Одесса - кунцево - вечность. Поэт Эдуард Багрицкий: биография, лучшие произведения. Вхождение в литературу

Эдуард Георгиевич Дзюбин (литературный псевдоним - Багрицкий) - родился 3 ноября (по новому стилю) 1895 года в Одессе, в мещанской еврейской семье на Базарной улице, где "все навыворот, все как не надо". Родители любили его, хотели сделать из него коммивояжера, страхового агента или приказчика - он убегал из ремесленного, а затем землемерного училища на море. Но Эдуард так и не научился плавать: мальчиком (а потом и взрослым!) он был физически немощным, ибо с девятилетнего возраста и до смерти в тридцать девять лет страдал жестокой бронхиальной астмой.

Тридцать лет прожил поэт в любимой своей Одессе, и море было его неутоленной жаждой жить, быть здоровым, молодым:

Так бей же по жилам,
Кидайся в края,
Бездомная молодость,
Ярость моя!
Чтоб звездами сыпалась
Кровь человечья,
Чтоб выстрелом рваться
Вселенной навстречу.
Чтоб волн запевал
Оголтелый народ,
Чтоб злобная песня
Коверкала рот, -
И петь, задыхаясь,
На страшном просторе:
- Ай, Черное море,

Хорошее море!..

Но это напишется в 1927 году, а за десять с лишним лет до этого молодой поэт жил в условном и книжном мире, в котором были и Александр Грин, и Тиль Уленшпигель, и Летучий Голландец, и экзотические стихи раннего Багрицкого о корсарах и римских полководцах, сделанные "под Гумилева". "Этот туман, - как сказал мне однажды покойный харьковский писатель Рафаил Моисеевич Брусиловский, приятель Багрицкого по молодости, - рассеивался слишком долго, и только в 1924 году, когда появились стихи о Пушкине и "Арбуз", все поняли: в литературу пришел большой поэт".

К Пушкину Багрицкий и его близкие друзья относились благоговейно: "Когда мы проходили мимо дома, где жил Пушкин, - вспоминает Валентин Катаев, - мы молча снимали шапки". В 1924 году, к 125-летию со дня рождения Пушкина, поэт закончил маленький пушкинский цикл: "Пушкин" (1923), "Одесса" (1923), "О Пушкине" (1924). Последнее стихотворение цикла - наиболее художественное:

И Пушкин падает в голубоватый
Колючий снег. Он знает - здесь конец...
Недаром в кровь его влетел крылатый,
Безжалостный и жалящий свинец.
Кровь на рубахе... Полость меховая
Откинута. Полозья дребезжат.
Леса и снег и скука путевая,
Возок уносится назад, назад.
Он дремлет, Пушкин. Вспоминает снова
То, что влюбленному забыть нельзя, -
Рассыпанные кудри Гончаровой
И тихие медовые глаза.

В. Катаев дает свое пояснение последним двум строчкам, рисующим портрет Натальи Николаевны: "Судя по портретам, у нее были хорошо причесанные волосы а-ля директуар, а глаза были отнюдь не тихие медовые, а черносмородинные... А рассыпанные кудри и медовые глаза были у той единственной, которую так страстно полюбил птицелов (Багрицкий - Р.Б.) и которая так грубо и открыто изменила ему с полупьяным офицером".

Приведу полемическую по отношению к Багрицкому строку Марины Цветаевой из "Стихов о Пушкине" (I), размышляющей о том, как воплощается в поэзии образ великого поэта:

Пушкин - в роли пулемета!

Сравните :

И в свисте пуль, за песней пулеметной,
Я вдохновенно Пушкина читал!
("О Пушкине")

Не хотела Марина Цветаева, чтобы Пушкина политизировали и связывали с темой братоубийственной гражданской войны...

Стихотворение "Арбуз", не принятое "опытным" литсотрудником одесской газеты "Моряк" (мол, сезон арбузов еще не наступил!), обычно включали в сборники типа "Лирика моря" или "Стихи о любви". Да, там от первой до последней строки развернут образ бушующего моря, а финал стихотворения - лирически-любовный:

Главная же суть стихотворения в ином: Багрицкий, как и некоторые поэты 20-х годов (Н. Асеев, М.Светлов, В.Сосюра и др.), не принял новую экономическую политику (нэп), увидел в ней не утверждение естественных рыночных отношений, а измену делу революции:

Мы втянуты в дикую карусель.
И море топочет как рынок,
На мель нас кидает,
Нас гонит на мель
Последняя наша путина.

