Завораживающие ледники Патагонии не оставят равнодушным ни одного, даже самого заядлого путешественника. В этом посте - советы тем, кто планирует отправиться к Перито-Морено и увидеть своими глазами, как откалываются льдины от этого гиганта!

Охраняемый мускулистыми Андами, национальный парк Лос-Гласьярес (Parque Nacional Los Glaciares) заслуженно считается одним из самых посещаемых в Аргентине. Изумрудные фьорды, острые иглы заснеженных гор и многовековые ледники, словно магнит, притягивают путешественников со всего мира.Мы не стали исключением, и в декабре этого года отправились исследовать самый южный регион Аргентины - Санта Крус .

В качестве отправной точки по этой части Патагонии мы решили выбрать город Эль-Калафате, расположенный на берегу озера Архентино (Lago Argentino).В путешествиях мы всегда стараемся брать машину в аренду, чтобы было удобнее перемещаться, и этот раз не стал исключением. Скажу сразу: бронировать лучше заранее. Особенно если поездка выпадает на выходные. Оказалось, что спрос настолько велик, что у арендных компаний просто нет свободных машин.

От аэропорта (FTE) до Эль-Калафате на машине мы доехали минут за двадцать. Городок маленький и особого интереса не представляет, но в нем множество гостиниц, кафе и туристических центров. Оставив чемоданы в отеле, мы отправились в национальный парк Лос-Гласьярес. От города до въезда в парк идут две почти параллельные дороги. Мы выбрали живописное шоссе № 11 и доехали до парка примерно за час. Кстати, по этой же дороге, в 6 км от города, есть Музей льда (Glaciarium Ice Museum).

Национальный парк насчитывает 47 ледников, самый известный из которых Перито-Морено (Perito Moreno). Этот красавец внесен в список природного наследия ЮНЕСКО и известен как «восьмое чудо света». Третий по величине запас пресной воды во всем мире содержится именно в нем.Этот ледник, действительно, поражает своими размерами и мощью! Он похож на огромную стену льда, длина которой 14 км. Та «маленькая» часть, которую мы видели над водой была 50 метров в высоту. Только представьте, это же как 15-этажный дом! А еще 180 метров прячется под водой. Под тяжестью снегов в ледяных промежутках не остается воздуха, поэтому он приобретает оттенки от прозрачно-голубоватого до насыщенного синего цвета.

Каждый день ледник продвигается вперед примерно на 2 метра. Огромные глыбы льда откалываются и врезаются в воду, издавая звенящий рев.Зрелище невероятного масштаба и красоты! Посетители парка, которые стали свидетелями этого природного спектакля, прыгают и аплодируют от восторга.

Познакомиться с Перито-Морено и его завораживающим «представлением» можно тремя способами: посмотреть на ледник со смотровых дорожек, прокатиться по озеру на небольшом корабле или пройти по самому леднику.

Первый способ самый экономичный. Других затрат, кроме входного билета в парк (около 40 $ за машину), нет. Смотровые площадки довольно просторные и длинные. Мы потратили около 2,5 часов, чтобы прогуляться по ним. Пешеходные дорожки построены вдоль ледника, поэтому посмотреть на него можно с нескольких сторон.

Прогулка по озеру обойдется в дополнительные 20 $ с человека. От причала до безопасной близости к леднику около 5–7 минут. Затем катер один раз проезжает вдоль ледяной стены и остальное время (примерно 25–30 минут) балансирует на одной точке. Если повезет, можно прямо с воды увидеть, как лед откалывается и падает вниз. Думаю, с лодки и зрелище, и звук гораздо мощнее. Мы не знали, что корабли выходят к леднику только до 16:00, поэтому наблюдали за последним рейсом со смотровой площадки.

Есть также пешеходные экскурсии, которые позволяют ходить по поверхности самого ледника в окружении массивных гор. Этот маршрут довольно дорогостоящий (от 200 $ с человека в зависимости от туристических компании) и занимает несколько часов. Группы собираются в городе, и туристическая компания обеспечивает трансфер туда и обратно. Все оборудование выдается, заранее проводится инструктаж. Восходить на ледник можно только в самых неподвижных и безопасных местах, поэтому путешественников подвозят к специальным площадкам. Поэтому у такой экскурсии есть свой минус - невозможно увидеть, как лед с треском падает в воду. Тем, кто собирается гулять по леднику, советую съездить в парк тоже. Это незабываемое зрелище!

Мы уехали из парка Лос-Гласьярес, когда уже начинало темнеть. В машине наперебой обсуждали ту красоту, что нам довелось увидеть. Потребовалось время, чтобы осознать всю невероятную силу природы, которую показал нам Перито-Морено.

Полезные советы:

Лето - самое оптимальное время для знакомства с ледником. Помните, что Аргентина находится в Южном полушарии Земли, поэтому летние месяцы там - это декабрь, январь и февраль.

Для тех, кто не планирует брать машину в аренду. В аэропорту есть недорогой шатл, который идет до центра города. В самом Эль-Калафате миллион туристических станций, где можно уточнить расписание автобусов до Ледника. В среднем, они отправляются 4 раза в день. Стоимость одного билета туда-обратно 15 $ с человека.

Въезд в парк обойдется примерно в 40 $ за машину. Входной билет для одного человека без машины около 18 $.

Несмотря на то, что в парке есть несколько кафе, выбор блюд очень скудный. Возьмите с собой, по возможности, перекус.

Кроме ледника, в парке Лос-Гласьярес есть примечательная горная вершина Фицрой . Если будете располагать временем, советую съездить в городок Эль-Чальтен, откуда удобнее всего полюбоваться горой.

30 января 2016 г. 17:10 Эль-Калафате — Аргентина Декабрь 2007

Продолжаем наше групповое путешествие «Вокруг Южной Америки» . Позади остались знойная Бразилия с ее уникальным Рио-де-Жанейро и часть Аргентины, в которой мы посмотрели самый известный водопад Южной Америки — Игуасу , ознакомились с ее столицей Буэнос-Айресом и, конечно, с ее удивительным и зажигательным танго.

Эль Калафате

26 декабря. После полудня покидаем Буэнос-Айрес и летим в Патагонию — на самый Юг континента. Вроде как у нас — на Север. У нас ведь холодно на Севере. Казалось бы — зачем туда лететь — в нашу тундру и болота? Но здесь совсем другая природа — высокие горы, озера, гигантские ледники и фиорды.

