В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам. Карл маркс «капитал» (краткий обзор)«в науке нет широкой столбовой дороги,и только тот может достигнут

Карл Маркс «КАПИТАЛ» (краткий обзор)«В науке нет широкой столбовой дороги,и только тот может достигнут ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам».К. Маркс В революционном наследии прошлого одно из центральных мест занимает «Капитал» Маркса. Это величайший научный труд, который вдохновляет на борьбу против капиталистического гнета, на строительство коммунизма.Эта книга вышла 14 сентября 1867 года тиражом всего 1 000 экз., но ее идеи овладели умами трудящихся человечества, положили начало целой эпохе в его духовной жизни и борьбе против гнета и насилия, в строительстве нового общества.Выход в свет «Капитала» - самый страшный снаряд, пущенный когда-либо в голову буржуазии.«Капитал» ставит и решает проблемы, связанные с самыми кровными, жизненными интересами народных масс. Поэтому враги трудящихся вот уже на протяжении 147 лет не устают яростно атаковать эту книгу, отвергая, искажая, извращая ее идеи и выводы. Но что бы не предпринимали фальсификаторы, идеи «Капитала» и сегодня живы, они развиваются, они триумфально шествуют по планете. «Учение Маркса, - говорил В.И. Ленин, - всесильно, потому что оно верно».Возникновение марксизма было вызвано исторической необходимостью. Революции конца XVIII – начала XIX веков отменили крепостнические порядки и вывели на историческую арену новый класс – пролетариат, который сначала стихийно поднял на борьбу против капиталистического гнета. Поэтому появилась необходимость научного выяснения смысла и перспектив этой борьбы. И эта задача была блестяще выполнена марксизмом, отвечающим на вопросы, поставленные историей перед наукой. В «Капитале» воплощены все величайшие открытия, сделанные марксизмом, и, прежде всего, материалистического понимания истории.Исходя из того, что экономический строй является основой общества, Маркс главное внимание уделял изучению экономического отношений. Он дал глубочайший анализ капитализма, подверг уничтожающей критике буржуазную политическую экономию и от-крыл экономический закон движения капиталистического общества.Открытие прибавочной стоимости явилось крае-угольным камнем всей экономической теории Маркса. Он убедительно показал, что под отношениями «равных» товаровладельцев-капиталистов (владеющих капиталом) и рабочими глубокие противоречия, неравенство, эксплуатация первыми вторых. Теория прибавочной стоимости – величайшее завоевание марксизма. Она полностью разоблачает буржуазную пропаганду и возможность классового мира в условиях капитализма. Маркс показал, что погоня за на-живой приводит не только к развитию производительных сил, но и к усилению эксплуатации рабочих. Развитие капитализма приводит к сплочению рабочего класса, к росту значения пролетариата как революционной силы.Из всего исторического и логического анализа капитализма Маркс сделал гениальный вывод о неизбежности социалистической революции и экспроприации эксплуататоров. Цитаты Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. Чем более способен господствующий класс принимать в свою среду самых выдающихся людей из угнетенных классов, тем прочнее и опаснее его господство. Своеобразный характер материала, с которым имеет дело политическая экономия, вызывает на арену борьбы против свободного научного исследования самые яростные, самые низменные и самые отвратительные страсти человеческой души - фурий частного интереса. Так, высокая англиканская церковь скорее простит нападки на 38 из 39 статей ее символа веры, чем на 1/39 ее денежного дохода. В наши дни сам атеизм представляет собой culpa levis [небольшой грех] по сравнению с критикой традиционных отношений собственности.

“ В науке нет широкой столбовой дороги…“

Так изрёк когда-то классик революционного учения, закончив это не вызывающее сомнений изречение словами “и только тот достигнет её сияющих вершин, кто, не боясь усталости, карабкается по её каменистым тропам”. Всё абсолютно верно. Только проработав более четверти века в настоящей военной науке и около 20 лет в гражданской университетской, я бы добавил, что в современной науке тропы эти не такие уж узкие, чтобы карабкаться по ним, расталкивая локтями всех, идущих рядом.

Наоборот, успеха более крупного и быстрее добиваются те, кто работают дружной командой, не присваивая себе чужих трудов, кто помогают друг другу, не видя в своих коллегах опасных конкурентов. К сожалению, этих правил и принципов придерживаются не все и не везде. Но летом 1962-го года я был далёк от этих “философских” рассуждений и сентенций, казавшимися мне очевидными много позже. А тогда я проглатывал одну научную книгу за другой, пытаясь найти свой пласт, своё место в огромном океане научных знаний, где можно было бы найти или придумать что-то новое, ещё не сделанное другими, и применить его в виде каких-то рекомендаций при разработке и внедрении новой техники, намного превосходящей по сложности знакомую мне, авиационную.

Не ощущая скорых успехов в своих научных поисках, я начал постепенно утрачивать первоначальные интерес и энтузиазм в работе на новом поприще. К тому же я всё лето чувствовал себя плохо, температурил, но не сильно, и с недомоганием ходил на работу, так как наши местные эскулапы в институтской поликлинике ничего у меня не находили, а объясняли всё тривиальной простудой. Я и сам так думал, потому что в молодом институте с детским возрастом в 6 лет, где большинство начальников отделов и управлений были сами молодыми, царил спортивный дух, и в обеденный перерыв все играли в волейбол и баскетбол, в том числе и я, а после игры разгорячённый купался в Волге.

Так с небольшой температурой я уехал вместе с Валей в отпуск, препоручив на это время дочку приехавшей молодой бабушке. Отдыхали в Краснодаре, потом–в Геленджике, и всё время я мёрз, купаясь даже в очень тёплом море с температурой воды 28 градусов. А когда приехали в Калинин, температура у меня подскочила до 39 градусов, и тут уж у врачей не было спасительной возможности списывать всё на простуду, а пришлось направить хоть и с 3-х месячным опозданием на рентген, который и показал: всё моё правое лёгкое до самого–самого верха залито экссудатом, свидетельствующим о наличии у меня благоприобретенного экссудативного плеврита, к счастью, как выяснилось в госпитале, не туберкулёзной этиологии, хотя при таких плевритах почти всегда обнаруживают туберкулёзную палочку. А у меня вот к удивлению и удовлетворению моего лечащего врача, замечательного, чуткого и внимательного Соркина Бориса Абрамовича никак не нашли.

Попав в госпиталь 1.10.62 г., я не смог отметить с Валей день рождения нашей дочурки–исполнение одного годика. Оставалось только лежать и представлять её, малышку, какая она: беленькая, худенькая, подвижная, улыбчивая. Начали складываться слова 1-го куплета на мотив слышанной когда-то колыбельной песни, но в законченное стихотворение из-за продолжающей держаться высокой температуры они оформились позже.

Колыбельная
Любимой дочке Леночке
Медленно и плавно проплывают облака,
Тихо засыпают и деревья и луга.
Над твоей кроваткой,
Где ты дремлешь сладко,
Звёздочки мерцают в облаках.

Завтра мы пойдём гулять,
А сегодня надо спать.
Видишь, ночь настала,
Ты уже устала,
Папе надо тоже спать.

Мячик я куплю тебе резиновый, цветной,
И пойдём гулять с тобой по травке луговой.
Завтра солнце встанет
И с рассветом ранним
Скажет моей Леночке, вставай.

Также в госпитале “пролежал–пропустил” и 2-ю годовщину нашего союза двух сердец: мне кажется, что так звучит торжественней, чем годовщина свадьбы или женитьбы, и более отражает наши отношения в то время в 1960-м году. А в это, в описываемое время октября 1962-го года состояние у меня было очень тяжёлое: лекарства не помогали, температура держалась за 39 градусов и не хотела подлая опускаться вместе с жидкостью в лёгких. Так продолжалось недели три, пока врач не решился сделать прокол между рёбрами и откачать экссудат, но и после этого улучшение наступило не сразу, а только после 2-го прокола.

Потому и стихотворение написал позже, когда самое трудное для нас двоих время осталось позади. А для Вали оно было особенно трудное, так как кроме переживаний за меня на ней лежали все заботы и беспокойства о дочке: и когда она была с ней, и когда её на время забрали в Пермь, поскольку решили, что пока так будет лучше обеспечен уход за малышкой, и Вале будет хоть какое-то облегчение.

Проболел я в госпитале ровно два месяца и один месяц провёл в санатории в Крыму, вернулся домой только к Новому году. К этому времени у меня вышел 1-й печатный научный труд: материалы объёмом в 16 страниц отчёта о НИР, содержащих анализ путей решения поставленных в этой работе задач. Эти материалы я оставил перед тем, как лечь в госпиталь заместителю начальника отдела Гольдбергу Марку Израилевичу, и он, будучи ответственным за выпуск отчёта, поместил в нём их отдельной главой не забыв и себя обозначить её соавтором.

