АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ ФЕТА «БАБОЧКА». 5 КЛАСС

Кто из нас в детстве не ловил бабочек или не любовался их весёлым порханием на залитом
солнцем лугу?!. Вместе с бабочками приходило долгожданное и яркое лето, а с ним и каникулы … и вообще бабочки ассоциировались с теплом, красотой, беззаботностью. Поэтому обращение к образу бабочки на уроке литературы приятно и радостно, и работа со стихотворением А. Фета «Бабочка» дарит нам положительные эмоции и энергию.

Начинаем урок вопросом:

Понравилось ли вам стихотворение? От чьего лица оно написано?
Стихотворение нравится детям своей мелодичностью, языком. «Красиво написано» —
говорят они. А написано оно от лица бабочки.
К кому оно обращено? (К человеку, который остановился перед бабочкой.)
Что же заставило его остановиться, замереть перед бабочкой? (Её красота и изящество.)
Давайте попробуем описать эту бабочку.
Но сначала найдём в стихотворении те строчки, в которых она сама себя описывает.
Ты прав. Одним воздушным очертаньем
Я так мила.
Весь бархат мой с его живым миганьем —
Лишь два крыла.
Какие слова и выражения рисуют бабочку?
(«Воздушное очертанье», «бархат … с живым миганьем»).
Почему наряд бабочки назван бархатом?
(Крылья бабочки покрыты ворсинками, которые напоминают бархат.)
А что подразумевается под «живым миганьем»? (Бабочка трепещет крылышками, и узор на них переливается под лучами солнца, «мигает», постоянно меняясь.)
Что заставляет человека любоваться «воздушным очертаньем» бабочки? (Она лёгкая,
подвижная, её порхание в воздухе и над цветком напоминает танец, и это делает её милой и привлекательной.] Какие ещё строчки помогают увидеть красоту бабочки?
Она готова, «сверкнув», раскинуть крылья и улететь. Слово сверкнув помогает почувствовать и красоту героини, и её непостоянство и лёгкость.
Как вы думаете, почему в стихотворении нет подробного описания бабочки, а есть только отдельные детали её «портрета»?
Наверно, потому, что видит её поэт всего несколько секунд и успевает заметить только
«воздушное очертанье» и «живое миганье» бархата крыльев. И всё-таки мы видим эту бабочку. Попытаемся её описать: ведь у нас есть выразительные детали её «портрета». Она нарядная, красивая. У неё большие резные крылья с острыми концами, узор на крыльях яркий: он напоминает завитки, опушённые чёрными и белыми ворсинками. На каждой стороне крыла он свой. У бабочки длинные усики, пушистое тёмное брюшко.

Обратите внимание на то, как построено стихотворение. Сравните длину первой и третьей строчек в строфе. (Первая и третья строчки длинные, вторая и четвёртая короткие.)
Как вы думаете, для чего поэт использует чередование длинных и коротких строк?
(Мы будто видим, как складываются и раскрываются крылья бабочки, чувствуем, как она дышит.)

Стихотворение Фета представляет собой как бы неполный диалог: мы слышим ответ бабочки человеку, но не слышим его вопросов к ней. Давайте пофантазируем и попробуем восстановить недостающую часть диалога. Что мог говорить поэт бабочке, о чём спрашивать её? В этом нам помогут слова самой бабочки.
Перечитаем первую строфу. Что же говорил человек бабочке, судя по её ответу?
Видимо, он восхищался её красотой, говорил о лёгкости её полёта. Попробуем придумать поэтические строчки в духе стихотворения Фета. Наряду с простейшими предложениями «Как ты красива», «Никогда не видел такой красоты» дети придумывают и такое: «Красавица в чудесном одеянье, как хороша», «Прекрасным бархатом одета — ты так мила!».

Ты прав. Одним воздушным очертаньем
Я так мила.
Весь бархат мой с его живым миганьем —
Лишь два крыла.

Не спрашивай: откуда появилась?
Куда спешу?
Здесь на цветок я легкий опустилась
И вот — дышу.

Надолго ли, без цели, без усилья,
Дышать хочу?
Вот-вот сейчас, сверкнув, раскину крылья
И улечу.

Анализ стихотворения «Бабочка» Фета

Стихотворение «Бабочка» относится к раннему периоду творчества Фета. В сознании молодого поэта будущее представлялась открытой книгой, он был полон радужных надежд. Трудности жизни еще не успели наложить свой отпечаток на его душу. Поэтому произведения Фета этого периода очень чисты и радостны. Они написаны под влиянием непосредственных наблюдений и ощущений.