А еще сегодня утром у нас был самый настоящий праздник — авиакомпания КЛМ сдержала свое слово и свои обязательства перед нами и доставила в Буэнос Айрес наш багаж, утерянный почти у половины участников путешествия на рейсе от Парижа до Рио-де-Жанейро! Это было очень кстати — у многих все теплые вещи были в багаже, а ведь мы улетали на Север! Ой, точнее — на Юг американского континента. И там будет совсем не жарко.

Нигде на Земле больше нет такого места как Патагония. Это гигантские горы, огромные сверкающие равнины льда, интересные скальные образования, забавные пингвины и очень мало хорошей погоды в году.

Патагония по площади занимает почти треть территории Аргентины, но проживает здесь не более 3% ее населения. Она начинается на широте 45 градусов Южного полушария и тянется к югу до мыса Горн почти на полторы тысячи км.

Фактически, это широты северного полушария, на которых расположена Украина и часть России. Но здесь, в Южном полушарии, люди уже почти не живут, а у нас вся славянская цивилизация не только выросла на этих широтах, но и распространилась с них дальше на северо-восток, зайдя, если сравнивать и дальше, и на Антарктиду…

В Патагонии находится очаг громадного оледенения, несопоставимый ни с какими горными системами Земли. Ну, разве что — с Гималаями…

Толщина льда в некоторых местах достигает километра, а площадь ряда ледников исчисляется сотнями квадратных километров. Многие ледники спускаются прямо в озера и морские заливы. По плану нашего путешествия мы увидим два из них — Перито Морено в районе Эль Калафате в Аргентине и глетчер Грей в горном массиве Торрес дель Пайн в Чили.

Патагония — «земля контрастов»: ледники соседствуют с пустынями и вертикальные стены гор поднимаются на километровую высоту прямо от ледниковых плато. Несмотря на то, что Патагония находится на берегу Атлантики — здесь суровый континентальный климат и ощущается недостаток влаги. Вся территория открыта свободному доступу холода из Антарктики. Средняя температура в середине лета в январе на юге +14°, а зимой — в июле — около нуля.

Деревья, высохшие от ветра, холода и недостатка влаги - типичный пейзаж многих мест Патагонии

Красивейшие уголки этой части Южного полушария до сих пор малоизвестны многим нашим туристам. Все участники нашей группы из 23 человек будут здесь впервые.

Самолет летит на юг над кромкой берега. Под нами дикая и пустынная равнина. В самолете много людей спортивного вида с рюкзаками. Из русскоязычных — мы одни. Весь народ настроен активно провести время - побродить по горам, покорить вершины и ледники.

Вот где-то под нами проплыла бухта Сан Хулиан, в которой Магеллан, совершая первое кругосветное путешествие, провел зимовку в 1520 году и оставил в этой безлюдной пустыне двух бунтовщиков — капитанов Хуана де Картахена и Педро Санчес-де ла Рейна. Никто и никогда больше не видел этих изгнанников. Во время полета вспомнилась вся эпопея Магеллана.

Флотилия из пяти парусников добралась до этих мест только через год после выхода из Испании. Почти 3 месяца после зимовки в бухте Сан Хулиан корабли искали выход в Южное, как его тогда называли, море, исследуя каждый большой залив побережья. Наконец перед ними открылся большой пролив, названный впоследствии его именем, и через месяц блужданий среди многочисленных островов перед поредевшей флотилией открылись просторы Тихого океана…

Портрет Магеллана из галереи Уффици

Радость открытия сменилась отчаянием, когда месяц за месяцем кругом была одна вода. Никто в то время и представить себе не мог ни размеры этого океана, который впоследствии назвали Тихим, ни величины всей нашей планеты. Только спустя четыре месяца три корабля достигли островов филиппинского архипелага, и здесь, на маленьком острове, Мактан Магеллана поджидала смерть от рук аборигенов.

В итоге, всего 18 человек из 267 и один корабль из пяти, называвшийся «Виктория», сумели через три года после выхода экспедиции, снова достичь берегов Испании. Это было первое кругосветное плавание, драматическая история которого сохранилась благодаря дневнику одного из членов экипажа — Пигафетты …

Да-а-а. А сейчас за пару дней все это можно спокойно проделать.

Три часа полета и мы приземляемся в Эль Калафате (223 м над у/м). Крошечный аэропорт. Температура +12. Вечер, но солнце еще высоко и зайдет только в полночь. А в три утра уже будет снова светать. Здесь сейчас — белые ночи …

Дорога из аэропорта идет по безлесной пампе. Справа — озеро Лаго Архентино. Наш отель Solares del Sur деревянный и, вроде как, со звездой. Деревенская постройка, маленькие комнаты, легкий намек на комфорт.


Центральная улица Эль Калафате

Эль-Калафате — туристическая столица этого региона. Овцеводство, с которого начиналось освоение этих земель, сейчас практически заброшено и все занялись самым прибыльным делом нашей современности — туризмом.


Отсюда начинаются многие интересные маршруты — на ледник Перито Морено, эстанцию Кристина, парки Фитц Рой и Лос Гласьерес, чилийский парк Торрес Дель Пайн. Вот все эти места мы и хотим посетить в ближайшие несколько дней.

Вечером в Эль-Калафате не скучно. Туристы тусуются, гуляют, покупают сувениры. В каждой забегаловке над открытым огнем жарятся туши баранов, от которых отрезают зажаренные куски мяса. Аргентинское вино, стейки и длинные тени от висящего на горизонте солнца. Первое знакомство с Патагонией совсем не навевает тоску, холод и печаль …

Поездка на ледник Перито Морено

Утром едем на ледник Перито Морено. От нашего отеля до него меньше ста км.


Дорога проходит пустынной пампой. Слева унылые пейзажи. Кругом только кочки объеденной альпаками колючей травы. Правда, остановившись у берега озера, видим, что пампа не такая уж некрасивая и безжизненная — тут и там были видны кочки с красивыми и неприхотливыми к суровому климату цветами.

5


3

Справа тянется громадное ледниковое озеро Лаго Архентино. Вода в нем мутновато-бирюзовая — почти как разбавленное водой молоко. Такой цвет имеют все реки и озера, образующиеся из тающих ледников. Не зря и аргентинцы называют этот цвет leche glacial — «ледниковое молоко».

3


Дорога затем сворачивает от озера влево, но вскоре снова появляется водная гладь — мы видим один из его рукавов, который дальше будет перекрыт ледником Перито Морена. С того места и будет основной обзор ледника.


Кругом заповедные места и туристам разрешается ходить только по специально построенным дорожкам

Вот за очередным поворотом дороги и первая остановка или, как аргентинцы называют такие места, с которых открываются интересные виды — Мирадор. Потрясающая картина — длинная лента ледника, ниспадающая многометровой стеной в озеро! Это и есть ледник Перито Морена.

