М. Е. Салтыков-Щедрин - автор поучительных сказок, интересных и взрослым, и детям. Суть в них нужно искать между строк, обдумывая каждый эпизод, каждый поступок героев. Яркий образец таких произведений писателя - «Медведь на воеводстве». Внимательный читатель обязательно заметит схожесть между Топтыгиными и некоторыми людьми и сделает выводы. В школе с произведением знакомятся в 8 классе. Предлагаем анализ сказки, который облегчит подготовку к уроку.

Краткий анализ

Год написания - 1884.

История создания - Сказка была создана в 1884 г. под впечатлением от событий, происходящих в стране. Впервые была опубликована за границей в Женеве в 1886 г. Она вошла в сборник «Новые сказки для детей изрядного возраста. М. Щедрина».

Тема - Воспринимать сказку можно как в прямом, так и в переносном смысле, поэтому в ней можно выделить две темы: правление Топтыгиных; отношения народа и властей.

Композиция - Композиция сказки необычная. В начале произведения автор подает тезис, который служит толчком для размышления над рассказами о Топтыгиных.

Жанр - Сказка.

Направление - Сатира.

История создания

История создания произведения тесно связана с общественно-политической ситуацией второй половины XIX века. Перевороты, отмена крепостного права и невыполнение властями обещаний подорвали веру народа к власти. Это подтолкнуло М. Е. Салтыкова-Щедрина к написанию сказки «Медведь на воеводстве».

Писатель знал, что русская цензура не допустит его произведение к печати, поэтому впервые оно было опубликовано за границей в Женеве в 1886 г. Сказка вошла в сборник «Новые сказки для детей изрядного возраста». В России она стала известна уже после смерти автора в 1906 г.

Тема

В «Медведь на воеводстве» анализ следует начинать с характеристики мотивов.

В литературе есть множество произведений, в которых запрещенные темы скрываются под аллегорическими образами. К таковым относится и сказка «Медведь на воеводстве». В произведении есть две главные темы , касающиеся прямой и переносной составляющей: правление Топтыгиных; отношения народа и властей.

Сначала М. Е. Салтыков-Щедрин рассказывает о самом жестоком и глупом медведе-правителе. Первый Топтыгин решил, что власти добиваются путем кровопролития, причем крупного. Он правил, руководствуясь этим убеждением. Но правил недолго. Лев снял его с должности, когда узнал, что Топтыгин съел маленькую птичку. Тогда Лев посчитал, что медведь-воевода непоследователен в своих словах и действиях.

Второй Топтыгин тоже решил начать карьеру со злодеяний. Но, ища способ отличиться и выслужиться перед начальством, лишь выставил себя посмешищем. Третий Топтыгин решил, что не будет совершать злодеяния, так как не имеет на это прав. Он решил просто наблюдать из норы и никак не влиять. Такая стратегия помогла третьему медведю пробиться в полковники. И он бы шел далее по карьерной лестнице, если бы его не убили мужики.

Основная мысль произведения : карьера воеводы зависит не от его личных качеств, а от самой системы власти.

Композиция

Композиция сказки оригинальная. В начале произведения автор подает тезис, который можно считать вступлением. Он служит толчком для размышления над рассказами о Топтыгиных. Основное содержание сказки делится на 3 части, что соответствует количеству героев. В каждой части можно выделить сюжетные элементы. Понять смысл произведения можно только учитывая содержание всех частей.

Жанр

Жанр произведения Салтыкова-Щедрина «Медведь на воеводстве» - сатирическая сказка. В произведении есть реальные и фантастические события, а человеческие качества и характеры автор скрывает под образами зверей. В то же время писатель использовал сатирические приемы для разоблачения системы современной ему власти. Он высмеивает медведей посредством описания их характеров и поведения.

Большие и крупные злодейства заносятся на скрижали Истории, а маленькие считаются срамными. Они не поощряются, а всячески презираются. Топтыгин 1-й хорошо это понимал, поскольку был старый служака. За угодничество и рвение Лев произвел косолапого в майоры и послал наводить порядок в дальний лес.

Решил Топтыгин начать там службу с кровопролития. Но накануне отпраздновал свой день рождения: выпил ведро водки и лег спать на поляне. Когда же проснулся, увидел Чижика, который принял медведя за бревно и спокойно сидел на нем. Съел Топтыгин Чижика, а о последствиях не подумал.

