09.08.2019

Прикладное значение идей лингвистической относительности. Реферат: Гипотеза лингвистической относительности Сепира — Уорфа. Сущность гипотезы лингвистической относительности

Гипотеза лингвистической относительности Сепира - Уорфа

Блинов А.К.

Итак, каково же соотношение детерминированности, конвенциональности каузальности значений - или каков характер их детерминированности или каузальности? Где пределы их альтернативности? Чем они определяются?

Гипотеза лингвистической относительности Сепира - Уорфа представляет - здесь следует согласиться с Дэвидсоном - один из наиболее ярких примеров теорий конвенциональности значения, исходящих из противопоставления концептуальной схемы, на использовании которой основано описание, и наполняющего схему содержания "внешнего" мира, трансцендентного описанию.

1. Эпистемологические основания концепции лингвистической относительности

Гипотеза Сепира - Уорфа непосредственно связана с этнолингвистическими исследованиями американской антропологической школы. Формы культуры, обычаи, этнические и религиозные представления, с одной стороны, и структура языка - с другой, имели у американских индейцев чрезвычайно своеобразный характер и резко отличались от всего того, с чем до знакомства с ними приходилось сталкиваться исследователям в подобных областях. Это обстоятельство, по общепринятому мнению, и вызвало к жизни в американском структурализме представления о прямой связи между формами языка, культуры и мышления.

В основу гипотезы лингвистической относительности легли две мысли Эдварда Сепира:

Язык, будучи общественным продуктом, представляет собой такую лингвистическую систему, в которой мы воспитываемся и мыслим с детства. В силу этого мы не можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, причем язык является не только побочным средством разрешения некоторых частных проблем общения и мышления, но наш "мир" строится нами бессознательно на основе языковых норм. Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе, те или другие явления в зависимости от языковых навыков и норм своего общества.

В зависимости от условий жизни, от общественной и культурной среды различные группы могут иметь разные языковые системы. Не существует двух настолько похожих языков, о которых можно было бы утверждать, что они выражают такую же общественную действительность. Миры, в которых живут различные общества, - это различные миры, а не просто один и тот же мир, которому приклеены разные этикетки. Другими словами, в каждом языке содержится своеобразный взгляд на мир, и различие между картинами мира тем больше, чем больше различаются между собой языки.

Речь здесь идет об активной роли языка в процессе познания, о его эвристической функции, о его влиянии на восприятие действительности и, следовательно, на наш опыт: общественно сформировавшийся язык в свою очередь влияет на способ понимания действительности обществом. Поэтому для Сепира язык представляет собой символическую систему, которая не просто относится к опыту, полученному в значительной степени независимо от этой системы, а некоторым образом определяет наш опыт. Сепир, по наблюдению Дэвидсона, следует в направлении, хорошо известном по изложению Т. Куна, согласно которому различные наблюдатели одного и того же мира подходят к нему с несоизмеримыми системами понятий. Сепир находит много общего между языком и математической системой, которая, по его мнению, также регистрирует наш опыт, но только в самом начале своего развития, а со временем оформляется в независимую понятийную систему, предусматривающую всякий возможный опыт в соответствии с некоторыми принятыми формальными ограничениями... (Значения) не столько обнаруживаются в опыте, сколько навязываются ему, в силу тиранического влияния, оказываемого языковой формой на нашу ориентацию в мире .

Развивая и конкретизируя идеи Сепира, Уорф проверяет их на конкретном материале языка и культуры хопи и в результате формулирует принцип лингвистической относительности.

Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категориями и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию...

Это обстоятельство имеет исключительно важное значение для современной науки, поскольку из него следует, что никто не волен описывать природу абсолютно независимо, но все мы связаны с определенными способами интерпретации даже тогда, когда считаем себя наиболее свободными... Мы сталкиваемся, таким образом, с новым принципом относительности, который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем .

Уорф придал более радикальную формулировку мыслям Сепира, полагая, что мир представляет собой калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашей языковой системой. Так, условия жизни, культура и прочие общественные факторы воздействовали на языковые структуры хопи, формировали их и в свою очередь подвергались их влиянию, в результате чего оформлялось мировоззрение племени.

Между культурными нормами и языковыми моделями существуют связи, но не корреляции или прямые соответствия... Эти связи обнаруживаются не столько тогда, когда мы концентрируем внимание на чисто лингвистических, этнографических или социологических данных, сколько тогда, когда мы изучаем культуру и язык... как нечто целое, в котором можно предполагать взаимозависимость между отдельными областями .

Но главное внимание Уорф уделяет влиянию языка на нормы мышления и поведения людей. Он отмечает принципиальное единство мышления и языка и критикует точку зрения "естественной логики", согласно которой речь – это лишь внешний процесс, связанный только с сообщением мыслей, но не с их формированием, а различные языки - это в основном параллельные способы выражения одного и того же понятийного содержания и поэтому они различаются лишь незначительными деталями, которые только кажутся важными .

Согласно Уорфу, языки различаются не только тем, как они строят предложения, но также и тем, как они членят окружающий мир на элементы, которые являются единицами словаря и становятся материалом для построения предложений. Для современных европейских языков, которые представляют собой одну языковую семью и сложились на основе общей культуры (Уорф объединяет их в понятии "общеевропейский стандарт" - S АЕ), характерно деление слов на две большие группы - существительное и глагол, подлежащее и сказуемое. Это обусловливает членение мира на предметы и их действия, но сама природа так не делится. Мы говорим: "молния блеснула"; в языке хопи то же событие изображается одним глаголом r е h р i - "сверкнуло", без деления на субъект и предикат.

В языках SAE одни слова, обозначающие временные и кратковременные явления, являются глаголами, а другие - существительными. В отличие от них в языке хопи существует классификация явлений, исходящая из их длительности. Поэтому слова "молния", "волна", "пламя" являются глаголами, так как все это события краткой длительности, а слова "облако", "буря" – существительные, так как они обладают продолжительностью, достаточной, хотя и наименьшей, для существительных.

В то же время в языке племени нутка нет деления на существительные и глаголы, а есть только один класс слов для всех видов явлений. Таким образом, определить явление, вещь, предмет, отношение и т. п. исходя из природы невозможно; их определение всегда подразумевает обращение к грамматическим категориям того или иного конкретного языка .

Языки SAE обеспечивают искусственную изоляцию отдельных сторон непрерывно меняющихся явлений природы в ее развитии. Вследствие этого мы рассматриваем отдельные стороны и моменты развивающейся природы как собрание отдельных предметов. "Небо", "холм", "болото" приобретают для нас такое же значение, как "стол", "стул" и др. Вопрос, таким образом, заключается в следующем:

от чего зависит тип деления?

почему мы классифицируем мир именно таким, а не иным способом?

Уорф утверждает не то, что членение явлений мира свойственно лишь языкам S АЕ, а то, что у языков, сильно отличающихся друг от друга, различна также система анализа окружающего мира, различен тип деления на изолированные участки. Он усиливает свой тезис тем, что подчеркивает влияние языковых норм не только на процесс мышления, но и на восприятие людьми внешнего мира. Это положение явно сформулировано Сепиром и взято в качестве эпиграфа в одной из работ Уорфа:

Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения .

Уорф исследует, каким образом категории пространства и времени фиксируются в языках S АЕ и хопи, и приходит к выводу, что хопи не знает такой категории времени, которая свойственна нашим языкам, тогда как категория пространства сходна в обоих случаях. Наш язык не склонен проводить различия между выражениями "десять человек" и "десять дней", хотя такое различие есть: мы можем непосредственно воспринимать десять человек, но сразу воспринимать десять дней мы не можем. Это воображаемая группа, в отличие от "реальной" группы, которую образуют десять человек. Такие термины, как "лето", "зима", "сентябрь", "утро", "рассвет", также образуют множественное число и исчисляются подобно тем существительным, которые обозначают предметы материального мира. Уорф считает, что в этом отражаются особенности нашей языковой системы, и называет такое явление "объективацией", поскольку здесь временные понятия утрачивают связь с субъективным восприятием времени как "становящегося все более и более поздним" и объективируются как исчисляемые количества, т.е. отрезки, состоящие из отдельных величин, в частности длины, так как длина может быть реально разделена на дюймы. "Длина", "отрезок" времени мыслятся в виде одинаковых единиц, подобно, скажем, такой актуальности, как ряд бутылок .

Сравнивая выражение времени в языках S АЕ с хопи, Уорф отмечает, что множественное число и количественные.числительные в языке племени хопи употребляются только для обозначения тех предметов, которые образуют или могут образовать реальную группу. Такое выражение, как "десять дней", не употребляют. Эквивалентом его может служить выражение, указывающее на процесс счета, а счет ведется с помощью порядковых числительных. Выражение "они пробыли десять дней" превращается в языке хопи в "они прожили до одиннадцатого дня" или "они уехали после десятого дня". Этот способ счета не может применяться к группе различных предметов, даже если они следуют друг за другом, ибо и в таком случае они могут объединяться в группу. Однако он применяется по отношению к последовательному появлению одного и того же человека или предмета, не способных объединиться в группу. "Несколько дней" воспринимается не как несколько людей, к чему склонны, по мнению Уорфа, наши языки, а как последовательное появление одного и того же человека . Уорф считает необоснованным тот взгляд, согласно которому хопи, знающий только свой язык и идеи, порожденные культурой своего общества, должен иметь те же самые понятия времени и пространства, которые имеем мы и которые вообще считаются универсальными.

Понятие "времени", свойственное языкам S АЕ, и понятие "длительности" у хопи, по мнению Уорфа, различны. Вместе с тем он настойчиво подчеркивает, что особенности языка хопи нисколько не препятствуют им правильно ориентироваться в окружающем мире. Более того, по его мнению, этот язык ближе к современной науке - теории относительности и квантовой механике, - чем индоевропейские языки, которые дают возможность воспринимать вселенную как собрание отдельных предметов, что наиболее характерно для классической физики и астрономии.

В работах Уорфа рассматриваются главным образом фундаментальные представления - категории субстанции, времени, пространства, т.е. как раз те, которые, как можно предположить без привлечения дополнительных допущений, с наибольшей вероятностью должны были бы являться общими для всех людей. Поэтому, когда языки фиксируют в своих элементах понятия субстанции, времени и пространства, то в этих элементах исследователь с наибольшей вероятностью может обнаружить общее содержание.

Уместный здесь вопрос может быть сформулирован так: о чем идет речь в таком обсуждении - о категориальной структуре человеческого мышления или о конкретном содержании соответствующих понятий? Если мы считаем, что категории являются формами мышления, то должны будем признать, что у нас нет оснований считать возможным "непредметное" мышление, не связанное с представлениями о предмете и его свойствах (которые навязываются нам категориями субстанции и акциденции). Точно так же вряд ли возможен естественный язык, лишенный всяких выразительных средств, позволяющих мыслить в немкачественно-количественные или пространственно-временные характеристики предметов. Единственный пункт в работах Уорфа, ставящий под сомнение "предметность" мышления, - утверждение, что в языке племени нутка нет деления на существительные и глаголы, а есть только один класс слов для всех видов явлений, - оставляет много неясностей. Сепир, напротив, настаивал на универсальности этого деления:

Какой бы неуловимый характер ни носило в отдельных случаях различение имени (существительного) и глагола, нет такого языка, который вовсе бы пренебрегал этим различением. Иначе обстоит дело с другими частями речи. Ни одна из них для жизни языка не является абсолютно необходимой .

Итак, исследования Уорфа ставят под вопрос всеобщность категорий мышления как форм связинекоторого мыслительного содержания.

2. Конвенциональность грамматики

Грамматические значения языковых единиц оказываются, с такой точки зрения, связаны с "членением" мира с помощью грамматических категорий. Например, в английском языке слово "волна" - существительное, а в языке хопи - глагол. Оно принадлежит к разным грамматическим категориям, и тем самым язык в первом случае "принуждает" нас рассматривать волну как предмет, а во втором - как действие. Ответить на вопрос "что такое волна - предмет или действие?" без обращения к грамматическим категориям того или иного конкретного языка, по мнению Уорфа, невозможно. В этом выводе, который он обобщает до значения принципа, и заключается, очевидно, суть всей концепции.

Рассмотрим вопрос о роли грамматических категорий и связанных с ними грамматических значений.

В лингвистике принято различать грамматические и неграмматические значения, например, следующим образом. Значение называется грамматическим, если в данном языке оно выражается обязательно, т. е. всякий раз, когда в высказывании появляется элемент, значение которого может сочетаться с данным грамматическим значением; причем такие элементы образуют в языке большие классы и поэтому появляются в текстах достаточно часто. Если же некоторое значение выражается не обязательно и не появляется в текстах достаточно часто, то оно считается неграмматическим. С этой точки зрения значение числа в русском языке является грамматическим, так как всякое существительное обязательно имеет показатель числа - единственного или множественного. Грамматические правила русского языка вынуждают нас выражать это значение, независимо от того, считаем ли мы его существенным для сообщения или нет. Напротив, в китайском языке значение числа является неграмматическим: оно остается невыраженным, если нет нужды специально указывать число предметов, о которых идет речь. Значения, являющиеся грамматическими в одном языке, могут быть неграмматическими в другом. Более того, в соответствии с правилами того или ингого языка может происходить принудительная категоризация грамматических значений.

Можно предположить, что не всякое значение может быть грамматическим, так как трудно представить себе язык, в котором, скажем, различие между иволгой и сойкой выражалось бы грамматически. Обычно в качестве грамматических, т.е. подлежащих обязательному выражению, выступают более или менее абстрактные значения (времени, числа, деятеля, объекта, причины, цели, контакта, обладания, знания, ощущения, модальности, реальности, потенциальности, возможности, умения и т. п.). С лингвистической точки зрения представляют интерес те значения, которые хотя бы в некоторых языках являются грамматическими: именно они "входят" в структуру языка (правила кодирования сообщений), независимо от того, являются ли они в данном языке грамматическими или нет .

Считается, что язык тем совершеннее, чем меньше доля выражаемой в высказывании обязательной информации, вынуждаемой исключительно правилами кодирования, а не существом сообщаемого. Разбирая латинскую фразу illa alba femina quae venit ("та белая женщина, которая приходит"), Э. Сепир указывает, что логически только падеж требует в ней выражения; остальные грамматические категории или совершенно не нужны (род, число в указательных и относительных словах, в прилагательном и глаголе), или же не относятся к существу синтаксической формы предложения (число в существительном, лицо и время) . Еще менее совершенен в этом отношении язык нутка. Грамматический строй этого языка вынуждает говорящего каждый раз, когда он упоминает кого-либо или обращается к кому-либо, указывать, является ли это лицо левшой, лысым, низкорослым, обладает ли оно астигматизмом и большим аппетитом. Язык нутка заставляет говорящего мыслить все эти свойства совершенно независимо от того, считает ли он соответствующую информацию существенной для своего сообщения или нет.

Глагольная система языка навахо резко отличается от обычной в европейских языках системы обилием категорий, описывающих все аспекты движения и действия. Грамматические категории навахского глагола заставляют классифицировать в качестве разных объектов движение одного тела, двух тел, более чем двух тел, а также движение тел, различных по форме и распределению в пространстве. Даже предметные понятия выражаются не прямо, но через глагольную основу, и поэтому предметы мыслятся не как таковые, а как связанные с определенным видом движения или действия .

