Язык строителей коммунизма . Изменение норм русского литературного языка продолжается и в настоящее время.

Устное народное творчество

Устное народное творчество (фольклор) в форме сказок , былин , пословиц и поговорок уходит корнями в далёкую историю. Они передавались из уст в уста, их содержание отшлифовывалось таким образом, что оставались наиболее устойчивые сочетания, а языковые формы обновлялись по мере развития языка. Устное творчество продолжало существовать и после появления письменности. В Новое время к крестьянскому фольклору добавился рабочий и городской, а также армейский и блатной (тюремно-лагерный). В настоящее время устное народное творчество наиболее выражено в анекдотах. Устное народное творчество влияет и на письменный литературный язык.

Развитие литературного языка в древней Руси

Так, в древнем Новгороде и других городах в XI-XV вв были в ходу берестяные грамоты . Большинство из сохранившихся берестяных грамот - частные письма, носящие деловой характер, а также деловые документы: завещания, расписки, купчие, судебные протоколы. Также встречаются церковные тексты и литературные и фольклорные произведения (заговоры, школьные шутки, загадки, наставления по домашнему хозяйству), записи учебного характера (азбуки, склады, школьные упражнения, детские рисунки и каракули).

Реформы русского литературного языка XVIII века

Наиболее важные реформы русского литературного языка и системы стихосложения XVIII века были сделаны Михаилом Васильевичем Ломоносовым . В г. он написал «Письмо о правилах российского стихотворства», в котором сформулировал принципы нового стихосложения на русском языке. В полемике с Тредиаковским он утверждал, что вместо того, чтобы культивировать стихи, написанные по заимствованным из других языков схемам, необходимо использовать возможности русского языка. Ломоносов полагал, что можно писать стихи многими видами стоп - двусложными (ямб и хорей) и трёхсложными (дактиль , анапест и амфибрахий), но считал неправильным заменять стопы на пиррихии и спондеи. Такое новаторство Ломоносова вызвало дискуссию, в которой активно участвовали Тредиаковский и Сумароков . В г. были изданы три переложения 143-го псалма , выполненные этими авторами, и читателям было предложено высказаться, который из текстов они считают лучшим.

Известно, однако, высказывание Пушкина, в котором литературная деятельность Ломоносова не одобряется: «Оды его… утомительны и надуты. Его влияние на словесность было вредное и до сих пор в ней отзывается. Высокопарность, изысканность, отвращение от простоты и точности, отсутствие всякой народности и оригинальности - вот следы, оставленные Ломоносовым». Белинский назвал этот взгляд «удивительно верным, но односторонним». Согласно Белинскому, «Во времена Ломоносова нам не нужно было народной поэзии; тогда великий вопрос - быть или не быть - заключался для нас не в народности, а в европеизме… Ломоносов был Петром Великим нашей литературы».

Кроме вклада в поэтический язык, Ломоносов был также автором научной русской грамматики. В этой книге он описал богатства и возможности русского языка. Грамматика Ломоносова была издана 14 раз и легла в основу курса русской грамматики Барсова (1771), который был учеником Ломоносова. В этой книге Ломоносов, в частности, писал: «Карл пятый, римский император, говаривал, что ишпанским с богом, французским - с друзьями, немецким - с неприятельми, итальянским - с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка.» Интересно, что Державин позже высказался похоже: «Славяно-российский язык, по свидетельству самих иностранных эстетиков, не уступает ни в мужестве латинскому, ни в плавности греческому, превосходя все европейские: итальянский, французский и испанский, кольми паче немецкий».

Современный русский литературный язык

Создателем современного литературного языка считается Александр Пушкин , произведения которого считаются вершиной русской литературы. Этот тезис сохраняется в качестве доминирующего, несмотря на существенные изменения, произошедшие в языке за почти двести лет, прошедшие со времени создания его крупнейших произведений, и явные стилистические различия между языком Пушкина и современных писателей.

Между тем, сам поэт указывал на первостепенную роль Н. М. Карамзина в формировании русского литературного языка, по словам А. С. Пушкина, этот славный историк и литератор «освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова».

«Великий, могучий …»

И. С. Тургеневу принадлежит, пожалуй, одно из самых известных определений русского языка как «великого и могучего»:

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, - ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя - как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!

Напишите отзыв о статье "История русского литературного языка"

Примечания

Ссылки

  • (видео)

Отрывок, характеризующий История русского литературного языка

– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.

Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.

«История русского литературного языка как научная дисциплина вырастает из живого опыта культурного развития русского общества. Вначале это свод наблюдений над меняющимися нормами литературного правописания, литературного словосочетания и словоупотребления», - писал В. В. Виноградов 1 . Конечно, такой ход изысканий в области истории русского литературного языка объясним, прежде всего, сущностью литературного языка с его определяющим свойством нормированности. В обзоре «Русская наука о русском литературном языке» Виноградов, выделяя историю русского литературного языка как самостоятельную научную дисциплину, раскрывает взаимосвязь различных теорий, предлагавших осмысление литературно-языкового процесса, тенденций и закономерностей развития стилей, с эволюцией самого русского литературного языка. Он очень подробно охарактеризовал особенности научных наблюдений над русским литературным языком в различные культурно-исторические периоды.

