Томас манн тонио крегер краткое содержание

Томас Манн

Тонио Крегер

Зимнее солнце, стоявшее над тесным старым городом, за слоем облаков казалось лишь молочно-белым, блеклым сиянием. В узеньких улочках меж домов с островерхими крышами было сыро и ветрено; время от времени с неба сыпалось нечто вроде мягкого града – не лед и не снег.

В школе кончились занятия. На мощеный двор и через решетчатые ворота на улицу ватагами выбегали освобожденные узники, чтоб тотчас же разбрестись кто куда. Школьники постарше левой рукой степенно прижимали к плечу сумки с книгами, а правой – выгребали против ветра, спеша к обеду. Мелкота бежала веселой рысцою, так что снеговая каша брызгами разлеталась во все стороны, а школьные пожитки тарахтели в ранцах из тюленьей кожи. Впрочем, все мальчики, независимо от возраста, с почтением во взоре снимали фуражки перед Вотановой шляпой и Юпитеровой бородой размеренно шагавшего старшего учителя…

– Ну, скоро ты, Ганс? – спросил заждавшийся на улице Токио Крёгер и, улыбаясь, двинулся навстречу другу, который выходил из ворот и, увлеченный разговором с товарищами, совсем уж было собрался уйти с ними…

– А что? – спросил тот, взглянув на Тонио. – Ах да! Ну, ладно, пройдемся немного.

Тонио не отвечал, глаза его стали грустными. Неужто же Ганс позабыл и только сейчас вспомнил, что они уговаривались сегодня часок-другой погулять вдвоем? А он-то весь день радовался этому уговору!

– Ну, прощайте, друзья! – сказал товарищам Ганс Гансен, – Мы с Крёгером еще немного пройдемся.

И они свернули налево, в то время как остальные пошли направо.

Ганс и Тонио могли позволить себе эту прогулку после занятий, так как Дома у того и. у другого обедали в четыре часа. Отцы их были крупными негоциантами, занимали выборные должности и пользовались немалым влиянием в городе. Ганссны из рода в род владели обширными лесными складами внизу у реки, где мощные механические пилы с шипением и свистом обрабатывали древесные стволы. Тонио был сыном консула Крёгера, того самого, чье фирменное клеймо – широкое и черное – красовалось на больших мешках с зерном, которые ломовики целыми днями развозили по улицам, и чей поместительный старый дом, доставшийся ему от предков, слыл самым барственным во всем городе… Друзьям то и дело приходилось снимать фуражки при встрече со знакомыми, среди которых попадались и такие, что первыми почтительно здоровались с четырнадцатилетними мальчуганами…

У обоих были переброшены через плечо сумки с книгами, оба были хорошо и тепло одеты: Гане – в бушлат, с выпущенным наружу синим воротником матроски, Тонио – в серое пальто с кушаком. Ганс, по обыкновению, был в датской матросской шапочке с короткими лентами, из-под которой выбивалась прядь белокурых волос. Статный, широкоплечий, узкобедрый, с открытым и ясным взглядом серо-голубых глаз, он был очень хорош собою. Под круглой меховой шапкой Тонио виднелось смуглое, тонкое лицо южанина и глаза с тяжелыми веками; оттененные чуть заметной голубизной, они мечтательно и немного робко смотрели на мир…

Рот и подбородок Тонио отличались необыкновенно мягкими очертаниями.

Походка у него была небрежная и неровная, тогда как стройные ноги Ганса, обтянутые черными чулками, ступали упруго и четко.

Тонио не говорил ни слова. У него было тяжело на сердце. Нахмурив разлетные брови, вытянув губы, как бы для того, чтобы свистнуть, и склонив голову набок, он сурово смотрел вдаль. Этот наклон головы и хмурое выражение лица были характерны для него.

Внезапно Ганс взял Тонио под руку и слегка покосился на своего друга, он ведь отлично знал, что с ним творится. И хотя Тонио еще некоторое время хранил молчание, на душе у него сразу полегчало.

– Не думай, что я позабыл, Тонио, – сказал Ганс, глядя себе под ноги, – я просто считал, что сегодня у нас ничего не выйдет, очень уж холодно и ветрено. Но я-то холода не боюсь, а ты молодец, что, несмотря ни на что, дождался меня. Я решил, что ты ушел домой, и злился…

Каждая жилка в Тонио радостно затрепетала от этих слов.