"Как рынок" - только в стихах, связанных с неприятием нэпа, могло появиться такое сравнение! Приведу также строки из "Стихов о соловье и поэте" (1925), полные сетований на то, что из жизни уходит подлинная романтика:

Наш рокот, наш посвист
Распродан с лотка...

Долгие годы думаю над двумя вопросами. Почему в стихах Багрицкого середины 20-х годов так настойчиво повторяется тема бездомности, неприкаянности, одиночества? Почему в 1926 году, когда Сталин уже почти "задушил" нэп, Багрицкий в стихотворении "От черного хлеба и верной жены..." без каких-либо иносказаний и условностей выражает свое недовольство действительностью?

Как спелые звезды, летим наугад...
Над нами гремят трубачи молодые,
Над нами восходят созвездья чужие,
Над нами чужие знамена шумят...

Вряд ли здесь отражены только антинэповские настроения. Я думаю, что поэт, стремясь идти в ногу со временем, не понимал, куда идет время...

Э. Багрицкий был классическим бедняком (хотя у него всегда жил какой-нибудь нахлебник!): не в чем было выйти на улицу, и жена сшила ему из своей старой-престарой юбки штаны-галифе; денег в семье не было, в одесской газете "Моряк" с поэтом расплачивались черным кубанским табаком, ячневой кашей и соленой камсой. На Молдаванке поэт жил с семьей (сыну Севе шел уже пятый год) в постройке, похожей скорее на сарай; на полу стояло корыто: крыша вечно протекала.

Близкие Багрицкому прозаики и поэты "одесской школы" (В. Катаев, Ю.Олеша, И.Ильф, Е.Петров, Л.Славин, С.Кирсанов, В.Инбер и др.) в самом начале 20-х годов уже покинули Одессу, и в конце 1925 года Валентин Катаев приехал из Москвы специально за Багрицким: "Собирай вещи, Эдя, я купил для тебя билет". Катаев в своей интереснейшей книге о литературной жизни 20-х годов "Алмазный мой венец" назвал Багрицкого, автора стихотворений "Птицелов", "Голуби", большого любителя и знатока птиц, "птицеловом": "Я и глазом не успел моргнуть, как имя птицелова громко прозвучало на московском Парнасе". И тогда "птицелов" послал телеграмму feme: "Собирай барахло Хапай Севку Катись Москву". Багрицкий долго уверял телеграфистку, что иначе в Одессе не поймут...

Поселились Багрицкие в Кунцево, под Москвой, где снимали половину избы без самых элементарных удобств, особенно необходимых больному человеку. В этой избе в первой половине 1926 года и была написана поэма "Дума про Опанаса".

Сколько гонений претерпела эта поэма в сталинские годы: в редакционной статье "Литературной газеты" (30 июля 1949 года) "За идейную чистоту советской поэзии" поэма Багрицкого была расценена как клевета на украинский народ, а через несколько лет, в период "борьбы с космополитизмом", критик А.Тарасенков объявил "Думу про Опанаса" сионистским произведением.

Сегодня мы имеем возможность по-новому взглянуть на "исхлестанные" произведения былых лет. Конечно же, Багрицкий был человеком своей эпохи, он не только не противостоял, как, скажем, Пастернак, Ахматова или Мандельштам, коммунистическим догмам, но и защищал их. Ни один пионерский или комсомольский сбор не обходился когда-то без фрагмента из поэмы "Смерть пионерки":

Нас водила молодость
В сабельный поход,
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.

Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.

Вдумаемся в эти и в далее следующие строки: "Но в крови горячечной /Подымались мы..."; "Чтоб земля суровая /Кровью истекла...". Но зачем же надо было в годы гражданской войны лить кровь, убивать друг друга и в этом братоубийственном кошмаре укреплять мужество... "сталью и свинцом"?!

В "Разговоре с комсомольцем Н.Дементьевым"* (Н. И.Дементьев (1907-1935) - талантливый поэт 20-30-х годов, отказавшийся стать осведомителем НКВД и, затравленный, издерганный вконец, покончивший жизнь самоубийством) (1927) тема гибели в жестоком бою поднята Багрицким до романтических высот:

Проклюют навылет,
Поддадут коленом,
Голову намылят
Лошадиной пеной...
Степь заместо простыни:
Натянули - раз!
...Добротными саблями
Побреют нас...
Покачнусь, порубан,
Растянусь в траве, -
Привалюся чубом
К русой голове...

