Титу-лярный советник Аксентий Иванович Поприщин, сорока двух лет, ведет свои днев-ни-ковые записи на протя-жении четырех с лишним месяцев.
В дожд-ливый день втор-ника третьего октября 1833 г. Поприщин в своей старо-модной шинели отправ-ля-ется, припозд-нив-шись, на нелю-бимую службу в одно из отде-лений петер-бург-ского депар-та-мента в надежде разве что полу-чить от казначея наперед немного денег из жало-ванья. По дороге заме-чает подъ-е-хавшую к мага-зину карету, из которой выпар-хи-вает прелестная дочь дирек-тора депар-та-мента, где он служит. Герой неча-янно подслу-ши-вает разговор дочкиной соба-чонки Меджи с собачкой Фиделькой, принад-ле-жащей двум прохо-дящим мимо дамам. Удивив-шись сему факту, Поприщин вместо службы отправ-ля-ется за дамами и узнает, что они живут в пятом этаже дома Звер-кова, что у Кокуш-кина моста.
На следу-ющий день Поприщин, очинивая перья в каби-нете дирек-тора, случайно встре-ча-ется с его дочерью, которой все более очаро-вы-ва-ется. Он даже подает ей упавший на пол платок. В течение месяца его нескромное пове-дение и грезы отно-си-тельно этой молодой особы стано-вятся заметны для окру-жа-ющих. Начальник отде-ления даже выго-ва-ри-вает ему. Тем не менее Поприщин тайно прони-кает в дом его превос-хо-ди-тель-ства и, желая вызнать что-нибудь о барышне, всту-пает в разговор с соба-чонкой Меджи. Последняя от разго-вора укло-ня-ется. Тогда Поприщин отправ-ля-ется в дом Звер-кова, подни-ма-ется на шестой этаж (ошибка Гоголя!), где живет со своими хозяй-ками собачка Фиделька, и похи-щает из её угла ворох мелких бумажек. Это оказы-ва-ется, как и пред-по-лагал Поприщин, пере-пиской двух подруг-соба-чонок, из которой он узнает для себя много важного: о награж-дении дирек-тора депар-та-мента очередным орденом, об ухажи-вании за его дочкой, которую, оказы-ва-ется, зовут Софи, некоего камер-юнкера Теплова и даже о самом себе, совер-шенном уроде вроде «чере-пахи в мешке», при виде кото-рого Софи не может удер-жаться от смеха. Эти записки соба-чонок, как и вся проза Гоголя, полны упоми-наний о множе-стве случайных персо-нажей, вроде некоего Бобова, похо-жего в своем жабо на аиста, или Лидиной, которая уверена, что у нее голубые глаза, в то время как у нее они зеленые, или собаки Трезора с сосед-него двора, любезной сердцу пишущей эти письма Меджи. Наконец Поприщин узнает из них, что дело у Софи с камер-юнкером Тепловым явно идет к свадьбе.
Несчастная любовь вкупе с тревож-ными сооб-ще-ниями газет окон-ча-тельно повре-ждают рассудок Попри-щина. Его волнует попытка упразд-нить испан-ский престол в связи со смертью короля. А ну как он, Поприщин, и есть тайный наследник, то есть лицо знатное, из тех, что любят и почи-тают окру-жа-ющие? Чухонка Мавра, которая служит Попри-щину, первой узнает эту потря-са-ющую новость. Через три с лишним недели прогула «испан-ский король» Поприщин заходит к себе на службу, перед дирек-тором не встает, на бумаге ставит подпись «Ферди-нанд VIII», после чего проби-ра-ется в дирек-тор-скую квар-тиру, пыта-ется объяс-ниться с Софи, делая при этом открытие, что женщины влюб-ля-ются в одного черта. Напря-женное ожидание Попри-щиным испан-ских депу-татов разре-ша-ется наконец их приездом. Но «Испания», в которую его отвозят, весьма странная земля. Там множе-ство грандов с выбри-тыми голо-вами, их бьют палками, капают на темя холодную воду. Очевидно, что здесь правит великая инкви-зиция, которая и мешает Попри-щину делать великие, достойные его поста открытия. Он пишет слезное письмо матушке с мольбой о помощи, но шишка под самым носом у алжир-ского бея вновь отвле-кает его бедное внимание.
■
■
■
■
Судьба повести Николая Васильевича Гоголя «Записки сумасшедшего» не самая простая. Несколько лет писатель вынашивал идею о безумном герое и обдумывал сюжетные детали. Во время работы над произведением постоянно вносил правки. Даже первичное название «Клочки из записок сумасшедшего», с которым повесть впервые увидела свет в 1835 году, позже было автором изменено.
Не обошлось и без цензуры, которая требовала убрать или более корректно переписать целые абзацы. Гоголь жаловался в своих письмах Пушкину:
Я должен ограничиться выкидкою лучших мест
Но, невзирая на вмешательство цензоров, повесть получилась.
Несмотря на комедийный сюжет, замешанный на юморе и сарказме, писатель разыграл настоящую трагедию, где неудовлетворенность собственной жизнью доводит главного героя до безумия. На примере своего персонажа, Гоголь, словно через призму, искажающую реальную картинку, смотрит на общество, в котором не каждый может раскрыться и проявить себя. Жестокая действительность сводит главного героя с ума.
Сюжет
Всё повествование ведётся от имени Аксентия Ивановича, не самым аккуратным способом делающего записи в своём дневнике. Здесь он записывает свои мысли и действия, рассуждает и делает выводы. Порой главный герой выступает как философ, не лишённый способности анализировать.Дожив до сорока двух лет, обедневший дворянин Поприщин, ничем не отличается от тысяч таких же как он чиновников. Но именно с ним случается трагедия, разыгранная на глазах читателя.
День ото дня рассудок покидает несчастного. Его записи становятся всё абсурднее. К патологическому состоянию подмешивается мания величия, которая почему-то расширяет сознание несчастного. Кажется, что главный герой стал видеть глубже окружающую действительность.
Неслучайно цензура рассматривала произведение под призмой предвзятости. Всем было очевидно, что под сумасшедшим бредом Поприщина автор маскирует безнравственную пустоту и ничтожность чиновничьей среды.
Пока Гоголь вынашивал сюжетную идею, он рассматривал разные варианты, как подать своё произведение. «Записки сумасшедшего» могли бы быть пьесой. Но, выбрав вариант в виде дневника, автор не прогадал.
Главный герой
Литературный персонаж Аксентий Иванович Поприщин мелкий дворянин, недовольный собственной жизнью. Дворянские корни - это единственная его гордость.