Мне, конечно, было безразлично, каким считается мой труд, самостоятельно написанным или в соавторстве, но для себя я взял за правило не приписывать себя в соавторы, если мой вклад в издаваемую научную работу того не заслуживает из-за своей малости. Наоборот, я сам иногда, уже будучи начальником, подключал кого-нибудь в качестве соавтора к выполненной лично мной научной работе, если моему подопечному не хватало научного труда для защиты, а чтобы соблюсти приличия и не обидеть человека не заработанным соавторством, поручал ему расчётную и оформительскую работу.

А вот не безразличным для меня оказалось то, что в отделе про меня то ли “забыли понарошку", то ли забыли в самом деле и к празднику 7-го ноября не представили документы на присвоение очередного воинского звания “капитан”, а подготовили их только к новому году после моего напоминания по выходе из госпиталя. Спасибо начальнику отдела кадров Новикову С.В., который с самого начала ко мне хорошо относился и выручил, послав представление и другие необходимые документы на подпись главкому не почтой, а нарочным, в результате чего не произошла задержка с подписанием их до следующего праздника 23-го февраля, и 30-го декабря мне было присвоено звание “капитан”.

Как говорили шутя, вроде бы пустячок, а приятно. Тогда мне подумалось, не излишне ли я тщеславен. Но понял, что был не прав, что это не проявление тщеславия, а нормальная реакция каждого офицера на получение положенных ему в соответствии с особенностями воинской службы преференций, после того, как будучи в командировке в Москве, зашёл в гости к своему товарищу по службе в Б. Савино, бывшему инженеру полка Триандафилову Владимиру Владимировичу.

Это был человек высокой культуры, воспитывавшийся в интеллигентной семье старой, ещё дореволюционной закваски, сын трагически погибшего перед Великой отечественной войной главкома ВВС. Ему тоже, как и мне, в своё время, по какой-то забывчивости задержали присвоение очередного воинского звания майор, хотя перед этим он отличился–рассчитал и разработал конструкцию установки для очистки ВВП ото льда и снега на основе списанного реактивного самолётного двигателя. Но премию за это дали только исполнителю данной разработки капитану Яковлеву, организовавшему сварочные и сборочные работы, а автору не удосужились даже во–время подготовить документы на присвоение очередного звания.

Триандафилов обиделся и, используя старые связи бывших подчинённых отца, уважавших последнего за компетентность и порядочность, а теперь ставших большими начальниками, перевёлся “скоропостижно” в научно–испытательный институт эксплуатации и ремонта авиационной техники, где так же “скоропалительно” получил звание майор, задержанное ему Пермскими отцами–командирами. И теперь после первых приветствий он с гордостью показал мне мундир с майорскими погонами, прибавив: “А то бы, может быть, всё ещё ходил в младших офицерах, а так всё–таки уже старший офицер”.

Так и со мной было, и хотя я сильно не обиделся, но служебного рвения у меня поубавилось, тем более, что “давили” на нервную систему плохие квартирные условия, из-за которых дочка часто болела, да и я чувствовал себя неважно в сырой квартире после перенесенной болезни. Поменяли квартиру, но попали из полымя в огонь–в мансарде было жарко до изнеможения, окно не открывалось, а форточка от жары не спасала.

А квартиры в институте получали не ранее, чем через 3 года. Поэтому пока в науке я ещё не определился, то стал подумывать о том, не перевестись ли мне обратно в Пермь, но на более спокойную, чем в боевом полку, работу: в военном представительстве заказчика на одном из заводов военно–промышленного комплекса. Эта работа к тому же хорошо оплачивалась и считалась в нашей военной среде достаточно престижной. Озадачившись такой целью, я во время очередной командировки в одно из Главных управлений министерства обороны, ведавшее заказами вооружения, стал ходить по кабинетам и “предлагать” свою кандидатуру в Пермское военное представительство.

В очередном кабинете, куда мне посоветовали обратиться, мной заинтересовался подполковник Пономарёв и, узнав, что у меня в Перми живёт мать жены и на первых порах есть, где жить, дал адрес руководителя военной приёмки одного из заводов подполковника Эварда Бориса Львовича, чтобы я письменно изложил ему свою просьбу и данные о себе, и сам обещал ему позвонить насчёт меня. Я воспользовался его протекцией, отправил письмо и получил ответ, что сейчас пока вакансий нет, но когда она появится–примерно через год, он меня известит, и мне снова надо будет обратиться к Пономарёву для организации моего перевода.

И действительно, менее чем через полтора года, когда я уже забыл о своём намерении, пришло письмо от Эварда с приглашением на освободившуюся должность. Знать, место это было на самом деле тёплое, а Эвард и Пономарёв были людьми и слова, и дела–и слова на ветер не бросали, и дела не откладывали в долгий ящик. Но я к этому времени стал втягиваться в новую работу, познал интерес к ней и вкус результатов своих трудов, получил от института досрочно жильё, хотя и не отдельное, а с подселением, но зато две большие комнаты в трёхкомнатной квартире. Леночку удалось устроить в детский садик, рядом с домом, где мы теперь жили.

Поэтому я написал, что обстоятельства у меня изменились и поблагодарил Эварда за внимание и обязательность. К этому времени у меня уже было с десяток опубликованных научных работ, возникли неплохие рабочие контакты с конструкторскими и заказывающими организациями, Научно–техническим комитетом Войск ПВО, с войсками и военными ВУЗами, вырисовалось выигрышное в плане новизны и актуальности научное направление, в рамках которого я самостоятельно в начале 1965-го года подготовил и опубликовал отчёт о НИР, получивший положительное заключение её заказчика. И я стал всерьёз подумывать о подготовке и защите кандидатской диссертации, готовиться к сдаче и сдавать экзамены кандидатского минимума по иностранному языку и философии.

В то время допускалась защита диссертации без её специального оформления в соответствии с требованиями Высшей аттестационной комиссии, а по самостоятельно выполненной, законченной научной работе, имеющей научную новизну, показывающей знания автора, соответствующие знаниям кандидата наук, и оформленной в виде отчёта о НИР или доклада по результатам опытно–конструкторской работы. Мой самостоятельно выполненный отчёт о НИР немного не дотягивал до того, чтобы представлять его в качестве кандидатской диссертации, и я не претендовал на это, тем более, что не проработал в институте ещё и 3-х лет, отводимых обычно адъюнктам очной адъюнктуры. За год после выпуска самостоятельно отчёта я сдал экзамен и по специальности, довёл свои наработки до нужной кондиции и оформил их в виде диссертации.

Оставалось выйти с ней на защиту. Но это-то и оказалось не так-то просто. Для некоторых научных сотрудников каменистая тропа, по которой карабкались к сияющим вершинам науки, казалась слишком узкой, чтобы шагать по ней вместе, и им казалось правильным, что молодые и слишком ранние могут ещё и подождать, пропустив вперёд более старших и потому более заслуживающих возможности первыми подняться к этим вершинам. Поэтому началось притормаживание особо резвых, в том числе и меня, путём дачи на технических совещаниях отдела ценных рекомендаций (ЦР) и заседаниях научно–технических советов (НТС) в управлении ещё более ценных рекомендаций (ЕБЦР) по улучшению, растянувшееся ещё на год.

А с задержкой защиты было связано и другое меркантильное обстоятельство: получение отдельной квартиры, которую мне обещали при вселении в коммунальную всего на 1 год позже, чем всем прибывшим со мной в институт в 1962-м году, то есть летом 1966-го года. Но наступил уже 1967-й год, а меня всё кормили обещаниями, а помощник начальника института по тылу полковник Ермаков даже чуть ли не стыдил: “Ведь вы же получили жильё на год раньше других”.

Я понял, что так может продолжаться слишком долго, и дружеская переписка с начальством в виде рапортов, как в Перми, здесь не поможет. Поэтому попросил своего друга Хохлова сделать мне вызов в Ленинград на какое-нибудь совещание, на которое мне ну никак нельзя не приехать. Как в стихах Корнея Чуковского “Вожатый удивился, трамвай остановился”, так и моё начальство удивилось, поездка совершилась.

Вместо мифического совещания отправился я в альма–матер и встретился со своим бывшим руководителем дипломного проекта начальником кафедры электротехники Лысенко Алексеем Петровичем, с которым предварительно по телефону обговорил цель своего приезда и время, когда он сможет меня принять. Он меня хорошо помнил, а когда я показал ему несекретный вариант своей диссертации и сказал, что хотел бы поступить в очную адъюнктуру, Алексей Петрович не колеблясь дал добро на поступление, которое сводилось только к присылке личного дела, так как экзамены кандидатского минимума у меня были сданы на отлично и могли быть засчитаны за вступительные, и согласился быть научным руководителем, гарантируя, что через год я защищусь и останусь работать у него на кафедре.