Вскоре все звери в лесу стали упрекать медведя: мол, вместо больших и славных дел, он Чижика съел. Понял Топтыгин, как больно может ударить общественное мнение. Страшно ему стало жить с такой репутацией, можно и на скрижали Истории попасть. Не помогли Топтыгину покаяние и масса больших злодейств, которые он совершил по совету Осла. Могущественный Лев так и не повысил воеводу в чине, оставил майором.

II. Топтыгин 2-й

Большие злодеяния также не всегда идут впрок, что можно наблюдать на примере второго Топтыгина. Этот зверь был умнее первого, поэтому, прибыв в трущобу, решил тут же разорить типографию. Однако оказалось, что такого заведения здесь давно нет, а функция распространения политических новостей возложена на скворцов.

Рассердился Топтыгин и решил вместо типографии разорить хозяйство одного мужика. Забрался к нему ночью во двор, задрал там лошадь, корову, свинью и пару овец. Но этого оказалось Топтыгину мало, поэтому полез воевода на крышу, чтобы разворотить ее. Ветхое строение легко рухнуло под таким весом, и зверь повис в воздухе. На его крик сбежались местные мужики. Не долго думая, они подставили рогатину под падающего Топтыгина.

После случившегося Лев издал указ о том, что и блестящие злодейства могут быть столь же бессмысленны, как и срамные.

III. Топтыгин 3-й

Третий майор Топтыгин был самым умным начальником. Он долго не решался ехать в трущобу, поскольку понимал, что наводить порядки, когда все злодеяния запрещены, невозможно. Но большие подъемные и прогонные деньги убедили Топтыгина в том, что ехать нужно.

На месте медведь рассудил так: есть злодеяния «натуральные», которые в воеводстве совершаются и будут совершаться каждый день. Стало быть, злодейств хватает и без его участия. Поэтому решил Топтыгин спать и принимать от крестьян подношения. Так и пролежал воевода несколько лет в своей берлоге. Спал медведь и лакомился курочками, медом, даже сивухой, которую приносили прямо к берлоге.

Все было в его владениях в порядке, а Лев даже повысил в звании. Но когда полковник Топтыгин уже собирался получать генерала, пришли в трущобу мужики-лукаши. Словом, и самому «мудрому» воеводе не удалось избежать печальной участи.

  • «Медведь на воеводстве», анализ сказки Салтыкова-Щедрина
  • «Премудрый пискарь», анализ сказки Салтыкова-Щедрина
  • «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», анализ

«Злодейства крупные и серьезные нередко именуются блестящими и, в качестве таковых, заносятся на скрижали Истории». А мелкие злодейства даже современники бранят.

Топтыгин 1-й
Топтыгин первый так хотел попасть на скрижали Истории, что забыл о том, что умел берлоги строить, а «все на одно поворачивал: «Кро-вопролитиев... кровопролитиев... вот чего нужно!» Лев за эту жажду крови произвел медведя в майорский чин и отправил в дальний лес воеводой. Только прибыл — решил назавтра кровопролитие учинить. А в ожидании выпил ведро водки и улегся на полянке спать. На беду летел мимо Чижик, принял медведя за чурбан, сел на него и запел. Медведь с похмелья и не разобрался, что это за «внутренний супостат», а просто взял и съел Чижика.

За это чересчур уж мелкое злодейство стал Топтыгин посмешищем всего леса. И ворона, и лягушка, и даже комар дразнили его из-за кустов: «Дурень ты, дурень! Чижика съел!» Медведь, чтобы оправдаться в глазах начальства, разрушил ночью типографию, а «произведения ума человеческого в отхожую яму закопал». Но было уже поздно... Лев не поверил, что способен на такие подвиги тот самый Топтыгин, «которой маво Любимова Чижика сиел!» (автор воспроизводит безграмотную орфографию Льва).

Топтыгин 2-й
В другой лес был послан другой воевода, тоже Топтыгин. Тот решил начать с крупных злодеяний, но не было в том лесу ни типографии, ни университета, ни академиков — всех уже до Топтыгина уничтожили. Чем же отличиться? Забрался медведь во двор к мужику, задрал лошадь, корову, свинью, пару овец и полез на крышу. Гнилая крыша провалилась — попался медведь! Облапил обломок бревна и ревет — упасть боится. Мужики собрались и прикончили медведя: «Ишь, анафема! Перед начальством выслужиться захотел, а мы через это пропадать должны!»