Это взрослый мужчина, которому за сорок. Но он не нашёл в жизни ни своего призвания, не обнаружил никаких способностей и талантов. Работает в чине титулярного советника и постоянно нуждается в деньгах. Гардероб его беден, старомоден и припачкан. Даже семьёй мужчина не обзавёлся. Хотя в его времяпровождении нет ничего странного. Он читает прессу, время от времени посещает театр, а по вечерам, после службы, просто лежит на диване. Ведь так делают все.
Но его жизненные амбиции вовсе не удовлетворены. Мужчина считает, что он ещё достаточно молод, чтобы дослужиться до полковника. А влюблённость в дочь директора департамента, говорит о готовности реализовать свои нерастраченные чувства.
Гоголь неслучайно дал своему герою такую фамилию. Поприще - это путевая мера, которой измерялись большие расстояния. Так и Поприщин, имея тонкую и ранимую психику, блуждая в своих мечтах и фантазиях, ищет своё поприще, своё место в жизни. И в этих поисках становится жертвой обстоятельств.
В его голове всё смешивается и спутывается. Он дворянин, но должен подчиняться мелкому начальнику отделения, реагировать на замечания. Это ранит самолюбие и унижает его достоинство. Он влюблён, но на его чувства всем наплевать, а девушка, предмет его влюблённости, и вовсе ничего не знает о нём.
Постепенно разум покидает Аксентия Ивановича. Но легче ему не становится. Теперь в его сущности сплетаются сразу несколько личностей. Мучительная ничтожность положения выравнивается, как только Поприщин понимает, что он король Испании - Фердинанд VIII. Теперь, когда больная фантазия подлечила хроническую тягу к честолюбию, титулярному советнику нет необходимости приветствовать своё начальство, да и вообще ходить на службу. Он король!
Галлюцинации главного героя с каждым днём делают новый виток в спирали болезни. Процесс разрушения рассудка прогрессирует с каждым днём всё сильнее. Пока, в конце концов, Поприщин не оказывается в психиатрической лечебнице.
Гоголь не поскупился, и наделил своего сходящего с ума героя различными положительными качествами. Во-первых, это грамотный человек. Даже читая собачью переписку, он делает акцент на том, что письма написаны «очень правильно», он видит и запятые, и даже буква ѣ. Во-вторых, обедневший дворянин настоящий трудяга. Ходит на службу, ведёт порядочный образ жизни, не совершает ничего противоправного. В-третьих, мужчина тяготеет к прекрасному. Он посещает театр, как только у него появляется в кармане грош.
Даже на пороге полного сумасшествия, осознав себя королём Испании, психический больной заявляет, что он не такой, как Филипп II. Здесь, видимо, автор имел в виду воинственность короля Филиппа II и его отношения к инквизиции, устраивавшей массовые казни. Всё это говорит об образованности лишающегося рассудка человека.
Октябрь
Первая запись в дневнике датирована 3 октября. Здесь Аксентий Иванович рассуждает о своей службе в департаменте. Ругает начальника отделения, который, по его мнению, придирается к нему. Ругает казначея, у которого не выпросишь вперёд жалования ни копейки. И хотя его работа состоит в том, чтобы переписывать бумаги да очищать перья, он дорожит службой в департаменте и считает её благородной.
По дороге на службу Аксентий Иванович у магазина случайно встретил дочь директора, выходящую из кареты. И хотя девушка его даже не заметила, мужчина успел оценить её взгляд, глаза, брови. Мелкий чиновник признаётся сам себе: «Боже мой! Пропал я, пропал совсем».
Директорская дочь скрылась в магазине, оставив свою собачку Меджи на улице. Вот тут наш герой и услышал впервые, как между Межди, и проходящей мимо второй собачкой Фидель, завязался разговор. Поначалу этот факт удивил его изрядно, и Поприщин признаётся: «С недавнего времени я начинаю иногда слышать и видеть такие вещи, которых никто еще не видывал и не слыхивал».
На следующий день наш герой, при выполнении своих обязанностей, восторгается своим директором. Титулярный советник считает, что и директор любит его, и добавляет: «Если бы и дочка…»
Но вот и директорская дочка пожаловала. Всё в ней прекрасно: наряд, взгляд, голос. А платок, который девушка уронила - целое событие для влюблённого. Но он не смел с ней говорить больше одной фразы, и тем более шутить. Чувство охватившие влюблённого безответно, хотя он, несомненно, романтик. Стихи переписывает. Правда, не знает, что это вовсе не Пушкин, а популярная песня.
Чтобы взглянуть ещё разок на директорскую дочь Аксентий Иванович вечером идёт к её подъезду, но она никуда не едет и не выходит.
Ноябрь
Больше месяца титулярный советник не делал свои записи. А побудило его взяться за перо событие, связанное с женщиной.
Начальник отделения стал стыдить Поприщина, что тот волочится за директорской дочерью, при этом не имея никакого капитала. Но дворянское происхождение главного героя взяло верх над насмешками надворного советника, и было расценено как зависть.
А как же! Он дворянин: и в театр ходит, и в музыке разбирается, и о цензуре рассуждает. Но мысли о девушке преследуют Аксентий Иванович постоянно. А по вечерам он также идёт к директорской квартире, в надежде просто увидеть милый силуэт.
Мечты влюблённого разрастаются. Он желает заглянуть в будуар ее превосходительства, где полно разных женских штучек: нарядов, духов, цветов. А ещё лучше попасть в спальню: «Там-то, я думаю, рай, какого и на небесах нет».
Фантазии побуждают титулярного советника идти на крайние меры. Он решает устроить допрос собачке Фидель, которая дружит с собачкой директорской дочки, и выкрасть собачью переписку.
Так он и поступает на следующий день, отправляясь к хозяевам Фидель. Девчонка открывшая дверь, по мнению Поприщина, оказалась крайне глупа, поскольку не поняла, что пришедшему необходимо поговорить с их собачонкой. Пришлось прорываться к лукошку Фидельки, чтобы раздобыть собачью переписку. Титулярный советник ещё способен давать оценку своим поступкам и замечает, что девчонка верно приняла его за сумасшедшего.
Считая, что собаки народ умный, Аксентий Иванович находит переписку животных довольно грамотной. Ему кажется, что в письмах есть умные высказывания и цитаты. Воспалённый мозг несчастного дворянина рисует картинку за картинкой. Из писем становится ясно, что девушку, в которую он влюблён, зовут Софи, что самый главный в доме господин, тот, которого Софи называет папа́. Этот самый папа́ недавно получил орден, чему был чрезвычайно рад.
