Увековечение памяти очередного фашиста. Арсений Несмелов. О себе давно я говорю. Летящий под ударом кия

Песню Валерия Леонтьева «Каждый хочет любить, и солдат, и моряк…» знает, думаю, каждый. А того, что изначально это было стихотворение под названием «Интервенты», - нет (и я не знала). В общем, знакомьтесь: поэт Арсений Иванович Митропольский (литературный псевдоним - Арсений Несмелов).
А вот текст стихотворения «Интервенты» без изменений:

Серб, боснийский солдат, и английский матрос
Поджидали у моста быстроглазую швейку.
Каждый думал: моя! Каждый нежность ей нёс
И за девичий взор, и за нежную шейку...

И врагами присели они на скамейку,
Серб, боснийский солдат, и английский матрос.

Серб любил свой Дунай. Англичанин давно
Ничего не любил, кроме трубки и виски...
А девчонка не шла. Становилось темно.
Опустили к воде тучи саван свой низкий.

И солдат посмотрел на матроса, как близкий,
Словно другом тот был или знались давно.

Закурили, сказав на своём языке
Каждый что-то о том, что Россия - болото.
Загоралась на лицах у них позолота
От затяжек... А там, далеко, на реке,

Русский парень запел заунывное что-то...
Каждый хмуро ворчал на своём языке.

А потом в кабачке, где гудел контрабас,
Недовольно ворча на визгливые скрипки,
Пили огненный спирт и запененный квас
И друг другу сквозь дым посылали улыбки.

Через залитый стол, неопрятный и зыбкий,
У окна, в кабачке, где гудел контрабас.

Каждый хочет любить, и солдат, и моряк,
Каждый хочет иметь и невесту и друга,
Только дни тяжелы, только дни наши - вьюга,
Только вьюга они, заклубившая мрак.

Так кричали они, понимая друг друга,
Чёрный сербский солдат и английский моряк.

Стихотворение было переделано в песню после «Югославского конфликта», «серб, боснийский солдат» были заменены на «югославский солдат», выброшены выделенные фрагменты про отношение интервентов к России и т.п. И получилась позитивная песенка. Но сейчас нас в первую очередь интересует не столько литературное наследие Несмелова, хотя оно безусловно отражает мировоззрение Несмелова, сколько его бело-фашистская деятельность.

Далее для справки: Арсений Иванович Несмелов (Митропольский) родился в 1889 году в Москве, окончил кадетский корпус. Был кадровым офицером сначала царской армии, потом — колчаковской. В начале ноября 1917 года принимал участие в московском восстании юнкеров. Через несколько недель уехал из Москвы на Урал (в г. Курган), позднее - в Омск, где присоединился к войскам А. В. Колчака. Был адъютантом коменданта Омска подполковника Катаева, тогда же получил чин поручика. Отступая вместе с Белой армией, в начале весны 1920 года оказался во Владивостоке, где занялся журналистикой и литературной деятельностью под псевдонимом Несмелов (первое стихотворение, опубликованное за подписью Арсения Несмелова, как раз «Интервенты»).

В 1924 году (после падения ДВР) переправился через Амурский залив и пешком ушёл в Китай. В Харбине вышли сборники: «Кровавый отблеск», «Без России», «Полустанок», «Белая флотилия», в Шанхае в 1936 году - книга военной прозы Несмелова. В Харбине Несмелов сближается с лидером Всероссийской фашистской партии Константином Родзаевским и начинает печататься в журнале «Нация». До 1929 года его публиковали в СССР (газета «Советская Сибирь», журнал «Сибирские огни»). В августе 1945 года он был арестован в Харбине СМЕРШем и отправлен в СССР. В декабре того же года умер от инсульта (или от простуды - по разным источникам) в тюрьме пограничной станции Гродеково.

Информация из статьи А. Буякова о Несмелове «Русский поэт и фашист»: из розыскного листа УНКГБ по Хабаровскому краю на А. Несмелова (август 1945 года):

«Митропольский Арсений Иванович. 1889 года рождения. Русский. В прошлом офицер белой армии. С 1924 года — эмигрант. Известный среди эмиграции поэт, пишет под псевдонимом "Арсений Несмелов". С 1941 года — курсант вечерних курсов политической подготовки, организованных при разведывательной школе в Харбине. По окончании курсов был зачислен официальным сотрудником 4 отдела ЯВМ и работал на курсах пропагандистов. Читал предмет литературно-художественная агитация. На курсах имел псевдоним "Дроздов". В мае 1944 был переведен в 6 отдел миссии, где и работал до занятия Харбина Красной Армией. Являлся членом фашистской партии и автором антисоветских произведений, которые издавал под литературным псевдонимом "Дроздов", "Дозоров". Сотрудничал во всех эмигрантских газетах и журналах, где помещались статьи, рассказы и стихи.

Личные приметы: среднего роста, фигура мешковатая с небольшим брюшком, волосы русые с проседью, волосы зачёсывает с пробором на правую сторону, глаза голубые, лицо морщинистое, пользуется очками. Проживает в Харбине… »

Как пишет А. Буяков (специалист по истории отечественных спецслужб), четыре последних года жизни Несмелов «являлся штатным сотрудником главной японской военной миссии в Маньчжурии (г. Харбин). Миссия была создана в 1931 году после оккупации японскими войсками Маньчжурии и действовала до конца августа 1945 года. Состояла из 6 номерных отделов и особого отдела. Фактически ЯВМ была одной из спецслужб Японии, которая выполняла функцию политического сыска в эмигрантской среде и контролировала все сферы её жизни. Она также выявляла агентуру советской разведки и проводила с помощью различных эмигрантских объединений активную диверсионно-разведывательную и пропагандистскую работу против СССР.

4-й отдел ЯВМ, в котором работал Арсений Несмелов, ведал подготовкой разведчиков, пропагандистов и агитаторов, руководил подготовкой и заброской разведчиков на территорию Советского Союза. Располагал своими базами в Имяньпо и Шитоуацзы, где с разведчиками проводились практические занятия. В ведении отдела находилась школа пропагандистов и агитаторов в городе Харбине, которая существовала до апреля 1945 года. Начальником отдела до июня 1945 года был майор Ямагата. На случай вторжения японских войск на территорию Советского Союза школа готовила кадры, которые должны были быть проводниками политики Японии среди советских людей, объединять их на борьбу против коммунистической власти.

В этой школе читал свои лекции в прояпонском духе Арсений Иванович. Читал мастерски, опираясь на хорошие знания русской и советской литературы. Содержательная сторона лекций Несмелова, его преподавательские способности получили высокую оценку японского командования, и он был переведён в ключевой — 6-й отдел ЯВМ, в который попадали только прошедшие тщательную проверку и пользующиеся полным доверием японцев люди. Этот отдел занимался надзором за идеологическими настроениями русских эмигрантов, а также осуществлял агитационно-пропагандистскую работу среди них, пытаясь отбить у них чувство русского патриотизма, любви к родине, заменяя любовью к Японии. Он же пресекал всякое инакомыслие в среде эмигрантов.

Руководил отделом японский военный чиновник Цуруга. Сотрудниками этого отдела были практически все русские журналисты, писатели и поэты, если учитывать то, что их было не так много. На их фоне своими взглядами и действиями выделялись несколько русских эмигрантов. Особое место среди них занимал С. Труфанов. Труфанов являлся цензором и, по мнению большинства русской диаспоры, душителем живого русского слова. По его настоянию из библиотек российской эмиграции был изъят роман Л. Толстого "Война и мир" как вызывающий чувства русского патриотизма. Другой журналист — Талызин — занимался прославлением всего японского. Этой же позиции придерживались и два брата, оба писатели, Заерко. Один из них руководил кружком художественной самодеятельности русской молодежи при БРЭМе. Такого же пошиба были и ряд других писателей и журналистов.

Несколько отличался от них Несмелов. По свидетельствам самих бывших эмигрантов, хорошо знавших его, это отличие было небольшим и заключалось только в том, что на фоне этих душителей от поэзии и прозы он стремился более терпимо относиться к литературному наследию великих русских классиков. А в целом проводил среди русских в эмиграции ту политику, которая была нужна японцам, рассматривающим русских как людей низшей расы, как бездумное стадо рабов.

В августе 1945 года одна из оперативно-розыскных групп территориальных органов госбезопасности и военной контрразведки "СМЕРШ" разыскала и арестовала Арсения Несмелова. После первого допроса он был отправлен в фильтровочно-пересыльный лагерь в посёлок Гродеково, где в сентябре умер от простуды».

Информация из статьи Е. Витковского «Формула бессмертия»: В ответ на запрос Ли Мэн из Чикаго от 24 февраля 1998 года Прокуратура Москвы ответила следующее:

«Ваш запрос о биографических данных Митропольского Арсения Ивановича (псевдоним Арсений Несмелов) прокуратурой г. Москвы рассмотрен. Сообщаю, что Митропольский Арсений Иванович, русский, родился в Москве в 1889 году, арестован 1 ноября 1945 г. по подозрению в контрреволюционной деятельности. Место ареста неизвестно. 6.12.45 умер в госпитале для военнопленных, в связи с чем уголовное дело 31 декабря 1945 г. Управлением контрразведки «СМЕРШ» Приморского военного округа было прекращено. Не реабилитирован. Дело направлено в Главную прокуратуру РФ для решения вопроса о реабилитации.
Начальник отдела реабилитации жертв политических репрессий
В.М. Зайцева »

Кроме того, в статье А. Буяков пишет, что в государственном архиве Хабаровского края есть личное дело Арсения Митропольского с персональной карточкой БРЭМовца Несмелова, в нём «около шести листов, хотя оставшаяся на последних листах сквозная нумерация позволяет утверждать, что дело состояло максимум из 115-117 листов ». По версии Буякова, «в 50-е годы или в конце 80-х годов при передаче архива БРЭМа из центрального оперативного архива бывшего КГБ СССР в Хабаровский архив или позже, в самом архиве, кто-то посчитал, что многим нет необходимости знать о негативных или иных фактах биографии поэта ». И что было в тех остальных уничтоженных документах - остаётся только догадываться.

Итак, мы видим такую картину: Арсений Несмелов - белый офицер, участник Ледового похода, коллаборационист, русский фашист, БРЭМовец, к тому же - НЕ реабилитированный.

В нашей стране появилась тенденция неофициально реабилитировать преступников и предателей посредством мемориальных досок и памятников: Маннергейм в Санкт-Петербурге, Колчаки в нескольких городах, Краснов в Ростове-на-Дону и т.п. Это происходит в России. А теперь начинает ползти ещё и в Китай.

В Харбине проявил инициативу по установке мемориальной доски Арсению Несмелову «Русский клуб» при поддержке следующих организаций и деятелей: Приморское отделение Русского географического общества (иначе называемое Общество изучения Амурского края), издательство «Рубеж» (выпустившее в 2006 году собрание сочинений Несмелова), Амурский госуниверситет, Приморское отделение Союза журналистов РФ, выдающийся китайский русист профессор Ли Яньлин, известный российский писатель Леонид Юзефович.

Недоумение вызывает намерение установить памятную табличку в китайском Харбине, да ещё и на центральной туристической улице Чжунъяндацзе - харбинском «Арбате», где её будут ежедневно созерцать десятки тысяч человек. Желание наших «бълых» десоветизаторов понятно, непонятно участие в этой инициативе генерального консула России в Шэньяне Сергея Пальтова. Ведь сложно его заподозрить в незнании исторических счетов китайцев к японцам за период оккупации и геноцида. Не менее сложно его заподозрить и в незнании текущего уровня антияпонских настроений в Китае в целом и, в особенности, на Северо-Востоке, который пострадал в первую очередь. Как будет выглядеть администрация Харбина, которая даст согласование на установку мемориальной таблички сотруднику японской разведки? Надо ведь понимать, что запрос на согласование подан «уважаемыми людьми» с надлежащим обоснованием и китайцы вряд ли будут вникать в тонкости. Какие это может иметь политические последствия в двусторонних отношениях РФ и КНР? Ведь осадочек точно останется. В очередной раз целятся в коммунизм, а попадают в Россию.

В общем, эскиз мемориальной доски Несмелову с надписью на трёх языках уже готов и ждёт только разрешения китайских властей на установку.

Вот что пишет о нём журналист и писатель Василий Авченко: «От Несмелова не осталось ни могилы, ни архива. Сейчас для нас важно не то, на какие баррикады его определяла история, а то, что это - прекрасный поэт и автор замечательной «окопной» (или «прапорщицкой») прозы Первой мировой ». Ну прекрааааасный поэт…

"У него глаза, как буравцы,
Спрятавшись под череп низколобый,
В их бесцвет, в белесовость овцы
Вкрапла искрь тупой хорячьей злобы.

Поднимаю медленно наган,
Стиснув глаз, обогащаю опыт:
Как умрет восставший хулиган,
Вздыбивший причесанность Европы?"
("Враги")

Арсений Иванович Несмелов

Несмелов Арсений Иванович (наст. фамилия Митропольский, псевд. Николай Дозоров, Н. Арсеньев и др.) (8.06.1889 - сентябрь 1945), поэт, писатель, публицист. Родился в Москве в семье статского советника. Учился во 2-м Московском Императорском Николая I кадетском корпусе, а затем в Нижегородском графа Аракчеева кадетском корпусе. Окончив 6 классов, продолжил обучение в Психоневрологическом институте, но не закончил его. В 1910-1911 Несмелов проходил военную службу.