В этой связи можно допустить, что различие между иволгой и сойкой могло бы выражаться и с помощью грамматических значений. Если бы какое-нибудь племя знало только эти два вида птиц (или, по крайней мере, не очень большое их число), то в системе языка этого племени могли бы существовать такие глагольные окончания, одно из которых относило бы глагол ("летит", "сидит", "клюет") к иволге, другое – к сойке, а третье – ко всем остальным птичкам или вообще предметам. В этом случае говорящий не мог бы сказать "летит", не указывая в то же время, что летит: иволга, сойка или что-либо третье - так же, как в русском языке мы не можем сказать "читал", не указывая одновременно, относится ли данное сообщение к существу мужского, женского или среднего рода: читал – читала – читало.

Рассмотренный пример свидетельствует в пользу того, что в принципе любые лексические различия могут быть выражены с помощью грамматических категорий и тем самым представлены в качестве грамматических значений в каком-либо - пусть лишь возможном - языке. Безотносительно к языку нельзя указать никакой границы между лексическими и грамматическими значениями.

Итак, язык, которым мы пользуемся и из круга которого можем выйти, лишь попадая в другой круг, предписывает нам соответствующую систематизацию и категоризацию мира. С такой точки зрения, языковая система априорна: она призвана организовать "калейдоскопический поток впечатлений"; синтез этого "чувственного многообразия" с языковой формой дает нам картину мира, которая может быть сходна с другими картинами только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем:

Определить явление, вещь, предмет, отношение и т. п., исходя из [их] природы, невозможно; их определение всегда подразумевает обращение к грамматическим категориям того или иного конкретного языка .

Грамматические категории и соответствующие им значения более консервативны и изменяются гораздо медленнее, чем лексика. Это приводит к тому, что новое содержание, зафиксированное в лексических значениях языковых единиц, начинает противоречить грамматическим значениям с которыми оно оказывается связанным. Мы, например, знаем, что молния - это не предмет, подобно столу, стулу и т. д., и тем более сама по себе она не имеет никаких родовых признаков, хотя слово "молния" в русском языке - существительное женского рода. Так, одни грамматические категории кажутся нам совершенно "искусственными", не соответствующими ничему в реальности, как, например, категория рода имен существительных для неодушевленных предметов в русском языке, другие же - "естественными", указывающими на способы существования внешней реальности: категория числа, категория времени для глагольных форм и т. д.

Современному обыденному сознанию свойственно отличать реальную действительность от мыслимой и параллельно этому - лексические значения (понятийный состав мышления) от грамматических форм их выражения. Но таким обыденное сознание было не всегда. Например, древний грек еще почти не отличал своего мышления от реального существования, самого себя от природы вообще: миф был для него целостной, окончательной, реально существующей действительностью. Что же касается понятия и слова, то даже в гораздо более поздние времена их неразличимость, единство, доходящее до полного тождества, находило свое выражение в термине????? , не имеющем точного аналога в современных европейских языках. Грамматические характеристики слова не отличались от его понятийного содержания и вместе с этим последним переносились на реальную вещь. В определенном отношении можно сказать, что некоторые грамматические категории современных языков являются памятниками минувших эпох в развитии человеческого сознания. Так, например, категория рода имен существительных может рассматриваться, по-видимому, как рудимент анимистического сознания наших предков, которым физические предметы представлялись одушевленными существами. Лексические и грамматические значения дополняют друг друга и только в своем единстве образуют картину мира, фиксируемую в данном языке. С этой "дополнительностью" мы сталкиваемся при переводах с одного языка на другой: одна и та же информация в одних языках фиксируется в лексических, а в других - в грамматических значениях (например, перевод с русского языка на китайский влечет трансформацию грамматических значения числа в лексические).

3. Конвенциональность лексики

Наибольшее внимание конвенциональности лексики уделяют представители современного неогумбольдтианства, сторонники так называемой теории семантических полей - Л.Вайсгербер, Й.Трир и др.; с их точки зрения, лексический состав языка представляет собой классификационную систему, сквозь призму которой мы только и можем воспринимать окружающий мир, несмотря на то, что в природе самой по себе соответствующие подразделения отсутствуют. Содержащаяся в языке классификационная система вынуждает нас выделять в окружающем мире такие предметы, как "плод", "злак", и противопоставлять их "сорняку" с точки зрения их пригодности для человека. Мы выделяем "плод" и "злак" и противопоставляем их "сорняку" не потому, что сама природа так делится, а потому, что в этих понятиях зафиксированы различные способы, правила нашего поведения. Ведь по отношению к сорняку мы поступаем отнюдь не так, как к злаку. Это различие в способах нашего действия, зафиксированное словом, определяет и наше видение мира, и наше будущее поведение. Например, Уорф приводит ситуацию, в которой слово "пустой", примененное к порожним бензиновым цистернам, определяло неосторожное обращение с огнем работавших поблизости людей, хотя эти цистерны более огнеопасны из-за скопления в них паров бензина, чем наполненные.

Тезис о существовании в языке более или менее специфической классификационной системы обычно не вызывает возражений; вопрос в том, насколько велико влияние языка и содержащейся в нем классификационной системы на восприятие мира. Где доказательства тому, что от той или иной терминологии зависит, например, восприятие цвета? Как показали исследования самых разнообразных языков, спектр "распределяется" различными языками по-разному.

Проблема влияния лексики на восприятие содержит в себе минимум два вопроса:

может ли человек воспринимать те явления, свойства - например, цвета - для которых в его родном языке нет специальных слов?

оказывает ли лексика языка влияние на восприятие этих явлений на практике, в повседневной жизни?

Количество названий цветов, а также их распределение по различным частям спектра в различных языках зависит в первую очередь от практической заинтересованности в различении цветов и в их обозначении, от частоты, с которой те или иные цвета встречаются во внешнем мире. Если, например, разбить цвета на три группы (ахроматические, красно-желтые и зелено-синие), то окажется, что в русском (как и в немецком, английском, французском языках) названий для хроматических цветов больше, чем для ахроматических, а для красно-желтой группы больше, чем для зелено-синей, в ненецком же языке названия распределены по всем этим группам равномерно. Одно из объяснений сравнительно высокого уровня развития в ненецком языке названий для ахроматических, а также для зеленых и синих цветов можно искать в практической значимости различения соответственных окрасок в условиях жизни на Крайнем Севере. И наоборот, объясняя причину отсутствия в языке африканского племени аранта особого слова для обозначения синего цвета, указывают, что в окружающей людей этого племени природе, за исключением неба, нет синего цвета. Слово, обозначающее желтый и зеленый цвет, может быть использовано людьми этого племени также для обозначения синего; однако из этого использования слов не следует, будто аранта смешивают эти цвета на деле, зрительно .

Количество цветов, которые человеческий глаз способен различить в предметах, определяется в пределах примерно от пятисот тысяч до двух с половиной миллионов. Между тем число простых названий цвета (красный, лимонный), зарегистрированных в толковых словарях европейских языков, как правило, колеблется около сотни, а число составных названий (кроваво-красный, лимонно-желтый) равняется нескольким сотням. Налицо диспропорция между количеством цветов, различаемых глазом, и количеством их названий. Таким образом, человеческий глаз может воспринимать и те цвета и цветовые оттенки, для которых в языке нет названий, но человек быстрее и легче воспринимает и дифференцирует то, на что наталкивает его родной язык.

