Основные темы творчества м цветаевой. Любимые страницы лирики творчества М. И. Основные темы лирики М. Цветаевой. Высокое предназначение поэта в обществе

) Кутузов остался на поле битвы и, к общей радости войска, отдал приказ на другой день атаковать неприятеля. Но собранные им в ту же ночь сведения о великой убыли людей, особенно на левом фланге, убедили его в необходимости отступить за Можайск, чтобы привести армию в порядок и сблизиться с резервами, которые должны были подкрепить ее. На рассвете 27 августа он оставил поля Бородинские и пошел по московской дороге; вслед за ним двинулся и Наполеон . Пять суток шел Кутузов, тщетно ожидая прибытия свежих войск: они были еще далеко.

У самой Москвы, между деревней Фили и Воробьевыми горами, армия остановилась с мыслью победить или пасть под стенами столицы. Фельдмаршал, оглядев позицию, предварительно избранную Беннигсеном , признал ее неудобною к битве, собрал 1 (13) сентября 1812 военный совет в деревне Фили и предложил вопрос, ожидать ли нападения неприятеля в невыгодном месте или для спасения армии оставить Москву без боя и отступить далее? Мнения разделились. Беннигсен говорил, что стыдно оставить Москву без выстрела, что занятие столицы французами произведет неблагоприятное впечатление в России и в Европе, что нельзя еще отчаиваться в победе, и для лучшего успеха предлагал: сосредоточив главные силы на левом фланге, ночью двинуться вперед и напасть на центр неприятеля, уже ослабленный отделением многих отрядов для обхода русской армии. Барклай-де-Толли признавал эту меру слишком отважною: находил, что армия не в состоянии ждать неприятеля в занимаемой ею позиции, а тем более идти ему навстречу, и советовал, оставив Москву без боя, отступить по Владимирской дороге. После жарких споров совет в Филях разделился на две половины: с Беннигсеном согласились Дохтуров , Уваров , Коновницын и Ермолов ; с Барклаем граф Остерман и Толь; последний с той только важной разницей, что считал за лучшее выйти не на Владимирскую дорогу, а на Калужскую. Раевский также примкнул к стороне Барклая, предоставляя, впрочем, самому фельдмаршалу судить, какое действие произведет в политическом отношении известие о взятии Москвы. «С потерею Москвы, – возразил Кутузов, – не потеряна Россия, доколе сохранена будет армия. Уступлением столицы мы приготовим гибель неприятелю. Я намерен идти на Рязанскую дорогу; знаю, что вся ответственность обрушится на меня; но жертвую собою для блага отечества». Повелительное слово фельдмаршала «приказываю отступать» прекратило все споры.

Совет в Филях 1 сентября 1812. Художник Алексей Кившенко, 1880. Кутузов сидит слева. На противоположной стороне стола стоит Ермолов. Рядом с ним, под иконами - Дохтуров, Уваров и Барклай (справа налево). У окна со слегка наклонённой вниз головой - Раевский. Против него, с другой стороны стола - Беннигсен

На другой день после совета в Филях, рано утром русская армия снялась с лагеря. Солдаты думали, что они идут в обход, на бой решительный, однако вскоре дело объяснилось. С мрачным безмолвием, с невыразимою горестью в душе, но без ропота и уныния, в строгом порядке вступали полки за полками в Дорогомиловскую заставу и среди изумленного народа, по извилистым улицам столицы, с немалым трудом выходили на Рязанскую дорогу, между тем как Милорадович , начальствуя арьергардом, удерживал стремительные напоры врагов.

По материалам работ выдающегося дореволюционного историка Н. Г. Устрялова.

В своем произведении «Война и мир» Л.Н. Толстой проводит мысль о предопределенности событий. Автор считает, что личность не играет в истории решающей роли, но может влиять на историю тогда, когда ее роль в судьбе государства предначертана свыше. Так, во время Бородинского сражения «нравственная» победа была за русскими, на следующий день они были готовы продолжить битву, но оказалось, что до половины войска было потеряно. Часть из него была убита, часть – ранена.