Начал печататься в 1911 в журнале «Нива». В 1915 издал в Москве книгу «Военные странички».

Во время первой мировой войны служил в 11-м гренадерском Фанагорийском полку, был ранен. Сцены былых сражений получили широкое отражение во многих произведениях Несмелова.

После октябрьского переворота Несмелов принял активное участие в вооруженном сопротивлении большевикам, о чем позднее писал в своей поэме «Восстание»:

Россия звала к отваге,
Звала в орудийный гром,
И вот мы скрестили шпаги
С кровавым ее врагом.

Нас мало, но принят вызов.
Нас мало, но мы в бою!
Россия, отважный призван
Отдать тебе жизнь свою!

После разгрома белых Несмелов перебрался во Владивосток, где редактирует русское издание японской газеты «Владиво-Ниппо» и в 1921-1924 выпустил 3 поэтические книги («Стихи», «Тихвин», «Уступы»).

После крушения России и поражения белых, как отмечал литературовед Т. Савченко, Несмелов остро ощущал общую вину за происшедшее (стих. «Цареубийцы», «Пели добровольцы. Пыльные теплушки…» - сб. «Белая флотилия»). Начиная с поэмы «Восстание» («Отважной горстке юнкеров / Ты не помог, огромный город…»), тема вины проходит через все творчество поэта: «Докатились. Верней - докапали / Единицами: рота, взвод… / И разбилась фаланга Каппеля / О бетон крепостных ворот. // Нет, не так! В тыловые топи / Увязили такую сталь! / Проиграли, продали, пропили, / У винтовок молчат уста» (стих. «Леонид Ещин» - сб. «Без России»).

В 1924 Несмелов бежал в Харбин. Здесь он редактировал газеты «Дальневосточная трибуна» и «Рупор», журнал «Рубеж», сотрудничал со многими периодическими изданиями, в 1929-42 выпустил 6 книг стихов («Без России», «Белая флотилия», «Кровавый отблеск», «Полустанок», «Протопопица», «Через океан») и сборник прозы «Рассказы о войне».

Имя Несмелова стало широко известно и за пределами Д. Востока - его произведения печатались в русской эмигрантской периодике в Европе и в Америке. Он стал крупнейшим поэтом русской эмиграции.

В начале своего эмигрантского периода Несмелов вместе с др. беженцами из России впадает в чувство пессимизма. В ряде его стихов («Кровавый отблеск», «Без России», «Полустанок», «Белая флотилия») выражается обреченность. Ему кажется, что к прошлому нет возврата: «Россия отошла, как пароход / От берега, от пристани отходит…» (стих. «О России» - сб. «Без России»). Навсегда потеряно для России молодое поколение: «Мы - умрем, а молодняк поделят - / Франция, Америка, Китай…» (стих. «Пять рукопожатий». - Там же). Размышляя о судьбах эмиграции, поэт писал: «… из твоего окна / Не открыты канувшие дали: / Годы смыли их до волокна, / Их до сокровеннейшего дна / Трупами казненных закидали!» (стих. «Потомку» - сб. «Белая флотилия»).

К к. 20-х упаднические настроения у поэта проходят. Пламенный русский патриот и непримиримый антибольшевик, в 1931 в числе первых вступил во Всероссийскую фашистскую партию (ВФП) К.В. Родзаевского , которая была одним из течений в русском патриотическом движении 30-40-х, ставивших своей целью волевое возрождение национальных идеалов исторической России - Святой Руси под лозунгом «Бог. Нация. Труд», восстановление православной монархии. Государственным идеалом русских фашистов была самодержавная царская власть.

Русский фашизм имел мало общего с итальянским и германским фашизмом, носившим антихристианский характер, с выраженным сатанинским культом. Русские фашисты были православными монархистами, преклонялись перед личностью Николая II и видели будущее Родины в возрождении традиционного русского самодержавия.

Первоначально, чтобы не вызвать осложнений в отношениях с владельцами изданий, где он работал, Несмелов не афишировал собственной принадлежности к ВФП, выступая в партийной печати под псевдонимами «Николай Дозоров», «Н. А. Дозоров», «Н. Д.» и «Н. Н. Дацар-Дацаровский». Однако с н. 1937 Несмелов перестал скрывать свое членство в ВФП, и в национальной прессе стали появляться статьи за его обычными подписями: «А. Несмелов» и «А. Н-лов».

Обращаясь к эмиграции, Несмелов писал:

«Что такое ВФП?

ВФП - аккумулятор национальной энергии эмиграции. ВФП - партия русских рабочих, русских крестьян и русской молодежи - не что иное, как живая, органическая связь эмиграции с Родиной, с нацией. При наличии такой связи мы и в беженстве дышим воздухом Родины, болеем ее болью, радуемся ее радостью. Партия спасает тех, кто идет по ее путям, от заразы “эмигрантщины”.

Партия дает возможность верить и жить для борьбы.

И только мы, фашисты, работаем для дела воскресения Родины, для того последнего национал-революционного акта, когда напрягшись в революционном усилии, страна разорвет и сбросит те цепи, в которые заковали ее ея враги.

…Только мы, фашисты, перековываем свою любовь к Родине и боль за ее страдания - в дело борьбы за ее освобождение от потребителей. Наши действия направлены к тому, чтобы разбудить Родину-Великана, поднять ее, вложить в ее руки меч!

…Только у нас актуальная идеология, план и средства к его осуществлению. <…>

У нас есть точка опоры - правильная национальная установка - и мы поднимем Россию. Мы ее уже поднимаем. Русское национальное сознание просыпается. <…> Мы подняли, укрепили национальное самосознание русских людей, находящихся в рассеянии: мы это рассеяние - разброд! - переплавили в сплоченность. Мы из толпы, вооруженной лишь мечтаниями, угнетаемой сетованиями, создаем армию, вкладываем в руки ее солдат меч актуальной идеологии, дротик напряженной воли.

Мы так же готовы к победной борьбе, как Россия к чудесному национальному воскресению…»

О себе Несмелов говорил так: «Знаете, я ведь только солдат литературного взвода. Чувствую себя в строю. И очень рад этому!..»

Я стихов плаксивых не читаю
С горьким сетованием на судьбу -
Установку я предпочитаю
На сопротивленье и борьбу.

Встал в ряды. На боевом я месте.
Чувствую соратника плечом.
Для победы Божьей, не для мести,
Я опять вооружен мечом.

Я - солдат. В стихах, как и на поле,
Я хочу быть в дружеских рядах.
Я - мобилизован. Лучшей доли
Не искал и не ищу в мечтах.

Разве может страшно быть и плохо,
Разве можно плакать и скулить,
Если приказала нам эпоха
Родину любимую добыть.

Как же роптать на судьбу,
Если - о, дни золотые! -
Мы зачинаем борьбу
За и во имя России!

В чеканных стихах Несмелова четко и ярко сформулирована идеологическая платформа русского национального движения:

Цель обозначена. Огненный лозунг
Дан! Оживает страна!
Родина копит могучие грозы -
Пороху искра нужна!

Силы накоплены. Мы на плацдарме.
Шаг и - сиянье побед!
Пусть малочисленны - стоим мы армий,
Нации избранный цвет!

Воля отточена. Сомкнуты тесно.
Мы - молодой монолит!
Самоотверженно, радостно, честно
Каждое сердце стучит.

Родина требует. И - генеральный
Лозунг над строем родным.
Так: Революции Национальной
Силы свои отдадим!

Много внимания в творчестве Несмелова уделяется показу антирусской сущности большевистского режима, который он охарактеризовал в своей пьесе «Привидение в партклубе» в следующих выражениях: «Жид на жиде. Жид русского погоняет. Видано ли? Слыхано ли?»

В стихотворении «Итоги», посвященном «проклятым итогам восемнадцати годин» коммунистической власти, Несмелов с горечью отмечал:

Восемнадцать лет Россия
Под надзором, под пятой,
И не русские - иные
Люди властвуют страной.

У народа кто на шее,
Кто сдавил тебя, Москва?
Там грузины, здесь евреи,
Черемисы да мордва!

И живем в трущобе тусклой,
Весь согбен, душою - мал…
И теперь за слово: русский -
Попадешь ты в подвал.

В др. стихотворении «К победе!» Несмелов показывает неизбежность борьбы «за русское освобождение от ига интернационалистов» - «ермолок и пейсов, ликующих, что им удалось 160-миллионный народ превратить в своих рабов»:

Жидовская харя над бедной Россией висит,
В крови ее губы, проклятые губы вампира…
Кровавым дождем над страною моей моросит,
Кровавым дождем заливается завтра полмира.

Но этого мало: отнять у России Христа,
Святилище Бога, кротчайшего Бога, разрушить!..
Жидовская лапа в святые вползает места,
Жидовская злоба спешит изнасиловать души!

Евреи-чекисты терзают отцов, матерей,
А дети идут в обработку безбожной «науке»…
Жидовская харя, палач, лапсердачный еврей -
К коронам царей протянул волосатые руки!

Седьмая держава, как мир называет печать,
Лишь вотчина хищников -
жирных еврейских банкиров…
А правда прорвется, как деньги велят замолчать,
Свободному слову могилу зловещую вырыв.

Да, золото - сила: в руках беспощадных Малют,
Кровавое золото все устраняет преграды,
Но в мире есть сила могучее лучших валют,
И сила та - подвиг, за веру и доблесть награда!

Объясняя резкий рост «повоенного антисемитизма» в различных государствах, Несмелов указывал:

«Причины его - в окончательном прозрении наций мира. В нежелании их служить лишь удобрением той почвы, на которой еврейство богатеет и размножается с чудовищной быстротой. Причины повоенного антисемитизма в желании наций, в их воле положить конец тем смутам, которые еврейство культивирует в среде приютивших его наций своей всегдашней готовностью к преступным “политическим действиям” <…> Антисемитизм есть результат вредоносной деятельности самих евреев и рано или поздно они за эту деятельность поплатятся, как поплатились и раньше».

Знаменательным событием в творчестве стала поэма «Георгий Семена», посвященная памяти члена ВФП белого партизана Г. В. Семена, схваченного чекистами и расстрелянного.

Поэт твердо верит в грядущее национальное возрождение России:

Красные лозунги тускло слиняли,
Вымыслы ветер раздул:
К национальным глубинам и далям
Русский народ повернул!

От догоревших проклятых пожарищ -
К стройке российской возврат:
Русский для русских не только товарищ,
Русский для русского - брат!

Правая печать именовала Несмелова «создателем настоящего нового стиля национальной поэзии - поэзии патриотической, волевой и борьбистской».

В ней «воспевается чеканный марш миллионов русских шагов, грохот барабанов, одна масса и одно сердце - бьющееся четко и ритмично пламенной любовью к России…»

Стихи Несмелова - «то же оружие, направленное против коммунизма, как и остро отточенный штык. Может быть даже сильнее, потому что бьет прямо в сердце - в сердце тех, кто еще не знает, что такое коммунизм, или знает, но боится присоединиться к бойцам против него».

Такая «поэзия не должна умереть. И когда воскреснет Россия, книга стихов Несмелова займет заслуженное место на книжной полке, посвященной поэзии борьбы и национального устремления».

Патриотические стихотворения Несмелова постоянно декларировались на официальных мероприятиях и праздничных концертах, проводимых организациями ВФП не только в Маньчжурии и Китае, но и в США, Швейцарии, Югославии и др. странах, эти стихи часто цитировались в партийных изданиях (в т. ч. и главой ВФП К.В. Родзаевским , являвшимся горячим поклонником творчества Несмелова), а поэма «Георгий Семена» и стихотворение «Советский часовой» были даже инсценированы на театральных подмостках.

Непосредственной работой Несмелова явилось редактирование специальных страниц газеты «Наш путь», предназначенных для молодежи - «Друг юношества» и «Русские студенты».

Для «Друга юношества» Несмелов сочинил стихотворный девиз:

Улетели вьюги -
Майская пора!..
Встретит друга в «ДРУГЕ»
Наша детвора.

Вырастет и будет
Смена и оплот:
- Родину добудет,
Родину вернет!

Одновременно Несмелов помогал начинающим поэтам из «нашей партийной среды» в совершенствовании их литературного мастерства, подходя к этому «соратнически: без захлебывающихся комплиментов, но и без высокомерия менторства. Строго, беспристрастно, дружески».

Как и др. активисты белоэмигрантских объединений, Несмелов попал в поле зрения советских спецслужб, составивших на него подробное досье.

После занятия Харбина советскими войсками Несмелова арестовали и депортировали в СССР. Его заключили в пересыльную тюрьму в пос. Гродеково вблизи Владивостока. Там в сентября 1945 Несмелов скончался от инсульта из-за отсутствия медицинской помощи по вине тюремной администрации.

Наумов С.

Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа - http://www.rusinst.ru

Несмелов (настоящая фамилия Митропольский) Арсений Иванович - поэт, прозаик, публицист.

Родился в семье статского советника, увлекавшегося к тому же литературой. Об обстановке в доме Митропольских дают некоторое представление автобиографические рассказы «Маршал Свистунов» и «Второй Московский» - о кадетском корпусе, где учился будущий писатель.

