Инициатива представляет собой организационную концепцию внешней политики Китая на обозримое будущее; и сердце того, что концептуализировалось ещё даже до президента Си Цзиньпина - это «мирный рост» Китая.
Реакция администрации Трампа на существование и масштаб Инициативы несколько минималистична. На данный момент все вылилось в терминологический сдвиг от того, что раньше называлось азиатско-тихоокеанским к «индо-тихоокеанскому». Администрация Обамы вплоть до последнего визита в Азию бывшего президента в сентябре 2016 года всегда говорила об азиатско-тихоокеанском регионе.
Индо-тихоокеанский регион включает в себя Южную Азию и Индийский океан. Итак, с американской точки зрения подразумевается восхождение Индии к статусу растущей глобальной сверхдержавы, способной «сдерживать» Китай.
Госсекретарь США Рекс Тиллерсон не мог выразиться резче:
«Мировой центр притяжения сдвигается к сердцу индо-тихоокеанского региона. США и Индия - с нашими общими стремлениями к миру, безопасности, свободе навигации и свободной и открытой архитектуре - должны служить восточным и западным маяками индо-тихоокеанского региона. Как левые и правые отличительные огни, ориентируясь на которые регион может достичь своего величайшего и наилучшего потенциала».
Попытки представить это, как «единый подход» могут маскировать явное геополитическое отклонение, где индо-тихоокеанский звучит ремиксом «разворота к Азии» времён Обамы, расширенном на Индию.
Индо-тихоокеанский регион прямо касается протяжённости Морского Шёлкового Пути в Индийском океане, представляющего собой один из основных маршрутов связности Китая, с явными признаками «глобализации с китайскими характеристиками». Как и Вашингтон, Пекин целиком и полностью за свободные рынки и открытый доступ к общему столу. Но с китайской точки зрения это не обязательно подразумевает единственную обширную организационную сеть, контролируемую США.
«Евразифрика»?
Что касается Нью-Дели, использование индо-тихоокеанской концепции повлекло за собой практически ходьбу по натянутому канату.
В прошлом году и Индия, и Пакистан стали официальными членами ШОС, ключевого элемента российско-китайского стратегического партнёрства.
Индия, Китай и Россия - члены БРИКС, президент Нового Банка Развития БРИКС со штаб-квартирой в Шанхае - индус. Индия ещё и член возглавляемого Китаем Азиатского Банка Инфраструктурных Инвестиций. И до недавних пор Индия принимала участие в Инициативе.
Но затем в прошлом мае ситуация начала меняться, когда премьер-министр Нарендра Моди отказался присутствовать на саммите Инициативы в Пекине, поскольку Экономический Коридор Китай-Пакистан с ключевым узлом Инициативы, как оказалось, пересекает Гилгит-Балтистан и чувствительный регион, который Пакистан называет Азад Кашмир, а Индия - оккупированным Пакистаном Кашмиром.
И тут же на встрече Банка Африканского Развития в Гуджарате Нью-Дели раскрыл то, что может представлять собой соперничающий проект Инициативы - Азиатско-африканский коридор роста (AAGC) в сотрудничестве с Японией. не мог бы быть более «индо-тихоокеанским» проектом, на самом деле очерчивая индо-тихоокеанский коридор свободы и открытости, финансируемый Японией и использующий знание Африки Индией, этот коридор способен соперничать - ну с чем же ещё - с Инициативой.
На данный момент это не более чем объявленный документ-концепция » разделяемых Моди и его японским коллегой Синдзо Абэ намерениях создать нечто вроде Инициативы, вроде развития качества инфраструктуры и цифровой связности.
Ну а довеском к AAGC идёт «Четырёхугольник » (Индия, США, Япония и Австралия), эдакий выверт японского министра иностранных дел с проектом «свободного и открытого международного порядка, основанного на верховенстве закона в индо-тихоокеанском регионе». Что это ещё раз противопоставляет «стабильность индо-тихоокеанского региона» и восприятие Токио «агрессивной внешней политики Китая» и «воинственность в Южно-Китайском море», подвергающую опасности то, что США всегда представляют, как «свободу навигации».
Как бы не расхваливали недавно Си и Абэ новое начало китайско-японских отношений, реальность говорит обратное. Япония, ссылаясь на угрозу со стороны КНДР на самом деле опасаясь быстрой военной модернизации Китая, закупит больше американского оружия. В то же время Нью-Дели и Канберра тоже весьма встревожены стремительным экономическим/военным ростом Китая.