Рассмотрение языка как динамической системы указывает на необходимость генетического подхода к анализу лексических значений: в самом деле, человеческое познание всегда обусловлено мышлением предшествующих поколений, зафиксированным в языке, в его лексическом составе. Многовековая практика языкового сообщества, сложившаяся система мышления аккумулировали и преобразовали коллективный эмпирический опыт, вследствие чего результаты восприятия всегда содержат в себе в большей или меньшей степени момент рациональной обработки. Мысль, опирающаяся на базу готовой языковой формы, возникает при прочих равных условиях быстрее и легче, чем мысль, не имеющая такой опоры в родном языке говорящего. Язык влияет на формирование новых мыслей через значения терминов, в которых так или иначе отразились и закрепились познавательная деятельность предыдущих поколений и их опыт; он сообщает возникающей мысли устойчивость и необходимую определенность. Уже в силу этого можно говорить о том, что значения терминов, определемые внешней действительностью, формируются не независимо от данного языка, а под влиянием эмпирического и рационального опыта предыдущих поколений, зафиксированного в системе языка.

Язык не в одинаковой степени влияет на оформление мысли в разных случаях: так, можно предположить, что его роль здесь тем важнее, чем менее прямой и непосредственной является связь с соответствующим предметом внешней языку действительности. Например, хотя русский и английский языки по-разному формируют мысль о таких предметах, как рука и нога (русский язык направляет внимание на эти конечности как целое, без необходимости не отмечая, какая из их частей имеется в виду, а английский или французский выделяет ту или другую часть руки или ноги, даже когда в этом нет необходимости), все же сами эти предметы таковы, что легко усмотреть различие их частей и можно скоро приучиться к оформлению мысли о них как о двух различных частях, или, напротив, привыкнуть думать о них как о целом.

Точно так же по-разному оформляют мысль русский и английский языки, с одной стороны, и французский и немецкий – с другой, когда речь идет о знании. Знать можно самые разные вещи: математику, правила уличного движения, немецкий язык, определенное лицо, номер его телефона и т. д., не задумываясь о том, что все эти виды знания существенно различны. Русский язык, так же как английский, ничего не "подсказывает" в этом отношении, не наталкивает на классификацию видов и разновидностей знания. Напротив, французский язык требует от пользующихся им, чтобы они обязательно различали знание как "понятие о чем-либо, или научное (теоретическое) знание" и знание как "практическое знание, умение", и обозначали эти два вида знания соответственно словами со nna i tr е и savoir .

В первом случае такие объекты мысли, как нога и рука, вполне понятны, определенны и без обозначения их словами: они доступны для непосредственного сенсорного восприятия и т. п. Поэтому особенности языкового оформления отходят на второй план, не имея существенного значения для самой мысли. Во втором же случае влияние языка (т.е. образование мысли под воздействием предшествующего общественного опыта, отложившегося в семантике языка) имеет большей частью решающее значение длявозникновения именно такой, а не иной мысли. Различать два вида знания, помимо отдельных частных случаев, и распределять по ним эти частные случаи, пользуясь такими широко обобщающими словами, как русское знать и английское to know , можно, лишь привлекая дополнительные лингвистические средства. И наоборот, усвоив вместе с языком привычку постоянно дифференцировать два вида знания посредством таких слов, как французские со nna i tr е и savoir , трудно отвлечься от соответствующих различий и мыслить "знание вообще". Здесь оформление мысли оказывается неотделимым от создания самой мысли, от ее содержания. Язык уже настойчиво навязывает то или иное обобщение и различение в осознании отдельных фактов действительности.

В результате того, что каждый язык представляет собой индивидуальную, неповторимую систему языковых значений, отдельные значения, входящие в систему данного языка, часто оказываются несоизмеримыми со значениями другого языка, и в силу этого перевод теоретически кажется невозможным. Однако можно предположить, что при теоретической непереводимости перевод существует практически вследствие того, что значения того и другого языка обозначают одну и ту же действительность, и поэтому имеется возможность с помощью сочетаний значений дать на любом языке приблизительный эквивалент данному значению любого другого языка. Чем более простое значение мы берем, тем с большим основанием можем говорить о непереводимости и отсутствии адекватности. Чем более сложным является значение, тем более близкий возможен перевод, так как в определенном пределе совокупность значений одного и другого языка отражает одну и ту же внешнюю действительность. Но каким образом все же мы могли бы быть уверены в том, что система значений языка хопи в целом совпадает с системой английского? Ссылка на одну и ту же внешнюю действительность ничего не доказывает, потому что в лексических значениях первого языка могли отразиться (в силу специфических условий жизни и деятельности) одни стороны этой действительности, а в лексике второго языка - другие ее стороны и аспекты.

Наше восприятие внешнего мира всегда понятийно направлено. Направленность зрения проявляется уже в том, например, что мы способны рассматривать фотографию как образ, вид дома. При этом мы не видим самой фотографии - бумаги с черно-белыми пятнами. Наоборот, шестимесячный ребенок, который уже очень хорошо узнает мать, не может "увидеть" ее на фотографии. Таким образом, то, что мы способны увидеть в окружающем нас мире, какие "предметы" мы выделяем в нем, - зависит от разработанности наших понятий или (что в данном случае одно и то же) от содержания лексического состава языка.

Вопрос, возникающий в этой связи, возвращает нас к понятию "замкнутого языка" Айдукевича: итак, накладывает ли структура языка какие-либо ограничения на его лексический состав или же лексика (понятийный аппарат) может безгранично расширяться?

Так, в работах противников гипотезы лингвистической относительности (например, Макса Блэка) предполагается, что структура языка не накладывает каких-либо существенных ограничений на лексику и соответствующий ей понятийный аппарат. С такой точки зрения различия между языками в лексике интерпретируются как эмпирический факт, а не как логическая необходимость . Из этого обстоятельства следует отсутствие принципиальных ограничений круга понятий у носителей данного языка, поскольку он может быть пополнен, а следовательно, и картина мира, сложившаяся на базе их языка и соответствующей понятийной системы, может быть тождественной другим картинам мира, связанным с иными языковыми системами.

В самом деле, естественный язык представляет собой открытую систему в том отношении, что если в языке нет слова для выражения какого-либо нового понятия, то последнее может быть передано словосочетанием, заимствованным из другого языка, или специально придуманным словом. Отсюда различия в структуре языка определяются экстралингвистическими факторами: характером и историей культуры сообщества носителей данного языка и т.д.; язык же является открытой системой, с такой точки зрения, прежде всего по двум обстоятельствам:

Язык стремится зафиксировать все явления внешнего мира и все отношения между ними, при том, что существует неограниченное количество фиксируемых явлений, которые к тому же постоянно изменяются.

Язык стремится зафиксировать явления в соответствии с максимально эффективной системой правил действия (метаязыком). Но и эти правила тоже постоянно меняются в связи с изменениями лексики языка и непрекращающимися попытками улучшить сами правила.

Однако в такой форме язык может быть описан только в идеале. Чем ближе описание языка к реальным практическим целям, тем оно конкретнее и замкнутее. Прикладные исследователи изначально определяют, какие ограничения они устанавливают при описании, какие цели ставят перед собой, каков будет состав отобранной лексики и грамматики и как придется работать над отобранным материалом. Результатом их усилий всегда будет замкнутая языковая система, более или менее отличная от своего открытого идеала. Овладение рядом замкнутых систем позволяет изучающим ту или иную языковую систему выработать навыки работы с материалом и приближает его к максимальному овладению системой. Постижение естественного языка продолжается для человека всю жизнь; сама система этого языка находится при этом в состоянии постоянного изменения, и попытки полностью постичь ее поэтому никогда не могут быть завершены.