В. В. Виноградов отмечал важное значение словарей и грамматик (например. Лаврентия Зизания, Памвы Берынды) для осмысления роли церковно-славянского языка и реформирования старых грамматических построений (сочинения Мелетия Смотрицкого) до XVIII в. Он отразил содержание научной деятельности В. К. Тредиаковского, А. П. Сумарокова и особенно М. В. Ломоносова, подчеркнув нормативно-стилистическую направленность его «Российской грамматики» (1755), которая «предопределила понимание и изучение грамматической системы русского литературного языка вплоть до 20-30-х годов XIX в.» и повлияла на характер морфологических исследований в более поздние периоды. Признана роль грамматических разысканий А. А. Барсова, достижений лексикографов второй половины XVIII- первой четверти XIX в., особенно составителей «Словаря Академии Российской» (1789-1794). Дана оценка концепциям о влиянии старославянского языка А. С. Шишкова и А. X. Востокова, исследованиям Востокова в области взаимодействия русского литературного и старославянского языков. Охарактеризованы принципы изучения русского литературного языка в отношении его к народным говорам и социально-групповым диалектам основателя русской научной этнографии Н. И. Надеждина. Виноградов утверждает, что «именно в этот период закладываются научные основы истории древнерусского литературного языка» .

Период 40-70-х годов XIX в. Виноградов рассматривает как время национально-исторических и философских исканий, когда в числе основных научных тенденций оказались «поиски общих исторических закономерностей русского литературно-языкового процесса; выдвижение проблемы личности, проблемы индивидуального творчества и его значения в истории литературного языка, проблемы “языка писателя” (особенно по отношению к реформаторам языка)» 1 . В этой связи отмечена диссертация К. С. Аксакова «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка» (1846).

Как полемические по духу и противопоставленные работам филоло- гов-западников оцениваются филологические воззрения и «Толковый словарь живого великорусского языка» (1863-1866) В. И. Даля. Известно, что этот лексикограф решительно заявил о том, что «пришла пора подорожить народным языком и выработать из него язык образованный» . Высоко оценивая средства народного языка как источник обновления литературной речи, Даль говорил о необходимости его освобождения от заимствований.

Среди западников Виноградов выделяет Я. К. Грота, к достижениям которого в области исследования истории русского литературного языка относится изучение языка писателей (Г. Р. Державина, Н. М. Карамзина), разработка историко-стилистического и нормативно-грамматического направлений. Грот - автор первого опыта словаря языка писателя. «Литературно-эстетический принцип у Грота сочетается с принципами культурно-исторического параллелизма между развитием русского языка и идейным развитием верхов русского общества» .

Нельзя не отметить, что в середине XIX в. русские языковеды знали концепции западноевропейских ученых, например Я. Гримма, утверждавшего, что «наш язык - это также наша история» . Ф. И. Буслаев подчеркивал неразрывность истории народа и истории языка, которая в его трудах получила культурно-историческую интерпретацию с привлечением фактов фольклора, областных говоров и древних литературных памятников . В составленной Буслаевым «Исторической хрестоматии» были собраны и прокомментированы в примечаниях многочисленные образцы различных стилей.

Труды И. И. Срезневского, по мнению Виноградова, относятся к «переходному от романтико-исторического к позитивно-историческому» периоду, что проявилось в эволюции научных взглядов Срезневского. Некоторые воззрения ученого Виноградов считал устаревшими, но подчеркивал, что его важнейший труд «Мысли об истории русского языка» определил тематику работ многих поколений лингвистов. К заслугам языковеда отнесено создание периодизации истории русского языка, определение ее задач, среди которых «подробные лексикальные и грамматические описания древних памятников русского языка. К ним должны быть составлены словари с объяснением всех значений и оттенков слов, с указанием заимствований» 1 .

В своем обзоре этапов развития истории русского литературного языка как науки и вклада выдающихся ученых в ее становление Виноградов пишет об А. А. Потебнё как о языковеде-мыслителе, который «закладывает прочные основы истории русского языка, между прочим и языка литературного, как истории словесного творчества русского народа. <...> В его понимании история русского литературного языка тесно сплелась с историей русской мысли» .

Рассмотрению концепции А. А. Шахматова посвящены многие сочинения Виноградова: работа «История русского литературного языка в изображении академика А. А. Шахматова», раздел в статье «Проблема литературного языка и изучения его истории в русской лингвистической традиции досоветского периода» и др. Шахматов создал подкрепляемую культурноисторическими, литературными разысканиями концепцию эволюции русского литературного языка и предложил новое понимание процессов его развития. Виноградов осветил содержание историколингвистической концепции Шахматова, показал трансформацию взглядов ученого: от признания церковнославянского языка основой письменного русского языка и указания на связь распространения христианской культуры с возникновением восточнославянской письменности - к утверждению того, что в Древней Руси язык образованных классов был обрусевшим церковно-славянским. Ценным было признание Шахматовым ог- ромного значения для развития русского литературного языка делового письменного языка и «московского наречия».

Считая Шахматова ученым-энциклопедистом, признавая новизну и широту задач, выдвинутых ученым, Виноградов, однако, подчеркнул противоречивость шахматовской теории, что отразилось и в ее терминологии. «Итак, в представлении Шахматова, русский литературный язык - это язык письменный, однако первоначально резко отличавшийся от “письменно-делового”, это язык книжный, уже с XI в. ставший разговорным языком книжно-образованных слоев общества, а в XIX в. это разговорный язык, “приобретший права книжного языка”, и, наконец, это одно из великорусских наречий, именно московское наречие. Вместе с тем, по определению Шахматова, “книжный язык XI в. - это непосредственный родоначальник нашего современного великорусского книжного языка”» .

Шахматов сам видел слабые стороны своих научных построений, которые Виноградов тем не менее назвал величественными, хотя сделал вывод о том, что ученый «не воспроизвел во всей широте и полноте процессов взаимодействия и скрещения церковно-книжного и народно-литературного языков в сфере государственно-деловой, публицистической и литературно-художественной по отношению к структуре литературной речи Московского государства XV-XVII вв.» 1 . Влияние шахматовских теорий чувствовалось в работах многих русских языковедов.

Понимание развития русского литературного языка Шахматовым Виноградов сравнил с вйдением Е. Ф. Будде, с его историко-диалектологическим подходом к явлениям языка. Согласно концепции Будде, отраженной в «Очерке истории современного литературного русского языка (XVII- XIX вв.)» (1908), литературный язык сливается в XVIII в. с языком художественной литературы. А потому этапы истории русского литературного языка описываются ученым преимущественно на материале языка художественной литературы, языка отдельных авторов, так что «язык писателя механически смешивается с литературным языком той или иной эпохи» .