По сути AAGC и «Четырёхугольник» связывают Закон о Восточной политике Индии с японской «Стратегией свободы и открытости Индо-Тихоокеанского региона ». При сличении обоих документов вовсе не выглядит натянутой характеристика индо-японской стратегии как нацеленная на «Евразифику».
На практике, помимо экспансии в Африку в сотрудничестве с Индией Токио стремится расширить инфраструктурные проекты в Юго-Восточной Азии - некоторые из них конкурируют или пересекаются с Инициативой. Между тем Азиатский банк развития (ADB) рассматривает варианты финансирования инфраструктурных проектов вне рамок Инициативы.
Как выясняется, «Четырёхугольник» всё ещё в процессе создания, с его «стабильностью индо-тихоокеанского региона», противопоставленной признанному желанию Пекина создать «сообщество общего будущего» с Азиатско-тихоокеанском регионе. Есть причины тревожиться, что эта новая конфигурация может на деле развиться в резкую экономическую и политическую поляризацию Азии.
Раскол в сердце БРИКС
Согласно данным Азиатского банка развития на инфраструктурные проекты Азии необходимы ошеломляющие $1.7 триллиона в год. В теории Азия в целом получила бы выгоду от ряда проектов Инициативы вкупе с некоторыми другими, которые Азиатский Банк развития финансирует и которые связаны с AAGC.
Учитывая крайне амбициозное существование и масштаб всей стратегии, Инициатива довольна существенным стартовым рывком. Обширные ресурсы Пекина уже направлены на инвестиции в инфраструктуру по всей Азии в тандеме с экспортом излишних строительных мощностей и улучшением связности всего вокруг.
И наоборот, Нью-Дели обладает достаточными промышленными мощностями для нужд самой Индии. На самом деле Индия отчаянно нуждается во вложениях в инфраструктуру. По данным расширенного доклада Индии необходимо по меньшей мере $1.5 триллиона в следующем десятилетии. И помимо всего прочего, у Индии сохраняется постоянный дефицит в торговле с Китаем.
Осязаемый возможный успех - индийские инвестиции в иранский порт Чехбехар, как часть афганской торговой стратегии (см. часть вторую доклада). Но хватит об этом.
Помимо энергетических и структурных проектов, вроде национальной цифровой системы идентификации граждан и резидентов AADHAAR (1,18 миллиарда пользователей) и инвестиций в ряд производств солнечной энергии, Индии ещё многое надо пройти. По недавно опубликованному Общему определителю голода (GHI) Индия занимает 100 место из 119 стран, где была произведена оценка детского голода на основании следующих компонентов: плохой уход, детская смертность, недоедание ослабление роста среди детей. Это крайне тревожно - на семь позиций ниже КНДР. И лишь на семь позиций выше Афганистана, в конце списка.
Нью-Дели вряд ли что потеряло бы, если бы осознанно сделало ставку на выстраивание сотрудничества Индии и Китая в рамках БРИКС. А сюда входит признание, что инвестиции Инициативы полезны и даже очень важны для развития инфраструктуры Индии. Двери остаются открытыми. Всё внимание приковано к 10-11 декабря, когда Индия принимает трёхстороннюю встречу на уровне министров России, Индии и Китая - все они члены БРИКС.
Всё чаще Нью-Дели балансирует на грани между политическими реалиями Евразии и Индо-Тихоокеанского региона. В Индо-Тихоокеанском регионе географические, экономические и политические векторы гораздо более благоприятны для Индии. Евразия – это принципиально другая ситуация, и разворот Индии будет основываться на силе её двусторонних отношений с Москвой.
В то время как новая концепция Индо-Тихоокеанского региона продолжает лидировать в заголовках СМИ, недавняя переориентация индийской дипломатии говорит о возвращении признания важности Евразии, того, что американский стратег Збигнев Бжезинский называл «великой геополитической шахматной доской» мира. Чтобы понять значимость этого стратегического пространства, полезно сравнить его с динамикой развития событий в Индо-Тихоокеанском регионе.
Индо-Тихоокеанский регион представляет собой союз двух морских географических регионов, формировавшийся в течение нескольких десятилетий под влиянием присутствия США и их военно-политической стратегии. Рост влияния Китая бросает вызов сложившемуся положению, а Нью-Дели стремится выработать новое объединение стран-единомышленниц для поддержания порядка, выгодного интересам Индии.