Поэтому когда мы говорим об описании естественного языка как открытой системы, в действительности мы говорим скорее о его описании как системы замкнутых систем. Отвлекаясь от некоторого технического различия в определении замкнутого языка у Айдукевича и Тарского, можно сказать, что выделение последним отдельного языка, в котором формулируются утверждения о семантических свойствах исходного объектного языка, в определенном смысле призвано именно преодолеть дихотомию открытого и замкнутого языков путем представления открытого языка в виде системы замкнутых языков. Такой подход соответствует результатам, описанным в § 2.2.2 в связи с идентификацией значений в референциально непрозрачных контекстах. Поэтому при обращении к эпистемологическим основаниям дистинкции концептуальной схемы vs . содержания мира оказывается, что основания верификации значений обнаруживаются в ее первой части. Иными словами, истинность выражения может быть описана как истинность относительно некоторой концептуальной структуры.

В самом деле, относительность истины представляется непременной предпосылкой, если мы пытаемся говорить о конвенциональности значения, удерживая при этом представления о связи значения языкового выражения с условиями его истинности.

Сепир Э. Грамматист и его язык. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. С. 248-258.

Sapir E . Conceptual Categories in Primitive Languages . - Science , 1931. Vol . 74. P . 578.

Уорф Б. Л. Наука и языкознание. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. М., 1960. С. 174 – 175.

Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. С. 168.

Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С. 170.

Уорф Б. Л. Лингвистика и логика. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. С. 187.

Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I.

Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. С. 142.

Там же. С. 154.

Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. С. 116.

Апресян Ю. Д. Идеи и методы современной структурной лингвистики. М., 1966. С. 105-106.

Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. С. 97.

Сепир Э. Аномальные речевые приемы в нутка. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. С. 437-454.

Hoijer H. Cultural Implication of Some Navaho Linguistic Categories. - Language, v.27, #2, 1951.

Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С. 177.

Nida E . Language Structure and Translation . Stanford , 1975. Pp . 185-188.

Блэк М. Лингвистическая относительность (теоретические воззрения Бенджамена Л. Уорфа). - В кн.: Новое в лингвистике. Вып. 1. С. 212.

Теория лингвистической относительности была сформулирована в 30-х годах 20 века и получила название «Sapir-Whorf hypothesis», образованное от фамилий ее авторов: Бенджамина Ли Уорфа и Эдварда Сепира. Основополагателем данной теории считается Бенджамин Л. Уорф, который был этнолингвистом-любителем, специализировавшимся на изучении языков американских индейцев. Он последовательно разработал основную концепцию гипотезы, опираясь на некоторые идеи Эдварда Сепира, профессионально занимавшегося этнологией и лингвистикой.

Сущность гипотезы лингвистической относительности

Смысл теории лингвистической относительности Сепира-Уорфа заключается в том, что языковая структура формирует мышление человека и способ познания им реального мира. Считается, что народы, говорящие на разных языках, имеют различия в восприятии таких фундаментальных категорий окружающего мира как время и пространство, число и количество, понятие собственности и др. Весьма ощутима разница в оценке носителями различных языков реальных явлений и событий. Особенностью гипотезы является суждение о том, что люди, говорящие на нескольких языках, используют различные способы мышления.

В соответствии с теорией лингвистической относительности система языка определяет особую классификацию окружающей действительности, мир представляется в виде калейдоскопического потока впечатлений и образов.

Основными объектами изучения гипотезы являются:

восприятие формы,
восприятие цвета,
осознание причинно-следственных связей,
осознание времени,
познавательные и мыслительные способности.

Подтверждения и опровержения теории Сепира-Уорфа

Раннее подтверждение теории лингвистической относительности было основано на сравнении восприятия носителей английского языка и носителей языка племени американских индейцев навахо. Исследование системы классификации форм в указанных языках показало, что дети племени навахо употребляли ранжирование предметов по их форме значительно чаще, чем англоговорящие дети. Объяснялось это тем, что в языке навахо имеется особая грамматическая зависимость глагола и формы предмета, с которым осуществляется действие.

Подтверждением теории послужило также исследование группы детей из англоговорящих семей афро-американского происхождения и группы англоговорящих американских детей европейского происхождения. Дети из обеих групп хорошо справились с заданием на составление геометрических фигур, хотя дети из первой группы были из семей с низким доходом и имели слабое представление об играх с кубиками.

Однако теория лингвистической относительности Сепира-Уорфа получила также опровержение. Было проведено исследование 78 языков, в результате которого обнаружилось, что люди, говорящие на разных языках и относящиеся к различным культурам, воспринимают цвета практически одинаково. Некоторые исследователи считают, что полученные результаты нельзя интерпретировать как опровержение гипотезы Сепира-Уорфа, поскольку восприятие цвета обусловлено биологической структурой человеческого зрения и поэтому одинаково у всех людей.

До сих пор специалисты, заинтересованные теорией лингвистической относительности Сепира-Уорфа, продолжают вести спор о достоверности этой гипотезы. В немалой степени этому способствует отсутствие достаточно убедительных доказательств, подтверждающих или опровергающих ее. Результаты исследований при желании можно воспринимать двояко. Именно поэтому у гипотезы Сепира-Уорфа в настоящее время нет серьезных профессиональных последователей. Для экспериментальной проверки теории в 1955 году доктором Джеймсом Брауном был разработан искусственный язык «логлан», однако каких-либо существенных результатов получено не было.

» Теория Сепира-Уорфа

Теория лингвистической относительности Сепира - Уорфа

Фрагмент книги Поляков С. Э. Концепты и другие конструкции сознания. - СПб.: Питер, 2017

Разные этносы могут по-разному концептуализировать одну и ту же грань реальности. Данное обстоятельство оказывает влияние на коммуникацию.

В чем конкретно может выражаться разная концептуализация одного и того же аспекта реальности? Э. Сепир (2003, с. 153-155) разъясняет это на примере вербальной репрезентации падающего камня. В английском языке для этого используются два концепта (и понятия) - the stone и falls («камень» и «падает»). Причем англичане обязательно указывают (что не делают многие другие народы), конкретный это камень или камень вообще, обязательно выражают единственное число объекта и определяют время его падения. Автор демонстрирует, что данная форма концептуализации далеко не единственная.

Немцы и французы (как, кстати, и русские - Авт.) присваивают камню категорию рода. Индейцы чиппева указывают, что камень является неодушевленным объектом. Индейцы квакиутль делают утверждение, одинаково применимое и к одному, и к нескольким камням, а также указывают, видим или невидим камень для говорящего и к кому он ближе - к говорящему, адресату речи или к какому-то третьему лицу. Китаец обходится минимальным утверждением - stone fall («камень падать»).

Э. Сепир (с. 153–155) подчеркивает, что различия в концептуализации могут показаться несущественными, так как во всех рассмотренных языках реальность концептуализируется с помощью двух концептов, репрезентирующих камень и его действие - падение. Однако эта, казалось бы, единственная возможность концептуализации, как считает Э. Сепир, - лишь иллюзия. В языке нутка падение камня вообще концептуализируется совершенно по-другому. В нем используется слово - глагольная форма, состоящая из двух главных элементов. Первый обозначает общее движение или положение камня или камнеподобного предмета, а второй - направление вниз. Некоторое представление о выражении, существующем в языке нутка, может создать выдуманный глагол to stone («камнить»).

Соответственно, предложение the stone falls («камень падает») может быть передано в языке нутка посредством чего-то вроде it stones down («камнит вниз»). Таким образом, по словам автора, нутка используют концепты, принципиально отличающиеся от привычных нам. И они не испытывают никаких затруднений при описании падения камня, хотя в их языке вместо привычных нам концептов, репрезентирующих определенный вид предметов и специфический вид движения, используются концепты, репрезентирующие обобщенное движение некоторого класса объектов и его конкретное направление.