В следующем письме влюблённый находит полезную информацию о том, как барышня собирается на бал. Узнаёт он и о том, что ей наносит визиты некий камер-юнкер Теплов, и его визиту барышня очень рада. Находит он несколько строчек и о себе, где его сравнивают черепахой в мешке, обзывают уродом, и говорят, что распоряжаются как слугой. Всё это крайне обидно Поприщину.
А когда в письмах речь заходит о предстоящей свадьбе главный герой от досады рвёт в клочья все письма. Он и сам бы хотел быть генерал-губернатором и задаёт вопрос себе: «Отчего я титулярный советник?»
Декабрь
Судя по датам, дневник не открывался несколько недель. Но проблема приближающейся свадьбы не перестала волновать влюблённого. Он очень переживает своё низкое положение в обществе. Он уже не восхищается своим директором, а ругает его, называя честолюбцем. Он припоминает случаи когда простой человек вдруг оказывался знатным вельможей или даже государем.
А чтение газет, в скором времени наводят его на другие раздумья. Особенно Аксентия Ивановича занимает Испания, оставшаяся без короля. Он буквально недоумевает, как государство будет обходиться без монарха. Король нужен обязательно, и, вероятно, он есть, просто пока скрывается по каким-то причинам.
Политическая тема захватила Поприщина. Он рассуждает, как может, о линии поведения Англии, Австрии, да и всей Европы.
Неопределённые даты
Триумфальная запись: «В Испании есть король. Он отыскался. Этот король я». Теперь в голове нашего сумасшедшего полный порядок. Судя по дневнику, случилось это открытие 43 числа 2000 года.
Аксентий Иванович даже представить не может как же раньше он думал, что он титулярный советник, переписчик каких-то гадких бумаг.
Первой о своём открытии он поведал Мавре, женщине занимающейся уборкой помещений. Та только руками всплеснула. Ну да что с неё простой женщины возьмёшь. Король, кстати говоря, проявил благородство и объяснил, что на неё он не сердится и он совсем не такой, как Филипп II.
Но поскольку остальные окружающие не знали, что титулярный советник превратился в короля, за ним послали экзекутора и предложили посетить работу. В департамент новоиспечённый король пошёл ради шутки. Работать он не собирался и всё думал, какой ералаш начался бы, если окружающие узнали, кто он на самом деле.
Высокомерно Аксентий Иванович поглядывал и на начальника, и на директора. А когда ему дали документы на подпись всё же решил открыться и черкнул на самом видном месте: «Фердинанд VIII». Вокруг сразу воцарилось благоговейное молчание.
Осмелевший психический больной отправился на директорскую квартиру, где решается на признание в любви. Его даже лакей не смог остановить. Напугав барышню своим признанием и порассуждав о любви, наш герой несёт полную ахинею. Его больное воображение всё меньше подвластно, хоть какому-нибудь смыслу.
В следующие дни мнимый король обеспокоен отсутствием мантии и депутации из Испании. Он даже сходил на почту, чтобы удостовериться, не прибыли ли испанские депутаты. Пробовал сам сшить себе мантию.
Но вот случилось, то чего так ждал Поприщин. Депутаты приехали в карете, и очень скоро граница осталась позади. Правда, приём, оказанный королю Испании, был странный. По спине больно ударили палкой несколько раз. Но впереди много государственных дел. Во-первых, Китай и Испания одна земля, во-вторых, земля сядет на луну…
Недоброжелательный приём в Испании Поприщин объясняет тем, что попал-то он в руки инквизиторов. Но добрый нрав психического больного не позволяет ему обижаться на своих истязателей, ведь они просто орудие в действующей инквизиторской машине.
Последняя запись, окончательно сошедшего с ума главного героя, настоящий крик о помощи. Спутанное сознание заставляет писать одно за другим предложения, не связанные между собой. Но на эту связь уже никто и не рассчитывает.
Анализ произведения
С самой первой записи в дневнике главного героя становится понятно, что человек не в себе. Гоголь передал картину развития болезни, вплоть до полного безумия, очень достоверно. Это отметили многие психологи и психиатры, хотя такой цели писатель не ставил.
Автор смог многое позволить себе, говоря языком Поприщина. Показывая безумство своего героя, писатель затрагивает различные темы, волновавшие общество в те времена. Особое внимание уделено нравам и морали в чиновничьей среде.
Особый приём - собачья переписка. Выкраденные клочки бумаги кажутся Аксентию Ивановичу письмами, из которых он многое узнаёт. Воспалённое воображение не только даёт ответы на вопросы, мучившие его относительно барышни, в которую он влюблён. В письмах имеются философские рассуждения, например, о различных собачьих капризах.
Больной не случайно находит обрывки о разномастной четвероногой братии. Просто его очень волнует вопрос происхождения. Вот собачонка пишет, что когда по улице идёт дворняга, воображающая себя презнатной особой, ей-то сразу понятно, что это простой глупый урод. Это ли не параллель с чиновничьей средой, где человек простой, незнатного рода, воображает из себя знатного господина.
А дог, представленный в произведении - большой, высокий, толстый - болван и преужасный наглец. Всё как в жизни. Человек занимающий большой пост, и имеющий вес в обществе запросто может оказаться глупым и подлым.
Вопрос происхождения настолько волнует Поприщина, что, в конце концов, выплёскивается в манию величия. Теперь он рассуждает чуть по-другому. Ведь бывает, что человек неизвестный оказывается знатной особой. Бывает! Так приходит понимание о том, что он король.
В последние записи безумного Поприщина, Гоголь сумел вложить весь трагизм повести. Это отчаяние оттого, что обычный, неплохой человек, достаточно грамотный дворянин, не смог найти своё место в жизни, не смог реализоваться. А может ему просто не дали этого сделать в мире где царит безумие? Аксентий Иванович - это жертва существующей системы. А печальный финал тот финиш, который может ожидать любого.
Произведение сыграло свою роль в искусстве не только 180 лет назад, когда повести была поставлена хорошая оценка. И хотя Николай Васильевич отказался от идеи передать сюжет в виде пьесы, произведение произвело впечатление не на одно поколение деятелей искусства.
По «Запискам сумасшедшего» снято несколько фильмов, поставлена опера и моноопера. Театральные подмостки постоянно видят многочисленные инсценировки, спектакли и фантасмагории по мотивам повести. Лучшие актёры наших дней примеряют на себя образы гоголевских героев, что только подтверждает бессмертность и актуальность повести.
«Записки сумасшедшего» написаны в виде дневника, который якобы ведёт мелкий чиновник Аксентий Поприщин. Этот типичный для всех «Петербургских повестей» Гоголя «маленький человек» недоволен своей скучной жизнью и униженным положением. Чувства безысходности и обиды, неутолённое честолюбие в соединении с несчастной любовью доводят Поприщина сначала до нервного расстройства, а потом и до форменного сумасшествия.