Евразия же представляет собой пересечение двух континентальных и нормативных пространств: Европы и Азии. Россия – архетипическая евразийская держава; её внешняя политика формируется в равной мере постоянно меняющейся динамикой в странах Азии и Европы и балансируется политикой НАТО. Как и в Индо-Тихоокеанском регионе, в этом регионе также возникают новые проекты сотрудничества в связи с китайской инициативой «Один пояс, один путь». Учитывая такое положение дел, и её взаимодействие с Москвой .
Вся сложность внешней политики Индии заключается в лавировании между этими двумя регионами. Дели поддерживает партнёрские отношения с Вашингтоном в Индо-Тихоокеанском регионе, но сотрудничество Индии в Евразии распадается из-за ключевых различий в оценке динамики безопасности в регионе, особенно в контексте сотрудничества Индии с Ираном и Москвой. Взаимодействие же Индии с Евразией ещё более осложняется партнёрством Москвы и Пекина по проектам развития систем связи и появляющейся возможностью взаимодействия между двумя государствами в Индо-Тихоокеанском регионе.
Ситуация весьма похожа на дилемму Британии конца XIX века, когда Лондон стремился к сотрудничеству с Францией для нейтрализации вызова со стороны Германии на континенте и сохранения баланса сил в Европе, но противостоял попыткам Франции установить своё превосходство на море в Азии. Все сравнения на этом заканчиваются, поскольку первые признаки упадка Британии были тогда уже очевидны и, таким образом, возможности маневра у Лондона были ограничены. Индия же в свою очередь находится на подъёме.
Однако эти сложные отношения в рамках треугольника усиливают напряжённость и неопределённость в отношениях между Индией и Россией, учитывая, что Индо-Тихоокеанский регион и Евразия не являются чётко разделёнными стратегическими театрами. Мягко говоря, партнёрство с Вашингтоном на море и с Россией на континенте представляет собой тонкий баланс для любой страны. Однако два факта говорят о том, что такое положение дел будет сохраняться в отношении Индии и в будущем.
Во-первых, Индия является растущей экономической державой. По имеющимся оценкам, она станет второй по величине экономикой в мире по ППС в 2040-х годах. Дело в том, что российская экономика в размере 1,6 трлн долл. США просто не может обеспечить Нью-Дели требуемыми инвестиционными возможностями и коммерческим партнёрством. Вашингтон же представляет собой динамичную и глобальную экономику, которая способна содействовать росту Индии с помощью финансов и технологий. Многолетнее присутствие военно-морского флота в Америке и партнёрство в Индо-Тихоокеанском регионе также способствуют интеграции Индии и укреплению её регионального лидерства.
Во-вторых, Дели не может позволить, чтобы этот союз с Вашингтоном поставил под угрозу отношения в области безопасности с Москвой. Действительно, Индия прекрасно понимает, что никакая другая страна не поможет в строительстве оборонного потенциала так, как это уже делает Россия, будь то аренда атомной подводной лодки, совместная разработка ракетных систем типа «Брамос» или продажа систем ПРО С-400. В конечном счёте Индия заключит эти сделки, несмотря на угрозу санкций США, поскольку она должна уделять приоритетное внимание интересам своей безопасности в ущерб благосклонному расположению со стороны Америки.
В Евразии эти реалии усложняют положение вещей. Взаимодействие с Москвой остаётся критически важным, если Индия хочет иметь возможность реагировать на неразрешимые конфликты в Афганистане, постоянные угрозы безопасности на Ближнем Востоке и в Центральной Азии и постоянное расширение Китая на Запад. Такое партнёрство может воспрепятствовать тому, чтобы ШОС стала де-факто полицейской силой в рамках китайской инициативы «Один пояс, один путь», и взамен придать форуму более законный и плюралистичный голос в евразийских диалогах о взаимосвязанности, финансах, безопасности и развитии.
Поэтому «ось удобства» России с Китаем является скорее осью зависимости. Китай – единственная страна, способная защитить Москву от американского давления. Индия не может сделать того же самого политически или экономически, тем самым оставляя Москве немного вариантов. И хотя Вашингтон проявил некоторую гибкость в стремлении освободить оборонные закупки Индии от санкций, приоритеты безопасности Америки в Евразии имеют глубокие корни – и враждебность по отношению к России сидит глубоко в её внешней политике. Пока не совсем ясно, где Вашингтон проводит красную черту в отношении Индии.
