!!") - увольте христиан от следования ему.

Бывают случаи не очень простые. Опять, связано со Светлыми днями. Можно ходить на кладбище в Пасху? Или нельзя ходить на кладбище в Пасху? Сейчас часто звучит этот однозначный запрет: "имате Радоницу - тогда и приходите на погосты, а не в день Воскресный". Логика проста: прижилась было традиция, не от хорошей, а от советской жизни возникшая. Раз в храм нельзя - тогда пойдем на кладбище как на место наиболее духовное из допустимых. Духовность из этого обычая у советских людей почти начисто выветрилась - осталась форма. Да еще и смежная с языческим почитанием предков. Теперь-то в храм всем можно - ан нет, подавай кладбище. Потому что "так испокон веку"! Бороться надо? Конечно, желательно. Но какими средствами? Страх - продуктивен. "Батюшка выступал и сказал: грех-нельзя!!" Дешево, но уж точно сердито. А все же: какую медвежью услугу оказывает Церкви злоупотребление словом нельзя ! Разве не ради этого самого зло употребления "имя Божие хулится во языцех"? Разве не свободен христианин? Разве не связан вплотную праздник Христова Воскресения с темой гроба? Можно ли любовью к Богу и ближним объяснить, почему грех - после службы помолиться на могилах усопших христиан? Или - опять возвращаясь к кануну. Почему надо предать забвению символическое надгробье даже в самом храме в тот самый день, когда Христос извел умерших из страны смертной, а потом так же внезапно вспомнить?