Историография - это специальная историческая дисциплина, изучающая историю исторической науки как сложный, многогранный и противоречивый процесс и его закономерности.
Предметом историографии является история исторической науки.
Историография решает следующие задачи:
1) изучение закономерностей смены и утверждения исторических концепций и их анализ. Под исторической концепцией понимается система взглядов одного историка или группы ученых как на весь ход исторического развития в целом, так и на его различные проблемы и стороны;
2) анализ теоретико-методологических принципов различных направлений в исторической науке и выяснение закономерностей их смены и борьбы;
3) исследование процесса накопления фактических знаний о человеческом обществе:
4) изучение объективных условий развития исторической науки.
История исторической науки в нашей стране начинается в период существования Древней Руси. Вплоть до конца XVI в. основным типом исторических сочинений являлись летописи.
Основой для большинства летописных сводов служила «Повесть временных лет» (I четверть XII в.). Наиболее ценными списками являются Лаврентьевский, Ипатьевский и Первая Новгородская летопись. Начиная с XVIII в., авторство «Повести временных лет» приписывается монаху Нестору, но в настоящее время эта точка зрения не является единственной и подвергается сомнению.
В период феодальной раздробленности летописание велось в большинстве крупных княжеств и центров.
С созданием единого государства на рубеже XV - XVI вв. летописание приобретает официальный государственный характер. Историческая литература идет по пути создания произведений грандиозных масштабов и пышных форм (Воскресенская летопись. Никоновская летопись, Лицевой свод Ивана Грозного).
В XVII в. утверждаются исторические повести, хронографы и степенные книги. В 1672 г. была издана первая учебная книга по русской истории «Синопсис» И. Гизеля. Слово «синопсис» означает «общий взгляд». В 1692 г. завершил свой труд «Скифская история» И. Лызлов.
Отцом русской исторической науки считается Василий Никитич Татищев (1686 -1750). Он не был профессиональным историком, происходил из захудалого рода смоленских дворян, но, благодаря своим способностям, сделал государственную карьеру еще при Петре I. Татищев участвовал в Северной войне, выполнял дипломатические поручения, руководил горнозаводской промышленностью Урала (1720 - 1721, 1734 - 1737), был астраханским губернатором. Но значительную часть жизни параллельно с государственной деятельностью Татищев собирал исторические источники, описывал их и систематизиро-вал.С начала 1720-х годов Татищев начал работу над «Историей Российской», которую продолжал до своей кончины в 1750 г. «История Российская с самых древнейших времен» в 5 книгах была издана в 1768 - 1848 гг. В этом сочинении автор дал общую периодизацию истории России, выделил три периода: 1) 862 - 1238; 2) 1238 - 1462; 3) 1462 -1577. Развитие истории Татищев связывал с деятельностью правителей (князей, царей). Он стремился установить причинно-следственную связь событий. При изложении истории он использовал прагматический подход, опирался на источники, прежде всего, летописи. Татищев был не только родоначальником исторической науки в России, но заложил основы источниковедения, исторической географии, русской метрологии и других дисциплин.
В /725 г. открылась основанная Петром I Академия наук. Первоначально в ней работали приглашенные немецкие ученые. Особый вклад в развитие исторической науки в России внесли Г.З. Байер (1694 - 1738), Г.Ф. Миллер (1705 - 1783) и А.Л. Шлецер (1735 -1809). Они стали создателями «норманнской теории» возникновения государственности на Руси.
С резкой критикой этой теории выступил Михаил Васильевич Ломоносов (1711 -1765), первый русский академик, один из создателей Московского университета, ученый-энциклопедист.
М.В. Ломоносов считал, что занятие историей является патриотическим делом, а история народа тесно сливается с историей правителей, причиной могущества народов являются заслуги просвещенных монархов.
В 1749 г. Ломоносов выступил с замечаниями на диссертацию Миллера «Происхождение имени и народа российского». Основным историческим произведением Ломоносова является «Древняя Российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава первого или до 1054 года», над которой ученый работал с 1751 по 1758гг.
Ученый считал, что всемирно-исторический процесс свидетельствует о прогрессивном движении человечества. Он оценивал исторические события с позиций просвещенного абсолютизма, широко привлекал источники, первым поставил вопрос об уровне развития восточных славян до образования государства.
Во II половине XVIII в. крупнейшими представителями дворянской историографии были М.М. Щербатов и И.Н. Болтин.
Крупным событием в развитии исторической науки в / четверти XIX в. стало издание «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина.
II.М. Карамзин (1766 - 1826) принадлежал к провинциальному симбирскому дворянству, получил домашнее образование, служил в гвардии, но рано вышел в отставку и посвятил себя литературному творчеству. В 1803 г. Александр I назначил Карамзина ис-ториографом, поручив ему написать историю России для широкого читателя. Создавая «Историю государства Российского», Н.М. Карамзин руководствовался желанием художественного воплощения истории, им руководила любовь к отечеству, стремление объективно отразить происходившие события. Для Карамзина движущей силой исторического процесса была власть, государство. Единовластие, по мысли историка, является стержнем на который нанизывается вся общественная жизнь России. Разрушение единовластия приводит к гибели, возрождение - к спасению государства. Монарх должен быть гуманным и просвещенным. Карамзин объективно раскрыл коварство Ю. Долгорукова, жестокость Ивана III и Ивана IV, злодейства Годунова и Шуйского, противоречиво оценил деятельность Петра I.Но, в первую очередь, Карамзин решал политико-назидательную задачу, его сочинение должно было служить утверждению сильной монархической власти и воспитанию народа в уважении к ней.Первые восемь томов «Истории.. » вышли в свет в 1818 г. и стали обязательным чтением в гимназиях и университетах. К 1916г. книга выдержала 41 издание. В советское время его труды практически не издавались как консервативно-монархические. В конце XX в. «История... » Карамзина была возвращена читателям.
Выдающимся историком // пол. XIX в.был Сергей Михайлович Соловьев (1820 -1879), создатель 29-томной «Истории России с древнейших времен», профессор, ректор Московского университета. Начиная с 1851 г. он ежегодно публиковал по тому вплоть до своей кончины. Его труд охватывает историю российскую с древности до конца XVIII в. Соловьев поставил и решил задачу создания обобщающего научного труда по русской истории с учетом современного ему состояния исторической науки. Диалектический подход позволил ученому поднять исследование на новый уровень. Впервые Соловьев комплексно рассмотрел роль природно-географических, демографическо-этнических и внешнеполитических факторов в историческом развитии России, что является его несомненной заслугой. С.М. Соловьев дал четкую периодизацию истории, выделив четыре основных периода:
1. От Рюрика до А. Боголюбского - период господства родовых отношений в политической жизни;
2. От Андрея Боголюбского до начала XVII в. - период борьбы родовых и государственных начал, завершившийся победой последних;
3. С начала XVII в. до середины XVIII в. - период вступления России в систему европейских государств;
4. С середины XVIII в. до реформ 60-х гг. XIX в. - новый период русской истории.
Труд С.М. Соловьева не утратил своего значения и по сей день.
Учеником С.М. Соловьева был Василий Осипович Ключевский (1841 - 1911). Будущий историк родился в семье потомственного священника в Пензенской и готовился продолжить семейную традицию, но интерес к истории заставил его уйти из семинарии, не завершив курса, и поступить в Московский университет (1861 - 1865 гг.). В 1871 г. он с блеском защитил магистерскую диссертацию «Древнерусские жития святых как исторический источник». Докторская диссертация была посвящена Боярской думе. Научную работу он сочетал с преподавательской деятельностью. Его лекции по истории России легли в основу «Курса русской истории» в 5-ти частях.
В. О. Ключевский был ярким представителем национальной психо лого-экономической школы, формировавшейся в России в последней четверти XIX в. Историю он рассматривал как поступательный процесс, а развитие связывал с накоплением опыта, знаний, житейских удобств. Задачу историка Ключевский видел в познании причинных связей явлений.
Историк уделял пристальное внимание особенностям русской истории, формированию крепостного права, классов. Народу как понятию этническому и этическому он отводил роль основной силы в истории образования и развития государства.
Научную задачу историка он видел в уяснении происхождения и развития человеческих обществ, в изучение генезиса и механизма людского общежития.