А нужно ли было воспевать - пусть и талантливо! - кровавую мясорубку гражданской войны?

Нет, не хотел воевать (было бы за что!) украинский хлебороб Опанас, силой мобилизованный в продотряд Иосифа Когана, не хотел он убивать своего бывшего командира, уже будучи в махновском отряде ("Он грустит, как с перепоя, /Убивать не хочет"), его мучают страшные видения: "Одного не позабуду, /Как скончался Коган..." (шолоховского Григория Мелехова тоже мучили черные воспоминания о зарубленных им матросах!). Мирного труда жаждал Опанас ("Не хочу махать винтовкой, / Хочу на работу!") - не получилось.

В полтысячи строк своей поэмы Багрицкий вложил содержание, достаточное для романа, описал трагедию украинского крестьянина, обманутого всеми режимами, создал величественный и трагический образ замученной классовыми раздорами Украины:

Тополей седая стая,
Воздух тополиный...
Украина, мать родная,
Песня-Украина!..

Багрицкий говорил о своей поэме: "Мне хотелось написать ее стилем украинских народных песен, как писал Тарас Шевченко. Для этого я использовал ритм его "Гайдамаков". "Об украинско-шевченковских традициях в поэме говорят не только ритм, но и эпиграф из "Гайдамаков", и постоянные, в духе шевченковских поэм, неоднократные обращения автора к Опанасу, к Украине, и "коломыйковый" стих Шевченко с его разностопным хореем, и украинизмы ("жито", "ненька", "катюга", "каганец", "хлопец").

Думаю, что будущие исследователи литературы еще напишут о влиянии на Багрицкого большой поэмы Ильи Сельвинского "Улялаевщина" (об этом не написано ни одной фразы) - ученые чаще писали о художественных отзвуках "Слова о полку Игореве" в поэме Багрицкого.

Природа в "Думе про Опанаса", как и в "Слове...", является участником событий: украинская степь и небесные светила, степные птицы и звери, солнце и ночная тьма передают настроения людей и драматизм происходящих событий:

Прыщут стрелами зарницы,
Мгла ползет в ухабы,
Брешут рыжие лисицы
На чумацкий табор.
...............................
Див судит полночным криком
Гибель Приднестровью.

Интересны в поэме повторы ("Украина! Мать родная!/ Жито молодое!")*, особенно повторы видоизменяемые, связанные с драматическими поворотами в судьбе Опанаса:

Опанасе, наша доля
Туманом повита...
.........................
Опанасе, наша доля
Развеяна в поле!...
...........................
Опанас, твоя дорога -
Не дальше порога...

Песенный строй "Думы...", постоянные эпитеты ("жито молодое", "горючие кости") в сочетании с яркими, оригинальными эпитетами (например, "сахарное утро"), обилие разговорных элементов, подобранные к месту просторечия - я перечислил только часть художественных особенностей произведения Багрицкого.

Эдуард Багрицкий был блистательным переводчиком Роберта Бернса, Томаса Гуда и Вальтера Скотта, Джо Хилла и Назыма Хикмета, Миколы Бажана и Владимира Сосюры.

Любил он в поэзии и в жизни мажор, о чем говорит один случай, описанный Константином Паустовским в "Золотой розе" и свидетельствующий о том, что Багрицкий не любил Семена Надсона, в стихах которого (причина этому - неизлечимая болезнь, погубившая талантливого поэта в двадцать пять лет) преобладали минор, усталость, надрыв.

Паустовский и Багрицкий сидели в кафе, когда в нем появился известный в Одессе нищий, не просивший, а нахально требовавший у людей деньги. Багрицкий встал и пошел на старика, не спуская с него глаз и с дрожью в голосе, со слезой, с трагическим надрывом читая надсоновские строки:

Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат,
Кто б ты ни был, не падай душою!

Нищий осекся. Глаза его побелели. Он начал отступать, опрокинул стул, задрожал от страха и пустился наутек.

Багрицкий вернулся к Паустовскому и на полном серьезе сказал: "Вот видите, даже одесские нищие не выдерживают Надсона!"

А каким было главное "хобби" Эдуарда Багрицкого? Отвечу: птицы и рыбы, которым посвящено немало стихотворений и строк. Некоторые рыбоводы считали поэзию Багрицкого блажью, оправдание находили лишь в плане приобретения средств для покупки рыбы. Среди натуралистов-профессионалов он считался знатоком высокого класса, ихтиологи обращались к нему за консультациями.