Все здравомыслящие военные еще до совещания в Филях понимали, что нового сражения не должно быть, но это надо было услышать от Кутузова. Сам главнокомандующий постоянно спрашивал себя о том, когда же он допустил Наполеона до Москвы. Во время совета в Филях Кутузов ведет себя таким же образом, как и во время сражения под Бородино.

Он кажется безучастным, но его ум непрестанно работает. Кутузов пытается отыскать единственно правильное решение. Он верит в то, что его миссия – спасти Россию. Толстой подробно описывает сцену принятия решения по поводу Москвы. Бенигсен высказывает свое мнение, начиная с высокопарной фразы, в которой неприкрыто проступает его ложный патриотизм. Никто не может опротестовать позицию Бенигсена, боясь обвинения в трусости. Лишь Кутузов может высказаться, видя фальшь в словах выступающего.

Кутузов выбран главнокомандующим народом, в то время, как государь был против. Он, как истинный патриот, не любит позерство. Главнокомандующий совершенно уверен в том, что в Бородинском сражении победу одержали русские войска, но в то же время он считает необходимым оставить Москву.

Он полагает, что спасение России в армии, поэтому ею нельзя рисковать. Выгоднее оставить Москву, чем потерять солдат.

Кутузову чисто по-человечески очень сложно произнести вслух приказ об отступлении из Москвы. Однако мужество и здравый смысл побеждают, и он отдает приказ.

Интересно, что сцену совета в Филях мы видим глазами ребенка, шестилетней девочки Малаши, внучки Андрея Савостьянова, которая осталась в горнице, где собрались на совет генералы. Малаша – совсем еще ребенок, она способна воспринимать все происходящее лишь на подсознательном уровне. По она дала участникам совета определения, которые как нельзя лучше отражают их сущность. Кутузова она назвала «дедушкой», а Бенигсена – «длиннополым». Дедушка симпатичен девочке, он спорил с длиннополым и «осадил его». Сложившееся положение дел успокоило Малашу, она рада, что в споре верх одержал дедушка. Этот сложнейший эпизод автор вкладывает в уста ребенка, с одной стороны, чтобы показать истинность слов девочки, а с другой стороны, потому что Кутузов выбирает единственно верное решение, он не может поступить иначе. При этом главнокомандующий ищет свою вину в том, что произошло, но он абсолютно уверен в победе над французами.

Сцена совета в Филях является одной из самых важных в романе. Благодаря ему, мы ощущаем весь драматизм ситуации, понимаем, что потому что это был единственно правильный выход. Автор восхищается мудростью и прозорливостью Кутузова, тем, как он умеет вникнуть и понять любую, даже, на первый взгляд, неразрешимую ситуацию.

Главнокомандующий является истинным патриотом, ему не нужен дешевый популизм, он думает только о благе России, поэтому и его решение становится единственно возможным.

Обновлено: 2012-05-09

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter .
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.

Роль Кутузова в военном совете в Филях

А 1 (13) сентября М.И. Кутузов приказал собрать военный совет, который вошел в историю под названием военного совета в Филях.

Известный историк Н.А. Троицкий по этому поводу пишет:

«От сталинских времен и доселе совет в Филях изображается в нашей литературе, как правило (не без исключений, конечно), с заветным желанием преувеличить роль Кутузова: дескать, выслушав разнобой в речах своих генералов (Барклай де Толли при этом зачастую даже не упоминается), Кутузов произнес «свою знаменитую», «полную глубокого смысла и в то же время трагизма речь» о том, что ради спасения России надо пожертвовать Москвой. «Решение Кутузова оставить Москву без сражения – свидетельство большого мужества и силы воли полководца. На такой шаг мог решиться только человек, обладавший качествами крупного государственного деятеля, твердо веривший в правильность своего стратегического замысла» – так писал о Кутузове П.А. Жилин, не допуская, что таким человеком был и Барклай. «На такое тяжелое решение мог пойти только Кутузов», – вторят Жилину уже в наши дни <…>

А ведь документы свидетельствуют, что Барклай де Толли и до совета в Филях изложил Кутузову «причины, по коим полагал он отступление необходимым», и на самом совете ответственно аргументировал их, после чего фельдмаршалу оставалось только присоединиться к аргументам Барклая, и вся «знаменитая», «полная смысла, трагизма…» и т. д. речь Кутузова была лишь повторением того, что высказал и в чем убеждал генералов (часть из них и убедил) Барклай».