Хочу обратить внимание, что Э. Сепир демонстрирует нам различия в концептуализации чувственно воспринимаемых людьми предметов. Следовательно, даже при наличии у людей сходных чувственных предпонятий, в данном случае - модели-репрезентации падающего камня, вербальная модель этого процесса может заметно различаться в разных культурах. Что же тогда говорить о возможных вариантах концептуализации реальности, совершенно недоступной восприятию?

Он (1993а, с. 273–274) приводит еще один поучительный пример разной концептуализации, которая определяется интересом людей к тем или иным реалиям. Мы разграничиваем понятия луна и солнце, но есть немало индейских племен, которых вполне устраивает одно общее понятие, а точная референция объекта возможна лишь через контекст. Если же мы попытаемся возражать, что такое неопределенное обозначение не отражает естественные природные различия, индеец вполне может указать нам на столь же неопределенный характер нашего слова «сорняк» по сравнению с его собственным очень точным «растительным» словарем. Автор констатирует, что наличие или отсутствие определенных концептов (и их обозначений в языке), репрезентирующих какие-то объекты или явления, связано с тем, насколько важны для людей те или иные аспекты реальности.

Э. Сепир (с. 258) делает вывод об относительности понятий, которую скрывает от нас наше наивное представление о единственно возможной форме объективного понимания природы опыта, представленной именно в нашем языке. Поэтому его теорию называют теперь «гипотезой лингвистической относительности». Э. Сепир (там же) указывает, что мы живем не только в материальном и социальном мирах, как это принято думать, но все мы находимся и во власти языка своего общества. По его словам, представление о том, что человек ориентируется в мире без помощи языка, а язык - всего лишь случайное средство решения задач мышления и коммуникации, - это иллюзия. Наш реальный мир неосознанно строится нами на основе языковых привычек нашей социальной группы. Миры, в которых живут различные общества, - это разные миры, а отнюдь не один мир с навешанными на него разными ярлыками.

Э. Сепир (с. 261) отмечает, что даже, например, понимание простого стихотворения предполагает не только знание составляющих его слов, но и понимание всего образа жизни данного общества, отражающегося в словах и раскрывающегося в оттенках их значения. Даже восприятие человека зависит от наличия определенных социальных шаблонов, называемых словами. Именно наличие конкретных слов в языке людей привлекает их внимание к определенным аспектам окружающего мира, а отсутствие таких слов не позволяет эффективно репрезентировать некоторые его детали.

Автор прав в том смысле, что люди, живущие в обществах, не имеющих в своих языках детальной терминологической дифференциации каких-то аспектов реальности, например, не смогут в процессе своей коммуникации обозначать и различать особенности этих аспектов. Более того, они не будут даже обращать внимание на данные особенности и выделять их различия. Из этого, впрочем, отнюдь не следует, что представители данных обществ не в состоянии воспринять такие различия. Они вполне могут это сделать, если предложить им иную концептуализацию реальности, введя в их лексикон новые слова.

Примерно о том же говорит и Дж. Келли, утверждая, что «система истолкования устанавливает пределы возможностям восприятия и понимания. Конструкты каждого человека являются регуляторами-ограничителями его перспективы» (2000, с. 168).

Развивая идеи Э. Сепира, Б. Уорф пишет, что мы «расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном - языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного языкового коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка» (1960, с. 174).

Данное соглашение вместе с языком достается нам по наследству от наших предков. Б. Уорф продолжает обсуждение проблем, поднятых Э. Сепиром. Он тоже говорит о новом принципе относительности, «который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину Вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем» (2003, с. 210).

Из высказываний Э. Сепира многие исследователи в последующем сделали не совсем те выводы, которые, как мне кажется, он имел в виду. Они постарались опровергнуть тот факт, что, как говорит Э. Сепир, «мы видим, слышим и вообще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества» (1993а, с. 261).

Исследователи, не поддерживающие теорию лингвистической относительности Сепира - Уорфа, основываются на неправильно трактуемых результатах экспериментов Б. Берлина и П. Кея (B. Berlin, P. Kay, 1968) и их последователей, подробно исследовавших концептуализацию цветового спектра в этнических разных группах населения Земли. Чтобы не перегружать текст книги, я вынес в примечание (см. Этнические особенности концептов, репрезентирующих цвета спектра)

Отвергая теорию лингвистической относительности Сепира - Уорфа, Б. Берлин и П. Кей приводят в качестве доказательства ее ошибочности отсутствие влияния разной концептуализации цвета на восприятие разного цвета у носителей разных языков. Но вот тут-то и возникают вопросы, так как модель, которую изучают авторы, непригодна для исследования лингвистической относительности. Исследование влияния этноспецифических концептов, репрезентирующих конкретные цвета, на цветовое восприятие у представителей разных этносов не могло опровергнуть теорию лингвистической относительности, потому что исследователями была выбрана неадекватная для заявленных целей и задач модель.

Каждый цвет репрезентируется в сознании собирательной моделью репрезентацией множества поверхностей, имеющих данный цвет. Наличие или отсутствие достаточного количества слов, обозначающих цвета в языке конкретного этноса, не влияет на образование этих собирательных моделей-репрезентаций. Концепты - собирательные модели-репрезентации многих одинаково окрашенных поверхностей, репрезентирующие конкретный цвет, конституируются чувственно. При этом биологическая способность представителей этноса воспринимать конкретные цвета не зависит от наличия или отсутствия в их языке обозначающих данные цвета слов. Она зависит лишь от биологических особенностей зрительного анализатора и «реальности в себе».

Независимо от того, создаст ли отдельный этнос концепт и соответствующее слово, обозначающее конкретный цвет, представители данного этноса, как и все прочие люди, способны воспринимать любой цвет, так как у них, как и у всех людей, есть сходные качества зрительного анализатора, обеспечивающие им такую возможность. Представители этноса, не имеющего, например, слова «оранжевый» в своем лексиконе и соответствующего концепта, репрезентирующего оранжевый цвет, не смогут выделять этот цвет в процессе своей коммуникации и обсуждать его между собой. Но они способны воспринимать данный цвет и выделять его среди прочих, если им предоставить соответствующее обозначающее слово и научить их выделять этот цвет.

Оппоненты т. Сепира и Б. Уорфа исходили из того, что специфическая концептуализация, присущая конкретным языкам, должна влиять на особенности человеческого восприятия. Следовательно, если у этноса нет понятия, обозначающего определенный цвет, его представители не должны такой цвет воспринимать. Они, однако, не учли того, что специфическая концептуализация, конечно, влияет, но не столько на восприятие, сколько на «видение», то есть на понимание воспринятого. Она не меняет биологические процессы восприятия. Она скорее влияет на избирательность человеческого восприятия, на то, что именно человек в первую очередь воспринимает, на что он обращает внимание и что игнорирует в процессе своего восприятия, а тем более в процессе последующей коммуникации с представителями своего этноса.

Очевидно, что специфическая концептуализация не влияет на биологические основы восприятия, которые очень сходны у всех людей, и если человек способен видеть красное или зеленое, то он их видит вне зависимости от того, есть ли в его языке слова, обозначающие соответствующие концепты. Другое дело, что один этнос имеет такие слова, то есть использует благодаря своему языку соответствующие концепты, а также дифференцирует эти цвета и обсуждает их в процессе коммуникации, тогда как другой не выделяет и не дифференцирует. Следовательно, для другого этноса этих цветов как бы и нет в реальности, то есть его представители «не видят» данные цвета, хотя и способны легко их увидеть.

Оппоненты теории Сепира - Уорфа пытаются доказать ее ошибочность, ссылаясь на то, что люди, принадлежащие к разным этническим группам, в том числе те, в языке которых нет обозначений для многих цветов, способны воспринимать эти цвета. Однако из этой теории совсем не следует, будто конкретный язык способен менять биологические основы человеческого восприятия. Язык меняет лишь нашу готовность выделять в воспринятом те или иные сущности и нашу возможность оперировать ими в процессе коммуникации. Язык способен менять возможности человеческого восприятия только за счет расширения или, наоборот, сужения области понимания человеком воспринятого.