Ключевский развил мысль С.М. Соловьева о колонизации как важном факторе исторического развития, выделив ее экономические, этнологические и психологические аспекты. Он подошел к изучению истории с позиций взаимосвязи и взаимовлияния трех главных факторов - личности, природы и общества.
Ключевский сочетал исторический и социологический подходы, конкретный анализ с исследованием явления как феномена мировой истории.
В.О. Ключевский оставил глубокий след в истории отечественной науки и культуры. Его учениками были П.Н. Милюков, М.Н. Покровский, М.К. Любавский и др. Он оказал глубокое влияние на современников и потомков.
В октябре 1917 г. к власти пришли большевики. Условия развития исторической науки в стране резко изменились. Единой методологической основой гуманитарных наук стал марксизм, тематика исследований определялась государственной идеологией, приоритетными направлениями стали история классовой борьбы, история рабочего класса, крестьянства, коммунистической партии и т.п.
Первым историком-марксистом считается Михаил Николаевич Покровский (1868 - 1932). Образование он получил в Московском университете. С середины 1890-х годов эволюционировал в сторону экономического материализма. Под экономическим материализмом он понимал объяснение всех исторических перемен влиянием материальных условий, материальных потребностей человека. Классовая борьба воспринималась им как движущее начало истории. По вопросу о роли личности в истории Покровский исходил из того, что индивидуальные особенности исторических деятелей были продиктованы экономикой своего времени.
Центральная работа историка «Русская история с древнейших времен» в 4-х томах (1909) и «История России в XIX веке» (1907 - 1911). Свою задачу он видел в рассмотрении первобытно-общинного и феодального строя, а также капитализма с точки зрения экономического материализма. Уже в этих работах проступала теория «торгового капитала», более четко сформированная в «Русской истории в самом сжатом очерке» (1920) и других работах советского периода. Самодержавие Покровский называл «торговым капиталом в шапке Мономаха». Под влиянием его взглядов сформировалась научная школа, подвергшаяся разгрому в 30-е гг. XX в.
Несмотря на репрессии и жесткий идеологический диктат советская историческая наука продолжала развиваться. Среди советских историков следует отметить академика Б.А. Рыбакова, академика Л.В. Черепнина, академика М.В. Нечкину, академика Б.Д. Грекова, которые внесли существенный вклад в развитие отечественной исторической науки.
После распада СССР (1991 г.) начался новый этап в развитии исторической науки: расширился доступ к архивам, исчезли цензура, идеологический диктат, но значительно уменьшилось государственное финансирование научных исследований. Отечественная историческая наука стала частью мировой науки, расширились связи с учеными всего мира. Но о результатах этих позитивных изменений говорить пока еще рано.
Как можно «отрицательно» или «положительно» относиться к грозе, землетрясению, чуме? Это же данность нашего существования, так устроен мир. Христианин свершает таинство Евхаристии, то есть как бы ритуально-каннибалистически вкушает тело и пьёт кровь Иисуса Христа и репетирует Богосаможертвоприношение и приобщается святости-небесности, но "вся правда" также и в том, что после этого самый праведный верующий срёт и ссыт поглощенным-переваренным в животе, удобряя низменность-земельность, такова жизнь. Как можно «любить» или «ненавидеть» исторических деятелей прошлого, сколько бы крови они не пролили, будь это хоть Чингис-хан с Генрихом VIII и Иваном Грозным и Петром Великим и Лениным со Сталиным и Мао Цзэдуном впридачу и т.д.? Их тоже надо воспринимать как данность, так устроен мир, иногда они выглядят «как Божия гроза», как «Бич Божий», как «Мировой Дух верхом на коне» и т.д. Как можно «прославлять» или «критиковать» Моисея, который, с одной стороны, получил от Господа Бога заповеди Божьи, в том числе заповедь «Не убий!» ради сущего, и принес их людям, но ради бытия разбил вдребезги каменные скрижали, на которых эти заповеди были высечены, когда увидел свой богоизбранный еврейский народ, только что выведенный им из долгого Египетского пленения, но в его сорокадневное отсутствие поклонившийся Золотому Тельцу и возрадовавшийся халявам-пляскам, и приказал оставшимся правоверными кучке левитов рубить всех своих соплеменников подряд, лишь бы привести падших в чувство и взнуздать народ и спасти души выживших (Исход 32). Неужели не очевидно, что человек для Бога, а не Бог для человека, и надо исполнять свой высший надшкурный долг Богосаможертвоприношения, с какими бы ужасами это не было сопряжено. Надоела поверхностность даже тех, кто претендует на мудрость - богословов, философов, филологов и прочих гуманитариев. Ладно, с политиканствующих публицистов спрос невелик, они пишут в основном для унитаза, но профессионал-то должен возвышаться над эмоциями. Ведь «нравственность» относительна, зависит от этапа исторического развития и соответственно от градуса субъектности, позавчера «нравственно» было ритуально съесть другого человека, зачастую сородича, принести в жертву любимого ребенка и т.п., вчера «нравственно» было сжечь инакомыслящего на костре или сослать его в ГУЛАГ, сегодня же после нашей Великой Победы над фашизмом и Нюрнбергского процесса и принятия в 1948 году Всеобщей Декларации ООН прав человека установились более толерантные нормы и представления, с позиций которых глупо судить наших предков. Но судят же, будят застывшие бури, расковыривают затягивающиеся раны, призывают вышвырнуть Ленина из Мавзолея. Развожу руками, когда слышу такое от докторов-профессоров. С нынешних позиций уважения прав и достоинств человека и народа нравственно для нынешней больной России то, что исцеляет её, в том числе служит восстановлению её исторической и территориальной целостности, неужто это неясно.
Тошно слушать в эти минуты сванидзевски-кисилевский «Исторический процесс» на телеканале «Россия» (Дмитрий Киселев совсем жалок, неубедителен, не годится для серьёзной полемики, натужно отрабатывает заказ). Махровая контрреволюция, истерики о «тиране Сталине» - хотя ближе к насущному обсуждение масленичного молебна панк-группы Pussy Riot. Этот молебен - гражданский протест против инфернальности Путина и николаитства священноначалия РПЦ, я поддерживаю. Вот и надо биться против сегодняшнего зла, то есть против путинской расправы над молодыми русскими женщинами. И вообще против Путина и Гундяева, ложь которых зашкаливает. Если считаешь себя нравственным - живи не по лжи, выступай против нынешних лжецов! А лжи-грехи-злобы прошлого лучше всё же воспринимать как данность, ибо любому человеку и любому обществу свойственны не только «плюсы», но и «минусы», и историку как человеку-гражданину ныне пристойнее осуждать нынешних негодяев, а как профессионал он призван лишь говорить всю правду о прошлом, ни в коем случае не хуля и не хваля его.
Сейчас же на «русском историческом телеканале» «365 дней ТВ» проклятия в алрес Ленина как «злейшего врага русского народа» и лютые обличения «советских историков», которые-де чернили «убиенных большевиками» мучеников-венценосцев и всячески-де искажали русскую историю. Спрашиваю - назови, мудило, конкретно имена советских историков-профессионалов, которые «искажали и чернили» историю нашей страны? Я в 1970-ые годы работал в Отделе исторических наук Института научной информации по общественным наукам Академии наук СССР и неплохо знаю советских историков старшего и моего поколений, они разные, это десятки и сотни высококлассных профессионалов, их труды навеки останутся в золотом фонде отечественной исторической науки и культуры. И я поддерживаю отношения с десятками и сотнями отечественных философов и филологов, вызревших в советские годы, которые тоже классные профессионалы, их подло дискредитировать как «совков». Впрочем, подлому путинскому времени свойственны подлые фальсификаторы, только что наелся дерьма в «Историческом процессе».
Отдушина - два телесюжета, которые просмотрел в последние часы. Один - о римском императоре Адриане (76-138) на телеканале Viasat History, другой - об Иване Грозном (1530-1584) на телеканале «Культура». Да, Адриан практиковал децимации, то есть казнь каждого десятого солдата проштрафившегося римского легиона, и римляне вообще не гнушались всяческих геноцидов и «преступлений против человечности» (говоря по-нынешнему). Ну и что? Так устроен человек со времён Адама и Евы, не переделать, а можно лишь сдерживать присущую человеку смертоносность-убийственность и противовесничать его самотеррору, не будем углубляться в философию, я на эту тему написал уже массу текстов. И в фильме показано, где испражнялся "наместник Бога на земле", чем подтирался, - и это тоже входит в заботу историка сказать "всю правду". И Иван Грозный с точки зрения нынешних норм и представлений много всяких «преступлений» вроде бы совершил, но глупо и смешно пинать его нынешним «моралистам», тогда пинайте и хулите также Моисея, если осмелитесь, а историк-профессионал должен воспринимать деяния грозного царя как одну из «исторических гроз» наряду с «грозами» Петра Великого, Ленина и Сталина, без эмоций хулы или хвалы. И вот один из корифеев советской исторической науки Сигурд Оттович Шмидт мудро-бесстрастно рассказал телезрителям «всю правду» о русском властителе далекого XVI века, любо было слушать.
