Я полностью согласна с высказыванием известного английского мыслителя и учёного Дж. Актона, в которым он поднимает проблему влияния власти на человека. По его мнению власть сильно влияет на человека, так как человек, имеющий власть над людьми меняется и не в лучшую сторону. В характере человека проявляется жестокость, и он начинает все больше командовать над людьми и выходить за рамки дозволенного.
В доказательство можно привести пример из литературы. Например, человека, имеющего власть над людьми показывает Бунин в рассказе «Господин из Сан Франциско». Главный герой богат и поэтому имеет власть над людьми. Мы видим, как герой командует над людьми и считает их пустым местом.
Также можно вспомнить пример из истории. Деспотичным правителем был Иван Грозный, который был известен своими варварскими и невероятно жесткими методами правления. У него была власть над народом. Он был беспощадным, негуманным правителем.
Данные примеры показывают, что у человека, имеющего власть меняется характер. Человек считает, что все ему должны подчиняться и ставит себя выше других.
Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) - начать подготовку
Обновлено: 2017-05-14
Внимание!
Спасибо за внимание.
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Каждый человек, который стремится к политической власти, таким образом пытается компенсировать свои комплексы.
В свое время лорд Актон, историк и политический деятель, сказал известную фразу: Власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно.
А вот в Университете Лозанны (Швейцария) попытались исследовать, почему это происходит.
Сначала люди прошли психологические тесты на выявление уровня честности, а затем им предложили поиграть в игру Диктатор . Именно тот, кто приобретал власть, получал право распоряжаться деньгами. И со временем даже самые честные начинали принимать решения, которые приносили больше выгоды им, а не другим участникам игры. Притом анализировали слюну испытуемых — склонность к злоупотреблениям повышалась с ростом уровня гормона тестостерона. в детстве не играло никакой роли.
Неужели каждый, кто приходит к власти, со временем становится нечестным? Смена — развращает? Размышляем об этом феномене с Александром Медведевым, кандидатом исторических наук и его коллегой Ильи Андреевым.
Неужели инфицирование властью не может обойти никого, даже самого честного или сильного?
А. Медведев: — Знаете, влияние власти на человека гораздо сильнее, чем мы представляем. Похожие исследования были проведены американскими нейропсихологами, когда была сформирована так называемая дилемма узника. То есть, человек склонен выбирать между корпоративными интересами и собственной выгодой — самое последнее, даже если это решение является вредом для других или для общего блага.
Такова природа человека. И когда кто-нибудь, даже самый благородный, получает власть, рано или поздно он начнет совершать поступки в свою пользу. Притом, в зависимости от психогенетики (каждый из нас более склонен к эгоизму или к альтруизму), это может проявиться сразу или отсрочено.
Кстати, мужчины и женщины по-разному ведут себя при власти, потому что имеют различную модель властно-подвластных отношений. Женщина более ориентирована на общее благо, а мужчина — на собственное.
И. Андреев: — Имея власть в руках, человек рано или поздно начнет злоупотреблять ею, даже если в начале у него были благородные цели. Поэтому честных политиков никогда не было и не будет. И это надо принять как факт.
Сейчас идут парламентские выборы, когда к власти идут все, кому заблагорассудится. Можно предсказать, кто из депутатов начнет воровать сразу, а кто – со временем?
И. Андреев: — Актон говорил о врожденном стремлении к власти, которое есть у каждого из нас и проявляется оно уже в раннем возрасте. Властно-подвластные отношения имеющиеся во взаимоотношениях членов семьи, между детьми и родителями, мужем и женой, руководителем и подчиненным. Благодаря владычеству над кем-то человек побеждает собственный комплекс неполноценности. Чем меньше этот комплекс, то легче достичь компенсации.
Чем он больше, тем больше потребность во власти. Это как стремление . Чем их больше, тем больше потребность избавиться от них. Поэтому к политической власти стремятся те, кто не может удовлетворить это стремление в других отношениях. Вот почему политическая сфера очень соблазнительная. Могу сказать точно: каждый человек, стремящийся к политической власти, таким образом пытается компенсировать свои комплексы.