Первую мировую войну А.И.Митропольский прошел от прапорщика до поручика в рядах 11 -го гренадерского Фанагорийского полка. За боевые заслуги был награжден четырьмя орденами. После ранения оказался в октябрьские события 1917 в Москве, где принял участие в боях на стороне юнкеров. В 1918 уехал из Москвы в Омск. Там примкнул к Белому движению. Вместе с армией Колчака оказался в буферной Дальневосточной республике, где до 1922 не было советской власти. Здесь он познакомился с Н.Асеевым, С.Третьяковым, В.Арсеньевым.

В своей скупой биографии Несмелов писал, что во Владивостоке он «издал первую книгу стихов ("Стихи" - 1922, затем, в том же году, поэма "Тихвин" и в 1924 - книжка стихов "Уступы"). До этого, еще в Москве, издал маленькую книжечку рассказов военных ("Военные странички: стихи и рассказы" - 1914). Печататься начал в "Ниве", в 1912-1913 годах, кажется».

С падением Дальневосточной республики писатель попадает под неусыпный надзор ГПУ и бежит окружными путями в Маньчжурию, в Харбин. Некоторое время его печатает советский журнал «Сибирские огни», он сотрудничает в советской харбинской газете «Дальневосточная трибуна». Но в 1927 положение резко меняется.

Всю жизнь писателю приходилось заниматься литературной поденщиной. В самых различных изданиях Харбина появляются материалы, подписанные псевдонимами Гри, Н.Арсеньев, Анастигмат, Н.Дозоров, С.Трельский, Н.Рахманов и даже «Тетя Розга». Однако наиболее зрелые свои вещи писатель неизменно подписывает псевдонимом Несмелое, взятым в память о друге-офицере, убитом в бою под Тюменью.

Под этим именем выходят его стихи в пражской «Воле России», в парижских «Современных записках», его проза - в парижско-шанхайских «Русских записках». Один за другим выходят сборник стихов «Кровавый отблеск» (1928), «Без России» (1931), «Полустанок» (1938), «Белая флотилия» (1942), книга прозы «Рассказы о войне» (1936). Несмелов чувствовал приближение грозных испытаний для всего мира и для России.

Арестованный в 1945 в Харбине после прихода туда советских войск поэт умер в сентябре того же года на полу тюремной камеры в Гродекове. До последних дней Несмелов сохранял чувство собственного достоинства, бодрость духа, пытался ободрять сокамерников, развлекал их воспоминаниями и анекдотами.

Будучи сам человеком цельным и духовно сильным, Несмелов вносил эти черты в свою поэзию и прозу, в чем был продолжателем традиций высокочтимого им Н.Гумилева. От Гумилева идет и приверженность поэта к сюжетным стихам, балладам, интерес к звукописи, чеканным ритмам.

Ключевым образом всей поэзии Несмелова, видимо, можно назвать слово «воля». Не случайно именно такое название носит стихотворение, открывающее книгу стихов «Уступы». «Я пружины стальное терпенье. / Видишь, волею сжаты уста»,- говорит он в стихотворении «В скрипке». Метафорой воли становятся и «Гребные гонки» с чередующимися анафорами «раз», «два» и торжеством воли в финале.

«Мужество взносит» лирического героя Несмелова «в простор лучезарно-глубинный» («Уезжающий в Африку или...»). И даже видя свою гибель, герой Несмелова «на любую готов игру», т.к. знает, что «доверен руке отважной / Драгоценнейший тайный груз».

Герои стихов Несмелова - «люди каменного побережья» - «Партизаны», «Анархисты», «Разведчики», разбойники, мечтающие «о чем-то сказочном и небывалом» («Тайфун»). «Играя в смерть, ходил в атаку» китайский бандит («Хунгуз»).

Особое место среди любимых персонажей поэта занимают офицеры («Леонид Ещин», «Броневик» и др.).

Среди аксессуаров, окружающих героев поэзии Несмелова, «черные винчестера», браунинги, револьверы, веблеи, требующие от владельцев мастерства и ловкости.

Такой же, как и у героев, непокорной душой, наделенной роковыми глубинами, видит поэт и Россию («В сочельник»). У него нет обиды на родину («Переходя границу», «О России»).

Вместе с тем поэт не может не видеть, что романтика уходит из жизни, сменяется скучной повседневностью («Броневик»).

«В ломбарде» оказываются не только сословные ордена, о которых автор пренебрежительно скажет: «Твоих отличий никому не жаль, / Бездарное, последнее дворянство», но и орден воинской доблести - Георгиевский крест, и «браунинг, забытый меж игрушек».

Меняются и люди. «Все меньше нас, отважных и беспутных»,- с горечью замечает поэт в стихотворении «Восемнадцатому году». На антитезе построена «Встреча вторая»: «Василий Васильич Казанцев... / Усищев протуберанцы, / Кожанка и цейс на ремне» превратился в мирное время в «конторскую мымру», в «шевиотовый, синий, / Наполненный скукой мешок». И единственное, что греет лирического героя,- что когда-то «Сам Ленин был нашим врагом!». Однако и революция исчерпала свою силу. Вслед за Блоком, с горечью обнаружившим, что «музыка революции уходит», Несмелов пишет: «Родина! Я уважаю революцию, / Как всякое через, над и за, / Но в вашем сердце уже не бьются, / Уже не вздрагивают ее глаза». Пошлость и скука наступают в мире. Вот почему у лирического героя-романтика «сердце все в слезах / От злобы, одиночества и муки».

Идеи и образы стихотворных сборников перекликаются с прозой писателя. Несмелов восхищается полковником Афониным из одноименного рассказа, молившим Бога не о сохранении своей жизни, а о родине и солдатах. Драматично звучит финал рассказа, когда в революционном Иркутске спасенный когда-то Афониным немец узнал героя и слезно благодарил его за себя и за других солдат, «а русские солдаты, изуродованные революцией, стояли рядом и сплевывали на боевую шинель генерала подсолнечную шелуху».

Прекрасна, хотя и трагична, судьба другого русского человека, Андрея Петровича, сохранившего любовь к флотским офицерам и попытавшегося спасти от влияния революционеров-террористов девушку-учительницу («Страшная ночь Андрея Петровича»).

Находит развитие в прозе писателя и тема любви, очень скупо, но все же заявленная в его поэзии. Если в стихотворении «Интервенты» жажда любви объединила солдат разных национальностей: «Каждый хочет любить, и солдат, и моряк, / Каждый хочет иметь и невесту, и друга», то в рассказе «Le Sourire» («Улыбка») бесхитростные строки женских объявлений во французской газете вдохновили «четырех мужчин, измученных блужданиями по тайге, исчерпавших все запасы мужества», собрать силы и спастись. А в новелле «По следам любви» разворачивается сначала картина платонической, сугубо русской по накалу и чистоте страстей любви, а затем не менее сложная психологическая драма мужчины, любящего свою жену.

2 последние книги стихов Несмелова («Полустанок» и особенно «Белая флотилия») свидетельствуют об усилении в творчестве писателя религиозной проблематики.

Ощущение присутствия «над миром, над всем, что существует, живет, дышит,- еще чего-то страшного, не считающегося ни с волей, ни с желаниями живущих», постигшее героя рассказа «За рекой», приводит Степана Петровича к обращению за помощью к Богу.

Усиливается неприятие войны. Романтические образы наполняются противоположным содержанием: елочка, прилетевшая в окоп к герою, оказывается «в теплой человеческой крови» («Подарок»), торжествующие победу над вражеским крейсером подводники-герои становятся сами жертвами войны («Эпизод»). Тема гибели на войне соединяется с темой Бога.

В развращенном Риме (в «Белой флотилии» поэт активно использует античные образы) уже присутствует предчувствие новой жизни, воскресения.

Героика сменяется спокойным повседневным преданием себя течению жизни («Беатриче»). Не столько смелость и героизм, сколько доброту и заботу о людях ставит теперь Несмелова во главу угла («Касьян и Микола», «Сотник Юлий»).

Революция 1917 («В этот день»), гибель царской семьи («Цареубийцы»), грабежи атаманских банд («Божий гнев») воспринимаются писателем как завершение «некоего давнего кровавого пути», как наказание за «посев сытых ханжеств, вековое зло», как наказание за бездействие.

Вся поэзия А.Несмелова посвящена трагической судьбе русской эмиграции. С одной стороны, поэт осознает ее как носительницу подлинной русской культуры, утраченной на родине («Великим постом»), с другой - не может не видеть и мучительно не переживать, что старшая эмиграция вымирает, а молодняк теряет русские корни («Пять рукопожатий», «Ламоза», «Стихи о Харбине», «Стихи в письме», «Кончина», «Уезжающий в Африку или...»). Стих. «Ламоза» посвящено трагической судьбе русского юноши, выросшего в китайской семье, но подсознательно чувствующего свои национальные истоки.

В позднем творчестве Несмелова усиливаются эсхатологические образы мира: «надломилась ось» земного бытия, «труба Последнего Суда»; «казненной головою / Трепетал фонарь в кустах», «в глухом окаменении тоски / Живут стареющие россияне», «и осталось только пепелище...», «Холодно, безлюдно. Гаснет зорька, / И вокруг могильна тишина».

Тем более, утверждает Несмелов, значима роль поэта, который (емкий образ!) даже в гибнущей подводной лодке должен не потерять веры, увидеть, «что прекрасно сердце наше», разглядеть божественную сущность человека («В затонувшей субмарине»). «Не верить в добро нельзя / Для того, кто еще живет»,- настаивает поэт («Новогодняя ночь»).

Художественный мир Несмелова-поэта в чем-то близок к ме-тафористике любимого им Сергея Есенина, строится на антропоморфизме: «Казалось, солнце, сбросив шляпу, / Трясет кудрями, зной - лузга, / А море, как собака лапу, / Зализывало берега» («Морские чудеса»); «Пленной птицей, задрожав от боли, / Сердце задохнется, зазвенит» («Ламоза»). Очеловечиваются не только явления природы, но и все то, чего коснулся человек.

Однако весьма часто метафоры становятся более глобальными, что позволяет судить, что и опыт В.Маяковского не прошел даром для автора «Уступов» и «Кровавого отблеска». Достаточно привести такие образы, как «Маузер - вздор, огромный топор» («Стихи о револьверах»), или «кошелек тоски» («Ожидание»), или «годы-волны заливают нас с тобой» («Лодочник»). Глобально звучат определения «Белая флотилия / Отгремевших бурь»; «И о самое днище жизни / Колотила тобой судьба»; «На осколках планеты / В будущее мчим!» и др.

Несмелов подвластны все размеры: от классических и наиболее распространенных в его стих, четырехстопных (часто чередующихся с двухстопными) ямбов и хореев, пятистопных амфибрахиев и анапестов («Все чаще и чаще встречаю умерших... О, нет...», «На рассвете» и др.), передающих философские размышления поэта, до редко встречающихся в поэзии XX в. восьмистопных («Ветер обнял тебя. Ветер легкое платье похитил», «Эней и сивилла») и семистопных («День начался зайчиком, прыгнувшим в наше окно...»), имитирующих античный стих. Столь же виртуозно владеет поэт ритмом баллады («Стихи о револьверах», «Баллада о Даурском бароне»), трехстопным ямбом с пиррихием в третьей стопе воссоздает ритм «Русской сказки».

Лишь кажущейся простой представляется рифмовка поэта. Наряду с точными рифмами, Несмелов часто и охотно пользуется неточными и сложными: юнгу - берегу, ужас - стужа, худощавы - плащавы, нитроглицерин - рыцари, Казанцев - протуберанцы, над и за - глаза, докапали - Каппеля, не знаем - понуждаем, ветер - веке и т.д.

Менее активно пользуется поэт звукописью. Наиболее часто употребляет он, как и все поэты Харбина, звучные китайские слова в соединении с русскими, что придает стих, самые различные интонации: от романтических до элегических и даже трагических. Звукопись играет важную роль в любовной лирике Несмелова.

В.В.Агеносов

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 2. З - О. с. 631-634.

Далее читайте:

Русские в Китае . Краткие биографические данные чинов Шанхайского русского полка.

Китай в XX веке (хронологическая таблица)

Исторические лица Китая (биографический указатель).

Персоналии:

Каминский Бронислав Владиславович (1899-1944), командир русских формирований войск СС.

Кобылкин Иннокентий (Илларион) Васильевич (?-1935), член Российской фашистской партии (в Китае).

Косьмин Владимир Дмитриевич (?-?), председатель так называемой Русской фашисткой партии.

Воскобойник Константин Павлович (1899-1942), один из руководителей Локотского округа.

Родзаевский Константин Владимирович (1907-1946), русский общественный деятель.

Рычков Игорь Викторович (?-1944), общественный деятель.

Сочинения:

Без России. Харбин, 1931;

Без Москвы, без России: Стихи. Поэмы. Рассказы; (Подписанные - Н. Дозоров): Восстание // Второй прибой. Харбин, 1942;

Без Москвы, без России: Стихотворения. Поэмы. Рассказы / сост. и комм. Е.В.Витковского и А.В.Ревоненко. М., 1990.