А ведь ему на Православную Пасху 15 апреля 2012 года исполнилось 90 лет. Но до чего он в хорошей интеллектуальной форме! По-хорошему ему завидую. Его отец - легендарный полярный исследователь Герой Советского Союза главный редактор Большой Советской Энциклопедии академик Отто Юльевич Шмидт. Сын одного из олицетворений советской эпохи окончил исторический факультет МГУ в 1944 г., с 1949 г. преподает в Московском историко-архивном институте (ныне Российский государственный гуманитарный университет). Патриарх отечественной исторической науки. Советник РАН. Академик РАО. Почетный председатель Археографической комиссии РАН. Главный редактор "Московской энциклопедии". Заслуженный профессор РГГУ, заведующий кафедрой москвоведения Историко-архивного института. Знал с близкого расстояния и других выдающихся советских историков, так что Сигурд Юльевич - не какое-то редкостное исключение.
Обе его лекции в рамках замечательной программы Academia можно с некоторыми комментариями просмотреть-прослушать на роскошном сайте новгородского филолога, историка идей, литературоведа и литературного критика Николая Подосокорского ( philologist ) - «К 90-летию Сигурда Шмидта» (17 апреля 2012 года) и «Эпоха по имени Шмидт» (14 апреля 2012 года). Я слушал лекцию Сигурда Оттовича и боялся, что вот-вот его занесёт в морализаторство и в осуждение кровопролитий и геноцидов и зверств Ивана Грозного, но маститый историк избежал такой глупости, изложив «всю правду» об опричнине и пытках безукоризненно, указав на проявления садизма как на медицинский факт (я бы добавил со ссылкой на исследования психологов, что каждый второй из нас проявит себя садистом, если получит бесконтрольную власть).
Сигурд Шмидт: Нравственна власть или безнравственна, - это для нас вопрос жизни и смерти. Фото: Колыбалов Аркадий
Примечательно интервью Сигурда Оттовича, которое он дал Дмитрию Шеварову и в котором рассказал и о своей жизни и о сталинских годах и о состоянии отечественной исторической науки (с его суждениями я фактически в основном согласен) - «Эпоха по имени Шмидт: Сигурд Оттович Шмидт отметит свое 90-летие в том самом доме, где он родился в Страстную субботу 1922 года» (Российская газета, Москва, 11 апреля 2012 года, № 79 /5752/, стр. 11):
«Год русской истории, кроме известных знаменательных дат, украшен юбилеем нашего выдающегося современника, историка Сигурда Оттовича Шмидта.
Его первый печатный научный труд был опубликован в апреле 1941 года. В Историко-архивном институте Шмидт преподает вот уже 63 года! Здесь каждую осень студенческая жизнь для первокурсников начинается с лекции любимейшего и старейшего профессора. "Он лучший в наши дни знаток источников по истории России XVI века", - говорил Дмитрий Сергеевич Лихачев.
Более всего к Сигурду Оттовичу подходит старинное слово просветитель. Созданный Шмидтом в 1949 году студенческий кружок источниковедения вошел в предания как научная школа, воспитавшая несколько поколений ученых.
15 апреля - на Пасху! - Сигурд Оттович Шмидт отметит свое 90-летие в том самом доме, где под звон арбатских храмов он родился в Страстную субботу 1922 года.
Я очень люблю этот невзрачный дом, задвинутый в Кривоарбатский переулок, как старый шкаф. Люблю подниматься по лестнице, трогая темное дерево перил. На лифт смотрю с опаской. Однажды я застрял в нем вместе с Сигурдом Оттовичем. Я тогда так переживал за профессора, который опаздывал на лекцию, что счел своим долгом колотить в двери лифта и кричать.
Ну что вы бьетесь, - ласково сказал Шмидт и нажал кнопку.
Кто застрял? - откликнулась диспетчер.
Профессор Шмидт. У меня, знаете ли, через полчаса лекция начинается.
Ждите. Может, механики еще не ушли домой.
Тишина. Сигурд Оттович спрашивает меня: "Какое сегодня число?"
Двадцать шестое.
Ничего плохого двадцать шестого случиться не может.
Двадцать шестого я защитил докторскую. И вообще в этот день у меня было много хорошего.
А если бы сегодня было тринадцатое?
Тоже ничего страшного. Правда, тринадцатого, в феврале, затонул "Челюскин".
Ну, вот видите...
Так тринадцатого апреля челюскинцев спасли!
Потом пришли механики и спасли нас. И Сигурд Оттович успел на лекцию. За окнами аудитории по синим лужам плыла к Кремлю древняя улица Никольская. После лекции мы зашли в булочную, купили хлеба и дворами пошли к Арбату. Я вспомнил, что когда-то мальчишки в эту пору играли в челюскинцев.
Вам в детстве, наверное, все приятели завидовали, - говорю Сигурду Оттовичу.
Я этого не чувствовал. Отец имел мировую славу, но мы жили в дрожании за него. Казалось, если газеты не пишут о папе три-четыре дня, то что-то случилось. Ведь два папиных заместителя по экспедиции были арестованы как враги народа...
В пятнадцать лет он начал вести дневник, но скоро бросил. Герои дневника - друзья отца, знакомые матери, соседи, родители одноклассников - исчезали один за другим.
Отто Юльевич несколько раз брал сына с собой на кремлевские приемы. "Сталин проходил мимо нас на расстоянии вытянутой руки..." Много лет спустя Сигурд Шмидт станет одним из крупнейших специалистов по истокам деспотизма - эпохе Ивана Грозного.
"Арбатство, растворенное в крови..."
Когда вы решили стать историком?
Сигурд Оттович Шмидт: В восьмом классе у меня возникло желание стать... профессором. Не потому, что был так мечтателен и самонадеян, а просто я рос в профессорской среде и другой не представлял. Я выбрал профессию, близкую к маминой и далекую от того, чем занимался папа, чтобы никто не мог сказать, что я пользуюсь его заслугами.
А школьные уроки истории - они не отбивали любовь к этому предмету?
Сигурд Оттович Шмидт: У нас были хорошие учителя. Я ведь учился в прежних гимназиях: в бывшей женской Хвостовской и в бывшей Флеровской у Никитских ворот - тогда уже знаменитой 10-й (позже110-й) школе имени Ф. Нансена. Первый по существу научный доклад я сделал 26 декабря 1939 года, учась на первом курсе МГУ.
Тягу к истории, очевидно, воспитывал и сам район, где вы родились, - Арбат. Каким он тогда был? Я говорю не об исторической застройке - понятно, что ее почти не осталось, - а об атмосфере...
Сигурд Оттович Шмидт: В сегодняшнем Арбате мне более всего не хватает детских голосов. Я помню время, когда в нашем шестиэтажном доме жили десятка три ребят, а то и больше. Сейчас осталось пять детей на весь дом. Улицы и дворы без детей крайне тягостно видеть. Арбат ведь никогда не был красивой улицей, но отличался особым уютом. Во дворах летом висели гамаки. Среди сарайчиков, кустов сирени и черемухи мы играли в прятки - было где прятаться. Это долго сохранялось - до 1960-х годов, и когда я стал выезжать за рубеж, то не видел ничего подобного в других столицах мира. Даже в Париже.
А какое место на земле вам кажется самым прекрасным?
Сигурд Оттович Шмидт: С высоты своего возраста я вижу, что никакие зарубежные впечатления не могут затмить того, что дарит нам родина. В 1961 году я впервые приехал в Вологду, а оттуда в Ферапонтово, чтобы увидеть фрески Дионисия. Тогда никакого музея там не было. Храм был заперт. Пошел, нашел сторожиху. Она говорит: я вам отопру, но мне надо уйти в сельсовет, поэтому я запру вас на полтора часа. И это были одни из самых счастливых минут в моей жизни. Стояло начало сентября, за стенами храма моросил теплый мелкий дождь. И вот вдруг в окна справа брызнуло солнце, фрески вспыхнули искрящимися красками...