С тех пор в лесной Истории подразделение злодейств на блестящие и срамные (по величине) упразднилось, и все злодейства стали считаться срамными.

Топтыгин 3-й
Третий Топтыгин был поумней: он уразумел, что ни больших, ни малых злодеяний совершать не разрешается. Прибыл в лес и залег в берлогу, о правах рассуждает: «Даже у белки, и у той нынче права! Дробину тебе в нос — вот какие твои права!» Так размышляя, он на деле в управление не вступал — и все в лесу шло своим чередом. Кто-то ел, кого-то ели — происходили «натуральные» злодейства. Осознав, что и без него «злодейство само собой сделается», медведь решил выходить из берлоги только «для получения присвоенного содержания». Порядки в лесу ни разу за это время нарушены не были. Лев производил Топтыгина все в более высокие чины: в подполковники, в полковники и наконец...

Явились мужики с рогатиной, выгнали медведя из берлоги в поле. « И постигла его участь всех пушных зверей ».

Большие и крупные злодейства заносятся на скрижали Истории, а маленькие считаются срамными. Они не поощряются, а всячески презираются. Топтыгин 1-й хорошо это понимал, поскольку был старый служака. За угодничество и рвение Лев произвел косолапого в майоры и послал наводить порядок в дальний лес.

Решил Топтыгин начать там службу с кровопролития. Но накануне отпраздновал свой день рождения: выпил ведро водки и лег спать на поляне. Когда же проснулся, увидел Чижика, который принял медведя за бревно и спокойно сидел на нем. Съел Топтыгин Чижика, а о последствиях не подумал.

Вскоре все звери в лесу стали упрекать медведя: мол, вместо больших и славных дел, он Чижика съел. Понял Топтыгин, как больно может ударить общественное мнение. Страшно ему стало жить с такой репутацией, можно и на скрижали Истории попасть. Не помогли Топтыгину покаяние и масса больших злодейств, которые он совершил по совету Осла. Могущественный Лев так и не повысил воеводу в чине, оставил майором.

II. Топтыгин 2-й

Большие злодеяния также не всегда идут впрок, что можно наблюдать на примере второго Топтыгина. Этот зверь был умнее первого, поэтому, прибыв в трущобу, решил тут же разорить типографию. Однако оказалось, что такого заведения здесь давно нет, а функция распространения политических новостей возложена на скворцов.

Рассердился Топтыгин и решил вместо типографии разорить хозяйство одного мужика. Забрался к нему ночью во двор, задрал там лошадь, корову, свинью и пару овец. Но этого оказалось Топтыгину мало, поэтому полез воевода на крышу, чтобы разворотить ее. Ветхое строение легко рухнуло под таким весом, и зверь повис в воздухе. На его крик сбежались местные мужики. Не долго думая, они подставили рогатину под падающего Топтыгина.

После случившегося Лев издал указ о том, что и блестящие злодейства могут быть столь же бессмысленны, как и срамные.

III. Топтыгин 3-й

Третий майор Топтыгин был самым умным начальником. Он долго не решался ехать в трущобу, поскольку понимал, что наводить порядки, когда все злодеяния запрещены, невозможно. Но большие подъемные и прогонные деньги убедили Топтыгина в том, что ехать нужно.

На месте медведь рассудил так: есть злодеяния «натуральные», которые в воеводстве совершаются и будут совершаться каждый день. Стало быть, злодейств хватает и без его участия. Поэтому решил Топтыгин спать и принимать от крестьян подношения. Так и пролежал воевода несколько лет в своей берлоге. Спал медведь и лакомился курочками, медом, даже сивухой, которую приносили прямо к берлоге.

Все было в его владениях в порядке, а Лев даже повысил в звании. Но когда полковник Топтыгин уже собирался получать генерала, пришли в трущобу мужики-лукаши. Словом, и самому «мудрому» воеводе не удалось избежать печальной участи.

Злодейства крупные и серьезные нередко именуются блестящими и, в качестве таковых, заносятся на скрижали Истории. Злодейства же малые и шуточные именуются срамными, и не только Историю в заблуждение не вводят, но и от современников не получают похвалы.