Всё чаще Нью-Дели балансирует на грани между политическими реалиями Евразии и Индо-Тихоокеанского региона. В Индо-Тихоокеанском регионе географические, экономические и политические векторы гораздо более благоприятны для Индии. Евразия – это принципиально другая ситуация, и разворот Индии будет основываться на силе её двусторонних отношений с Москвой. Нью-Дели должен оценивать свои интересы в регионе, сообщать о взаимоприемлемой свободе партнёрских отношений и переосмысливать свои отношения с Россией в XXI веке.
Американские военные переименовывают огромную часть Восточного полушария
30 мая министр обороны США Джим Мэттис объявил о переименовании Тихоокеанского командования в Индо-Тихоокеанское командование. Так, самая большая (в географическом смысле) структура Пентагона приобрела ещё больший размер.
Новый термин вводился постепенно, но в последние месяцы он употреблялся всё чаще. А 21 мая о предстоящем переименовании заявил спикер Пентагона полковник Роб Мэннинг.
Американские СМИ отмели предположение, что ребрендинг связан со сдерживанием Китая и Ирана. Однако КНР омывается Тихим океаном, Иран имеет выход в Индийский океан. О необходимости противодействия их растущим возможностям заявляла ещё администрация Обамы, при Трампе это стало воплощаться в действия. 23 мая Пентагон объявил, что Китай больше не будет принимать участие в военно-морских манёврах Rim of the Pacific (RIMPAC), которые раз в два года проходят под эгидой США у Гавайских островов. Формальным поводом послужили учения, проведенные НОАК в районе Южно-Китайского моря, когда ядерные бомбардировщики КНР приземлились на оспариваемые острова.
Антикитайские настроения в американском истэблишменте стали привычными – как антииранские, антисеверокорейские и антироссийские.
В плане оснащения войск США и географии их присутствия переименование огромной географической части Восточного полушария не даёт никаких преимуществ. Скорее наоборот. Смена символики – от изготовления новых шевронов до замены огромного количества всевозможных надписей и табличек — лишь увеличит расходы, а переподчинение структур вызовет дополнительные бюрократические хлопоты.
За этим решением кроме антикитайской и антииранской риторики стоит тесное сотрудничество США с Индией. В последнее время Вашингтон уделяет Нью-Дели повышенное внимание, характеризуя Индию как один из будущих полюсов региональной безопасности наряду с Японией, Австралией и другими своими союзниками. Премьер-министр Индии Нарендра Моди 3 июня на конференции Shangri-La Dialogue (SLD) в Сингапуре прокомментировал изменение названия американского командования, отметив, что для Индии объединение Индийского и Тихого океанов в единый географический массив выглядит вполне естественно. Тогда же стало известно, что США, Австралия, Япония и Индия, объединённые в группу Quad (Четвёрка), отныне будут рассматривать два океана как единое стратегическое пространство.
11-16 июня неподалёку от острова Гуам состоялись совместные американо-индо-японские военно-морские учения «Малабар». В официальном заявлении ВМС США сказано, что манёвры направлены на улучшение боевых навыков, закрепления морского превосходства и проекции силы. С учётом того, что Пакистан стремительно сходит с орбиты влияния США, интерес Пентагона к Индии закономерен. Соседи Индии, Пакистан и Китай, имеют к ней определённые территориальные претензии (как и она к ним), и это тоже учитывается индийско-американскими стратегами.
Зонтичная идея более глубокого вмешательства США в дела Азии была предложена в концепции «свободной и открытой Индо-Тихоокеанской стратегии» (U.S. concept of a free and open Indo-Pacific strategy, FOIP). Её цель – заменить Транс-Тихоокеанское торговое партнёрство, от которого отказался Дональд Трамп, и перетянуть на свою сторону участников ASEAN или по крайней мере вывести их из-под влияния Китая. Это оперативный подход, а есть ещё факторы, связанные с формированием нового геополитического нарратива. Это известный приём: создание воображаемых географических образов, которые затем формируют геополитические модели и задают внешнеполитическую повестку.
Примером может служить термин «Ближний Восток», который сейчас является универсальным обозначением группы стран между Средиземным, Красным и Арабским морями. Для кого этот регион ближний? И для кого он восток? Для Индии и Китая это, например, запад. Происхождению термина мы обязаны англо-саксонской политической школе, точнее – ряду английских дипломатов, историков, политиков, интеллектуалов: Томасу Тэйлору Мидоузу, Дэвиду Джорджу Хогарту, Генри Норману, Уильяму Миллеру, Арнольду Тойнби. Это также плод размышлений над географией стратегических коммуникаций британского дипломата Томаса Эдварда Гордона и американского адмирала Альфреда Тайера Мэхэна. И вряд ли бы эти размышления появились, если бы не колониальные владения Великобритании, которые нуждались в управлении, контроле, а при необходимости и применении военной силы. Не будь британских колоний, мы бы использовали сейчас арабские самоназвания Магреб, Машрек или другие, более точные географические термины (например, Западная Азия). Так же и с термином IndoPacific – за его появлением стоит экспансионизм.