Военные странички. М., 1915;

Стихи. Владивосток, 1921;

Уступы. Владивосток, 1924;

Кровавый отблеск. Харбин, 1928;

Рассказы о войне. Харбин, 1936;

Полустанок. Харбин, 1928;

Белая флотилия. Харбин, 1942;

Георгий Семена. Берн, 1936;

Наш подвиг // Прибой. Харбин, 1941;

Оборонцам // Прибой. Харбин, 1941;

Привидение в партклубе. Харбин, 1936;

Только такие! Стихи о борьбе за Родину. Шанхай, 1936.

Литература:

Иванов Ю. Прошедший все ступени: «Идеологический сюжет» поэзии Арсения Несмелова // Литературное обозрение. 1992. №5-6;

Витковский Е.В. Несмелов // Литературная энциклопедия Русского зарубежья. 1918-1940. Писатели Русского зарубежья. М., 1997;

Агеносов В.В. Литература Russkogo зарубежья. М., 1998.

ГОЛУБОЙ РАЗРЯД

Николаю Асееву

Ложась в постель - ладью покоя,

Ловлю плавучие стихи

И рву не видя и легко я

С корней, упавших до стихий.

И мнится мне: оруженосец -

Вчера надменный сюзерен,

Я сумасшедший миноносец

У остроострова сирен.

И разрушать борта какие

Обречена моя душа,

Летящий под ударом кия

Планетно озаренный шар.

И вот, свистя, несусь в овале,

Качая ось-веретено,

Но там, где сердце заковали,

Уж исцарапано звено.

И скрип цепей, протяжный скрежет,

Под допотопный вздох стихий

Я переплавлю, сонный нежил,

В легко скользящие стихи.

И, засыпая, всё баючей

Кружусь, захваченный в лассо,

В лучи истонченных созвучий -

Звенит колокольчик серебряный -

Над тонкой травинкой оса,

И в мозг, сновиденьем одебренный,

Космато ползут чудеса.

Нейроны, объятые спячкой,

Разжали свои кулачки,

И герцог целуется с прачкой,

И кровли целуют смычки.

И страж исхудалый и серый

(От пота раздумий измок)

С дверей подсознательной сферы

Снимает висячий замок.

Вот нагибаюсь. В пригoршни

Черпаю тонкую суть,

Что нагнетатели-поршни

В мир ураганно несут.

Вот - торжествующей спазмой

Сжался родящий живот:

Млечно-светящая плазма -

Вот она, вот она, вот.

Первая нить шелкопряда,

Первая буква письма,

И - голубого разряда

Пыль! Нe удержишь гонца.

Жаль, понимаете, жаль же

Сон рассказать до конца.

Запах вдыхая аниса,

Хочется выпить ликер,

Но нарядить Адониса

В фрачный костюм - куафер.

Слово и камень ленивы,

Слово сомнительный дар:

Чтобы горело - огниво,

Чтобы звенело - удар.

Причаль в лесу, за шхерами видений,

Моя ладья, мой радостный корвет.

Я запишу улыбку сновидений,

Я встал, дрожу и зажигаю свет.

Гляжу жену и крошечную дочку,

И многих - раб, и многого - вассал.

Я удивлен, я робко ставлю точку

В конце того, что точно записал.

МАРШ

Е.В. Худяковской

Словно моряк, унесенный льдиной,

Грезит о грани гранитных скал,

Близкий к безумью, к тебе, единой,

Я приближенья путей искал.

Мир опрокинут, но в цепких лапах

Злобно вкусил я от всех грехов,

Чтобы острее твой странный запах

Прятать в стальные ларцы стихов.

Душу я предал клинкам распятья,

Сердце кроваво зажал в тиски,

Лишь бы услышать лишь шорох платья,

Лишь бы поверить в предел тоски.

Лишь бы услышать лишь шелест вздоха,

Лишь бы увидеть лишь раз один...

Слушай - слышишь, мне снова плохо

В море, на льдине, меж шатких льдин.

Смелый на глыбе поставит парус,

Море узнает героя гнет:

Льдину на льдину, на ярус ярус -

Небо за тучу к себе пригнет.

Но неудачник, влюбленный в Полюс,

Всё же вонзает свой флаг в сугроб, -

Путник, ведай: восторг и волю

Снежный железно захлопнул гроб.

В версты - к тебе - золотые нити,

В воздух - тебе - золотой сигнал!

…Ветер, склоняясь, свистит: «Усните», -

В шарканье туфель идет финал.

Тюрьма

УРОД

Что же делать, если я урод,

Если я горбатый Квазимодо?

Человеки - тысячи пород,

Словно ветер - человечья мода.

Что же делать, если я умен,

А мой череп шелудив и гноен?

Есть несчастья тысячи имен,

Но не каждый ужаса достоин.

Я люблю вечернюю зарю

И луну в сияющей короне,

О себе давно я говорю

Как другой, как путник посторонний.

Я живу, прикованный к уму,

Ржавой цепью брошен гнев Господен:

Постигаю нечто, потому

Что к другому ничему не годен.

Я люблю играющих детей,

Их головок льную златокудрость,

А итоги проскрипевших дней

Мне несут икающую мудрость.

Господи, верни меня в исток

Радости звериной или нежной,

Посади голубенький цветок

На моей пустыне белоснежной.

И в ответ:

«Исскаль до плача рот,

Извертись на преющей рогоже:

В той стране, где всё наоборот,

Будешь ты и глупый, и пригожий».

ОТВЕРЖЕННОСТЬ

Вода сквозь щели протекла,

Твое жилье - нора миноги.

А там, за зеленью стекла,

Стучат бесчисленные ноги.

Сухими корками в крокет

В углу всю ночь играла крыса,

И вместо Кэт, ушедшей Кэт,

Тебя жалела Василиса.

Полузадушенный талант

Хрипит в бреду предсмертных песен:

И этот черный бриллиант

Не так давно украла плесень.

Трепещет сердце от отрав

Подстерегающих рефлексий,

Один лишь миг, и вновь ты прав -

Убить, украсть, подделать вексель!

АВАНТЮРИСТ

Борису Бета

Весь день читал (в домах уже огни)

Записки флорентийца Бенвенуто.

Былая жизнь манила, как магнит,

День промелькнул отчетливой минутой.

Панама. Трость. Тяжелый шар упал.

С морских зыбей, с тысячеверстных тропок

Туман, как змей, закованный в опал,

Ползет внизу, в оврагах синих сопок.

«Вся ночь моя!» - Его не ждет жена:

Покой судьбы - ярмо над тонкой выей.

Как та скала: она окружена

И все-таки чернеет над стихией.

Со складок туч фальшивый бриллиант

Подмел лучом морскую площадь чисто.

Как сочетать - пусть крошечный - талант

С насмешливым умом авантюриста?

Бредет сквозь ночь. В кармане «велодог»,

В углу щеки ленивая усмешка...

«Эй, буржуа! Твой сторож, твой бульдог

Заснул давно: на улице не мешкай».

Притон. Любовь. Страдание и грязь

Прильнут к душе. Так оттиск ляжет в глине.

А завтра днем, над книгою горбясь,

Дочитывать бессмертного Челлини...

ПИРАТЫ

Леониду Ещину

Зорче слушай команду,

Зарядив фальконет:

Белокрылую «Ванду»

Настигает корвет.

Он подходит к добыче,

Торопя абордаж,

И на палубу кличет

Капитан экипаж.

Нет к былому возврата,

К падшим милости нет,

Но запомнит пирата

Королевский корвет!

Грозен в погребе порох,

Дымно тлеет фитиль, -

Бросит огненный ворох

Золотистую пыль.

И туда, где струится

Дым зари в небеса, -

Обожженные птицы,

Полетят паруса!

Забывайтесь, проклятья

Шире зарься, рассвет!

Мы погибнем как братья,

Королевский корвет.

ИСТЕРИЧКА

Лирический репортаж

Вы растоптали завязь

Бледного fleur d"orange"a...

Можно ли жить, не нравясь,

Не улыбаясь всем?

Взгляды мужчин - наркотик

(Ласки оранг-утанга!),

Ваш искривленный ротик -

Это, пожалуй, боль.

Скоро вам будет нужно

Ядом царапать нервы,

Чтоб перелить в сто первый

Опыт - восторг былой.

Скоро вам будет надо

Думать, кривясь, о смерти,

С яростной дозой яда

В сердце вонзится: «Бог!»

Сердце узнает корчи,

Чтобы изгнать пришельца,

Он же глядит всё зорче

В темную глушь души.

Коли у вас есть сила,

Если у вас есть гордость:

Всё, что в душе носила,

Это мое, мое!

Если же будет ладан

Слез о «проклятом прошлом» -

Образ ваш весь разгадан

Парою точных строк.

Это узнаем скоро,

Может быть, даже завтра…

Записью репортера

Станут мои стихи.

НЕВРАСТЕНИК

Когда нет будущего - жить не хочется,

Когда нет будущего - ночами страх,

Как утешительно душе пророчится

Неотклоняемый и близкий крах.

И нет уверенности в игре со случаем,

И близок проигрыш уже, и ночь в груди.

И нервы, чавкая тоской, мы мучаем,

И ждем призывного: «Вставай, иди!»

Ах, пуля браунинга была б гуманнее,

Но цепью звякается крик «жена!».

Как муха тусклая, жужжу в стакане я,

А жизнь, по-видимому, сожжена.

Вышел из себя. Встал в сторону. Гляжу:

На постели тридцатидвухлетний

Вяло дышит человек и ищет

Рифму к слову «будущее»...

Не нашел и думает о шляпе

Для жены, которая уж спит

(Спит не шляпа, а жена, конечно),

А за ним раскосая, как шлюха,

Смерть стоит, зевая (не пора ли

Ухватить за глотку человека?).

Как угрюмо. Лучше вновь в подполье,

В череп, в сердце, в крошечную клетку,

В тесное «седалище души».

Может быть, мгновенно озаренный,

Я найду и рифму, и смогу

Завтра шляпу подарить жене.

СЕСТРИЧКА

Покойнице

Ты просто девочка ломака,

Тебя испортила Сморгонь.

Штабная моль, дрожа от смака,

Прошепелявила: «Огонь!»

И смотрит щуристо и падко,

Как воробей на мирабель,

А мне почудилась лампадка,

И тишина, и колыбель.

Ведь я поэт, и глаз мой - лупа,

Я чуял мглу твоей тюрьмы,

Но как бы взвизгнула халупа,

Услышав: бойтесь сулемы!

И вот угрюмо от драбанта

Я узнаю твою судьбу.

Как ты страшна была без банта

В сосною пахнувшем гробу!

Но отпою без слезотечи

Тебя, уснувшее дитя,

Зане завеяли предтечи

Иных людей, идущих мстя.

И образ твой любовно вытку

Из самой синей синевы,

А те, кто вел тебя на пытку...

Штакор, 25

ПЕРЕД КАЗНЬЮ

Е. И. Гендлину

Моя душа - на цыпочках. И нечто

Поет об изумительном, большом

И удаленном в бесконечность... Речь та -

Как контур, сделанный карандашом.

Прикосновенье вечного - интимно,

И может быть, задумчивость моя

В туманности светящейся и дымной -

Летящее, оторванное Я.

Вот облако, похожее на ветер,

Вот облако, похожее на взрыв...

Сегодня глаз прозорливо отметил

На всем следы таинственной игры.

Но это - миг, и он - свивает свиток.

Сконфуженный, я пудрю складки лба.

К чему они одной из тех улиток,

Которые под тяжестью горба?

СПУТНИЦА

На степных просторах смерть кочует,

Как и мы, бездомные скитальцы,

На траве желтеющей ночует.

Над костром отогревает пальцы.

На степовьях уберечь красу как?

Старый саван вытерт о заплечья.

Полиняла щеристая сука -

Сумрачная ярость человечья.

Смерть! когда же от дымящих зарев

Ты поднимешь к небу глаз безвекий:

Выполнен приказ твой государев -

Нет живого, тлеют человеки.

А пока, кочующая с нами,

Ледени морозом воздух ковкий,

Волочи истрепанное знамя,

Заряжай солдатские винтовки.

БУРЖУАЗКА

Вы девочка, вы барышня и мисс,

Сегодня всё опять расскажет папе,

Ведь вы опять пошли на компромисс,

Опять поэт в широкополой шляпе!

Рара на рынке понижает рубль

И вас, мой перл, оберегает строго,

Он думает, что я угрюм и груб,

Что я апаш, что я не верю в Бога.

Оп прав, отец. Он говорит, что я,

Смеясь, прошел сквозь многие мытарства…

Вы нежите, вы дразните меня

Изнеженным и развращенным барством.

И я сломаю вашу чистоту,

И ваши плечи, худенькие плечи

Моей любви поднимут тяготу

И понесут ее сквозь жизнь далече.

И знаете, я - крошечная моль,

Которой кто-то дал искусство видеть,

Я причиню вам яростную боль

И научу молчать и ненавидеть.

МОНГОЛ

Желтым ногтем согнутого пальца

Давит вшей.

«Вошь не волк. От них моя не свалится…»

И скребет бычачий выгиб шеи.

На сосках - клочьё блестящей шерсти,

Клетка ребер ширится, дыша,

Из косых растянутых отверстий

Черных глаз - глядит душа.

Маленькая, юркая, с упругой

Скользко-хлопотливой хитрецой.

Он ручной, но все-таки зверюга,

Трехтысячелетние уроки

В смехозыби крошечных морщин:

Неприлична (слово знает сроки)

Откровенность гордости мужчин.