Он к этому времени стал полковником, доктором наук и имел солидный вес и авторитет в академии, но не мог обещать быстрое получение квартиры в Ленинграде, в лучшем случае через 2–3 года. Это немного охладило мой пыл, но всё равно я вернулся окрылённый и подал рапорт по команде о поступлении в адъюнктуру академии. После этого я имел продолжительные беседы со своими начальниками, которые удивлялись, что меня не устраивает, ведь здесь я один из первых кандидатов в кандидаты наук, а вот если не поступлю в адъюнктуру (??!), что тогда я буду делать? Назад они меня уже не примут, и буду я в академии не солидным учёным, а мальчиком на побегушках в какой-нибудь лаборатории. Да если и поступлю, то здесь я защищусь быстрее. Поэтому они рекомендуют забрать рапорт себе на память и готовиться к предварительной защите диссертации на секции НТС управления.

Посоветовавшись с Валей, я решил, что в чём-то они если и не правы, то жить на частной квартире в Ленинграде с маленьким ребёнком более 2-х лет не очень радостно, и потому лучше с ними согласиться, тем более, что в случае дальнейшего моего “притормаживания” я мог повторить заход с рапортом и успеть к осеннему приёму документов в адъюнктуру. На следующий день я забрал свой рапорт. Моё начальство в лице начальника управления В.Ф. Иванова всё же восприняло серьёзность моих намерений и объявило дату моей предварительной защиты примерно через месяц, где-то в конце апреля.

На этот раз защита прошла без сучка и задоринки, но я настолько вымотался за этот месяц, что из-за нервного напряжения стал плохо спать: проснусь среди ночи, появляются мысли, как надо что-то изменить, что-то улучшить в диссертации, и пошли скакать “мои мысли, мои скакуны”. А тут уже и рассвет, надо вставать и идти на работу.
Поэтому сразу после защиты я взял подвернувшуюся кстати горящую путёвку в Сухуми, поехал туда сначала сам, а через неделю приехали и Валя с Леночкой.

Они устроились рядом с санаторием на частной квартире, у меня на следующий день после приезда в Сухуми восстановился сон, и мы всей семьёй хорошо отдохнули. Хотя в мае вода была ещё холодноватая, мы всё равно понемногу купались, загорали, гуляли и были довольны всем и друг другом в 1-ю очередь. Это был наш 2-й отдых на море всей семьёй: вместе с дочкой. А 1-й был в 1965-м году в Ялте. Лена росла бойкой, шустрой девочкой, с повадками и характером мальчика, гоняла с мальчишками футбол, лазила по деревьям, в шортиках и футболке, с короткой стрижкой выглядела как мальчик.

Многие часто и называли её мальчиком, что ей начинало не нравиться. Поэтому в Ялте она однажды подбежала к нам такая радостная, что мы сначала даже не поняли отчего, и сообщила нам: “ Мама, меня одна тётя девочкой назвала!” И тогда в 1965-м, и теперь в 1967-м, и во все последующие годы мы всегда отдыхали всей семьёй, было всем очень весело и радостно, и сейчас мы не представляем, как в некоторых семьях отдых с детьми считают обузой.

Возвращались мы домой в начале июня. Исполнялось 5 лет, как мы приехали в Калинин. Второго декабря я защитился на Учёном совете института. Моим официальным оппонентом я попросил быть Алексея Петровича Лысенко. Он согласился, но к моменту моей защиты вырос как на дрожжах: стал профессором и генералом. А доктором у меня уже был назначен ставший к тому времени начальником управления профессор Любимов Ю.И. Иметь в оппонентах двух докторов допускалось, но было не принято, приравнивалось к тому, как будто бы диссертант с жиру бесится.

Но менять что-то было уже поздно, и вышел я на защиту, как нажравшийся в два горла обжора. А защитился я уверенно и убедительно, со счётом 16:0, чем привёл в некоторое удивление своего непосредственного начальника Крымова Владимира Васильевича: “Надо же, я и подумать не мог, что ты сможешь так собраться и так отлично защититься. Как это у тебя получается?” Я знал, как это у меня получается: и перед защитой дипломного проекта, и перед ответственными докладами напевал про себя с самого раннего утра “Вставай, страна огромная,…” и “Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались”. Но я подумал, что такое объяснение могут счесть не серьёзным, и ответил: “Пошли на пользу неоднократные доклады в отделе и управлении”. И это, действительно, имело место быть.

А вскоре Владимир Васильевич опять был озадачен вызовом меня в Москву в какой-то главк, с которым мы не имели дел. Его опять организовал мне Хохлов, на этот раз по своей инициативе – на банкет по случаю защиты нашего однокашника Садомова Ю.Б., соавтора его нескольких научных трудов. Банкет состоялся в ресторане Прага. Научным руководителем у Садомова был известный в ту пору трудами по теории автоматического управления учёный–профессор Солодовников В.В., по учебнику которого мы учились. Был он со своей женой, молодой ещё дамой, с волосами медного отлива, напомнившей мне златокудрую героиню понравившегося мне в юности романа Веры Кетлинской “Иначе жить не стоит”. Я пригласил её на танец и сказал ей об этом. Сравнение это ей понравилось, и она потом ещё сама пригласила меня на танец.

Банкет прошёл отлично, было весело, пели сочинённую мною по случаю песню на злобу дня, на известный мотив: “Ту–104–самый лучший самолёт, а Юра Садомов–самый умный кандидат. Быстро, надёжно и выгодно летать…” и что-то шуточное ещё в том же духе. Ночевали у Хохлова в его номере в гостинице Россия. Наутро у обоих болели головы, а ему надо было делать доклад в главке, мне тоже надо было идти с ним, чтобы отметить командировку. Как быть? И тут он “открыл” и показал мне способ быстрого выздоровления–принять очень горячую ванну. Помогло, и мы со светлыми как стёклышко головами отправились к нему в главк.

Потом я несколько раз пользовался этим способом “опохмеливания” после банкетов, и всегда успешно: сосуды расширялись, и помогало сразу. Раз речь зашла о банкетах, хочу рассказать ещё об одном из них, интересном с неожиданной стороны для меня и всех на нём присутствующих. Защитился один из наших сотрудников–Прокофьев Вячеслав, и как положено, устроил после защиты банкет. Подняли по традиции 1-й тост за успешно защитившегося диссертанта, хотя приехавший на защиту родной дядя Вячеслава, “по совместительству” секретарь партийной организации профкома ЦК КПСС (был и такой профком, оказывается), порывался первым произнести тост, но не успел.

Наконец, еле дождавшись, пока немного закусят после 1-го тоста в соответствии с присказкой после 1-й и 2-й перерывчик небольшой, поднял тост, неожиданный для всех, поскольку в силу своего возраста никто не слышал, как поднимали тосты в честь вождей. И дождались такого тоста: “Дорогие товарищи, я предлагаю поднять бокалы и выпить за здоровье нашего дорогого Леонида Ильича Брежнева”. А дядя–секретарь, дождавшись начала не очень бурных аплодисментов после немой сцены и затянувшейся паузы, выпил и сел, довольный собой, будто в том его было призванье. После этого само собой родилось стихотворение

Всё для блага человека
Мы не пашем, не сеем, не строим,
Мы гордимся общественным строем
Из концерта юмора и сатиры “Опавшие листья”
Мы живём в стране Советов,
Той, что лучше всех на свете.
Каждый счастлив в ней и рад,
Рад и счастлив стар и млад.
Всё у нас для человека,
Всё во имя человека!
И о том в любой газете
Может каждый прочитать.
Кто не верит,
Пусть проверит,
Ну хотя бы на примере,
Как живёт простой советский
Человек, нам всем известный,
Кто для нас – отец и мать.

Мы своим гордимся строем,
Скоро коммунизм построим
На одной шестой Земли,
Чтоб затем и все смогли
Жить для блага человека,
Жить во имя человека.
Наш таков девиз и клич.
И о том в любом журнале
Может каждый прочитать.
А чтоб в том не обмануться,
Надо только оглянуться,
Посмотреть: таких немало,
Кто живёт, как дорогой наш
Брежнев Леонид Ильич.

Всё во имя Человека, всё для блага Человека,
Потому что Человек тот – генеральный секретарь.

Шёл 6-й год нашего пребывания на калининской земле. Самое трудное время, казалось, прошло, но впереди наряду с успехами и радостями поджидали и новые трудности, взаимосвязанные: получение должности старшего научного сотрудника (СНС), соответствующей моему новому статусу учёного, и переселение, наконец-то в долгожданную, много раз обещанную отдельную квартиру, тем более что для этого появились дополнительные веские основания–рождение сына в марте 1968-го года.

Рецензии

Наука....
Много в ней дорог и тропинок, жаль только, есть и полное бездорожье вроде никем не огороженной тундры...

