Яков полонский на пути из за кавказа. Ты мне пророчишь вдохновенье. Дочь Наталья с мужем

слушать стихотворение

читать стихотворение

Неприступный, горами заставленный,
Ты, Кавказ, наш воинственный край, -
Ты, наш город Тифлис знойно-каменный,
Светлой Грузии солнце, прощай!

Душу, к битвам житейским готовую,
Я за снежный несу перевал.
Я Казбек миновал, я Крестовую
Миновал - недалеко Дарьял.

Слышу Терека волны тревожные
В мутной пене по камням шумят -
Колокольчик звенит - и надежные
Кони юношу к северу мчат.

Выси гор, в облака погруженные,
Расступитесь - приволье станиц -
Расстилаются степи зеленые -
Я простору не вижу границ.

И душа на простор вырывается
Из-под власти кавказских громад -
Колокольчик звенит-заливается...
Кони юношу к северу мчат.

Погоняй! гаснет день за курганами,
С вышек молча глядят казаки -
Красный месяц встает за туманами,
Недалеко дрожат огоньки -

В стороне слышу карканье ворона -
Различаю впотьмах труп коня -
Погоняй, погоняй! тень Печорина
По следам догоняет меня...

Ты, с которой так много страдания
Терпеливо я прожил душой,
Без надежды на мир и свидание
Навсегда я простился с тобой.

Но боюсь - если путь мой протянется -
Из родимых полей в край чужой -
Одинокое сердце оглянется
И сожмется знакомой тоской. -

Вспомнит домик твой - дворик, увешанный
Виноградными лозами - тень -
Где твоим лепетаньем утешенный,
Я вдавался в беспечную лень.

Вспомнит роз аромат над канавою,
Бубна звон в поздний вечера час,
Твой личак - и улыбку лукавую
И огонь соблазняющих глаз.

Все, что было обманом, изменою,
Что лежало на мне словно цепь,
Все исчезло из памяти с пеною
Горных рек, вытекающих в степь.

Ты, Кавказ, наш воинственный край, -

Ты, наш город Тифлис знойно-каменный,

Светлой Грузии солнце, прощай!

Душу, к битвам житейским готовую,

Я за снежный несу перевал.

Я Казбек миновал, я Крестовую

Миновал - недалеко Дарьял.

Слышу Терека волны тревожные

В мутной пене по камням шумят -

Колокольчик звенит - и надежные

Кони юношу к северу мчат.

Выси гор, в облака погруженные,

Расступитесь - приволье станиц -

Расстилаются степи зеленые -

Я простору не вижу границ.

И душа на простор вырывается

Из-под власти кавказских громад -

Колокольчик звенит-заливается…

Кони юношу к северу мчат.

Погоняй! гаснет день за курганами,

С вышек молча глядят казаки -

Красный месяц встает за туманами,

Недалеко дрожат огоньки -

В стороне слышу карканье ворона -

Различаю впотьмах труп коня -

Погоняй, погоняй! тень Печорина

По следам догоняет меня…

Ты, с которой так много страдания

Терпеливо я прожил душой,

Без надежды на мир и свидание

Навсегда я простился с тобой.

Но боюсь - если путь мой протянется -

Из родимых полей в край чужой -

Одинокое сердце оглянется

И сожмется знакомой тоской. -

Вспомнит домик твой - дворик, увешанный

Виноградными лозами - тень -

Где твоим лепетаньем утешенный,

Я вдавался в беспечную лень.

Вспомнит роз аромат над канавою,

Бубна звон в поздний вечера час,

Твой личак - и улыбку лукавую

И огонь соблазняющих глаз.

Все, что было обманом, изменою,

Что лежало на мне словно цепь,

Все исчезло из памяти с пеною

Горных рек, вытекающих в степь.

Зачем до сей поры тебя изображают

С седыми прядями на сморщенных висках,

Тогда как у тебя на юных раменах

Лишь только крылья отрастают?

О время, пестун наш! - на слабых помочах

Ты к истине ведешь людей слепое племя

И в бездну вечности роняешь их, как бремя,

И бремя новое выносишь на плечах.

Счастливый грек тебя, как смерти, ужасался,

Он в руки дал тебе песочные часы,

Косой вооружил и в страхе повергался

Пред лезвием твоей сверкающей косы.

А мы, среди своих попыток и усилий

Склонив перед тобой бесславное чело,

Твердим: когда-нибудь, авось, погибнет зло

От веянья твоих неслышно-мощных крылий!

Лети скорей, крылатое, скорей!

Нам в душу новыми надеждами повей!

Иль уж губи всех тех, которым ты пророчишь

Один бесплодный путь, и делай все, что хочешь!

