Глава XVI Горький и Пятницкий у Куприных. - Мое знакомство с А. М. Горьким весной 1899 года. - Приезд Горького в Петербург осенью 1899 года. - Обед у А. А. Давыдовой. - Горький о рассказе Куприна "Олеся". - Куприн и Бунин о своих первых литературных "успехах".
В середине ноября 1902 года ко мне заехал Пятницкий. Константин Петрович при жизни Александры Аркадьевны заведовал в "Мире божьем" научными приложениями. Когда в 1898 году возникло "Знание", он часто советовался с ней как с опытным издателем - она охотно помогала ему не только советами, но и делом.
Денежные средства издательства, образовавшиеся из мелких пятисотрублевых паев членов товарищества, были весьма ограничены. Поэтому "Знание" выпускало популярные брошюры, по преимуществу компилятивные, а из книг издало только "Астрономические вечера" Клейна и "Историю искусства" Муттера. Осилить выход этих дорого стоивших изданий удалось благодаря тому, что книги Клейна и Муттера раньше печатались в приложении к журналу "Мир божий". О громадном количестве иллюстраций к этим приложениям, особенно к "Истории искусства", предусмотрительно позаботился Пятницкий.
Все клише, а также запасы дорого стоившей альбомной бумаги для репродукций и снимков с картин и скульптур Александра Аркадьевна безвозмездно отдала Константину Петровичу и тем оказала "Знанию" значительную поддержку.
Человек с очень большой практической сметкой и незаурядными коммерческими способностями, Пятницкий оценил большую популярность имени Горького и выгоды, которые она принесет издательству, начавшему выпускать его сочинения. До той поры появилось всего три тома рассказов Горького, и от имени товарищества в 1900 году Пятницкий предложил ему издавать собрание своих сочинений в "Знании". С ноября 1902 года Пятницкий и Горький остались единственными владельцами издательства. К тому времени оно уже обладало большими средствами.
Я не виделась с Пятницким со времени похорон моей матери. Тогда он обещал вскоре приехать к нам, но, занятый делами "Знания", не успел до нашего отъезда в Крым.
Мне было приятно повидаться с Константином Петровичем. Я была его ученицей. В старших классах женской гимназии М. Н. Стоюниной он преподавал космографию и физику, а в специальном педагогическом читал историю искусства. Пятницкий был хорошим преподавателем, и ученицы любили его, хотя подсмеивались над ним и рисовали карикатуры.
Гимназия была частная, с правами министерских мужских гимназий. Учителя не носили вицмундир, а ходили в штатском, и Константин Петрович вначале каждый раз являлся на урок в новом ярком галстуке и нестерпимо надушенный какими-то крепкими духами. Но очень скоро его от этого отучили. В ящике своего пюпитра он начал находить записочки, в которых ученицы рекомендовали ему различные марки духов, а галстуки приличных цветов советовали покупать в английском магазине Друсса.
Все это я вспомнила, глядя на скромный галстук Пятницкого.
Я была одна. Куприна не было дома.
Я к вам с поручением от Алексея Максимовича, - сказал мне Константин Петрович. - Горький хочет наконец повидаться с Александром Ивановичем и обо всем как следует поговорить. Но так как в "Знании" Горького осаждают посетители, и он не имеет ни одной свободной минуты, и единственно свободное время - это время его обеда, то, на правах вашего старого знакомого, он сам приглашает себя к вам на обед.
О дне обеда Алексей Максимович поручил Пятницкому условиться со мной, и мы назначили его через два дня.
До ноября 1902 года Куприн и Горький были только, что называется, "шапочно" знакомы.
К обеду Горький и Пятницкий приехали раньше назначенного времени.
Здравствуйте, помните, каким "несмышленышем" вы были в Ялте? А сейчас замужняя дама и почтенная издательница, - говорил мне, улыбаясь, Горький.
В самом деле, с Алексеем Максимовичем мы были старые знакомые, но я не ожидала, что он об этом вспомнит, и была очень обрадована.
Весной 1899 года я была с матерью в Ялте * . Мы поселились на даче "Джалита". С большой веранды во втором этаже далеко видна была набережная и море. Весной в Ялте собирались писатели, художники, артисты. И с балкона можно было наблюдать, как ялтинские гимназисты и гимназистки стадами ходили за приезжими знаменитостями. Через несколько дней после нашего приезда, утром, я увидела шедших по набережной к Ливадии мимо "Джалиты" Сергея Яковлевича Елпатьевского и рядом с ним в белой вышитой русской рубашке и соломенной широкополой шляпе-Горького.
* (В первом издании моих воспоминаний "Годы молодости" 1900 год был указан ошибочно. Летом 1900 года я ездила с Л. К. Туган-Барановской в Париж на Всемирную выставку (прим. М. Куприной-Иорданской). )
Вечером к Александре Аркадьевне зашла ее приятельница Людмила Ивановна Елпатьевская и предупредила, что завтра к ней собирается нагрянуть большая компания, обещал прийти и Горький.
Александра Аркадьевна была горячей поклонницей обратившего на себя большое внимание, хотя и появившегося в печати сравнительно недавно, Горького. Ей нравилась его повесть "Супруги Орловы", и она очень желала привлечь его в свой журнал. По просьбе В. Г. Короленко, Горький прислал для "Мира божьего" рассказ "Каин и Артем", который был напечатан в январской книжке журнала этого года (1899).
На другой день к четырехчасовому чаю появились первые гости - молодые поэты Бунин, Федоров и, причислявший себя к молодым, поэт В. Н. Ладыженский.
Трое приятелей принялись острить друг над другом, выдумывая смешные истории о своих товарищах. Особенно доставалось Ладыженскому, который будто бы приехал из своего пензенского имения в Ялту в третий раз свататься к Марии Павловне Чеховой, получил очередной отказ и теперь ежедневно ходит к Антону Павловичу жаловаться на судьбу.
До того довел Чехова, - рассказывал Бунин,- что вчера иду я мимо его дачи и слышу - он в саду говорит Марии Павловне: "Маша, кто-то идет, если это ко мне Ладыженский, скажи, что я умер..."