Мой путь в науку начался в училище, где я на третьем курсе (в 1977 году) предложил усовершенствовать боевую машину пехоты, снабдив штатный насос термодымовой аппаратуры, приводимый в действие от мощного электродвигателя кормового водооткачивающего насоса, дополнительным штуцером и краном, что позволяло машине самостоятельно заправляться топливом из немеханизированной емкости, например из бочки, которую можно доставлять по полному бездорожью например с помощью вертолета, а то и с самолета сбросить.

Актуальность темы была обусловлена тем, что при действиях мелких подразделений в отрыве от служб снабжения, для заправки машин, скажем, взводного блок-поста, требовалось гнать туда колесный топливозаправщик, который в отличие от боевых машин имел худшую проходимость, никакой бронезащиты не имел, что делало его легкой добычей для диверсионных групп или отдельных диверсантов.

Целую зиму я конструировал приспособление, выточил на токарном станке штуцер, подобрал кран, влез в электросхему машины, предварительно ее изучив далеко за пределами училищной программы, и открыв для себя много нового, например такой факт, что система управления термодымовой аппаратуры очень тесно переплетается с системой противоатомной защиты.

Наконец, мне, после нескольких неудачных попыток, закончившихся выходом из строя предохранителей, удалось свою систему заправки заставить работать. Топливо из бочки потекло в баки машины, расчетное время заправки, осуществляемой силами одного механика-водителя, без больших физических усилий, составляло около 20 минут. Такая же операция без использования насоса, требовала напряженной работы трех человек (один стоя на крыше машины сливает топливо в бак, двое других наклоняя бочку наливают топливо в ведро), при этом неизбежен разлив топлива и попадание пыли в баки машины, время заправки при этом, если на одно штатное пятилитровое ведро, затрачивать 30 секунд, составит около 50 минут.

В результате я получил удостоверение на рацпредложение, 60 рублей авторского вознаграждения и зачет с отличной оценкой курсовой работы по кафедре эксплуатации боевых машин.

В 1979 году, я окончил училище и убыл к месту службы...

В декабре 1979 года в Афганистан вошли советские войска, в 1989 году войск были выведены, за это время, было потеряно много топливозаправщиков, на сопровождение колонн постоянно выделялись большие силы, расходовалось много топлива, сколько солдатской крови и пота было пролито никто не считал....

Система заправки Боевой машины пехоты, предложенная мной в 1977 году канула в Лету.

Знакомая до боли картина, и не знаешь, кто больше виноват, начальники разных рангов или система, и получалось, что обладая даже патентами на изобретения, мы не могли зачастую их внедрить или хотя бы продать. А Ваша система заправки могла быть оформлена как изобретение, запатентована и, главное, внедрена по директиве главкома во все БМП. Мы а авиации проводили такие работы согласно бюллетеню доработок своими силами или силами заводских бригад, но наверно многие нужные доработки наподобие Вашей не попадали в эти бюллетени. НО С КОГО ТЕПЕРЬ СПРОСИШЬ,когда за развал страны и армии ни с кого не спросили? Ну, да что поделаешь?Будем жить.

……………………………………
Если ты фашисту с ружьём
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, отца и мать,
Всё, что Родиной мы зовём,-
Знай: никто её не спасёт,
Если ты её не спасёшь…
К. Симонов

Если ты крутой демократ,
Значит, звёздный твой час пробил:
Грабь любого и всех подряд,
Сколько хватит буржуйских сил.

Если ты крутой бизнесмен,
Если с риском всегда на “ты”,
Плюнь тогда на слово “джентльмен”
И понятие доброты.

Если деньги дороже всего
Для тебя и таких, как ты,
Друга лучшего кинь своего
И его растопчи мечты.

Если ты, демократ – журналист,
Воспеваешь насилие, ложь,
Значит, ты на деле фашист
И поэтому славно живёшь

Если ты, продажный артист,
Проповедуешь пошлость, разврат,
Значит, ты такой же фашист,
Даже хуже его в сто крат.

Если в думу ты кандидат,
И нахальством пропитан ты,
То "войди в цветущий сад
И ногой растопчи цветы".

Если взяточник ты, депутат,
И с коррупцией связан ты,
Прокурор тебе сват и брат,
Не беги от закона в кусты.

Если ты, сексуальный хряк,
Не насильничал малых ребят,
Не горюй – сексуальный маньяк
Постарается за тебя.

Ведь ему расстрел не грозит:
Он в свободной стране живёт.
Он полсрока свои отсидит
И опять убивать начнёт.

Если ты педофил–педераст,
С малолетками тешишь блажь,
Суд буржуйский тебе воздаст,
Если взятку судье не дашь.

Если ты мошенник и рвач,
Но на большее не горазд,
Не печалься, – найдётся палач,
Кто обманутым “аз воздаст”.

Если в эту зловонную грязь
Ты ступаешь, как господин,
Значит, ты настоящая мразь,
Буржуазного времени сын.

Если ты, хирург – живодёр,
У живого почки берёшь,
Не убийца ты и не вор, -
Просто почки ты продаёшь.

Если ты, профессор – подлец,
Со студентов взятки берёшь,
В этом обществе ты молодец:
По законам буржуйским живёшь.

Если ты, коммерсант – офицер,
Офицерскую честь попрал,
Значит, ты для других – пример,
Кто на деньги честь променял.

Если ты учёный-прохвост,
За рубеж секрет продаёшь,
Не наступят тебе на хвост,
Не раздавят тебя, как вошь.

Если ты душою холуй,
На коленях привык стоять,
У хозяев ноги целуй -
Может, бросят кость поглодать.

Если ты, ветеран труда,
Позабыл справедливую жизнь,
На подачки живи тогда
И на бар и господ не гневись.

Если ты, бюджетник – бедняк,
Не желаешь счастья себе,
Значит, ты проживёшь и так,
Не участвуя в трудной борьбе.

Если ты чиновник – бандит,
Для тебя мздоимство – не срам,
И грехи тебе поп простит,
Если мзду ему дашь “на храм”.

Ежедневная аудитория портала Проза.ру - порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

«В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам. К. Маркс

Velle parum est. Cupias

Ut re patiaris oportet...

(Хотеть мало. Нужно страстно желать, чтобы добиться цели...). Гораций

В свое время во врачебной среде нередко дебатировался вопрос о том, что такое медицина: искусство или наука? В нашем современном представлении вопрос этот не вызывает сомнений. Конечно, медицина - это наука, сохраняющая в сфере своего практического применения и черты высокого искусства. В соответствии с таким пониманием работа врача любого профиля носит черты деятельности научно-практической, с преобладанием в каждом конкретном случае то одного, то другого элемента.

Приступая в мединституте к изучению основ медицины, никто из нас не может предвидеть, как сложатся его личные устремления в дальнейшем: привлечет ли авоей очевидной полезностью практическая сторона нашей профессии или победит желание посвятить свои силы научным исследованиям, выявлению «последних причин вещей». Но и в том и в другом случае, обогащаясь опытом, накапливая и критически осмысливая свои наблюдения, делая из них обоснованные выводы, всякий врач выполняет определенную научную по содержанию работу.

И первые навыки такой работы должны быть освоены уже в институте. Здесь не только место усердного овладения обширным комплексом медицинских знаний, но и начало пути в большую науку.

Иногда приходится слышать мнение, что успешно заниматься научной работой можно только в обстановке институтской кафедры, клиники и пр. Представление это глубоко ошибочно. Кто по-настоящему любит науку, для кого умственная работа является потребностью, своего рода наслаждением, тот в любых, даже самых трудных, условиях будет работать научно. Это на деле доказывают лучшие представители нашей советской врачебной молодежи. Об этом свидетельствует и опыт целого ряда отечественных врачей старшего поколения. Достаточно вспомнить, например, что один из первых выдающихся уральских хирургов Д. П. Кузнецкий (из Нижнего Тагила), глава знаменитой Обуховской школы хирургов А. А. Троянов, профессора С. И. Спасокукоцкий, Ф. О. Гаусман, В. С. Левит, С. С. Юдин, выдающийся земский врач А. Г. Архангельская и многие другие начинали, а в ряде случаев и продолжали на протяжении многих лет свою плодотворную научную деятельность в условиях обычных земских и городских больниц.

Непревзойденным примером для каждого молодого врача может служить жизнь выдающегося провинциального хирурга Константина Васильевича Волкова (1871- 1938). Этот высококультурный, кристально-чистый человек 27 лет непрерывно проработал в глухом городе Ядрине бывшей Казанской губернии (ныне - Чувашская АССР). В небольшой сравнительно больнице участкового профиля он не только развернул обширную хирургическую деятельность, но и снискал широкую популярность и высокое уважение врачебной общественности своими многочисленными научными, частью общественно-философского характера, печатными работами, выступлениями на съездах и т. д. Перечень трудов К. В. Волкова включает 141 название статей и докладов.