Но он что-то понимает всё же

И, сгибаясь, бронзово-нагой,

Говорит интимнее и строже:

«Капитана, русские шанго».

РАНЕНЫЙ

Шел, пробираясь чащей,

Хрустя и ломая - лез,

А ветер, дракон рычащий,

Взлетел опрокинуть лес.

Упал, захлебнувшись потом,

Не в силах тоски сломать.

На миг, шелестя капотом,

Прошла перед павшим мать.

А лес зашумел не глуше,

Был прежним осенний лес.

И заяц, наставив уши,

На кочку картинкой влез.

ИЗГНАНИЕ

Дымно розовеющее море

Ласковой сквозит голубизной...

Думаю о русском - о поморе,

О Москве узорчато-резной.

Что мне эта ласковость морская

И с горы упавшая тропа,

Если всё ж душа моя - тверская,

Как у предка, сельского попа.

Ходить, смотришь сумрачно и люто,

Всё на шее обруч хомута!

- То ли дело нашего Безпута

Синяя студень и омута.

ОБРАЗ

Мне кажется, вы вышли из рассказа,

И беллетрист, талантливый апаш,

Нарисовал два сумрачные глаза,

В лиловый дым окутал образ ваш.

Глаза влекут. Но в паутинной дыми

Вы прячетесь, аукая, скользя,

И кажетесь всех женщин нелюдимей,

И, может быть, к вам подойти нельзя.

Но, вкрадчивый, я - бережен и нежен -

Тружусь вблизи, стирая будний грим...

Скажите, невидимка, не во сне же

Вот здесь, сейчас, мы с вами говорим?

МОРЕЛЮБЫ

Всадник устало к гриве ник,

Птицы летели за море.

Рифма звенит, как гривенник,

Прыгающий на мраморе.

Всадник от счастья не далеч

(Строку как глину тискаю).

Тень не успеет следом лечь -

Он поцелует близкую.

Мы же, слепцы и Лазари

Тысячелетних плаваний,

Ищем путей из глаз зари

И - моряки без гаваней.

ОБОРОТЕНЬ

Гению Маяковского

Oн был когда-нибудь бизоном

И в джунглях, в вервиях лиан

Дышал стремительным озоном,

Луной кровавой осиян.

И фыркал злобными ноздрями,

И вяз копытом в теплый ил.

Сражался грозно с дикарями,

Ревел и в чащу уходил.

Для них, не знавших о железе,

Угрозой был его приход,

И в тростниковой мгле Замбези

Они кончали час охот.

Его рога и космы гривы

Венчал, вплетясь, чертополох.

У обезьян толпы игривой

Oн вызывал переполох.

…Прошли века, и человеком

Он носит бычие рога,

И глаз его, подбросив веко,

Гипнотизирует врага.

И как тогда - дорога черства,

Но он принес из хладных недр

Свое звериное упорство,

Своих рогов железокедр.

И наклоняя шею бычью -

Неуязвляемый базальт! -

Он поднимает вилой клычьей

Препон проржавленную сталь!

САМЦЫ

Их душит зной и запах тьмы,

Им снится ласковое тело,

Оно цветет на ткани белой

За каменной стеной тюрьмы.

Рычат, кусая тюфяки,

Самцы, заросшие щетиной,

Их лиц исщербленная глина

Измята пальцами тоски.

Но по утрам движенья их

Тверды, стремительны и четки,

И манят старые решетки

Огнем квадратов голубых.

Весна безумие зажгла

В ленивом теле, в жире желтом,

И по ночам над ржавым болтом

Скрипит напильник и пила.

И со второго этажа

Прыжок рассчитанный не страшен.

Пускай теперь с площадок башен,

Крича, стреляют сторожа!

ГНИЛОЙ СТАРИЧОК

Идут, расплывчато дымяся,

Года, как облака,

Уже жую беззубо мясо

И нужно молока.

Так! Всё еще слюнявым коксом

Топлю желудка печь,

Но скоро смерть костлявым боксом

Ударит между плеч.

Но все-таки слепящим оком

Гляжу насупротив:

За занавесочкой, в широком

Окне - любви мотив.

И если всё ж хохочет дурень,

Внизу ловя глаза,

Но я и старенький - недурен,

Хоть сух, как стрекоза.

Мое дрожащее колено

Уже уперлось в ночь,

И всем, в ком есть личинка тлена,

Сумею я помочь.

CMEPТЬ ГОФМАНА

Конспект поэмы

Подошел к перилам: «Полисмена!

Отвезите в сумасшедший дом».

Прыснул смехом о мешке со льдом.

Отскочил. Швырнул свинцом из дула.

И упал за несколько шагов,

И дымком зарозовевшим сдуло

Человека, названного «Гофман».

О поэт! Безумье - та же хворость,

И ее осиль, переломив,

Проскочив (с откоса свищет скорость!)

Из былого в небывалый миф.

Я, в котором нежность - пережиток,

Тихо глажу страх по волосам:

«Не тоскуй, не сетуй, не дрожи так:

Это только путь па небеса».

Если ж и меня оранг-утангом

Схватит и потащит, волоча,

Я вскочу, отплясывая танго,

Иссвищу его, иссволоча.

А потом упавшего в берлогу

Позову, и серый Сумасход

Мне чутьем обнюхает дорогу

На тропах рискованных охот...

Я с двумя врагами бился разом,

И теперь завеял, невесом,

Я убил когда-то прежде разум

И теперь веду безумье - псом.

ПОЭТ

С. М. Третьякову

Ваш острый профиль, кажется, красив,

И вы, отточенный и вытянутый в шпагу,

Страшны для тех, кто, образ износив,

Свой хладный брод простер ареопагу.

Где ваш резец, скользя, вдавил ребро:

Металлопластика по раскаленной стали.

Вот ваш девиз - и к черту серебро:

Мы все звеним и все звенеть устали.

Отточенный! Вы - с молотом в руке,

Уверенно, рассчитанно и метко,

Эпитет ваш, скользящий по строке, -

Свистящая гиперболой кометка.

Вы «Паузой» закончили урок

Фиксации насыщенных горений,

И каждый взлет под броней крепких строк -

Конспект мечты для ста стихотворений.

Да будет так! Душа о вас зажглась,

И вот черчу карандашом поспешно

И профиль ваш, и ваш (ведь правый?) глаз,

Прищуренный устало и насмешно.

ДЬЯВОЛ

По веревочной лестнице,

Спрятав в тень экипаж,

К вам, лукавой прелестнице,

Поднимается паж.

И с балкона (на жердочке

Так свежо локоткам)

Улыбнулись вы мордочке,

Запрокинутой к вам.

Вы восторг и услада,

Демон спрятанный хмур:

Вы нежданно-негаданно

Перерезали шнур.

И кусаете пальчики,

Жадно слушая шум:

Это плачет о мальчике

Растерявшийся грум.

Завтра в капелле замковой,

Где гнусит капуцин,

Прикоснетесь к устам его -

Голубой гиацинт!

И душистыми юбками

Вы овеете гроб,

Приласкаете губками

Скрытый в локонах лоб.

СКАЗКА

Я шел по трущобе, где ходи

Воняли бобами, и глядь -

Из всхлипнувшей двери выходит,

Шатаясь, притонная женщина.

И слышу (не грезит ли ухо,

Отравлено стрелами дня?),

Как женщина тускло и глухо

Гнусила строку из меня.

И понял восторженно-просто,

Что всё, что сковалось в стихе,

Кривилось горящей берестой

И в этом гнезде спирохет.

В БЕСПРЕДЕЛЬНОСТЬ

Ночь. Догоняющим взмахом

Ветер (ему по пути)

Шаром вздувает рубаху

И помогает идти.

Думаю: что, эти тучи

Чувствуют ужас погонь?

Вылучив искру колюче,

Желтый ныряет огонь.

Ветер упругой ладонью

Гладит меня по спине.

Путь мой, конечно, к бездонью,

Что мне в бессильном огне!

Взъятый и плавно несомый,

Сдавшись усмешкам игры,

Я - метеор невесомый,

Парус под ветром - в миры!

НИ О ЧЕМ

Над дверью сосульки леденчик,

Дорога светла и пуста,

И солнце, одевшее венчик,

Похоже на образ Христа.

Ты слышишь? Ворчливо и веско

Мороз заворчал за плечом.

Но, радуясь радостью детской,

И песня моя ни о чем.

Ведь строчки вдогонку за рифмой,

А рифме светло и свежо,

И этот мгновенный порыв мой -

Мальчишка, швырнувший снежок.

МЯТЕЖНИЦА

Гению революции

Старик, бородатый Хронос -

Годов и веков звонарь.

Бросает светящийся конус

Его потайной фонарь.

Глядит: на летящей в космос

Земле зашаталась ось,

И туч золотые космы

Отброшены взмахом вкось.

Не больше, к примеру, крысы,

Пред солнцем - и то уж тля,

А полюс, затылок лысый,

К лучу норовит земля.

И, вырвав толпу из круга

(Забыли, шатнуло вас?),

Земля повернула круто

Как пуля, когда в излет,

И лопнули льды Аляски,

В Гренландии вспыхнул лед.

Порвалась цепей заковка,

И вот - на снегу лоза.

«Однако, довольно ловко!» -

Старик про себя сказал.

И бело-светящийся конус

Лучей перебросив в высь,

Стучится сигналами Хронос

В лиловый дворец Главы.

У нас бы сейчас - винтовку,

Но небо - другой предмет:

Сверкнул догонять бунтовку

Отряд голубых комет.

ГНУС

В какой-то вечер выделился гнус

Из кольчатого дыма папиросы

И пал па пол. Подумал я: нагнусь

И стану предлагать ему вопросы.

Но он удрал, как рыжий таракан

В щель плинтуса. Взяв перочинный ножик,

Я выскреб тлю и посадил в стакан,

И вот он - весь. От головы до ножек!

Он дымчатый и с хвостиком козла,

Закрученным, как фитилек у свечки.

Комическое «воплощенье зла»:

Остаток после вековой утечки.

Он прыгал наподобие блохи -

Сей выродок и измельчавший дьявол.

Какие же вопросы и стихи?

Он в лужице - на дне стакана - плавал!

И трепетал моих спокойных глаз,

Воруя в шерсть зрачковые булавки.

Ах, чья душа от них занемогла?

Чьи кипы душ он шоркал па прилавке?

И это - бес! Тысячелетний фриз,

Облупленный почти до штукатурки.

Мой мозг шутя оттиснул афоризм,

Ведь неудобно же без сигнатурки!

И на стекле, на сером скакуне,

Отцеженном из дыма сигаретки, -

Тысячелетие, как преступленья нет,

Преступники суть гении редки.

УБИЙСТВО

Штыки, блеснув, роняют дряблый звук,

А впереди затылок кротко, тупо

Качается и замирает... «Пли!»

И вот лежит, дрожа, хрипя в пыли, -

Монокль луны глядит на корчи трупа,

И тороплив курков поспешный стук.

ФЕЛЬЕТОНИСТ

Отдавая мозг мой напрокат,

Как не слишком дорогую скрипку,

Я всегда, предчувствуя закат,

Делаю надменную улыбку.

Сорок лет! Газетное перо

До тоски истаскано на строчке

И, влачась по смееву, порой

Кровяные оставляет точки.

Я умру от голода, во рву,

Иль, хмельной, на койке проститутки.

Я пустое сердце разорву

На аршине злободневной шутки!

Ворох лет! И приговором «стар»

Я, плясун, негоден для контракта.

Я пропью последний гонорар

И уйду до вечера от факта, -

И тоской приветствую моей

Отхлещите стадово больней,

Исщипите выводок вороний!

Вы зажгли огни иных эпох

И сказали устаpевшим: баста!

Я был добр, а значит - слаб и плох,

А поэту надо быть зубастым.

День тяжел. Слабеющую вшу

Давит он на умиральной точке.

По утрам и так едва дышу;

Говорят, запой ударил в почки.

Написал и чувствую - не то,

Пробурчит редактор: «Не годится!»

Знаю сам, какой уж фельетон:

Так, одна унылая водица...

РОМАН НА АРБАТЕ

Проскучала надоедный день

В маленькой квартирке у Арбата.

Не читалось. Оковала лень.

И тоской душа была измята.

Щурилась, как кошка, на огонь,

Куталась в платок: «Откуда дует?»

И казалось, что твою ладонь

Тот, вчерашний, вкрадчиво целует.

А под вечер заворчала мать:

«Что весь день тоской себя калечишь?»

Если б мог хоть кто-нибудь сломать

Эти сладко ноющие плечи!

И читала, взор окаменя,

О любви тоскующем аббате...

Ты влюбилась, нежная, в меня

В маленькой квартирке на Арбате

ПОДРУГИ

У подруги твоей, у подруги и сверстницы,

У веселой Оль-Оль есть таинственный друг.

Возвратясь от него и простившись на лестнице,

Она шепчет тебе про восторг и испуг.

И в постельке одной, сблизив плечико с плечиком

(Им, о нежной томясь, столько гимнов несем),

Зазвенит на ушко утомленным кузнечиком

И расскажет тебе обо всем, обо всем...

И от чуждых услад сердце странно встревожится.

Станет влажной слегка и горячей ладонь.

У подруги твоей вдохновенная рожица,

Ты стыдишься ее и погасишь огонь.