Идут!.. - возвестил Ладыженский. - Все семейство Елпатьевских вкупе с Розановыми * , с ними и Горький.
* (Старшая сестра Л. И. Елпатьевской - Лариса Ивановна была замужем за ялтинским врачом - П. П. Розановым. )
Сели пить чай - на одном конце длинного стола Александра Аркадьевна, около нее Горький, старшие Елпатьевские и Розановы. На противоположном конце, где стоял самовар и я разливала чай, разместилась молодежь, к которой присоседился и Ладыженский.
Для начала Сергей Яковлевич Елпатьевский рассказал о своем сегодняшнем посещении Чехова. Он лечил Антона Павловича и каждый разговор неизменно начинал с рассказа о состоянии его здоровья. Беседа переходила с одного предмета на другой. Александра Аркадьевна жаловалась на цензурные притеснения и невежество цензоров.
Алексей Максимович пил чай с блюдечка, отвечал односложно и от времени до времени внимательно взглядывал то на одного, то на другого из сидевших за столом. Увидев, что у него пустой стакан, я предложила ему еще чаю.
Что ж, пожалуй, налейте, - не сразу сказал он. - Любят все интеллигенты чай пить. Куда ни придешь- сидят, пьют чай, разговаривают, точно им больше делать нечего, как переливать из пустого в порожнее. Вот в крестьянской или бедной рабочей семье пьют чай серьезно, молча, сосредоточенно. Пьют его только по праздникам, не с крендельками и сладким печеньем, а с хлебом - для них это еда. Им не до разговора...
Александра Аркадьевна подняла очки на лоб и с нескрываемым изумлением посмотрела на Алексея Максимовича. Он сконфузился и замолчал.
Три дня тому назад ко мне приехал мой двоюродный брат * , - через некоторое время услышала я снова голос Алексея Максимовича. - Ищу для него место дворника. Не нужен вам дворник, господа домовладельцы? - обратился он к Елпатьевскому и Розанову. И, не ожидая ответа, продолжал: - Сегодня все утро ходил с братом из дома в дом, были и у лавочников на базаре. Один купец, говорили мне, искал сторожа для своего склада. Пошли к купцу. Он долго расспрашивал брата - зачем приехал сюда, женат ли, где служил раньше.
* (Каширин Александр Михайлович. )
Я могу за него поручиться, - ответил я.
А вы кто же будете? - смерил меня подозрительным взглядом купец.
Писатель - Горький.
Таких нам ненадобно, - сказал купец и отвернулся.
На другой день Александра Аркадьевна жаловалась Л. И. Елпатьевской:
Пришел чай пить, а потом взял да всех нас неизвестно за что и обругал: ничего не делаете, только сидите да разговоры разговариваете...
Да, да, - сочувственно кивала головой Людмила Ивановна.
В последующие дни я часто встречалась с Алексеем Максимовичем. Каждое утро я ходила на набережную в кондитерскую Берне, за сдобным хлебом, который любила к кофию Александра Аркадьевна. На поплавке против кондитерской в это время обычно сидел Алексей Максимович. Если он был один, то подходил ко мне, и мы вместе шли обратно к "Джалите".
Едите вы эти кондитерские булки, разве это хлеб... Настоящего хлеба вы, пожалуй, и не пробовали,- сказал мне в одну из встреч Алексей Максимович. - А знаете ли вы, как пекут хлеб?
Вот видите, ничего-то вы, милая девица, нужного и полезного не знаете и таким несмышленышем, пожалуй, и замуж выйдете. На всякий случай запомните, может, и понадобится, - сайки пекут вот как... - И обстоятельно, щеголяя знанием дела, рассказал мне, как пекут сайки.
Однажды около двенадцати часов дня в "Джалиту" еще раз пришел Алексей Максимович. Я сообщила ему, что Александры Аркадьевны нет дома, но она скоро должна вернуться из водолечебницы.
Да я совсем не к ней, а к вам пришел, - сказал Алексей Максимович, не находя нужным, согласно принятым правилам, выразить сожаление по поводу отсутствия хозяйки дома. - Пойдемте со мной в магазин Пташникова, там выставлены в витрине очень красивые материи. На днях приезжает моя жена - Екатерина Павловна, и я хочу купить ей на платье. Помогите мне выбрать. Я не женщина, - Алексей Максимович забавно сморщился и ребром ладони провел по усам, - могу купить что-нибудь такое, что ей не понравится, а мне будет обидно.
Но я-то уж совсем не знаю, что понравится вашей жене. Я никогда не видала Екатерину Павловну, не знаю, какая она. Должна же я знать, какой цвет она любит и какая материя будет ей к лицу.
Какая Екатерина Павловна? - медленно, точно в раздумье, повторил Алексей Максимович. - У Екатерины Павловны прекрасные длинные волосы, и глаза у нее темно-зеленые, как у русалки. Она легкая и стройная и часто кажется мне девочкой-подростком. Когда я устаю писать., то беру ее на руки и как ребенка ношу по комнате...
Алексей Максимович немного помолчал.
Что же, пойдемте, - поднялся он.
Пойдемте.
Но материи мы не купили. Мне удалось уговорить Алексея Максимовича подождать с покупкой до приезда Екатерины Павловны.
Через два дня Горький уехал в Севастополь встречать Екатерину Павловну с маленьким Максимом, и в Ялте мы больше с ним не виделись.
Осенью 1899 года, когда Горький впервые приехал в Петербург, Александра Аркадьевна пригласила его к себе. По этому случаю вечером 17 октября у Давыдовой собрался весь известный литературный круг Петербурга. Из Царского Села на Лиговку приехал и Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.
Александра Аркадьевна знакомила Горького с некоторыми из старых литераторов. Другие подходили и знакомились сами.
За столом во время ужина Горький тоже сидел рядом с хозяйкой дома. Вид у него был усталый.