Благодаря вашим хлопотам на Старый Арбат недавно вернулись книжные развалы, и я вот только что откопал там книжку, которую давно искал. А что бы вам еще хотелось вернуть на Арбат?
Сигурд Оттович Шмидт: Моя мечта - восстановить храм Николы Явленного с дивной колокольней, которая была символом Арбата и запечатлена во многих художественных произведениях. Арбат даже называли улицей святого Николая. Это сразу восстановит облик Арбата и будет диктовать порядочный стиль поведения.
Незабвенный 1812 год
Многие, кто пережил 1812 год, вспоминали, что чувствовали движение истории не умозрительно, а просто физически. И, наверное, не случайно именно в эту пору Карамзин пишет "Историю государства Российского".
Сигурд Оттович Шмидт: Николай Михайлович написал большую часть своей "Истории..." до войны. Он обладал огромной исторической интуицией, редкой прозорливостью. Удивительно, как он, не прошедший специальной научной подготовки и не знавший исторических источников, обнаруженных позднее, высказывал точные предположения. Вот у Ключевского это уже было гораздо реже. Надо представить, в какой обстановке писал Карамзин свою "Историю...". Что знала Россия сама о себе, если первый министр народного просвещения граф Петр Васильевич Завадовский за несколько лет до 1812 года заявил, что вся история России до Петра может уместиться на одну страницу.
Весьма современный подход к истории.
Сигурд Оттович Шмидт: К чести тогдашнего общества надо сказать: люди жаждали знать свою историю. После Отечественной войны все уже с нетерпением ждали "Историю..." Карамзина.
Все знали, что он ее пишет?
Сигурд Оттович Шмидт: Конечно, образованное общество было наслышано об этом. Карамзин был самым знаменитым, но замолчавшим писателем той поры. Ожидания были огромные. Выход в феврале 1818 года первых восьми томов стал событием года, как сейчас бы, наверное, сказали. За двадцать пять дней был распродан весь тираж.
Глядя на тома "Истории..." Карамзина нам кажется, что он был долгожителем.
Сигурд Оттович Шмидт: А Николай Михайлович прожил всего шестьдесят лет!
И о войне 1812-го года Карамзин не успел написать?
Сигурд Оттович Шмидт: Ему предлагали написать историю Отечественной войны по горячим следам, но он понимал...
Что нужна дистанция во времени?
Сигурд Оттович Шмидт: И это тоже, но главное: Карамзин понимал, что о войне 1812 года найдется кому написать, а ему надо закончить свой труд. Он как раз приступал в это время к Ивану Грозному, а отношение его к Грозному - это самое главное для понимания мировоззрения Карамзина.
Его можно назвать либеральным консерватором или консервативным либералом. Он приехал во Францию времени Великой французской революции, полный ожиданий, а увидел близящийся террор. Николай Михайлович был убежденным сторонником монархии, но считал, что власть главы государства должна быть ограничена законом.
Плененные утопией
К ограничению монархии законом стремились многие декабристы...
Сигурд Оттович Шмидт: Да, и тут опять надо вспомнить 1812 год. Он совершил переворот в сознании верхушки общества. Офицеры, побывав за границей, увидели, как вполне прилично и относительно свободно устроена там жизнь низших сословий. Старшие декабристы сформировались именно тогда. У нас сейчас приняты дешевые обличения в адрес декабристов...
Их порой называют "большевиками девятнадцатого века".
Сигурд Оттович Шмидт: Это абсолютно неверно. Большевики скорее продолжатели народовольцев и потомки утопистов предшествовавших времен. А если что и сближает дореволюционных большевиков с декабристами, так это то обстоятельство, что среди них много выходцев из обеспеченных семей. Они вполне могли сделать карьеру и при царе. Это были люди, глубоко плененные утопизмом. И мечтали они не о своем благополучии, а о мировой революции.
Но если бы большевики только мечтали! Если бы не считали, что цель оправдывает средства.
Сигурд Оттович Шмидт: А так не все считали. Примитивного единомыслия среди старых большевиков не было. Я размышлял об этом в одной из недавних своих книг, которая называется "Соображения и воспоминания сына-историка" - в ней биография моего отца Отто Юльевича Шмидта и мои этюды о нем и его эпохе. Я в детстве и юности невольно был свидетелем разговоров большевиков с дореволюционным стажем. Так вот, к примеру, о Зиновьеве, который, если мягко сказать, распущенно и отвратительно вел себя в Петрограде, - о нем я не слышал от них ни одного доброго слова. А Землячка! Я видел ее несколько раз. Рядом с ней было неприятно находиться. Было ощущение исходящего от нее зла. Это фанатики. Или люди больные психически.
А Ленин разве не фанатик?
Сигурд Оттович Шмидт: Это все-таки другое. Ленин - куда более сложная фигура.
Мне тяжело видеть, когда историки подделываются под тусовочные взгляды. Тусовочные взгляды меняются. Я помню, что писали до 1991 года те, кто сегодня пишет о "засланных" большевиках. Я даже помню то, что некоторые писали до 1953 года.
Но людям свойственно меняться, дорастать до того, чего они раньше не понимали.
Сигурд Оттович Шмидт: Конъюнктурность и плоды мучительной внутренней работы очень трудно спутать.
А какие события, пережитые вами, поменяли ваш взгляд на историю?
Сигурд Оттович Шмидт: ХХ съезд. Он позволил мне раскрыться как ученому и быть свободным. Мне был 31 год, когда умер Сталин. Будучи сыном очень известного человека, я с четырнадцати лет жил в страхе за отца, с которым в любой момент могло случиться то же, что с моим дядей по матери, что произошло с мужем папиной сестры, и со многими нашими знакомыми. В нашем классе почти у всех ребят кто-то был арестован, сослан или расстрелян. Я очень дружил со своими одноклассниками, а потом и однокурсниками. По молодости мы были очень открыты и откровенны. Когда оставались втроем или вдвоем, то разговоры шли и на общественные темы. И мое счастье, что среди моих товарищей не было доносчиков.
Нет, не случайно я взялся за эпоху Ивана Грозного. Это, несомненно, были аллюзии на современность. Я ведь писал о тех людях, которые стали жертвами Грозного. Я хотел разобраться, как это могло случиться.
Нашествие забвения
Вяземский писал: "Карамзин - наш Кутузов двенадцатого года: он спас Россию от нашествия забвения..." У вас нет чувства, что мы переживаем сегодня именно такое нашествие?
Сигурд Оттович Шмидт: Большая беда в том, что в школе последовательно уменьшается число воспитывающих предметов. Причина мне понятна: люди стали очень практичны, им кажется, что ни литература, ни история не имеют практического применения. Мол, какая разница: Иван Грозный убил сына или сын убил Ивана Грозного, это же было в незапамятные времена. Кроме того, злую шутку играет с нами Интернет. Благодаря ему пласт современности так непомерно разросся и раздулся, что память о прошлом вытесняется куда-то на задворки сознания.
Получается, что наша жизнь развивается лишь по горизонтали, а вертикаль - движение вглубь и порыв к небу - вовсе исчезает.
Сигурд Оттович Шмидт: Да, люди замкнуты на гонке за насущным, и просто не успевают рассказать внукам о своих предках, да и о себе самих. А ведь только история рода может раздвинуть тесные рамки нашей жизни.
А какое событие в нашей истории мы до сих пор недооцениваем?
Сигурд Оттович Шмидт: Если говорить о ХХ веке, то это Великая Отечественная война.
Сигурд Оттович Шмидт: Да, это надо признать: мы недооцениваем и недопонимаем подвиг людей сорок первого года. То был порыв, который вам трудно представить. Ничего подобного я больше никогда не видел и не увижу. Причем этот массовый подвиг самопожертвования происходил после страшного, ничем не оправданного периода террора. Помните, у Булата Окуджавы - "наши мальчики головы подняли..."? Люди в начале войны именно подняли головы. Я помню, что в нашей интеллигентской школе почти все ребята имели родственников-"врагов народа", но как они стремились попасть на фронт!
А если перенестись на сто лет вперед, то какие события, пережитые нами в недавние годы, войдут в будущие учебники?