В конце XIX - начале XX в. активно разрабатываются вопросы исторической грамматики, включенной в общую историю русского литературного языка, исторической лексикологии, издаются словари, отразившие богатство собранного материала, в том числе старославянского фонда. Это и «Материалы для словаря древнерусского языка» А. Л. Дювернуа (1894), и «Материалы и исследования в области славянской филологии и археологии» А. И. Соболевского (1910), который считал литературным языком язык письменности, настаивая на изучении не только летописей и романов, но и документов - купчих, закладных .

В середине XX в. природу русского литературного языка исследовал С. П. Обнорский. Выступая против традиционных взглядов, он отстаивал в своих статьях, среди которых принципиальное значение имеет «“Русская правда” как памятник русского литературного языка» (1934), и в монографии «Очерки по истории русского литературного языка старшего периода» (1946) гипотезу о восточнославянской речевой основе русского литературного языка.

«Очерки по истории русского литературного языка» В. В. Виноградова (1934) явились первой попыткой представить системное и разноуровневое описание огромного материала, отражающего период XVII-XIX вв. С именем Виноградова связана активная и планомерная разработка различных вопросов истории русского литературного языка, в том числе описания языка художественной литературы как особого феномена, а не «эквивалента и не синонима языка в поэтической функции» 1 , а как следствие этого - выделение науки о языке художественной литературы в качестве особой области лингвистических разысканий.

В XX в. были достигнуты значительные успехи при изучении языка и стиля отдельных авторов, определении роли прозаиков, поэтов, публицистов в отражении (даже формировании) тенденций развития русского литературного языка. В 1958 г. на IV Международном съезде славистов В. В. Виноградов представил теорию существования двух типов древнерусского литературного языка - книжно-славянского и народно-литературного и обосновал необходимость различать литературный язык дона- ционального периода и национальный литературный язык с точки зрения их структуры и функционирования. Идеи Виноградова и его выводы, основанные на широком использовании фактов письменности, получили заслуженное признание.

Большое значение для русского языкознания имел выход в свет «Толкового словаря русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935-1940), в составлении которого участвовали В. В. Виноградов, Г. О. Винокур, Б. А. Ларин, С. И. Ожегов и Б. В. Томашевский. Словарь отразил лексику художественной литературы (от А. С. Пушкина до М. Горького) и общественно-политических текстов 30-х годов XX в. Использованный в словарных статьях богатый иллюстративный материал давал возможность показать специфику нормативно-стилистической системы русского литературного языка. В этом словаре также отражена система грамматических, орфографических и (что очень ценно) орфоэпических норм - так называемого старомосковского произношения.

В статье «О задачах истории языка» (1941) Г. О. Винокур прояснил ряд задач, стоящих перед историей русского литературного языка как наукой. В работе «Слово и стих в “Евгении Онегине” Пушкина» (1940) он исследовал лексико-семантические особенности «стихового слова». Таким образом, языковедов все более привлекают «различные манеры говорить и писать, рождающиеся из входящих в коллективную привычку способов пользования языком» , т. е. язык и стиль отдельных авторов, имеющие собственную историю. Изучение их эволюции - в числе задач истории русского литературного языка как науки.

В книге «Русский литературный язык первой половины XIX в.» (1952) Л. А. Булаховского освещается важный для формирования главнейших тенденций функционирования и развития современного русского литературного языка, особенно его словаря, период в истории языка.

«Стилистический» взгляд на те проблемы, которые предполагает изучение истории русского литературного языка, отражает в своих трудах «Об изучении языка художественных произведений» (1952), «Стилистика художественной речи» (1961) и «Стилистика русского языка» (1969) А. И. Ефимов. Он видит в стиле исторически сложившуюся разновидность языка, обладающую определенными особенностями объединения и употребления языковых единиц. Ученый проявляет глубокое понимание важной роли, которую играет язык художественной литературы (художественно-беллетристический стиль) в развитии русского литературного языка. Стилистика в его трудах предстает наукой о словесном мастерстве, об эстетике слова, о выразительных средствах языка в целом.

Сторонник индуктивного метода, Б. А. Ларин в исследовании проблем истории русского литературного языка шел от частных наблюдений, от фактов и требовал доказательности в решении каждого вопроса, при выдвижении любой концепции 1 . Наиболее известны его работы по языку и стилю Н. А. Некрасова, А. П. Чехова, М. Горького, М. А. Шолохова. Ларин исследовал состояние литературного языка, отраженного в произведениях писателей, выступал за изучение языка города. Кроме того, «будучи горячим защитником изучения живой диалектной речи, он одновременно... требовал исследовать ее в связи с литературным языком и изучать смешанные формы речи в песнях, сказках, пословицах и загадках» . «Чрезвычайно ценной рекомендацией» назвал Виноградов мысль Ларина о том, что разговорная речь Московской Руси «в ее сложном многообразии и развитии с XV по конец XVII в. должна изучаться как предпосылка и глубокая основа национального языка - более существенная и определяющая, чем традиции книжно-славянского языка» .

Институт русского языка АН СССР в 50-е годы XX в. начинает издание «Материалов и исследований по истории русского литературного языка». Каждый том содержит исследования о языке и стиле русских писателей: предпушкинской поры, Н. М. Карамзина (1-й том); М. В. Ломоносова, А. Н. Радищева, А. С. Пушкина, раннего Н. В. Гоголя (2-й том); писателей пушкинской поры, М. Ю. Лермонтова, В. Г. Белинского (3-й том); писателей второй половины XIX в. (4-й том).