Начались приветственные речи. Алексей Максимович исподлобья смотрел на оратора. Он все больше и больше хмурился и, чувствуя себя неловко, раздражался. Терпение его, наконец, лопнуло, он встал и, ни к кому не обращаясь, поблагодарил за незаслуженное, по его мнению, внимание и похвалы. Закончил он свою краткую речь словами:
На безрыбье и рак рыба, на безлюдье и Фома - дворянин * .
* (Горький писал Е. П. Пешковой 18/30 октября 1899 года: "...Вчера я... недурно говорил на ужине у Давыдовой. Все покраснели и опустили головы" (М. Горький, т. 28, стр. 96). )
Речей больше не последовало. Все молча переглянулись. Мамин расхохотался и громко сказал: "Ну и молодчина!"
Этот вечер потом долго вспоминали в нашем доме.
Давно собирался познакомиться, поговорить как следует с вами, - крепко пожимая руку Александру Ивановичу, сказал Горький. - Все как-то не выходило. То вы приезжали в Крым, когда меня там не было, то не было вас, когда я приезжал в Ялту. Занятно, точно мы друг с другом в прятки играли. А как писателя я знаю вас давно. Читал "Молоха", очень он мне понравился. Читал ваши фельетоны в киевской газете "Жизнь и искусство" * и тогда же советовал пригласить вас в "Самарскую газету" ** и даже прочил в редакторы.
* (В газете "Жизнь и искусство" А. И. Куприн работал с сентября 1894 года до мая 1895 года. В 1896-1899 годы в этой газете периодически печатались рассказы, очерки и фельетоны Куприна. С мая 1899 по май 1900 года Куприн вновь стал сотрудником газеты "Жизнь и искусство", где вел воскресный фельетон "Калейдоскоп". )
** (В 1924 году Горький писал в примечании к письму В. Г. Короленко от 7 августа 1895 г.: "Я предполагал пригласить [в "Самарскую газету". - Л. Д.] А. И. Куприна из киевской газеты "Искусство и жизнь" ("А. М. Горький и В. Г. Короленко", Гослитиздат, М. 1957, стр. 237). )
Через месяц Константин Петрович обещает выпустить ваш первый том. Отчего вы не включили в него "Олесю"?
Видите ли, Алексей Максимович, это моя ранняя, еще незрелая вещь. "Наивная романтика", - как сказал Антон Павлович. Я сначала колебался, а потом согласился с его мнением.
Напрасно согласились. Первая книга -первая ступень творческого развития писателя. Он еще молод, а молодость должна быть немного наивной и романтичной. "Олеся" войдет в ваш второй том, я буду на этом настаивать. А что вы пишете сейчас?
Пока только рассказы. Приступить к роману не решаюсь. Это слишком большая задача, для которой я еще не чувствую достаточных сил. Но тема романа не дает мне покоя. Я должен освободиться от тяжелого груза моих военных лет. Рано или поздно я напишу о нашей "доблестной армии" - о наших жалких, забитых солдатах, о невежественных, погрязших в пьянстве офицерах.
Вы должны, скажу больше, обязаны написать о нашей армии. Кому как не вам сказать о ней всю правду?.. У вас громадный материал и большой художественный талант. Завтра мы продолжим наш разговор. Это будет длинный разговор. Если не возражаете, вы посвятите меня в план этой работы и разрешите мне, как старшему товарищу, дать вам несколько советов. Приходите ко мне утром пораньше. Константин Петрович позаботится о том, чтобы нам не помешали.
Вошел Бунин и тотчас же вслед за ним оба редактора "Мира божьего" - Батюшков и Богданович. Начался общий разговор.
За обедом Горький заговорил с Батюшковым и Богдановичем о своих планах преобразования "Знания" в крупное издательство, решении издавать не только много научных книг, но и современную художественную литературу, в первую очередь молодых писателей-реалистов.
Пошла нынче мода на символистов и богоискателей. Слышал я, что с будущего года они начинают свой журнал "Новый путь". Поглядим, какой-такой новый путь они нам укажут, - иронически произнес Алексей Максимович.
Мы с Константином Петровичем сразу двинем вас большими тиражами, - обратился Горький к Бунину и Куприну. - Настоящих хороших книг для широких демократических кругов читателей не хватает. А вы, молодые писатели, до сих пор писали слишком мало - через час по ложке, и знают вас только интеллигенты - подписчики журналов. Надо, чтобы узнал и полюбил вас - всех вас, молодых талантливых писателей - новый громадный слой демократических читателей.
Вам хорошо говорить, Алексей Максимович.- ответил Бунин. - Вы нашли своего читателя, у нас его просто нет. Несколько лет назад, когда вышел сборник моих рассказов "На край света" * , в своих отзывах критики писали: "Некоторого внимания заслуживает скромное дарование начинающего беллетриста И. Бунина. В незатейливых сюжетах его рассказов иногда чувствуется теплота и наблюдательность..." В заключение еще две-три высокомерно-снисходительные фразы... Вот вам пример, как встретила мое первое появление в печати критика. По ее отзывам судили и читатели. Не правда ли, обнадеживающее начало? Где уж мечтать о больших тиражах.
* (Сборник произведений И. А. Бунина "На край света" вышел в издательстве О. Н. Поповой в 1897 году. )
Ни к чему вы, Иван Алексеевич, ссылаетесь на критику, - с досадой произнес Горький. - Настоящих критиков у нас кот наплакал, их только единицы. Остальные же разве это критики? Я лучше не скажу, что это такое...
А хотите знать, Алексей Максимович, какой отзыв я услышал от своего первого читателя? - продолжал Бунин.
В издательстве я получил некоторое количество авторских экземпляров моей книжки и, уложив их в чемодан, решил отправиться к своим. Я ехал в Орел и в вагоне встретил старого знакомого моего отца, орловского помещика. Это был пожилой тучный человек, всегда носивший фуражку с красным дворянским околышем. Такая мода до сих пор водится в провинции.
Узнав, что я живу в Москве, давно не был у родителей и теперь еду повидаться с ними, он спросил: "Где служите?" - "Я не служу..." - "Гмм. Чем же занимаетесь?"- "Я писатель..." - "Так... так... Значит, в газетках пописываете..." - "Я не пишу в газетах. А вот",- я достал из чемодана свою книгу и поднес ему в подарок, извинившись, что, за неимением пера и чернил, не могу снабдить ее своим автографом. Не взглянув на книжку, он небрежно сунул ее в карман.