Сигурд Оттович Шмидт: А вы как думаете?
Если это будет некий "краткий курс", то мы уместимся в одной строчке: "Эти люди жили в эпоху расцвета и разрушения Советского Союза". Только этим, мне кажется, мы и будем интересны потомкам. Но это не так и мало...
Сигурд Оттович Шмидт: Пушкин писал, что "образующееся просвещение" Европы "было спасено растерзанной и издыхающей Россией". События ХХ века стали продолжением этого по сути жертвенного пути России. Мы проверили утопию на себе, понеся огромные жертвы. И этим, конечно, вошли в глобальную историю.
Нравственная история в безнравственном мире
Та вдохновенная русская историография, у истоков которой стоял Карамзин, - она продолжается? Или этой традиции уже нет?
Сигурд Оттович Шмидт: Тут надо вспомнить, в чем же состоит эта традиция. По крайней мере с тринадцатого века наша история стала расходиться с европейской.
Это было связано с разделением христианства на западное и восточное.
Сигурд Оттович Шмидт: По существу - да. И тут важно, что Карамзин, понимая, что задача исторической науки - формировать общественное сознание, старался подчеркнуть европеизм российской истории.
Он не был сторонником того, что потом назовут евразийством?
Сигурд Оттович Шмидт: Нет, конечно. Мы оказались преемниками долее всего сохранившейся имперской системы Византии, существовавшей до середины пятнадцатого века. В Риме это все прекратилось раньше. Конечно, немецкие государи называли себя императорами, но это разговоры. Империя Карла Первого или немецкая австрийская Габсбургская монархия - это были сравнительно небольшие государства. У нас же размеры страны сами по себе - имперские, вдобавок примешалась восточная система управления. Пришедшая из Византии сакральность первого лица очень помогла удержанию таких пространств под единым руководством, но мы стали чудовищно зависимы от характера и способностей одного человека. Иван Грозный, не умея и не желая сдерживать своих страстей, загубил все, что построил. Даровитейший и дальновидный Петр Великий совершенно деспотическим и безнравственным способом насаждал европейские реформы. Сталин, приход которого оказался тем внезапнее, что все ждали демократии...
Но, быть может, именно поэтому вопрос о том, нравственна власть или безнравственна, - это для нас вопрос жизни и смерти. Русская литература стала великой именно потому, что в ней наибольшее внимание уделялось нравственным и моральным вопросам, а не занимательности. Так и "История государства Российского" - это, прежде всего, история нравственная. Карамзин давал нравственные оценки историческим деятелям и потому-то был так важен для своих современников.
Но сейчас я, как читатель исторической литературы, вижу, что карамзинская линия уступила место безоценочному изложению хода событий. О своей стране историки пишут примерно так же, как они писали бы о любой другой. В таком же духе составляются учебники - "ничего личного". Нам внушается, что нравственный подход - идеологичен, не современен. Вас это не тревожит?
Сигурд Оттович Шмидт: Тревожит. По моему убеждению, нравственный подход лежит в основе рождения истории как таковой. Я руковожу уже много лет конкурсом исторических научных работ школьников старших классов, который организует "Мемориал", и вижу, что ребята мыслят смелее, свободнее взрослых.
Получается, что это подростки сегодня пишут нравственную историю.
Сигурд Оттович Шмидт: Да, они пытаются это делать. Но что огорчает: немногие из авторов этих талантливых работ поступают на исторические факультеты. Родители советуют им выбрать что-то более прибыльное. Они знают, что труд ученых, особенно в гуманитарной сфере, у нас не ценится.
Я вижу, в каком неуважительном, по существу унизительном положении находятся научные работники, особенно гуманитарии. Насколько их оклад меньше заработка гастарбайтеров или охранников. И, тем не менее, вижу хороших людей, которые готовы отдавать силы именно такой работе. Для них ощущение работы по призванию является высоким внутренним долгом. Каждодневные встречи с такими молодыми людьми меня очень радуют. Ведь я потерял уже всех своих близких сверстников, и мне стали по-настоящему близки те, кто намного моложе меня. Я благодарен им за то, что вызываю у них не только почтение, но и искренний интерес.
"Когда человека ждут..."
Значит, вы все-таки оптимист: интерес к истории в России не погаснет?
Сигурд Оттович Шмидт: Я оптимист, потому что знать свою историю - это человеческая потребность. Человек не может не интересоваться своими корнями. Ему нужна связь с родными, с предками, ощущение связи с родной местностью, ему необходимо определить свое место в ряду событий и явлений...
Я вот уже лет двадцать живу в двух мирах - с теми, кто ушли, но остаются во мне, и с теми, кто меня окружает. Это обнаруживается совершенно ощутимо. После того как скончалась моя няня, с которой я жил шестьдесят семь лет, мне стали сниться сны. В них - мертвые и живые вместе. Пока няня была жива, пока живы были родители - они у меня были сами по себе. А теперь все вместе.
Все живы...
Сигурд Оттович Шмидт: Да-да, все живые. И я чувствую, как бы они укорили меня, если я что-то делаю не так, как это полагалось бы при них.
И это совсем не тягостное чувство?
Сигурд Оттович Шмидт: Скорее гармоническое.
Я заметил, что почти во всех недавних интервью вас стали спрашивать о рецептах долголетия.
Сигурд Оттович Шмидт: Что ж, эти вопросы - дань моим летам... Вероятно, это объясняется несколькими обстоятельствами. И унаследованным от родителей. И тем, что я трудолюбив. Не то, что умею трудиться - я люблю трудиться. И, когда не работаю за письменным столом или не читаю специальную литературу, а занимаюсь чем-то другим, то все равно думаю о своей работе. Я всю жизнь занимался тем, что мне интересно. Сохраняю и по сей день потребность и способность учиться у других. Любознательность не уменьшилась, сохраняются элементы прежнего задора. Видимо, существенно то, что никому не завидовал, не видел трагедии в карьерных неудачах. Ведь не все было гладко - к примеру, в "большую" Академию меня не выбрали.
Что же вас утешало и спасало?
Сигурд Оттович Шмидт: Я по натуре человек общественный, всегда был занят преподаванием. Самым интересным для меня было общение в студенческом научном кружке, где я очень многое получал от молодых талантливых людей. И я чувствовал там востребованность, а это очень важно: когда человека ждут. Пятьдесят лет, до середины двухтысячного года, мы собирались вместе, и это было счастьем.
Способность работать, конечно, утрачивается. Раньше мог легко заниматься многими темами. Теперь должен сосредоточиться. Утрачен темп работы. Но спасибо и за то, что успеваю. Я даже планы строю.
А выходные у вас бывают?
Сигурд Оттович Шмидт: Никогда не было. И хобби у меня нет. У меня бездарные руки. Я как-то негармонически развит. Вот могу печатать на пишущей машинке и все».
Аноним:
Он не мог быть объективным в отношении царя Ивана Васильевича Грозного по вполне понятным причинам.
Григорий:
Славный дядька. Такие люди, как солнца, вокруг которых образуется вращение других ярких людей-планет. С днем рождения, Сигурд Отович Шмидт! Пожить и поработать Вам подольше! Почитал интервью с большим удовольствием. Спасибо автору!