Нельзя не отметить заслуги С. А. Копорского, который в труде «Из истории развития лексики русской художественной литературы 60-70 гг. XIX века. (Словарный состав сочинений Успенского, Слепцова, Решетникова)» исследовал лексику и ее стилистическое использование в произведениях русских писателей - демократов и народников.

У лингвистов никогда не угасал интерес к древнейшему периоду истории русского литературного языка. Значению древнеславянского языка посвящена статья Н. И. Толстого «К вопросу о древнеславянском языке как общем литературном языке южных и восточных славян» (1961), исследованию источников памятников - статья «О некоторых источниках “Изборника 1076 года” в связи с вопросом о происхождении их переводов» (1976) Н. А. Мещерского. Одной из главных задач, стоящих перед наукой, Мещерский считает демонстрацию того, как мастера слова «обрабатывали» общенародный язык; это он сумел убедительно показать в книге «История русского литературного языка» (1981). Такая точка зрения остается актуальной для историков языка, работавших в 80-90-е годы XX в.

Многие важные условия обогащения, качественного обновления лексико-семантической системы русского языка рассматривает Ю. С. Сорокин в своем фундаментальном труде «Развитие словарного состава русского литературного языка. 30-90 годы XIX в.» (1965). Прежде всего он отмечает развитие многозначности у активно употреблявшихся исконных и заимствованных слов, в том числе научных терминов, номенклатуры, принадлежащей сфере искусства, и т. д. Назвав это направление в лексике тенденцией «образно-фразеологического переосмысления» книжных слов , он выявил терминосистемы, единицы которых чаще приобретали нетерминологические, переносные значения, пополняли состав общеупотребительных языковых средств, использовались в языке художественной литературы. Кроме того, Сорокин отметил процесс терминологизации лексики, обусловленный таким экстралингвистическим фактором, как интенсивное развитие науки, усиление политической активности общества в изучаемый период и процесс «передвижения» слов разговорной, просторечной, профессиональной лексики в направлении от периферии к центру.

Данные тенденции в развитии словарного состава исследуются и в работах Ю. А. Бельчикова «Вопросы соотношения разговорной и книжной лексики в русском литературном языке второй половины XIX столетия» (1974) и «Русский литературный язык во второй половине XIX века» (1974).

Коллективная монография под редакцией Ф. П. Филина «Лексика русского литературного языка XIX - начала XX века» (1981) стала еще одним свидетельством пристального внимания ученых к истории русского литературного языка.

Д. С. Лихачёв известен как выдающийся исследователь древнерусской литературы, историк культуры, текстолог. Его труды посвящены поэтике, изучению жанра, стиля русских писателей: «Слово о полку Игореве», «Текстология. На материале русской литературы X-XVII вв.», «Поэтика древнерусской литературы», «“Небрежение словом” у Достоевского», «Особенности поэтики произведений Н. С. Лескова» и др. В монографии «Человек в литературе Древней Руси» Лихачёв показал, как менялись в древнерусской литературе стили. Историк и филолог, он не мог не затронуть важный вопрос о происхождении русского литературного языка.

Многие вопросы истории русского литературного языка освещает А. Н. Кожин, последователь В. В. Виноградова. Значителен его вклад в изучение роли народной речи для формирования и развития литературного языка в различные периоды, в описание особенностей языка художественной литературы и конкретных идиостилей (прежде всего Н. В. Гоголя и Л. Н. Толстого), в научное отражение многочисленных фактов перемещения языковых средств как центростремительного движения, обусловившего демократизацию и обогащение литературного языка в разные периоды, в частности в XIX-XX вв. Он пытается осмыслить сложные процессы, определяющие «размывание границ» стилевого профиля художественного текста, социально и эстетически стимулируемое влияние разговорной речи на язык поэзии и прозы. Кожин подробно исследовал развитие русского литературного языка в период Великой Отечественной войны .

Ценными для науки остаются труды А. И. Горшкова. Ученый исследовал многочисленные письменные источники, рассматривал роль русских писателей, прежде всего А. С. Пушкина, в становлении стилистической системы языка, конкретизировал представление о предмете истории русского литературного языка как науки. В книгах «История русского литературного языка» (1969) и «Теория и история русского литературного языка» (1984) систематизированы теоретические положения, на которых основывается современная наука о литературном языке (в том числе о языке художественной литературы), стилистика, культура речи. Горшков демонстрирует филологический подход как синтезирующий, методологически необходимый при описании языка в диахронии на базе письменных памятников. По его мнению, «специфика языка как реально существующего феномена, как явления национальной культуры проявляется в первую очередь при изучении его употребления, т. е. при изучении языка на уровнях текста и системы подсистем». Для ученого очевидно, что история русского литературного языка использует выводы всех дисциплин, изучающих как употребление языка, так и его систему.

История русского литературного языка - раздел русистики, изучающий возникновение, становление, исторические преобразования структуры литературного языка, коррелятивных отношений составляющих его системных компонентов - стилей, как языковых, так и функционально-речевых и индивидуально-авторских и др., развитие письменно-книжной и устно-разговорной форм литературного языка. Теоретическим основанием дисциплины служит комплексный и разносторонний (историко-культурный, историко-литературной, историко-поэтический и историко-лингвистический) подход к исследованию структуры лит. языка, его норм на разных этапах исторического развития. Концепция история русского литературного языка как научной дисциплины была разработана В. В. Виноградовым и принята современным русским языкознанием. Она сменила ранее существовавший в науке подход, представлявший собой комментарий к рус. лит. языку 18-19 вв. с коллекцией разнородных фонетико-морфологических и словообразовательных фактов на фоне понимания языка как орудия рус. культуры (работы Е. Ф. Будде).