Об эрудиции Багрицкого ходили легенды, его феноменальная память хранила тысячи поэтических строк, остроумие поэта не знало пределов, доброта его согрела не одного поэта 20-30-х годов. Одним из первых Багрицкий отметил талант молодых А.Твардовского, Дм. Кедрина, Я.Смелякова. К нему буквально ломились начинающие поэты с просьбой выслушать и оценить их стихи. Покой ему даже не снился.

Багрицкий вывешивал объявления ("Никого дома нет!"), говорил по телефону женским голосом - ничего не помогало. Qhd "по-турецки" на диванчике, тесно прислонив грузное тело к столу, он попыхивал стеклянной трубкой, в которой клокотал спасительный астматол, и слушал, слушал тех, чей поэтический взлет он уже не увидит...

У Багрицкого никогда не было страха перед смертью. В "Тиле Уленшпигеле" были строки, похожие на автоэпитафию:

Поэт был отрешен от земных благ, чужд погони за славой и наградами. С чувством пел песню на стихи Беранже "Мой старый фрак":

Пускай иной хлопочет для отлички
Взять орденок - за ним не лезу я:
Два-три цветка блестят в твоей петличке.
Мой старый друг, не покидай меня!

Боготворил Багрицкий Пушкина, восторгался Маяковским, с упоением читал асеевских "Синих гусар", в "Разговоре с комсомольцем Н.Дементьевым" засвидетельствовал и другие свои литературные симпатии:

А в походной сумке -
Спички и табак,
Тихонов,
Сельвинский,
Пастернак...

Если Тихонова власти всячески поддерживали, к Сельвинскому относились настороженно, к Пастернаку - враждебно, то имидж Багрицкого как советского поэта выдерживался властями неукоснительно. В 1930 году Багрицкий, как и Маяковский с Луговским, был принят в РАПП (Российскую ассоциацию пролетарских писателей) и осчастливлен - после кунцевского сирого жилья - двумя комнатами в новом писательском доме в проезде МХАТа. Но ничего подобного "Арбузу", стихам о Пушкине и "Думе про Опанаса" в последний период своей жизни (1930-1934) он уже не написал. Вышедшая в 1932 году (советско-коммунистическая от начала до конца!) поэтическая трилогия ("Последняя ночь", "Человек из предместья", "Смерть пионерки") славы Багрицкому не прибавила.

16 февраля 1934 года, заболев в четвертый раз воспалением легких, Багрицкий скончался. За гробом поэта с шашками наголо шел эскадрон молодых кавалеристов. Мне видится в этой трагически-торжественной картине нечто символическое: Багрицкий был трепетно влюблен в бойцов; лошади, сабли, комбриги, трубы - вот что всегда волновало поэта, любившего dsunbs~ музыку, кавалерийские марши и досадливо снимавшего радионаушники, если в них начинал звучать какой-нибудь сентиментальный романс. "От него - умирающего - шел ток жизни" (И. Бабель).

Часто начинал разговор словами: "Вот увидите, в будущую войну...".
И Севу, сына своего, готовил к войне, закалял его по-спартански: в двенадцать лет мальчик владел огнестрельным оружием, переплывал Москву-реку, в четырнадцать лет ходил на лыжах босиком.

Всеволод Багрицкий (ему отец посвятил "Папиросный коробок", "Всеволод", "Разговор с сыном") мог бы стать профессиональным поэтом, его ожидало счастье в любви, невестой его была Елена - та, что станет через годы женой академика А.Д.Сахарова. А военный журналист и поэт Всеволод Багрицкий, не проживший полных двадцати лет, погиб 26 февраля 1942 года. Мама о смерти сына узнала в лагере, где она находилась с осени 1937 года.

На сосне, рядом с могилой Всеволода в небольшой лесной деревушке Дубовик Ленинградской области, скульптор Вучетич, работавший с погибшим в редакции фронтовой газеты "Отвага", вырезал несколько измененное четверостишие Марины Цветаевой, которое Багрицкий-младший очень любил и часто повторял:

Я вечности не приемлю,
Зачем меня погребли?
Мне так не хотелось в землю
С родимой моей земли.

Вот и оборвалась могучая ветвь и распускавшаяся веточка, но зарубки на древе нашей поэзии остались. Навечно.

