Австрия
США США

И́мре (Э́ммерих) Ка́льман (венг. Kálmán Imre , нем. Emmerich Kalman ; 24 октября - 30 октября ) - венгерский композитор, автор популярных оперетт : «Сильва» , «Баядера », «Принцесса цирка », «Фиалка Монмартра » и других. Творчество Кальмана завершает период расцвета венской оперетты .

Биография

После аншлюса Австрии, отказавшись от предложения стать «почётным арийцем», Кальман эмигрировал - сначала в Париж (), затем в США (). Его оперетты были запрещены в нацистской Германии , две сестры Кальмана погибли в концлагерях.

: Кальман разводится с Верой, но через несколько месяцев они вновь воссоединяются.

После разгрома нацизма, зимой /1949 года , Кальман приехал в Европу, возложил венок на могилу Легара , затем вернулся в США. В 1949 году после инсульта был частично парализован. Затем самочувствие несколько улучшилось, и в 1951 году Кальман по настоянию Веры переехал в Париж , где спустя 2 года умер. Похоронен, согласно завещанию, в Вене на Центральном кладбище . В Австрийской национальной библиотеке открыта мемориальная комната Кальмана. Изображен на австрийской почтовой марке 1982 года.

Творчество



Музыка Кальмана не имеет равных в оперетте по своей праздничности, «нарядности», отточенности мелодики и оркестровки. Она неизменно пронизана венгерскими мотивами - даже если персонаж индиец («Баядера»), русский («Принцесса цирка») или француз («Фиалка Монмартра»), но самая венгерская из оперетт Кальмана - «Марица».

Память

Экранизации произведений Кальмана

В СССР

В других странах

См. также

Напишите отзыв о статье "Кальман, Имре"

Примечания

Литература

  • Владимирская А. Р. . - Л. : Искусство, 1975. - 136 с.
  • Кальман Вера . Помнишь ли ты? Жизнь Имре Кальмана. - М.: Познавательная книга плюс, 2002, 336 с. ISBN 5-05-005406-0 .
  • Юрий Нагибин . Блестящая и горестная жизнь Имре Кальмана. / В кн.: Музыканты. - М.: Современник, 1986. - (Новинки «Современника»).
  • Трауберг Л. Жак Оффенбах и другие. - М.: Искусство, 1987. (гл. 12-я: Кальман)
  • Ярон Г. М. - М.: Искусство, 1960.
  • Савранский В. (сост.) Имре Кальман. Сборник статей и воспоминаний. - М.: Советский композитор, 1980.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Кальман, Имре

– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..

Я знаю, что полстраницы партитуры Листа перевесит все мои оперетты - как уже написанные, так и будущие... Большие композиторы всегда будут иметь своих поклонников и восторженных почитателей. Но наряду с ними должны существовать и театральные композиторы, которые не пренебрегают легкой, жизнерадостной, остроумной, нарядно приодетой музыкальной комедией, классиком которой был Иоганн Штраус.
И. Кальман

Он родился в курортном местечке, расположенном на берегу озера Балатон. Самыми первыми и неизгладимыми музыкальными впечатлениями маленького Имре стали занятия на фортепиано его сестры Вильмы, игра на скрипке профессора Лильде, отдыхавшего в Шиофоке, оперетта И. Штрауса «Летучая мышь ». Гимназия и музыкальная школа в Будапеште, класс композиции X. Кеслера в Академии имени Ф. Листа и одновременно изучение права на юридическом факультете университета - вот основные этапы образования будущего композитора. Сочинять музыку он начал уже в студенческие годы. Это были симфонические произведения, песни, фортепианные пьесы, куплеты для кабаре. Кальман испытал себя и на поприще музыкальной критики, работая 4 года (1904-08) в газете «Пешти Напло». Первым театральным произведением композитора стала оперетта «Наследство Переслени» (1906). Ее постигла несчастливая судьба: усмотрев в ряде эпизодов политическую крамолу, правительственные власти постарались, чтобы спектакль был быстро снят со сцены. Признание пришло к Кальману после премьеры оперетты «Осенние маневры». Поставленная сначала в Будапеште (1908), затем в Вене, она впоследствии обошла многие сцены в Европе, Южной Африке и Америке.