В рус. филологии 19 в. существовало четыре историко-лингвистические концепции возникновения и развития древне-русского литературного языка. 1. Церковно-славянский язык и древне-русский народно-литературный язык - это стили одного и того же «славенского», или старого русского литературного языка (А.С.Шишков, П. А. Катенин и др.). 2. Церковно-славянский (или старо-славянский) язык (язык церковных книг) и язык древне-русский деловой и светской письменности - это разные, хотя и близкородственные языки, находившиеся в тесном взаимодействии и смешении до кон. 18 - нач. 19 вв. (А. X. Востоков, отчасти К. Ф. Калайдович, М. Т. Каченовский и др.).

3. В основе древне-русского литературного языка лежит церковно-славянский язык (М. А. Максимович, К. С. Аксаков, отчасти Н. И. Надеждин и др.). По словам Максимовича, «церковнославянский язык не только дал образование письменному языку рус- скому.. ., но более всех других языков имел участие 163 в дальнейшем образовании нашего народного языка» («История древней русской словесности», 1839). 4. Основа др.-рус. лит. языка - живая восточно-славянская народная речь, близкая по своим основным структурным особенностям к старо-славянскому языку. Приняв христианство, рус. народ «нашёл уже все книги, необходимые для богослужения и для поучения в вере, на наречии, отличавшемся от его народного наречия очень немногим»; «Не только в подлинных произведениях рус. книжников, но и в переводах, чем они древнее, тем более видим народности в выражении мыслей и образов» (И. И. Срезневский, «Мысли об истории русского языка и других славянских наречий», 1887). Разделение книжного и народного языка, вызванное изменениями народно-разговорной, диалектной речи восточных славян, относится к 13-14 вв. Это привело к тому, что развитие древне-русского литературного языка определялось соотношением двух речевых стихий - письменной общеславянской (старо-славянский, древне-славянский) и устной и письменной национальной древне-русской. В развитии русского литературного языка выделяются следующие периоды: литературный язык Древней Руси (с 10 до кон. 14 -- нач. 15 вв.); литературный язык Московской Руси (с кон. 14 - нач. 15 вв. до 2-й пол. 17 в.); литературный язык начальной эпохи формирования рус. нации (с сер. 17 в. до 80-90-х гг. 18 в.); литературный язык эпохи образования русской нации и формирования его общенациональных норм (с кон. 18 в.); русский литературный язык современной эпохи. Распространение и развитие письменности и литературы на Руси начинается после принятия христианства (988), т.е. с кон. 10 в. Самые старшие из памятников письменности это переводы с греческого языка (Евангелие, Апостол, Псалтырь…) Древне-русские авторы создали в этот период оригинальные произведения в жанрах проповеднической литературы («Слова» и «Поучения» митрополита Иллариона, Кирилла Туровского, Луки Жидяты, Климента Смолятича), паломнической литературы («Хождение игумена Даниила») и др. В основе книжно-славянского типа языка лежал старо-славянский язык. Древне-русская литература в этот период своей истории культивировала также и повествовательные, исторические и народно-художественные жанры, возникновение которых связано с развитием народно-культурного или народного обработанного типа древне-русского литературного языка. Это «Повесть временных лет» (12 в.) - древне-русская летопись, эпическое произведение «Слово о полку Игореве» (кон. 12 в.), «Поучение Владимира Мономаха» (12 в.) - образец «светского, житийного» жанра, «Моление Даниила Заточника» (12 в.), «Слово о погибели Русскыя земли» (кон. 13 - нач. 14 вв.). Особую группу лексики древне-русского языка составляют старо-славянские слова, однокоренные с соответствующими русскими, отличающиеся звуковым обликом: брег (ср. берег), влас (ср. волос), врата (ср. ворота), глава (ср. голова), древо (ср. дерево), срачица (ср. сорочка), хранити (ср. хоронити), един (ср. один) и др. В древне-русском языке выделяется также целый ряд параллелей чисто лексических, например брак и свадьба; выя и шея; грясти и идти; глаголати, рещи и сказать, говорить; ланита и щека; очи и глаза; перси и грудь; уста и губы; чело и лоб и др. Наличие таких лексических пар обогащало литературный язык в функциональном отношении, семантически и стилистически. Древне-русский литературный язык наследовал из старо-славянского языка средства художественной изобразительности: эпитеты, сравнения, метафоры, антитезы, градации и др. К середине 12 в. Киевская Русь приходит в упадок, начинается период феодальной раздробленности, котораярая способствовала диалектному дроблению древне-русского языка. Примерно с 14 в. на восточно-славянской территории складываются близкородственные восточно-славянские языки: русский, украинский, белорусский. Русский язык эпохи Московского государства (14-17 вв.) имел сложную историю. Оформились основные диалектные зоны - северновеликорусское наречие (примерно на север от линии Псков -- Тверь -- Москва, южнее Нижнего Новгорода) и южновели-корусское наречие (до границ с укр. зоной на юге и белорусской на западе). С конца 14 в. в Москве осуществляется редактирование слав, церковных книг для приведения их в первоначальный, соответствующий греческим оригиналам вид. Это редактирование проводилось под руководством митрополита Киприана и должно было сблизить русскую письменность с южнославянской. В 15 в. Рус. православная церковь выходит из-под опеки Вселенского Константинопольского патриарха, в ней устанавливается патриаршество 1589). Начинается возвышение Московской Руси, растёт авторитет великокняжеской власти и моек, церкви, получает широкое распространение идея преемственности Москвы по отношению к Византии, нашедшая своё выражение в идеологической формуле «Москва есть третий Рим, а четвёртому не быти», которая получает теологическое, государственно-правовое и историко-культурное осмысление. В книжно-славянском типе литературного языка получают распространение архаизированные написания, основанные на южнославянской орфографической норме, возникает особая риторическая манера выражения, цветистая, пышная, насыщенная метафорами, получившая название «извитие словес» («плетение словес»).