Револьд БАНЧУКОВ

Эдуа́рд Гео́ргиевич Багри́цкий (настоящая фамилия - Дзю́бин, Дзюбан); 22 октября (3 ноября) 1895, Одесса - 16 февраля 1934, Москва) - русский поэт, переводчик и драматург.

Биография

Эдуард Багрицкий родился в Одессе в буржуазной еврейской семье. Его отец, Годель Мошкович Дзюбан (Дзюбин), служил приказчиком в магазине готового платья; мать, Ита Абрамовна (Осиповна) Дзюбина (урождённая Шапиро), была домохозяйкой (1871-1939). Окончил землемерные курсы, но по профессии не работал.

С 1915 года под псевдонимом «Эдуард Багрицкий» и женской маской «Нина Воскресенская» начал публиковать в одесских литературных альманахах неоромантические стихи, отмеченные подражанием Н. Гумилеву, Р. Л. Стивенсону, В. Маяковскому. Вскоре стал одной из самых заметных фигур в группе молодых одесских литераторов, впоследствии ставших крупными советскими писателями (Юрий Олеша, Илья Ильф, Валентин Катаев, Лев Славин, Семён Кирсанов, Вера Инбер). Багрицкий любил декламировать собственные стихи перед молодёжной публикой.

В 1918 году, во время Гражданской войны, добровольцем вступил в Красную Армию, работал в политотделе особого партизанского отряда имени ВЦИК, писал агитационные стихи. После войны работал в Одессе, сотрудничая, как поэт и художник в ЮгРОСТА (Южное бюро Украинского отделения Российского телеграфного агентства) вместе с Ю.Олешей, В. Нарбутом, С. Бондариным, В. Катаевым. Публиковался в одесских газетах и юмористических журналах под псевдонимами «Некто Вася», «Нина Воскресенская», «Рабкор Горцев».

В 1925 году Багрицкий с подачи Катаева переехал в Москву, где стал членом литературной группы «Перевал», через год примкнул к конструктивистам. В 1928 году у него вышел сборник стихов «Юго-запад». Второй сборник, «Победители», появился в 1932 году. В 1930 году поэт вступил в РАПП. Жил в Москве в знаменитом «Доме писательского кооператива» (Камергерский переулок, 2).

С начала 1930 года у Багрицкого обострилась бронхиальная астма - болезнь, от которой он страдал с детства. Он умер 16 февраля 1934 года в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Творчество

Романтические яркие стихи Багрицкого до сих звучат в песнях. Книги его переиздаются. Творчество поэта вызывает споры и в начале 21-го столетия.

В поэме Багрицкого «Дума про Опанаса» показано трагическое противоборство украинского деревенского парня Опанаса, который мечтает о тихой крестьянской жизни на своей вольной Украине, и комиссара-еврея Иосифа Когана, отстаивающего «высшую» истину мировой революции. Следует отметить, что уже после смерти Багрицкого в период так называемой «борьбы с космополитизмом» «Думу про Опанаса» в редакционной статье «Литературной газеты» от 30 июля 1949 года под заголовком «За идейную чистоту советской поэзии» объявили «сионистским произведением», клеветой на украинский народ.

Блистательный мастер, одаренный редкой чувственной впечатлительностью, Багрицкий принял революцию, и его романтическая поэзия воспевала строительство нового мира. При этом Багрицкий мучительно пытался понять для себя жестокость революционной идеологии и приход тоталитаризма. В написанном в 1929 году стихотворении «ТВС» явившийся больному и отчаявшемуся автору умерший Феликс Дзержинский говорит ему про наступающий век: «Но если он скажет: „Солги“ - солги. Но если он скажет: „Убей“ - убей». М. Кузмин писал об этом стихотворении как о чём-то «смутном и подспудном», что свидетельствует о завуалированном смысле этого стихотворения как протеста против складывающегося к тому времени сталинского карательного режима. О своем поколении он совсем не «по-комсомольски» писал: «Мы ржавые листья на ржавых дубах».

Немало споров до сих пор вызывает опубликованная после смерти поэта поэма Багрицкого «Февраль». Это, своего рода, исповедь еврейского юноши, участника революции. Антисемитски настроенные публицисты не раз писали, что герой «Февраля», насилующий проститутку - свою гимназическую любовь, совершает, в её лице, насилие над всей Россией, - в качестве мести за позор «бездомных предков». Но обычно приводимый вариант поэмы составляет лишь примерно её треть. Это поэма о еврее-гимназисте, ставшем мужчиной во время первой мировой войны и революции. При этом «рыжеволосая» красавица, оказавшаяся проституткой, выглядит подозрительно не по-русски, и банда, которую арестовывает герой «Февраля», по крайней мере, на две трети состоит из евреев: «Семка Рабинович, Петька Камбала и Моня Бриллиантщик».

Свободолюбие Багрицкого ярче всего выразилось в писавшемся на протяжении всей жизни цикле стихотворений, посвященных Тилю Уленшпигелю, так называемом «фламандском цикле». Его друг, писатель Исаак Бабель, погибший в сталинских лагерях, писал о нём как о «фламандце», да ещё «плотояднейшем из фламандцев», а также, что в светлом будущем все будут «состоять из одесситов, умных, верных и веселых, похожих на Багрицкого».

Творчество Багрицкого оказало влияние на целую плеяду поэтов. «Мне ужасно нравился в молодости Багрицкий», - признавался Иосиф Бродский, включивший его в список самых близких поэтов. В честь Багрицкого названа одна из московских улиц.

Наиболее известные произведения

1918, 1926 - «Птицелов»

1918, 1922, 1926 - «Тиль Уленшпигель»

1926 - «Дума про Опанаса»

1927 - «Контрабандисты». Положено на музыку Леонидом Утёсовым, Виктором Берковским и другими бардами.

1927 - «От чёрного хлеба и верной жены» (стихотворение)

1929 - «ТВС»

1932 - «Смерть пионерки»

1932 - «Последняя ночь»

С творчеством поэта можно ознакомиться

Багрицкий Эдуард Георгиевич (настоящие имя и фамилия Эдуард Годелевич Дзюбин) (1895-1934), поэт.

Родился 3 ноября 1895 г. в Одессе. Начал печататься с 1915 г. в одесских альманахах под псевдонимами Некто Вася, Нина Воскресенская, Рабкор Горцев.

В 1918 г. воевал в составе русских войск на Персидском фронте, с 1919 г. - боец-доброволец Особого партизанского отряда имени ВЦИК при Первой конной армии С. М. Будённого. Тогда Багрицкий писал агитационные стихи, воззвания, листовки.

После Гражданской войны вернулся в Одессу и сотрудничал в газетах «Облава», «Яблочко», «Перо в бок». В лирических стихах и поэмах этого времени («Птицелов», «Тиль Уленшпигель», «Трактир», «Арбуз» и др.) он воспевал свободолюбивых и мужественных героев. В 1925 г. старый друг Багрицкого В. П. Катаев вызывает его в Москву, и поэт сразу оказывается своим в московских литературных кругах.

В 1926 г. вышла поэма Багрицкого «Дума про Опанаса» о гражданской войне на Украине. Её тема - судьба крестьянина; написана поэма под влиянием творчества Т. Г. Шевченко. В 1928 г. поэт выпустил сборник стихов «Юго-Запад», в 1932-м - сборник «Победители». Стихи проникнуты пафосом строительства нового мира. Багрицкий безоговорочно советский поэт, он воспевает революционные ценности, отрицает «мещанство», религию, старый уклад жизни. Но его бунтарство - не заказное, а искреннее. Герой Багрицкого всегда сильная личность; пишет поэт эмоционально, мир в его стихах - конкретно-чувственный, эпитеты сочны и многокрасочны.

В сборник «Последняя ночь» (1932 г.) вошла знаменитая поэма «Смерть пионерки», а также поэмы «Последняя ночь» и «Человек предместья». Багрицкий работал и как переводчик - вместе с Николаем Дементьевым он впервые перевёл на русский язык стихи турецкого писателя и поэта Назыма Хикмета. Умер 16 февраля 1934 г. в Москве от туберкулёза. Жена Лидия в конце 30-х гг. была репрессирована, сын Всеволод погиб на фронте во время Великой Отечественной войны.

Стихи Багрицкого – это своеобразная пародия на творчество поэтов Серебряного века. Некоторым исследователям казалось, что его поэзия чисто подражательная: но это совсем не так. Поэт постоянно искал свою интонацию, свои темы и образы.

Революцию он воспринял романтически, как мощную силу, которая преобразит мир: наивные политические взгляды нашли свое отражение и в стихах той поры. В его исторических стихотворениях широко использованы традиции русского и украинского эпоса в создании образа России. В стихах о гражданской войне поэт опирался на собственный опыт, но выступал от имени народа, превращая каждую деталь в поэтический плакат.