Мировую славу композитору принесли его следующие музыкальные комедии: «Солдат в отпуске» (1910), «Цыган-премьер » (1912), «Королева чардаша » (1915, более известная как «Сильва»). Кальман стал одним из самых популярных авторов этого жанра. Критика отмечала, что его музыка стоит на прочном фундаменте народной песни и ярко выражает глубокие человеческие чувства, его мелодии просты, но вместе с тем оригинальны и поэтичны, а финалы оперетт по разработке, первоклассной технике и блестящей инструментовке - настоящие симфонические картины.

Наивысшего расцвета творчество Кальмана достигло в 20-х гг. В это время он жил в Вене, здесь и проходили премьеры его «Баядеры » (1921), «Графини Марицы » (1924), «Принцессы цирка » (1926), «Фиалки Монмартра » (1930). Мелодическая щедрость музыки этих произведений создавала у слушателей обманчивое представление о беспечности и легкости композиторского пера Кальмана. И хотя это была лишь иллюзия, Кальман, обладавший прекрасным чувством юмора, в письме к своей сестре советовал ей не разочаровывать интересующихся его творчеством и рассказывать о его работе так: «Мой брат и его либреттисты встречаются ежедневно. Они выпивают несколько литров черного кофе, выкуривают бесчисленное количество сигарет и папирос, рассказывают анекдоты... спорят, смеются, ссорятся, кричат... Это продолжается много месяцев. И вдруг в один прекрасный день оперетта готова».

В 30-х гг. композитор много работает в жанре киномузыки, пишет историческую оперетту «Дьявольский наездник» (1932), ее премьера стала для Кальмана последней в Вене. Над Европой нависла угроза фашизма. В 1938 г. после захвата Австрии гитлеровской Германией Кальман с семьей был вынужден эмигрировать. 2 года он провел в Швейцарии, в 1940 г. переехал в США, а после войны, в 1948 г., вновь вернулся в Европу и жил в Париже.

Кальман наряду с И. Штраусом и Ф. Легаром является представителем так называемой венской оперетты. Им написано 20 произведений в этом жанре. Огромная популярность его оперетт объясняется прежде всего достоинствами музыки - ярко мелодичной, эффектной, блестяще оркестрованной. Сам композитор признавался, что на его творчество огромное влияние оказала музыка П. Чайковского и особенно оркестровое искусство русского мастера.

Желание Кальмана, по его выражению, «помузицировать в своих произведениях от чистого сердца» позволило ему необычайно расширить лирическую сторону жанра и выйти из заколдованного для многих композиторов круга опереточных штампов. И хотя литературная основа его оперетт не всегда равноценна музыке, художественная сила творчества композитора превосходит этот недостаток. Лучшие сочинения Кальмана до сих пор украшают репертуар многих музыкальных театров мира.

И. Ветлицына

Имре Кальман родился 24 октября 1882 года в небольшом венгерском городке Шиофок на берегу озера Балатон. Его музыкальная одаренность была разносторонней. В юности он мечтал о карьере пианиста-виртуоза, но, подобно кумиру сво­их юношеских лет Роберту Шуману, вынужден был расстаться с этой мечтой, «переиграв» руку. В течение нескольких лет он серьезно помышлял о профессии музыкального критика, буду­чи сотрудником одной из крупнейших венгерских газет «Пеш­ти напло». Его первые композиторские опыты удостоились публичного признания: в 1904 году в концерте выпускников будапештской Музыкальной академии была исполнена его дип­ломная работа – симфоническое скерцо «Сатурналия», за ка­мерно-вокальные произведения он был удостоен премии города Будапешта. В 1908 году в Будапеште состоялась премьера его первой оперетты – «Осенние маневры», которая вскоре обо­шла сцены всех европейских столиц и была поставлена за оке­аном (в Нью-Йорке). С 1909 года творческая биография Каль­мана на долгое время связана с Веной. В 1938 году композитор был вынужден эмигрировать. Он жил в Цюрихе, в Париже, с 1940 года – в Нью-Йорке. В Европу Кальман возвратился только в 1951 году. Он умер 30 октября 1953 года в Париже.

В творческой эволюции Кальмана можно выделить три пе­риода. Первый, охватывающий 1908-1915 годы, характеризуется становлением самостоятельного стиля. Из произведений этих лет («Солдат в отпуске», «Маленький король» и др.) вы­деляется «Цыган-премьер» (1912). И сюжет этой «венгерской» оперетты (конфликт «отцов и детей», любовная драма в соче­тании с творческой драмой артиста), и его музыкальное реше­ние говорят о том, что молодой композитор, идя по стопам Легара, не копирует его находки, а творчески их развивает, выстраивая самобытную версию жанра. В 1913 году, после на­писания «Цыгана-премьера», он следующим образом обосновывает свою позицию: «Я пробовал в моей новой оперетте несколько отойти от излюбленного танцевального жанра, пред­почитая помузицировать от чистого сердца. Кроме того, я намерен придать большую роль хору, который в последние годы привлекался только как вспомогательный элемент и для заполнения сцены. В качестве образца я использую нашу опе­реточную классику, в которой хор был не только необходим, чтобы спеть в финалах "ха-ха-ха" и "ах", но и принимал боль­шое участие в действии». В «Цыгане-премьере» обратила на себя внимание и мастерская разработка венгеро-цыганского на­чала. Видный австрийский музыковед Рихард Шпехт (в целом не самый большой поклонник оперетты) выделяет в этой свя­зи Кальмана как «наиболее многообещающего» композитора, который «стоит на роскошной почве народной музыки».

Второй период творчества Кальмана открывается в 1915 го­ду «Королевой чардаша» («Сильвой»), а завершает его «Императрица Жозефина» (1936), поставленная уже не в Вене, а за пределами Австрии, в Цюрихе. В эти годы творческой зрелос­ти композитор создает свои лучшие оперетты: «Баядера» (1921), «Графиня Марица» (1924), «Принцесса цирка» (1926), «Герцогиня из Чикаго» (1928), «Фиалка Монмартра» (1930).

Над последними своими произведениями «Маринкой» (1945) и «Аризонской леди» (завершенной сыном композитора и поставленной уже после его смерти) – Кальман работает в эмиграции, в США. В его творческом пути они представляют собой своеобразное послесловие и не вносят принципиальных изменений в трактовку жанра, сложившуюся на центральном этапе эволюции.

Музыкально-сценическая концепция Кальмана индивидуаль­на. Ее характеризует, в первую очередь, такой уровень драма­тизма и конфликтности в развитии основной линии действия, какого прежде не знала оперетта. Тяготение к заостренным сценическим ситуациям сочетается с небывалой интенсив­ностью экспрессии: там, где у Легара завораживает лирика романтически окрашенного чувства, у Кальмана вибрирует неподдельная страсть. Резче выражены у автора «Баядеры» внутрижанровые контрасты, мелодраматическая патетика отте­няется у него блеском особенно виртуозно трактованных ко­медийных интермедий. Мелос, столь же богатый и разнообразный, что и легаровский, эмоционально насыщен и пропитан эротикой, в нем шире используются ритмы и интонации джаза.

Очень определенно проступают у Кальмана оперные про­образы жанра – и в трактовке сюжетов, и в музыкальной стилистике; неслучайно «Сильву» называют «опереточной парафразой "Травиаты"», а «Фиалку Монмартра» уподобляют пуччиниевской «Богеме» (с тем большим основанием, что сю­жетной основой обоих произведений послужил роман Мюрже). Оперная природа мышления Кальмана ярко обнаруживается и в области композиционно-драматургической. Ансамбли, и в особенности большие финалы актов, становятся у него опор­ными точками формы и узловыми моментами действия; в них велика роль хора и оркестра, они активно разрабатывают лей­тмотивный тематизм, насыщаются симфоническим развитием. Финалы координируют все становление музыкальной драма­тургии и придают ему логическую целенаправленность. Опе­ретты Легара не обладают такой драматургической цельно­стью, зато они демонстрируют некоторое разнообразие вариантов строения. У Кальмана же структура, в общих чертах намеченная в «Цыгане-премьере» и окончательно сложившаяся в «Королеве чардаша», с минимальными отклонениями вос­производится во всех последующих произведениях. Тенденция к унификации структуры, безусловно, создает опасность формирования некоего шаблона, однако в лучших творениях композитора эта опасность преодолевается убедительной реализацией испытанной схемы, яркостью музыкального языка, рельефно­стью образов.