6


Сколько видел я ледников на Кавказе или в Альпах и сам ходил или катался по ним на лыжах, но такой грандиозной картины не припомню. Его ширина по переднему фронту около 5 километров, а высота — от 50 до 80 метров над уровнем озера. Вся эта громадная масса льда теряется вдали гор и ей не видно конца. Правда, есть схема, глядя на которую, можно представить себе всю эту грандиозную картину.


Общая площадь ледника со всеми его притоками около 250 км². А вот так он выглядит из космоса. Потрясающее по своей красоте зрелище …

4


Вид на ледник Перито Морено из космоса

Само озеро, вдоль которого мы едем, находится на высоте 190 метров над уровнем моря, а его глубина колеблется от 150 до 500 м.

Насмотревшись на отдаленную панораму ледника, подъезжаем ко входу в ледовый парк, откуда можно осмотреть ледник, что называется, вплотную. Здесь прекрасно организованы безопасные площадки и дорожки для осмотра ледника. Есть также небольшая выставка фотографий истории этого места с кафе-рестораном с обзорными окнами.

9


Осмотр ледника производится с мостиков, которые позволяют приблизиться почти вплотную к этой огромной ледовой стене. Сходить с дорожек на траву и прибрежные камни не рекомендуется.

В канун 65-летия победы в Великой Отечественной войне Наталья Родионовна Малиновская в интервью "РГ" рассказывает о своем отце маршале Советского Союза Р.Я. Малиновском.

- Наталья Родионовна, ваши родители познакомились на войне. Они рассказывали, как это случилось?

Папа встретил войну в Одесском военном округе. Он командовал 48-м стрелковым корпусом, штаб которого располагался в районе города Бельцы, в Молдавии. Когда началась война, корпус вошел в состав Южного фронта. Маму война застала в Ленинграде, где после окончания Библиотечного института она работала в библиотеке Механического техникума. После эвакуации из блокадного Ленинграда по Дороге жизни под Грозный в апреле 1942 года она попала в армию, свою армейскую жизнь начала в банно-прачечном комбинате, дважды выходила из окружения. Второй раз был судьбоносным - она встретила папу. Летом 1942-го, когда выходили из окружения, она и еще два бойца пробрались через кукурузное поле и сосчитали немецкие танки. Видимо, эта информация оказалась важной - мама была представлена к ордену Красной Звезды, который ей вручал отец. Ему сказали, мол, там два солдата и с ними девушка в синенькой косыночке... Наверное, она уже тогда произвела на папу некоторое впечатление, но только через год отец перевел ее к себе в штаб фронта. В 1944 году маму назначили заведующей столовой военного совета. Когда командиры оказывались на передовой - в землянках и окопах, нужно было донести до этих окопов все судки с едой. У мамы в подчинении молодые девушки, а ведь на передовой опасно - она шла сама. Так вот Александр Михайлович Василевский всегда трогательно интересовался: "Ну как прошли, Раиса Яковлевна, все в порядке?" А папа никогда не спрашивал ее об этом. И один раз мама решила узнать, волновался ли он о ней. Папа сказал: "Я не волновался. Я точно знал, что с тобой ничего не случится". У меня такое ощущение, что он знал, что впереди у них есть жизнь.

А ведь среди ветеранов 2-го Украинского фронта ходила легенда, что вторая жена Малиновского Раиса Яковлевна - графиня...

Так ее называли фронтовые друзья. Мама рассказывала историю этого прозвища: "Когда взяли Будапешт, всех девушек, работавших в столовой военного совета, премировали: впервые мы иностранные деньги в руках держали. Пошли и платья себе купили, и туфли - такие красивые: на каблуке, замшевые, с пуговками! А платье серое, чуть в голубизну, со складочками и с защипами. В первый раз я это платье надела, когда мы должны были в театр в Будапешт ехать - в оперный театр!!! Выхожу из столовой, а сослуживец Гриша Романчиков говорит: "Графиня!" Так и пошло". На самом деле мама родилась на Украине в селе Богородичное в семье многодетной и бедной.

А у истории с графиней есть продолжение. У мамы был брат Алексей. В начале войны он жил в Славянске, пошел на фронт. К 1944 году, не имея никаких известий о маме, он уже и не надеялся увидеть ее живой. И вот он, провоевавший целых два года в соседней с мамой армии, тоже оказался в Будапеште и тоже в оперном театре. В центральной ложе рядом с папой среди генералитета сидит мама, а в партере - солдаты и офицеры, словом, весь фронт. Естественно, разглядывают не только артистов, но и сидящих в ложе. И тут дядя Леня видит в ложе девушку с косами короной - и глазам своим не верит: "Рая? Или похожа? Да не может быть!" Идет к ложе - там на часах солдат. Пока он с ним объяснялся, что-де вот девушку бы из ложи позвать, вышел адъютант, Феденев Анатолий Иннокентьевич. Спросил, в чем дело. "Да вот девушка там, вроде сестра моя..." - "Как зовут?" - "Рая".- "Раиса Яковлевна?" - "Яковлевна". Через минуту в дверях появляется моя мама. Встреча - как в кино!

- Отец что-нибудь рассказывал вам о своих встречах со Сталиным?

Отец - нет. Но несколько его соратников вспоминали такой эпизод: летом 1942-го рухнули Юго-Западный и Южный фронты. Отец тогда командовал Южным фронтом и, предвидя его неизбежное крушение, отдал приказ сдать Ростов. Без санкции Ставки. Отца и еще кого-то из командования фронтом, скорее всего, члена военного совета Ларина, вызывают в Москву. Уже в Москве папа и Илларион Иванович Ларин, снятые с должностей, узнают о приказе N 227, в котором есть фраза: "Южный фронт покрыл свои знамена позором". В гостинице "Москва" они ждут аудиенции у Верховного, но на самом деле ждут трибунала. День ждут, другой, третий. На третий день к вечеру - гори все синим пламенем! - они напились. И, естественно, тут-то и явился гонец с известием об аудиенции - "в 7 утра". Случилось чудо - чудо мгновенного протрезвления. Они разошлись по своим комнатам - спать уже некогда, но хотя бы по бриться. В половине седьмого папа выходит в коридор, стучится в номер к Ларину, с которым они были вместе с первых дней войны. В ответ тишина. В конце концов ломают дверь - Ларин застрелился. Папа идет к Сталину один. Сталин, понятно, уже все знает, но встречает отца вопросом:

- А где же товарищ Ларин?