Поприщин служит в департаменте, где его обязанности сводятся в основном к очиниванию перьев для «его превосходительства» директора. Дневник начинается с рассказа, как один раз по дороге на службу Аксентий увидел хорошенькую дочку этого директора, которая вышла из кареты и скрылась в магазине, оставив у дверей свою собачку Меджи. Красота молодой девушки очаровала Поприщина. Взволнованному чиновнику показалось, что он слышит беседу Меджи с проходившей мимо собачонкой Фидель: они говорили о письмах, которые пишут друг другу. Фидель прогуливалась по улице с двумя дамами. Заинтригованный Поприщин пошёл за ними и узнал, где они живут.
На следующий день дочь директора пришла в департамент к отцу. Аксентий, увидев предмет своей любви, взволновался ещё сильнее. Когда девушка уронила платок, он кинулся поднимать его, едва не упав и не расклеив себе носа.
Пару дней спустя наблюдательный, догадливый начальник отделения отругал Поприщина за то, что он – сорокалетний нуль, у которого нет ни гроша за душой – вздумал волочиться за директорской дочкой. Такое пренебрежение взбесило Аксентия. С горечью думая о незначительности своего чина, он стал фантазировать о том, как выслужится и разбогатеет.
Мысли о дочери директора не оставляли Поприщина. Она и её отец квартировали прямо в департаменте. Увидев однажды у их двери собачку Межди, Аксентий стал уговаривать, чтобы она рассказала ему о своей барышне. Меджи, поджав хвост, ушла. Ничего не добившись от неё, Поприщин решил «захватить её переписку» с собачонкой Фидель.
Аксентий отправился по адресу, где жили хозяева Фидель. Когда ему открыли дверь, он вбежал в квартиру, бросился к лукошку Фидель и нашарил в лежавшей там соломе бумажки, которые показались ему письмами. Поприщин бросился домой и стал разглядывать их, воображая, что читает собачью корреспонденцию. Меджи сообщала там, что её хозяйка, директорская дочь Софи, влюблена в молодого камер-юнкера Теплова и собирается выйти за него замуж.
Поприщин был в отчаянии. Со своим низким званием титулярного советника он никак не мог тягаться с придворным камер-юнкером! Аксентия опять охватили фантазии. Быть может, он лишь кажется мелким чиновником, а на самом деле какой-нибудь граф, генерал или даже член царственной фамилии? В истории ведь бывали такие примеры…
Из газет Аксентий узнал о беспорядках в Испании, где тогда на троне не было короля. Всё больше приближаясь к сумасшествию, он вдруг вообразил, что испанский король – не кто иной, как он сам. Поприщин перестал ходить на службу. Когда за ним пришли оттуда, он явился в департамент и на первой же поданной ему бумаге подписался: «Фердинанд VIII», а в ответ на воцарившееся вокруг молчание сказал: «Не нужно никаких знаков подданничества!». Свой служебный мундир он дома изрезал ножницами так, чтобы тот был похож на королевскую мантию.
Поприщин. Картина И. Репина с изображением главного героя «Записок сумасшедшего»
К Поприщину приехали врачи с больничной каретой. Он принял их за испанских депутатов, посланных предложить ему трон. По дороге в сумасшедший дом Аксентий был уверен, что его везут в Испанию. Когда в больнице Поприщину начали брить голову, он вообразил, что по интригам англичан или Франции попал во враждебные руки инквизиторов. Бедного сумасшедшего стали бить палкой, на голову ему лили холодную воду.
Поприщину грезилось теперь, что тройка с ямщиком и колокольчиком уносит его по небу с этого света. Гоголевские «Записки» оканчиваются призывом «маленького человека» к жалости, просьбой, чтобы родная мать «уронила слезинку на его больную головушку».
Неоконченный рассказ Л. Н. Толстого об экзистенциальном кризисе: напоминание о том, что за кромкой обыденности кроются бездны. Лев Шестов о рассказе «Записки сумасшедшего»: «Богатый помещик, прослышав, что в Пензенской губернии продается имение, едет осматривать его. Едет и радуется: по его соображениям, удастся купить отличное имение за бесценок, почти задаром. И вот, внезапно, по пути, во время ночевки в гостинице, без всякой видимой внешней причины, им овладевает страшная, невыносимая тоска. В окружающем не произошло никакой перемены, ничего не случилось, все осталось по-прежнему. Но прежде все внушало доверие, все казалось естественным, законным, нужным, упорядоченным, дающим покой, сознание, что под ногами почва, что кругом реальность. Не было ни сомнений, ни вопросов — были одни ответы. Теперь же сразу, мгновенно, точно по волшебству все изменилось. Ответы, покой, почва, сознание правоты и сопровождающее все это чувство легкости, простоты, ясности — все пропало. Остались одни огромные и совершенно новые вопросы с их вечными, назойливыми спутниками — тревогой, сомнением и бессмысленным, ненужным, гложущим, но непреодолимым страхом».
Читать
Повесть осталась незаконченной.
Л. Н. Толстой. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 12. Издательство «Художественная литература». Москва. 1964.
Лев Николаевич Толстой
1883. 20 октября. Сегодня возили меня свидетельствовать в губернское правление, и мнения разделились. Они спорили и решили, что я не сумасшедший. Но они решили так только потому, что я всеми силами держался во время свидетельствования, чтобы не высказаться. Я не высказался, потому что боюсь сумасшедшего дома; боюсь, что там мне помешают делать мое сумасшедшее дело. Они признали меня подверженным аффектам, и еще что-то такое, но - в здравом уме; они признали, но я-то знаю, что я сумасшедший. Доктор предписал мне лечение, уверяя меня, что если я буду строго следовать его предписаниям, то это пройдет. Все, что беспокоит меня, пройдет. О, что бы я дал, чтобы это прошло. Слишком мучительно. Расскажу по порядку, как и отчего оно взялось, это освидетельствование, как я сошел с ума и как выдал свое сумасшествие. До тридцати пяти лет я жил как все, и ничего за мной заметно не было. Нешто только в первом детстве, до десяти лет, было со мной что-то похожее на теперешнее состояние, но и то только припадками, а не так, как теперь, постоянно. В детстве находило оно на меня немножко иначе. А именно вот так.
Помню, раз я ложился спать, мне было пять или шесть лет. Няня Евпраксия - высокая, худая, в коричневом платье, с чаплыжкой на голове и с отвисшей кожей под бородой, раздела меня и посадила в кровать.
Я сам, я сам, - заговорил я и перешагнул через перильца.
Ну ложитесь, ложитесь, Феденька, - вон Митя, умник, уже легли, - сказала она, показывая головой на брата.
Я прыгнул в кровать, все держа ее руку. Потом выпустил, поболтал ногами под одеялом и закутался. И так мне хорошо. Я затих и думал: «Я люблю няню, няня любит меня и Митеньку, а я люблю Митеньку, а Митенька любит меня и няню. А няню любит Тарас, а я люблю Тараса, и Митенька любит. А Тарас любит меня и няню. А мама любит меня и няню, а няня любит маму, и меня, и папу, и все любят, и всем хорошо». И вдруг я слышу, вбегает экономка и с сердцем кричит что-то об сахарнице, и няня с сердцем говорит, она не брала ее. И мне становится больно, и страшно, и непонятно, и ужас, холодный ужас находит на меня, и я прячусь с головой под одеяло. Но и в темноте одеяла мне не легчает. Я вспоминаю, как при мне раз били мальчика, как он кричал и какое страшное лицо было у Фоки, когда он его бил.
А не будешь, не будешь, - приговаривал он и все бил. Мальчик сказал: «Не буду». А тот приговаривал «не будешь» и все бил. И тут на меня нашло. Я стал рыдать, рыдать. И долго никто не мог меня успокоить. Вот эти-то рыдания, это отчаяние были первыми припадками моего теперешнего сумасшествия. Помню, другой раз это нашло на меня, когда тетя рассказала про Христа. Она рассказала и хотела уйти, но мы сказали:
Расскажи еще про Иисуса Христа.
Нет, теперь некогда.
Нет, расскажи, - и Митенька просил рассказать. И тетя начинала опять то же, что она рассказала нам прежде. Она рассказала, что его распяли, били, мучили, а он все молился и не осудил их.
Тетя, за что же его мучили?
Да ведь он был добрый.
Ну будет, уже девятый час. Слышите?
За что они его били? Он простил, да за что они били. Больно было. Тетя, больно ему было?
Ну будет, я пойду чай пить.
А может быть, это неправда, его не били.
Нет, нет, не уходи.
И на меня опять нашло, рыдал, рыдал, потом стал биться головой об стену.
Так это находило на меня в детстве. Но с четырнадцати лет, с тех пор как проснулась во мне половая страсть и я отдался пороку, все это прошло, и я был мальчик, как все мальчики. Как все мы, воспитанные на жирной излишней пище, изнеженные, без физического труда и со всеми возможными соблазнами для воспаления чувственности, и в среде таких же испорченных детей, мальчики моего возраста научили меня пороку, и я отдался ему. Потом этот порок заменился другим. Я стал знать женщин и так, ища наслаждений и находя их, я жил до тридцати пяти лет. Я был совершенно здоров, и не было никаких признаков моего сумасшествия. Эти двадцать лет моей здоровой жизни прошли для меня так, что я теперь ничего из них почти не помню и вспоминаю теперь с трудом и омерзением.
Как все мальчики моего круга умственно здоровые, я поступил в гимназию, потом в университет, где и кончил курс по юридическому факультету. Потом я служил немного, потом сошелся с моей теперешней женой и женился и жил в деревне, как говорится, воспитывал детей, хозяйничал и был мировым судьей. На десятом году моей женитьбы случился со мной первый припадок после моего детства.
Мы скопили с женой деньги от ее наследства и моих свидетельств за выкуп и решили купить именье. Меня очень занимало, как и должно быть, увеличение нашего состояния и желание увеличить его самым умным способом, лучше, чем другие. Я узнавал тогда везде, где продаются имения, и читал все объявления в газетах. Мне хотелось купить так, чтобы доход или лес с именья покрыл бы покупку, и я бы получил именье даром. Я искал такого дурака, который бы не знал толку, и раз мне показалось, что я нашел такого. Именье с большими лесами продавалось в Пензенской губернии. По всему, что я разузнал, выходило, что продавец именно такой дурак и леса окупят ценность имения. Я собрался и поехал. Ехали мы сначала по железной дороге (я ехал с слугою), потом поехали на почтовых перекладных. Поездка была для меня очень веселая. Слуга, молодой, добродушный человек, был так же весел, как и я. Новые места, новые люди. Мы ехали, веселились. До места нам было двести с чем-то верст. Мы решили ехать не останавливаясь, только переменяя лошадей. Наступила ночь, мы всё ехали. Стали дремать. Я задремал, но вдруг проснулся. Мне стало чего-то страшно. И как это часто бывает, проснулся испуганный, оживленный, - кажется, никогда не заснешь. «Зачем я еду? Куда я еду?» - пришло мне вдруг в голову. Не то чтобы не нравилась мысль купить дешево имение, но вдруг представилось, что мне не нужно ни за чем в эту даль ехать, что я умру тут в чужом месте. И мне стало жутко. Сергей, слуга, проснулся, я воспользовался этим, чтоб поговорить с ним. Я заговорил о здешнем крае, он отвечал, шутил, но мне было скучно. Заговорили о домашних, о том, как мы купим. И мне удивительно было, как он весело отвечал. Всё ему было хорошо и весело, а мне всё было постыло. Но все-таки, пока я говорил с ним, мне было легче. Но кроме того, что мне скучно, жутко было, я стал чувствовать усталость, желание остановиться. Мне казалось, что войти в дом, увидать людей, напиться чаю, а главное, заснуть легче будет. Мы подъезжали к городу Арзамасу.
А что, не переждать ли нам здесь? Отдохнем немножко?
Что, далеко еще до города?
От той версты семь.
Ямщик был степенный, аккуратный и молчаливый. Он и ехал не скоро и скучно. Мы поехали. Я замолчал, мне стало легче, потому что я ждал впереди отдыха и надеялся, что там все пройдет. Ехали, ехали в темноте, ужасно мне казалось долго. Подъехали к городу. Народ весь уж спал. Показались в темноте домишки, зазвучал колокольчик и лошадиный топот, особенно отражаясь, как это бывает, около домов. Дома пошли кое-где большие белые. И все это невесело было. Я ждал станции, самовара и отдыха - лечь. Вот подъехали, наконец, к какому-то домику с столбом. Домик был белый, но ужасно мне показался грустный. Так что жутко даже стало. Я вылез потихоньку. Сергей бойко, живо вытаскивал что нужно, бегая и стуча по крыльцу. И звуки его ног наводили на меня тоску. Я вошел, был коридорчик, заспанный человек с пятном на щеке, пятно это мне показалось ужасным, показал комнату. Мрачная была комната. Я вошел, еще жутче мне стало.
Нет ли комнатки, отдохнуть бы?
Есть нумерок. Он самый.