Скорей мое чело морщинами изрой

И выветри скорей с лица румянец мой

И обреки меня холодному забвенью…

Что за беда! Другому поколенью

Ты наши лучшие надежды передашь,

Твердя ему в урок удел печальный наш.

Своекорыстие - и все, что сердце губит,

Невежество - и все, что гасит ум,

Мне беспрестанно в уши трубит:

"Живи без чувства и без дум!"

Вполне постигли мы бесплодные стремленья

К добру, к отрадному сочувствию людей.

И, выстрадав одно лишь право на презренье

Мы говорим в порыве нетерпенья:

"О время! улетай скорей!"

Ноябрь 1851

Дитя, мне кажется, залетный ветерок

Несет ко мне родной долины звуки,

Шум рощи, колокол знакомого села

Меня проститься с ней в последний час разлуки.

Вольный перевод из Гете

(Посв. А. Н. Майкову)

Волна бежит, шумит, колышет

Едва заметный поплавок.

Рыбак поник и жадно дышит

Прохладой, глядя на поток.

В нем сердце сладко замирает -

Он видит: женщина из вод,

Их рассекая, выплывает

Вся на поверхность и поет -

Поет с тоскою беспокойной:

"Зачем народ ты вольный мой

Манишь из волн на берег знойный

Приманкой хитрости людской?

Ах, если б знал ты, как привольно

Быть рыбкой в холоде речном!

Ты б не остался добровольно

С холма следить за поплавком.

Светила любят, над морями

Склонясь, уйти в пучину вод;

Их, надышавшихся волнами,

Не лучезарней ли восход?

Не ярче ли лазурь трепещет

На персях шепчущей волны?

Ты сам - гляди, как лик твой блещет

В прохладе ясной глубины!"

Волна бежит, шумит, сверкает,

Рыбак поник над глубиной;

Невольный жар овладевает

В нем замирающей душой.

Она поет - рыбак несмело

Скользит к воде; его нога

Ушла в поток… Волна вскипела,

И опустели берега.

(Посв. М. Е. Кублицкому)

Леса да волны - берег дикий,

А у моря домик бедный.

Лес шумит; в сырые окна

Светит солнца призрак бледный.

Словно зверь голодный воя,

Ветер ставнями шатает.

А хозяйки дочь с усмешкой

Настежь двери отворяет.

Я за ней слежу глазами,

Говорю с упреком: "Где ты

Пропадала? Сядь хоть нынче

Доплетать свои браслеты" (1).

И, окошко протирая

Рукавом своим суконным,

"Для чего плести браслеты?

Господину не в охоту

Ехать морем к утру, в город,

Продавать мою работу!"

- "А скажи-ка, помнишь, ночью,

Как погода бушевала,

Из сеней укравши весла,

Ты куда от нас пропала?

В эту пору над заливом

Что мелькало? не платок ли?

И зачем, когда вернулась,

Башмаки твои подмокли?"

Равнодушно дочь хозяйки

Обернулась и сказала:

"Как не помнить! Я на остров

В эту ночь ладью гоняла…

И сосед меня на камне

Ждал, а ночь была лихая,

Там ему был нужен хворост,

И ему его свезла я,

На мысу в ночную бурю

Там костер горит и светит;

А зачем костер? - на это

Каждый вам рыбак ответит…"

Пристыженный, стал я думать,

Грустно голову понуря:

Там, где любят помогая,

Там сердца сближает буря…

1 В Финляндии девушки простого класса плетут из волос цепочки,

шнурки, браслеты и продают их проезжающим.

Воротилась весна, воротилась!

Под окном я встречаю весну.

Просыпаются силы земные,

А усталого клонит ко сну.

И напрасно черемухи запах

Мне приносит ночной ветерок;

Я сижу и тружусь; сердце плачет,

А нужда задает мне урок.

Ты, любовь - праздной жизни подруга, -

Не сумела ужиться с трудом…

Со слезами со мной ты простилась -

И другим улыбнулась тайком…

Мой костер в тумане светит;

Искры гаснут на лету…

Ночью нас никто не встретит;

Мы простимся на мосту.

Ночь пройдет - и спозаранок

В степь, далеко, милый мой,

Я уйду с толпой цыганок

За кибиткой кочевой.

На прощанье шаль с каймою

Ты на мне узлом стяни:

Как концы ее, с тобою

Мы сходились в эти дни.

Кто-то мне судьбу предскажет?

Кто-то завтра, сокол мой,

На груди моей развяжет

Узел, стянутый тобой?