В основе стихотворения лежит монолог бабочки, ее ответы на предполагаемые вопросы лирического героя. В будущем Фету предстоит оттачивать свое мастерство в таком художественном приеме. В большинстве произведений поэта наличие человека только угадывается по косвенным признакам. В стихотворении также проявился талант поэта обращать пристальное внимание на любую, самую незначительную деталь.

Центральный персонаж произведения — представительница живой природы. Природный мир Фет ставит вровень, а порою даже выше человеческого. Бабочка подтверждает мнение наблюдателя, что она представляет собой само совершенство. Если человек прикладывает множество усилий, для того чтобы выглядеть лучше, то бабочка прекрасна с самого момента своего появления на свет. Эта прирожденная красота слагается из минимума деталей: «воздушное очертанье», «бархат» и «два крыла». К идеальному образу больше нечего прибавить или отнять.

Бабочка подобна неуловимому мгновению. Она просто внезапно появилась без какой-либо определенной цели и смысла. Ее переполняет радость от собственного существования. Возможность дышать и наслаждаться цветочным нектаром — предел желаний бабочки. Для нее не существует понятий времени и пространства. «Надолго ли… дышать хочу?» — бессмысленный для прекрасной бабочки вопрос. Ей достаточно одной возможности взлететь и вновь продолжать полет в любом направлении. Запечатленное мгновение — еще одна характерная особенность лирики Фета.

В стихотворении «Бабочка» заложены центральные воззрения автора на природу. Поэт боготворил животный и растительный мир, потому что они развиваются по естественным законам. Жизнь человека трудна, так как люди сами создают себе проблемы. Фет призывает научиться у природы жить в радости и не заботиться ни о чем. Конечно, это чересчур идеалистический и наивный взгляд, но, согласно поэту, он может служить ориентиром для человеческого самосовершенствования.

Не каждый любит отмечать юбилеи. Но всегда найдутся те, кто о них вспомнит. Вот и Владимир Маяковский , прогуливаясь в 1924 году возле памятника Александру Сергеевичу Пушкину на Тверском бульваре, ненароком вспомнил, что грядет 125 лет со дня рождения великого русского поэта, и решил написать ему посвящение – стихотворение «Юбилейное». Об анализе этого произведения и пойдет речь далее.

Стихотворение начинается в свойственной Маяковскому манере – диалогом. Это одна из излюбленных форм, ведь поэт неоднократно посвящал целые письма друзьям, любимым, просто знакомым. А уж в диалог мог вступать с кем угодно, даже с солнцем («Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче»).

Вот и в «Юбилейном» поэт запросто начинает диалог с Пушкиным, как с давним знакомым:

Александр Сергеевич,
разрешите представиться.
Маяковский.

Ситуация, по меньшей мере, странная, ведь когда-то Маяковский, будучи футуристом, вместе с остальными соратниками по перу в своем манифесте «Пощечина общественному вкусу» призвал «бросить Пушкина с Парохода Современности». Но сейчас обращается к нему дружески, называя «дорогой» , и приглашает к задушевному разговору одного великого поэта с другим.

Что могут обсуждать поэты? Весну, луну, поэзию, любовь. Маяковский, переживавший в 1924 году не лучшие времена в своей личной жизни, многое переосмыслил. Главное, что поняли поэт и его alter ego лирический герой стихотворения, что

Но поэзия -
пресволочнейшая штуковина:
существует -
и ни в зуб ногой.

Очевидно, только сейчас поэт понял, что лирика, которая была им «в штыки неоднократно атакована» нужна, особенно, когда нет возможности выразить свои чувства другим способом.

И вот тут-то он вспоминает, правда, с иронией, пушкинского Онегина, приводя его слова «я утром должен быть уверен, что с Вами днем увижусь я» в слегка искаженном виде, хотя многие современники Маяковского отмечали, что тот знал «Онегина» почти наизусть.

И вновь герой, как на исповеди, признается самому Пушкину, что у него тоже бывало всякое – «когда и горевать не в состоянии» . Поэтому, дескать, только он по-настоящему понимает, за что погиб Александр Сергеевич от руки «великосветского шкоды» , «сукина сына Дантеса» . Более того, он «один действительно жалеет, что сегодня нету вас в живых» .