Чисто выбеленная квадратная комнатка. Как, я помню, мучительно мне было, что комнатка эта была именно квадратная. Окно было одно, с гардинкой, - красной. Стол карельской березы и диван с изогнутыми сторонами. Мы вошли. Сергей устроил самовар, залил чай. А я взял подушку и лег на диван. Я не спал, но слушал, как Сергей пил чай и меня звал. Мне страшно было встать, разгулять сон и сидеть в этой комнате страшно. Я не встал и стал задремывать. Верно, и задремал, потому что когда я очнулся, никого в комнате не было и было темно. Я был опять так же пробужден, как на телеге. Заснуть, я чувствовал, не было никакой возможности. Зачем я сюда заехал. Куда я везу себя. От чего, куда я убегаю? - Я убегаю от чего-то страшного и не могу убежать. Я всегда с собою, и я-то и мучителен себе. Я, вот он, я весь тут. Ни пензенское, ни какое именье ничего не прибавит и не убавит мне. А я-то, я-то надоел себе, несносен, мучителен себе. Я хочу заснуть, забыться и не могу. Не могу уйти от себя. Я вышел в коридор. Сергей спал на узенькой скамье, скинув руку, но спал сладко, и сторож с пятном спал. Я вышел в коридор, думая уйти от того, что мучило меня. Но оно вышло за мной и омрачало все. Мне так же, еще больше страшно было. «Да что это за глупость, - сказал я себе. - Чего я тоскую, чего боюсь». - «Меня, - неслышно отвечал голос смерти. - Я тут». Мороз подрал меня по коже. Да, смерти. Она придет, она вот она, а ее не должно быть. Если бы мне предстояла действительно смерть, я не мог испытывать того, что испытывал, тогда бы я боялся. А теперь и не боялся, а видел, чувствовал, что смерть наступает, и вместе с тем чувствовал, что ее не должно быть. Все существо мое чувствовало потребность, право на жизнь и вместе с тем совершающуюся смерть. И это внутреннее раздирание было ужасно. Я попытался стряхнуть этот ужас. Я нашел подсвечник медный с свечой обгоревшей и зажег ее. Красный огонь свечи и размер ее, немного меньше подсвечника, все говорило то же. Ничего нет в жизни, а есть смерть, а ее не должно быть. Я пробовал думать о том, что занимало меня: о покупке, об жене - ничего не только веселого не было, но все это стало ничто. Все заслонял ужас за свою погибающую жизнь. Надо заснуть. Я лег было. Но только что улегся, вдруг вскочил от ужаса. И тоска, и тоска, такая же духовная тоска, какая бывает перед рвотой, только духовная. Жутко, страшно, кажется, что смерти страшно, а вспомнишь, подумаешь о жизни, то умирающей жизни страшно. Как-то жизнь и смерть сливались в одно. Что-то раздирало мою душу на части и не могло разодрать. Еще раз прошел посмотрел на спящих, еще раз попытался заснуть, все тот же ужас красный, белый, квадратный. Рвется что-то, а не разрывается. Мучительно, и мучительно сухо и злобно, ни капли доброты я в себе не чувствовал, а только ровную, спокойную злобу на себя и на то, что меня сделало. Что меня сделало? Бог, говорят, бог. Молиться, вспомнил я. Я давно, лет двадцать, не молился и не верил ни во что, несмотря на то, что для приличия говел каждый год. Я стал молиться. Господи помилуй, отче наш, богородицу, Я стал сочинять молитвы. Я стал креститься и кланяться в землю, оглядываясь и боясь, что меня увидят. Как будто это развлекло меня, развлек страх, что меня увидят. И я лег. Но стоило мне лечь и закрыть глаза, как опять то же чувство ужаса толкнуло, подняло меня. Я не мог больше терпеть, разбудил сторожа, разбудил Сергея, велел закладывать, и мы поехали. На воздухе и в движении стало лучше. Но я чувствовал, что что-то новое осело мне на душу и отравило всю прежнюю жизнь.
К ночи мы приехали на место. Весь день я боролся с своей тоской и поборол ее; но в душе был страшный осадок: точно случилось со мной какое-то несчастие, и я только мог на время забывать его; но оно было там на дне души и владело мной.
Мы приехали вечером. Старичок-управляющий хотя не радостно (ему досадно было, что продается именье), но хорошо принял меня. Чистые комнатки с мягкой мебелью. Новый блестящий самовар. Крупная чайная посуда, мед к чаю. Все было хорошо. Но я, как старый забытый урок, неохотно спрашивал его об именье. Все невесело было. Ночь, однако, я заснул без тоски. Я приписал это тому, что опять на ночь молился. И потом начал жить по-прежнему; но страх этой тоски висел надо мной с тех пор всегда. Я должен был не останавливаясь и, главное, в привычных условиях жить, как ученик по привычке не думая сказывает выученный наизусть урок, так я должен был жить, чтобы не попасть опять во власть этой ужасной, появившейся в первый раз в Арзамасе тоски. Домой я вернулся благополучно, именья не купил, денег недостало, и начал жить по-прежнему, с одной только разницей, что я стал молиться и ходить в церковь. По-прежнему мне казалось, но уже не по-прежнему, как я теперь вспоминаю. Я жил прежде начатым, продолжал катиться по проложенным прежде рельсам прежней силой, но нового ничего уже не предпринимал. И в прежде начатом было уже у меня меньше участия. Мне все было скучно. И я стал набожен. И жена замечала это и бранила и пилила меня за это. Тоски не повторялось дома. Но раз я поехал неожиданно в Москву. Днем собрался, вечером поехал. Было дело о процессе. Я приехал в Москву весело. Дорогой разговорились с харьковским помещиком о хозяйстве, о банках, о том, где остановиться, о театрах. Решили остановиться вместе на Московском подворье, на Мясницкой, и нынче же поехать в «Фауста». Приехали, я вошел в маленький номер. Тяжелый запах коридора был у меня в ноздрях. Дворник внес чемодан. Девушка-коридорная зажгла свечу. Свеча зажглась, потом огонь поник, как всегда бывает. В соседнем номере кашлянул кто-то - верно, старик. Девушка вышла, дворник стоял, спрашивая, не развязать ли. Огонь ожил и осветил синие с желтыми полосками обои, перегородку, облезший стол, диванчик, зеркало, окно и узкий размер всего номера. И вдруг арзамасский ужас шевельнулся во мне. «Боже мой, как я буду ночевать здесь», - подумал я.
Развяжи, пожалуйста, голубчик, - сказал я дворнику, чтоб задержать его. «Оденусь поскорей, и в театр».
Пожалуйста, голубчик, зайди к барину в восьмой номер, со мной приехал, скажи, что я сейчас готов и приду к нему.