Дома я вдоволь насладился восторженными отзывами моих близких о книжке и через две недели в самом радужном настроении возвращался в Москву. В Ельце в мой вагон, тяжело дыша, ввалился орловский помещик.
"Совсем запыхался, чуть не опоздал, - говорил он, здороваясь. - Жеребца тут покупал по случаю - нужны были людям деньги, задешево продали. А жеребец - знаменитый". - И он принялся подробно рассказывать, какие замечательные у жеребца стати.
Я терпеливо слушал, но, как только он на минуту сделал передышку, шутливо-небрежным тоном спросил:- "Ну, как?.. Книжечку мою одобрили?" - "Как же, как же... В тот же вечер, отходя ко сну, взял я вашу книгу, прочитал несколько страниц, бросил ее и сказал: "Мерзавец! Зачем ты отнял у меня четверть часа моего отдыха?!"
С тех пор я никому не дарю своих книг, а у того, кто читал их, мнения не спрашиваю.
Я, пожалуй, был счастливее тебя, Иван Алексеевич,- сказал Куприн. - Когда вышла моя первая маленькая книжонка "Миниатюры" * , о которой я без стыда не могу вспомнить, столько в ней было плохих мелких рассказиков, то она, славу богу, не привлекла внимания даже безработных провинциальных критиков. В книжных магазинах она не продавалась, а только в железнодорожных киосках. Разошлась она быстро, благодаря пошлейшей обложке, на которой иллюстратор издательства изобразил нарядную даму с книгой в руках.
* (Первая книжка рассказов А. И. Куприна "Миниатюры" вышла в Киеве в 1897 году. )
Когда я был в юнкерском училище, покровителю моего литературного таланта старому поэту Л. И. Пальмину - его очень мало знали тогда, а теперь уже решительно никто не помнит - случайно удалось протащить в московском "Русском сатирическом листке" мой первый рассказ "Последний дебют". Сейчас я даже забыл содержание этого рассказа, но начинался он с красивой фразы, которая мне очень нравилась: "Было прекрасное майское утро..." Когда я прочитал рассказ вслух товарищам, они удивились и выразили одобрение. Но на следующий день ротный командир за недостойное будущего офицера, а приличное только какому-нибудь "шпаку" занятие - "бумагомарание" - отправил меня на два дня под арест. Номер листка был со мной, и я по нескольку раз в день читал свой рассказ моему сторожу, унтер-офицеру. Он терпеливо слушал и каждый раз, сворачивая цигарку и сплевывая на пол, выражал свое одобрение восклицанием: "Ловко!" Когда я вышел из карцера, я чувствовал себя героем. Ведь так же, как Пушкин, я подвергся преследованию за служение отечественной литературе. Вот видишь, Иван Алексеевич, насколько мои первые читатели были снисходительнее твоего помещика.
Горький слушал молча, пощипывая усы и лукаво поглядывая то на Бунина, то на Куприна.
Скажу вам, любезные товарищи, что мои первые критики и читатели доставили мне громадное наслаждение. Критики ругали меня так, как только могли. Я был уголовный преступник, грабитель с большой дороги, человек не только безнравственный, но даже растлитель молодого поколения. Вот как! Я был в восхищении от их вдохновенной изобретательности и прыгал до потолка от радости, как проняло этих жаб из обывательского болота. Были письма и от читателей. Враги после моего ареста выражали сожаление, что меня не поторопились повесить. Для некоторых и эта Мера казалась мала, и они желали, чтобы меня четвертовали. Но от рабочих и от молодежи я получал горячие пожелания не складывать оружие, а писать еще сильнее, еще лучше. И не тот, кто берет книжку сквозь сон, от скуки, будет вашим читателем. Читателем "Знания", а также вашим будет совсем новый, поднимающийся из низов слой. А это громадный слой.
Внимательный ко всем присутствующим за обедом, Горький обратился к профессору Ростовцеву:
Недавно я читал в газетах отчет о заседаниях Археологического общества, жалел, что отчет был сухой и краткий.
Профессор Ростовцев принимал близкое участие в раскопках, производившихся летом в Ольвии. И он со знанием дела и увлечением рассказал Горькому о том, сколько различных предметов было найдено во время работ - ваз, утвари, светильников, греческих и римских статуэток и очень много старинных монет.
Особенно ценной была для нас, ученых, - говорил Ростовцев, - находка большого количества разнообразнейших восточных монет. Это дало нам возможность установить, какие связи были у генуэзцев, основавших в Крыму свои колонии, не только с Грецией, Венецией и разными народами, населявшими побережье Средиземного моря, но и с азиатскими государствами. О них мы не располагали раньше многими данными.
Желая произвести на Горького наилучшее впечатление и внушить ему уважение к своим научным заслугам, профессор пыжился и часто, ни к селу ни к городу, вставлял: "Мы, ученые, полагаем..." Алексей Максимович внимательно слушал, изредка задавая вопросы.
Нумизматика меня особенно интересует, - заметил он Ростовцеву. - У меня собралась небольшая, но, говорят, интересная коллекция старинных монет. Думаю основательно с этой наукой познакомиться.
Горький назвал несколько известных ему книг по нумизматике и обратился к профессору за советом, какие еще научные работы стоит приобрести.
Не понимаю вас, Алексей Максимович, - сказал Ростовцев. - Вы большой русский писатель, большой художник - и хотите изучать нумизматику. Зачем она вам? Ведь сколько бы вы ни прочитали книг по востоковедению, египтологии, археологии и нумизматике, о которых вы только что упоминали, науке вы все равно не принесете никакой пользы и останетесь в ней профаном. Так к чему же вам только увеличивать свой и без того большой балласт лишних знаний... Лучше предоставьте нам, ученым, заниматься тем делом, которому мы себя посвятили и где мы полезны. От вас же, Алексей Максимович, мы ждем не научных трудов, а высокохудожественных произведений.