А наутро встаешь бесконечно усталая,

И грустишь ни о чем, и роняешь слова,

Ты как будто больна, ты какая-то талая,

И темней вокруг глаз у тебя синева.

А на улице - март. Тротуар - словно лист стальной.

Воробей воробья вызывает на бой.

Повстречался студент, посмотрел очень пристально,

Повернулся, вздохнул и пошел за тобой.

ДАВНЕЕ

Мелькнул фонарь, и на стальном столбе

Он - словно факел. Резче стук вагона.

Гляжу на город с мыслью о тебе,

И зарево над ним как светлая корона.

Пусть наша встреча в отдаленном дне,

Но в сердце всё же радостные глуби:

Ты думаешь и помнишь обо мне,

Ведь ты меня светло и нежно любишь.

В вагоне тесно. Сумрачен и мал,

Какой-то франт мое присвоил место,

И на вопрос: «А кто вас провожал?»

Как радостно ответит мне: «Невеста».

МАЛЕНЬКОЕ ЧУДО

Мы легли на солнечной поляне -

Нa зеленом светло-серый ком.

Знаете, какие-то римляне

Клали юных рядом с стариком.

Этот образ груб. Но лицемерье

Никогда я в песню не влеку.

Было ведь неловкое поверье -

Юность дарит старику.

Кто же бодрость черпал отовсюду,

Что ему ребячливая «femme», -

Но поверю крошечному чуду,

Полюбившей сумрачного - Вам!

МУЧЕНИК

Памяти друга

Дергая нервически плечом,

Он бежал пустеющим бульваром,

И за ним с архангельским мечом -

Женщина, окутанная паром.

Догнала. Пытаемый вассал

Протянул мучительные взоры,

Но топили глазные oзepa.

Сжался, наклонился и иссяк,

Но не в этом яростная драма:

Перед ним, испытанная вся,

Хохотала городская дама!

Сквозь батист, за вырезной каймой,

Розовел бескостный мякиш тела.

Прыгнул миг, как зверь глухонемой,

И душа мгновенно опустела.

Закричал. Мучительный глоток

Опрокинул навзнич в агонии,

А ее за круглый локоток

Повели по улице другие...

ВРАГИ

На висок начесанный вихор,

На затылок сдвинутая кепка.

Под плевок и выдохнув «хо-хо!»

Фразу он собьет нещадно крепко.

У него глаза как буравцы,

Спрятавшись под череп низколобый,

В их бесцвет, в белесовость овцы,

Вкрапла искрь тупой хоречьей злобы.

Поднимаю медленно наган,

Стиснув глаз, обогащаю опыт:

Как умрет восставший хулиган,

Вздыбивший причесанность Европы?

БРОНЗОВЫЕ ПАРАДОКСЫ

Год - гора. А день, стеклянный шарик,

Промелькнул, разбрызгивая дрожь,

Но душа потерянное шарит,

Как уродец, выронивший грош.

И ее, склоненную, настигли

Ураганы бичеваньем злым.

Но сердца, похожие на тигли,

Сплавили грядущее с былым.

Старцам отдых: втряхиваясь в гробы,

Спать с прищуром незакрытых век.

Из набухшей земляной утробы

Выползает новый человек.

Над землей, из мреющих волокон,

Парная светящаяся млечь...

Помогай, проламыватель окон,

Контуры грядущего извлечь!

Словно пращур, сетью паутин кто

Плел дороги в тигровом лесу,

Озарен родившимся инстинктом,

А в руке - похрустывает сук.

И года - летящие недели

Дикарю, глядящему в века,

Грудь его медведицы одели

В темные тяжелые меха.

Посмотри на бронзовые кисти

Рычагов, оправленных в покой.

Их упор, поющие, возвысьте

Бронзовой метафорой какой.

Он меня уничтожает разом,

Эта медь, родящая слова.

У него движения и разум

На охоте медлящего льва.

Мы слепцы, погнавшие на ощупь

Новый день и взявшие трубу

Кто-нибудь несовершенный прощуп

Претворит, озорченный, в судьбу.

Он идет, расталкивая время,

По стволам осиротелых лет,

И ему, надменному, не бремя

Попирать предшествующий след.

Он дикарь, поработивший хворость,

Многим надломившую хребет.

И его тысячеверстна скорость

На путях насмешливых побед.

Мой пароль - картавящий Петроний

(Не Кромвель, не Лютер, не Эразм),

Ох принес на творческой короне

Бриллиантом режущий сарказм,

И тебя, приблизившийся Некий,

Свой пред кем увязываю труп,

Я сражу не мудростью Сенеки,

Одним из представителей когорты поэтов-белогвардейцев считается Арсений Несмелов. Родился он в 8 июня 1889 года в Москве в родовитой дворянской семье. Образование получил, как принято было в те годы, военное. Начал писать, еще обучаясь в Нижегородском Аракчеевском и во Втором Московском кадетских корпусах. В 1915 году выпустил первый сборник стихотворений «Военные странички». Обусловлено это название было тем, что к моменту выхода сборника Арсений уже успел «понюхать порох» в боях Первой мировой. К 1917 году, переломному как для него, так и для многих других поэтов данного периода, он уже имел звание поручика и четыре ордена. Большевистские настроения Несмелов воспринял, как и должно офицеру и дворянину:

…Отважной горсти юнкеров
Ты не помог, огромный город,
Из запертых своих домов,
Из-за окон в тяжелых шторах.
Ты лишь исхода ждал борьбы
И каменел в поту от страха.
И вырвала из рук судьбы
Победу красная папаха.
Всего мгновение, момент
Упущен был - упал со стоном.
И тащится интеллигент
К совдепу с просьбой и поклоном…

Позже Арсений Несмелов был активным деятелем Белой гвардии, воевал под предводительством Колчака и Кашеля. После закрепления власти большевиков, он поселяется в городе Харбине - центре дальневосточной эмиграции. Именно там расцветает его поэтический талант. Он выпускает несколько сборников, стихи Несмелова печатают в западных газетах и журналах, и только родная Россия знает о нем крайне мало. Золотая пора поэта окончилась, когда в 1945 году армия большевиков захватила Харбин. Арсений Несмелов умер в застенках НКВД.

Воля к победе.
Воля к жизни.
Четкое сердце.
Верный глаз.
Только такие нужны Отчизне,
Только таких выкликает час.
Через засеки
И волчьи ямы,
Спешенным строем
Иль на коне.
Прямы, напористы и упрямы -
Только такие нужны стране.

Арсений Иванович Несмелов (Митропольский) родился 8 июня (по ст. стилю) 1889 года в Москве в дворянской семье, прошел обучение во Втором Московском и Нижегородском Аракеевском кадетских корпусах. Первый его сборник стихов и прозы "Военные странички" вышел в 1915 году.

В звании поручика Царской армии А.Несмелов участвовал в боях Первой мировой войны. Осенью 1917 года он принимал участие в московском антибольшевистском восстании юнкеров, жестоко подавленном, которое позже описал в поэме "Восстание". Затем – воевал в рядах Белой гвардии, в войсках адмирала Колчака и Дальневосточной республики. Участвовал в Ледяном походе.

После установления советской власти на Дальнем Востоке А.Несмелов жил во Владивостоке под надзором ОГПУ без права выезда. В 1924 году, заблаговременно узнав о готовившихся новой властью расправах над бывшими белогвардейцами, покинул Родину и через глухую тайгу, через советско-китайскую границу и гаоляновые джунгли сумел добраться до Харбина – главного дальневосточного центра русской эмиграции.

В Харбине поэтический талант Несмелова раскрылся во всей своей силе. По признанию эмигрантских литературных кругов, Несмелов стал одним из лучших русских дальневосточных поэтов. Особую популярность имела его крайне необычная и оттого захватывающая "Баллада о даурском бароне", которая переписывалась и передавалась из рук в руки, как когда-то лермонтовское "На смерть поэта". Стихи Несмелова публиковались не только в изданиях русской эмиграции в Китае, но и в Европе, и даже (в 1927-1929 годах) в советском журнале "Сибирские огни".

Однако вынесенный большевистским режимом приговор все же настиг поэта. После вступления советских войск в Харбин в августе 1945 г. Несмелов был арестован и переправлен в Советский Союз. Жизнь его оборвалась в том же году в тюремной камере НКВД.

Если нынешнее русское сопротивление заключено в основном в печатном слове, в песне, в митинге (правда, даже это толкает власть в страхе принимать все новые законы, ужесточающие ответственность за так называемую ксенофобию, приписываемую этой властью исключительно русским национально мыслящим патриотам), то сопротивление большевистской диктатуре требовало борьбы подлинной, героической, сопряженной с личной гибелью. Воины из Белого стана, сопротивляясь насилию, сознательно шли на смерть. И потому их поэты были выразителями подлинного, героического патриотизма. В их сердцах жила Родина, великая и прекрасная, их патриотизм был глубоко искренним и национально-волевым. Трагедия, пережитая ими, была ничуть не меньшей, чем та, какую переживаем ныне мы. И разве не о нашем времени сказаны эти слова? Ведь это к нам, нынешним, сквозь годы забвения обращается героический, пронзительно-русский поэт Арсений Несмелов:

Арсений НЕСМЕЛОВ

В СОЧЕЛЬНИК

Нынче ветер – с востока на запад,
И по мерзлой маньчжурской земле
Начинает поземка царапать
И бежит, исчезая во мгле.

С этим ветром, холодным и колким,
Что в окно начинает стучать,
К зауральским серебряным елкам
Хорошо бы сегодня умчать.

Над российским простором промчаться,
Рассекая метельную высь,
Над какой-нибудь Вяткой иль Гжатском,
Над родною Москвой пронестись.

И в рождественский вечер послушать
Трепетание сердца страны,
Заглянуть в непокорную душу,
В роковые ее глубины.

Родников ее недруг не выскреб.
Не в глуши ли болот и лесов
Загораются первые искры
Затаенных до сроков скитов?

Как в татарщину, в годы глухие,
Как в те темные годы, когда
В дыме битв зачиналась Россия,
Собирала свои города.

Нелюдима она, невидима.
Темный бор замыкает кольцо.
Закрывает бесстрастная схима
Молодое, худое лицо.

Но и ныне, как прежде когда-то,
Не осилить Россию беде.
И запавшие очи подняты
К золотой Вифлеемской звезде.

Городок уездный, сытый, сонный,
С тихою рекой, с монастырем,
Почему же с горечью бездонной
Я сегодня думаю о нем?

Домики с крылечками, калитки.
Девушки с парнями в картузах.
Золотые облачные свитки,
Голубые тени на снегах.

Иль разбойный посвист ночи вьюжной,
Голос ветра, шалый и лихой,
И чуть слышно загудит поддужный
Бубенец на улице глухой.

Домики подслеповато щурят
Узких окон желтые глаза,
И рыдает снеговая буря.
И пылает белая гроза.

Чье лицо к стеклу сейчас прижато,
Кто глядит в оттаянный глазок?
А сугробы, точно медвежата,
Все подкатываются под возок.

Или летом чары белой ночи,
Сонный садик, старое крыльцо,
Милой покоряющие очи
И уже покорное лицо.

Две зари сошлись на небе бледном,
Тает, тает призрачная тень,
И уж снова колоколом медным
Пробужден новорожденный день.

В зеркале реки завороженной
Монастырь старинный отражен…
Почему же, городок мой сонный,
Я воспоминаньем уязвлен?

Потому что чудища из стали
Поползли по улицам не зря,
Потому что ветхие упали
Стены старого монастыря.

И осталось только пепелище,
И река из древнего русла
Зверем, поднятым из логовища,
В Ладожское озеро ушла.

Тихвинская Божья Матерь горько
Плачет на развалинах одна.
Холодно. Безлюдно. Гаснет зорька.
И вокруг могильна тишина.

Россия! Из грозного бреда
Двухлетней борьбы роковой
Тебя золотая победа
Возводит на трон золотой…

Под знаком великой удачи
Проходят последние дни,
И снова былые задачи
Свои засветили огни.

Степей снеговые пространства,
Лесов голубая черта…
Намечен девиз Всеславянства
На звонком металле щита…

Россия! Десятки наречий
Восславят твое бытие.
Герои подъяли на плечи
Великое горе твое.

Но сила врагов – на закате,
Но мчатся, Святая Земля,
Твои лучезарные рати
К высоким твердыням Кремля!

ПЕРЕХОДЯ ГРАНИЦУ

Пусть дней не мало вместе пройдено,
Но вот не нужен я и чужд,
Ведь вы же женщина – о, Родина! -
И, следовательно, к чему ж
Все то, что сердцем в злобе брошено,
Что высказано сгоряча?
Мы расстаемся по-хорошему,
Чтоб никогда не докучать
Друг другу больше. Все, что нажито,
Оставлю вам, долги простив, -
Все эти пастбища и пажити,
А мне просторы и пути.
Да ваш язык. Не знаю лучшего
Для сквернословий и молитв,
Он, изумительный, – от Тютчева
До Маяковского велик.
Но комплименты здесь уместны ли, -
Лишь вежливость, лишь холодок
Усмешки – выдержка чудесная
Вот этих выверенных строк.
Иду. Над порослью – вечернее
Пустое небо цвета льда.
И вот со вздохом облегчения:
"Прощайте. Знаю. Навсегда".