– Давай-ка пойдем по валам, – растроганно отвечал он. – По Мельничному и Голштинскому, таким образом я провожу тебя до дому… Не беда, что обратно мне придется идти одному, – в следующий раз ты меня проводишь.

Он, собственно, не очень-то верил Гансу, прекрасно понимая, что тот и вполовину не придает такого значения этой прогулке. Но видел, что Ганс раскаивается в своей забывчивости, ищет примирения, и отнюдь не хотел от этого примирения уклоняться…

Дело в том, что Тонио любил Ганса Ганеена и уже немало из-за него выстрадал. А тот, кто сильнее любит, всегда внакладе и должен страдать, – душа четырнадцатилетнего мальчика уже вынесла из жизни этот простой и жестокий урок; по самой своей натуре он очень дорожил такими житейскими наблюдениями, внутренне как бы брал их на заметку, даже радовался им, хотя отнюдь ими не руководствовался и никаких практических выводов для себя из них не делал. Так уж он был устроен, что эта наука казалась ему куда важнее, куда интереснее знаний, которые ему навязывали в школе. Во время уроков, в классе под готическими сводами, он главным образом размышлял над этими истинами, стараясь как можно полнее продумать и прочувствовать их. При этом он ощущал почти такую же радость, как в часы, когда расхаживал со скрипкой по комнате (Тонио играл на скрипке), извлекая из нее самые нежные звуки, которые сливались с плеском фонтана, в саду, под старым орешником, посылавшего высоко в воздух свои резвые струи.

Фонтан в саду под старым орешником, скрипка и морские дали, дали Балтийского моря, чьи летние грезы ему удавалось подслушать во время каникул, все это было тем, что он любил, чем старался окружать себя, среди чего протекала его внутренняя жизнь. Все эти слова и образы непроизвольно складывались в стихи, да и вправду нередко звучали в стихах, которые случалось слагать Тонио Крёгеру.

Тетрадь со стихами собственного сочинения! Слух об этой тетради, распространившийся по его, Тонио, оплошности, изрядно повредил ему во мнении одноклассников и учителей. Правда, сыну консула Крёгера казалось, что глупо и подло порицать человека за писание стихов, и он презирал своих товарищей и учителей, впрочем и без того внушавших ему отвращенье дурными манерами и мелкими слабостями, которые он подмечал в них с удивительной проницательностью. С другой стороны, он и сам, считая стихотворство чем-то неуместным, даже неподрбающим, признавал правоту тех, что его осуждали. И все-таки продолжал стихотворствовать…

Поскольку дома он попусту растрачивал время, а в школе был мешкотен, рассеян и на дурном счету, то и отметки приносил самые дурные, что очень огорчало и сердило его отца, высокого, изящно одетого господина, с умными голубыми глазами и неизменным полевым цветком в петлице.

Тонио Крегер

ТОНИО КРЁГЕР (нем.Топю Kreuger) - герой новеллы Т.Манна «Тонио Крегер» (1903). Писатель, названный метко и зло одним из персонажей «бюргером, забредшим в искусство», этот герой духовно связан с маленьким Ганно Буденброком. Чуткая к области художественного, поэтическая душа Т.К., не сладившая с сознанием сомнительности цыганской мятежное™, обрела воплощение в сумбурной писательской жизни с ее тоской о мире «веселых, белокурых и голубоглазых». Он не настоящий бюргер, он только хочет им быть, но тоска по «бюргерскому» миру лишает его полноты жизни в сфере искусства. По его собственному признанию, он стоит «между двух миров, ни в одном не чувствуя себя дома». И дело не в том, что он по призванию «бродяга, цыган». Просто все чужое, не понятное для него - вожделенная загадка, тайна, которую надо постичь. Очевидная заурядность обитателей мира «белокурых и голубоглазых», в которых он поочередно был томительно и целомудренно влюблен в детстве (Ганса Гансена и Инге Хольм), в его представлении трансформирована как проявление единственно подлинной и счастливой человечности. Как признается сам Т.К., он любит жизнь, а Ганс и Инге ее излучают. Встретив их вместе через много лет, Т.К. только лишний раз убеждается в непроницаемости этого заповедного, недоступного для него мира ясных отношений обыкновенных счастливых людей, призванных к бюргерству. Он же сам - все-таки слишком неуверенный, слабый бюргер, послушно признающий себя «оплошно забредшим в искусство»,- ведь с тем же правом его можно было бы назвать и художником, сбитым с толку призраками «простого человеческого счастья», отчего в искусстве все самое неординарное, талантливое вызывает у него недоверие, представляется двусмысленным и подозрительным.

Лит.: Hirschbach F.D. The arrow and the lyre: A study of love in the works of T.Mann. Hage, 1955; Fourrier G. Thomas Mann: Le messages d’un artiste-bourgeois (1896-1924). Paris, 1960.

Все характеристики по алфавиту:

- - - - - - - - - - - - - - -

Томас Манн

Тонио Крегер

– А что? – спросил тот, взглянув на Тонио. – Ах да! Ну, ладно, пройдемся немного.

– Ну, прощайте, друзья! – сказал товарищам Ганс Гансен, – Мы с Крёгером еще немного пройдемся.

И они свернули налево, в то время как остальные пошли направо.

Рот и подбородок Тонио отличались необыкновенно мягкими очертаниями.

Каждая жилка в Тонио радостно затрепетала от этих слов.

Зато матери Тонио, его черноволосой красавице матери, носившей имя Консуэло и нисколько не похожей на всех остальных дам в городе, – отец когда-то привез ее из далеких краев, расположенных в самом низу карты, – его отметки были совершенно безразличны.

Тонио любил свою смуглую пылкую мать, чудесно игравшую на рояле и на мандолине, и радовался ее безразличию к тому, что все у него не так, как у людей. Но в то же время он чувствовал, что гнев отца достойнее и почтеннее; хотя тот на все лады и распекал сына, Тонио в глубине души соглашался с ним, а веселую беспечность матери находил немного непутевой. Временами он думал примерно так: «Ну пусть уж я такой, как есть, нерадивый, упрямый, пусть я размышляю о вещах, которые нисколько не интересуют других, пусть не хочу и не могу измениться. Но, конечно, за это меня нужно бранить и наказывать, а не отделываться игрой на рояле и поцелуями. Мы же не цыгане в таборе, а добропорядочные люди: консул Крёгер, семейство Крёгеров…» Нередко он даже спрашивал себя: «Почему я какой-то отщепенец, не такой, как все, почему учителя ко мне придираются, а сам я сторонюсь товарищей? Ведь это хорошие, благонравные ученики, – то, что называется «золотой серединой». Учителя не кажутся им смешными, они не пишут стихов и думают о том, о чем положено думать и что можно высказывать вслух. Какими порядочными, со всеми согласными они ощущают себя, и как это, наверно, им приятно… Кто же я такой и что со мной будет дальше?»

Очень кратко Пережив в детстве две влюблённости, молодой писатель уезжает в другую страну. Он считает, что лишь в лишениях рождаются шедевры. Встретив вновь своих любимых, он понимает, что искусство требует любви.

Школьник Тонио Крёгер влюблён в одноклассника Ганса. Они вместе гуляют, Тонио провожает его до дома. Крёгер предлагает Гансу почитать «Дон Карлоса» Шиллера, но того больше интересуют рисунки лошадей. Тонио чувствует себя одиноким и непонятым.

Влюблён Тонио и в девушку Инге (Ингеборге Хольм). Ради неё он ходит к учителю танцев. Но Инге не обращает на него внимания, а он мучается и ошибается в кадрили. В Тонио влюблена другая девочка, но он уже начинает понимать, что счастье - не в том, чтобы быть любимым, а в том, чтобы ловить мимолётные мгновенья близости к своей возлюбленной.

Род Крёгеров разоряется, фирма продаётся, мать второй раз выходит замуж. Повзрослев, Тонио уезжает в другой город. Как писатель, он понимает, что без любви сердце мертво, и ищет плотских утех, распутничает, за что всё время корит себя. Нравственные страдания Тонио усиливают его талант. Он работает не ради пропитания, просто жизнь без работы для него не существует. Крёгер считает, что хорошие произведения возникают лишь в борьбе с трудностями, и надо умереть, чтобы творить великое искусство.

Тонио живёт в Мюнхене и часто общается с друзьями: художницей, своей ровесницей, и новеллистом. Друзья ведут длинные споры об искусстве и своей роли в нём.

Тонио переезжает в Данию, посещая по дороге свой родной город недалеко от датской границы. Остановившись в лучшей гостинице, Тонио направляется к дому Ганса, вспоминает их прогулки. В родном доме Крёгера теперь народная библиотека. По дороге в Данию писателя останавливает полиция и требует документы, но у Тонио их нет. Он даёт им корректуру романа, подписанного его фамилией, и Крёгера отпускают.

Приехав в датский город Хельсингер, Тонио останавливается в маленькой прибрежной гостинице, куда вскоре приезжает группа экскурсантов. В этой группе Тонио видит Ганса и Инге, они его не замечают. На вечернем балу Крёгер следит за ними и понимает: он их по-прежнему любит, никогда их не забывал и для них работал. Внезапно он сознаёт, что хотел бы повернуть время вспять, ничего не писать, быть весёлым, добропорядочным и любимым, иметь жену и детей. В письме к художнице Тонио признаёт, что она была права, когда назвала его бюргером. Он стоит меж двух миров. Художники видят в нём обывателя, а обыватели хотят арестовать. Он обещает ей добиться большего. Тонио отдаёт свою любовь «белокурым и голубоглазым, живым, счастливым, дарящим радость, обыкновенным». Эта любовь благодатна и плодотворна.

Крёгер Тонио — главное действующее лицо новеллы, одной из первых у Томаса Манна «новелл о художнике». К. Т. в двух начальных эпизодах новеллы предстает перед читателем юношей сперва четырнадцати, затем шестнадцати лет. Отпрыск некогда богатого, но неуклонно хиреющего бюргерского семейства (вариация на тему «Будденброков») в прибалтийском городе, сын ганзейского консула и экстравагантной матери, уроженки романского юга, натуры музыкальной и артистической, он тяготится своей непохожестью на других: необычностью своего «дурацкого» имени (он «предпочел бы называться Генрихом или Вильгельмом»), своей внешностью: вялый мечтательный брюнет, он чувствует себя «отщепенцем» среди белокурых и голубоглазых северян, особенно переживая эту свою неполноценность рядом с другом и одноклассником, стройным, кудрявым, спортивным и поверхностным Гансом Гансеном и обворожительной хохотушкой Ингой Хольм, предметом его робких и безнадежных юношеских воздыханий. Катастрофическая неловкость на уроке танцев, выставившая его на всеобщее, в том числе и Ингино, посмешище, — лишь один из виртуозно расставленных автором акцентов, отделяющих К. Т. от остального человечества, здорового, жизнерадостного и заурядного. Эти «знаковые» приметы отторгнутости К. Т. находят разъяснение в дальнейших эпизодах новеллы, где герой, уже тридцатилетний писатель, покинувший родной город (старинный род Крёгеров пришел в полный упадок, отец его умер, мать после годичного траура вышла замуж за музыканта-итальянца и уехала за ним в «голубые дали», фамильный дом объявлен к продаже), беседует об искусстве со своей подругой, русской художницей Лизаветой Ивановной. В этих беседах все очевидней выявляется горькая убежденность К. Т. в том, что удел художника предполагает, по сути, отказ от жизни в привычном, «житейском» смысле этого слова, всецело подчиняя существование творца лишь одной цели — его искусству. Беда К. Т. как раз в том и состоит, что он не способен принять этот удел без боли, как величайшее отличие, а продолжает мечтать о простейших мирских радостях заурядной жизни, за что бескомпромиссная Лизавета и обзывает его «заблудшим бюргером». Последний поворот сюжета завершает болезненную, во многом глубоко личную и выстраданную автором тему по принципу музыкального контрапункта, где внешняя и событийная достоверность описываемого таит в себе символическую многозначность деталей: снова оказавшись в родном городе, К. Т. посещает отчий дом и едва его узнает — в знакомых с детства комнатах разместилась народная библиотека, литература как бы съела его прошлое. Самого его на родине тоже не признают и чуть не арестовывают, приняв за давно разыскиваемого афериста.