Чтобы заметить сущности (предметы, конкретный цвет и т. д.) и потом оперировать ими, нам недостаточно просто их чувственно репрезентировать. Их надо еще и обозначить. Только после того, как кто-то первым выделит некую сущность в потоке воспринимаемого и обозначит ее, остальные люди тоже приобретают возможность ее выделять и воспринимать в качестве особого предмета, цвета, запаха и т. д.

Следовательно, мало иметь способность к восприятию разного цвета, общую для всех людей. Чтобы обладать способностью не только воспринимать, но и выделять цвета и оперировать ими, надо иметь в своем языке еще и их обозначения. Говоря метафорически, чтобы поймать рыбу, мало иметь руки (биологические способности к восприятию), надо иметь удочку и навыки рыболова (созданные обществом концепты и слова). Обозначить цвета можно только с помощью определенных слов (и их образов).

Именно в этом заключается важнейшая роль языка в человеческом восприятии, так как можно воспринимать, но не «видеть», то есть не дифференцировать сущности в воспринятом и, следовательно, не мыслить о них. Можно поэтому только подтвердить абсолютную правоту Э. Сепира и Б. Уорфа в том, что концептуализация окружающего мира целиком и полностью определяет наше миропонимание. Сама же концептуализация проявляется, закрепляется и передается новым поколениям в усваиваемом ими языке общества.

Каждый этнос более детально концептуализирует сущности, играющие в его жизни важную роль. Б. Г. Кузнецов (2010, с. 26) пишет, что у лапландцев, например, 20 названий для льда и 41 - для снега. К. А. Свасьян (2010а, с. 187) сообщает, что Гаммер-Пургшталл насчитал в арабском 5744 наименования, имеющих отношение к верблюдам.

По словам Дж. Лакоффа (2004, с. 245), любой человек (моряк, плотник, швея и т. д.), обладающий специальными знаниями в какой-либо области, располагает большим словарем, отражающим специфику данной области. Соответственно, и люди, принадлежащие к специфической культуре, приобретают больший словарь специфических терминов. Это свидетельствует лишь о том, что люди могут иметь различные высоко структурированные области опыта, что не мешает им иметь общие со всеми другими людьми языковые способности и способности концептуализации.

П. Фейерабенд (2007, с. 226) пишет, что с большой симпатией относится к концепции, предвосхищенной Ф. Бэконом и изящно сформулированной Б. Уорфом, утверждающей, что языки и схемы реакций, содержащиеся в них, не просто представляют собой инструменты для описания событий (фактов и положений дел), а являются также формообразующими матрицами событий (фактов и положений дел). Что их «грамматика» содержит всеобъемлющее воззрение на мир, общество и положение в нем человека, которое оказывает влияние на мышление, поведение и восприятие людей.

Негативное отношение многих исследователей к теории лингвистической относительности во многом обусловлено небрежностями, которые можно обнаружить в работах даже выдающихся исследователей. Т. Кун, например, пишет: «Существа с одинаковым биологическим оснащением могут воспринимать мир, по-разному структурированный их языками, поэтому они не смогут общаться между собой. Даже когда индивиды одновременно входят в разные языковые сообщества (то есть владеют несколькими языками), они по-разному воспринимают мир, переходя от одного языка к другому» (2014, с. 141).

Понятно, что автор не имел в виду принципиальную неспособность представителей разных этносов общаться между собой, а хотел лишь подчеркнуть трудности в их коммуникации, обусловленные разной концептуализацией реальности, характерной для их языков, но что сказано, то сказано…

Большинство исследователей все же склонны осторожно принимать теорию лингвистической относительности Сепира - Уорфа. Эту позицию выражает, например, Н. Г. Комлев, который пишет, что современная наука отвергает оба экстремальных решения - и то, что язык целиком детерминирует мировоззрение, и то, что мировоззрение людей не зависит от их языка (1992, с. 108).

Подводя итог краткому рассмотрению теории лингвистической относительности Сепира - Уорфа, следует отметить ее несомненную ценность применительно главным образом к вербальным концептам, репрезентирующим недоступную восприятию реальность. Тем не менее особенности концептуализации реальности, безусловно, влияют на специфику понимания представителями разных этносов даже доступной их восприятию реальности.

В конечном счете на формирование этноспецифической глобальной репрезентации реальности влияют и общие для всех людей Земли их психофизиологические способности и уникальные для каждого народа варианты вербальной концептуализации реальности, связанные с конкретным языком. При этом наличие общей психофизиологии и сходство среды обитания позволяет представителям разных обществ легко усваивать вместе с чужим языком иные варианты концептуализации реальности.

См. также:

Лингвистическая относительность: как наш язык влияет на то, что мы видим

Блинов А.К.

1. Эпистемологические основания концепции лингвистической относительности

В основу гипотезы лингвистической относительности легли две мысли Эдварда Сепира:

от чего зависит тип деления?

почему мы классифицируем мир именно таким, а не иным способом?

2. Конвенциональность грамматики

Рассмотрим вопрос о роли грамматических категорий и связанных с ними грамматических значений.

3. Конвенциональность лексики

Проблема влияния лексики на восприятие содержит в себе минимум два вопроса:

оказывает ли лексика языка влияние на восприятие этих явлений на практике, в повседневной жизни?

Сепир Э. Грамматист и его язык. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993. С. 248-258.

Sapir E . Conceptual Categories in Primitive Languages . - Science , 1931. Vol . 74. P . 578.

Уорф Б. Л. Наука и языкознание. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. М., 1960. С. 174 – 175.

Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. - В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. С. 168.

Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С. 170.

Уорф Б. Л. Лингвистика и логика. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I. С. 187.

Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. – В кн.: Новое в лингвистике. Вып.I.

Уорф Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. С. 142.

Там же. С. 154.

Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. С. 116.

Апресян Ю. Д. Идеи и методы современной структурной лингвистики. М., 1966. С. 105-106.

Сепир Э. Язык. Введение в изучение речи. С. 97.

Сепир Э. Аномальные речевые приемы в нутка. - Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. С. 437-454.

Hoijer H. Cultural Implication of Some Navaho Linguistic Categories. - Language, v.27, #2, 1951.

Уорф Б. Л. Наука и языкознание. С. 177.

Nida E . Language Structure and Translation . Stanford , 1975. Pp . 185-188.

1. Э.СЕПИР. Б.Л.УОРФ. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ТЕОРИИ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ.

Гипотеза Сепира-Уорфа (гипотеза лингвистической относительности) - разработанная в 30-х годах ХХ века концепция, согласно которой структура языка определяет мышление и способ познания реальности. Возникла в этнолингвистике США под влиянием трудов Э. Сепира и Б. Л. Уорфа.

СЕПИР (Сэпир) (Sapir) Эдвард (1884-1939) - американский лингвист и антрополог. Родился в Германии. Окончил в 1904 Колумбийский университет, в дальнейшем занимался научной деятельностью. В 1927-31 - профессор Чикагского, с 1931 - Йельского университетов. Член Американской академии искусств и наук (1930), президент Американского лингвистического (1933) и Антропологического(1938) обществ.

На формирование Сепира как ученого значит, влияние оказали традиции американской культурной антропологии 19 - начале 20 в., занимавшейся описательными исследованиями традиционных обществ Американского континента на базе сравнительно-исторического и топологического методов. Значительная часть работ Сепира посвящена анализу индейских культур. Однако к этнографическому материалу он подходил как лингвист, его интересовали проблемы формирования и функционирования индейских языков и диалектов, их роль и влияние на общий характер индейской культуры. Как лингвист Сепир был приверженцем формирующейся в тот период структурной лингвистики, одним из основоположников которой он стал. Пафосом этого направления было стремление перейти в анализе языка от историко-описательных построений к использованию методов точных наук, дать систематическое описание языка, подобное математическому. Особое значение для Сепира имели семиологические теории де Соссюра.