Прежде чем говорить о советских историках, необходимо сказать несколько слов о двух авторах, которых в просторечье называют «историческими романистами». Они - поставщики «легкого чтения», и часто не без таланта рассказывают увлекательные истории из прошлого, с диалогами и бутафорией, когда герои их то «задумываются, почесывая затылок», то «многозначительно покашливают», то шепчут чтото любимой женщине, так что никто не слышит, кроме нее самой. К историкам эти авторы отношения не имеют, но читатели читают их с увлечением. Роман М. Касвинова «23 ступени вниз» о Николае II написан именно в таком стиле: когда царь принимает Столыпина по серьезному государственному делу у себя в кабинете, то горит камин, собеседники сидят в уютных креслах, а царица в углу штопает царю носки. Роман Н. Яковлева «1 августа 1914 года» несколько более реален. В нем мы даже находим коечто о масонстве: автор встречал министра Временного правительства Н.В. Некрасова (имеется пример прямой речи героя); автор дает нам понять, что имеется также документ, а может быть и не один, с которым он ознакомился. Но вместо любопытства, читатель начинает смутно чувствовать медленный прилив скуки: в тот момент, когда Н. Яковлев на страницах романа заставил своего героя заговорить, оказалось, что это вовсе не Некрасов, а только сам Яковлев. В писаниях этих романистовфельетонистов трудно отличить фантазию от истины, и читатель иногда бывает не совсем уверен: действительно ли царица не штопала царю носки, а Некрасов не говорил Яковлеву о какихто своих записках, мемуарах и документах, не то гдето зарытых, не то им замурованных. Читателю предложен кусок прошлого, и он не прочь узнать о нем побольше, даже если оно слегка искажено и приукрашено. Хуже, когда поставлены кавычки и начинается цитата, которая нигде не кончается, так как автор забыл кавычки закрыть. «Некрасов рассказывал мне тогда много интересного», - пишет Яковлев, но не говорит, когда он это записал: тогда же? или через двадцать лет? или он пишет по памяти? И можно ли в этом случае ставить кавычки? Было ли то, что началось кавычками, взято из зарытого материала, или чтото другое? Фамилии близких друзей Некрасова и его братьев по масонской ложе полны ошибок, которые Некрасов сделать не мог: вместо Колюбакина - Колюбякин, вместо ГригоровичБарский - ГригоровичБорский. Изредка Яковлев поясняет: «слово неясно в документе». В каком документе? И почему этот документ не описан? Разговор Яковлева с Шульгиным никакого интереса не представляет: Шульгин никогда не был масоном, а Яковлев - историком. Но не за это, а за другие грехи советская критика обошлась с ним жестоко. Когда советские историки справедливо жалуются на скудость материала о масонстве146, и некоторые из них надеются, что многое еще может выйти наружу, я не могу разделить их оптимизма: слишком многое было уничтожено во время красного террора и гражданской войны людьми, имевшими даже отдаленное касательство к дореволюционному масонству России, не говоря уже о самих братьях тайного общества. А что не было уничтожено тогда, то постепенно уничтожалось в 1930х гг., так что после 1938 г. вряд ли чтонибудь могло уцелеть на чердаках и в подвалах. Художница Удальцова в начале 1930х гг. в Москве сама сожгла свои картины, а Бабель - часть своих рукописей, как и Олеша. Что можно еще сказать после этого? С.И. Бернштейн, современник и друг Тынянова и Томашевского, уничтожил свою коллекцию пластинок, наговоренную поэтами в начале 1920х гг. Бернштейн был первый в России, тогда занимавшийся «орфоэпией». Советские историки не располагают нужными им масонскими материалами не потому, что они засекречены, а потому что их нет. Масоны не вели масонских дневников и не писали масонских воспоминаний. Они соблюдали клятву молчания. В Западном мире частично уцелели протоколы «сессий» (возможно, что протоколы начали вестись только в эмиграции). В каком же состоянии находится сейчас советская масонология? Начну издалека: две книги, изданные Б. Граве в 1926 и 1927 гг., я нахожу до сих пор очень ценными и значительными. Это - «К истории классовой борьбы» и «Буржуазия накануне февральской революции». Они не много сообщают нам о масонстве, но дают некоторые характеристики (например - Гвоздева). В этих книгах дана прекрасная канва событий и некоторые краткие, но важные комментарии: «У министра Поливанова были связи с буржуазной оппозицией», или рассказ о визите Альбера Тома и Вивиани в Петербург в 1916 г., и о том, как П.П. Рябушинский, издатель московской газеты «Утро России» и член Государственного Совета, информировал французов о том, куда царское правительство ведет Россию (с Распутиными, Янушкевичами, и прочими преступниками и дураками). Это происходило, когда все собирались в усадьбе А.И. Коновалова под Москвой, на секретных заседаниях. Между 1920ми гг. и работами академика И. Минца прошло почти тридцать лет. Минц писал о масонстве, которое то ли было, то ли нет, а если и было, то никакой роли не играло. Он, тем не менее, цитирует воспоминания И.В. Гессена, где бывший лидер кадетов, немасон, писал, что «масонство выродилось в общество взаимопомощи, взаимоподдержки, на манер „рука руку моет“. Справедливые слова. Но Минц их понимает так, что масонство вообще было явлением незначительным и скептически цитирует письмо Е. Кусковой, опубликованное Аронсоном, о том, что движение „было огромно“, всерьез принимая ее утверждение, что „русское масонство с заграничным ничего общего не имело“ (типичный масонской камуфляж и ложь во спасение), и что „русское масонство отменило весь ритуал“. Мы теперь знаем из протоколов масонских сессий, что это все неправда. Минц так же твердо уверен, что никакого „Верховного Совета Народов России“ никогда не было, и что ни Керенский, ни Некрасов не стояли во главе русского масонства. Позиция Минца - не только преуменьшить масонство в России, но и осмеять тех, которые думают, что „чтото там было“. Заранее предвзятая позиция никогда не придает историку достоинства. Работы А.Е. Иоффе ценны не тем, что он сообщает о масонстве, но тем фоном, который он дает для него в своей книге «Русскофранцузские отношения» (М., 1958). Альбера Тома собирались назначить «надзирателем» или «Особоуполномоченным представителем» союзных держав над русским правительством в сентябре 1917 г. Как и Минц, он считает, что русское масонство не играло большой роли в русской политике и, цитируя статью Б. Элькина, называет его Ёлкиным. В трудах А.В. Игнатьева (1962, 1966 и 1970е гг.) можно найти интересные подробности о планах английского посла Бьюкенена, в начале 1917 г., повлиять через английских парламентариевлейбористов, «наших левых», на Петроградский Совет, чтобы продолжать войну против «германского деспотизма». Он уже в это время предвидел, что большевики возьмут власть. Игнатьев говорит об изменивших свое мнение о продолжении войны, и медленно и тайно переходящих к сторонникам «хоть какогонибудь», но если возможно, не сепаратного мира (Нольде, Набоков, Добровольский, Маклаков). Он дает подробности о переговорах Алексеева с Тома по поводу летнего наступления и нежелания Г. Трубецкого пускать Тома в Россию летом 1917 г.: будучи масоном, Трубецкой отлично понимал причины этой настойчивости Тома. Советский историк сознает важность встреч ген. Нокса, британского военного атташе, с Савинковым и Филоненко в октябре 1917 г. - оба были в некотором роде союзниками Корнилова, - и рассказывает, сознавая всю безнадежность положения Временного правительства, о последнем завтраке 23 октября у Бьюкенена, где гостями были Терещенко, Коновалов и Третьяков. В этом же ряду серьезных ученых стоит и Е.Д. Черменский. Название его книги «IV Дума и свержение царизма в России», не покрывает ее богатого содержания. Правда, большая часть ее посвящена последнему созыву и прогрессивному блоку, но уже на стр. 29 мы встречаем цитату из стенографического отчета 3й сессии Гос. Думы, по которому видны настроения Гучкова в 1910 г.: 22 февраля он сказал, что его друзья «уже не видят препятствий, которые оправдывали бы замедление в осуществлении гражданских свобод». Особенно интересны описания тайных собраний у Коновалова и Рябушинского, где далеко не все гости были масонами, и где нередко попадаются имена «сочувствующих» чиновных друзей (слова «арьергард» он не употребляет). Картина этих встреч показывает, что Москва была «левее» Петербурга. Им описано конспиративное собрание у Коновалова, 3 марта 1914 г., где участники представляли спектр от левых октябристов до социалдемократов (хозяин дома в это время был тов. председателя Гос. Думы), а затем и второе - 4 марта у Рябушинского, где, между прочим, присутствовал один большевик, СкворцовСтепанов (известный сов. критик, о котором в КЛЭ нет сведений). Кадет Астров сообщает (ЦГАОР, фонд 5913), что в августе 1914 г. «все (прогрессисты) прекратили борьбу и устремились на помощь власти в организации победы». Видимо, вся конспирация прекратилась до августа 1915 г., когда началась катастрофа на фронте. И тогда же, 16 августа, у Коновалова опять собрались (между другими - Маклаков, Рябушинский, Кокошкин), для новых разговоров. 