СПУТНИЦЕ

Ты в темный сад звала меня из школы
Под тихий вяз. На старую скамью,
Ты приходила девушкой веселой
В студенческую комнату мою.
И злому непокорному мальчишке,
Копившему надменные стихи,
В ребячье сердце вкалывала вспышки
Тяжелой, темной музыки стихий.
И в эти дни тепло твоих ладоней
И свежий холод непокорных губ
Казался мне лазурней и бездонней
Венецианских голубых лагун…
И в старой Польше, вкапываясь в глину,
Прицелами обшаривая даль,
Под свист, напоминавший окарину,
Я в дымах боя видел не тебя ль?..
И находил, когда стальной кузнечик
Смолкал трещать, все ленты рассказав,
У девушки из польского местечка
Твою улыбку и твои глаза.
Когда ж страна в восстаньях обгорала,
Как обгорает карта на свече, -
Ты вывела меня из-за Урала
Рукой, лежащей на моем плече.
На всех путях моей беспутной жизни
Я слышал твой неторопливый шаг.
Твоих имен святой тысячелистник,
Как драгоценность, бережет душа.
И если пасть беззубую, пустую,
Разинет старость с хворью на горбе,
Стихом последним я отсалютую
Тебе, золотоглазая, тебе!

* * *
Ловкий ты и хитрый ты,
Остроглазый черт.
Архалук твой вытертый
О коня истерт.
На плечах от споротых
Полосы погон.
Не осилил спора ты
Лишь на перегон.
И дичал все более,
И несли враги
По степям Монголии
До степей Урги.
Гор песчаных рыжики,
Зноя каменок.
О колено ижевский
Поломал клинок.
Но его не выбили
Из беспутных рук.
По дорогам гибели
Мы гуляли, друг!
Раскаленный добела
Отзвенел песок.
Видно, время пробило
Раздробить висок.
Вольный ветер клонится
Замести тропу.
Отгуляла конница
В золотом степу.

В ЭТОТ ДЕНЬ

В этот день встревоженный сановник
К телефону часто подходил,
В этот день испуганно, неровно
Телефон к сановнику звонил.
В этот день, в его мятежном шуме,
Было много гнева и тоски,
В этот день маршировали к Думе
Первые восставшие полки.
В этот день машины броневые
Поползли по улицам пустым,
В этот день… одни городовые
С чердаков вступились за режим.
В этот день страна себя ломала,
Не взглянув на то, что впереди,
В этот день царица прижимала
Руки к холодеющей груди.
В этот день в посольствах шифровали
Первой сводки беглые кроки,
В этот день отменно ликовали
Явные и тайные враги.
В этот день… Довольно, Бога ради!
Знаем, знаем, – надломилась ось:
В этот день в отпавшем Петрограде
Мощного героя не нашлось.
Этот день возник, кроваво вспенен,
Этим днем начался русский гон -
В этот день садился где-то Ленин
В свой запломбированный вагон.
Вопрошает совесть, как священник,
Обличает Мученика тень…
Неужели, Боже, нет прощенья
Нам за этот сумасшедший день?!

* * *
Пели добровольцы. Пыльные теплушки
Ринулись на запад в стукоте колес.
С бронзовой платформы выглянули пушки.
Натиск и победа! или – под откос.
Вот и Камышлово. Красных отогнали.
К Екатеринбургу нас помчит заря:
Там наш Император. Мы уже мечтали
Об освобожденье Русского Царя.
Сократились версты – меньше перегона
Оставалось мчаться до тебя, Урал.
На его предгорьях, на холмах зеленых
Молодой, успешный бой отгрохотал.
И опять победа. Загоняем туже
Красные отряды в тесное кольцо.
Почему ж нет песен, братья, почему же
У гонца из штаба мертвое лицо?
Почему рыдает седоусый воин?
В каждом сердце – словно всех пожарищ гарь.
В Екатеринбурге, никни головою,
Мучеником умер кроткий Государь.
Замирают речи, замирает слово,
В ужасе бескрайнем поднялись глаза.
Это было, братья, как удар громовый,
Этого удара позабыть нельзя.
Вышел седоусый офицер. Большие
Поднял руки к небу, обратился к нам:
- Да, Царя не стало, но жива Россия,
Родина Россия остается нам.
И к победам новым он призвал солдата,
За хребтом Уральским вздыбилась война.
С каждой годовщиной удаленней дата;
Чем она далече, тем страшней она.

СУВОРОВСКОЕ ЗНАМЯ

Отступать! – и замолчали пушки,
Барабанщик-пулемет умолк.
За черту пылавшей деревушки
Отошел Фанагорийский полк.
В это утро перебило лучших
Офицеров. Командир сражен.
И совсем молоденький поручик
Наш, четвертый, принял батальон.
А при батальоне было знамя,
И молил поручик в грозный час,
Чтобы Небо сжалилось над нами,
Чтобы Бог святыню нашу спас.
Но уж слева дрогнули и справа,
Враг наваливался, как медведь,
И защите знамени – со славой
Оставалось только умереть.
И тогда – клянусь, немало взоров
Тот навек запечатлело миг -
Сам генералиссимус Суворов
У святого знамени возник.
Был он худ, был с пудреной косицей,
Со звездою был его мундир.
Крикнул он: "За мной, фанагорийцы!
С Богом, батальонный командир!"
И обжег приказ его, как лава,
Все сердца: святая тень зовет!
Мчались слева, набегали справа,
Чтоб, столкнувшись, ринуться вперед!
Ярости удара штыкового
Враг не снес; мы ураганно шли.
Только командира молодого
Мертвым мы в деревню принесли…
И у гроба – это вспомнит каждый
Летописец жизни фронтовой -
Сам Суворов плакал: ночью дважды
Часовые видели его.

НАША ПАСХА

Метких капель перекличка,
Звонко, звонко бьющих в цель…
Солнце – красное яичко…
Жизнерадостный апрель!
Птицы с юга. Ветер с юга,
Шелк его прохладных струй.
Лапа друга. Сердце друга
Троекратный поцелуй!
Ты ли беден, я ли нищий,
Не снижать же нам полет!
Юность в час тяжелый свищет,
Жизнерадостно поет!
Не наряден? Не обедал?
Разговеемся, дружок!
Для кого ж тогда победа,
Коль не к нам, на бережок?!
Для ленивца с толстым пузом,
С капиталом, с кадыком?
Господам с подобным грузом
Позади идти шажком!
Юность их опережает
Жизни тон она дает,
Волей сердце заряжает
Все атаки отражает,
И вперед!

КТО ПРОТИВ НАС

Ну, соратник, руку!
С новою весною,
С вербой опушившей
Русские поля!..
Ветер новой жизни
Взвился над страною
Вздрогнула, проснулась
Русская земля.
Ну, соратник, в ногу!..
Сплоченные, строем
По дорогам русским
Отобьем мы шаг…
Мы идем к победе
Мы ряды утроим,
Будет юной силой
Опрокинут враг…
Ну, соратник, к счастью!..
К Родине, России,
Ибо, верно, близок
Осиянный час!..
Милые, родные,
Русские, стальные,
Коль Россия с нами
Кто же против нас?!

Я сегодня молодость оплакал,
Спутнику ночному говоря:
"Если и становится на якорь
Юность, как непрочны якоря
У нее! Не брать с собой посуду
И детей, завернутых в ватин…
Молодость уходит отовсюду,
Ничего с собой не захватив.
Верности насиженному месту,
Жалости к нажитому добру -
Нет у юных. Глупую невесту
Позабуду и слезу утру
По утру. И выгляну в окошко.
Станция. Решительный гудок.
Хобот водокачки. Будка. Кошка.
И сигнал прощания – платок.
Не тебе! Тебя никто не кличет.
Слез тебе вослед еще не льют.
Молодость уходит за добычей,
Покидая родину свою!.."
Спутник слушал, возражать готовый.
Рассветало. Колокол заныл.
И китайский ветер непутевый
По пустому городу бродил.

В НИЖНЕУДИНСКЕ

День расцветал и был хрустальным,
В снегу скрипел протяжно шаг.
Висел над зданием вокзальным
Беспомощно нерусский флаг.
Я помню звенья эшелона,
Затихшего, как неживой.
Стоял у синего вагона
Румяный чешский часовой.
И было точно погребальным
Охраны хмурое кольцо.
Но вдруг, на миг, в стекле зеркальном
Мелькнуло строгое лицо.
Уста, уже без капли крови,
Сурово сжатые уста!..
Глаза, надломленные брови,
И между них – его черта,
Та складка боли, напряженья,
В которой роковое есть…
Рука сама пришла в движенье,
И, проходя, я отдал честь.
И этот жест в морозе лютом,
В той перламутровой тиши,
Моим последним был салютом,
Салютом сердца и души!
И он ответил мне наклоном
Своей прекрасной головы…
И паровоз далеким стоном
Кого-то звал из синевы.
И было горько мне. И ковко
Перед вагоном скрипнул снег:
То с наклоненною винтовкой
Ко мне шагнул румяный чех.
И тормоза прогрохотали,
Лязг приближался, пролетел.
Умчали чехи Адмирала
В Иркутск – на пытку и расстрел!

БОРИСУ КОВЕРДЕ

Год глухой… Пора немая.
Самый воздух нем и сер.
Но отважно поднимает
Коверда свой револьвер!
Грозный миг, как вечность длится,
Он грозово напряжен,
И упал цареубийца
Русской пулею сражен…
Русский юноша Иуду
Грозным мщением разит.
Эхо выстрела повсюду
Прокатилось и гремит!
Не одна шумит Варшава,
Громы отзвуки везде!
И приносит подвиг славу
Вам, Борису Коверде…
Как сигнал национальный
Прогремел ваш револьвер,
Показал он путь печальный
Подал знак и дал пример…
И в потемки те глухие
Он сказал своим огнем,
Что жива еще Россия,
Живы мы и не умрем!..
Что идет к победе юность,
Каждый к подвигу готов,
В каждом сердце многострунность
Гордых Русских голосов!..

Голодному камень – привычная доля.
Во лжи родились мы. Смеемся от боли.
Глаза застилает гнилая короста.
Стоять на коленях удобно и просто.
Бессильные слезы у нас в горле комом.
И только для слабых нам правда знакома.
Течет вместо крови по жилам сивуха.
Дыша перегаром, мы сильные духом.
Голодному – хлеба, а вольному – воля!
Рожденные ползать – завидная доля!

СЛОВО И ДЕЛО

Не от голода – от скуки
Кровь сосут из сердца, суки!
Видеть русских на коленях
Очень любит это племя!
Душат Правду ложью злою!
В мозг ползут нечистой тлёю!
Порожденье тьмы и грязи!
Бесовского блуда князи!
Но придет и наше время!
Встанет Родина с коленей!
С глаз коросту! Нечисть – с тела!
Память. Слово. Долг.
И дело.

МОЕМУ НАРОДУ

Иль ты устал, могучий мой народ?
Иль тяготы борьбы хребет тебе сломили?
Упал на дно веков ли, потерявши брод,
И память о тебе развеется подобно горстке пыли?
Твой слышу ропот, но невнятен он.
Врагов твоих насмешки громче. Ликованье – злее.
Врагов, что сокрушал ты испокон…
Ужель сейчас они тебя сильнее?
Воспрянуть! Распрямиться! Задышать!
Их раскидать, как псов смердящих свору!
Или рабом приниженно дрожать,
Не внемля предков горькому укору?
О, мой народ, уставший от борьбы!
Ржавеет щит. И меч тебе не нужен?
Сон. Отдых. Смерть. В подарок от судьбы
Уставшему – быть Воином и Мужем!

ГРЕБНЫЕ ГОНКИ*

Руки вперед, до отказу -
Раз! – и пружиной назад.
По голубому алмазу
Легкие лодки скользят.

Раз! – Поупористей, туже,
Чтобы скачками несло.
Два! – Упирайте упруже
В глубь, молодое весло.

Смокла носатая кепка.
Пот у прищуренных глаз.
Резко, отрывисто, крепко -
Раз! и отчетливей – раз!

Крепостью, мужеством взрослым
Бега берем рубежи.
Раз! Не забрасывай весла.
Два! Направленье держи.

Раз! Напрягается стойко
Воля души и весла,
Чтобы летящая двойка
Первой к победе пришла.

Раз! До отказу, до цели.
Два! Разорвутся тела…
Три! И победно взлетели
Вверх все четыре весла!*
_________
* Стихотворение посвящено гребным гонкам, проводившимся в рамках так называемой "Малой Олимпиады Российской Республики" (фактически – в отборочных соревнованиях на Олимпийские Игры 1936 г., в которых должна была участвовать спортивная делегация "Белой ДВР"). Поэт присутствовал на этих соревнованиях в качестве специального корреспондента газеты "Тихоокеанская звезда" (Хабаровск).

В ЛОМБАРДЕ

В ломбарде старого ростовщика,
Нажившего почёт и миллионы,
Оповестили стуком молотка
Момент открытия аукциона.

Чего здесь нет! Чего рука нужды
Не собрала на этих полках пыльных,
От генеральской Анненской звезды
До риз икон и крестиков крестильных.

Былая жизнь, увы, осуждена
В осколках быта, потерявших имя…
Поблёскивают тускло ордена,
И в запылённой связки их – Владимир.

Дворянства знак. Рукой ростовщика
Он брошен на лоток аукциона,
Кусок металла в два золотника,
Тень прошлого и тема фельетона.