Премного благодарен, - иронически поклонился Горький. - А что вы скажете, господин профессор, если я задумал написать рассказ о некоем старике, простом крымском земледельце, который, вскапывая землю под виноградник, нашел сосуд со старинными монетами. Когда он показал свою находку специалистам и они объяснили ему значение этой находки, это так его заинтересовало, что он весь остаток своей жизни посвятил раскопкам и был счастлив, когда ему удавалось найти какой-нибудь древний стеклянный сосуд или даже просто черепки, не имевшие значения. Так вот, об этом человеке, который на старости лет нашел цель жизни, я хочу написать. Так как же, по-вашему, написать мне об этом нельзя? Я затронул область, принадлежащую ученым, в которую невеждам и профанам вторгаться не к рылу. Всяк сверчок знай свой шесток. Еще могу добавить, что вообще лишних знаний не бывает.
Но я же, Алексей Максимович, говорил совсем о другом, а вы переиначиваете смысл моих слов и не хотите понять...
Но Горький был раздражен и больше не слушал профессора. Он повернулся к Батюшкову и заговорил с ним о Художественном театре, о том, что на днях в Москве будет генеральная репетиция его пьесы "На дне" * .
* (Премьера спектакля "На дне" в Московском художественном театре состоялась 18 декабря 1902 года. Пьеса имела огромный успех. )
Однако, Константин Петрович, мы с вами у Куприных засиделись.
Я пошла в переднюю проводить Горького.
Я много, очень много жду от Александра Ивановича,- сказал он мне. - Заставляйте его больше серьезно работать, не отвлекаясь мелочами, к чему у него склонность. Буду на вас надеяться. В мой следующий приезд в Петербург увидимся.
Издатель
Савинков распрямился, оправил пиджак. Взял двумя пальцами ушки звонка и плавно, но энергично несколько раз прокрутил.
Отворил высокий господин лет сорока, с умным лицом прямых очертаний, русыми волосами, уложенными слева направо, пышными усами домиком и аккуратной бородкой-эспаньолкой. За овальными очками смеющиеся глаза. Господин был в жилете и без галстука. Вероятнее всего, сам Константин Петрович Пятницкий, директор-распорядитель книгоиздательского товарищества «Знание».
Bonsoir! - выпалил Савинков Он впервые разговаривал с настоящим издателем, а не печатником подпольных брошюр, и не знал, как себя вести. - Могу я видеть Алексея Максимовича Пешкова?
Пятницкий сохранил праздничное выражение лица, однако по челу его как будто пробежала надпись «Достали авторы».
Конечно, он здесь. Входите. Как вас представить?
Писатель Ропшин, - Савинков переступил порог издательского дома, из вежливости снял шляпу. - Алексей Максимович давал рецензию на мои вещи…
Алексей Максимович, - с подчёркнутым официозом, отчего ирония делалась до боли жгучей, крикнул Пятницкий, оборачиваясь в комнаты. - К вам автор! Выйдите, пожалуйста, на минутку.
Обращение к коллеге, предполагающее кратковременность визита непрошенного гостя, самонизложившегося до статуса отрецензированного автора, возвратило Савинкова в первобытное состояние. И когда в прихожую вышел Горький, его ожидал не смущённый молодой писатель, а беглый нелегал.
Всемирно известный литератор и драматург старательно придерживался коммерчески успешной роли босяка и скитальца, но в Москве незаметно для себя огламурился.
Писатели обменялись оценивающими взглядами. Горький был выше на дюйм, шире в плечах, практически, горизонтальных, старше Савинкова на десять лет и значительно более матёрый. Костлявый, но не худой, скуластый, с усами домиком, как у директора, но покороче ввиду соблюдения иерархии в книгоиздательском товариществе, он выглядел человеком значительной силы и выносливости. Густые волосы, разделённые прямым пробором, лежали широкими крыльями, почти касаясь плеч. Горький был одет в чёрную шёлковую косоворотку, подпоясанную узким ремешком с серебряными бляшками, на которых играли всполохами крошечные бриллиантики. Чёрные твидовые шаровары уходили в домашние начищенные сапоги, чтобы даже на паркете производить впечатление простонародца, не боящегося ступать по грязи.
Здравствуйте! Ропшин? - с детской наивностью спросил Горький и обаятельно улыбнулся.
Как вас величать по имени-отчеству? - Пятницкий был не столь проницателен и тёрт, как его компаньон, к тому же подшофе и оттого выказывал амикошонство.
Борис Викторович, - покосившись слегка опасливо, но сочтя удобным для всех удовлетворить его любопытство, ответил Савинков.
Меня вы откуда-то знаете, а Максим Горький в представлении не нуждается, - издатель не собирался пускать неизвестного автора дальше прихожей. - Итак, что привело вас сюда?
Рецензия на мои рассказы в «Курьере».
В «Курьере», - только и отреагировал на это Пятницкий.
Возникла пауза, за время которой издательские товарищи смотрели на жертву рецензии с выражением двусмысленным и многозначительным.
И что же? - нарушил молчание Пятницкий.
Мне угодно знать ваше действительное мнение, - Савинков спохватился и достал из кармана газету.
Пятницкий заметил на «шапке» 1901 год и с насмешкой спросил:
В отъезде, - сказал он. - Раньше в Санкт-Петербург вырваться не мог.
Из каких мест изволите прибыть? - снисходительно испросил директор издательства.
«Из Вологды», - подумал Савинков, но привычка к соблюдению конспирации так крепко въелась, что он снова солгал:
Из Варшавы. Так что же насчёт вашего впечатления, пан Горький? - доиграл роль до конца Савинков.
Московский рецензент тряхнул щёгольской гривой и улыбнулся с такой обаятельной скорбью, как мог улыбнуться сквозь слёзы обиженный и тут же обрадованный мальчишка.
Признаюсь, я плакал, когда читал вашего «Сумеречного гения», - с воодушевлением отозвался Горький, являя абсолютную память. - А бунтарский дух «Факультета», вложенный в него порыв, всколыхнул во мне воспоминания о мятежной юности.
Позвольте, - Савинков развернул газету. - В рецензии вы написали совсем другое.
Когда первое впечатление прошло и возникла необходимость дать разбор и рекомендации, я понял, какое же говно эти ваши ранние рассказы. Все молодые талантливые авторы пишут примерно одинаково.
Но вы сравнили моё творчество с Пшибышевским, - дрогнул Савинков. - И не в пользу пана Станислава.
Подражание было заметно.
Но пан Станислав гений, - Савинков вздёрнул подбородок. - Он прогрессивен, европейски мыслит и, к тому же, поляк!
Поляк - это напыщенный пустяк с плохими остротами, - не сдержался Пятницкий.
Вспыхнув от гнева, Савинков бросился на него с кулаками. Первым ударом расквасил Пятницкому нос, вторым свернул очки. Поколотить чванного издателя помешал Горький, который быстро шагнул в драку и с маху врезал огромным кулаком Савинкову по горбу. Савинков закашлялся, машинально пригнулся, боднул головой Горького в живот и обхватил обеими руками поперёк туловища. Горький по-мужицки хакнул, согнулся, но не сломался. Отступая под напором Савинкова задом наперёд к зеркалу и своротив корзину с зонтами, лупил кулаками по спине, тщась отбить лёгкие. Попадало больно. Савинков мычал и крюком снизу вверх тыкал Горькому в промежность, однако попадал всё время мимо яиц, а вот удары противника по спине достигали цели. Савинков потерял дыхание и упал, когда рука сама собой разжалась, и противник отступил, не достигнув стенки.
Савинков корчился на полу, но сумел вдохнуть и вернуть силу. Он встал на четвереньки, продышался и поднялся, шатаясь. Пятницкий забился за угол коридора и выглядывал, капая юшкой и благоразумно избегая боя. За его спиной мелькало женское личико, которое Савинков по причине близорукости и с устатку воспринимал размытым белым пятном без выражения. Он повернулся к Горькому и сжал кулаки. Горький оказался слегка взъерошен, и только. Богемный причесон разлохматился, но глаза горели, и всем своим видом знаменитый писатель демонстрировал превосходство опытного рецензента перед молодым талантливым автором.
Хрипло выдохнув, Савинков кинулся в атаку, держа руки перед грудью, локтями прикрывая солнечное сплетение и печень, но мощный кулак волгаря прилетел сбоку из-за предела видимости. У Савинкова полыхнула в глазах магниевая вспышка, он обнаружил, что лежит на полу, перед носом настелены планки паркета, а в голове гудит ровный шум парохода.
Он лежал с полным отсутствием воли определить своё состояние. Потом его подняли. В вертикальном положении разум стал возвращаться. Ему сунули в руки мокрое полотенце, и Савинков обтёр им лицо, подумав, что это может ему пригодиться.
Пятницкий куда-то исчез. Какая-то женщина неосознаваемой внешности и возраста молча стояла перед ним, понятно было только, что она в бежевой полосатой кофточке и тёмной юбке с воланами. Савинков старался не смотреть на неё. Ему было тошно и хотелось уйти.
Не ожидал от вас, - раздражённо говорил Горький. - Точно это безобразие в порядке вещей. Вы ко всем так являетесь?
Я сейчас уйду, - пробормотал Савинков.
Вот ваша шляпа, - Горький сунул ему в руки головной убор и деловито отворил дверь. - Идите.
Савинков кое-как нахлобучил котелок, протянул Горькому мокрое полотенце и вышел, споткнувшись о порог.
Лу Кларк знает, сколько шагов от автобусной остановки до ее дома. Она знает, что ей очень нравится работа в кафе и что, скорее всего, она не любит своего бойфренда Патрика. Но Лу не знает, что вот-вот потеряет свою работу и что в ближайшем будущем ей понадобятся все силы, чтобы преодолеть свалившиеся на нее проблемы.
Уилл Трейнор знает, что сбивший его мотоциклист отнял у него желание жить. И он точно знает, что надо сделать, чтобы положить конец всему этому. Но он не знает, что Лу скоро ворвется в его мир буйством красок. И они оба не знают, что навсегда изменят жизнь друг друга.
328 руб
Щегол
О книге
Новая книга известнейшей американской писательницы.
Донна Тартт вошла в список журнала Time "100 самых влиятельных людей года" 2014.
Права на экранизацию "Щегла" были приобретены кинокомпанией Warner Brothers.
Премии
Пулитцеровская премия 2014г.
Медаль Эндрю Карнеги за мастерство в литературе, книга года по версии Amazon, The New York Times Book Review, USA Today, The Washington Post, Vogue, The Economist, Slate, The Huffington Post, NPR.
Аннотация
Очнувшись после взрыва в музее, Тео Декер получает от умирающего старика кольцо и редкую картину с наказом вынести их из музея. Тео будет швырять по разным домам и семьям - от нью-йоркских меценатов до старика-краснодеревщика, от дома в Лас-Вегасе до гостиничного номера в Амстердаме, а украденная картина станет и тем проклятьем, что утянет его на самое дно, и той соломинкой, которая поможет его выбраться к свету.
Мнения
"Таких книг, как ЩЕГОЛ, за десять лет появляется штук пять, не больше. Она написана и с умом, и с душой. Донна Тартт представила публике блистательный роман".
Стивен Кинг
"В этой книге столько красоты и тайны, столько пронзительного и смешного, парадоксального и первооткрывательского, но при этом уютно-классического, что у меня перехватило дух и до сих пор не отпускает".
Антон Долин
"Освободите на полке с книгами о любимых картинах место для шедевра Донны Тартт о крохотном шедевре Карела Фабрициуса".
The Washington Post
Особенности художественного оформления
Обложка - использован фрагмент картины XVII века художника Карела Фабрициуса, в романе Донны Тартт речь идет именно об этой картине.