Несмотря на то, что в 1935 году К. В. Волкову была присвоена без защиты диссертации ученая степень доктора медицинских наук, он постоянно отвергал многочисленные предложения возглавить кафедры в ряде крупных городов (в том числе было получено предложение из Перми) и оставался верным своей скромной Ядринской больнице. В ней он и умер, заразившись от больного сыпным тифом. *

* (Жизни и деятельности К. В. Волкова посвящена книга проф. А. М. Аминева «Участковый хирург Константин Васильевич Волков» (Чебоксары, 1957), выдержавшая уже два издания. )

Прежде чем говорить об основных навыках научной работы, овладеть которыми необходимо всякому мыслящему врачу, считаем полезным остановиться на вопросе о сверхранней специализации студента-медика.

В ряде случаев молодые люди, поступая в мединститут, заранее определяют свою будущую специальность: я буду хирургом, физиологом и т. п. Такой избирательный интерес можно было бы даже приветствовать, если бы не одно весьма существенное «но». Заключается оно в том, что такие ранние «специалисты» нередко уже с первого курса начинают отдавать предпочтение предметам, которые, по их незрелому мнению, могут быть нужны для облюбованной специальности, и пренебрегать теми, которые, как им думается, в дальнейшем не понадобятся. Это весьма вредное недомыслие.

Хотя учебные планы мединститута могут показаться чрезвычайно обширными, но, по сути дела, они охватывают только основы медицинских наук, минимум знаний, который необходим каждому врачу. Этот минимум нужно не только прочно усвоить, но по мере возможности пополнить путем чтения специальных журналов, монографий и пр. Никуда не будет годиться врач любого профиля, который не знаком основательно с нормальной и патологической анатомией и физиологией, гистологией, клиническими и санитарно-гигиеническими дисциплинами. Все важно, все взаимосвязано, все нужно знать. И если можно проявлять особый интерес к какой-либо дисциплине, то ни в коем случае не в ущерб остальным. В институте прежде всего нужно стремиться накопить максимум разносторонних знаний. А о специализации речь пойдет только в конце курса обучения.

Bce сказанное выше, конечно, относится и к преждевременно специализирующимся молодым врачам. Весьма уместно привести здесь мнение по этому вопросу одного из наших авторитетнейших хирургов - Сергея Петровича Федорова (1869-1936): «..B образовании своем хирург должен идти от общего к частностям, т. е. от общей хирургии к ее отделам, как гинекология, урология и т. п., для того, чтобы возможно быстро сделаться крупным специалистом. Обратный путь усеян терниями, и хирург, нарождающийся из специалиста, остается или слабой посредственностью, или... при известной «самобытности» достигает иногда и выдающегося положения, потеряв однако массу времени на дополнительное хирургическое самообразование и открыв попутно не один раз «Америку». *

* (С. П. Федоров. Желчные камни и хирургия желчных путей. (Предисловие). М., Медгиз, 1934. )

Какие основные навыки научной работы необходимы молодому медику в первую очередь?

Прежде всего следует научиться читать научную литературу , приобрести умение самостоятельно работать с источниками. Быть может, кое-кому такая постановка вопроса покажется странной: ведь все мы грамотны! Однако факты показывают, что этого мало. Недостаточно быть грамотным - нужно по-настоящему уметь читать серьезные труды.

Однажды мы провели анкетный опрос участников областной научной конференции с целью выяснить, что читают товарищи врачи. В числе других (были предложены и такие вопросы:

1) какие статьи в медицинской периодике последних месяцев вам особенно понравились?

2) какие книги и учебники по специальности вы больше всего любите и считаете настольными руководствами в работе?

Участниками конференции (в основном работниками периферийных лечебных учреждений) было заполнено 103 анкеты. Что же показало их изучение? На первый вопрос фактически никто не ответил: большинство товарищей делали прочерк, единицы - ограничились общими фразами «затрудняюсь ответить», «все, интересующие меня» и т. п. На второй вопрос тоже ничего не ответили более трех четвертей опрошенных, остальные указывали обычные учебники и руководства; и только в двух анкетах наметился какой-то отход от школьного стандарта. Что и говорить, очень грустная картина! Притом особенно грустная, если учесть, что громадное большинство заполнявших анкету в соответствующих графах отметили, что выписывают научно-медицинские журналы, регулярно их читают, покупают книжные новинки и т. д. Так почему же ничего из прочитанного не привлекло внимания, не запомнилось, не полюбилось по-настоящему? Только потому, что мы не приучаемся к серьезному чтению, читаем бегло, поверхностно, малокритично.

Известно, что И. П. Павлов обладал огромными знаниями и феноменальной памятью. Но до последних дней он не прекращал учиться, много и систематически читал. Как пишет в своих воспоминаниях Л. А. Андреев, один из ближайших сотрудников Павлова, у великого учёного «в строгом распорядке рабочего дня чтению журналов и книг было отведено свое время. Читал он медленно- перечитывал одну и ту же статью или книгу 2- 3 раза. При чтении он часто волновался, когда встречал голословное утверждение или непроверенные факты; спорил и горячо защищался, когда критика касалась его работ, и, наконец, радовался и торжествовал, если его факты подтверждались другими исследователями».

Только такое активное чтение является плодотворным, только к такому чтению нужно приучать себя смолоду.

В наши дни печатная продукция по любому вопросу достигла необъятных размеров. Всю ее освоить невозможно. Но и разобраться в этом море книг, журнальных статей и сообщений очень трудно. Еще труднее среди десятков и сотен обычных научных работ выявить особенно ценные, изобилующие глубокими мыслями и проверенными фактами. И потому, пока будет приобретено умение самостоятельно и надлежащим образом отбирать литературный материал для серьезною изучения, следует отдавать предпочтение книгам, высокая научная ценность которых уже получила признание. А таких книг немало среди произведений советских и зарубежных ученых. Не говоря уже о вышедших в последние годы многотомных руководствах по различным разделам медицины и отдельных выдающихся монографиях ныне здравствующих авторов, достаточно назвать хотя бы «Этюды желудочной хирургии» С. С. Юдина, «Желчные камни и хирургия желчных путей» С. П. Федорова, замечательные руководства по внутренним болезням Г. Ф. Ланга, А. Л. Мясникова, «Клиническая гематология» И. А. Кассирского и Г. А. Алексеева и т. д. Огромный познавательный и воспитательный интерес для всякого врача представляют произведения корифеев отечественной медицины: клинические лекции С. П. Боткина, Г. А. Захарьина, руководство по детским болезням замечательного педиатра Н. Ф. Филатова, «Маточные кровотечения» одного из основоположников отечественной гинекологии В. Ф. Снегирева, «К физическому исследованию желудочно-кишечного канала и сердца» В. П. Образцова и др.

Большую роль в самовоспитании врача имеет знакомство с литературой общемедицинского характера. Такие книги, как «Этюды оптимизма» И. И. Мечникова, «Дневник старого врача» Н. И. Пирогова, «Размышления хирурга» С. С. Юдина, «Драматическая медицина» известного австрийского историка медицины Гуго Глязе-ра, автобиографические записки И. М. Сеченова, «Пережитое и передуманное студентом, врачом и профессором» А. Сталя (псевдоним профессора А. С. Таубера), целый ряд книг из серии «Выдающиеся деятели отечественной медицины». Чтение книг такого рода помогает врачу понять всю значимость научных исканий и все величие и трудности честного научного подвита». *

* (Мы подчеркиваем слово «честный». К сожалению, история медицины знает случаи и нечестного отношения к научной работе: подтасовку цифровых показателей, занижение процента смертности, предвзятое толкование экспериментальных данных, плагиат и пр. В отношении последнего молодому ученому нужно быть особенно щепетильным, помня, что слово «плагиат» значит «литературная кража». Поэтому, приводя отдельные выдержки из чужих работ, излагая мысли других авторов, используя чужие рисунки, схемы и т. д., необходимо указывать, откуда они взяты. )

Значительно расширяет научный кругозор врача и более углубленное изучение истории медицины. В ряде случаев достаточная осведомленность в этой области может уберечь молодого исследователя от открытия давно открытых истин и помочь постигнуть глубокий смысл старых изречений, гласящих, что новое нередко является хорошо забытым старым и что «история медицины во многих случаях есть история заблуждений».