К власти идут люди из разных соображений, иногда даже благородных, но пробиваются те, кто имеет наибольшую потребность в создании иллюзии собственного совершенства, особенности. Это — психологический феномен, когда человек может самоутвердиться только через власть. По этой причине, кстати, в политику идут миллиардеры.
Но есть страны, где политики менее коррумпированы. От чего это зависит?
И. Андреев: — Мотивация получения власти одинакова во все времена и во всех странах. Другое дело — какова возможность людей при власти ею злоупотреблять. А это зависит от оценки и контроля другого полюса — то есть подвластных. Каждый боится потерять власть, вот почему используется малейшая возможность для создания авторитаризма и диктатуры.
А. Медведев: — Человек — существо социальное, поэтому его поведение в значительной степени зависит от способа интеракции, то есть взаимодействия с другими. Властно-подвластные отношения — целый комплекс сложных взаимосвязей. Однако если отсутствует контроль, или не предусмотрено санкций, человек у власти всегда будет действовать для собственной пользы.
Однако мы и дальше верим, если честный человек идет к власти, он такой и останется. К сожалению, нет. Это доказано исторически и научно. Власть — это зло, а абсолютная власть — абсолютное зло. здесь не поможет ничто.
То есть, если простые люди не контролируют политиков, даже самые честные политики начинают воровать.
«Всякая власть развращает; абсолютная власть развращает абсолютно», - писал в 1887 году британский историк и политический мыслитель лорд Актон. Устарели ли эти слова в XXI веке? Ничуть. Абсолютных монархий нет, но авторитарных режимов и диктатур предостаточно. Пусть, однако, таковых не станет; пусть государство вообще отомрет, как нам обещал это Уильям Годвин и анархисты, пусть не будет и семьи, - ничего в этой формуле не пошатнется. Властолюбие неискоренимо и всегда будет находить себе пищу. Перед нами универсальный закон.
Но эти слова - лишь эпиграф к Актону. Лейтмотивом Актона как мыслителя был вопрос о взаимоотношении политики и нравственности, а главной темой - история свободы. Из философов прошлого он выделил как своих противников Хрисиппа (280-206 д. н. э.) и Макьявелли (1469-1527). Первый, будучи основоположником предикативной логики, в этике отстаивал моральную автономию субъекта, утверждал, что «невозможно одновременно угодить и богам, и людям». Актон, верующий христианин, надеялся снять это противоречие. Позиция Макьявелли известна: государство, во имя стабильности, может и должно быть безнравственным; повседневная нравственность к политике неприложима. (Додуматься до этого мог только человек, своими глазами видевший ужасы безвластия и злоупотребления властью в средневековой Италии.)
Актон не верит Хрисиппу и Макьявелли. Как и его современник Владимир Соловьев, он убежден, что человечество совершенствуется, очеловечивается, выявляет в ходе истории божественный замысел (по Соловьеву, оно идет «от людоедства к братству»).
Через призму нравственности Актон воспринимает и свободу, которая (поскольку властолюбие неискоренимо) достигается только в борьбе, отвоевывается, а удерживается - в результате равновесия сил. На внешнеполитической арене залогом свобод стало крушение империй, ограничение их власти. Во внутренней политике свобода равнозначна надежно установленным и защищенным правам всевозможных меньшинств. Национализм вредит делу свободы, наоборот, смешение племен и конфессий в одном государстве ведет к свободе. Швейцария свободна потому, что в ней живут различные и недолюбливающие друг друга этнические группы; Великобритания и Австро-Венгрия своими свободами обязаны национальной и религиозной пестроте. Актон, тем самым, отвергает учение своего старшего современника Джона-Стюарта Милля, согласно которому для создания свободного общества необходимо, чтобы границы государства совпадали с границами расселения этнически однородного племени. Такое положение чревато застоем, в то время как живо только то, что борется, развивается, стремится - пребывает (по Фарадею; эти слова Актон цитирует) в «переходном состоянии». «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой» - Дальберг-Актон перевел бы эти слова Гёте точнее, немецкий был для него родным языком, но смысл их и в подлиннике, и в этом переводе отвечает главной мысли Актона: свобода созидается из века в век, изо дня в день, а национальная пестрота, жизнь общинами - двигатель свободы.