848 руб
Человек, который принял жену за шляпу, и другие истории из врачебной практики
"Человек, который принял жену за шляпу, и другие истории из врачебной практики" - книга-сенсация, написанная Оливером Саксом еще в 1971 году и выдержавшая с тех пор десятки переизданий только на английском языке, не говоря уже о многочисленных переводах. Это истории современных людей, пытающихся побороть серьезные и необычные нарушения психики и борющихся за выживание в условиях, невообразимых для здоровых людей, и о мистиках прошлого, одержимых видениями, которые современная наука диагностирует как проявление тяжелых неврозов. Странные, труднопостижимые отношения между мозгом и сознанием Сакс объясняет доступно, живо и интересно.
147 руб
Тень горы. Комплект из 2-х книг
"Тень горы" - долгожданное продолжение одного из самых поразительных романов начала XXI века! "Шантарам" - это была преломленная в художественной форме исповедь человека, который сумел выбраться из бездны и уцелеть, разошедшаяся по миру тиражом четыре миллиона экземпляров (из них полмиллиона - в России) и заслужившая восторженные сравнения с произведениями лучших писателей нового времени, от Мелвилла до Хемингуэя. Маститый Джонатан Кэрролл писал: "Человек, которого "Шантарам" не тронет до глубины души, либо не имеет сердца, либо мертв... "Шантарам" - "Тысяча и одна ночь" нашего века. Это бесценный подарок для всех, кто любит читать". И вот наконец Г. Д. Робертс написал продолжение истории Лина по прозвищу Шантарам, бежавшего из австралийской тюрьмы строгого режима и ставшего в Бомбее фальшивомонетчиком и контрабандистом. Итак, прошло два года с тех пор, как Лин потерял двух самых близких ему людей: Кадербхая - главаря мафии, погибшего в афганских горах, и Карлу - загадочную, вожделенную красавицу, вышедшую замуж за бомбейского медиамагната. Теперь Лину предстоит выполнить последнее поручение, данное ему Кадербхаем, завоевать доверие живущего на горе мудреца, сберечь голову в неудержимо разгорающемся конфликте новых главарей мафии, но главное - обрести любовь и веру.
345 руб
Звезды и Лисы
Знаменитый рэпер ПараDon’tOzz, в миру Сандро Галицкий, купается в славе и деньгах. Журналисты и поклонницы не дают ему проходу. Его брат Ник немного посмеивается над ним, но какая разница, что думает брат, начальник отделения в обыкновенном НИИ?.. В одночасье все меняется. ПараDon’tOzzа обвиняют… в убийстве совершенно постороннего человека, почему-то завещавшего рэперу и его брату все свое имущество. Неожиданное наследство выходит достаточно солидным, а смерть завещателя выгодна только наследникам. Сандро и Нику всерьез угрожают суд и тюрьма. Преодолевая разногласия – все же они очень разные, – братья должны во всем разобраться. Вокруг них происходят страшные и темные дела. Погибает приятель ПараDon’tOzzа, в дело вмешивается странная девушка, называющая себя Лисой, которая явно что-то скрывает. И тут история принимает совсем уж нежданный оборот – оказывается, неизвестный завещатель много лет прослужил в разведке!.. У братьев нет выхода, они должны довести дело до конца, чего бы это ни стоило, и они вдвоем разгадывают головоломку
448 руб
Марш одиноких
Сегодня Сергей Довлатов - один из самых популярных и читаемых русских писателей конца ХХ века. Его произведения - та самая великая классика, которая при всем своем масштабе остается простой, занятной и доступной любому читателю, независимо от возраста, национальности, начитанности или, говоря словами самого Довлатова, "степени интеллектуальной придирчивости". Лев Лосев сформулировал это в простейшей фразе: "Довлатов знал секрет, как писать интересно".
В 1980-1982 годах Довлатов вел рубрику в еженедельнике "Новый американец", являясь его главным редактором. Настоящая книга предлагает вниманию читателей собрание избранных статей той эпохи и дает яркое представление еще об одной грани необыкновенного таланта автора.
130 руб
Жареные зеленые помидоры в кафе "Полустанок"
"Жареные зеленые помидоры" Фэнни Флэгг практически после первого же издания на русском языке стал культовой книгой в России. За два десятка лет роман переиздавался много-много раз, но и сегодня его популярность чрезвычайно велика. "Жареными зелеными помидорами" зачитывается уже, наверное, третье поколение читающей публики. Роман ставят в один ряд с великими американскими книгами - с "Убить пересмешника" и "Гелькебери Финном", - и уже одно упоминание книги Флэгг в таком ряду свидетельствует о ее силе. И уж совершенно точно: "Жареные зеленые помидоры" - это классика американской и мировой литературы. Если приблизить роман Фэнни Флэгг, то наверняка можно услышать чей-то смех, плач, разговоры, шум поезда, шорох листвы, звяканье вилок и ложек. Прислушайтесь к звукам, пробивающимся через обложку, и вы узнаете историю одного маленького американского городка, в котором, как и везде в мире, переплелись любовь и боль, страхи и надежды, дружба и ненависть. История эта будет рассказана с такой искренностью, что запомнится на долгие годы, и роман Фэнни Флэгг станет одной из самых любимых книг - как стал он для очень многих во всем мире. Ибо великий роман Фэнни Флэгг и есть сама жизнь.
412 руб
Ореховый Будда
"Ореховый Будда" - самый неожиданный и один из самых долгожданных романов проекта "История Российского Государства"! Тему романа выбрали голосованием многочисленные читатели фейсбука Бориса Акунина.
Что роднит Петровскую Русь и Японию?
Ответ - в новом романе Бориса Акунина!
Тома серии богаты иллюстрациями: цветные в исторических томах, стильная графика - в художественных!
Аннотация:
"Побегай по Руси в одиночку, поищи ветра в поле. Сколь изобретателен и ловок ни будь один человек, а государственный невод всегда ухватистей. Царь Петр тем и велик, что понял эту истину: решил превратить расхристанную, беспорядочную страну в стройный бакуфу, как это сделал сто лет назад в Японии великий Иэясу. Конечно, России еще далеко до японского порядка. Там от самого сияющего верха до самого глухого низа расходятся лучи государственного присмотра, вплоть до каждого пятидворья, за которым бдит свой наблюдатель. Однако ж и русские учатся, стараются…"
Роман "Ореховый Будда" описывает приключения священной статуэтки, которая по воле случая совершила длинное путешествие из далекой Японии в не менее далекую Московию. Будда странствует по взбудораженной петровскими потрясениями Руси, освещая души светом сатори и помогая путникам найти дорогу к себе...