I. Топтыгин 1-й

Топтыгин 1-й отлично это понимал. Был он старый служака-зверь, умел берлоги строить и деревья с корнями выворачивать; следовательно, до некоторой степени и инженерное искусство знал. Но самое драгоценное качество его заключалось в том, что он во что бы то ни стало на скрижали Истории попасть желал, и ради этого всему на свете предпочитал блеск кровопролитий. Так что об чем бы с ним ни заговорили: об торговле ли, о промышленности ли, об науках ли — он всё на одно поворачивал: «Кровопролитиев... кровопролитиев... вот чего нужно!» За это Лев произвел его в майорский чин и, в виде временной меры, послал в дальний лес, вроде как воеводой, внутренних супостатов усмирять. Узнала лесная челядь, что майор к ним в лес едет, и задумалась. Такая в ту пору вольница между лесными мужиками шла, что всякий по-своему норовил. Звери — рыскали, птицы — летали, насекомые — ползали; а в ногу никто маршировать не хотел. Понимали мужики, что их за это не похвалят, но сами собой остепениться уж не могли. «Вот ужо приедет майор, — говорили они, — засыплет он нам — тогда мы и узнаем, как Кузькину тещу зовут!» И точно: не успели мужики оглянуться, а Топтыгин уж тут как тут. Прибежал он на воеводство ранним утром, в самый Михайлов день, и сейчас же решил: «Быть назавтра кровопролитию». Что заставило его принять такое решение — неизвестно: ибо он, собственно говоря, не был зол, а так, скотина. И непременно бы он свой план выполнил, если бы лукавый его не попутал. Дело в том, что, в ожидании кровопролития, задумал Топтыгин именины свои отпраздновать. Купил ведро водки и напился в одиночку пьян. А так как берлоги он для себя еще не выстроил, то пришлось ему, пьяному, среди полянки спать лечь. Улегся и захрапел, а под утро, как на грех, случилось мимо той полянки лететь Чижику. Особенный это был Чижик, умный: и ведерко таскать умел, и спеть, по нужде, за канарейку мог. Все птицы, глядя на него, радовались, говорили: «Увидите, что наш Чижик со временем поноску носить будет!» Даже до Льва об его уме слух дошел, и не раз он Ослу говаривал (Осел в ту пору у него в советах за мудреца слыл): «Хоть одним бы ухом послушал, как Чижик у меня в когтях петь будет!» Но как ни умен был Чижик, а тут не догадался. Думал, что гнилой чурбан на поляне валяется, сел на медведя и запел. А у Топтыгина сон тонок. Чует он, что по туше у него кто-то прыгает, и думает: «Беспременно это должен быть внутренний супостат!» — Кто там бездельным обычаем по воеводской туше прыгает? — рявкнул он, наконец. Улететь бы Чижику надо, а он и тут не догадался. Сидит себе да дивится: чурбан заговорил! Ну, натурально, майор не стерпел: сгреб грубияна в лапу, да, не рассмотревши с похмелья, взял и съел. Съесть-то съел, да съевши спохватился: «Что́ такое я съел? И какой же это супостат, от которого даже на зубах ничего не осталось?» Думал-думал, но ничего, скотина, не выдумал. Съел — только и всего. И никаким родом этого глупого дела поправить нельзя. Потому что, ежели даже самую невинную птицу сожрать, то и она точно так же в майорском брюхе сгниет, как и самая преступная. — Зачем я его съел? — допрашивал сам себя Топтыгин, — меня Лев, посылаючи сюда, предупреждал: «Делай знатные дела, от бездельных же стерегись!» — а я, с первого же шага, чижей глотать вздумал! Ну, да ничего! первый блин всегда комом! Хорошо, что, по раннему времени, никто дурачества моего не видал. Увы! не