В этом Актон опередил свое время и предсказал наше. Социологи и этнографы все настойчивее рисуют общество будущего как двухъярусное: состоящее из общин со своими верованиями, ценностями и наречиями - под общей крышей одного государства с общим для всех законодательством и языком. В самых передовых странах это будущее на глазах становится настоящим.
Говоря о древних, Актон напоминает нам, что абсолютная демократия - явление на деле еще более страшное, чем абсолютная монархия. Меньшинство легко счесть неправым уже потому, что оно - меньшинство. От большинства, от подавляющего большинства - укрыться некуда. Воля этого большинства, если она не сдержана представлением о высшей правде (конституцией, совестью, Богом), может быть и преступна, и самоубийственна. Афинская демократия времен первого морского союза была прямым отрицанием свободы - недаром все мыслители древности проклинают ее с таким поразительным единодушием. Именно она на многие столетия отвратила человечество от республиканского строя; именно из-за нее, по прихоти убившей Сократа и вообще бесчинствовавшей, в средние века демократия казалась символом произвола и беззакония.
Джон-Эмерик-Эдвард Дальберг, первый барон Актон [написание этой фамилии как Эктон кажется нам пошлым, неверным и семантически, и фонетически] , родился в 1834 году в Италии, в Неаполитанском королевстве, где его дед по отцу, английский баронет, был сперва флотоводцем, а затем всевластным и жестоким премьер-министром. Мать будущего историка происходила из старинной немецкой аристократической семьи, родоначальником которой, согласно легенде, был - странно вымолвить - кто-то из родни Иисуса Христа. Учился Джон Актон сперва в Англии, затем в Германии; путешествовал по Европе и США, а вернувшись в Англию, попробовал себя в политике: был избран в палату общин, где, говорят, не проронил ни слова. Почему он молчал? «Я не согласен ни с кем - и никто не согласится со мною», - вот его ответ. Но влияние на политику он все же имел - через вождя викторианских вигов, премьер-министра Уильяма Гладстона, прислушивавшегося к его советам.
Как и все в его семье, Актон был верующим католиком. В годы стагнации католицизма, когда Герцен предсказывал, что сутану вскоре можно будет увидеть лишь в музее, Актон выступил поборником либерализации институтов Ватикана, чем навлек на себя гнев папы Пия IX .
Приглашенный на коронацию Александра II , Актон побывал в России, откуда, среди прочих наблюдений, вывез такое: «Коррупция в официальных кругах, которая разрушила бы республику, в страдающей от абсолютизма России предстает как благостная отдушина». Какая перекличка с современностью! Петровской, петербургской России, в которую заглянул Актон, нет и в помине, ее корова языком слизала. Вместо нее явился Советский Союз, где жить было нельзя без блата… и многие не смогли, эмигрировали просто потому, что не принимали общества, построенного на коррупции. [Статья написана в 1992 году, когда на смену Советскому Союзу еще не пришла Путляндия с ее трагикомическим размахом коррупции.]
Общий строй мыслей в тогдашней России Актон нашел незрелым; заключил, что свобода в этой стране - дело неблизкого будущего. Актон недоумевает по поводу странной особенности русского общества: в нем господствовала вера в то, что русское правительство меньше вторгается в церковные дела, чем правительства многих западных протестантских. Вполне понятно, кáк оценил Актон самодержавие. Приобрело известность его высказывание о том, что он предпочел бы судьбу швейцарца, лишенного малейшего влияния за пределами своего скромного кантона, - судьбе гражданина великолепной империи со всеми ее европейскими и азиатскими владениями, - ибо первый, в отличие от второго, свободен. Неизвестно, знал ли он о Герцене, рассуждавшем и поступившем именно так.
Историей Актон увлёкся еще в юности и не переставал заниматься ею всю жизнь. Он беспрерывно читал и работал в архивах, а писал мало. Уже совсем немолодым человеком он сделался профессором новой истории в Кембридже - при том, что за всю свою жизнь не издал ни одной книги. С ученым-историком в нем всегда уживались (и боролись) моралист, публицист и проповедник. Актон выработал особую форму исторического труда: лекцию-эссе. Из таких текстов его ученики и последователи составили в начале XX века несколько книг, изданных посмертно. Это скромное наследие, которое и литературным-то можно назвать с оговоркой, разом поставило Актона в один ряд с учеными, оставившими многие тома своих сочинений.
Лекции Актона несут в себе колоссальный заряд энергии и вдохновения. Он был сторонником школы Леопольда фон Ранке (1795-1886): стоял за полное беспристрастие в истории. В историческом тексте историк должен отсутствовать. Следуя этим путем, мы, в конце концов, сможем достичь того состояния непредвзятости, при которой представители двух во всем противоположных точек зрения, образования и культурных основ полностью сойдутся в своем суждении об исторической личности: христианин и язычник в одних и тех же словах опишут вам Юлиана, католик и протестант - Лютера, патриот французский и патриот немецкий - Наполеона. На деле Актон понимал недостижимость этого идеала. Живое пристрастно. Самое беспристрастие чаще всего заявляет о себе как страсть. Но идеал - потому-то и идеал, что высокие души влекутся к нему, помня о его неосуществимости.
Сознавая, что страсть соприродна творчеству, Актон нашел для нее своеобразный выход. Инструментом постижения истории становится у него стиль изложения: несколько тяжеловесное, по временам и напыщенное, но возвышающее над обыденностью красноречие, построенное на густой игре ассоциаций и многозначительных, красноречивых пропусках семантических связок. Эссе Актона напоминают стихи Осипа Мандельштама, где эпитет обшаривает мрак подобно лучу прожектора. Историю (как и человеческую душу) нельзя пересказать полностью. Любой эпизод при желании можно развернуть в эпопею, но тогда утрачивается целое. Поэтому текст должен быть сгустком, слитком - без пустот и каверн. Очерки Актона организованы так, что постоянно будоражат читателя, побуждают его к деятельности, к спору с автором - и к работе с первоисточниками. Это своего рода исторический импрессионизм, дающий чувству не меньше пищи, чем мысли.
Лорд Актон
ОЧЕРКИ СТАНОВЛЕНИЯ СВОБОДЫ
в переводе Юрия Колкера
Overseas Publications International Ltd, London, 1992.
Юрий Колкер
УСАМА ВЕЛИМИРОВИЧ И ДРУГИЕ ФЕЛЬЕТОНЫ
ТИРЕКС, Петербург, 2006.
Статья была приложена к первому русскому изданию Актона, книге Очерки становления свободы , вышедшей в Лондоне в 1992 году в моем переводе, в издательстве Overseas Publications International Ltd. и затем перепечатана петербургским журналом Всемирное слово (№7, 1994).
Взяться за перевод Актона мне предложила Нина Карсов (sic!), главный редактор издательства, польская правозащитница, бывшая политзаключенная. На дворе стояло время больших ожиданий, но уже в ту пору Нина сказала: «В России ничего не изменилось» - и осталась в одиночестве: никто ей не поверил; стыжусь: не поверил и я…
Книга готовилась в спешке, в очень трудных условиях и полна мелких огрехов, но и в таком виде не прошла незамеченной. Сейчас, спустя 17 лет, помещаю ее на мой сайт с исправлениями и примечаниями, которые тогда сделать не удалось.