Генерал Ларин застрелился.

- А что же вам помешало сделать то же самое?

Отец приводит свои аргументы: удержать Ростов все равно бы не удалось, отступление спасло хотя бы часть войск. Долгая пауза. И наконец:

- Вам сообщат решение.

В тот же день отца назначили командовать донельзя измученной 66-й армией под Сталинградом. (Надо сказать, что эти рассказы входят в противоречие с документами личного дела генерала Ларина, так что эту историю еще нужно исследовать.)

- А как впоследствии складывались отношения со Сталиным?

После войны мы остались на Дальнем Востоке - отец командовал Дальневосточным военным округом. Мы там провели десять лет. Сталин работал ночью, и вся Москва работала по ночам. А у нас это был день, часовой пояс позволял вести нормальный образ жизни. Могу сказать, что у нас в доме не было портретов Сталина, никто не говорил о Сталине, а ведь я родилась в 1946 году! Конечно, когда он умер, отец поехал на похороны, но и особенного траура у нас в семье не было. Знаю, что у папы были неприятности с одним из приближенных Берии. В чем было дело, мне неизвестно, но я знаю, что он собирался заводить дело на папу, обратился к Берии. Сталин тогда сказал следующую фразу: "Малиновского с Дальнего Востока не трогать. Он и так от нас достаточно далеко".

- Где ваши родители встретили День Победы?

В пятидесятилетие Победы я спросила маму: "А что было тогда 9 мая - в сорок пятом?" Она ответила: "Праздник. Мы с папой поехали из Чехословакии в Вену, гуляли в Венском лесу, в зоопарке. Там всех зверей сохранили".

- А что в семье рассказывали о Параде Победы?

О параде мне рассказывала мама. Разгрузились эшелоны, Военный Совет фронта и сотрудников секретариата разместили в гостинице "Москва". Полным ходом шла подготовка к параду, но по всему чувствовалось - и к чему-то еще. Слишком озабочен был папа, слишком поздно возвращался, и не с репетиций парада, а из Генштаба, слишком был молчалив и погружен во что-то свое. Потом был парад, на котором все вымокли до нитки под проливным дождем. После парада - торжественный прием в Кремле, вечером - салют. После этого, уже в гостиничном номере, еще долго сидели все вместе - папа, его офицеры для особых поручений, мама - вспоминали, шутили, молчали. Но главное, что в тот вечер мама узнала, - что война для них не закончилась. Они снова должны были ехать на фронт - Забайкальский. Кстати, мне смешно смотреть, как прием для участников парада изображают в современных фильмах: все дамы с декольте и бриллиантами! Мама, например, была на этом приеме в практически форменном темном платье с орденом Красной Звезды.

- У вашего папы это был уже второй Парад Победы?

Да, у папы - у единственного из наших военачальников Второй мировой - было в жизни два Парада Победы. На первом он был солдатом, а на втором вел фронт. Дело в том, что в Первую мировую папа воевал в Русском Экспедиционном корпусе во Франции, был ранен. Затем, после госпиталя, поработав на каменоломнях и поняв, что так он никогда не скопит денег на путь домой, в январе 1918 года вступил в Иностранный легион Французской армии. И в этом качестве он участвовал в Параде Победы 11 ноября 1918 года. К 20 годам у него уже было четыре серьезных награды: два Георгиевских креста и два французских Креста с мечами. С наградами связана такая любопытная история: один из этих французских крестов папа получил за подвиг, совершенный во время боев на линии Гинденбурга, своего рода Сталин граде Первой мировой. И никогда не узнал, что параллельно он был представлен к Георгиевскому кресту III степени. Генерал Щербачев, назначенный Колчаком военным представителем Белой армии при союзном верховном командовании и получивший право награждать русских военных, сражавшихся на французском фронте в 1919 году, объявил о награждении 17 солдат и офицеров. Седьмым в списке значится ефрейтор Родион Малиновский. К этому времени, совершив второе, почти кругосветное, путешествие, папа вернулся на Родину - через Владивосток- и, добираясь на крыше вагона до Одессы, вблизи Омска был задержан красноармейским патрулем. При виде иностранной формы, иностранных орденов и предъявлении документа, опять-таки на иностранном же языке, его чуть было не расстреляли на месте, но все же довели до начальства - вдруг ценный шпион! - а там, на его счастье, оказался врач, знавший французский. Он и подтвердил, что книжка - солдатская, а расстрелять всегда успеем. Так папа снова стал солдатом - на сей раз солдатом Красной армии. Можете себе представить, какие последствия имело бы в 1919 году известие о награждении Геор гиевским крестом от Колчака. Да и позже такая весть вряд ли обрадовала бы - к примеру, в 1937-м. Но приказ этот так и лежал в мало кому тогда интересном колчаковском архиве, путешествуя вместе с ним по городам и весям, пока не оказался, уж не знаю, какими судьбами, в Братиславе. Там его и обнаружили весной 1945 года взявшие город войска папиного фронта. И, не интересуясь, что там за бумаги, отправили в Москву - а ведь могли поинтересоваться, да и просто случайно увидеть такую знакомую фамилию!

- А как вы узнали об этой награде?

В Москве колчаковский архив лежал себе и лежал в тиши и покое до 1991 года. Один раз занимавшаяся архивом историк Светлана Попова просматривала его, и на глаза ей попалась папина фамилия. Она отксерила для себя копию - на всякий случай, не догадавшись, что, кроме нее, об этом Георгиевском кресте никто не знает. Спустя еще пятнадцать лет она посмотрела документальную ленту о русском Экспедиционном корпусе "Они погибли за Францию" и упрекнула режиссера Сергея Зайцева в недобросовестности: "Что ж вы не упомянули о втором Георгиевском кресте?!" Тот ответил, что он не знал, да и дочь Малиновского не знает об этой награде. Так спустя сорок лет после папиной смерти "награда нашла героя"... И что интересно, наградной лист был подписан в тот самый день, когда отец стал солдатом Красной армии и должен был идти в бой с Колчаком под Омском...

Из досье РГ

Дочь Родиона Яковлевича и Раисы Яковлевны Малиновских Наталья Родионовна окончила филологический факультет МГУ и свою дальнейшую жизнь связала с университетом.

Наталья Малиновская - испанист, доцент кафедры зарубежной литературы филфака МГУ, лауреат литературных премий.