Попробуем разобраться…

На военный совет М.И. Кутузов пригласил к себе в занимаемую им избу генералов Барклая де Толли, Беннигсена, Дохтурова, Платова, Ермолова, Остермана-Толстого, Раевского, Коновницына и Уварова, а также полковника Толя.

Из «полных» генералов не было только М.А. Милорадовича, но он командовал арьергардом и не мог его оставить.

Л.Л. Беннигсен

В тот день Михаил Илларионович чувствовал себя скверно: он не сдержал ни одного обещания, данного императору Александру, ощущал свою ущербность, вспоминая Бородино и Аустерлиц, и наверняка очень жалел, что согласился принять командование русской армией в столь неблагоприятный момент войны.

В данной ситуации главнокомандующему важно было спросить каждого: что делать?

Дело в том, что в тот день М.И. Кутузов осмотрел позицию, выбранную генералом Л.Л.Беннигсеном, а потом остановился на Поклонной горе. Его окружили все старшие командиры армии. Мысль об оставлении Москвы без боя уже крутилась в голове новоявленного фельдмаршала. Но никто еще не говорил об этом открыто. При этом многим была очевидна невозможность дать бой на избранной Беннигсеном позиции. Во-первых, она была изрезана многими рытвинами и речкой Карповкой, затруднявшими сообщение войск. Во-вторых, в тылу была река Москва и огромный город, отступление через который в случае нужды было бы для армии крайне затруднительно. Предлагали усилить позицию укреплениями с сильной артиллерией, и эти укрепления уже начали строить, но уже приближался вечер, а окончательного решения все не было. Из всех разговоров, к которым внимательно прислушивался Кутузов, можно было видеть одно: защищать Москву не было никакой физической возможности. Он подозвал к себе старших генералов. И тогда Михаил Илларионович со вздохом сказал:

– Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого.

В избе, где собрался военный совет, М.И. Кутузов сел в темный угол. Было видно, что он сильно волнуется.

По версии генерала А.П. Ермолова, Кутузов на этом совете просто хотел обеспечить себе гарантию того, «что не ему присвоена будет мысль об отступлении» , что его желанием было «сколько возможно отклонить от себя упреки».

Начав заседание, Михаил Илларионович сказал:

– Господа, мы должны решить, сражаться ли под стенами Москвы? Выгодно ли нам рисковать потерей армии, приняв сражение, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение.

В ответ Л.Л. Беннигсен обратил внимание присутствующих на последствия, которые могут произойти от оставления Москвы без боя: на потери для казны и частных лиц, на впечатление, какое произведет это событие на народный дух и иностранные дворы, на затруднения и опасности прохождения войск через город. Он предложил ночью перевести войска с правого фланга на левый и ударить на другой день в правое крыло французов.

Потом слово взял М.Б. Барклай де Толли, заявив, что позиция под Москвой, выбранная генералом Беннигсеном, неудобна для обороны.

Генерал А.И. Михайловский-Данилевский пишет:

«Барклай де Толли объявил, что для спасения Отечества главным предметом было сохранение армии. «В занятой нами позиции, – сказал он, – нас наверное разобьют, и все, что не достанется неприятелю на месте сражения, будет потеряно при отступлении через Москву. Горестно оставлять столицу, но если мы не лишимся мужества и будем деятельны, то овладение Москвой приготовит гибель Наполеону».

После этого Барклай предложил идти по дороге к Владимиру, который, по его мнению, был важнейшим пунктом, способным служить связью между северными и южными областями России.

Генерал Л.Л. Беннигсен оспорил мнение Барклая, «утверждая, что позиция довольно тверда и что армия должна дать новое сражение».