знал, видно, Топтыгин, что, в сфере административной деятельности, первая-то ошибка и есть самая фатальная. Что, давши с самого начала административному бегу направление вкось, оно впоследствии все больше и больше будет отдалять его от прямой линии... И точно, не успел он успокоиться на мысли, что никто его дурачества не видел, как слышит, что скворка ему с соседней березы кричит: — Дурак! его прислали к одному знаменателю нас приводить, а он Чижика съел! Взбеленился майор; полез за скворцом на березу, а скворец, не будь глуп, на другую перепорхнул. Медведь — на другую, а скворка — опять на первую. Лазил-лазил майор, мочи нет измучился. А глядя на скворца, и ворона осмелилась: — Вот так скотина! добрые люди кровопролитиев от него ждали, а он Чижика съел! Он — за вороной, ан из-за куста заинька выпрыгнул: — Бурбон стоеросовый! Чижика съел! Комар из-за тридевять земель прилетел: — Risum teneatis, amici! Чижика съел! Лягушка в болоте квакнула: — Олух царя небесного! Чижика съел! Словом сказать, и смешно, и обидно. Тычется майор то в одну, то в другую сторону, хочет насмешников переловить, и всё мимо. И что больше старается, то у него глупее выходит. Не прошло и часу, как в лесу уж все, от мала до велика, знали, что Топтыгин-майор Чижика съел. Весь лес вознегодовал. Не того от нового воеводы ждали. Думали, что он дебри и болота блеском кровопролитий воспрославит, а он на-тко что сделал! И куда ни направит Михайло Иваныч свой путь, везде по сторонам словно стон стоит: «Дурень ты, дурень! Чижика съел!» Заметался Топтыгин, благим матом взревел. Только однажды в жизни с ним нечто подобное случилось. Выгнали его в ту пору из берлоги и напустили стаю шавок — так и впились, собачьи дети, и в уши, и в загривок, и под хвост! Вот так уж подлинно он смерть в глаза видел! Однако все-таки кой-как отбоярился: штук с десяток шавок перекалечил, а от остальных утек. А теперь и утечь некуда. Всякий куст, всякое дерево, всякая кочка, словно живые, дразнятся, а он — слушай! Филин, уж на что глупая птица, а и тот, наслышавшись от других, по ночам ухает: «Дурак! Чижика съел!» Но что всего важнее: не только он сам унижение терпит, но видит, что и начальственный авторитет в самом своем принципе с каждым днем все больше да больше умаляется. Того гляди, и в соседние трущобы слух пройдет, и там его на смех подымут! Удивительно, как иногда причины самые ничтожные к самым серьезным последствиям приводят. Маленькая птица Чижик, а такому, можно сказать, стервятнику репутацию навек изгадил! Покуда не съел его майор, никому и на мысль не приходило сказать, что Топтыгин дурак. Все говорили: «Ваше степенство! вы — наши отцы, мы — ваши дети!» Все знали, что сам Осел за него перед Львом предстательствует, а уж если Осел кого ценит — стало быть, он того стоит. И вот, благодаря какой-то ничтожнейшей административной ошибке, всем сразу открылось. У всех словно само собой с языка слетело: «Дурак! Чижика съел!» Все равно, как если б кто бедного крохотного гимназистика педагогическими мерами до самоубийства довел... Но нет, и это не так, потому что довести гимназистика до самоубийства — это уж не срамное злодейство, а самое настоящее, к которому, пожалуй, прислушается и История... Но... Чижик! скажите на милость! Чижик! «Этакая ведь, братцы, уморушка!» — крикнули хором воробьи, ежи и лягушки. Сначала о поступке Топтыгина говорили с негодованием (за