Результаты применения структурных методов к анализу индейских языков позволили ему обратиться к общей теории языка, где при исследовании социального функционирования языка, понимание исключительной важности языка в социализации человека привело его к построению гипотезы о решающей роли языка в формировании индивидуальных представлений об окружающем мире, лингвистической детерминированности понимания явлений реальности. Существующие в языке наименования предметов, явлений, событий - суть “звуковые паттерны”, стереотипные формы восприятия, которые, сохраняя устойчивость в культуре, оказывают решающее воздействие на сам процесс формирования человеческих представлений об этих явлениях и событиях и их оценку. Эта теория, развитая последователем Сепира Бенджамином Ли Уорфом (1897-1941), получила название гипотезы лингвистической относительности или “гипотезы Сепира - Уорфа ” и легла в основу т.н. этнолингвистики - этнически ориентированного синхронного анализа языка, выявляющего его роль в культурном формообразовании. Уорф родился 24 апреля 1897 в Уинтропе (шт. Массачусетс). Учился в Массачусетском технологическом институте, получил специальность химика-технолога. В 1919 поступил на службу в Хартфордскую компанию страхования от пожаров, где в конце концов получил должность заместителя директора. И хотя Уорф проработал в компании всю жизнь, посвящая научным занятиям лишь свободное время, им опубликовано немало работ по проблемам лингвистики. Многие из них вошли в сборник Язык, мышление и действительность (Language, Thought, and Reality; Selected Writings of Benjamin Lee Whorf, 1956). Умер он в Уэтерсфилде (шт. Коннектикут) 26 июля 1941.

Интерес Уорфа к языкам американских индейцев сформировался в 1931 под воздействием прослушанного курса америндской лингвистики, который читал в Йельском университете Эдвард Сепир - один из наиболее значительных лингвистов того времени. В дальнейшем Уорф занимался языком хопи (юто-ацтекская ветвь тано-ацтекских языков), и именно на его материале формулировал основы теории лингвистической относительности.

Согласно этой теории имеющаяся у человека картина мира в значительной степени определяется системой языка, на котором он говорит. По Уорфу, грамматические и семантические категории языка служат не только инструментами для передачи мыслей говорящего, они также формируют его идеи и управляют его мыслительной деятельностью. Тем самым люди, говорящие на разных языках, будут иметь разные представления о мире, а в случае значительных структурных расхождений между их языками при обсуждении некоторых тем у них могут возникать трудности с пониманием. Поскольку языки по-разному классифицируют окружающую действительность, то и их носители различаются по способу отношения к ней: "Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном - языковой системой, хранящейся в нашем сознании" . Эта гипотеза также предполагает, что люди, владеющие более чем одним языком, могут в действительности руководствоваться разными структурами мышления, когда говорят на разных языках.

В своей сильной форме теория лингвистической относительности утверждает, что индивиды членят мир на фрагменты, предопределяемые структурой их родного языка. Например, если для обозначения ряда близких объектов в одном языке имеется несколько различных слов, а другой язык обозначает эти объекты одним словом, то носитель первого языка должен в своем сознании вычленять характеристики, различающие эти объекты, тогда как носитель другого языка не обязан это делать. Таким образом, у носителей разных языков ментальные образы одного и того же объекта неодинаковы. В английском языке есть только одно слово для обозначения снега, в эскимосском их несколько, так что от носителя эскимосского языка требуется различать, о каком снеге идет речь: падающем или лежащем на земле. Аналогично Уорф доказывает, что грамматические категории, такие, как время или число, также вынуждают говорящих воспринимать мир определенным образом. В английском языке любой глагол в личной форме обязательно должен содержать показатель времени: например, I sang "Я пел (прошедшее время)", I sing "Я пою (настоящее время)", I will sing "Я буду петь (будущее время)". Носители английского языка вынуждены обозначать и временные различия в каждом предложении; носители других языков, возможно, не должны отмечать эти различия, зато им придется указывать, скажем, видимы или невидимы объекты, упоминаемые в разговоре.

Теория лингвистической относительности вызвала споры с момента своего появления. Большинство лингвистов и психологов доказывали, что носители тех языков, в которых те или иные разграничения не проводятся, тем не менее в состоянии их делать, если возникает такая необходимость, хотя, возможно, не столь легко и быстро. Теория Сепира - Уорфа стимулировала серьезные дискуссии и эксперименты, касающиеся взаимоотношения языка и мышления, и его работа проложила путь для дальнейших исследований в этом направлении.

Хотя имеется много свидетельств, подтверждающих эту гипотезу, некоторые другие данные все еще поднимают вопрос о ее достоверности.

1.1. РАННИЕ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ ГИПОТЕЗЫ СЕПИРА-УОРФА

Классификация объектов

В одном из самых первых исследований, посвященных языку, Кэрол и Касагранде сравнивали, с точки зрения подхода к вещам, людей, говорящих на языке навахо и на английском. Они изучали связь между системой классификации форм в языке навахо и тем, какое внимание обращают дети на форму объектов, стараясь их классифицировать. Так же как и японский язык, о котором мы говорили выше, язык навахо имеет интересную грамматическую особенность, состоящую в том, что определенные глаголы, означающие обращение с предметами (например, «подбирать», «бросать»), преобразуются в разные лингвистические формы в зависимости от того, с какого типа предметами обращаются. Всего существует 11 таких лингвистических форм для предметов различных очертаний и свойств: округлых сферических предметов, тонких округлых предметов, длинных гибких вещей и т. д.

Обратив внимание на то, насколько в языке навахо эта лингвистическая система сложнее, чем в английском, Кэрол и Касагранде предположили, что такие лингвистические особенности могут оказывать влияние на когнитивные процессы. В своем эксперименте они сравнивали, как часто дети, основным языком которых был навахо или английский, использовали при классификации объектов их форму, внешний вид или тип материала. Дети, основным языком которых был язык навахо, значительно чаще, чем англоязычные дети, классифицировали предметы согласно их форме. Кроме того, по результатам этого же исследования Кэрол и Касагранде сообщают, что дети из англоговорящих афро-американских семей с низким доходом выполняли задачу очень похоже на то, как это делали дети из семей американцев европейского происхождения. Это открытие в особенности важно, потому что дети из бедных афро-американских семей, в отличие от детей евроамериканцев, не были хорошо знакомы с кубиками или с играми на подбор и составление форм.

Результаты этих экспериментов, вместе с наблюдениями, касающимися связи между культурой и лексикой языка или культурой и прагматикой языка, о которых мы рассказывали выше, дали первое подтверждение идее о том, что язык, на котором мы говорим, влияет на то, какие мысли приходят нам в голову. Язык, таким образом, может играть роль посредника, помогая определить способы понимания детьми некоторых сторон окружающего их мира. По-видимому, язык является одним из факторов, влияющих на то, как мы думаем.

Язык цвета

Еще одна подборка научных исследований, проверяющих достоверность гипотезы Сепира-Уорфа, - это работы в сфере изучения восприятия цвета. Одно из первых заявлений на эту тему было сделано Глисоном: «Непрерывная шкала цветовых оттенков, существующая в природе, в языке представлена серией дискретных категорий... Ни собственно в свойствах спектра, ни в свойствах его восприятия человеком нет ничего, что бы вынуждало разделять его таким способом. Этот специфический метод разделения является частью структуры английского языка».

Рейтинг: