А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская. Кто создан из глины, кто создан из плоти –
Тем гроб и надгробные плиты...
– В купели морской крещена – и в полете
Своем – непрестанно разбита! Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье.
Меня – видишь кудри беспутные эти? –
Земною не сделаешь солью. Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной – воскресаю!
Да здравствует пена – веселая пена –
Высокая пена морская!
«Я не верю стихам, которые льются. Рвутся – да!» Таково было поэтическое кредо Марины Цветаевой.
Её поэзия по духу своему – мятеж, пожар, комета, она по сути своей – наперекор всему: и покою сна, и тишине святилищ, и фимиаму славы, и даже пыли забвения, которой на долгие годы покроются её книги. (Она знала это, потому, что истинный поэт – всегда пророк). Но она была уверена – пожар все равно разгорится: ведь искра брошена и бег задан. Ее стремительные сжатые строки рассекают воздух, как крылья ласточки. В ее стихах – максимум чувств, могучая былинность, простор и родниковая свежесть, в них ключом бьет мощная энергия, которой хватило бы на сто жизней.
Отец ее, Иван Владимирович Цветаев, профессор Московского университета, известный филолог, искусствовед, стал в дальнейшем основателем Пушкинского музея изобразительных искусств.
Мать, Мария Александровна, была натурой художественно одаренной, талантливой пианисткой. Музыкальность Марининых стихов – от матери, как и ее горбоносый профиль, решительность, жесточайшая самодисциплина и мятежность натуры.
Семья была высококультурной, с богатыми семейными традициями, Все благоприятствовало быстрому и гармоничному развитию детского ума, способностей, дарований. Никогда после Марина Цветаева не ощущала мир таким прочным, незыблемым и абсолютным в своей целостности, как это было в ее детстве. И если впоследствии Марина мужественно прошла через многие драматические испытания, то прочностью своей она была обязана детству – ведь это так важно, когда в начале жизни земля под ногами надежна и устойчива. Сколько раз все шаталось, рушилось и исчезало, гасли, казалось, все спасательные маяки, кроме одного: на далеком берегу детства. Позже Марина Цветаева напишет о детстве:
«Главенствующее влияние – матери (музыка, природа, стихи, – один против всех. Героика.). Более скрытое, но не менее сильное влияние отца (страсть к труду, отсутствие карьеризма, простота, отрешенность). Слитное влияние отца и матери – спартанство, два лейтмотива в одном доме: Музыка и Музей. Воздух дома не буржуазный, не интеллигентский – рыцарский. Жизнь на высокий лад».
Из дневника Марии Александровны: «Четырехлетняя моя Маруся (так называли Марину в семье) ходит вокруг меня и все складывает слова в рифмы – может быть, будет поэт?» Стихи Марины казались ей и всем домашним нормально детскими, т.е. не превосходящими возраста, а значит, вполне посредственными и порой смешными и несуразными.
Уже с раннего детства дает о себе знать присущее Марине Цветаевой – бунтарское начало. Маринин мятеж начался после смерти матери. В отстаивании прав своей личности, свободы – во всем! – прежде всего, в быту, в своем доме, в привычках, пристрастиях, манере поведения – Марина сделалась нетерпима. Когда умерла от туберкулеза мать – ей не исполнилось еще и 14 лет. Не в силах вынести жизнь в опустевшем без матери доме, Марина просит отца отдать ее в школу-интернат и приходит домой только по выходным. Однако менее чем через год ее исключают оттуда. Из воспоминаний Марининых соучениц: «Марина была бунтарь. Начальство боялось ее влияния на соучениц, т.к. все считали ее выдающейся. Она была в гимназии нежелательна из-за своей революционности. От увлечения романтическими героями она сразу перешла на революционную литературу, она просто дышала революцией. Начальство очень обрадовалось, когда от нее избавилось».
Еще одной яркой приметой Марининого переходного возраста были взрывы гнева – и одновременно мучительная застенчивость. Кроме того, Марина ненавидела свою внешность. Розовые щеки, круглое лицо, плотное телосложение отнюдь не соответствовали романтическому образу, который она стремилась выразить. Отвергая себя, она проводила часы и дни в своей комнате: читала, писала и мечтала:
«В 15 лет я бежала от жизни, от дружбы, от знакомств, от любви – в поэзию».
«Гордость и робость – родные сестры,
Над колыбелью, дружные, встали.
«Лоб запрокинув!» – гордость велела.
«Очи потупив!» – робость шепнула.
Так прохожу я – очи потупив,
Лоб запрокинув – Гордость и Робость.»
Первый опубликованный сборник Марины Цветаевой «Вечерний альбом» появился осенью 1910г. Гимназисткой 7-го класса, никому не сказав, она просто «снесла стихи в типографию», выбрала обложку для книги и заплатила деньги. Когда книга была напечатана, она свезла все 500 экземпляров в магазин и успокоилась.
В детских стихах Марина описывала свою семью, быт и уклад родительского дома. Взгляд был наивен, слово – чистым, интонация – искренней. Она честно записывала то, что видела вокруг, о чем размышляла. «Пишет она, как играют дети», – очень метко сказала Мариэтта Шагинян в рецензии на «Вечерний альбом».
Быть самою собой, ни у кого не заимствовать, не подвергаться влияниям – такой Цветаева вышла из детства и такая осталась навсегда. «Вечерний альбом» – это предвестие будущей Марины Цветаевой. Здесь она почти вся – как в завязи, со своей предельной искренностью, ярко выраженной индивидуальностью, и даже нота трагизма, в целом для альбома не характерная, уже глухо прозвучала в этой по детски простодушной и светлой книге.
«Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня…
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, ты не скажешь строго:
«Терпи, еще не кончен срок».
Ты сам мне подал – слишком много!
Я жажду сразу – всех дорог!
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
И амазонкой мчаться в бой;
Гадать по звездам в черной башне,
Вести детей вперед, сквозь тень…
Чтоб был легендой – день вчерашний,
Чтоб был безумьем – каждый день!
Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след…
Ты дал мне детство – лучше сказки
И дай мне смерть – в семнадцать лет!»
На «Вечерний Альбом» вскоре появились отзывы Мариэтты Шагинян, Брюсова и Волошина, а также метра акмеистов Николая Гумилева.
Самым восторженным был отзыв Максимилиана Волошина. По его мнению, до Цветаевой никому в поэзии не удавалось написать о детстве из детства. «Эта очень юная и неопытная книга, - пишет Волошин, - этот невзрослый стих, иногда неуверенный в себе и ломающийся, как детский голос, умеет передать оттенки, недоступные стиху более взрослому. Чувствуешь, что этому невзрослому стиху доступно многое, о чем нам, взрослым, мечтать нечего». Он угадал в Цветаевой главное – её несомненный талант. Для гимназистки, тайком выпустившей свой сборник, то была огромная радость и поддержка. В Волошине – любимом и родном Максе – она нашла друга на всю жизнь. Волошин был огромной радостью в её жизни.
В 1911 году он пригласил Марину с сестрой Асей к себе на дачу в Коктебель, где всегда было много гостей и друзей.
Но главным подарком Коктебеля была для Марины Цветаевой встреча с Сергеем Эфроном.
«Спасибо тебе, Макс, за Сережу, за 1911 год, – писала она позже Волошину - Коктебель – счастливейший год моей жизни».
Марина с Сергеем встретились 5 мая 1911 года на пустынном, усеянном мелкой галькой коктебельском берегу. Она собирала камешки, он стал помогать ей – красивый грустной и кроткой красотой юноша с поразительными, огромными, в пол-лица глазами: заглянув в них и все прочтя наперед, Марина загадала: если он найдет и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж. Конечно, сердолик этот он нашел тотчас же, на ощупь, ибо не отрывал своих серых глаз от ее зеленых – вложил ей в ладонь розовый, изнутри освещенный крупный камень, который она хранила всю жизнь.
Любовь к Сергею Эфрону была пылкой и романтически экзальтированной.
«Сережу я люблю бесконечно и навеки» – писала Марина позже – он необычайно и благородно красив, он прекрасен внешне и внутренне. Он блестяще одарен, умен, благороден. Если бы Вы знали, какой это пламенный, великодушный, глубокий юноша. Встретились мы с ним, когда ему было 17, а мне 18 лет. За три года совместной жизни – ни одной тени сомнения друг в друге. Наш брак до того не похож на обычный брак, что я совсем не чувствую себя замужем и совсем не переменилась – люблю все то же и живу все так же, как в 17 лет. Мы никогда не расстанемся. Наша встреча – чудо».
«Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблеклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками по льду и кольцом на стеклах, –
И на стволах, которым сотни зим…
И, наконец, – чтоб было всем известно! –
Что ты любим! любим! любим! любим! –
Расписывалась радугой небесной.
Как я хотела, чтобы каждый цвел
В веках со мной! Под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест-накрест перечеркивала имя…
Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! Ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! Внутри кольца!
Ты – уцелеешь на скрижалях».
Речь идет об обручальном кольце Марины, внутри которого было выгравировано имя мужа и дата их свадьбы.
В 1912 году выходит второй сборник стихотворений Марины Цветаевой В этом же году у Эфронов родилась дочь Аля-Ариадна. А Марина уже работает над новым сборником «Юношеские стихи». Годы создания «Юношеских стихов» (1913-1915) были в ее жизни, бесспорно, самыми счастливыми. Коктебель, Феодосия, Москва, Таруса, юный муж, маленькая дочка, тесный круг самых дорогих и близких друзей.
В стихах тех лет ритм упруг и жизнерадостен, слова искрятся солнцем и задором. Но даже в эту радостную пору жизни все же слова «рок», «огонь», «судьба» то и дело появлялись в ее стихах, словно маленькие язычки пламени, вырвавшиеся из почвы души.
А над Россией сгущались тени, везде чувствовалось зловещее дыхание войны… Начало войны отмечено у Цветаевой таким стихотворением:
«Война, война! – кажденье у киотов и стрекот шпор.
Но нету дела мне до царских счетов, народных ссор.
На кажется надтреснутом канате я – маленький плясун.
Я тень от чьей-то тени. Я лунатик двух темных лун».
Но от этого стихотворения, отмеченного демонстративным социальным безразличием, началась иная тема, которой предстояло расшириться и углубиться. Война вошла и в семью, затронула близких. Ушел на фронт Сергей Эфрон. Все оказалось серьезнее, чем стрекот шпор, трагичнее, чем думалось и чувствовалось. Цветаева видела поезда с ранеными, слышала вой солдаток и отчаянные песни новобранцев. Идет напряженная работа души. И через год с лишним появляется стихотворение, в котором звучат иные ноты.
«Я знаю правду! Все прежние правды – прочь!
Не надо людям с людьми на земле бороться!
Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь.
О чем – поэты, любовники, полководцы?
Уж ветер стелется, уже земля в росе,
Уж скоро звездная в небе застынет вьюга,
И под землею скоро уснем мы все,
Кто на земле не давали уснуть друг другу».
Шла война, вскоре свершилась революция – привычный обжитой мир стронулся со своих орбит. Но в то время как многие писатели, поэты, драматурги приветствовали новый режим и праздновали смерть старого, Марина Цветаева ощущала отчуждение и враждебность. Восстание масс, ожесточенных и грубых, не имело ничего общего с ее романтическими грезами и личным бунтом. Цветаева, чьи личные симпатии были всегда на стороне изгнанных, теперь защищала царя и молилась о спасении юного царевича Алексея. Она не приняла революцию, как не могла принять любую догму – религиозную или светскую, – ограничивающую свободу ее как личности и как поэта.
После ухода Сергея в Добровольческую Белую армию Марина Цветаева совершенно потеряла связь с ним. Голод, стужа, мрак окружали ее жизнь со всех сторон. Абсолютно одна, без всякой поддержки, она должна была обеспечивать семью едой, дровами и одеждой. Она рубила мебель, чтобы отапливать комнаты, продала все, что только могла. На службу она ходила в башмаках, привязанных к ногам веревками, в старом, изношенном платье, закутанная в мороз во что попало. Маленькую Ирину, родившуюся уже после отъезда мужа, буквально нечем было кормить.
Нужда, голод, неустроенность не отпускали ее ни на минуту – домашний труд был каторжным и неизбывным. Впрочем, и вся Москва жила так же: на осьмушке хлеба, без дров, заваленная уездными сугробами, но кипевшая молодым революционным энтузиазмом. Этот энтузиазм заражал и Цветаеву. Стихи шли, как грозовой ливень – стеной. Порою ей казалось, что она, одетая в легкую броню поэзии, неистребима как птица – Феникс, что голод, холод и нужда бессильны сломить крылья ее стиха.
«Что другим не нужно – несите мне!
Все должно сгореть на моем огне!
Я и жизнь маню, я и смерть маню
В легкий дар моему огню.
Пламень любит – легкие вещества:
Прошлогодний хворост – венки – слова.
Пламень - пышет с подобной пищи!
Вы ж восстанете – пепла чище!
Птица-Феникс я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Высоко горю – и горю дотла!
И да будет вам ночь – светла!
Ледяной костер – огневой фонтан!
Высоко несу свой высокий стан,
Высоко несу свой высокий сан –
Собеседницы и Наследницы!»
Никогда еще так много, так самозабвенно она не писала. Годы гражданской войны, бедственные, голодные, холодные и в ее личной жизни несчастные, оказались небывало плодоносными: сотни стихов, шесть пьес, поэмы – каков размах! Она сама удивлялась этой поразительной силе, накопившейся в ней, несмотря – а может быть, благодаря – чудовищному противодействию обстоятельств. Появились и друзья – целая плеяда верных, пламенных энтузиастов поэзии и театра, пришедших из романтической студии Евгения Вахтангова», среди них – юный поэт и актер Павел Антокольский, талантливейший Юрий Завадский, блистательная актриса Софья Голлидей – героиня будущей «Повести о Сонечке».
Но – была смерть от голода младшей дочери Ирины. В безвестье на Дону, в рядах Добровольческой армии, пропал след С.Эфрона.
Однако именно в тот период, когда с движением на Дону, судя по всему, было уже покончено, Марина, думая о Сергее и скорбя о нем, стала писать скорбно-траурные стихи, посвященные «белому стану». Марина ни от кого не скрывала, что она жена белого офицера. На поэтических вечерах Цветаева появлялась перепоясанная офицерским ремнем и с офицерским планшетом через плечо. В красной Москве она бесстрашно читала стихи, посвященные белому движению. Как ни странно, но эти чтения проходили совершенно спокойно: в тогдашней литературной обстановке читалось всякое, в том числе и явно рассчитанное на скандал.
Парадоксально, но атмосфера опасности, напряжения и вызова, повисшая над Москвой, вдохновляла Цветаеву, отделяя ее от обывательского существования, к которому она питала отвращение. Деньги, условности, комфорт стали не важны. Общие страдания объединили людей разных социальных и политических взглядов. В этом хаотичном мире борьба за выживание превосходила все остальное, придавая особое значение вечным темам любви и смерти.
Цыганская страсть разлуки!
Чуть встретишь – уж рвешься прочь.
Я лоб уронила в руки
И думаю, глядя в ночь:
Никто, в наших письмах роясь,
Не понял до глубины,
Как мы вероломны, то есть –
Как сами себе верны.
В июле 1921г. Марина Цветаева получила письмо от мужа, которого по ее просьбе разыскал за границей Илья Эренбург.
«Мой милый друг Мариночка! Я живу верой в нашу встречу. Без вас для меня не будет жизни. Я ничего от Вас не буду требовать, мне ничего не нужно, кроме того, чтобы Вы были живы. Все годы нашей разлуки – каждый день, каждый час – Вы были со мной, во мне. Все годы, что не с Вами, прожиты, как во сне. Жизнь моя делится на «до» и «после», и после-страшный сон, рад бы проснуться, да нельзя…»
После разгрома Добровольческой белой армии Сергею чудом удается бежать за границу. Глубоко осмысливая происходящее, Сергей разочаровывается в белом движении и впоследствии становится убежденным сторонником Советской власти, работает на СССР.
Получив письмо от мужа, Марина Цветаева, по ее собственному выражению, «окаменела от счастья». Она, никогда не затруднявшаяся в выражении своих мыслей, смогла написать только: «Я не знаю с чего начать: с того чем и кончу: моей любви к тебе…».
Но лишь через год они встретятся. Кончалась одна разлука, но уже вступала в свои права другая – бесконечная, жестокая, гибельная 17-летняя разлука с Родиной.
Первый город, где ей пришлось задержаться на 2,5 месяца – Берлин. В отличие от детского восприятия, теперь все в Берлине казалось ей чуждым – но особенно его аккуратный, бездушно-казарменный стиль и архитектуры, и всей жизни. Берлин в ту пору был переполнен эмигрантами, и Цветаева в их среде быстро стала своей, ее приняли с большим энтузиазмом и охотно прочили близкую славу. Здесь она много работает в преддверии радостной встречи с мужем. За 2.5 месяца она написала около 30-ти стихотворений, большую статью о Пастернаке, опубликовала сборник «Разлука» и «Стихи к Блоку», подготовила к печати книгу «Ремесло».
В Берлине Марина Цветаева сблизилась с Андреем Белым, который был тонким ценителем ее поэзии.
Наконец Марина с Алей приезжают в Прагу, где долгожданное воссоединение семьи стало реальностью. Но первые месяцы в Чехии были для Марины довольно трудными. При всей мгновенной влюбленности в Прагу ей не хватало Москвы, привычных улиц, русской речи. Правда, в Праге тогда было много русских, были русские журналы, общества, кружки, много интересных людей, с которыми у Марины Цветаевой завязались сердечные отношения. Как писала другу Цветаева, «жизнь не общая (все очень заняты), но дружная, в беде помогают, никаких скандалов и сплетен, большое чувство чистоты».
Поскольку жизнь в Праге была дорогой, Марина Цветаева с семьей поселились неподалеку, в деревне Мокропсы. Жизнь в Чехии была в материальном отношении – страшно бедственной, если не сказать – нищенской. Жили на скудное пособие и на Сергееву студенческую стипендию (он учился в Университете и издавал студенческий журнал). 5 дней в неделю Эфрон проводил в Праге, очень уставал и редко отдыхал с семьей, Марина во всем поддерживала его, заботилась о его здоровье, призывала вернуться к творчеству. Она пишет Пастернаку о своей жизни в Чехии:
«Я живу в Мокропсах, последний дом в деревне. Под горой ручей – таскаю воду. Треть дня уходит на топку огромной кафельной печки. Жизнь мало чем отличается от московской – бытовая ее часть, пожалуй, даже бедней. Но к стихам прибавилось: семья и природа. Все утро хожу и пишу, здесь чудесные горы».
В Праге Марина Цветаева была на вершине творческой активности. За три года она написала свои самые зрелые лирические стихи, которые были опубликованы только в 1928 году под заголовком «После России»:
«Золото моих волос
Тихо переходит в седость,
Не жалейте! Все сбылось,
Все в груди слилось и спелось.
Спелось – как вся даль слилась
В стонущей трубе окрайны.
Господи! Душа сбылась:
Умысел мой самый тайный.
Прага одарила Марину не только взлетом творчества.
1 февраля 1925 года у нее родился «вымечтанный» сын – Георгий. Дневниковые странички Цветаевой, посвященные этому событию – чистейшая, высочайшая лирика, восторг невероятного счастья, затмившего все пережитые несчастья. Она звала сына Мур (под впечатлением гофмановского кота Мура). Она чувствовала эмоциональную связь с Муром:
«Алей я в детстве гордилась, даже – чванилась, этого – страстно люблю; - писала Марина Цветаева подруге.
Она полностью посвятила себя сыну, но в то же время была измучена дополнительной нагрузкой и борьбой с нарастающей депрессией, была беспокойна, чувствовала себя одинокой и желала перемен.
Друзья звали в Париж, обещая организовать чтения для Марины. Пока Эфроны жили в Праге, центр русской эмиграции переместился из Берлина в Париж, и Марина надеялась найти там слушателей. Ведь поэту, как воздух, необходимо общение с читателем. Из письма Сергея Эфрона: «Надо уезжать отсюда. Здесь Марина может сделаться кухаркой». Также Сергей надеялся получить в Париже работу. В ноябре 1925г. Марина и Сергей с детьми приехали в Париж. Но надежды на Париж не оправдались. С первых дней семью преследовала та же нищета и беспросветность, что и в Праге, но там Марина была очарована природой и архитектурой города, а здесь…
«Квартира, где мы живем, - ужасающие трущобы, Гнилой канал, неба не видать из-за труб, сплошная копоть и сплошной грохот – автомобили. Гулять негде – ни кустика. Мы живем в одной комнате вчетвером, и я совсем не могу писать… Почти с радостью вспоминаю свою службу в советской Москве. Я не люблю жизни как таковой, для меня она начинает обретать смысл и вес только преображенная, т.е. в искусстве».
Для Марины Цветаевой сама жизнь теряла смысл вне работы, без утренних творческих часов, которые в Чехии, несмотря на трудный быт, она все же выкраивала. Денег по-прежнему было очень мало – чешское пособие Эфрона да его подработка в кинематографе. Аля вязала на продажу шапочки. Позже при встрече с сестрой Анастасией Марина жаловалась:
«Ты пойми: как писать, когда с утра я должна идти на рынок покупать еду, выбирать, рассчитывать, чтоб хватило – мы покупаем самое дешевое, конечно, - и вот, все найдя, тащусь с кошелкой, зная, что утро потеряно: сейчас буду чистить, варить (Аля в это время гуляет с Муром) – и когда все накормлены, все убрано – я лежу, вот так, вся пустая, ни одной строки! А утром так рвусь к столу – и это изо дня в день».
Быт съедал все без остатка, и главное – душу, поэзию. Сколько незаписанных, а только задуманных стихов навсегда пропало в суете, спешке, стирке и мелочных подсчетах каждого франка. Размеров этого пропавшего сокровища никто никогда не узнает. Теперь Чехия, где хотя бы можно было работать, вспоминается как утерянный рай.
В Париже за все последующие долгие 14 лет Марина Цветаева так и не освоилась. Великолепные архитектурные памятники, улицы, площади, воспетые едва ли не всеми поэтами мира, она воспринимала, скорее, разумом, но в ее душу великий город так и не проник. В душе всегда были Москва, Таруса, Коктебель и Прага. Французов Марина не любила, не находила в них сердечности, ощущая недоброжелательство. Да и с русскими было не лучше. « Здесь много людей, лиц, встреч, но все на поверхности, не затрагивая, - пишет Марина Тесковой. Через несколько лет – то же самое:
«Во Франции мне плохо, одиноко, чуждо, настоящих друзей нет. Во Франции мне не повезло…». Мое горе с окружающими в том, что я не дохожу. Судьба моих книг такова: всякий хочет попроще, повеселей, понарядней. Я здесь никому не нужна. Прибедняться и ласкаться я не умею – напротив, сейчас во мне пышнее, чем когда-либо, цветет ирония. И «благодетели» закрывают уже готовую было раскрыться руку (точнее – бумажник)».
Причины расхождения Цветаевой с эмигрантской средой – характер Марины, ее ирония по отношению к довольно призрачному, как бы нереальному кругу «русской колонии», а также ее выпады против безграмотной обывательской эмигрантской критики. Вражда усугубилась и из-за просоветской деятельности С.Эфрона. Все это резко восстанавливало против Цветаевой и Эфрона большую часть эмиграции. Перед Мариной один за другим закрывались журналы, издательства, газеты. Ей, замкнутой домашними заботами в кругу семьи, не хватало общения – друзей, единомышленников, слушателей. С годами она научилась преодолевать это одиночество интенсивной творческой работой – вопреки среде, наперекор обстоятельствам. Возникает, кроме стихов, потребность в прозе, хотя Марина считала прозу вынужденной: стихов никто не берет, и они не кормят. «Эмиграция делает меня прозаиком», - писала она Тесковой.
Радостью для Марины Цветаевой в эти трудные годы был приезд Маяковского в Париж.
Появление Маяковского перед парижской публикой (а ее в основном составляли русские эмигранты, пришедшие посмотреть на поэта-большевика) было встречено полным молчанием: ни аплодисментов, ни приветственных слов. Одна Марина Цветаева встала и приветствовала его. А месяц спустя после парижской встречи она пишет в письме поэту:
«Дорогой Маяковский! Знаете, чем кончилось мое приветствие вас? Изъятием меня из «Последних новостей», единственной газеты, где меня печатали. «Если бы она приветствовала только поэта Маяковского, но она в лице его приветствует новую Россию», оцените взрывчатую силу Вашего имени и сообщите означенный эпизод Пастернаку и кому еще найдете нужным».
Печататься Марине Цветаевой фактически стало негде.
«Жить не на что. Я, по правде сказать, так загнана жизнью, что ничего не чувствую. Была бы в России, все было бы иначе».
Именно в Париже Марина Цветаева познала страш¬нейший из людских недугов – ностальгию. Тоска по Родине стала исступленной: кровоточа, она перехо¬дит из стихотворения в стихотворение, из письма в письмо.
«О, неподатливый язык!
Чего бы попросту – мужик,
Пойми, певал и до меня:
Россия, родина моя!
Но и с калужского холма
Мне открывалася она –
Даль – тридевятая земля!
Чужбина, родина моя!
Даль, прирожденная, как боль,
Настолько родина и столь –
Рок, что повсюду, через всю
Даль – всю ее с собой несу!
Даль, отдалившая мне близь,
Даль, говорящая: «Вернись Домой»
Со всех – до горних звезд –
Меня снимающая мест!
Недаром, голубей воды,
Я далью обдавала лбы.
Ты! Сей руки своей лишусь, –
Хоть двух! Губами подпишусь
На плахе: распрь моих земля –
Гордыня, родина моя!»
Бесконечно прав был Б.Л.Пастернак, говоря: «Она была более русской, чем мы все, не только по крови, но и по ритмам, жившим в ее душе, по своему огромному и единственному по силе языку. Вот такому:
«Молодость моя! Моя чужая
Молодость! Мой сапожок непарный!
Воспаленные глаза сужая,
Так листок срывают календарный.
Ничего из всей твоей добычи
Не взяла задумчивая Муза.
Молодость моя! – Назад не кличу,
Ты была мне ношей и обузой.
Ты в ночи начесывала гребнем,
Ты в ночи оттачивала стрелы.
Щедростью твоей, давясь как щебнем,
За чужие я грехи терпела.
Скипетр тебе вернув до сроку –
Что уже душе до яств и брашна?
Молодость моя! Моя морока –
Молодость! Мой лоскуток кумашный!».
Вспоминает Чирикова Валентина Евгеньевна: «У Цветаевой было 2 взгляда и две улыбки. Один взгляд – как будто сверху, тогда она шутливо подсмеивалась. Другой взгляд – внутрь и в суть, и улыбка разгадки, улыбка мгновенно сотворенному образу. У нее был собственный стиль одежды и прически – вне моды, вне времени: платье-рубашка, перевязанная поясом простым узлом, волосы – прямоугольно стриженные не для украшения лица, а как оконный пролет в мир; туфли-вездеходы. И все так: чтобы не мешало, не отвлекало.
Она любила ходить по береговым горным тропинкам одна или вдвоем. Я часто разделяла ее любовь к этим уводящим тропинкам. Небольшая легкая фигура Марины Цветаевой, шагающей решительно и ритмично, словно с прицелом на большие расстояния, – это силуэт юноши-странника, послушника. Она и была послушником своего призвания».
«Что же мне делать, слепцу и пасынку,
В мире, где каждый и отч и зряч,
Где по анафемам, как по насыпям,
Страсти! – Где насморком
Назван – плач!
Что же мне делать, ребром и промыслом
Певчей! – Как провод! Загар! Сибирь!
По наважденьям своим – как по мосту!
С их невесомостью
В мире гирь.
Что же мне делать, певцу и первенцу,
В мире, где наичернейший – сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе!
С этой безмерностью
В мире мер?!»
Как много Марина Цветаева страдала из-за своей безмерности в дружбе и любви, когда, наконец, поняла, что людям этого не надо, что это их ошеломляет, пугает, что люди хотят совсем иного в жизни.
«Всю жизнь меня переписывали, цитировали, собирали мои записи, автографы, а саму меня так мало любили, так вяло. – Моя надоба от человека – любовь. Моя любовь, и если уж будет такое чудо – его любовь. Моя надоба от другого – моя нужность ему, моя возможность любить в мою меру, т.е. без меры. – Вы мне нужны как хлеб! – лучшего слова от человека я не мыслю. Нет, мыслю: как воздух». Главное – желание потратить свою душу и невозможность этого. «Мне во всем, в каждом человеке и чувстве, - тесно, как во всякой комнате, будь то нора или дворец. Я не могу жить в днях, всегда живу вне себя… Эта болезнь неизлечима и зовется душа…»
«Я счастлива жить образцово и просто:
Как солнце – как маятник – как календарь.
Быть светской пустынницей стройного роста,
Премудрой – как всякая божия тварь.
Знать: Дух – мой сподвижник и Дух – мой вожатый!
Входить без докладу, как луч и как взгляд.
Жить так, как пишу: образцово и сжато, –
Как бог повелел и друзья не велят».
В 1939 г. Сергей Эфрон и Аля получают разрешение вернуться в Советский союз. Марина Цветаева еще не приняла окончательного решения, она все годы эмиграции в мучительном противоборстве с самой собой решает этот вопрос – ехать, не ехать? Россия всегда была в ней…
«Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, тот потеряет ее лишь вместе с жизнью».
А Мур уже подрос, он уже вторит отцу и сестре. Надо думать о будущем Мура, о его судьбе. Здесь, во Франции он будет вечным эмигрантом. Сергей, Аля и Мур рвутся в Россию. Вокруг – угроза войны и революции, вообще – катастрофических событий.
Жить мне одной здесь не на что. Эмиграция меня не любит. Чувствую, что моя жизнь перемалывается пополам и что это – ее последний конец. Завтра или через год – я все равно уже не здесь».
Летом 1938 года, вслед за Сергеем и Алей, Цветаева с сыном выехала в СССР. Некоторое время семья живет в дачном поселке Болшево под Москвой. С одним из московских издательств Марина Цветаева договорилась о выпуске избранных произведений. Большую часть времени она посвящала подготовке этой книги, хотя и не верила в ее выход. Ведь, по сути дела, это должна была быть ее первая встреча с советским читателем, с тем самым, о котором она мечтала все долгие годы жизни в эмиграции (17 лет), с широким, многомиллионным, подлинно народным читателем.
Ей вспоминалось, как в послереволюционные годы слушали ее кремлевские курсанты, крестьянская и рабочая молодежь, - с горящими глазами, завороженные, оглушившие ее восторженными аплодисментами. С великой тщательностью отбирала она стихи. Цветаева отдавала себе отчет, что на своей Родине она уже забыта. Книга – это воскрешение из забытья, из того полного забвения, которое для поэта, даже если он жив, означает смерть. Книга должна была вернуть ее стране, народу.
Увы, в те годы возвращение так и не состоялось. Это было тяжкое время. Это было время, когда свершались великие стройки, но вершились и великие несправедливости. Тогда любой по навету – да и без навета – мог оказаться врагом народа, предателем Родины, а каждый прибывший из-за рубежа или побывавший там считался потенциальным шпионом. Сергей Эфрон все уже понимал и ждал своей участи. Конечно, он всегда оберегал Марину и ни во что ее не посвящал, но она тоже предчувствовала беду.
Сначала арестовали Алю, - веселую, красивую, никогда не унывающую девочку, которая здесь, в России, встретила свою первую любовь и собиралась выйти замуж. Через месяц был арестован Сергей Эфрон. Ранним утром, по той же самой аллейке между сосен, по которой ушла Аля, уходил Сергей, теперь уже окончательно и навсегда, из жизни Марины Цветаевой
«Я с вызовом ношу его кольцо!
- Да, в Вечности – жена, не на бумаге! –
Чрезмерно узкое его лицо
Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови,
В его лице трагически слились
Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза – прекрасно-бесполезны! –
Под крыльями раскинутых бровей –
>Две бездны.
В его лице я рыцарству верна,
- Всем вам, кто жил и умирал без страху! –
Такие – и в роковые времена –
Слагают станцы и идут на плаху».
Это стихотворение Марина написала в 1914 году в Коктебеле, который подарил ей встречу с Сергеем Эфроном. Марина часто говорила, что единственное место ее – был Коктебель, дом Максимилиана Волошина, там она была своя, а потом везде и всюду – не своя. И в той страшной Москве 20-х годов, из которой она уехала – не своя, и в эмиграции, и здесь теперь – не своя. (она очень скоро обнаружила, что дружба в этой атмосфере постоянного страха очень редка). Один из немногих подлинных друзей писатель Ной Лурье писал о Марине Цветаевой:
«У нее была злая хватка мастера, голос – громкий, резкий. Но за уверенностью тона и суждений чувствовалась растерянность и страшное одиночество. Муж и дочь были арестованы, с сыном у нее, по моим наблюдениям, не было общего языка. Писатели избегали общения с ней как с бывшей эмигранткой. В глазах этой женщины с незаурядным лицом иногда вдруг появлялось такое выражение отчаянной муки, которое сильнее всяких слов говорило о ее состоянии».
Цветаевой опять нужно было решать, на что жить, где жить и как жить, теперь на ней одной лежала ответственность за жизнь и существование сына. С помощью верного друга Бориса Пастернака и других Марине удается снять маленькую комнату в Голицыно – опять временно – и найти работу в издательстве – литературные переводы грузинских, польских, французских поэтов. Фактически это был ее основной доход в те предвоенные годы. Эти мизерные деньги зарабатывались ценой огромных усилий, т.к. Марина Цветаева привыкла тщательно работать над каждой строчкой, каждым словом. Она гневается, когда ей советуют переводить рифмованные однодневки без душевных затрат, просто для заработка. Марина заявляла, что никогда не позволит себе унизиться до того, чтобы работать не выкладываясь. Но теперь она не может писать стихи, т.к. все время уходит на быт и работу, ибо за переводы – платят, а за свое – нет. Стихи шли, но она их сознательно гнала, не пускала, потому что стихи для Цветаевой были ответственнейшей работой, а она должна была делать – другую.
«Сколько строк миновавших! Ничего не записываю, потому что время одно и его мало, а писать себе в тетрадку – роскошь».
Из письма к Б.Пастернаку:
«Я не жалуюсь, я только ищу объяснения, почему именно я, так приверженная своей работе, всю жизнь должна работать другую – не мою… «С Богом» или «Господи, дай!» – так начиналась каждая моя вещь, каждый мой – даже самый жалкий – перевод. Я никогда не просила у Бога рифмы (это – мое дело), я просила у Бога силы найти ее, силы на это мучение… И это мне Бог давал. Верующая? – Нет. – Знающая из опыта.
«Тише, хвала!
Дверью не хлопать,
Слава! Стола Угол и локоть.
Сутолочь, стоп!
Сердце, уймись!
Локоть – и лоб.
Локоть – и мысль.
Юность – любить,
Старость – погреться:
Некогда – быть
Некуда деться.
Хоть бы закут –
Только без прочих!
Краны – текут,
Стулья – грохочут,
Рты говорят:
Кашей во рту
Благодарят
«За красоту».
Знали бы вы,
Ближний и дальний,
Как головы
Собственной жаль мне –
Бога в орде!
Степь – каземат –
Рай – это где
Не говорят!».
С началом войны Цветаева лишается своего единственного заработка. Как и многие другие, она в панике, не знает, что делать, эвакуироваться или нет, где найти работу? Просит знакомых взять ее с собой в качестве домработницы, но разрешается брать с собой только ближайших родственников. Она очень боится за сына, который ночами дежурит на крыше, боится бомбежек, голода, бездомья… Некуда и не к кому ехать. К тому же она была бывшей эмигранткой, женой и матерью репрессированных. Ходили слухи, что таких, как она, будут выселять из Москвы. Марина решила эвакуироваться от Союза писателей в Елабугу. В это последнее путешествие ее провожал Борис Пастернак.
Земля не вмещала… Не было места там, в эмиграции, но не было места и здесь. Когда у нее отняли семью, когда она не знала, что с ней будет завтра, не имела постоянного адреса, всюду бывала прописана временно.
«Мне очень мало нужно было, чтоб быть счастливой. Свой стол. Здоровье своих. Любая погода. И свобода. – Все. И вот чтобы это несчастное счастье так добывать – в этом не только жестокость, но глупость…».
Когда-то еще юной девочкой она сказала Волошину:
«Мне надо быть очень сильной и верить в себя – иначе совсем невозможно жить».
И так всю жизнь ей приходилось быть сильной вопреки себе самой:
«Меня все считают мужественной. Я не знаю человека, робче чем я».
Но несмотря на свою неумелость, неприспособленность к жизни, ранимость, тонкость, оторванность от земли, присущую всем большим поэтам (и вообще людям творческим), Марина всегда была волевым началом в семье, она вела всю семью, принимала решения, она знала, что и как, и при всем том, что всегда была на краю, умела сохранять равновесие и жизнелюбие. А тут больше, дольше уже не смогла. Творчество?
«Я свое написала, могла бы еще, но свободно не могу».
Семья? – для Али с мужем она уже ничего не может сделать. Сестра тоже арестована, и ничего о ее судьбе неизвестно.
Сын? Но она не может заработать даже на кусок хлеба. Без нее Мура хотя бы пожалеют… Что нам дано знать о тех терзаниях, тоске, отчаянии, сомнениях, которые раздирали душу Марины Ивановны в те последние елабужские дни? В предсмертной записке Марина второпях написала:
Друзей и знакомых писателей она просит помочь Муру:
«Умоляю вас взять его к себе, чтобы он жил, учился. Я для него больше ничего не могу. Берегите его, он очень хрупкого здоровья, не оставляйте, любите, как сына – заслуживает. А меня простите – не вынесла».
Марина ушла из жизни 31 августа 1941 года в татарском городке Елабуга, который известен теперь повсюду. Через 1,5 месяца будет расстрелян Сергей Эфрон; дочь Ариадна и сестра Анастасия сосланы в лагеря, любимый сын Георгий в 1944 году погибнет в первом бою.
В одном из писем Марина Цветаева писала: «Есть лучший мир, где все наши умыслы зачтутся, а поступки отпадут. Тогда вы увидите, что я лучше, чем все вы видели, чем мне здесь дано было быть. Там у меня будет время быть собой: чувствовать. И излучать».
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я – поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти –
Нечитанным стихам! –
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Как и сама ты предсказала,
Лучом, дошедшим до земли.
Когда звезды уже не стало
Твои стихи до нас дошли.
Тебя мы слышим в каждой фразе.
Где спор ведут между собой
Цветной узор славянской вязи
С цыганской страстной ворожбой
Но как отчетливо видна,
Едва одета легкой тканью,
Душа, открытая страданью,
Страстям открытая до дна.
Пусть безогляден был твой путь
Бездомной птицы-одиночки, –
Себя ты до последней строчки
Успела Родине вернуть.
В музыкально-литературной слайдовой программе о жизни и творчестве поэта Марины Цветаевой были показаны репродукции с картин Чурлениса, Богаевского, Волошина, художников группы “Амаравелла”; прозвучали стихи М.Цветаевой и музыкальные отрывки из произведений.
Дворянка.
Отец - сын священника Владимирской губернии, европейский филолог (его исследование «Осские надписи» и ряд других), доктор honoris causa Болонского университета, профессор истории искусств сначала в Киевском, затем в Московском университетах, директор Румянцевского музея, основатель, вдохновитель и единоличный собиратель первого в России музея изящных искусств (Москва, Знаменка). Герой труда. Умер в Москве в 1913 г., вскоре после открытия Музея. Личное состояние (скромное, потому что помогал) оставил на школу в Талицах (Владимирская губерния, деревня, где родился). Библиотеку, огромную, трудо- и трудноприобретенную, не изъяв ни одного тома, отдал в Румянцевский музей.
Мать - польской княжеской крови, ученица Рубинштейна, редкостно одаренная в музыке. Умерла рано. Стихи от нее.
Библиотеку (свою и дедовскую) тоже отдала в музей. Так, от нас, Цветаевых, Москве три библиотеки. Отдала бы и я свою, если бы за годы Революции не пришлось продать.
Раннее детство - Москва и Таруса (хлыстовское гнездо на Оке), с 10 лет по 13 лет (смерть матери) - заграница, по 17 лет вновь Москва. В русской деревне не жила никогда.
Главенствующее влияние - матери (музыка, природа, стихи, Германия. Страсть к еврейству. Один против всех. Hero"ica). Более скрытое, но не менее сильное влияние отца. (Страсть к труду, отсутствие карьеризма, простота, отрешенность.) Слитое влияние отца и матери - спартанство. Два лейтмотива в одном доме: Музыка и Музей. Воздух дома не буржуазный, не интеллигентский - рыцарский. Жизнь на высокий лад.
Постепенность душевных событий: все раннее детство - музыка, 10 лет - революция и море (Нерви, близ Генуи, эмигрантское гнездо), 11 лет - католичество, 12 лет - первое родино-чувствие («Варяг», Порт-Артур), с 12 лет и поныне - Наполеониада, перебитая в 1905 г. Спиридоновой и Шмидтом, 13, 14, 15 лет - народовольчество, сборники «Знания», Донская речь, Политическая экономия Железнова, стихи Тарасова, 16 лег - разрыв с идейностью, любовь к Сара Бернар («Орленок»), взрыв бонапартизма, с 16 лет по 18 лет - Наполеон (Виктор Гюго, Беранже, Фредерик Массой, Тьер, мемуары, Культ). Французские и германские поэты.
Первая встреча с Революцией - в 1902 - 03 г. (эмигранты), вторая в 1905 - 06 г. (Ялта, эсеры). Третьей не было.
Последовательность любимых книг (каждая дает эпоху): Ундина (раннее детство), Гауф-Лихтенштейн (отрочество). Aiglon
Ростана (ранняя юность). Позже и поныне: Гейне - Гёте - Гёльдерлин. Русские прозаики - говорю от своего нынешнего лица - Лесков и Аксаков. Из современников - Пастернак. Русские поэты - Державин и Некрасов. Из современников - Пастернак.
Наилюбимейшие стихи в детстве - пушкинское «К морю» и лермонтовский «Жаркий ключ». Дважды - «Лесной царь» и Erik"onig. Пушкинских «Цыган» с 7 лет по нынешний день - до страсти. «Евгения Онегина» не любила никогда.
Любимые книги в мире, те, с которыми сожгут: «Нибелунги», «Илиада», «Слово о полку Игореве».
Любимые страны - древняя Греция и Германия.
Образование: 6-ти лет - музыкальная школа Зограф-Плаксиной, 9 лет - IV женская гимназия, 10 лет - ничего, 11 лет - католический пансион в Лозанне, 12 лет - католический пансион во Фрейбурге (Шварцвальд), 13 лет - ялтинская гимназия, 14 лет - московский пансион Алферовой, 16 лет - гимназия Брюхоненко. Кончила VII классов, из VIII вышла.
Слушала 16-ти лет летний курс старинной французской литературы в Сорбонне.
Подпись под первым французским сочинением (11 лет): Тrор d"imagination, trop peu de logique.
Стихи пишу с 6 лет. Печатаю с 16-ти. Писала и французские и немецкие.
Первая книга - «Вечерний альбом». Издала сама, еще будучи в гимназии. Первый отзыв - большая приветственная статья Макса Волошина. Литературных влияний не знаю, знаю человеческие.
Любимые писатели (из современников) - Рильке, Р. Роллан, Пастернак. Печаталась, из журналов, в «Северных. Записках» (1915 г.), ныне, за границей, главным образом в «Воле России», в «Своими путями» и в «Благонамеренном» (левый литературный фланг), отчасти в «Современных Записках» (правее). У правых, по их глубокой некультурности, не печатаюсь совсем.
Ни к какому поэтическому и политическому направлению не принадлежала и не принадлежу. В Москве, по чисто бытовым причинам, состояла членом Союза писателей и, кажется, поэтов.
1910 г. - Вечерний альбом (стихи 15, 16 и 17 лет).
1912 г. - Волшебный фонарь.
Перерыв в печати на 10 лет.
Написано с 1912 по 1922 г. (отъезд за границу):
Книги стихов:
Юношеские стихи (1912–1916, не изданы).
Версты II - (1916 г., изданы в 1922 г. Госиздатом).
Версты II - (1916–1921, не изданы, часть стихов появилась в «Психее»).
«Лебединый стан» (1917–1922, не издано).
Ремесло (1921–1922, издано в 1923 г. в Берлине Геликоном).
Метель (1918 г., напечатана в парижском «Звене»);
Приключение (1919 г., напечатана в «Воле России»);
Фортуна (1919 г., напечатана в «Современных Записках»);
Феникс (Конец Казановы) - 1919 г., напечатано в «Воле России». От книжки под тем же именем, обманом вырванной и безграмотно напечатанной в 1922 г. в Москве какими-то жуликами, во всеуслышанье отрекаюсь.
Царь-Девица (1920 г., издана в России Госиздатом, за границей «Эпохой»);
На Красном Коне (1921 г., напечатана в сборниках Психея и Разлука);
Переулочки (1921 г., напечатана в Ремесле).
ЗАГРАНИЦА:
М"oлодец (1922 г., издано в 1924 г. пражским «Пламенем»);
Поэма Горы. (1924 г., появляется ныне в № 1 парижского журнала «Версты»);
Поэма Конца (1924 г., напечатана в пражском альманахе «Ковчег»);
Тезей (1924 г., не напечатано);
Крысолов (1925 г., напечатано в «Воле России»);
Подруга семиструнная (стихи 1922 г. - по 1926 г., не изданы).
Световой ливень (о Б. Пастернаке, 1922 г., «Эпопея»);
Кедр (о «Родине» Волконского, 1922 г., напечатан в пражском альманахе «Записки наблюдателя»).
Вольный проезд (1923 г., напечатан в «Современных Записках»).
Мои службы (1924 г., напечатаны в «Современных Записках»).
Поэт о критике (1926 г., напечатано в № 11 «Благонамеренного»). Проза поэта (мой ответ О. Мандельштаму, 1926 г., имеет появиться в «Современных Записках»).
Моим любимым поэтом «серебряного века» стала Марина Цветаева. Это человек очень сильный по своей натуре. Она прошла все круги ада, испытав потерю близких для нее людей. Творчество стало для Цветаевой единственным способом жизни. И поэтесса посвятила этому все свое время. В ее стихах чувствуются боль, страдания, мотивы, сливающиеся в единое целое. Она делится с нами размышлениями о жизни и смерти, отношением ко всему происходящему, проявляя этим силу характера, глубочайшую веру в человека и светлое будущее.
Марина Ивановна Цветаева родилась 26 сентября (8 октября) 1892 года в Москве в семье профессора Московского университета, основателя Музея изящных искусств1 Ивана Владимировича Цветаева и Марии Александровны Мейн, одарённой пианистки, блестяще образованного человека: «Слитое влияние отца и матери -- спартанство. Два лейтмотива в одном доме: Музыка и Музей. Воздух дома не буржуазный, не интеллигентский -- рыцарский. Жизнь на высокий лад» (из ответа на анкету М.И. Цветаевой).
Потребность писать Марина Цветаева ощутила еще в юности:
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я -- поэт, .
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ракет...
Марина Цветаева начала писать стихи очень рано -- с 6-ти лет, а печататься -- с 16-ти. В 1910 г. вышел ее первый сборник -- «Вечерний альбом», которому отдали должное такие взыскательные критики, как М. Волошин, В. Брюсов, Н. Гумилев. Стихи из этого сборника были еще незрелыми и по- детски наивными, но уже тогда стало ясно, что Цветаева -- будущий великий поэт. Например, ее «Молитва», написанная в день семнадцатилетия, поражает своей эмоциональностью: Христос и Бог!
Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь -- как книга для меня.
Большую популярность стихотворение «Мне нравится, что вы больны не мной» получило благодаря известному кинофильму «Ирония судьбы, или С легким паром». Написанное в 1915 г. , стихотворение не потеряло своей актуальности и в наши дни, ведь человеческие чувства, особенно любовь, возможно, и воспринимаются в разные времена по-своему, но их суть остается та же: мы все так же любим, так же страдаем, так же мечтаем. Поэтесса, возможно, описывает ощущения, пережитые лично ею, а может быть, просто создает образ своей героини на интуитивном восприятии, предполагает, что чувства могут быть такими неоднозначными:
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.. .
Описано чувство легкости от того, что нет духовных мук, связанных с привязанностью к другому человеку. Возможно, даже отражена некоторая ирония по отношению к человеческим слабостям. С другой стороны, героиня благодарит за любовь:
Спасибо Вам и сердцем и рукой
За то, что Вы меня -- не зная сами! --
Так любите.. .
Удивительно, как тонко и неординарно поэтесса дает читателю повод для размышлений, намекая, что можно просто любить, а можно болеть человеком. Она указывает, что «болезнь» предполагает несвободу. А героине, свободной от каких-либо обязательств и правил, можно: «...быть смешной -- распущенной -- и не играть словами...» . При общении с этим человеком не возникнет неловкости:
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
цветаева сборник творчество эмиграция
Возможно, Цветаева сама переживала муки любви, и ей трудно представить, что есть вещи, способные затмить страдания от неразделенного чувства. Вероятно, по этой причине стихотворение написано с долей сарказма как формой защиты от страданий. Она довольна тем, что у каждого своя собственная жизнь, каждый не подотчетен другому.
Личная свобода для поэтессы имеет очень важное значение. Это она очень ярко подчеркивает. При этом ясно видно, что героиня не лишена нежности к тому, кому адресовано послание, называя его «мой нежный» . По-моему, вся ценность стихотворения и заключается в его смысловой запутанности, как бы паутине чувств. Трудно разобрать, что в действительности чувствует героиня. Она, вероятно, и сама этого не понимает. Она ощущает одновременно и радость, и грусть. Ведь, начиная свой благодарственный монологе насмешливых нот, она заканчивает его уже словами «Увы!» . И тогда предшествующие строчки нам перестают казаться достаточно оптимистичными.
В стихах 1916-1917 годов много пространства, дорог, быстро бегущих туч и солнца, чьих-то осторожных теней, шорохов, криков полночных птиц, багровых закатов, предвещающих неминуемую бурю, и лиловых беспокойных зорь...
Стихи этого периода и позднее написанные вошли в сборники “Версты”, “Версты I” и “Версты II”. Годы революции и гражданской войны явились страшным испытанием для Цветаевой, но она не была бы большим поэтом, если бы не отозвалась на разыгравшуюся “вьюгу”.
Судьба поэтессы сложилась очень трагично. Цветаева эмигрировала из Советской России, в 20-е годы жила в Праге.. За границей она трудно сближалась с русской эмиграцией. Ее незаживающая боль, открытая рана -- Россия. Не забыть, не выбросить из сердца.
В 1939 году Марина Ивановна Цветаева вернулась на Родину. И начался последний акт трагедии. Страна, придавленная свинцовым туманом сталинщины, как бы доказывала -- еще и еще раз, что ей не нужен поэт, любивший ее и стремившийся на Родину. Стремившийся, как оказалось, чтобы умереть.
В богом забытой Елабуге 31 августа 1941 года -- петля. Трагедия окончена. Окончена жизнь. Что осталось? Сила духа, бунтарство, неподкупность. Осталась Поэзия.
В стихах Цветаевой вся она, мятежная и сильная, и в боли продолжающая дарить себя людям, из трагедии и страданий создающая Поэзию.
Птица-Феникс я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Высоко горю -- и горю дотла!
И да будет вам ночь -- светла!
Время идет, но читатели по-прежнему противопоставляют два имени: Анны Ахматовой и Марины Цветаевой. В жизни оба поэта не были антагонистами, да и Цветаева искренне восхищалась Анной Андреевной. Это вынужденное столкновение происходит оттого, что стихи Ахматовой — вязь, кружево, тонкое плетение. Цветаевская лирика -всплеск, клокотание, протест… Такие непохожие женщины, а жили почти в одно время… Сколько у обеих убежденных поклонниц, затверживающих стихи наизусть? Должно быть сотни. Сколько биографических книг? Не счесть.
И вот еще одна. «Быт и Бытие Марины Цветаевой». Кстати, на страницах есть история и этой дружбы. «В 1921 году Цветаева написала Ахматовой: «Вы мой самый любимый поэт, я когда-то давным-давно — лет шесть назад — видела Вас во сне»»… так все и началось.
На самом деле «Марина Цветаева» в «ЖЗЛ» — это дополненное переиздание уже некогда выходившей книги. «Начав работать над этим изданием, — пишет автор, — я с радостью обнаружила, что ни мое отношение к личности, жизни и творчеству Цветаевой, ни мои взгляды на ее сложные взаимосвязи с миром, поэзией, людьми не изменились. Новые материалы дали мне возможность что-то подтвердить, кое-что прояснить, в чем-то убедиться». В итоге получился большой, добросовестный труд, по-настоящему удачно сочетающий и быт, и бытие. Стихи Марины Цветаевой — как вторая жизнь, надмирная и самая главная. А реальность… С детства восхищение невероятно талантливой матерью, влюбленность в Тарусу, Россию, Сергея Эфрона. Потом Гражданская война, братоубийственная, разорившая, состарившая ее, отнявшая дочь. Эмиграция, возвращение домой. Нищета. Вся жизнь с надрывом, на износ. Поэтому и смерть в эвакуационной Елабуге чудовищная, через повешение. Слишком для одной женщины и слишком для одного поэта…
Швейцер многое подметила очень точно. Книгу читать одно удовольствие, ибо тут Цветаева вышла одной из лучших.
Марина Ивановна Цветаева родилась 26 сентября (8 октября) 1892 года в Москве в семье профессора Московского университета, основателя Музея изящных искусств1 Ивана Владимировича Цветаева и Марии Александровны Мейн, одарённой пианистки, блестяще образованного человека: «Слитое влияние отца и матери - спартанство. Два лейтмотива в одном доме: Музыка и Музей. Воздух дома не буржуазный, не интеллигентский - рыцарский. Жизнь на высокий лад» (из ответа на анкету М.И. Цветаевой).
Цветаевы жили в Москве, а летние месяцы проводили в городе Тарусе на Оке. Будущая поэтесса уже в четыре года читала, а с семи лет, по её словам, начала писать стихи. С 1902 года, когда мать заболела чахоткой, семья вынуждена была жить за границей: в Италии, Швейцарии, Германии. В июле 1906 года Мария Александровна скончалась. И с её смертью для Марины закончилось детство.
В течение нескольких лет Марина Цветаева училась в разных гимназиях, не задержавшись ни в одной. Но уже тогда учёба не была для неё главным. Она писала стихи, собирала книгу.
В 1910 году Цветаева самостоятельно издала свою первую поэтическую книгу «Вечерний альбом», получившую одобрительную оценку М.А. Волошина. Тогда же она написала первую критическую статью «Волшебство в стихах Брюсова».
Марина Цветаева вступила в литературу в период кризиса символизма. Она могла присоединиться к любой из существовавших тогда литературных групп, но не сделала этого, заняв позицию вне литературных школ. Ей всегда свойственно было противостояние большинству, нежелание быть как все, она бросала вызов любым условностям - причём как в жизни, так и в поэзии. Хотя она и не принадлежала к литературным группам, есть сходство между её стихами и поэзией футуристов, недаром наиболее близкие ей но духу русские поэты - Б. Пастернак и В. Маяковский.
В стихах Цветаевой сплетены предельная эмоциональность и логичность, «поэзия сердца» и «поэзия мысли». Её поэтические высказывания всегда очень конкретны и в то же время обобщены. В стихотворениях всё время встречаются вопросы, обращения, побудительные предложения, т. е. практически всегда присутствует адресат. Цветаева разговаривает с разными людьми, стремясь передать им нечто для неё важное, убедить их в чём-либо. Интонация убеждения - наиболее характерная интонация поэта.
Вообще всей поэзии Цветаевой свойствен максимализм. Она всегда говорила, что не терпит половинчатости ни в чём. Нравственные ситуации в её стихах всегда носят характер крайности.
Поэтика Цветаевой исследователями определяется как поэтика «предельности». «Предельность» свойственна не только содержательной стороне её стихов, но и языку, с которым она обращается очень свободно, иногда дробит слово на составляющие его части, обладающие собственным значением («рас - стояние»). Она играет близкими по звучанию, но разными по значению словами, заставляя читателя воспринимать их по-новому. В её стихах много скобок и тире, при помощи которых она определяет вставные конструкции. Обращение поэтессы с синтаксисом не менее вольное. Она, к примеру, может использовать только деепричастный оборот, пропустив глагол. Но при этом композиционно её стихотворения всегда очень точно выстроены. Система повторов, которые встречаются почти в каждом из них, позволяет достичь композиционной стройности при всей безудержности содержания и формы.
Для лирики М.И. Цветаевой характерны несколько основных тем.
Главной темой стихотворений первого сборника стала тема детства. Поэт, сама почти ещё ребёнок, создаёт произведения, которые звучат как стилизация под «детские» стихи. Их герои и ситуации из реальной жизни, но сны и реальность в них - нераздельны:
Владенья наши царственно-богаты,
Их красоты не рассказать стиху:
В них ручейки, деревья, поле, скаты
И вишни прошлогодние во мху
Мы обе - феи, добрые соседки,
Владенья наши делит тёмный лес.
Лежим в траве и смотрим, как сквозь ветки
Белеет облачко в выси небес.
Наши царства
Лирическая героиня Марины Цветаевой удивительно жизнелюбива. Жизнь для неё - дар Бога, и ценность жизни неизмерима: «Ты Сам мне подал - слишком много! / Я жажду сразу - всех дорог!» («Молитва», 1909) - поэтому каждый день должен быть наполнен, насыщен.
Но при этом в творчестве Цветаевой часто возникает тема смерти, размышления об уходе из жизни. В одном из очерков она писала: «Нет этой стены: живой - мёртвый, был - есть». Размышления об этом содержатся и в стихотворении «Идёшь, на меня похожий...» (1913). Лирической героине важно, чтобы «прохожий» не был безучастен к умершей, чтобы он задумался о том, что она тоже была, но задумался без уныния и скорби.
Связь между двумя мирами, между «там - здесь» не должна быть пугающей. Эта тема развивается в творчестве Цветаевой и в дальнейшем.
В 1911 году Цветаева приезжает в Коктебель к Максимилиану Волошину - с первой встречи началась их дружба. В доме Волошина Цветаева познакомилась со своим будущим мужем, Сергеем Яковлевичем Эфроном. Знакомство их было романтичным: они встретились на морском берегу, и Марина загадала: «Если он сейчас найдёт и подарит мне сердолик, то он станет моим мужем». Юноша протянул ей на ладони крупный розовый камень...
Сергей Эфрон и Марина Цветаева обвенчались 27 января 1912 года. В феврале вышла вторая книга стихов Цветаевой «Волшебный фонарь». Тогда же они отправились в свадебное путешествие по Италии, Франции, Германии. Осенью того же года родилась дочь Ариадна.
В феврале 1913 года появился третий сборник «Из двух книг». Поэтесса работала также над книгой «Юношеские стихи», включающей поэзию 1913-1915 годов, но она издана не будет.