22 ноября в доме Коновалова были и трудовики, и меньшевики (среди первых - Керенский и Кускова). Там было одно из первых обсуждений «апелляции к союзникам». Черменский напоминает, что генералы были всегда тут же, близко, и что Деникин в своих «Очерках русской смуты», много лет спустя, писал, что «прогрессивный блок находил сочувствие у ген. Алексеева». В это время МеллерЗакомельский был постоянным председателем на совещаниях «прогрессивного блока» с представителями Земгора. Черменский ходит рядом с масонством, но еще ближе подходят к нему нынешние более молодые историки, работающие в Ленинграде над эпохой 19051918 гг. Так, один из них ставит вопрос о «генералах» и «военной диктатуре» летом 1916 г., «после того, как царь будет свергнут». «Протопопов никогда не доверял Рузскому», говорит он, и переходит к письму Гучкова, распространявшемуся по российской территории, к кн. П.Д. Долгорукову, который предвидел победу Германии еще в мае 1916 г. Знания этого автора может оценить тот, кто внимательно вникнет в ход его мышления, тщательность его работ и умение подать материал большого интереса. Есть среди этого поколения советских историков и другие талантливые люди, значительные явления на горизонте советской исторической науки. Многие из них обладают серьезными знаниями и нашли для них систему, некоторые награждены и литературным талантом повествователя. Они отличают «важное» от «неважного», или «менее важного». У них есть чутье эпохи, которым обладали в прошлом наши большие историки. Они знают, какое большое значение имели (неосуществленные) заговоры - они дают картину масонского и немасонского сближения людей, партии которых не имели причин сближаться между собой, но члены этих партий оказались способными на компромисс. Это сближение и - у некоторых из них - соборное видение Апокалипсиса, идущего на них с неизбежностью, от которой нет спасения, вызывают у нас теперь, как в трагедии Софокла, ощущение ужаса и совершающейся судьбы. Мы понимаем сегодня, чем был царский режим, против которого пошли великие князья и меньшевикимарксисты, на краткий срок соприкоснувшиеся, и вместе раздавленные. В одной из недавних книг мы находим рассуждения о западничестве и славянофильстве на таком уровне, на каком они никогда не были обсуждены в закупоренной реторте 19 столетия. Автор находит «цепочку следов» (выражение М.К. Лемке). Она ведет от ставки царя через его генералов к монархистам, которые хотят «сохранить монархию и убрать монарха», к центристам Думы, и от них - к будущим военным Петроградского Совета. Беседы А.И. Коновалова с Альбером Тома, или оценка ген. Крымова, или званый вечер в доме Родзянко - эти страницы трудно читать без волнения, которое мы испытываем, когда читаем трагиков, и которое мы не привыкли испытывать, читая книги ученых историков. Здесь есть то «творческое заражение», о котором писал Лев Толстой в своем знаменитом письме к Страхову, и которым обладают далеко не все люди искусства. Советские историки, специалисты по началу 20 века, касаются изредка в своих работах и русского масонства. Это дает мне право, работая над моей книгой, думать не только о том, как ее примут и как оценят молодые европейские и американские (а также русскоамериканские и американорусские) историки, но и о том, как ее прочтут советские историки, которые за последние годы все больше направляют свое внимание в сторону русских масонов XX столетия. Прочтут ее, или услышат о ней.
Cтраница 1
Советские историки неоднократно трактовали предложение нефтепромышленников как попытку получить оружие от губернской администрации для незаконной расправы с рабочими. Знакомство с документом по этому вопросу не позволяет разделить эту позицию: Руководящие принципы, выработанные на заседании и долженствующие быть положенными в основу деятельности комиссии по организации охраны, сводятся к следующему: 1) во главе охраны ставится лицо, избранное нефтепромышленниками из военных чинов и утвержденное генерал-губернатором.
Советские историки пока не показали в своих работах процесс формирования той партии, которая, можно сказать, не просто поддержала его политический курс, но и оказалась инструментом проведения сталинской политики.
Советские историки рассматривают задачи, поставленные перед ними партией, как свой почетный долг. Историческая наука Башкирской АССР прошла за годы Советской власти большой путь. Ею накоплен значительный опыт, выросли кадры исследователей. Все это обеспечивает хорошие предпосылки для дальнейшего подъема научного творчества, успешного решения задач, поставленных Коммунистической партией.
Советские историки никогда не акцентировали внимание на этой третьей силе, объясняя трагические события на Апшероне исключительно с классовых позиций: катастрофа нефтяной промышленности России была-де результатом поджогов и погромов, предпринятых самими царскими властями для борьбы с назревающей революцией.
Советский историк техники профессор В. В. Данилевский называет Леонтия Кислянско-го, Федора Прядунова и Надыра Уразметова первооткрывателями нефти в России.
Советские историки государства и права и государ-ствоведы, исследующие советское государственное право, зарубежное социалистическое государственное право, а также государственное право капиталистических и развивающихся стран, уделяют большое внимание вопросам происхождения множества отдельных государств и соответствующих им правовых феноменов.
Западные и советские историки биологии не мало положили усилий на то, чтобы раскрыть многие забытые имена и факты. Многие западные биологи, и в их числе следует назвать прежде всего нынешнего директора Британского музея естественной истории сэра Гэвина де Бера, развернувшего в самое последнее время большую работу по исследованию истории творчества Дарвина и публикации его остававшихся до сих пор не известными работ, фактически сделали очень много для опровержения домыслов Дарлингтона и др. Но подлинная история эволюционного учения, история, которая действительно установит, каким образом робкие и незаметные ручейки эволюционной мысли дО - дарниновского времени слились в середине XIX в. Дарвина, такая история может и должна быть написана только с позиций диалектического и исторического материализма, В создании такой истории глубоко заинтересованы не только историки биологии. Она получит существенное значение для всех биологов, если сумеет четко отделить то временное, исторически обусловленное, но преходящее, что возникало на длинном пути развития эволюционной мысли, от прочно вошедших в науку, ставших несомненной истиной открытий и теорий, объективно отражающих диалектику природы, реальные, действительно существующие в самой природе закономерности эволюционного процесса. Подлинная история может быть написана не путем простых поисков предшественников, предтеч, а путем выяснения последовательных ступеней развития науки - от первых догадок об истине, через формирование первых гипотез, к научно обоснованной теории и к выражающему объективную связь явлений закону природы. Совершенно несомненно, что на этом историческом пути ученые каждого последующего этапа сознательно или бессознательно впитывают в себя все достижения прошлого, глубоко перерабатывая их - в осуществляемом ими новом синтезе. Однако смотреть на гениального новатора как на сознательного или даже бессознательного плагиатора, мелочно отыскивать у него кусочки якобы похищенных им у его предшественников идей, из которых он путем простого арифметического сложения построил возведенное им новое великое здание, бессмысленно и бесплодно. Энгельс в одном из писем к Лассалю говорит, что личность характеризуется не только тем, что она делает, но и тем, как она это делает. Сказал кто-либо до Дарвина или не оказал то же самое, что сказал он, не столь важно, как то, как он это сказал. Величие построенного им здания и грандиозное историческое значение этого здания нисколько не теряют от того, что сходные с его идеями мысли были высказаны до него некоторыми биологами.
Согласно исследованиям советских историков, в годы гражданской войны в Красную Армию добровольно вступили около 8 тыс. офицеров старой армии, примерно 50 тыс. офицеров и 25 тыс. военных чиновников и врачей - более одной трети всего командного и начальствующего состава - были мобилизованы.
Важнейшими задачами советских историков медицины являются марксистско-ленинское освещение событий, фактов, борьба с буржуазной идеологией, воспитание врачей - стойких борцов за коммунизм.
Она написана известным советским историком науки В. П. Зубовым незадолго перед смертью.
В центре внимания советских историков второй половины 1950-х-второй половины 1980 - х гг. остаются вопросы политические и, прежде всего, оценка итогов выборов в Учредительное собрание.
В центре внимания советских историков второй половины 1950-х-в горой половины 1980 - х гг. остаются вопросы ческие и, прежде всего, оценка итогов выборов в ное собрание.
В центре внимания советских историков второй половины 1950-х-второй половины 1980 - х гг. остаются вопросы ческие и, прежде всего, оценка итогов выборов в ное собрание.
Обобщающим коллективным трудом советских историков, охватывающим XVII век, является том Очерков истории СССР.
В фундаментальном труде советского историка Б. А. Романова Очерки дипломатической истории русско-японской войны в главе Англо-Японо - Американский блок (1901 - 1902) и разделе Англоамериканский сговор в действии дан обстоятельный анализ причин образования антироссийского блока, описание тактики действий, направленных против России на дипломатическом и военном фронтах.