С 17 в. формируются язык русской науки и национальный литературный язык. Усиливается тенденция к внутреннему единству, к сближению лит. языка с разговорным. Во 2-й пол. 16 в. в Московском государстве началось книгопечатание, имевшее огромное значение для судеб рус. лит. языка, литературы, культуры и образования. Рукописная культура сменилась культурой письменной В 1708 вводится гражданский алфавит, на к-ром печатается светская литература. Церковно-славянский алфавит (кириллица) используется только в конфессиональных целях. В литературном языке конца 17-1-й пол. 18 вв. тесно переплетаются и взаимодействуют книжно-славянские, зачастую даже архаические, лексические и грамматические элементы, слова и обороты речи народно-разговорного и «приказного» («делового») характера и западно-европейские заимствования.

1. ИРЛЯ как самостоятельная научная дисциплина – наука о сущности, происхождении и этапах развития русского литературного языка – сформировалась в первой половине XX века. В ее создании приняли участие крупнейшие филологи: Л.А. Булаховский, В.В. Виноградов, Г.О. Винокур, Б.А. Ларин, С.П. Обнорский, Ф.П. Филин, Л.В. Щерба, Л.П. Якубинский. Объектом изучения истории русского литературного языка является русский литературный язык.

Периодизация истории русского литературного языка Литературный язык – одна из форм национальной культуры, поэтому изучение становления литературного языка невозможно без учета изменений в общественно- экономической жизни России, вне связи с историей науки, искусства, литературы, историей общественной мысли в нашей стране.

Само понятие «литературный язык» исторически изменчиво. Русский литературный язык прошел сложный путь развития от своего зарождения и становления до наших дней. Изменение литературного языка на протяжении веков происходило постепенно, путем перехода количественных изменений в качественные. В связи с этим в процессе развития русского литературного языка выделяют различные периоды на основании изменений, происходящих внутри языка. В то же время наука о литературном языке опирается на исследования о языке и обществе, о развитии различных общественных явлений, о влиянии на развитие языка социально-исторических и культурно-общественных факторов. Учение о внутренних законах развития языка не противоречит учению о развитии языка в связи с историей народа, так как язык – это общественное явление, хотя он развивается по своим внутренним законам. К вопросу о периодизации обращались исследователи с начала XIX века (Н.М. Карамзин, А.X. Востоков, И.П. Тимковский, М.А. Максимович, И.И. Срезневский).

А.А. Шахматов в «Очерке основных моментов развития русского литературного языка до XIX века» и ряде других работ рассматривает три периода в истории книжного литературного языка: XI–XIV века – древнейший , XIV–XVII века – переходный и XVII–XIX века – новый (завершение процесса русификации церковнославянского языка, сближение книжного литературного языка и «наречия города Москвы»).

В наше время единой, принятой всеми лингвистами периодизации истории русского литературного языка нет, но все исследователи в построении периодизации учитывают социально-исторические и культурно-общественные условия развития языка. В основе периодизации истории русского литературного языка Л.П. Якубинского, В.В. Виноградова, Г.О. Винокура, Б.А. Ларина, Д.И. Горшкова, Ю.С. Сорокина и других лингвистов лежат наблюдения над нормами русского литературного языка, его отношением старой литературно- языковой традиции, к общенародному языку и диалектам, учет общественных функций и сфер применения русского литературного языка.

В связи с этим большинство лингвистов выделяет четыре периода в истории русского литературного языка:

1. литературный язык древнерусской народности, или литературный язык Киевского государства (XI–XIII века ),

2. литературный язык великорусской народности, или литературный язык Мо- сковского государства(XIV–XVII века),

3. литературный язык периода формирования русской нации (XVII – первая чет- верть XIX века),

4. современный русский литературный язык. (КОВАЛЕВСКАЯ)

В.В. Виноградов на основании принципиальных различий литературных языков в донациональную и национальную эпоху считал необходимым разграничивать два периода 6

1. – XI–XVII века: русский литературный язык до- национальной эпохи;

2. – XVII – первая четверть XIX века: формирование русского литературного национального языка ), что нашло отражение в большинстве современных учебных пособий по истории русского литературного языка с сохранением периодизации, предложенной выше, внутри каждого из двух основных периодов.

Вопрос о происхождении русского литературного языка обычно связывают с появлением на Руси письменности, так как литературный язык предполагает наличие письма. После крещения Руси впервые появляются у нас рукописные южнославянские книги, потом рукописные памятники, созданные по образцу южнославянских книг (древнейший из таких сохранившихся памятников – Остромирово Евангелие 1056–1057 годов). Некоторые исследователи (Л.П. Якубинский, С.П. Об- норский, Б.А. Ларин, П.Я. Черных, А.С. Львов и др.) высказывали предположение о наличии письменности у восточных славян до официального крещения Руси , ссылаясь при этом на высказывания арабских писателей, историков, со- общения путешественников западноевропейских стран.

Исследователи, считающие, что письменность существовала у славян до деятельности первоучителей Кирилла и Мефодия, ссылаются на список XV века «Жития Константина философа», где сообщается, что Кирилл в середине IX века был в Корсуни (Херсонес) и нашел там евангелие и псалтырь, написанные по-русски: «обрѣте же тоу еваг҃геле и ψалтырь роусьскыми писмены писано». Ряд лингвистов (А. Вайан, Т.А. Иванова, В.Р. Кинарский, Н.И. Толстой) убедительно доказывают, что речь идет о сирийских письменах: в тексте метатеза букв р и с – «соурськыми писмены писано». Можно предположить, что на заре своей жизни славяне, как и другие народы, пользовались знаковым письмом . В результате археологических раскопок на территории нашей страны было найдено много предметов с непонятными знаками на них. Возможно, это были те черты и резы, о которых сообщается в трактате «О писменахъ» черноризца Храбра, посвященном появлению письменности у славян: «Прѣжде убо словѣне не имѣху книгъ, но чрътами и рѣзами чьтѣху и гадааху...». Возможно, на Руси не существовало единого начала письма. Грамотные люди могли пользоваться и греческим алфавитом, и латинскими буквами (крѣстивше же ся, римь- сками и гръчьскыми писмены нуждааху ся словѣнскы рѣчь безъ устроениа – «О писменахъ» черноризца Храбра).