Потрескалась багряная эмаль -
След времени, его непостоянство.
Твоих отличий никому не жаль,
Бездарное, последнее дворянство.

Но как среди купеческих судов
Надменен тонкий очерк миноносца, -
Среди тупых чиновничьих крестов
Белеет грозный крест Победоносца.

Святой Георгий – белая эмаль,
Простой рисунок… Вспоминаешь кручи
Фортов, бросавших огненную сталь,
Бетон, звеневший в вихре пуль певучих,

И юношу, поднявшего клинок
Над пропастью бетонного колодца,
И белый окровавленный платок
На сабле коменданта – враг сдается!

Георгий, он – в руках ростовщика!
Но не залить зарю лавиной мрака,
Не осквернит негодная рука
Его неоскверняемого знака.

Пусть пошлости неодолимый клёв
Швыряет нас в трясучий жизни кузов, -
Твой знак носил прекрасный Гумилёв,
И первым кавалером был Кутузов!

Ты гордость юных – доблесть и мятеж,
Ты гимн победы под удары пушек.
Среди тупых чиновничьих утех
Ты – браунинг, забытый меж игрушек.

Не алчность, робость чувствую в глазах
Тех, кто к тебе протягивает руки,
И ухожу… И сердце всё в слезах
От злобы, одиночества и муки.

Иногда я думаю о том,
На сто лет вперед перелетая,
Как, раскрыв многоречивый том
"Наша эмиграция в Китае",
О судьбе изгнанников печальной
Юноша задумается дальний.

На мгновенье встретятся глаза
Сущего и бывшего, котомок,
Страннических посохов стезя…
Скажет, соболезнуя, потомок:

"Горек путь, подслеповат маяк,
Душно вашу постигать истому.
Почему ж упорствовали так,
Не вернулись к очагу родному?"

Где-то упомянут. Со страницы
Встану. Выжду. Подниму ресницы:

"Не суди. Из твоего окна
Не открыты канувшие дали,
Годы смыли их до волокна,
Их до сокровеннейшего дна
Трупами казненных закидали.

Лишь дотла наш корень истребя,
Грозные отцы твои и деды
Сами отказались от себя,
И тогда поднялся ты, последыш.

Вырос ты без тюрем и без стен,
Чей кирпич свинцом исковыряли,
В наше ж время не сдавались в плен,
Потому что в плен тогда не брали".

И не бывший в яростном бою,
Не ступавший той стезей неверной,
Он усмешкой встретит речь мою
Недоверчиво-высокомерной.

Не поняв друг в друге ни аза,
Холодно разъединим глаза,
И опять – года, года, года,
До трубы Последнего суда!

К русскому читателю наконец возвращаются имена и произведения замечательных поэтов, связавших свою судьбу с Белой армией. Только теперь мы можем сказать, что та, прежняя, Гражданская война закончилась. И если в русской литературе уже давно восстановлены погубленные большевиками Н.Клюев, С.Клычков, П.Васильев, то отчего же так надолго забыли про не менее значимых для нас выразителей русской души, не менее талантливых певцов России? Да, они были белогвардейцами и воевали против новой власти за иначе понимаемую свободу. И очень долгие годы их называли врагами. Но в их груди билось русское сердце, искренне любящее Родину, и в их венах текла родная русская кровь, помнящая подвиги наших великих предков. Их поэтическое слово должно быть также дорого русской литературе, тем более что художественные образы, созданные в свое время этими великолепными поэтами, для нас, нынешних читателей, — это совершенно новое, неожиданное, а для кого-то потрясающее открытие.

Наш долг восстановит ь справедливость и вернуть к духовной жизни замечательных русских поэтов — Арсения Несмелова, Николая Туроверова, Сергея Бехтеева, Ивана Савина, Марианну Колосову и других, исторгнутых из российской словесности на волне классовой вражды. Пора заговорить о них в полный голос. В противном случае Серебряный век русской поэзии теряет свою цельность.

1

До чего же понятна и близка по духу поэзия Белого движения нынешнему времени! К 1917 году народ России по Конституции уже был уравнен в правах, а деление людей на «непримиримые классы» было навязано, искусственно внедрено в сознание обывателей социал-демократической пропагандой того времени. И враги русских, воспользовавшись войной, которую вела страна, и предательством масонского Временного правительства путем обмана рабочих и солдат сумели перехватить власть в «отпавшей» столице.

Моральное состояние лучших людей России после Октябрьского переворота легко себе представить, вспомнив душевные переживания нас, русских патриотов, в августе 1991-го и в октябре 1993 годов. С той лишь разницей, что они, патриоты начала XX века, с оружием в руках поднялись на борьбу с безбожным, безжалостным, русофобским врагом. Мы же на это оказались не способны. Им так же, как и нам теперь, было близко осознание потери великой тысячелетней Родины… И разве не те же мысли и чувства, выраженные при обороне Кремля 90 лет назад белым офицером Арсением Несмеловым, владели нами, когда на глазах у всего мира и, главное, на глазах всей сидящей у телевизора России расстреливали защитников Дома Советов?

…Отважной горсти юнкеров
Ты не помог, огромный город,
Из запертых своих домов,
Из-за окон в тяжелых шторах.
Ты лишь исхода ждал борьбы
И каменел в поту от страха.
И вырвала из рук судьбы
Победу красная папаха.
Всего мгновение, момент
Упущен был — упал со стоном.
И тащится интеллигент
К совдепу с просьбой и поклоном…

Так исторически сложилось, что лучшие (во всех смыслах) люди России большей частью находились тогда среди военных, тем более во время Германской войны. И потому в рядах русских боевых офицеров были Николай Гумилев и Арсений Несмелов. «Золотое сердце России Мерно бьется в груди моей» — сказал первый из них, и был расстрелян в 1921 году. «Тебя добудем мы в бою, Первопрестольная столица!» — выкрикнул второй и вынужден был через всю Сибирь с боями и армией Колчака отойти к Владивостоку. А смертный приговор, вынесенный ему в 1924 году, был приведен в исполнение с опозданием на 21 год. Но поэзия Н.Гумилева давно уже вернулась к русскому читателю и обрела свое место на литературном Олимпе. В то время как стихов Арсения Несмелова до сих пор у нас почти никто не знает, имя это практически остается неизвестным. Потому что он до конца Гражданской войны противостоял врагам исторической России — тем, чьи потомки на наших глазах вновь прорвались в Кремль. Ну, как же, разве можно было допустить к российскому читателю такие строки?

…В этот день страна себя ломала,
Не взглянув на то, что впереди,
В этот день царица прижимала
Руки к холодеющей груди.
В этот день в посольствах шифровали
Первой сводки беглые кроки.
В этот день отменно ликовали
Явные и тайные враги.
В этот день… Довольно, Бога ради!
Знаем, знаем, — надломилась ось:
В этот день в отпавшем Петрограде
Мощного героя не нашлось.
Этот день возник, кроваво вспенен,
Этим днем начался русский гон —
В этот день садился где-то Ленин
В свой запломбированный вагон…

Арсений Иванович Несмелов (Митропольский) родился 8 июня (по ст. стилю) 1889 года в Москве в дворянской семье, прошел обучение во Втором Московском и Нижегородском Аракчеевском кадетских корпусах. Первый его сборник стихов и прозы «Военные странички» вышел в 1915 году.

В звании поручика Царской армии А.Несмелов участвовал в боях Первой мировой войны. Получил ранение. За исключительное бесстрашие был награжден четырьмя орденами.

Осенью 1917 года он принимал участие в московском антибольшевистском восстании юнкеров, жестоко подавленном, которое позже описал в поэме «Восстание». Затем воевал в рядах Белой гвардии — в войсках адмирала Колчака и генерала Каппеля. Участвовал в Сибирском Ледяном походе — одном из наиболее трагических и суровых испытаний Гражданской войны (до сих пор малоизвестных большинству наших современников).

В документах Белой гвардии этот поход назван Великим Сибирским (Ледяным) походом. Возглавил его главнокомандующий Восточным фронтом генерал-лейтенант В.О. Каппель, который в ноябре 1919 года, оставив Омск, двинул 30-тысячную пеше-конную армию на Иркутск — на освобождение предательски арестованного чехословацким корпусом Верховного Правителя России адмирала А.В. Колчака и выданного большевикам. Продвигались с постоянными боями от города к городу: Омск — Ново-Николаевск (Новосибирск) — Барнаул — Красноярск… Однако освободить адмирала не удалось, не успели, он был расстрелян большевиками по прямому приказу Ленина. Тогда каппелевцы двумя колоннами обогнули Иркутск и вышли к Байкалу. В феврале 1920 года армия генерала Каппеля перешла Байкал по льду и вышла к станции Мысовая, где их ждали войска атамана Семенова и санитарные поезда. Это была самая тяжелая часть пути Великого Сибирского (Ледяного) похода. Что такое зима в Сибири — никому объяснять не надо. На станции Мысовая раненые и больныекаппелевцы были погружены в эшелоны, а остальные продолжили этот беспримерный поход до Читы. Всего было преодолено более тысячи километров. По его окончании был учрежден Знак отличия Военного Ордена «За Великий Сибирский поход», который ставился в один ряд с Орденом Святого Георгия.

Находясь в Приморье, в Дальневосточной республике (ДВР), А.Несмелов всецело посвятил себя литературному творчеству. Во Владивостоке им были изданы сборники стихотворений «Стихи» (1921) и «Уступы» (1924), а также поэма «Тихвин» (1922). Здесь он взял себе псевдонимом фамилию (Несмелов) погибшего в бою товарища.

После установления советской власти на Дальнем Востоке А.Несмелов почти два года продолжал оставаться во Владивостоке под надзором ОГПУ без права выезда. Но в 1924 году, заблаговременно узнав о готовившихся новой властью расправах над бывшими белогвардейцами, покинул Родину и через глухую тайгу, через советско-китайскую границу и гаоляновые джунгли сумел добраться до Харбина — главного дальневосточного центра русской эмиграции.

В Харбине поэтический талант Несмелова раскрылся во всей своей силе. По признанию эмигрантских литературных кругов, Несмелов стал одним из лучших русских дальневосточных поэтов. Особую популярность имела его крайне необычная и оттого захватывающая «Баллада о даурском бароне», которая переписывалась и передавалась из рук в руки, как когда-то лермонтовское «На смерть поэта». И хотя в ней с холодной отстраненностью описаны бередящие душу зверства полусумасшедшего барона Унгерна, все же художественное своеобразие и поэтически мастерская форма этой баллады заставляют любого читателя запомнить ее навсегда.

Стихи Несмелова публиковались не только в изданиях русской эмиграции в Китае, но и в Европе, и даже (в 1927—1929 годах) в советском журнале «Сибирские огни». В Китае вышли его поэтические книги «Кровавый отблеск» (Харбин, 1929), «Без России» (Харбин, 1931), «Через океан» (Шанхай, 1934), «Только такие!» (Харбин, 1936), «Полустанок» (Харбин, 1938), «Белая Флотилия» (Харбин, 1942)., а также сборник новелл «Рассказы о войне» (Шанхай, 1936). В Берне отдельным изданием увидела свет его поэма «Георгий Семена» (1936). Творчество Арсения Несмелова высоко оценивали Борис Пастернак, Марина Цветаева, Николай Асеев, Леонид Мартынов и другие советские поэты.

Однако вынесенный большевистским режимом приговор все же настиг поэта. После вступления советских войск в Харбин в августе 1945 г. Несмелов был арестован и переправлен в Советский Союз. Жизнь его оборвалась в том же году в тюремной камере НКВД.

Если нынешнее русское сопротивление заключено в основном в печатном слове, в песне, в митинге (правда, даже это толкает власть в страхе принимать все новые законы, ужесточающие ответственность за так называемую ксенофобию, приписываемую этой властью исключительно русским национально мыслящим патриотам), то сопротивление большевистской диктатуре требовало борьбы подлинной, героической, сопряженной с личной гибелью. Воины из Белого стана, сопротивляясь насилию, сознательно шли на смерть. И потому их поэты были выразителями подлинного, героического патриотизма. В их сердцах жила Родина, великая и прекрасная, их патриотизм был глубоко искренним и национально-волевым.

Пели добровольцы, Пыльные теплушки
Ринулись на запад в стукоте колес.
С бронзовой платформы выглянули пушки.
Натиск и победа! или — под откос.

Трагедия, пережитая ими, была ничуть не меньшей, чем та, какую переживаем ныне мы. И разве не о нашем времени сказаны эти слова? Ведь это к нам, нынешним, сквозь годы забвения обращается героический, пронзительно-русский поэт Арсений Несмелов:

Воля к победе.
Воля к жизни.
Четкое сердце.
Верный глаз.
Только такие нужны Отчизне,
Только таких выкликает час.
Через засеки
И волчьи ямы,
Спешенным строем
Иль на коне.
Прямы, напористы и упрямы —
Только такие нужны стране.

Время все расставляет по своим местам. Шелуха отпадает и превращается в прах. Но живое слово, за которым стоят честь и достоинство, как зеленая ветвь, пробивается сквозь любые нагромождения лжи и клеветы. Поэты Белой гвардии возвращаются на Родину своим блистательным творчеством. Они возвращаются к нам на века и уже никогда не уйдут из наших сердец.

Валерий Хатюшин