Сотрудницы районной библиотеки Лодейного поля, 1935 год (слева в первом ряду Раиса Кучеренко)


Раиса Кучеренко на отдыхе в Крыму. Май 1941 года


В Венском зоопарке. Май 1945 года


Р.Я. Малиновская с мужем и сыном Германом

М.ПЕШКОВА: 22 июня скоро. Готовя передачу о маршале Малиновском в цикле передач о 65-летии Победы, поинтересовалась у Натальи Родионовны, дочери маршала, о ее маме, маршальской жене, Раисе Яковлевне Малиновской, уроженке Украины, приехавшей перед войной к своей старшей сестре, офицерской жене, в Ленинград. Рассказывает Наталья Малиновская.

Н.МАЛИНОВСКАЯ: Моя мама очень хотела учиться, осталась с сестрой в Ленинграде и поступила учиться сначала на библиотечные курсы, потом в библиотечный институт. А к этому времени оказалось, что их куда-то переводят, и мама совсем 15-летней девчонкой осталась одна в Ленинграде. Ничего, не пропала. Выучилась, закончила библиотечные курсы, библиотечный институт, стала работать - сначала библиотечным инспектором по северу, в Мончегорск она ездила библиотечным инспектором, по деревням. Вот она говорит, что, как ни тяжко было на Украине, а она ведь и голод украинский тоже застала…

М.ПЕШКОВА: Голодомор на ее глазах был, да.

Н.МАЛИНОВСКАЯ: Да, и там у нее была первая дистрофия. Все-таки ей показалось, что как-то тяжелее люди жили вот там, на севере. Ощущение было немотивированное ничем. Может быть, просто потому что там места были родные и вроде бы юг, а там было так неуютно, так северно и так холодно. И вот на лошаденке они ездили с другим библиотечным инспектором с какими-то лекциями, ездили в 30-е годы бог знает по каким глухим деревням. Потом она обосновалась уже в прелестном, как она говорила, месте с красивым названием - Лодейное Поле, она уже была там заведующей библиотекой. Она фанатично любила свою работу, любила книги, любила работу такую, не просто выдавать книги, она устраивала читательские конференции. Она очень гордилась тем, что к ней на читательскую конференцию приезжали писатели из Ленинграда. Вот венец ее восторгов - это был приезд Юрия Германа. Сумела его уговорить, сумела устроить. И, в конце концов, она вышла замуж и уехала с мужем в Ленинград. И вот тут она оказалась в очень интеллигентной семье, где ее звали слегка пренебрежительно - «наша комсомолка Рая». Они все были люди очень образованные, архитекторы, переводчики, с университетским образованием далеко не в первом поколении, а вот она была как-то им совершенно не ко двору. Но так уж случилось. У нее родился сын, которого она назвала Германом в честь своей любимой оперы, «Пиковая дама». Это бедному моему брату доставило столько потом неприятностей в жизни. Ну представьте себе, мальчик 36-го года рождения, а его зовут Герман. Как Геринга. Он так хотел переименоваться в Александра. Полжизни хотел переименоваться в Александра. Война маму застает уже в Ленинграде. Она работает в библиотеке механического техникума. И, естественно, муж уходит на фронт сразу, и скоро она получает похоронку. Начинается блокада, и вся его многочисленная семья, там все были постарше ее, в блокаду вымирает у нее на руках. Она самая здоровая, она самая молодая. А сына у нее забирают, его эвакуируют вместе с детскими садами, как большинство детей Ленинграда, и ей не разрешают уехать вместе с ним. Но в тот момент еще никто не понимает, что происходит. Кажется, два месяца дети побудут где-то, пока здесь опасно, и вернутся. Они не могли себе представить, что они прощаются с детьми - кто навсегда, кто на долгие 4-5, может быть, больше, лет. Ведь потом еще нужно было найти друг друга. Об этой сцене она часто потом в старости вспоминала, как это было ужасно. Ни такие маленькие, совсем дети, и их увозят, и ей не разрешают уехать, и говорят: «А кто будет защищать Ленинград?» Боже мой, как я буду защищать Ленинград? Я библиотекарь. Что я буду делать? Но стало вскоре ясно, что - копать окопы, стоять на посту, потом хватать эти бомбы, совать их куда-то в песок.

Н.МАЛИНОВСКАЯ: О блокаде вспоминала нечасто. Я помню, когда вышла «Блокадная книга» Гранина, я еще очень долго думала, прочитав книгу, дать маме это или это будет как-то слишком для нее тяжело. В конце концов, я принесла ей «Блокадную книгу», потом приезжаю, говорю: «Ну как тебе это?» Она говорит: «Это все правда, но такая малая часть правды». Про «Блокадную книгу» больше ничего она не сказала. Потом какие-то невероятные совершенно детали иногда проскальзывали. Вот как фронтовики почти ничего не рассказывали, вот так она ничего не рассказывала о блокаде, почти ничего, и только один раз ее при мне кто-то спросил, она ведь потом была и на фронте, и на передовой: «Раиса Яковлевна, на фронте страшно было?» Она так помолчала и сказала: «Да после блокады уже почти что и нет». Вот страшнее, чем там, не было ничего. Она точно знала, что нельзя ложиться - это верная смерть. Вот об одном страшном моменте блокады она мне рассказывала. Она пришла домой, уже из близкой родни мужа ее не было никого, но вместе с ней в этой квартире жили двоюродные, может, троюродные родственники его. Когда она однажды пришла домой, она обнаружила, что нету ни родственников, ни печки-буржуйки. Вот куда-то они подались. И вот тут вот она села, холодно было, голодно, это даже уже не обсуждается, и вот так она просидела в остолбенении несколько часов, а потом сказала себе: «Ну, сволочи, я назло вам выживу!» и стала думать, что она теперь продаст, чтобы обогреться, что-то купить. И вот тут, она говорит, это была судьба. Тут она за разрубленным на дрова буфетом нашла - туда завалилось много-много коробок гомеопатических лекарств ее свекрови. Та лечилась гомеопатически. И вот она довольно долго была уверена, что эта гомеопатия, которую она ела, ее спасла. Второй случай такой. И очень примечательно, что я не от мамы о нем узнала. Мне, наверное, лет было уже 14, и к нам из Ленинграда приехала в гости женщина. Я ее видела впервые. Ну, знаете как, приезжают из деревни из маминой, это называется «наши родственники». Кто бы они там ни были, они наши родственники. А тут вот появились еще какие-то ленинградские, тоже вроде как бы родственники. И мне было как-то очень странно видеть, как это взрослая женщина смотрит на маму, как на икону, вот абсолютно так. И потом она мне одной сказала: «Ты даже не понимаешь, что за человек твоя мама. Вот я тебе расскажу, чтобы ты понимала, что это за человек». Вот тогда она была девочкой, и был у нее брат. Оказалась какая-то отдаленная по мужу мамина родня. У них умерла бабушка, мама, у них умерли все, они оказались двое с вот этим братиком. И им деваться некуда. Они помнили, где живут другие родственники. И вот, оказалось, они пришли к маме, когда она была уже одна, уже брошенная теми. Вот у этой девочки Люси не было ничего, кроме одного от мамы оставшегося колечка. Она пришла к маме с этим колечком и с братом и сказала: «Тетя Рая, возьмите нас. Вот мамино колечко, у нас ничего больше нет». «Заходите, будем как-то жить. А колечко я у тебя не возьму. Этого нельзя делать. Это твоя память о маме. И если я его возьму, я его немедленно пойду сменяю и мы сразу это все съедим, и потом, если мы останемся живы, тогда ты вспомнишь, и мне нехорошо будет, что я твое колечко сменяла. Давай мы не будем его менять. Мы забудем о том, что оно у тебя есть». И вот они стали жить втроем. Мальчик не выжил. Девочка выжила, и ее тоже эвакуировали. Но маму взрослую эвакуировали уже в дистрофии в апреле 42-го года. Они прожили зиму, самую тяжелую блокадную зиму, вместе, самую трудную, самую голодную. Вот тут они потерялись. Нашлись они много позже, намного позже войны.