Свободолюбие автора ярче всего выразилось в цикле стихотворений, посвященных Тилю Уленшпигелю (так называемом «фламандском цикле»), который он писал на протяжении всей жизни. Песня птиц, образ мира-птицы и мира-трактира – основные в этом цикле. А в герое, прежде всего, поэт подчеркивает черты певца, а не воина. Воспевает он здесь мир еды, дары моря и земли: как неотъемлемую часть природы.

Много стихов и песен Багрицкого написаны в стиле, традиционном для фольклора моряков. Герои этих произведений: моряки, скитальцы и контрабандисты – были близки новому читателю и нужны ему. А романтические поэмы утверждали силу творческого воображения, родственную стихии моря. В «морских стихах» поэт показывает буйство моря, его безграничную свободу – и сравнивает природу с поэзией.

Его стихотворения вошли в школьную программу – и считаются одними из лучших. На уроках дети с удовольствием читают о войне и военной славе, о Родине и революции, о Пушкине. Самые популярные – это произведения о язычестве.

Вы найдете на этой страничке произведения поэта на любой вкус: исторические и лирические, романтические и философские – и читайте с удовольствием. Тем более, что выбор тем просто поражает: кроме перечисленных выше, есть еще стихи о жизни и смерти, о труде и мещанстве, о личных переживаниях и болезнях, о свободе.

Тогда Багрицкий лежал в больнице, перед смертью, в последнюю свою ночь, он сказал сиделке: "Какое у вас лицо хорошее,- у вас, видимо, было хорошее детство, а я вспоминаю свое детство и не могу вспомнить ни одного хорошего дня".

Эдуард Георгиевич Дзюбин (литературный псевдоним - Багрицкий) родился 3 ноября (по новому стилю) 1895 года в Одессе, в мещанской еврейской семье на Базарной улице, где "все навыворот, все как не надо". Родители любили его, хотели сделать из него коммивояжера, страхового агента или приказчика - он убегал из ремесленного, а затем землемерного училища на море. Но Эдуард так и не научился плавать: мальчиком (а потом и взрослым!) он был физически немощным, ибо с девятилетнего возраста и до смерти в тридцать девять лет страдал жестокой бронхиальной астмой.

Так бей же по жилам,

Кидайся в края,

Бездомная молодость,

Ярость моя!

Чтоб звездами сыпалась

Кровь человечья,

Чтоб выстрелом рваться

Вселенной навстречу.

Чтоб волн запевал

Оголтелый народ,

Чтоб злобная песня

Коверкала рот,-

И петь, задыхаясь,

На страшном просторе:

Ай, Черное море,

Хорошее море!..

Но это напишется в 1927 году, а за десять с лишним лет до этого молодой поэт жил в условном и книжном мире, в котором были и Александр Грин , и Тиль Уленшпигель, и Летучий Голландец, и экзотические стихи раннего Багрицкого о корсарах и римских полководцах, сделанные "под Гумилева". "Этот туман,- как сказал мне однажды покойный харьковский писатель Рафаил Моисеевич Брусиловский, приятель Багрицкого по молодости,- рассеивался слишком долго, и только в 1924 году, когда появились стихи о Пушкине и "Арбуз", все поняли: в литературу пришел большой поэт".

К Пушкину Багрицкий и его близкие друзья относились благоговейно: "Когда мы проходили мимо дома, где жил Пушкин,- вспоминает Валентин Катаев ,- мы молча снимали шапки". В 1924 году, к 125-летию со дня рождения Пушкина, поэт закончил маленький пушкинский цикл: "Пушкин" (1923), "Одесса" (1923), "О Пушкине" (1924). Последнее стихотворение цикла - наиболее художественное:

И Пушкин падает в голубоватый

Колючий снег. Он знает - здесь конец...

Недаром в кровь его влетел крылатый,

Безжалостный и жалящий свинец.

Кровь на рубахе... Полость меховая

Откинута. Полозья дребезжат.

Леса и снег и скука путевая,

Возок уносится назад, назад.

Он дремлет, Пушкин. Вспоминает снова

То, что влюбленному забыть нельзя,-

Рассыпанные кудри Гончаровой

И тихие медовые глаза.

Пушкин - в роли пулемета!

Сравните:

И в свисте пуль, за песней пулеметной,

Я вдохновенно Пушкина читал!