Фигура Сталина в советской истории, пожалуй, самая обсуждаемая и противоречивая. Период его единоличного правления связывают как с Великой победой и успехами в индустриализации, так и с масштабными репрессиями и массовым голодом. А какой могла быть наша страна без Сталина?
Перегнать Германию
Российский экономист Николай Шмелев и американский историк Стив Коэн считают, что без Сталина мог бы реализоваться план экономического развития, предложенный Николаем Бухариным. Согласно бухаринской программе НЭПа, должна была сохраняться доминирующая роль товарно-денежных отношений при рыночном механизме хозяйствования.
При таком подходе, который был научно обоснован и экономически оправдан, как полагают специалисты, реформы не только привели бы к заметному улучшению благосостояния населения, но и имели бы минимальный побочный эффект, в отличие от сталинской индустриализации. А в 1930-е годы СССР бы вошел в период «золотого десятилетия».
Публицист Владимир Попов указывает, что «при сохранении НЭПа советская промышленность к концу 30-х годов как минимум превзошла бы немецкую по объему производства, в том числе и по объему производства военного». И тогда, по словам Попова, мы бы смогли обогнать Германию по выпуску танков, самолетов и артиллерийских стволов не в 1943 году, а значительно раньше.
Многие эксперты уверены, что при продолжении политики НЭПа страна прожила бы 30-е годы XX века без крестьянских сверхналогов, изъятия у деревни хлеба, коллективизации, раскулачивания и массового голода.
Однако вместо бухаринской экономической политики мог вступить в силу и план Льва Троцкого, согласно которому рост национальной экономики должен был быть достигнут при опоре исключительно на внутренние ресурсы, без привлечения иностранных капиталов и специалистов.
Но при таком раскладе по замыслу Троцкого все издержки индустриализации оплатило бы крестьянство. Не исключено, что воплощение в жизнь концепции Троцкого обернулось бы для страны куда большими перегибами и жертвами, чем сталинская индустриализация.
Долго и неэффективно
По мнению некоторых экономистов, обладая несомненными преимуществами, НЭП не смог бы обеспечить главного – форсированной индустриализации. Они обращают внимание на то, что при аналогичных условиях промышленный переворот в Англии XIX столетия занял 70-80 лет при средних темпах роста 6,3% в год, а индустриализация в Германии затянулась с 1855 года по 1923 год при среднегодовом росте в 5%. У СССР не было такого запаса времени.
Писатель Борис Сидоров отмечает, что, учитывая длительный срок становления индустриализации в странах Запада, можно предположить, что у нас этот процесс, начавшись в конце 1920-х годов, завершился бы только на исходе ХХ века. Впрочем, писатель не исключает, что под влиянием факторов технологического ускорения и в связи с тем, что в СССР в основном собственность была в руках государства, индустриализация могла завершиться и к 1960 году. Но даже при таких темпах СССР не имел бы развитой тяжелой промышленности и не смог бы подготовиться к войне с Германией, отставая от нее по уровню развития военно-промышленного потенциала на два десятилетия.
Сохранить население
Без Сталина не нужно было бы прибегать к усилению репрессивного аппарата, и страна не испытала бы все ужасы, которые последовали за секретным приказом НКВД под номером 00447, унесшего жизни почти 400 тысяч человек и еще столько же отправившего в исправительно-трудовые лагеря. Не было бы «ежовщины» и «бериевщины», под террористический маховик которых попали тысячи ни в чем не повинных граждан.
Ряд экспертов придерживается точки зрения, что без Сталина людские потери в 1930-х годах могли быть сокращены по крайней мере на 10 миллионов человек, в результате чего сохранилась бы наиболее трудоспособная часть населения среди интеллигенции, рабочих и крестьян. Благодаря этому к 1940 году был бы достигнут значительно более высокий уровень благосостояния жителей страны.
Социолог Элла Панеях убеждена, что не будь Сталина, скорее всего, не получила бы такой поддержки плановая система экономики, которая породила коррупцию и стала причиной неэффективности управления.
СССР без Сталина, возможно, не познал бы массовый голод, который в 1932-1933 годах охватил территории Белоруссии, Украины, Северного Кавказа, Поволжья, Южного Урала, Западной Сибири и Северного Казахстана. Тогда жертвами голода и болезней, связанных с недоеданием, по официальным данным, стали около 7 млн человек.
Многие исследователи возлагают главную ответственность за голодомор именно на Сталина, приводя в доказательство его собственные высказывания, например, в письме от 6 августа 1930 года: «Форсируйте вывоз хлеба вовсю. В этом теперь гвоздь. Если хлеб вывезем, кредиты будут».
Историк Виктор Кондрашин по этому поводу пишет: «В контексте голодных лет в истории России своеобразие голода 1932-1933 годов заключается в том, что это был первый в её истории «организованный голод», когда субъективный, политический фактор выступил решающим и доминировал над всеми другими».
Альтернативы террору нет
Португальский политик и экономист Франсишку Лоуса не склонен полагать, что насилие и репрессии – это сталинское порождение. Их родоначальниками следует считать Ленина и Троцкого. Если бы власть в стране наследовал кто-то другой, то система не стала бы менее жестокой, уверен Лоуса.
В качестве одного из примеров «ленинского» подхода к делу построения социализма можно привести выдержку из телеграммы Владимира Ильича: «Повесить (непременно повесить, чтобы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. Опубликовать их имена. Отнять у них весь хлеб».
«Гуманизм» Троцкого показал себя при подавлении в марте 1918 года Кронштадтского мятежа матросов, большинство из которых были разочарованы диктатурой пролетариата. А в работе «Терроризм и коммунизм» Троцкий красноречиво писал:
«Кто отказывается принципиально от терроризма, тот должен отказаться от политического господства рабочего класса, от его революционной диктатуры. Кто отказывается от диктатуры пролетариата, тот отказывается от социальной революции и ставит крест на социализме».
По другому сценарию
При оценке итогов Великой Отечественной войны мы слышим разные голоса. Одни убеждены, что мы победили во многом благодаря стратегическому гению Сталина, другие утверждают, вождь здесь не причем, так как вся тяжесть войны легла на плечи простого народа.
К примеру, директор Международного центра истории и социологии Второй мировой войны Олег Будницкий отмечает, что многие эксперты не обращают внимания на просчеты Иосифа Виссарионовича во внешней политике, из-за которых СССР фактически остался один на один с Германией.
Как бы там ни было, можно утверждать, что Вторая мировая война без Сталина развивалась бы по иному сценарию. Вероятно, не было бы высадки англо-американского десанта в Нормандии, скорее всего, он вторгся бы в Европу через Балканы, как и планировалось. Но Сталин заблокировал предложение союзников. Фактически это решение не позволило распространиться англо-американской гегемонии в Восточной Европе.
Часть историков ставит в упрек Сталину низкий уровень обороноспособности, массовые чистки среди высшего командного состава, а также игнорирование донесений разведки о скором начале войны, что обернулось трагедией в первые месяцы конфликта.
Начальник Генерального штаба во время войны маршал Александр Василевский писал: «Без тридцать седьмого года, возможно, не было бы вообще войны в сорок первом году. В том, что Гитлер решился начать войну в сорок первом году, большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошел».
Маршал Советского Союза Андрей Еременко считал, что именно на Сталине лежит значительная доля вины в истреблении военных кадров перед войной, что отразилось на боеспособности армии. По словам военачальника, Сталин это прекрасно понимал, а поэтому нашел стрелочников.
«А кто виноват, - робко задал я вопрос Сталину, - что эти бедные, ни в чём не повинные люди были посажены?» - «Кто, кто… - раздражённо бросил Сталин. - Те, кто давал санкции на их арест, те, кто стоял тогда во главе армии, и тут же назвал товарищей Ворошилова, Будённого, Тимошенко», – вспоминал в своих мемуарах Еременко.
Многие уверены, что не будь лозунга «победа любой ценой», который поддерживал Сталин, война закончилась бы позже, но с меньшими жертвами. Однако затянувшийся конфликт вынудил бы американцев сбросить уже готовые атомные бомбы не на Хиросиму и Нагасаки, а на Берлин и Гамбург.
Писатель Владимир Войнович полагает, что некорректно говорить о Сталине, как о символе Победы, потому что если бы не было Сталина, не было бы и войны. А народ в любом случае одолел бы фашизм.