Дворник вышел, я стал торопиться одеваться, боясь взглянуть на стены. «Что за вздор, - подумал я, - чего я боюсь, точно дитя. Привидений я не боюсь. Да, привидений… лучше бы бояться привидений, чем того, чего я боюсь. - Чего? - Ничего… Себя… Ну вздор». Я, однако, надел жесткую, холодную крахмальную рубашку, засунул запонки, надел сертук, новые ботинки и пошел к харьковскому помещику. Он был готов. Мы поехали в «Фауста». Он еще заехал завиться. Я обстригся у француза, поболтал с французом, купил перчатки, все было хорошо. Я забыл совсем номер продолговатый и перегородку. В театре было тоже приятно. После театра харьковский помещик предложил заехать поужинать. Это было вне моих привычек, но когда мы вышли из театра и он предложил мне это, я вспомнил о перегородке и согласился.
Во втором часу мы вернулись домой. Я выпил непривычные два стакана вина; но был весел. Но только что мы вошли в коридор с завернутой лампой и меня охватил запах гостиницы, холод ужаса пробежал мне по спине. Но делать было нечего. Я пожал руку товарищу и вошел в номер.
Я провел ужасную ночь, хуже арзамасской, только утром, когда уже за дверью стал кашлять старик, я заснул, и не в постели, в которую я ложился несколько раз, а на диване. Всю ночь я страдал невыносимо, опять мучительно разрывалась душа с телом. «Я живу, жил, я должен жить, и вдруг смерть, уничтожение всего. Зачем же жизнь? Умереть? Убить себя сейчас же? Боюсь. Дожидаться смерти, когда придет? Боюсь еще хуже. Жить, стало быть? Зачем? Чтоб умереть». Я не выходил из этого круга. Я брал книгу, читал. На минуту забывался, и опять тот же вопрос и ужас. Я ложился в постель, закрывал глаза. Еще хуже. Бог сделал это. Зачем? - Говорят: не спрашивай, а молись. Хорошо, я молился. Я и теперь молился, опять как в Арзамасе; но там и после я просто молился по-детски. Теперь же молитва имела смысл. «Если ты есть, открой мне: зачем, что я такое?» Я кланялся, читал все молитвы, которые знал, сочинял свои и прибавлял: «Так открой же». И я затихал и ждал ответа. Но ответа не было, как будто и не было никого, кто бы мог отвечать. И я оставался один, сам с собой. И я давал себе ответы заместо того, кто не хотел отвечать. Затем, чтобы жить в будущей жизни, отвечал я себе. Так зачем же эта неясность, это мученье? Не могу верить в будущую жизнь. Я верил, когда не всей душой спрашивал, а теперь не могу, не могу. Если бы ты был, ты бы сказал мне, людям. А нет тебя, есть одно отчаяние. А я не хочу, не хочу его. Я возмутился. Я просил его открыть мне истину, открыть мне себя. Я делал всё, что все делают, но он не открывался. Просите, и дастся вам, вспомнилось мне, и я просил. И в этом прошении я находил не утешение, а отдохновение. Может быть, я не просил, я отказался от него. - «Ты на пядень, а он от тебя на сажень». - Я не верил в него, но просил, и он все-таки не открыл мне ничего. Я считался с ним и осуждал его, просто не верил.
На другой день я все силы употребил, чтобы покончить обыденкой все дела и избавиться от ночи и в номере. Я не кончил всего и вернулся домой в ночь. Тоски не было. Эта московская ночь изменила еще больше мою жизнь, начавшую изменяться с Арзамаса. Я еще тоньше стал заниматься делами, и на меня находила апатия. Я стал слабеть и здоровьем. Жена требовала, чтоб я лечился. Она говорила, что мои толки о вере, о боге происходили от болезни. Я же знал, что моя слабость и болезнь происходили от неразрешенного вопроса во мне. Я старался не давать ходу этому вопросу и в привычных условиях старался наполнять жизнь. Я ходил в церковь по воскресеньям и праздникам, я говел, постился даже, как я это завёл с поездки в Пензу, и молился, но больше как обычай. Я не ждал ничего от этого, как бы не разрывал векселя и протестовал его в сроки, несмотря на то, что знал невозможность получить по векселю. Делал это только на всякий случай. Жизнь же свою я наполнял не хозяйством, оно отталкивало меня своей борьбой - энергии не было, - а чтением журналов, газет, романов, картами по маленькой, и единственное проявление моей энергии была охота по старой привычке. Я всю жизнь был охотник. Раз приехал зимой сосед-охотник с гончими на волков. Я поехал с ним. На месте мы стали на лыжи и пошли на место. Охота была неудачна, волки прорвались сквозь облаву. Я услыхал это издалека и пошел по лесу следить свежий заячий след. Следы увели меня далеко на поляну. На поляне я нашел его. Он вскочил так, что я не видал. Я пошел назад. Пошел назад крупным лесом. Снег был глубок, лыжи вязли, сучки путались. Все глуше и глуше стало. Я стал спрашивать, где я, снег изменял все. И я вдруг почувствовал, что я потерялся. До дома, до охотников далеко, ничего не слыхать. Я устал, весь в поту. Остановиться - замерзнешь. Идти - силы слабеют. Я покричал, все тихо. Никто не откликнулся. Я пошел назад. Опять не то. Я поглядел. Кругом лес, не разберешь, где восток, где запад. Я опять пошел назад. Ноги устали. Я испугался, остановился, и на меня нашел весь арзамасский и московский ужас, но в сто раз больше. Сердце колотилось, руки, ноги дрожали. Смерть здесь? Не хочу. Зачем смерть? Что смерть? Я хотел по-прежнему допрашивать, упрекать бога, но тут я вдруг почувствовал, что я не смею, не должен, что считаться с ним нельзя, что он сказал, что нужно, что я один виноват. И я стал молить его прощенья и сам себе стал гадок. Ужас продолжался недолго. Я постоял, очнулся и пошел в одну сторону и скоро вышел. Я был недалеко от края. Я вышел на край, на дорогу. Руки и ноги все так же дрожали и сердце билось. Но мне радостно было. Я дошел до охотников, мы вернулись домой. Я был весел, но знал, что у меня есть что-то радостное, что я разберу, когда останусь один. Так и случилось. Я остался один в своем кабинетце и стал молиться, прося прощенья и вспоминая свои грехи. Их мне казалось мало. Но я вспомнил их, и они мне гадки стали.