B связи с колоссальным ростом в наши дни научно-литературной продукции ученые все чаще вынуждены пользоваться различного рода библиографическими справочниками, обзорами, реферативными обозрениями, в которых кратко изложена суть отдельных работ по тому или другому вопросу. Конечно, все эти рефераты как справочный, «информационный» материал в повседневной научной работе приносят определенную пользу. Но в самовоспитании врача, расширении его кругозора они не могут играть большой роли. Мы были буквально обрадованы, когда случайно в одной из статей Б. Д. Петрова прочли о том, что эта мысль была отчетливо сформулирована еще в, конце прошлого столетия С. П. Боткиным. Наш знаменитый ученый-терапевт требовал, чтобы врачи и научные работники много читали. В редактируемых им периодических изданиях он не терпел рефератов. «В рефератах мы видим одно из условий, задерживающих развитие врача. Врач обрекает себя на чтение почти исключительно одних выводов из различных исследований и работ. Необходимо читать работы в оригинале». *

* (Б. Д. Петров. Научный подвиг. -« Медицинский работник» 1957, №5. )

Из всего вышесказанного следует сделать вывод, что начинающему путь в науку молодому медику нужно настойчиво рекомендовать читать хорошие книги в подлиннике. Лишь так можно постигнуть вою глубину их содержания, обогатиться не только фактическими данными, но и плодотворными, открывающими широкие перспективы мыслями и идеями. А пытаться это делать с чужих слов - значит уподобиться тем представителям молодежи, которые думают, что можно постичь всю глубину «Войны и мира» или «Анны Карениной», просмотрев одноименные фильмы.

Хорошие книги надо любить, беречь. Они нужны врачу не только в часы обычной работы, но и в минуты сомнений, тяжелой борьбы и волнений за больных. И если в эти моменты ему удается на страницах книг найти указания и советы, внушающие уверенность и надежду, то он будет считать эти книги своими лучшими наставниками, надежными друзьями.

Осваивая навыки работы над литературными источниками, необходимо приучить себя тщательно конспектировать прочитанное. Следует помнить, что ценность хорошей книги определяется не только непосредственным богатством ее содержания, но и тем, рождает ли она у читателя новые мысли, личные соображения. Поэтому весьма важно записывать также и свои мысли и соображения. Это поможет выработать критическое отношение к прочитанному, избавит от излишнего, в ряде случаев неоправданного, преклонения перед «авторитетами». В науке нужно всемерно стремиться составить обо всем свое собственное, глубоко продуманное мнение.

Замечательным примером углубленно-критического изучения литературных источников могут служить «Философские тетради» В. И. Ленина - черновые записи, сделанные им в процессе работы над известной книгой «Материализм и эмпириокритицизм».

Говоря о навыках работы со специальной литературой, нельзя не упомянуть и о знании иностранных языков. Даже многие научные работники не могут свободно читать специальную литературу на иностранном языке. Нужно шире пользоваться возможностями, которые дает институт, постараться за время учебы овладеть хотя бы одним из распространенных европейских языков. Незнание иностранных языков не к лицу передовому советскому врачу.

Чрезвычайно важное значение в ряду главнейших навыков, необходимых молодому ученому, имеет овладение современной методикой научных исследований. По этому поводу И. П. Павлов писал: «Наука движется толчками, взависимюсти от успехов, делаемых методикой, с каждым шагом методики мы как бы поднимаемся ступенью выше, с которой нам открывается более широкий горизонт, с невидимыми раньше предметами». *

* (И. П. Павлов. Лекции о работе главных пищеварительных желез. М., Гиз, 1924, с. 15. )

Bo время учебы в институте каждый студент-медик имеет возможность теоретически и практически познакомиться с новейшими методами физиологических, патоанатомических, лабораторных и прочих исследований не только на теоретических кафедрах и в клиниках, но и в научных студенческих кружках и обществах. Активное участие в них позволяет основательно овладеть сложной современной методикой научно-исследовательской работы- сделать первый шаг на пути в большую науку.

Занятия в научных кружках в ряде случаев связаны с непосредственным участием в экспериментальных работах, в том числе и на животных. Использовать этот чрезвычайно важный и ценный метод научного исследования надлежит очень серьезно и осмотрительно. Нельзя забывать, что экспериментальные животные - живые существа. Лишать их жизни, доставлять им жестокие страдания допустимо лишь по строго мотивированным соображениям научно-исследовательского или дидактического характера.

Не мешает напомнить, что в некоторых странах эксперименты на животных регламентированы в законодательном порядке. Так, например, в Англии еще в 1876 году выработано положение о производстве вивисекций, согласно которому они допускаются только под строгим контролем, при наличии соответствующего помещения и оборудования, при условии квалифицированного выполнения оперативных вмешательств, обязательного обезболивания животных, обеспечения надлежащего ухода за ними и т. д. Запрещены опыты на животных для доказательства уже установленных фактов и положений. В наше время вопрос о регламентации экспериментов на животных поднимает и медицинская печать некоторых социалистических стран, например, Польской Народной Республики (статья профессора Ю. Валевски в журнале «Польский врачебный еженедельник», 1959, № 40).

Весьма примечательны мысли по этому вопросу Н. И. Пирогова, который в своем «Дневнике старого врача» писал: «Приехав в Дерпт без всякой подготовки к экспериментальным научным занятиям, я бросился очертя голову экспериментировать и, конечно, был жестоким без нужды и без пользы; и.воспоминание мое теперь отравляет еще более то, что, причинив тяжкие муки многим живым существам, я часто не достигал ничего другого, кроме отрицательного результата, т. е. не нашел того, что искал...»

Легкомыслие, кустарничество при проведении экспериментов на животных, в частности на собаках, недопустимы. Все должно осуществляться по строго обоснованному плану, на достаточно высоком техническом уровне (квалифицированное выполнение вмешательств, обязательное обезболивание животных при проведении «острых» экспериментов, обеспечение надлежащего ухода за ними и пр.), т. е. так, как это принято во всех наших ведущих научно-исследовательских учреждениях.

Резким диссонансом ко всему вышесказанному является поистине потрясающий случай, приведенный профессором К. А. Смирновой в ее статье «С точки зрения психиатра» («Природа», 1975, № 1). «...Нам прислана фотография, на которой изображены две студентки 3 курса одного из медицинских вузов. Студентки хохочут над умирающей собакой, вышедшей из наркоза с выпавшими внутренностями». В статье не указано, как реагировали на такое поведение студенток администрация и общественность соответствующего института. Но нам известно, что десятка три лет тому назад был исключен из одного мединститута студент, который из глупого озорства вставил папиросу в рот трупа, лежавшего в секционном зале. И поделом! Не должно быть места в рядах медицинских работников людям, цинично насмехающимся над страданиями любого живого существа или превращающих в комедию великую трагедию- смерть человека.

Чрезвычайно важное значение в исследовательской работе имеет документация. Только базируясь на подробных, тщательных записях в журналах наблюдений, протоколах опытов, историях болезни, актах патоанато-мических вскрытий, хорошо выполненных рентгенограммах и гистологических препаратах, можно строить достаточно достоверные выводы. К величайшей аккуратности нужно приучать себя со студенческой скамьи.

Прекрасные примеры такой пунктуальности дают нам замечательные ученые С. П. Федоров и С. И. Спасокукоцкий. Один из выдающихся учеников первого из них И. М. Тальман писал, что начиная с 1910 года С. П.Федоров брал домой на несколько дней все истории болезни закончивших лечение по поводу заболеваний почек и желчных путей.

Записи из этих историй болезней, краткие, но содержащие основные данные, он заносил в толстую клеенчатую тетрадь. Это "были не только клинические данные, но и описание операций, результатов гистологических или секционных исследований, а также отдаленных результатов, определяемых по повторным поступлениям или из писем больных. Подобных тетрадей * С. П. Федоров оставил 16, причем с 1920 года записи становились все более полными. Что касается С. И. Спасокукоцкого, то интересные данные о его добросовестности и аккуратности в документации приводил академик А. Н. Бакулев. Характеризуя систему операционных записей в клинике своего учителя и отмечая, что описание операции в протокольных тетрадях обязан был делать оперировавший хирург, А. Н. Бакулев писал: «За выполнением этого правила С. И. Спасокукоцкий следил лично и неуклонно, несоблюдение его (опоздание с записью, ее небрежность или неточность) вело к лишению права оперировать. Сам Сергей Иванович был образцом аккуратности и усердия - его записи делались всегда своевременно, по свежей памяти, отличались полнотой, исчерпывающе характеризовали особенности случая и все перипетии операции. Стиль записи С. И. Спасокукоцкого очень своеобразен. Он отличается большой образностью, сочностью языка и далек от принятого научно-литературного стандарта». **

* (См.: А. Я Пытель, С. Д. Голигорскйй. С. П. Федоров как уролог. - «Хирургия», 1969, № 8. )

** (А. Н. Бакулев. Клинические очерки оперативной хирургии, М„ Медгиз, 1952, с. 7-8. )

Результаты работы молодых врачей или участников студенческих научных кружков обычно оформляются в виде докладов, обзорных рефератов, отдельных статей. Чтение и обсуждение их в своих коллективах или перед более широкой аудиторией, а также публикация в печати, оказываются весьма полезными. Они приучают к публичным выступлениям, вырабатывают навыки свободно и убедительно излагать свои мысли. И нужно признать, что в этом отношении наша молодежь достигла определенных успехов. Это показывают уже ставшие традиционными научные конференции молодых ученых, всесоюзные и республиканские смотры работ студенческих научных обществ.