Большинство филологов XVIII–XX веков объявляло и объявляет основой русского литературного языка церковнославянский язык , пришедший на Русь вместе с принятием христианства. Одни исследователи безоговорочно развивали и равивают теорию церковнославянской основы русского литературного языка (А.И. Соболевский, А.А. Шахма- тов, Б.М. Ляпунов, Л.В. Щерба, Н.И. Толстой и др.). Так, А.И. Соболевский писал: «Как известно, из славянских языков первым получил литературное употребление язык церковно славянский», «после Кирилла и Мефодия он сделался литературным языком сперва болгар, потом сербов и русских»48. Наиболее полное отражение и завершение гипотеза о церковнославянской основе русского литературного языка получила в трудах А.А. Шахматова , подчеркивавшего необычайную сложность формирования русского литера- турного языка: «Едва ли какой другой язык в мире может быть сопоставлен с русским в том сложном историческом процессе, который он пережил». Ученый решительно возводит современный русский литературный язык к церковнославянскому: «По своему происхождению русский литературный язык – это перенесенный на русскую почву церковнославянский (по происхождению своему древне- болгарский) язык, в течение веков сближавшийся с живым народным языком и постепенно утративший свое иноземное обличие» А.А. Шахматов полагал, что древнеболгарский язык не только стал письменным литературным языком Киевского государства, но оказал большое влияние на устную речь «образованных слоев Киева» уже в X веке, поэтому в составе современного русского литературного языка много слов и форм слов древнеболгарской книжной речи.

Однако многие исследователи XVIII – XX веков (М.В. Ломоносов, А.X. Востоков, Ф.И. Буслаев, М.А. Макси- мович, И.И. Срезневский) обращали внимание на сложное взаимодействие церковнославянских книжных и разговорных восточнославянских элементов в составе древнерусских памятников . Например, М.В. Ломоносов в отзыве о работе Шлецера подчеркивал отличие языка летописи, «Договоров русских с греками», «Русской правды» и других «исторических книг» от языка церковной литературы53. Ф.И. Буслаев в «Исторической грамматике» четко противопоставлял русские разговорные и книжные церковнославянские элементы в «старинных памятниках»: «В сочинениях духовного содержания, например, в проповедях, в поучениях духовных лиц, в постановлениях церкви и т.п. преобладает язык церковнославянский; в сочинениях свет- ского содержания, например, в летописях, в юридических актах, в древних русских стихотворениях, пословицах и т.п. преобладает язык русский, разговорный»54В трудах лингвиста второй половины XIX века М.А. Максимовича : «С распространением богослужения на сем языке (церковнославянском), он соделался и у нас языком церковным и книжным, и через то более всех имел влияние на язык русский – не только письменный, который развился из него, но и на язык народный . Потому в истории русской словесности он имеет почти такую же значительность , как и наш собственный»

Г.О. Винокур в историческом очерке «Русский язык» (1943) появление письменности у восточных славян также связывает с распространением христианства, что характерно для всего средневекового мира, подчеркивая близость живой восточнославянской речи и церковнославянского языка, ставшего общим «учено-литературным языком» славян.

Как отмечал В.В. Виноградов в докладе на IV Международном съезде славистов, в языкознании XIX–XX веков «все более широко обрисовывалась проблема древнерусского литературного двуязычия или языкового дуализма, нуждавшаяся в детальном конкретно-историческом изучении»

С.П. Обнорский считал, что русский литературный язык сложился независимо от древнецерковнославянского языка русской редакции, обслуживавшего нужды церкви и всей религиозной литературы, на базе живой восточнославянской речи. Исследуя тексты «Русской правды», «Сло- ва о полку Игореве», произведений Владимира Мономаха, «Моления Даниила Заточника», ученый пришел к выводу: их язык – общий русский литературный язык старшей поры, все элементы церковнославянского языка, представленные в памятниках, внесены туда переписчиками в более позднее время . Работа С.П. Обнорского сыграла важную роль в уста- новлении специфики языка древнерусских светских памятников, но его теорию происхождения русского литературного языка нельзя считать аргументированной.

Б.А. Ларин говорил по этому поводу: «Если не противопоставлять два языка в Древней Руси – древнерусский и церковнославянский , тогда все просто. Но если различать эти две основы, то приходится либо признать, что мы имеем дело со смешанным характером языка в ряде наиболее важных и ценных памятников, либо производить насилие над очевидными фактами, что и допускали некоторые исследователи. Я утверждаю, что именно рус- ский язык сложного состава характерен для памятников XII–XIII веков»

Б.А. Успенский в докладе на IX Международном съезде славистов в Киеве в 1983 году употребляет термин «диглоссия» для обозначения определенной разновидности двуязычия, особой диглоссийной ситуации на Руси. Под диглоссией он понимает «такую языковую ситуацию, когда два разных языка воспринимаются (в языковом коллективе) и функционируют как один язык». При этом, с его точки зрения, «члену языкового коллектива свойственно воспринимать сосуществующие языковые системы как один язык, тогда как для внешнего наблюдателя (включая сюда и исследователя-лингвиста) свойственно в этой ситуации видеть два разных языка». Для диглоссии характерно: 1) недопустимость применения книжного языка как средства разговорного общения; 2) отсутствие кодификации разговорного языка; 3) отсутствие параллельных текстов с одним и тем же содержанием. Таким образом, для Б.А. Успенского диглоссия – это такой способ сосуществования «двух языковых систем в рамках одного языкового коллектива, когда функции этих двух систем находятся в дополнительном распределении, соответствуя функциям одного языка в обычной (недиглос- сийной ситуации)»

В работах Б.А. Успенского, как и в работах его оппонентов (А.А. Алексеева, А.И. Горшкова, В.В. Колесова и др.)69, читатель найдет много важного и интересного мате- риала для составления собственного суждения о языковой ситуации на Руси в X–XIII веках. Но решить окончательно вопрос о характере литературного языка в этот период невозможно, так как у нас нет подлинников светских памятников, нет полного описания языка всех славянских рукописей и их списков XV–XVII веков, никто не может точно воспро- извести особенности живой восточнославянской речи.