Теперь, когда все точки над «и» в отношениях между ними расставлены, впору подумать и о вечности, ведь

После смерти
нам
стоять почти что рядом:
вы на Пе,
а я
на эМ.

Вот они-то уж воистину великие, потому что выстрадали свое право на народную память, а сейчас «страна моя поэтами нища» . Дальше следует довольно-таки циничное перечисление тех, кто достоин находиться на одной поэтической полке с ними – между М и П. В число таких попадают только «Некрасов Коля , сын покойного Алеши» и «Асеев Колька» . Странно слышать нелестную оценку творчества Сергея Есенина , которого поэт называет «балалаечником из хора» , хотя буквально через год, после гибели Есенина, Маяковский посвятит ему очень проникновенное стихотворение.

Посетовав, что «только вот поэтов, к сожаленью, нету» , Владимир Владимирович уверяет:

Хорошо у нас
в Стране Советов.
Можно жить,
работать можно дружно.

И если бы Пушкин жил именно сейчас, в ХХ веке, то стал бы «по Лефу соредактор» , а Маяковский бы ему «агитки доверить мог» и «рекламу б выдал гумских дам» . Только придется мастеру лирических произведений XIX века «бросить ямб картавый» , ведь «наши перья – штык» , да и «битвы революций посерьезнее «Полтавы» , а уж что касается любви, то она «пограндиознее онегинской любви» .

По мнению героя стихотворения, Пушкин бы пришелся ко двору сейчас, в ХХ веке, ведь он, африканец, тоже бушевал при жизни, только на него «навели хрестоматийный глянец» , а он, герой, любит поэта «живого, а не мумию» .

По иронии судьбы, на самого Маяковского потом, в советское время, действительно наведут хрестоматийный глянец, и он превратится в мумию, точнее говоря, в живой памятник. Как напишет потом Марина Цветаева , «двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковского-поэта».

Возможно, именно поэтому поэт с иронией пишет в конце, что хотя и полагается по чину ему памятник при жизни, но он «заложил бы динамиту – ну-ка, дрызнь!» , потому что «ненавидит всяческую мертвечину» и «обожает всяческую жизнь» .

Самосадкина Екатерина

Двести шестнадцать лет со дня рождения Александра Пушкина и ровно восемьдесят пять, как ушел из жизни Владимир Маяковский.

Два необыкновенных поэта. Один – с неукротимым «негрским» темпераментом. Другой – с неуемной казацкой вольностью. И тот, и другой – «бич жандармов, бог студентов». Оба не вынесли оскорблений и погибли. И навсегда остались ровесниками.
Пророческими окажутся слова Велимира Хлебникова, произнесенные им за год до собственной кончины: «Люди моей задачи часто умирают тридцати семи лет».

Но в беспокойном 1912 году мало кто из молодых людей помышлял о смерти. Конечно, она была частой и модной «гостьей» в богемных салонах, на литературных вечерах, художественных выставках… Только принимали ее как данность, как образ печальной дамы, но связывать с ней судьбу и умирать взаправду было некогда – потому что юность рвалась в будущее и горела нетерпением покончить со старым миром, с его укладом, традициями, искусством; перекроить всё и вся на свой лад, по своему разумению и вкусу. Пафосной риторики и заготовленных лекал было предостаточно.

Так 18 декабря 1912 года в альманахе «Пощечина общественному вкусу» был опубликован под тем же названием манифест российских футуристов.

Под манифестом поставили подписи Давид Бурлюк, Велимир Хлебников, Алексей Крученых и Владимир Маяковский – самый младший в этой компании.


Справа налево: A. Крученых, Д. Бурлюк, B. Маяковский, Н. Бурлюк, Б. Лившиц

600 экземпляров скандального издания мгновенно разлетелись по Москве, стали бестселлером, поводом для полемических ристалищ – неотъемлемой части общественной жизни того времени, а главное – привлекли внимание к молодым авторам-реформаторам.