Генерал П.П. Коновницын «был мнения атаковать». Он высказался за то, чтобы армия «сделала еще одно усилие, прежде чем решиться на оставление столицы».

А.Д. Кившенко. Военный совет в Филях

О том, что сказал генерал Н.Н. Раевский, существует несколько версий. По одним сведениям, он предложил самоубийственный сюжет – наступать на Наполеона, а по другим – присоединился к мнению Барклая де Толли оставить Москву.

Генерал Д.С. Дохтуров тоже говорил, что «хорошо бы идти навстречу неприятелю». Впрочем, отметив огромные потери русской армии в Бородинском сражении, он заявил, что в таких обстоятельствах нет «достаточного ручательства в успехе».

Позднее, когда был дан приказ оставить Москву, он написал своей жене:

«Я, слава Богу, совершенно здоров, но я в отчаянии, что оставляют Москву. Какой ужас! Мы уже по сю сторону столицы. Я прилагал все старание, чтобы убедить идти врагу навстречу. Беннигсен был того же мнения. Он делал, что мог, чтобы уверить, что единственным средством не уступать столицы было бы встретить неприятеля и сразиться с ним. Но это отважное мнение не могло подействовать на этих малодушных людей – мы отступили через город. Какой стыд для русских покинуть Отчизну без малейшего ружейного выстрела и без боя. Я взбешен, но что же делать? Следует покориться, потому что над нами, по-видимому, тяготеет кара божья. Не могу думать иначе. Не проиграв сражения, мы отступили до этого места без малейшего сопротивления. Какой позор! Теперь я уверен, что все кончено, и в таком случае ничто не может удержать меня на службе. После всех неприятностей, трудов, дурного обращения и беспорядков, допущенных по слабости начальников, – после всего этого ничто не заставит меня служить. Я возмущен всем, что творится!»

Генерал А.И. Остерман-Толстой был согласен отступать. Опровергая предложение действовать наступательно, он спросил Л.Л. Беннигсена, может ли он гарантировать успех.

На это Беннингсен холодно ответил:

– Если бы не подвергался сомнению предлагаемый суждению предмет, не было бы нужды сзывать совет.

Относительно мнения генерала Ф.П. Уварова историк А.Ю. Бондаренко даже не пытается скрыть своего недоумения:

«Не знаем, например, насколько был искренен государев любимец Уваров, предлагавший идти навстречу французам, атаковать и с честью погибнуть, – при Бородине у него была такая возможность, однако 1-й кавалерийский корпус потерял всего лишь 40 нижних чинов».

Впрочем, не прошло и часа, как Федор Петрович «дал одним словом согласие на отступление».

О своем собственном мнении генерал А.П. Ермолов пишет так:

«Не решился я, как офицер, не довольно еще известный, страшась обвинения соотечественников, дать согласие на оставление Москвы и, не защищая мнения моего, вполне не основательного, предложил атаковать неприятеля. Девятьсот верст беспрерывного отступления не располагают его к ожиданию подобного со стороны нашей предприятия; что внезапность сия, при переходе войск его в оборонительное состояние, без сомнения, произведет между ними большое замешательство, которым Его Светлости как искусному полководцу предлежит воспользоваться, и что это может произвести большой оборот в наших делах. С неудовольствием князь Кутузов сказал мне, что такое мнение я даю потому, что не на мне лежит ответственность».

Короче говоря, страсти кипели, и единодушия среди членов совета не наблюдалось.

Барклай не прекращал спорить с Беннигсеном. Он говорил:

– Надлежало ранее помышлять о наступательном движении и сообразно тому расположить армию. А теперь уже поздно. В ночной темноте трудно различать войска, скрытые в глубоких рвах, а между тем неприятель может ударить на нас. Армия потеряла большое число генералов и штаб-офицеров, многими полками командуют капитаны…

Генерал Беннигсен решительно настаивал на своем.