Ещё пример. Концепция атлантизма, объединяющая Старый Свет и Америку, демонстрирует, как можно обосновать вмешательства в дела Европы под видом оказания помощи или защиты от коммунизма, или создания общей системы безопасности. А появление доктрины евроатлантизма (субпродукт атлантизма) показывает, что европейские клиенты начинают сами оправдывать своё подчинённое положение по отношению к американскому патрону.
И последний пример – рамочная модель Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР). Если прямой выход в Тихий океан у США был несколько столетий, то для обоснования американского присутствия в Азии нужно было создать ментальную привязку, подготовить концепт Азиатско-Тихоокеанского региона. В результате, несмотря на всё то, чем Америка отметилась в Азии в ХХ веке (ядерная бомбардировка японских городов; участие в войне на Корейском полуострове; провокация в Тонкинском заливе с агрессией против Вьетнама; поддержка различных антикоммунистических движений; подрывная деятельность), присутствие США в тихоокеанской части Азиатского континента превратилось в устойчивый нарратив.
Теперь американцы будут внедрять понимание данного региона как «Индо-Тихоокеанского». Это означает их продвижение вглубь Евразии ещё дальше с востока на запад. Хотя морское присутствие США является глобальным, а в зону ответственности командований Пентагона так или иначе попадают все страны мира, официальное обоснование присутствия американской военной силы от Африканского Рога до Малаккского залива станет ещё более наступательным. Индо-тихоокеанский массив может превратиться в «структуру длительной продолжительности» (longue durée), если использовать понятия школы французских историков «Анналы».
Для России, в частности, это будет означать переключение внимания США с европейского направления на азиатское. В контексте смещения центра экономической активности в Азию и частых заявлений Дональда Трампа о том, что члены НАТО должны сами решать вопросы бюджета организации, а не надеяться на Вашингтон, здесь есть логика. Саммит НАТО 11-12 июля в Брюсселе должен это показать.
«Фонд стратегической культуры»
Подпишитесь на нас
Москва, 28.05.2018
Андрей Кортунов, генеральный директор РСМД
Сказать, что ближайшие одно - два десятилетия обещают нам множество изменений в мировой политике, – значит ничего не сказать. Изменения в международной сфере происходят постоянно и безостановочно, иногда почти незаметно, подчас в самых драматических формах. Но предстоящие пятнадцать - двадцать лет, по всей видимости, станут особенным периодом: к их исходу должны определиться основы нового мирового порядка на куда более отдаленную перспективу, вплоть до конца нынешнего столетия. Статья публикуется в рамках партнерства с Российским советом по международным делам (РСМД).
Премьер-министр Индии Нарендра Моди и президент РФ Владимир Путин
Кто будет определять правила игры в грядущем мироустройстве? Что окажется главной «валютой» силы и влияния? В какой мере изменится иерархия мировых лидеров? Как будет устроено глобальное управление? Вокруг этих вопросов уже началась ожесточенная борьба, ставки в которой исключительно высоки – и для отдельных государств, и для целых регионов, и для всей мировой системы. Понятно, что эпицентром начавшейся борьбы есть и будет евразийский континент. Ведь он не только остается главным историческим ядром и экономическим локомотивом современного мира, но и не без оснований рассматривается как основной приз в предстоящем переделе этого мира.
Сегодня все более четко вырисовываются два конкурирующих друг с другом долгосрочных «евразийских проекта». За каждым из них стоят национальные интересы ведущих игроков, набор региональных военно-политических и экономических стратегий, двусторонних и многосторонних международных механизмов, соответствующее идеологическое и концептуальное оформление. Под каждый из проектов собираются коалиции, мобилизуются союзники, накапливаются ресурсы. Главные схватки еще впереди, но в воздухе отчетливо запахло порохом.
Противостояние, по всей видимости, будет длительными и напряженным. Тактические компромиссы между двумя проектами возможны и, скорее всего, даже неизбежны. Но в долгосрочной перспективе два проекта вряд ли полностью совместимы. В конце концов, победителем может быть только один, оставив альтернативному варианту участь тупикового направления исторической эволюции евразийского континента.