Вспоминай, коли другая,

Друга милого любя,

Будет песни петь, играя

ЛИТЕРАТУРНЫЕ КРИТИКИ - БЕЛИНСКИЙ, ЩЕДРИН, ОТМЕЧАЯ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ПОЛОНСКОГО "чистый элемент поэзии", не раз упрекали его в недостаточном внимании к злободневным социальным проблемам эпохи. Тургеневу же импонировала общественная позиция Полонского - позиция передового литератора: "Талант его (Полонского) представляет особенную, ему лишь одному свойственную смесь простодушной грации, свободной образности языка, на которой еще лежит отблеск пушкинского изящества".

Не примыкая открыто ни к какой литературной группировке, Полонский всем своим творчеством утверждал право художника на чувственное, зрительное мироощущение, на музыкальное восприятие мира, которое можно сравнить с импрессионистическим. У поэтов-лириков безотказно работает абсолютный слух на музыку речи, лирическая стихия часто выражается в завороженности поэта магией чистого звука, негромкой "музыкой души". Даже недосказанность его лирической поэзии приобретает особое очарование. Именно об этом говорит героиня романа Достоевского "Униженные и оскорбленные" по поводу "мучительных" стихов Полонского: "Канва одна и только намечен узор - вышивай, что хочешь...". В его поэзии лирическое начало возникает на фоне очеркового, "натурального", реального материала, он часто обращается к разговорному языку. Бунин признавался, что, находясь в эмиграции, в Париже, и тоскуя по России, вспоминал "чудесные" стихи Полонского:

В одной знакомой улице

Я помню старый дом,

С высокой темной лестницей,

С завешенным окном...

("Затворница")

Молодой Блок, испытавший влияние "чистой лирики" Полонского, что отразилось в цикле его стихов, донес до нас эволюцию этой литературной традиции. В одной из статей о русской поэзии Блок назвал имя Полонского в числе великих учителей, которые "пролили свет на бездну века". Певучесть, музыкальность поэтики Полонского привлекла внимание известных композиторов. Многие его напевные стихи, положенные на музыку Чайковского, Даргомыжского, Рахманинова, Танеева, прочно вошли в антологию русского романса. Некоторые стали поистине народными.

ПЕЧАТАТЬСЯ ПОЛОНСКИЙ НАЧАЛ РАНО. ПЕРВЫЕ ЕГО ПОЭТИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ относятся к годам обучения в рязанской гимназии, а ко времени поступления в Московский университет его склонность к поэзии не могла вызвать сомнений. В начале 40-х его стихи появляются в "Отечественных записках", в "Москвитянине", позднее выходит его авторский сборник "Гаммы". По окончании университета ему предстояло определить дальнейший жизненный путь. По признанию самого поэта "печатание стихов в журналах не давало ровно ничего, ни одной копейки..." Он постоянно терял и забывал свои стихи. Ему и в голову не приходила мысль о гонораре. Высшей наградой для него было самоутверждение или похвала товарищей по перу. Легко ранимый провинциальный юноша, он стеснялся своего положения и необходимости подрабатывать репетиторством.

Трудные материальные обстоятельства вынуждают его думать о службе. По совету друзей Полонский решил отправиться на юг, в Одессу. Но ему не везло - на службу поступить не удалось, и он стал давать частные уроки. В жизни и творчестве Полонского Одесса стала связующим звеном между прошлым и настоящим, между "золотым веком" русской поэзии и переходной эпохой сороковых годов. С жадным любопытством всматривается поэт в пеструю сутолоку южного приморского города, где "все окна настежь", где жизнь городской окраины выплеснута на улицу. Художник в Полонском чрезвычайно чуток к живописности, яркости ослепительных горизонтов, одухотворенности южного пейзажа: "как сердцу моему просторно" ("Прогулка верхом").

В 1845 году одесский генерал-губернатор М.С.Воронцов получил новое назначение - он стал наместником Кавказа, и многие чиновники, пожелавшие служить в Тифлисе, отправились туда. К ним присоединился и Полонский. В Тифлисе он поступил на службу в канцелярию наместника и в редакцию журнала "Закавказский вестник". Волею судьбы Кавказу суждено было стать колыбелью многих русских поэтов. Здесь, в этой "стране поэзии", еще витают тени Пушкина, Лермонтова, Грибоедова. Пребывание на Кавказе обострило художническое зрение Полонского, обогатило его палитру. "Тифлис для живописца есть находка", - писал он друзьям. В картинах кавказской жизни его произведения обретают особую музыкальность и живописность. Недаром принадлежащая Полонскому поэтическая характеристика Тифлиса стала хрестоматийной:

Земли, полуднем раскаленной,

Не освежила ночи мгла.

Заснул Тифлис многобалконный;

Гора темна, луна тепла...