С Беннигсеном соглашались генералы Дохтуров, Уваров, Коновницын, Платов и Ермолов; с Барклаем – граф Остерман-Толстой, Раевский и Толь, который, как утверждает А.И. Михайловский-Данилевский, «предложил, оставя позицию, расположить армию правым крылом к деревне Воробьевой, а левым – к новой Калужской дороге <…> и потом, если обстоятельства потребуют, отступить к старой Калужской дороге».

Когда все уже изрядно устали спорить, граф Остерман-Толстой сказал:

– Москва не составляет России. Наша цель не в одном защищении столицы, но всего Отечества, а для спасения его главный предмет есть сохранение армии.

Историк С.Ю. Нечаев по этому поводу пишет:

«Рассматриваемый вопрос можно представить и в таком виде: что выгоднее для спасения Отечества – сохранение армии или столицы? Так как ответ не мог быть иным, как в пользу армии, то из этого и следовало, что неблагоразумно было бы подвергать опасности первое ради спасения второго. К тому же нельзя было не признать, что вступление в новое сражение было бы делом весьма ненадежным. Правда, в русской армии, расположенной под Москвой, находилось еще около 90 тысяч человек в строю, но в этом числе было только 65 тысяч опытных регулярных войск и шесть тысяч казаков. Остаток же состоял из рекрутов ополчения, которых после Бородинского сражения разместили по разным полкам. Более десяти тысяч человек не имели даже ружей и были вооружены пиками. С такой армией нападение на 130 тысяч – 140 тысяч человек, имевшихся еще у Наполеона, означало бы очень вероятное поражение, следствия которого были бы тем пагубнее, что тогда Москва неминуемо сделалась бы могилой русской армии, принужденной при отступлении проходить по запутанным улицам большого города».

К сожалению, точно узнать, кто что говорил во время совета в Филях, невозможно. Доводы русских генералов сохранились лишь в донесениях и воспоминаниях, а протокол происходившего по какой-то причине не велся.

В завершение М.И. Кутузов якобы поднялся со своего места и сказал:

– Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки. Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я властью, врученной мне государем и Отечеством, приказываю отступать.

Кстати, отступать он предложил в район Тарутино, то есть по Рязанской дороге.

На словах Михаила Илларионовича хотелось бы остановиться поподробнее, а заодно следовало бы развеять и миф о том, что «один Кутузов мог решиться отдать Москву неприятелю».

Советский историк П.А. Жилин утверждает, что Кутузов закончил военный совет фразой: «С потерею Москвы еще не потеряна Россия <…> Но когда уничтожится армия, погибнут Москва и Россия. Приказываю отступать».

А.П. Апсит. М.И. Кутузов в Филях

Эта фраза стала крылатой, переходя со страниц одной книги на страницы другой. И что удивительно, никого будто и не интересует тот факт, что идея оставления Москвы ради сохранения армии принадлежала не ему, а Барклаю де Толли. Кутузов же лишь вынужден был с ним согласиться, совершенно забыв о том, что всего за две недели до этого в письме к графу Ф.В. Ростопчину он утверждал абсолютно противоположное – что, по его мнению, «с потерею Москвы соединена потеря России».

Впрочем, как отмечает в своих «Записках» генерал А.П. Ермолов, после совета в Филях М.И. Кутузов не мог «скрыть удовольствия, что оставление Москвы было требованием, не дающим места его воле, хотя по наружности желал он казаться готовым принять сражение».

М. Голденков в своей книге «Наполеон и Кутузов: неизвестная война 1812 года» пишет:

«Жаль старика. Говорят, он всю ночь провел в избе Фролова, не сомкнув глаз. Из его комнаты доносились то глухие рыдания, то скрип половиц. Слышно было, как Кутузов подходил к столу, видимо, склоняясь над картой. Но винить в создавшемся положении кого-то, кроме себя, Голенищеву-Кутузову было трудно. Он <…> оказался заложником собственного характера, амбиций, самоуверенности и упования на то, что всемилостивый Бог и сейчас поможет выкрутиться из сложнейшей ситуации, как он помогал Кутузову дважды выжить после страшных ранений. Он ли один был таков? Нет, но именно он был главнокомандующим, он привел армию в этот тупик».