С тех пор я начал читать Священное писание. Библия была мне непонятна, соблазнительна, Евангелие умиляло меня. Но больше всего я читал жития святых. И это чтение утешало меня, представляя примеры, которые все возможнее и возможнее казались для подражания. С этого времени еще меньше и меньше меня занимали дела и хозяйственные и семейные. Они даже отталкивали меня. Все не то казалось мне. Как, что было то, я не знал, но то, что было моей жизнью, переставало быть ею. Опять на покупке имения я узнал это. Продавалось недалеко от нас очень выгодно именье. Я поехал, все было прекрасно, выгодно. Особенно выгодно было то, что у крестьян земли было только огороды. Я понял, что они должны были задаром за пастьбу убирать поля помещика, так оно и было. Я все это оценил, все это мне понравилось по старой привычке. Но я поехал домой, встретил старуху, спрашивал о дороге, поговорил с ней. Она рассказала о своей нужде. Я приехал домой и, когда стал рассказывать жене о выгодах именья, вдруг устыдился. Мне мерзко стало. Я сказал, что не могу купить этого именья, потому что выгода наша будет основана на нищете и горе людей. Я сказал это, и вдруг меня просветила истина того, что я сказал. Главное, истина того, что мужики так же хотят жить, как мы, что они люди - братья, сыны Отца, как сказано в Евангелии. Вдруг как что-то давно щемившее меня. оторвалось у меня, точно родилось. Жена сердилась, ругала меня. А мне стало радостно. Это было начало моего сумасшествия. Но полное сумасшествие мое началось еще позднее, через месяц после этого. Оно началось с того, что я поехал в церковь, стоял обедню и хорошо молился и слушал, и был умилен. И вдруг мне принесли просвиру, потом пошли к кресту, стали толкаться, потом на выходе нищие были. И мне вдруг ясно стало, что этого всего не должно быть. Мало того, что этого не должно быть, что этого нет, а нет этого, то нет и смерти и страха, и нет во мне больше прежнего раздирания, и я не боюсь уже ничего. Тут уже совсем свет осветил меня, и я стал тем, что есть. Если нет этого ничего, то нет прежде всего во мне. Тут же на паперти я роздал, что у меня было, тридцать шесть рублей, нищим и пошел домой пешком, разговаривая с народом.
«Записки сумасшедшего ». Замысел повести возник в 1884 году: в дневнике Толстого в записи от 30 марта отмечено: «Пришли в голову записки несумасшедшего. Как живо я их пережил» (т. 49, стр. 75–76). Сохранившийся отрывок, названный писателем «Записки сумасшедшего», относится к апрелю 1884 года. Повесть осталась незаконченной, но Толстой несколько раз (в 1887, 1888, 1896, 1903 гг.) возвращался к мысле о ее завершении.
Повесть носит автобиографический характер. В сентябре 1869 года Толстой ездил в Пензенскую губернию для покупки имения. В Арзамасе, где была сделана остановка для ночлега, он пережил состояние аналогичное тому, что переживает главное действующее лицо «Записок сумасшедшего». Об этом «арзамасском ужасе» Толстой сообщал жене 4 сентября 1869 года: «Было два часа ночи, я устал страшно, захотелось спать, и ничего не болело. Но вдруг на меня нашла тоска, страх, ужас такие, каких я никогда не испытывал» (т. 83, стр. 167).
Титулярный советник Аксентий Иванович Поприщин, сорока двух лет, ведёт свои дневниковые записи на протяжении четырёх с лишним месяцев.
В дождливый день вторника третьего октября 1833 г. Поприщин в своей старомодной шинели отправляется, припозднившись, на нелюбимую службу в одно из отделений петербургского департамента в надежде разве что получить от казначея наперёд немного денег из жалованья. По дороге замечает подъехавшую к магазину карету, из которой выпархивает прелестная дочь директора департамента, где он служит. Герой нечаянно подслушивает разговор дочкиной собачонки Меджи с собачкой Фиделькой, принадлежащей двум проходящим мимо дамам. Удивившись сему факту, Поприщин вместо службы отправляется за дамами и узнает, что они живут в пятом этаже дома Зверкова, что у Кокушкина моста.
На следующий день Поприщин, очинивая перья в кабинете директора, случайно встречается с его дочерью, которой все более очаровывается. Он даже подаёт ей упавший на пол платок. В течение месяца его нескромное поведение и грёзы относительно этой молодой особы становятся заметны для окружающих. Начальник отделения даже выговаривает ему. Тем не менее Поприщин тайно проникает в дом его превосходительства и, желая вызнать что-нибудь о барышне, вступает в разговор с собачонкой Меджи. Последняя от разговора уклоняется. Тогда Поприщин отправляется в дом Зверкова, поднимается на шестой этаж (ошибка Гоголя!), где живёт со своими хозяйками собачка Фиделька, и похищает из её угла ворох мелких бумажек. Это оказывается, как и предполагал Поприщин, перепиской двух подруг-собачонок, из которой он узнает для себя много важного: о награждении директора департамента очередным орденом, об ухаживании за его дочкой, которую, оказывается, зовут Софи, некоего камер-юнкера Теплова и даже о самом себе, совершенном уроде вроде «черепахи в мешке», при виде которого Софи не может удержаться от смеха. Эти записки собачонок, как и вся проза Гоголя, полны упоминаний о множестве случайных персонажей, вроде некоего Бобова, похожего в своём жабо на аиста, или Лидиной, которая уверена, что у неё голубые глаза, в то время как у неё они зелёные, или собаки Трезора с соседнего двора, любезной сердцу пишущей эти письма Меджи. Наконец Поприщин узнает из них, что дело у Софи с камер-юнкером Тепловым явно идёт к свадьбе.
Несчастная любовь вкупе с тревожными сообщениями газет окончательно повреждают рассудок Поприщина. Его волнует попытка упразднить испанский престол в связи со смертью короля. А ну как он, Поприщин, и есть тайный наследник, то есть лицо знатное, из тех, что любят и почитают окружающие? Чухонка Мавра, которая служит Поприщину, первой узнает эту потрясающую новость. Через три с лишним недели прогула «испанский король» Поприщин заходит к себе на службу, перед директором не встаёт, на бумаге ставит подпись «Фердинанд VIII», после чего пробирается в директорскую квартиру, пытается объясниться с Софи, делая при этом открытие, что женщины влюбляются в одного черта. Напряжённое ожидание Поприщиным испанских депутатов разрешается наконец их приездом. Но «Испания», в которую его отвозят, весьма странная земля. Там множество грандов с выбритыми головами, их бьют палками, капают на темя холодную воду. Очевидно, что здесь правит великая инквизиция, которая и мешает Поприщину делать великие, достойные его поста открытия. Он пишет слёзное письмо матушке с мольбой о помощи, но шишка под самым носом у алжирского бея вновь отвлекает его бедное внимание.