("Старый сазандар")

ИНТЕРЕС ПОЛОНСКОГО К КАВКАЗУ БЫЛ НЕ СЛУЧАЕН. С ДЕТСТВА В НЕМ зрело желание посетить этот вольнолюбивый край, навеянное рассказами отца, который во время Турецкой войны при Николае I служил "в Закавказье в гор. Эривань по провиантской части". Находясь под впечатлением этих рассказов, Полонский еще в студенческие годы написал стихотворение "Арарат", в котором воспел двуглавого великана, аллегорически обобщив этот образ. Для Полонского Арарат не просто горная вершина, это символ древности, непокорности и величия.

В Тифлисе Полонский поселился на Авлабаре, в армянском районе ремесленников и городской бедноты, где "каменный карниз крутого берега с нависшими домами" омывает бурливые воды неугомонной Куры, где слышно, как "всю ночь за банями поют сазандари". Поэт любил бродить по крутым тифлисским улочкам, спускаясь к Майдану, сливаясь с шумной разноязычной толпой. Он внимал музыке чужой непонятной речи, восхищался красотой восточных женщин, их изящным нарядом: "армянки и грузинки чудо как хороши", с волнением, не понимая слов, он вслушивался в гортанный, терзающий душу плач известного тифлисского сазандара Сатара.

Именно здесь, в кварталах бедноты, знакомился Полонский с прототипами своих будущих произведений, впитывая "рой самых свежих впечатлений". Столь же восторженно отзывался поэт о восточной музыке, музыкальных инструментах, старался не упустить случая поучаствовать в народном праздничном гулянье, где пленительная плясунья, "сердца и взоры теша", плывет в кругу застенчивых подруг.

Благодаря дружбе с Ахвердиевым - знатоком армянской литературы и собирателем армянских песен, Полонский имел возможность ознакомиться с неизданными рукописями Саят-Новы, небольшой тетрадкой, исписанной по-армянски грузинскими буквами. "Эта тетрадка - импровизации Саят-Новы, записанные им самим с его собственноручными отметками; она шла из рода в род", - писал Полонский в своем очерке. Это был первый историко-литературный опус о великом армянском ашуге, его творчестве и трагической гибели.

Чуткий музыкальный слух помог Полонскому уловить интонационный строй песен Саят-Новы, то "высоконравственное, иногда религиозное чувство, которое резко отличает их от чувственно-сладких, знойных песен Ирана и от воинственных песен соседних горных племен". Столь же пристальное внимание уделяет русский поэт памятникам армянского церковного зодчества, которых в Тифлисе было немало. Он изучал архитектуру, историю их сооружения, оставил описание церквей, наиболее примечательных своей древностью.

В РАМКАХ СЛУЖЕБНЫХ ОБЯЗАННОСТЕЙ ПОЛОНСКОМУ КАК ПОМОЩНИКУ РЕДАКТОРА "Закавказского вестника" было поручено составление свода статистических данных, первоначально Тифлисского уезда, а затем и всего Закавказского края. Полонский с удовольствием взялся за эту увлекательную работу, позволившую ему подробно ознакомиться с жизнью уездных городов Северного Кавказа, Грузии и Армении. Не будет преувеличением утверждать, что Полонский был одним из пионеров статистического описания некоторых городов Закавказья. В "Кратком очерке" Полонского, который может служить своеобразной картой поездок поэта по Армении, встречаются описания таких армянских городов, как Александрополь, Нахиджеван, Эривань, Эчмиадзин и др. Попутно он делает зарисовки архитектурных и исторических памятников, собирает сведения о них, записывает легенды и предания старины.

Диапазон творческого наследия Полонского "кавказского цикла" довольно широк, и армянская тема в них занимает свое достойное место. Помимо исторических и описательных картин, собственно лирические и повествовательные произведения, вдохновленные Кавказом, насыщены местными красками. Герои его рассказов говорят не литературным языком, а живым, разговорным, их речь дышит художественной правдой. Немалую роль в жизни и творчестве Полонского сыграла армянка Софья Гулчаз - по утверждению поэта, - "самая красивая женщина в Тифлисе", с которой он познакомился и сблизился вскоре после приезда. Ей он посвятил несколько шедевров своей лирики, ее жизнь легла в основу рассказа "Тифлисские сакли".

Софья Гулчаз послужила прототипом образа имеретинской царицы Дареджан в одноименной исторической драме Полонского, действие которой происходит в XVII веке. Светлый образ Гулчаз угадывается в героинях "кавказских" рассказов как неувядаемый символ красоты и благородства. Прощаясь с Кавказом навсегда, "без надежды на мир и свидание", поэт унесет с собой воспоминания о своей возлюбленной: "дворик увешенный виноградными лозами, вспомнит и улыбку лукавую, и огонь обжигающих глаз..." Покинув Кавказ, поэт сохранит чувство духовной свободы:

Душу, к битвам житейским готовую,

Я за снежный несу перевал...

("На пути из-за Кавказа")