Надо отдать должное сочинителям манифеста: каждый из них был незаурядной личностью.
Хлебников и Крученых – «отцы» поэтической зауми, провозгласившие: «Мысль и речь не успевают за переживанием вдохновенного, поэтому художник волен выражаться не только общим языком, но и личным языком, не имеющим определенного значения (не застывшим), заумным. Общий язык связывает, свободный - позволяет выразиться полнее. Заумь пробуждает и дает свободу творческой фантазии, не оскорбляя ее ничем конкретным».
Коллективную декларацию Крученых подкрепил индивидуальным «образцом иного звука и словосочетания»:

дыр бул щыл
убещур
скум
вы со бу
р л эз

И ничтоже сумняшеся заявил: «…в этом пятистишии более русского национального, чем во всей поэзии Пушкина».
Поразительно, но сие, с позволения сказать, стихотворение вызвало жаркие споры и обсуждения. По мнению Владислава Ходасевича, дыр бул щыл «было исчерпывающим воплощением этого течения (футуризма – М.Г.), его началом и концом, первым криком и лебединой песней. Дальше идти было некуда, да и не нужно, ибо все прочее в том же роде было бы простым „перепевом “».

Итак, личности. Центральной фигурой русского футуризма, несомненно, являлся Давид Бурлюк – «лучший художник среди поэтов и лучший поэт среди художников», как он сам себя обычно величал.
На вид вальяжный господин с неизменной серьгой в ухе и декоративным татуажем на лице. В детстве младший брат Николай в драке выбил ему глаз, с тех пор Давид носил вставное стеклянное око, ставшее частью его творческого имиджа.

Отгородившись лорнетом, который якобы принадлежал наполеоновскому маршалу Даву, он с оскорбительным равнодушием взирал на публику, возмущенную его картинами на художественной выставке или негодующую на литературных чтениях, которые по обыкновению заканчивались скандалом после его заявлений вроде: «Толстой - светская сплетница, а Пушкин - мозоль русской жизни».

При этом Давид Бурлюк был талантливым и успешным «пиарщиком и промоутером» начала ХХ века. Нет сомнений в том, что именно он «открыл» Маяковского. По словам одного из основателей имажинизма, поэта Вадима Шершеневича, Маяковского «он поднес на блюде публике, разжевал и положил в рот. Он был хорошим поваром футуризма и умел “вкусно подать” поэта».

Бог весть, какая блажь нашла на Маяковского, но он с малолетства увлекся марксистскими идеями, в пятнадцатилетнем возрасте вступил в партию большевиков и – что вполне закономерно – был вскоре арестован за распространение политических прокламаций и одиннадцать месяцев провел в Бутырской тюрьме. Там он написал первую тоненькую тетрадь стихов, которую на выходе отобрали надзиратели.

Освободившись из заключения, юный бунтарь отказался от партийной деятельности и загорелся благородной мыслью «делать социалистическое искусство», а для достижения своей цели поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где познакомился с Давидом Бурлюком – «полифемом» - организатором футуристической группы «Гилея». Через три года неразлучную парочку Маяковский–Бурлюк исключат из училища за неподобающие публичные выступления.

Футуристы не могли, да и не желали существовать спокойно. Они обязательно должны были бурлить, творить поэзию и живопись, демонстрировать и эпатировать, рядиться в желтую кофту и малиновые сюртуки, вдевать пучки редиски в петлицы, досаждать общественному вкусу и непременно выбрасывать классиков за борт корабля современности… Юношеский максимализм правил бал!

За пять лет до Октябрьского переворота в том же номере альманаха со скандальным манифестом была напечатана составленная Велимиром Хлебниковым таблица «Взор на 1917 год», в которой он предсказал «падение государства».
Так и случилось.

Изменилось всё. Изменился и Маяковский.
Поэт Ярослав Смеляков пишет: «После Октябрьской революции, с первых дней её Маяковский идёт в передовых рядах борцов за социализм, он отдаёт советской власти и коммунистической партии весь свой многогранный талант. В одном из выступлений последних лет жизни поэт с гордостью отмечал, что советская цензура не вычеркнула у него ни одной строчки, – всё, что он написал, было нужно, полезно советскому строю, строительству социализма».

Кто тут отступил от истины?
Хорошо известно и много раз говорено о том, как действительно страстно предался Маяковский «деланию социалистического искусства» и какой травле подвергался. Была ли кампания «Довольно Маяковщины!» инициирована Л.Д. Троцким – вопрос недоказанный. Но то, что нашелся большой отряд критиков, фельетонистов, радетелей за чистоту «социалистической литературы», факт неоспоримый.

Поэта обвиняли в приспособленчестве, выискивали «нелады между Маяковским и революцией»; газетные статьи были нашпигованы штампами типа: «единственными строками Маяковского, имеющими к революции отношение, являются строки о революции до революции» – в поэме «Облако в штанах», все остальное объявлялось «малограмотной халтурой».