родную трущобу стыдно); потом стали дразниться; сначала дразнили окольные, потом начали вторить и дальние; сначала птицы, потом лягушки, комары, мухи. Все болото, весь лес. — Так вот оно, общественное-то мнение что́ значит! — тужил Топтыгин, утирая лапой обшарпанное в кустах рыло, — а потом, пожалуй, и на скрижали Истории попадешь... с Чижиком! А История такое большое дело, что и Топтыгин, при упоминовении об ней, задумывался. Сам по себе, он знал об ней очень смутно, но от Осла слыхал, что даже Лев ее боится: «Не хорошо, говорит, в зверином образе на скрижали попасть!» История только отменнейшие кровопролития ценит, а о малых упоминает с оплеванием. Вот если б он, для начала, стадо коров перерезал, целую деревню воровством обездолил или избу у полесовщика по бревну раскатал — ну, тогда История... а впрочем, наплевать бы тогда на Историю! Главное, Осел бы тогда ему лестное письмо написал! А теперь, смотрите-ка! — съел Чижика и тем себя воспрославил! Из-за тысячи верст прискакал, сколько прогонов и порционов извел — и первым делом Чижика съел... ах! Мальчишки на школьных скамьях будут знать! И дикий тунгуз, и сын степей калмык — все будут говорить: «Майора Топтыгина послали супостата покорить, а он, вместо того, Чижика съел!» Ведь у него, у майора, у самого дети в гимназию ходят! До сих пор их майорскими детьми величали, а напредки проходу им школяры не дадут, будут кричать: «Чижика съел! Чижика съел!» Сколько потребуется генеральных кровопролитиев учинить, чтоб экую пакость загладить! Сколько народу ограбить, разорить, загубить! Проклятое то время, которое с помощью крупных злодеяний цитадель общественного благоустройства сооружает, но срамное, срамное, тысячекратно срамное то время, которое той же цели мнит достигнуть с помощью злодеяний срамных и малых! Мечется Топтыгин, ночей не спит, докладов не принимает, все об одном думает: «Ах, что-то Осел об моей майорской проказе скажет!» И вдруг, словно сон в руку, предписание от Осла: «До сведения его высокостепенства господина Льва дошло, что вы внутренних врагов не усмирили, а Чижика съели — правда ли?» Пришлось сознаваться. Покаялся Топтыгин, написал рапорт и ждет. Разумеется, никакого иного ответа и быть не могло, кроме одного: «Дурак! Чижика съел!» Но частным образом Осел дал виноватому знать (Медведь-то ему кадочку с медом в презент при рапорте отослал): «Непременно вам нужно особливое кровопролитие учинить, дабы гнусное оное впечатление истребить...» — Коли за этим дело стало, так я еще репутацию свою поправлю! — молвил Михайло Иваныч, и сейчас же напал на стадо баранов и всех до единого перерезал. Потом бабу в малиннике поймал и лукошко с малиной отнял. Потом стал корни и нити разыскивать, да кстати целый лес основ выворотил. Наконец забрался ночью в типографию, станки разбил, шрифт смешал, а произведения ума человеческого в отхожую яму свалил. Сделавши все это, сел, сукин сын, на корточки и ждет поощрения. Однако ожидания его не сбылись. Хотя Осел, воспользовавшись первым же случаем, подвиги Топтыгина в лучшем виде расписал, но Лев не только не наградил его, но собственнолапно на Ословом докладе сбоку нацарапал: «Не верю, штоп сей офицер храбр был; ибо это тот самый Таптыгин, который маво Любимова Чижика сиел!» И приказал отчислить его по инфантерии. Так и остался Топтыгин 1-й майором навек. А если б он прямо с типографий начал — быть бы ему теперь генералом.