М.ПЕШКОВА: Так это она к вам приезжала?

Н.МАЛИНОВСКАЯ: Это она к нам приезжала. И историю я знаю не от мамы. Она мне не рассказала. Но раз мне не рассказала, значит, и никому не рассказывала. Как ей про себя такое рассказывать? А колечко матери вот этой Люси пропало, потому что она его отдала воспитательнице, увозившей их, уже на большой земле, уже не в Ленинграде, после эвакуации. Ну и… Уже бог судья, кто попользовался. Но не мама моя. Хотя все равно дети были готовы все это поделить, естественно. Потом, когда я с мамой уже много лет спустя разговаривала об этом, она мне сказала, что, наверное, не у всех, но у многих людей, которых она знала, в блокаду была такая убежденность - вот если ты переступишь этот человеческий закон, вот тогда ты обязательно умрешь. Или с ума сойдешь. В ней было это чувство. Она была уверена, что она вот этим выжила.

М.ПЕШКОВА: Маршальская жена, Раиса Яковлевна Малиновская, воспоминания дочери, Натальи Малиновской, в «Непрошедшем времени» на «Эхо Москве» в цикле «Победа. Одна на всех».

Н.МАЛИНОВСКАЯ: И что меня очень поразило в ее рассказе о блокаде. Вернее, не о самой блокаде, а о том, как их увозили, как они ехали оттуда. Это было 4 апреля 42 года, последний день, когда существовала ледовая Дорога жизни. И проваливались через одну машины. Их машина прошла. И потом полтора месяца их везли вот в этих теплушках, в вагонах, из Ленинграда примерно в район Грозного. А у них нечего было уже менять, у них совсем ничего не было. И меня поразило то, что эти полтора месяца они все еще голодали, вот эту дорогу. Она помнила, как выходили на остановках люди, ей они казались такие благополучные, что просто уж дальше некуда - крестьянки с какими-то продуктами в сумках. Может быть, это все было далеко не так лучезарно, как казалось тем, кого только что вынули из голода самого крайнего. Но вот ей казалось, что они очень благополучные. И им нечего сменять. И как их покормят, так их покормят. Не каждый день, говорила она. Вот это меня поразило - что их не каждый день кормили во время этой дороги. И они в той же дистрофии приехали куда-то там, в какую-то деревеньку в районе Грозного. Еле-еле их покормили, за месяц они более или менее отошли. Лето 42-го - крушение Южного фронта, и вот-вот пойдет эта местность под оккупацию. И она говорит, что вот это был второй тяжелейший момент за всю войну, когда она поняла, что - да пусть хоть все останутся, с кем она приехала, а вот я не останусь. Ни за что не останусь. В армию не берут.

М.ПЕШКОВА: По возрасту?

Н.МАЛИНОВСКАЯ: Да какой возраст? В армию никого не берут - боятся шпионов, лазутчиков, бог знает кого. Фронт откатывается. Нельзя ни в коем случае никого брать в армию, строжайший запрет. Тем более, вот тут вот.

М.ПЕШКОВА: Это приказ главнокомандующего?

Н.МАЛИНОВСКАЯ: Наверное. Я знаю о том, что не брали, с маминых слов. Она, тем не менее, уходит из этого селения. Вот это она мне рассказывала не раз. И у нее узелок, в этом узелке - кусок хлеба, кусок мыла и туфельки, которые она привезла с собой из Ленинграда и не сменяла ни в каких обстоятельствах. Туфельки, которые она купила для сына. Потом она мне говорила: «Господи боже мой, ну о чем я думала? Ведь он же уже должен был вырасти из этих туфелек». Вот это в голову не приходило. Она их несла, как залог встречи. И вот, как в сказке, перекресток трех дорог. И куда ей идти по этим трем дорогам, ей совершенно все равно. Она не знает. И почему-то этот момент выбора был так внутренне тяжел. Она говорит: «Я села на этом перекрестке и так плакала, как никогда не плакала». А потом - что делать? - вытерла слезы и пошла. И вот буквально вскоре набрела на какую-то воинскую часть, стала врать, что отбилась от своей части и все такое. А лейтенант и говорит: «Девушка, вы врете». «Вру! - и зарыдала горько. - Вот мой ленинградский паспорт. Я не за тем жила под блокадой целую зиму, я не затем голодала в Ленинграде, чтобы теперь пойти под оккупацию. Возьмите кем угодно. Я все что угодно буду делать. Я ничего не умею военного. Я библиотекарь». «Ладно, - говорит, - возьмем мы вас. Вот вы идите туда, там живут наши девушки. Вы скажите, что вы наша», и назвал какой-то номер части. И она пошла туда, показали, где ей ночевать. И вот тут вот пришел сержант с каким-то котелком и говорит хозяйке: «Где тут у вас наша девушка?» Она говорит: «Да вот она там, моется». Он ей принес в котелке гречневой каши, и она рыдала над этой кашей. И вот так она оказалась в армии. Поначалу ее определили в самую тяжелую работу при армии - она была в банно-прачечном комбинате. Потом уж она выучилась всему на свете. И все-таки грамотный человек, закончивший институт. Там и много работы такой вот уже цивилизованной, грамотной, для такого человека найдется. Но вот первой ее работой был банно-прачечный комбинат. И вот так она оказалась в армии. Эта армия вскорости попала в окружении. И вот она выходила из окружения, ничего не боясь уже после блокады. Она принесла какие-то разведданные, выйдя из окружения, причем долго они блуждали в окружении - наверное, с неделю. Ее как-то отметило командование, что она не просто вышла из окружения, но что-то там такое могла рассказать - какие дороги уже заняты немцами, какие свободны. И это имело какой-то военный смысл. Командарм их погиб, армию расформировали. И вот следующая армия, в которой она потом была, тут же немедленно снова попала в окружение. Она дважды за это лето 42-го года выходила из окружения. Второй раз она посчитала там какие-то танки. Второй раз ее уже за то, как она с толком вышла из окружения, командование ее армии представило к Ордену Красной звезды. И вот этот орден вручал ей папа, когда заметил ее. Но она еще очень долго, хоть и была им замечена, воевала, как обыкновенный человек, а вовсе даже не как маршальская жена. Сами понимаете, большая разница. Тем более и он тогда не был маршалом. А лето 42-го года что для мамы было тяжелейшим, что для него было тяжелейшим. Об этом отдельный рассказ. Папа ей стал передавать приветы. А так как отчество у них одинаковое - Родион Яковлевич и Раиса Яковлевна, то у многих было на сей счет подозрение, что они брат и сестра. И вот мне рассказывала мама: «Ох, насколько ж мне легче жить-то стало после того, как заподозрили, что я его сестра!»

Это уже совсем где-то перед войной близко - 38-39гг., может быть, даже 40-й - мама записалась в планерный кружок. Она объясняла, что не столько потому, что ей очень уж хотелось на планере летать, потому что она не знала, как это, летать на планере, но ей понравилось, а потому что там давали комбинезон и форму. К комбинезону какие-то там тапочки специфические. И вот когда она надевала этот комбинезон и отправлялась куда-то к черту на рога на этот аэродром, где их планер стоял, она говорила: «Мне казалось, весь город на меня смотрит - какая я иду, в этом комбинезоне». А потом летать очень понравилось. Она никогда ни о чем не жалела, что у нее пропало во время блокады. Понятное дело, что пропало все, что было, до последней кофточки. Но жалела она об одном - что пропала газета с фотографией, где была она на планере не то около планера, и было написано: «Рая собирается в полет». Вот эту фотокарточку с «Рая собирается в полет» - господи, как же ей хотелось показать мне и папе. Вот не знаю, если бы каким-то чудом мне попала в руки эта газета, а ведь она существует, районная, многотиражная, не знаю, какая. Про это вот «Рая собирается в полет» я и хотела еще отдельно сказать.

Мы уже дошли до конца войны, до того времени, когда после Парада Победы в гостинице «Москва» собрались попраздновать узким кругом - папа, мама, несколько генералов, офицеров. Маме во время подготовки к Параду Победы все казалось странным, что что-то еще происходит, помимо подготовки к Параду Победы. Вот как-то уж слишком папа озабочен, слишком он сосредоточен. Вот ну не в параде здесь только дело. Когда уж все так сидели и разговаривали, пели, вдруг один из этих офицеров запел песенку - «Мама, я Сибири не боюся, Сибирь ведь тоже русская земля!» И вот тут она поняла, что для них война не кончилась, что они поедут на Восточный фронт и что у них все еще будет впереди. А впереди был и Забайкальский фронт, и поразительный совершенно штурм Хингана, впереди было еще десять, как они с папой считали, счастливейших лет их жизни на Дальнем Востоке. А вот по дороге на эту японскую войну маме нужно было найти сына. Она знала только одно - что он в детском доме где-то в Сибири, где-то там, куда увозили ленинградских детей. И ничего больше она о нем не знала. Она могла узнать, где располагаются, в каких деревеньках, эти детские дома, куда отвозили ленинградских детей. И вот пока шел эшелон, папа разрешал ей на каких-то станциях отлететь на По-2 в расположение этого детского дома, проверить, есть он там или нет. И вот где-то в девятом или в десятом детском доме мама нашла сына и привезла его с собой. И он, совсем девятилетний мальчишка, оказался с ней вместе на войне. Ведь она же воевала. Это был штаб фронта. У нас есть фотографии. Понятное дело, что все любили ребенка, который оказался здесь поневоле. Солдаты его очень любили. Он там стоял с ружьем, они его фотографировали. Забавно очень было, когда она его наконец нашла, посадила его в По-2, а это же открытый самолетик, она его прижала к себе, сделали они круг над этим селом, где детский дом располагался. И брат мой Гера стал говорить: «Подождите, подождите, вы не летите дальше. Мне надо тапочки кинуть». «Какие тапочки, о чем ты?» «Ребята дали мне тапочки, чтобы я из самолета их кинул». И вот он стал эти тапочки, даденные ему товарищами, раскидывать, чтобы они их ловили, эти во тапочки, побывавшие на самолете. Мама была страшно потрясена тем… Когда она его увидела, а он того же роста, каким она его отправляла. Там тоже дети голодали. У них тоже была, конечно, не в такой степени - в Ленинграде они были бы обречены, но там тоже была дистрофия. И вот брат уже рассказывал, что в старших группах, где ему было уже лет 8-9, их отправляли, как говорили, сторожить поле с морковкой, и он говорил: «Я только сейчас понимаю, что нас отправляли туда чуть-чуть подкормиться».

М.ПЕШКОВА: А они учились?

Н.МАЛИНОВСКАЯ: Нет-нет. Какая школа? Ничего. Их ничему не учили. Оказалось, что он не научен ничему. А возраст-то уже подходит. И вот такие ускоренные классы были только в суворовском училище. И таким образом он сразу после войны попал в суворовское училище, учился он в киевском суворовском. И вот его он и кончал.

М.ПЕШКОВА: Воспоминания о маме, Раисе Яковлевне Малиновской, в рассказах дочери маршала Малиновского, Натальи Малиновской. Как война прошлась по судьбам родных семьи Малиновских, в продолжениях цикла «Победа. Одна на всех» воскресным утром. Режиссер - Алексей Нарышкин. Я - Майя Пешкова. Программа «Непрошедшее время».

Дочь Родиона Малиновского поведала о том, как ее отец освобождал Францию от немцев в годы Первой мировой войны.

22 апреля 2018 года в коммуне Курси (департамент Марна, Франция) пройдет серия мероприятий, приуроченных к 101-й годовщине освобождения коммуны солдатами Русского экспедиционного корпуса (РЭК).

В годы Первой мировой войныкоммуна Курси была освобождена от немецких войск силами Русского экспедиционного корпуса, воевавшего во Франции в рамках союзнических обязательств. С 16 по 19 апреля 1917 года 1-я и 3-я бригады РЭК полностью выполнили поставленные перед ними задачи, захватив ряд пунктов немецкой обороны, взяв в плен значительное число солдат и офицеров. За проявленный героизм многие бойцы РЭК были удостоены высоких французских и российских наград. Апрельское наступление стало последним для Русского экспедиционного корпуса участием в военных действиях. Из 20 000 солдат РЭК - четверть погибла (только за освобождение Курси отдали жизнь более 800 наших воинов). Часть выживших бойцов вернулись на Родину, некоторые - остались во Франции.

В этот день состоится возложение цветов к памятнику «Русскому солдату», награждение памятной медалью активных участников мероприятий, посвященных 100-летию освобождения Курси.

Одним из воевавших в Курси был хорошо известный полководецРодион Яковлевич Малиновский. В Русский экспедиционный корпус он попал совсем мальчишкой - ему едва исполнилось 16 лет.

О том, как проходила служба будущего маршала СССР во Франции, рассказала его дочь - Наталья Родионовна Малиновская:

«Когда началась Первая мировая война, он пошел на вокзал посмотреть, как уезжают на фронт солдаты. И, возможно неожиданно для себя самого, забрался в вагон и спрятался так, чтобы его подольше не нашли. Его нашли где-то уже на середине пути к фронту и стали обсуждать, что делать с парнишкой. Он объяснил, что он самостоятельный человек, что его никто не ждет, дома у него нет. И солдаты решили, что они покажут его начальству, когда доедут до фронта. А там уже вместе с командирами решили, что его оставят до первого боя, и если он не испугается, то тогда ему дадут форму, солдатскую книжку и выпишут довольствие. И вот так после первого боя в Елисаветградском полку появился подносчик патронов к пулемету - так сказать, первый сын полка. Так с 1 сентября 1914 года началась его военная служба. Он прошел буквально все ее стадии, и, думаю, это одна из важных и главных особенностей его биографии, как, впрочем, и многих его соратников по Второй мировой войне, которые тоже начинали не с офицерских чинов. Он был ранен и где-то через полгода получил своего первого «Георгия» (Георгиевский крест - Прим. ред. ), и после госпиталя служащих его полка стали отбирать в особые бригады, предназначенные для Русского экспедиционного корпуса во Франции. Куда их отбирают, они не знали. К этому времени отец уже был пулеметчик, Георгиевский кавалер - в общем, уже опытный вояка. Его отобрали в числе прочих, и они направились через Сибирь, на Дальний Восток, а дальше морским путем. Это было очень трудное, но очень интересное для него, такого молодого парнишки, путешествие. Он увидел другие страны, южные моря… Русские солдаты были поражены укладом жизни в других странах. Наконец, они прибыли в Марсель. Их встретили с большим восторгом.

Временное правительство, которое, по сути дела, продало этих людей за снаряды, послало туда цвет своего воинства. Там был замечательный список, где говорилось, как нужно отбирать бойцов: они должны были быть грамотные, православные, ростом не меньше 175 сантиметров и отличаться общей приятностью облика. Облика славянского, чтобы не было никаких черт инородцев - никаких раскосых глаз, кавказских усов и так далее. Царскому правительству хотелось потрясти французов. И оно достигло своих целей: французы были потрясены не только тем, как воевали русские солдаты (тогда они еще не знали, как они будут воевать), но и их красотой.

Когда их послали на фронт, выяснилось, что воюют они замечательно, как и ожидалось. Французы, понятное дело, наши части не жалели и жалеть не могли (естественно, жалеют всегда своих!). Но они были восхищены тем, как русские воюют, и стали награждать отличившихся французским крестом с мечами. У отца было две французских награды и еще французская военная медаль - тоже очень уважаемая солдатская награда. Несомненно, он их очень ценил, да и как же не ценить то, что было заслужено солдатской доблестью?

Р.Я. Малиновский в каске слева

С французами у наших солдат были очень хорошие отношения до самого Ла-Куртина, когда у нас начались смутные времена. Представьте себе: полтора года эти люди воюют во Франции; естественно, они не знают, что делается на Родине. И, когда выясняется, что там революция, конечно, их первое желание - вернуться на Родину. Но не затем, чтобы к кому-то примкнуть, а чтобы посмотреть своими глазами, что происходит, и, соответственно, решить, что делать.

Их не хотели отправлять в Россию: во Временном правительстве шла речь о том, чтобы вернуть их на фронт. Но, так как в нашем корпусе стали тоже, как и в России, образовываться солдатские комитеты и произошла такая микрореволюция в масштабах корпуса, французы, во избежание дурного влияния на свою армию, хотели изолировать русских. Так они попали в лагерь Ла-Куртин и там продолжали требовать возвращения на Родину. Французы старались не вмешиваться; они предпочитали, чтобы русские с русскими разобрались сами…

Впоследствии корпус, а потом и Иностранный легион стали такой нелегальной страницей биографии. И все, кто вернулся оттуда, на всякий случай лишний раз не упоминали об этом эпизоде своей биографии, хоть он и был боевой и героический. Долгое время белая армия непроизвольно приравнивалась к РЭК, и поэтому об этом помалкивали. Только в 1920-е годы вышло несколько книг, печатали какие-то воспоминания, а потом, к 30-м годам, о корпусе напрочь забыли, и забыли очень надолго - вспоминали в частных беседах. И вот что переменило ситуацию. В 1960-е годы папа вместе с Хрущевым ехал в Париж на встречу “в верхах”. Когда у них там выдался свободный день, папа за завтраком рассказывал о корпусе. А Хрущев говорит: “У нас сегодня свободный день, давайте съездим в эту деревушку, про которую вы рассказываете!” И вот таким экспромтом началась новая история корпуса. Они поехали туда, и папа рассказывал Хрущеву, где что происходило. И потом все французские газеты написали о том, что папа там воевал, что там были русские солдаты, что у них был ручной медведь (солдаты привезли с собой живого медвежонка из Екатеринбурга, который прошел с ними всю кампанию, остался жив и доживал свой век в местном зоопарке; на памятнике, установленном РВИО в Курси, русский солдат держит французскую девочку и плюшевого мишку. - Прим. ред. ). А вскоре об этом написал и наш журнал “Огонек”, и папе стали отовсюду приходить письма…»

Полная версия интервью с дочерью знаменитого полководца скоро появится на нашем . Следите за обновлениями!