Профессор литературы (?) П. Коган в книге «Литература этих лет», вышедшей в 1924-1925 годах тремя изданиями, писал: «Маяковский слишком от прошлого, слишком индивидуален в старом буржуазном смысле этого слова».
В журнале «На литературном посту» появляется статья «Идти ли нам с Маяковским?». Автор, критик Зеленский, пишет: «Безвкусным, опустошённым и утомительным выходит мир из-под пера Маяковского». И далее подчеркивает, что «к новому пониманию революции можно прийти, уже перешагнув через Маяковского».
Вот же когда аукнулась, ударила бумерангом «Пощечина общественному вкусу»: «…Бросить... с парохода Современности»!

Что ж, ангажированная «критика отказывала в понимании и признании самым талантливым русским писателям». Еще Пушкин в стихотворении «Дельвигу» сетовал:

Бывало, что ни напишу,
Всё для иных не Русью пахнет.

Поэт и литературовед Георгий Чулков в книге «Жизнь Пушкина», изданной в 1938 году, пишет: «Поэта убили, когда он не успел осуществить и половины замыслов... Надо удивляться душевной твердости, с какою Пушкин продолжал свой великий труд в страшных условиях тогдашней семейной его жизни, подлых дворцовых интриг, журнальной ненависти и унизительной материальной нужды.

Пушкин продолжал, однако, обдумывать новые повести и драмы. Его к себе влекут и темы лирические – темы смерти, нравственной ответственности, творческого подвига, последнего смысла бытия. А в это время светская титулованная чернь изощрялась в своих сплетнях и глумлениях над честью поэта. Пушкина травили. Входя в салон, где тотчас же толпа светских поклонников окружала Наталью Николаевну, Пушкин чувствовал, что он для этих пустых и суетных людей не более как неловкий и смешной муж красавицы, и он заставлял вспоминать о себе как о поэте опасным огнем эпиграмм».

Накануне празднования 125-летия со дня рождения А.С. Пушкина Маяковский, прогуливаясь по Тверскому бульвару, остановился перед памятником поэту. Долго смотрел снизу вверх.


«Александр Сергеевич, разрешите представиться. Маяковский».

Стихотворение «Юбилейное» сметает прочь любую полемику со всеми аргументами о том, что Маяковский всегда принимал Пушкина в «штыки». Вероятно, так было когда-то, во времена «Пощечины» – поначалу, по юношеской браваде, по огульному разгуляйству… А потом, с годами, хлебнув несправедливости, непонимания, одиночества, поэт понял, что идти-то ему со своей болью, кроме как к чугунному человеку, больше некуда…

Вот – пустили сплетню, тешат душу ею.
Александр Сергеич, да не слушайте ж вы их!
Может я один действительно жалею, что сегодня нету вас в живых.
Мне при жизни с вами сговориться б надо.
Скоро вот и я умру и буду нем.
После смерти нам стоять почти что рядом!
Вы на Пе, а я на эМ.

Из воспоминаний от третьего лица: «Маяковский в Петроградском Пролеткульте при всех наших товарищах сознался, что Пушкина читает по ночам и оттого его ругает, что, быть может, сильно любит».

Я люблю вас, но живого, а не мумию.
Навели хрестоматийный глянец.
Вы, по-моему, при жизни – думаю – тоже бушевали.
Африканец!

Маяковский уверен, что Пушкину непременно нашлось бы достойное место в ХХ веке, и работа бы нашлась хорошая, как минимум «по Лефу соредактор».
Эх, Владимир Владимирович, с характером и вольнодумством Александра Сергеевича, в тридцатые годы вашего столетия определили бы его в расстрельный подвал Питерских «Крестов» либо вдавили в вечную магаданскую мерзлоту.
Но Маяковский верил в лучшее и убеждал своего «собеседника»:

Хорошо у нас в Стране Советов.
Можно жить, работать можно дружно.

«Никакой державный цензор так не расправлялся с Пушкиным, как Владимир Маяковский с самим собой, – писала Марина Цветаева. – Двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковского-поэта, на тринадцатый - поэт встал и человека убил».

…В своей рабочей комнате в Лубянском проезде Владимир Владимирович оставил письмо, адресованное «Всем»: «В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил».

Через год после смерти поэта Марина Цветаева напишет: «Пушкин с Маяковским бы сошлись, уже сошлись, никогда по существу и не расходились. Враждуют низы, горы – сходятся».