II. Топтыгин 2-й

Но бывает и так, что даже блестящие злодеяния впрок не идут. Плачевный пример этому суждено было представить другому Топтыгину. В то самое время, когда Топтыгин 1-й отличался в своей трущобе, в другую такую же трущобу послал Лев другого воеводу, тоже майора и тоже Топтыгина. Этот был умнее своего тезки и, что всего важнее, понимал, что в деле административной репутации от первого шага зависит все будущее администратора. Поэтому, еще до получения прогонных денег, он зрело обдумал свой план кампании и тогда только побежал на воеводство. Тем не менее карьера его была еще менее продолжительна, нежели Топтыгина 1-го. Главным образом, он рассчитывал на то, что как приедет на место, так сейчас же разорит типографию: это и Осел ему советовал. Оказалось, однако ж, что во вверенной ему трущобе ни одной типографии нет; хотя же старожилы и припоминали, что существовал некогда — вон под той сосной — казенный ручной станок, который лесные куранты тискал, но еще при Магницком этот станок был публично сожжен, а оставлено было только цензурное ведомство, которое возложило обязанность, исполнявшуюся курантами, на скворцов. Последние каждое утро, летая по лесу, разносили политические новости дня, и никто от того никаких неудобств не ощущал. Затем известно было еще, что дятел на древесной коре, не переставаючи, пишет «Историю лесной трущобы», но и эту кору, по мере начертания на ней письмен, точили и растаскивали воры-муравьи. И, таким образом, лесные мужики жили, не зная ни прошедшего, ни настоящего и не заглядывая в будущее. Или, другими словами, слонялись из угла в угол, окутанные мраком времен. Тогда майор спросил, нет ли в лесу, по крайней мере, университета или хоть академии, дабы их спалить; но оказалось, что и тут Магницкий его намерения предвосхитил: университет в полном составе поверстал в линейные батальоны, а академиков заточил в дупло, где они и поднесь в летаргическом сне пребывают. Рассердился Топтыгин и потребовал, чтобы к нему привели Магницкого, дабы его растерзать («similia similibus curantur»), но получил в ответ, что Магницкий, волею божией, по́мре. Нечего делать, потужил Топтыгин 2-й, но в уныние не впал. «Коли душу у них, у мерзавцев, за неимением, погубить нельзя, — сказал он себе, — стало быть, прямо за шкуру приниматься надо!» Сказано — сделано. Выбрал он ночку потемнее и забрался во двор к соседнему мужику. По очереди, лошадь задрал, корову, свинью, пару овец, и хоть знает, негодяй, что уж в лоск мужичка разорил, а все ему мало кажется. «Постой, говорит, — я у тебя двор по бревну раскатаю, навеки тебя с сумой по миру пущу!» И, сказавши это, полез на крышу, чтоб злодейство свое выполнить. Только не рассчитал, что матица-то гнилая была. Как только он на нее ступил, она возьми да и провались. Повис майор на воздухе; видит, что неминучее дело об землю грохнуться, а ему не хочется. Облапил обломок бревна и заревел. Сбежались на рев мужики, кто с колом, кто с топором, а кто и с рогатиной. Куда ни обернутся — кругом, везде погром. Загородки поломаны, двор раскрыт, в хлевах лужи крови стоят. А посреди двора и сам ворог висит. Взорвало мужиков. — Ишь, анафема! перед начальством выслужиться захотел, а мы через это пропадать должны! А ну-тко-то, братцы, уважим его! Сказавши это, поставили рогатину на то самое место, где Топтыгину упасть надлежало, и уважили. Затем содрали с него шкуру, а стерво вывезли в болото, где к утру его расклевали хищные птицы. Таким образом, явилась новая лесная практика, которая установила, что и блестящие злодейства могут иметь последствия не менее плачевные, как и злодейства срамные. Эту вновь установившуюся практику подтвердила и лесная История, присовокупив, для вящей вразумительности, что принятое в исторических руководствах (для средних учебных заведений издаваемых) подразделение злодейств на блестящие и срамные упраздняется навсегда и что отныне всем вообще злодействам, каковы бы ни были их размеры, присвояется наименование «срамных». По докладу о сем Осла, Лев собственнолапно на оном нацарапал так: «О приговоре Истории дать знать майору Топтыгину 3-му: пускай изворачивается».