В Киевском государстве функционировали три группы таких памятников :

- церковные,

- светские деловые,

- светские неделовые памятники.

Все славянские языки (польский, чешский, словацкий, сербохорватский, словенский, македонский, болгарский, украинский, белорусский, русский) происходят от общего корня - единого праславянского языка, существовавшего, вероятно, до X-XI вв.
В XIV-XV вв. в результате распада Киевского государства на основе единого языка древнерусской народности возникли три самостоятельных языка: русский, украинский и белорусский, которые с образованием наций оформились в национальные языки.

Первые написанные кириллицей тексты появились у восточных славян в X в. К первой половине X в. относится надпись на корчаге (сосуде) из Гнездова (под Смоленском). Это, вероятно, надпись, указывающая имя владельца. От второй половины X в. также сохранился ряд надписей, обозначавших принадлежность предметов.
После крещения Руси в 988 г. возникла книжная письменность. Летопись сообщает о "многих писцах", работавших при Ярославе Мудром.

1. Переписывались преимущественно богослужебные книги . Оригиналами для восточнославянских рукописных книг служили в основном рукописи южнославянские, восходящие к трудам учеников создателей славянского письма Кирилла и Мефодия. В процессе переписки происходило приспособление языка оригиналов к восточнославянскому языку и формировался древнерусский книжный язык - русский извод (вариант) церковно-славянского языка.
К древнейшим сохранившимся письменным церковным памятникам относятся Остромирово Евангелие 1056-1057 гг. и Архангельское Евангелие 1092 г.
Оригинальные сочинения русских авторов представляли собой нравоучительные и житийные произведения . Поскольку книжным языком овладевали без грамматик, словарей и риторических пособий, соблюдение языковых норм зависело от начитанности автора и его умения воспроизводить те формы и конструкции, которые он знал по образцовым текстам.
Особый класс древних памятников письменности составляют летописи . Летописец, излагая исторические события, включал их в контекст христианской истории, и это объединяло летописи с другими памятниками книжной культуры духовного содержания. Поэтому летописи писались на книжном языке и ориентировались на тот же корпус образцовых текстов, однако из-за специфики излагаемого материала (конкретных событий, местных реалий) язык летописей дополнялся некнижными элементами.
Отдельно от книжной на Руси развивалась некнижная письменная традиция: административно-судебные тексты, официальное и частное делопроизводство, бытовые записи. От книжных текстов эти документы отличались как синтаксическими конструкциями, так и морфологией. В центре этой письменной традиции стояли юридические кодексы, начиная с "Русской правды", древнейший список которой относится к 1282 г.
К данной традиции примыкают юридические акты официального и частного характера: межгосударственные и межкняжеские договоры, дарственные, вкладные, завещания, купчие и т.д. Древнейшим текстом такого рода является грамота великого князя Мстислава Юрьеву монастырю (ок. 1130 г.).
Особое положение занимают граффити. В большинстве своём это молитвенные тексты, написанные на стенах храмов, хотя имеются граффити и иного (фактологического, хронографического, актового) содержания.

Основные выводы

1. До сих пор не решен вопрос об истоках древнерусского литературного языка. В истории отечественного языкознания были высказаны две полярные точки зрения на этот предмет: о церковнославянской основе древнерусского литературного языка и о живой восточнославянской основе древнерусского литературного языка.

2. Большинство современных лингвистов принимает теорию двуязычия на Руси (с различными вариантами), согласно которой в Киевскую эпоху было два литературных языка (церковнославянский и древнерусский), или два типа литературного языка (книжнославянский и литературно обработанный тип народного языка – термины В.В. Виноградова ), применяемые в различных сферах культуры и выполнявшие различные функции.

3. Среди лингвистов различных стран бытует теория диглоссии (двуязычия Обнорский) , согласно которой в славянских странах функционировал единый древнеславянский литературный язык, контактирующий с местной живой народной речью (народно-разговорным субстратом).

4. Среди древнерусских памятников можно выделить три типа: деловые (грамоты, «Русская Правда»), где наиболее полно отразились особенности живой восточнославянской речи X–XVII веков; церковная письменность – памятники церковнославянского языка (старославянского языка «русского извода», или книжно-славянского типа литературного языка) и светская письменность.

5. Светские памятники не сохранились в подлиннике, число их невелико, но именно в этих памятниках отразился сложный состав древнерусского литературного языка (или литературно обработанного типа народного языка), представляющего собой сложное единство элементов общеславянских, старославянских и восточнославянских.

6. Выбор указанных языковых элементов был обусловлен жанром произведения, темой произведения или его фрагмента, устойчивостью того или иного варианта в письменности киевской поры, литературной традицией, эрудицией автора, образованностью писца и другими причинами.

7. В древнерусских памятниках письменности представлены различные местные диалектные черты , что не нарушало единства литературного языка. После распада Киевского государства и татаро-монгольского нашествия связь между областями нарушается, увеличивается количество диалектных элементов в новгородских, псковских, рязанских, смоленских и других памятниках.

8. Происходит перегруппировка диалектов : Северо- Восточная Русь отделяется от Юго-Западной, создаются предпосылки для образования трех новых языковых единств: южного (язык украинской народности), западного (язык белорусской народности), северо-восточного (язык великорусской народности).