Об авторе:
Борис Акунин (настоящее имя Григорий Шалович Чхартишвили) - русский писатель, ученый-японист, литературовед, переводчик, общественный деятель. Также публиковался под литературными псевдонимами Анна Борисова и Анатолий Брусникин. Борис Акунин является автором нескольких десятков романов, повестей, литературных статей и переводов японской, американской и английской литературы.
Художественные произведения Акунина переведены, как утверждает сам писатель, более чем на 30-ть языков мира. По версии российского издания журнала Forbes Акунин, заключивший контракты с крупнейшими издательствами Европы и США, входит в десятку российских деятелей культуры, получивших признание за рубежом.
"Комсомольская правда" по итогам первого десятилетия XXI века признала Акунина самым популярным писателем России. Согласно докладу Роспечати "Книжный рынок России" за 2010 год, его книги входят в десятку самых издаваемых.
О серии:
Первый том проекта "История Российского Государства" - "От истоков до монгольского нашествия" - вышел в ноябре 2013 года.
Главная цель проекта, которую преследует автор, - сделать пересказ истории объективным и свободным от какой-либо идеологической системы при сохранении достоверности фактов. Для этого, по словам Бориса Акунина, он внимательно сравнивал исторические данные различных источников. Из массы сведений, имен, цифр, дат и суждений он попытался выбрать все несомненное или, по меньшей мере, наиболее правдоподобное. Малозначительная и недостоверная информация отсеялась. Это серия создавалась для тех, кто хотел бы знать историю России лучше. Ориентиром уровня изложения отечественной истории Борис Акунин для себя ставит труд Николая Карамзина "История государства Российского".
"Проект будет моей основной работой в течение десяти лет. Речь идет о чрезвычайно нахальной затее, потому что у нас в стране есть только один пример беллетриста, написавшего историю Отечества, - Карамзин. Пока только ему удалось заинтересовать историей обыкновенных людей".
Борис Акунин
(Пятницкий Константин Петрович (1864-1939) - директор-распорядитель демократического книгоиздательского товарищества "Знание". - Ред. )
Мне давно хотелось сказать Вам, Константин Петрович, что я очень доволен, очень рад тому, что именно с Вами - "Знанием" - устроился по изданию моих книжек. Пользуюсь случаем поблагодарить от всей души лично Вас за дружеское отношение ко мне, за хороший тон Ваших славных писем и за это деликатное, даже щепетильное внимание ко мне. Крепко жму Вам руку. Хорошее дело требует хороших отношений от тех, кто его делает, и хорошие отношения участников - лучший залог успеха в деле. Я твёрдо уверен, что я и Вы сойдёмся ещё ближе и что все мы будем товарищами и по духу, по отношению к жизни. Ну, хорошо, довольно об этом. Я надеюсь осенью увидеть Вас, и тогда поговорим.
Американец? Дело в том, что я не умею написать разрешения на перевод, да и не нахожу его нужным. Ведь переводят же без разрешений. "Нью-Йорк Геральд" перепёр "Фому", как мне писал некто Гольденберг, старый мой знакомый, бостонский житель. Но, если Вам не во труд - составьте текст разрешения, а я подпишу. Автобиография моя - моя неприятность. Меня коробит, когда я читаю о ней или слышу про неё. Это свинство, сочинённое г. Городецким, которого следовало бы выдрать за уши, чтоб он не печатал впредь частных писем. Автобиография мне нужна как материал для одной повести, и больше того, что, к сожалению, напечатано, я ничего не могу добавить.
Будьте добры, - раз это возможно, - переплести в хорошие чёрные переплёты 4 мои книжки и выслать их в Ялту Антону Павловичу. У меня всегда есть желание делать что-нибудь приятное для этого великолепного человека. Какой благородный человек, если б Вы знали! Ужасно его люблю.
Живу на лоне природы и нагуливаю себе на зиму здоровья. Много уже нагулял. Сочиняю драму, коя будет ни к чёрту не годна. Наплевать, говоря по-русски. А вот скоро я начну писать повесть - это дело другое. Она мне давно уже спать не даёт, а теперь я её обмозговал. Рад. Но приняться - страшно. Замысловатая штука! Надо так написать, чтобы всякий человек - порядочный, разумеется, - прочитал и заиграл радугой: эко, какой я человек, хороший, сильный, смелый.
Какая вообще задача у литературы, у искусства? Запечатлевать в красках, в словах, в звуках, в формах то, что есть в человеке наилучшего, красивого, честного = благородного. Так ведь? В частности, моя задача - пробуждать в человеке гордость самим собой, говорить ему о том, что он в жизни - самое лучшее, самое значительное, самое дорогое, святое и что кроме его - нет ничего достойного внимания. Мир - плод его творчества, бог - частица его сердца и разума. Надо говорить по совести - для сей задачи - мало я сделал... если ещё сделал что-нибудь. Знаете, - недавно я прочитал весь свой первый том и "Фому". Сколько там ерунды! Сколько лишнего, плохонького, дрянненького, нищенского! Даже тошно стало мне. Да-с, это я говорю не рисуясь, поверьте. Знаете, что надо написать? Две повести: одну о человеке, который шёл сверху вниз и внизу, в грязи, нашёл - бога! - другую о человеке, к[ото]рый шёл снизу вверх и тоже нашёл - бога! И бог сей бысть един и тот же! Вот в чём дело. Хотя бог - это ещё не всё. Выше его - любовь к нему. Стремление к любви, или любовь стремления, - как это сказать? Впрочем - будет философии.
До свидания!
Кланяюсь всем товарищам Вашим. Пожалуйста, передайте мою глубочайшую благодарность заведующему Вашей конторой за его любезность ко мне.
Ваш А. Пешков
Хорошки, Полтав[ской], Кобелякского, в Мануйловку.