III. Топтыгин 3-й

Третий Топтыгин был умнее своих тезоименитых предшественников. «Дело-то выходит бросовое! — сказал он себе, прочитав резолюцию Льва, — мало напакостишь — поднимут на смех; много напакостишь — на рогатину поднимут... Полно, ехать ли уж?» Спрашивал он рапортом у Осла: «Ежели-де ни большие, ни малые злодеяния совершать не разрешается, то нельзя ли хоть средние злодеяния совершать?» — но Осел ответил уклончиво: «Все-де нужные по сему предмету указания вы найдете в Лесном уставе». Заглянул он в Лесной устав, но там обо всем говорилось: и о пушной подати, и о грибной, и об ягодной, даже об шишках еловых, а о злодеяниях — молчок! И затем, на все его дальнейшие докуки и настояния, Осел отвечал с одинаковою загадочностью: «Действуйте по пристойности!» — Вот до какого мы времени дожили! — роптал Топтыгин 3-й, — чин на тебя большой накладывают, а какими злодействами его подтвердить — не указывают! И опять мелькнуло у него в голове: «Полно, ехать ли?» — и если б не вспомнилось, какая уйма подъемных и прогонных денег для него в казначействе припасена, право, кажется, не поехал бы! Прибыл он в трущобу на своих на двоих — очень скромно. Ни официальных приемов не назначил, ни докладных дней, а прямо юркнул в берлогу, засунул лапу в хайло и залег. Лежит и думает: «Даже с зайца шкуру содрать нельзя — и то, пожалуй, за злодейство сочтут! И кто сочтет? добро бы Лев или Осел — это бы куда ни шло! — а то мужики какие-то. Да Историю еще какую-то нашли — вот уж подлинно ис-то-ри-я!!» Хохочет Топтыгин в берлоге, про Историю вспоминаючи, а на сердце у него жутко: чует он, что сам Лев Истории боится... Как тут будешь лесную сволочь подтягивать — и ума приложить не может. Спрашивают с него много, а разбойничать не велят! В какую бы сторону он ни устремился, только что разбежится — стой, погоди! не в свое место заехал! Везде «права» завелись. Даже у белки, и у той нынче права! Дробину тебе в нос — вот какие твои права! У них — права, а у него, вишь, обязанности! Да и обязанностей-то настоящих нет — просто пустое место! Они — друг друга поедом едят, а он — задрать никого не смеет! На что похоже! А все Осел! Он, именно он мудрит, он эту канитель разводит! «Кто осла дивия быстра соделал? узы ему кто разрешил?» — вот об чем нужно бы ему всечасно помнить, а он об «правах» мычит! «Действуйте по пристойности!» — ах! Долго он таким образом лапу сосал и даже настоящим образом в управление вверенной ему трущобой не вступал. Пробовал он однажды об себе «по пристойности» заявить, влез на самую высокую сосну и оттуда не своим голосом рявкнул, но и от этого пользы не вышло. Лесная сволочь, давно не видя злодейств, до того обнаглела, что, услышавши его рев, только молвила: «Чу, Мишка ревет! гляди, что лапу во сне прокусил!» С тем и отъехал Топтыгин 3-й опять в берлогу... Но повторяю: он был медведь умный и не затем в берлогу залег, чтобы в бесплодных сетованиях изнывать, а затем, чтоб до чего-нибудь настоящего додуматься. И додумался. Дело в том, что, покуда он лежал, в лесу все само собой установленным порядком шло. Порядок этот, конечно, нельзя было назвать вполне «благополучным», но ведь задача воеводства совсем не в том состоит, чтобы достигать какого-то мечтательного благополучия, а в том, чтобы исстари заведенный порядок (хотя бы и неблагополучный) от повреждений оберегать и ограждать. И не в том, чтобы какие-то большие, средние или малые злодейства устраивать, а довольствоваться злодействами «натуральными». Ежели исстари повелось, что волки с зайцев шкуру дерут, а коршуны и совы ворон ощипывают, то, хотя в таком «порядке» ничего благополучного нет, но так как это все-таки «порядок» — стало быть, и следует признать его за таковой. А ежели при этом ни зайцы, ни вороны не только не ропщут, но продолжают плодиться и населять землю, то это, значит, что «порядок» не выходит из определенных ему искони границ. Неужели и этих «натуральных» злодейств недостаточно? В данном случае все именно так происходило. Ни разу лес не изменил той физиономии, которая ему приличествовала. И днем и ночью он гремел миллионами голосов, из которых одни представляли агонизирующий вопль, другие — победный клик. И наружные формы, и звуки, и светотени, и состав населения — все представлялось неизменным, как бы застывшим. Словом сказать, это был порядок, до такой степени установившийся и прочный, что при виде его даже самому лютому, рьяному воеводе не могла прийти в голову мысль о каких-либо увенчателъных злодействах, да еще «под личною вашего степенства ответственностью». Таким образом, перед умственным взором Топтыгина 3-го вдруг выросла целая теория неблагополучного благополучия. Выросла со всеми подробностями и даже с готовой проверкой на практике. И вспомнилось ему, как однажды, в дружеской беседе, Осел говорил: — Об каких это вы всё злодействах допрашиваете? Главное в нашем ремесле — это: laissez passer, laissez faire! Или, по-русски выражаясь: «Дурак на дураке сидит и дураком погоняет!» Вот вам. Если вы, мой друг, станете этого правила держаться, то и злодейство само собой сделается, и все у вас будет обстоять благополучно! Так оно именно по его и выходит. Надо только сидеть и радоваться, что дурак дурака дураком погоняет, а все остальное приложится. — Я даже не понимаю, зачем воевод посылают! ведь и без них... — слиберальничал было майор, но, вспомнив о присвоенном ему содержании, замял нескромную мысль: ничего, ничего, молчание... С этими словами он перевернулся на другой бок и решился выходить из берлоги только для получения присвоенного содержания. И затем все пошло в лесу как по маслу. Майор спал, а мужики приносили поросят, кур, меду и даже сивухи, и складывали свои дани у входа в берлогу. В указанные часы майор просыпался, выходил из берлоги и жрал. Таким образом пролежал Топтыгин 3-й в берлоге многие годы. И так как неблагополучные, но вожделенные лесные порядки ни разу в это время нарушены не были и так как никаких при этом злодейств, кроме «натуральных», не производилось, то и Лев не оставил его милостью. Сначала произвел в подполковники, потом в полковники и наконец... Но тут явились в трущобу мужики-лукаши, и вышел Топтыгин 3-й из берлоги в поле. И постигла его участь всех пушных зверей.