Нельзя преуменьшать значение такой работы для самовоспитания врачей. Она будет тем увлекательней и эффективней, чем более проявлено в ней активности, научной пытливости и самостоятельности.

• Включаясь в исследовательскую работу, никогда не следует забывать, что даже самый скромный научный доклад, реферат или статья могут иметь какую-либо объективную ценность и представлять интерес только в том случае,
• если тема работы не навязана автору, а живо его интересует, соответствует его внутренним интересам, которые должны быть чисты и бескорыстны, т. е. связаны исключительно с желанием что-то изучить, выяснить, объяснить: «Радость работы в самой работе!»;
• когда разработка темы основана на собственных, пусть немногочисленных, но хорошо документированных наблюдениях, опытах, исследованиях. Об этом убедительно писал Рене Лериш: «Работа на чужом материале ничего не стоит. Она позволяет приводить статистику, и то еще ценность ее относительная. Такая работа мало вдохновляет»;
• когда все это изложено четко, ясно, вразумительно, так, «чтобы словам было тесно, а мыслям - просторно» (Некрасов).

Такого рода научная работа полезна и необходима каждому медику. Она способствует повышению его квалификации, самоутверждению как специалиста.

Гораздо более жесткие требования предъявляет жизнь к тем из нас, кто решается посвятить свою жизнь серьезной научно-исследовательской (а также преподавательской) работе. Здесь прежде всего требуется призвание, непреодолимое влечение и любовь к науке, к своей специальности. Затем искреннее желание и умение самоотверженно, напряженно трудиться, не пренебрегая самой трудной, «черной» работой. «Преуспевает в науке тот, кто трудится ежедневно и в одном направлении» (В. Н. Шевкуненко); и, наконец, внутренняя собранность, организованность, умение с максимальной пользой использовать свое время и возможности. «...Научный работник должен обдумывать свою работу, читать, учиться и отдыхать» (из афоризмов академика П. Л. Капицы).

Знаменитый английский писатель Чарльз Диккенс в одном из своих частных писем указывал: «...Я сохраняю способность к творчеству лишь при строжайшем соблюдении главного условия: подчинять этому творчеству всю свою жизнь, отдаваться ему всецело, выполнять малейшие его требования ко мне, отметая в течение целых месяцев все, что мешает работе» * . И нужно с огромным удовлетворением отметить, что история медицины хранит очень много имен выдающихся врачей-ученых, вся жизнь которых была полностью отдана науке, самозабвенному, нередко буквально подвижническому труду на благо страждущим людям. Многие из числа таких ученых даже не представляли себе, как можно жить вне мира науки, лишиться возможности что-то творить, выяснять, утверждать. Ведь именно по этой причине трагически прервалась жизнь прославленного немецкого гигиениста Макса Петтенкофера (1818-1901). Он покончил с собой в возрасте 83 лет, потеряв в старости возможность продолжать свои многолетние научные исследования. Примечательно, что даже такой жизнелюб, как А. М. Горький, нашел оправдание этому поступку: «...человек имеет право уйти из жизни ранее положенного природой срока... если он утратил работоспособность, а в работе для него заключен весь смысл жизни и все наслаждение ее». **

* (Из письма Ч. Диккенса М. Винтер 3/IV 1855 т. Собр. соч.. т. 30, М., «Художественная литература», 1963, с. 28. )

** (М. Горький. Публицистические статьи. Л., Огиз, 1933, с. 113. )

Чудесные примеры такого самозабвенного «горения в науке» являют многие и многие представители мировой и нашей отечественной медицины. Ранее мы уже упоминали о профессоре В. А. Оппеле, который в ожидании тяжелой операции - резекции верхней челюсти с энуклеацией глаза приучал себя оперировать и вести научную и лечебную работу при наличии только одного глаза. Точно так же известный своими трудами по восстановительной хирургии профессор Н. А. Богораз (1874-1952), лишившись в 1920 году в результате уличной травмы обеих нижних конечностей, на протезах продолжал много лет вести активнейшую научную и педагогическую работу.

Неутомимый труженик профессор Н. М. Волкович (1858-1928), преодолевая жестокие боли (метастаз в позвоночник рака простаты), буквально накануне смерти принимал участие в выработке повестки дня очередного заседания хирургического общества.

Весьма поучительна в этой связи жизнь известного швейцарского хирурга Т. Кохера. Как писал о нем его ученик профессор Гарре, «в своей жизни Кохер не хотел знать ничего, кроме медицины и своей хирургии. Никакие посторонние интересы, спорт, развлечения не интересовали его. Его жизнь была непрерывным трудом. Всякая оперативная или теоретическая проблема должна была им основательно, логически, практически, экспериментально проработана и поставлена на твердую основу, связана с новейшими достижениями естествознания, а также внутренней медицины, патологической анатомии, бактериологии и другими смежными ответвлениями нашей специальности». * Кохер беззаветно трудился до конца жизни: за три дня до смерти он сделал свою последнюю операцию - трудную лапаротомию.

* (Garrе. Deutsche Medizinische Wochenschrift, 1917, N 35, с. 1111-1112. )

Известно, с каким ужасом относился наш прославленный терапевт Сергей Петрович Боткин к самой мысли о возможности прекращения научно-преподаватель-ской работы. Он упорно отвергал советы врачей обратить внимание на состояние своего сердца; при появлении приступов грудной жабы доказывал, что это очередной припадок печеночной колики. Когда, за два года до смерти, его друг доктор Белоголовый посоветовал ему прекратить на год занятия, Боткин «...даже побледнел, замахал решительно руками и, задыхаясь от волнения, вскрикнул: «Ну как ты можешь подать мне такой совет? Да разве ты не понимаешь, что клиника -все для меня и без нее я жить не могу? Я тогда совсем пропащий человек!». *

* (Н. Нилов, Е. Белов. Боткин, М., «Молодая гвардия», 1966. )

Те же самые тревоги переживал и замечательный уральский ученый, руководитель клиники глазных болезней Пермского мединститута профессор Павел Иванович Чистяков (1867-1959). Как пишут его биографы, заметив первые признаки ослабления рабочего тонуса, «...он не боялся выйти на пенсию. Боялся замкнуться в узком кругу интересов собственной личности, без родного дела, которому отдана вся жизнь. Если и уйти на пенсию, дать дорогу молодым, то обязательно остаться консультантом, пусть внештатным, бесплатным». Желание его исполнилось: до конца своих дней он жил интересами любимой науки, читал лекции, оперировал. И уже в предсмертном бреду губы его невнятно шептали: «Испробуйте все - фотоэлементы, радио, электротехнику. Мы в большом долгу перед слепыми... Человек должен видеть. В наше время не должно быть слепых...». *

* (В. С. Бабушкин. Профессор П. И. Чистяков (Серия «Замечательные люди Прикамья»). Пермь, Кн. изд-во, 1967. )

Заканчивая этот краткий перечень отдельных деятелей медицины, отдавших все свои силы служению науке, считаем необходимым остановиться более подробно еще на жизненном, поистине подвижническом пути замечательного советского ученого, профессора Военно-медицинской академии им. С. М. Кирова Виктора Николаевича Шевкуненко (1872-1952). Жизнь и деятельность его ярко освещена в очень интересной и поучительной книге профессора Е. М. Маргарина (к сожалению, изданной непозволительно малым тиражом-1300 экземпляров). Книгу эту прямо обязан прочесть и глубоко осмыслить не только всякий врач, чувствующий влечение к научной работе, но и преподаватель, воспитывающий нашу врачебную смену. *

* (Ом.: Е. А. Маргорин, В. Н. Шевкуненко. Л., «Медицина», 1963. )

В. Н. Шевкуненко занимает почетное место в истории советской медицины в первую очередь как создатель оригинального материалистического учения об индивидуальной и возрастной изменчивости органов и систем человека. На углубленную разработку этой проблемы в продолжение почти 40 лет были направлены усилия коллектива кафедры оперативной хирургии и топографической анатомии ВМА. *

* (С 1929 года В. Н. Шевкуненко более десяти лет руководил подобной кафедрой и в Центральном институте усовершенствования врачей им. В. И. Ленина, где также проводились исследования по этой тематике. )

Новизна и актуальность тематики, высокий авторитет руководителя, целеустремленная, активная атмосфера, царившая на кафедре, привлекали к работе на ней не только штатных работников, но и многочисленных «добровольцев». Число штатных и внештатных сотрудников, работавших под руководством В. Н. Шевкуненко, значительно превысило 250. И результаты их самоотверженного труда поистине блестящи: свыше 400 научных работ, более 70 защищенных диссертаций, в том числе 30 с лишним докторских, многочисленные, привлекающие общее внимание доклады на съездах хирургов и анатомов, а также заседаниях научных обществ, целый ряд прекрасных руководств по оперативной хирургии и прикладной анатомии, в том числе классический трехтомный «Курс оперативной хирургии с анатомо-топографическими данными». Целая плеяда выдающихся хирургов-ученых, воспитанных в школе В. Н. Шевкуненко,- вот поистине нерукотворный памятник руководителю этой школы.