("О Пушкине")

Не хотела Марина Цветаева , чтобы Пушкина политизировали и связывали с темой братоубийственной гражданской войны...

Кавун с нарисованным сердцем берет

Любимая мною казачка...

И некому здесь надоумить ее,

Что в руки взяла она сердце мое!..

Мы втянуты в дикую карусель.

И море топочет как рынок,

На мель нас кидает,

Нас гонит на мель

Последняя наша путина.

Наш рокот, наш посвист

Распродан с лотка...

Как спелые звезды, летим наугад...

Над нами гремят трубачи молодые,

Над нами восходят созвездья чужие,

Над нами чужие знамена шумят...

Нас водила молодость

В сабельный поход,

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед.

Боевые лошади

Уносили нас,

На широкой площади

Убивали нас.

Проклюют навылет,

Поддадут коленом,

Голову намылят

Лошадиной пеной...

Степь заместо простыни:

Натянули - раз!

Добротными саблями

Побреют нас...

Покачнусь, порубан,

Растянусь в траве,-

Привалюся чубом

К русой голове...

А нужно ли было воспевать - пусть и талантливо! - кровавую мясорубку гражданской войны?

Тополей седая стая,

Воздух тополиный...

Украина, мать родная,

Песня-Украина!..

Багрицкий говорил о своей поэме: "Мне хотелось написать ее стилем украинских народных песен, как писал Тарас Шевченко . Для этого я использовал ритм его "Гайдамаков". "Об украинско-шевченковских традициях в поэме говорят не только ритм, но и эпиграф из "Гайдамаков", и постоянные, в духе шевченковских поэм, неоднократные обращения автора к Опанасу, к Украине, и "коломыйковый" стих Шевченко с его разностопным хореем, и украинизмы ("жито", "ненька", "катюга", "каганец", "хлопец").

Прыщут стрелами зарницы,

Мгла ползет в ухабы,

Брешут рыжие лисицы

На чумацкий табор.

...............................

Див судит полночным криком

Гибель Приднестровью.

Опанасе, наша доля

Туманом повита...

.........................

Опанасе, наша доля

Развеяна в поле!...

...........................

Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат,

Кто б ты ни был, не падай душою!

Нищий осекся. Глаза его побелели. Он начал отступать, опрокинул стул, задрожал от страха и пустился наутек.

Багрицкий вывешивал объявления ("Никого дома нет!"), говорил по телефону женским голосом - ничего не помогало. Сидя "по-турецки" на диванчике, тесно прислонив грузное тело к столу, он попыхивал стеклянной трубкой, в которой клокотал спасительный астматол, и слушал, слушал тех, чей поэтический взлет он уже не увидит...

У Багрицкого никогда не было страха перед смертью. В "Тиле Уленшпигеле" были строки, похожие на автоэпитафию:

Здесь лежит спокойно

Веселый странник, плакать не умевший.

Прохожий! Если дороги тебе

Природа, ветер, песни и свобода,

Скажу ему: "Спокойно спи, товарищ,

Довольно пел ты, выспаться пора!"

Пускай иной хлопочет для отлички

Взять орденок - за ним не лезу я:

Два-три цветка блестят в твоей петличке.

Мой старый друг, не покидай меня!

А в походной сумке -

Спички и табак,

Сельвинский,

Пастернак...

16 февраля 1934 года, заболев в четвертый раз воспалением легких, Багрицкий скончался. За гробом поэта с шашками наголо шел эскадрон молодых кавалеристов. Мне видится в этой трагически-торжественной картине нечто символическое: Багрицкий был трепетно влюблен в бойцов; лошади, сабли, комбриги, трубы - вот что всегда волновало поэта, любившего музыку, кавалерийские марши и досадливо снимавшего радионаушники, если в них начинал звучать какой-нибудь сентиментальный романс. "От него - умирающего - шел ток жизни" (И. Бабель).

Часто начинал разговор словами: "Вот увидите, в будущую войну...". И Севу, сына своего, готовил к войне, закалял его по-спартански: в двенадцать лет мальчик владел огнестрельным оружием, переплывал Москву-реку, в четырнадцать лет ходил на лыжах босиком.

Я вечности не приемлю,

Зачем меня погребли?

Мне так не хотелось в землю

С родимой моей земли.

Вот и оборвалась могучая ветвь и распускавшаяся веточка, но зарубки на древе нашей поэзии остались. Навечно.