О душевных качествах замечательного ученого позволим себе рассказать словами профессора Е. М. Маргорина:

«Он принадлежал к исследователям, отдающим себя науке целиком. Мысли [Преследовали его повсюду. Записи на обрывке газеты, на клочке подвернувшейся бумаги свидетельствовали, что мысль застала его на совещании, на улице, в поезде... Идея настолько поглощала его, что он временами как бы замыкался в себе... Желание побыть наедине с собой было естественным стремлением его ищущей натуры, склонной к философским обобщениям. С годами это проявлялось все более. Он стал сторониться шумного общества, почти не ходил в театр, избегал совещаний... Пожилой профессор оставил обжитую городскую квартиру и в 1926 г. переехал в поселок Лахта под Ленинградом, где снял две небольшие комнаты. Вблизи спокойных просторов Финского залива (а море он любил с детства) ничто не рассеивало, не отвлекало внимания.

Враг всяких излишеств, он ограничил себя более чем скромным, почти спартанским образом жизни. Простая кровать, стол, стулья да полка с книгами - вот все убранство его комнаты.

Жил он полузатворнически, из года в года совершая один и тот же маршрут: Лахта - кафедра, кафедра - Лахта... От привычного порядка отступал лишь в дни своих докладов и совершенно обязательных совещаний.

Думаешь о Викторе Николаевиче и задаешься вопросом: почему удалось ему создать такую плодотворную школу, что притягивало к нему молодые умы? Ответ прост: оригинальность научной мысли и доброе отношение к людям... За внешней сдержанностью, бесстрастием скрывалась отзывчивая душа. «Мы живем не столько для себя, сколько для других»,- говорил он.

Особенно отзывчив был к людям в беде. Но чуткость его не походила на жалость. Он не успокаивал, а укреплял силу человеческого духа, не утешал, а убеждал, что горе надо перебороть...

Не многим известно, что Виктор Николаевич до конца своих дней не оставлял врачебной практики и лично вел прием больных. После него остались тетради с десятками тысяч фамилий пациентов, последнего из которых он принял 17 мая 1952 года... Каждому он стремился помочь, хлопотал об устройстве в клинику, доставал редкие лекарству. Жители поселка Лахта хорошо знали дом старого врача и не раз видели его идущего ночью к тяжелобольному; знали они также, что профессор делал это всегда безвозмездно...

Виктор Николаевич отличался завидным здоровьем, выглядел намного моложе своих лет, почти не болел. Тем неожиданнее и тяжелее был для него удар - заболевание глаукомой. В один из дней сентября 1940 года у него внезапно развился приступ болезни, и с тех пор год за годом он стал терять зрение.

В конце 1949 г. наступила полная слепота. Она явилась тяжким испытанием для Виктора Николаевича, но и тогда он не сетовал на судьбу и несчастье переносил с поразительной выдержкой. Чем труднее ему становилось, тем сильнее сопротивлялась его воля. Когда он не смог самостоятельно ориентироваться на кафедре, то попросил протянуть шнуры на лестнице и в своем кабинете, чтобы ходить без посторонней помощи. Тихой печалью веяло от его согбенной фигуры, невыразимо тяжело было смотреть на его невидящие глаза...

Виктор Николаевич боролся за жизнь и всячески стремился поддерживать свой уклад рабочего дня. Он по-прежнему продолжал ежедневно приезжать на кафедру, интересовался научными исследованиями, диктовал ответы на письма, вел прием больных... Но как ни сопротивлялась могучая воля Виктора Николаевича, годы и болезнь брали свое...». *

* (Е. А. Маргорин. Указ. соч., с. 87-94. )

Мы привели здесь только некоторые данные о жизни и научной деятельности отдельных выдающихся ученых-медиков. Чем объясняется успех их научных поисков? Чему может научить их нередко с величайшим трудом накопленный опыт?

Ответы на эти вопросы, конечно,могут быть разные - в зависимости от возраста, духовного склада, широты кругозора, особенностей воспитания опрашивающих. Но одному учит пример такого рода людей молодых медиков, желающих целиком посвятить свою жизнь научной деятельности: как бы Вы хорошо ни учились в мединституте, как бы усердию ни работали в лабораториях и клиниках, какими бы удачными ни были первые научные доклады или статьи-будьте скромны, расценивайте эти успехи правильно, как первый научный опыт. Не мните себя учеными преждевременно: это может сбить с правильного пути. Не воображайте себя ими и позже, когда вам посчастливится выйти на более широкую научную дорогу. Не забывайте, что, даже имея научную степень, можно оказаться пустоцветом и, даже нося высокое научное звание, не быть настоящим ученым.

Большая наука- это настойчивый труд, бескорыстные поиски истины, неустанное горение. И, как говорил Маркс, «только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам». Слабым духом, карьеристам, лентяям лучше по этим тропам не пускаться!

Л.Т. ПАК
В НАУКЕ НЕТ ШИРОКОЙ, СТОЛБОВОЙ... (БЕСЕДЫ С В.Ф. ЛИ)
Место издания: Москва - Новороссийск
Издательство: «Научная книга»
Год издания: 2009
Тираж: 500 экз.

Аннотация:

Книга посвящена научно-преподавательской деятельности профессора Дипакадемии МИД РФ, Заслуженного деятеля науки Российской Федерации Вл. Ф. Ли. Раскрываются основные вехи его жизненного пути из сибирской глубинки в С-Петербургский университет. Институт востоковедения РАН и Дипкадемию МИД России. Воспроизводятся наиболее значимые научные рецензии на научные работы Вл. Ф. Ли по корееведению и востоковедению.

Часть первая
Далеко-далеко от провинции Хамген...
(детство и юношество за Байкалом, студенческие годы)

Часть вторая
По следам академической критики
(рецензии и отзывы: Л.М. Кузнецов, В.С. Бойко, А.Д. Воскресенский, В.П. Ткаченко, А.Н. Федоровский, Элизабет Вишник, В.И. Денисов, Т.А. Закаурцева, В.М. Кривохижа, Ю.А. Красин, В.П. Федотов, К.Н. Кулматов, Г.С. Яскина, Е.П. Бажанов, А.С. Дзасохов, М.Н. Пак, Чже Сун Хун, Л.В. Шулунова)

Часть третья
Слово о наставниках и спутниках жизни...
(Б.Г. Гафуров, академик АН СССР; Г.Ф. Ким, член-корр. АН СССР; Т.А. Колесниченко, Союз журналистов России; Хо Дин (Хо Ун Пе), академик РАЕН)

Вместо эпилога

Ли Вл. Ф. Эдельвейс

Фотодокументальное приложение

От автора-составителя

Идея написания серии очерков о моих замечательных земляках, обитающих под небом России, появилась у меня однажды, когда я листала страницы уникального издания «Российские корейцы» и «Энциклопедия корейцев России». Отмена крайне несправедливых, сталинских декретов, касающихся судьбы и гражданских прав корейской диаспоры, нашей страны, уничтожила тяжкие барьеры на пути духовного роста корейского населения России. Известные прежде как знаменитые хлеборобы, корейцы органически вписываются в наше многонациональное общество и совершают бурный прорыв во всех сферах современного научного знания, в том числе и гуманитарного. И сегодня на смену выдающейся российско-корейской интеллигенции первой половины XX века, трагически исчезнувшей в лагерях ГУЛАГа, пришло новое, достойное поколение, в числе которых видные физики-теоретики и знаменитые архитекторы, офицеры и генералы наших вооруженных сил, крупные представители бизнеса и ученые-международники. Окунувшись в изучение биографических источников об этой плеяде моих земляков, я поняла, каким тернистым был их путь к профессорскому диплому или штурвалу боевого самолета. К большому сожалению, об этом почти ничего не знают мои многочисленные сородичи, особенно нового, молодого поколения, все более вовлекаемые в необратимые процессы не только межэтнической коммуникации, но и ассимиляции.

Предлагаемая книга подготовлена в форме моих бесед с профессором Дипломатической академии МИД России Владимиром Федоровичем Ли. Полагаю, что читатель найдет в ней немало интересного и поучительного.