Индо-Пацифика, Квадро и сдерживание Китая
Термин «Индо-Пецифика» пришел в геополитику из биогеографии, изучающей закономерности географического распределения и распространения животных, растений и микроорганизмов. Биологи обратили внимание на то, что огромная территория мирового океана от юга Японии до севера Австралии и от Гавайских островов на востоке до Красного моря на западе обладает многими общими особенностями и представляет собой по сути единую экосистему.
Примерно десять лет назад геополитики заимствовали биологический термин, придав ему иное содержание. Право «первооткрывателей» геополитической Индо-Пацифики надо присудить индийским и японским стратегам, обосновывавшим целесообразность укрепления двустороннего индийско-японского сотрудничества. Но к настоящему времени, особенно после прихода к власти в Вашингтоне администрации Дональда Трампа, идея строительства Индо-Пацифики, претерпев существенные метаморфозы, приобрела вид преимущественно американской стратегии.
Фактически речь дет о долгосрочном конструировании Евразии по ее внешнему контуру, за счет укрепления сотрудничества преимущественно «морских» держав восточной и южной периферии евразийского континента (от Южной Кореи до стран Аравийского полуострова) и островных тихоокеанских государств (от Японии до Новой Зеландии). А главная цель нового евразийского проекта, как несложно догадаться, – политическое и военно-стратегическое сдерживание Китая, создание жесткого «каркаса», не позволяющего Пекину занять доминирующие позиции в регионе.
Практическая реализация стратегии Индо-Пацифики идет как по линии укрепления двусторонних отношений США со странами региона, так и по линии создания многосторонних форматов сотрудничества. Главным из последних считается так называемый «Квадро» (Quad – четырехугольник), призванный объединить четыре «демократии» индо-тихоокеанского региона – США, Японию, Австралию и Индию. Попытки создания «Квадро» продолжаются уже много лет, но администрация Дональда Трапа придала им дополнительный импульс и уже достигла на этом направлении определенных, хотя пока скромных, успехов. И это на фоне общего пренебрежительного отношения нынешнего американского руководства к международным институтам и многосторонним форматам!
Конечно, преувеличивать значение «Квадро» для общей ситуации в Евразии на данный момент было бы преждевременным. Да и сама концепция Индо-Пацифики пока остается более чем аморфной. Ее актуальная индийская трактовка существенно отличается от американской – и по географии, и по содержательному наполнению. Одни индийские эксперты интерпретируют Индо-Пацифику как историческую сферу индийского культурно-цивилизационного влияния (что-то вроде «индийского мира» по аналогии с «русским миром»), другие, наоборот, предлагают включить в конструкцию Индо-Пацифики Китай и даже Россию. И тем не менее, общий вектор стратегического проектирования новой Евразии в Вашингтоне в формате Индо-Пацифики направлен на военно-политическое сдерживание Пекина в той или иной форме.
«Сообщество единой судьбы», РИК и консолидация Евразии
Альтернативная стратегия выстраивания новой Евразии предполагает консолидацию континента не извне, а изнутри, не от периферии к центру, но, напротив, от центра к периферии. В роли основного «каркаса» континента должна выступить не внешняя рамка, но целая система дополняющих друг друга осей (транспортно-логистических коридоров), стягивающих в единое целое запад и восток, север и юг огромного и очень неоднородного евразийского пространства. Общая философия этого подхода была изложена Си Цзиньпином в ноябре 2012 года на XVIII съезде КПК. Хотя китайский лидер придавал идее «сообщества единой судьбы» универсальное значение, распространяя ее на международные отношения в целом, фактически речь шла и по-прежнему идет в первую очередь о будущем Евразии.
В последующем этот подход получил развитие в определении целей политики Пекина в отношении соседних государств («периферийная дипломатия» Китая). Этот подход также просматривается в выдвижении различных многосторонних инициатив континентального масштаба, частности, инициативы «Один пояс и один путь» и проекта Всестороннего регионального экономического партнерства. Характерно, что участниками этого последнего проекта стали, помимо стран АСЕАН, и традиционные «морские» союзники США в АТР – Южная Корея, Австралия и Новая Зеландия.
В отличие от американской Индо-Пацифики, «сообщество единой судьбы» не предполагает жестких союзнических обязательств со стороны стран – участников, а сам Китай не меняет своего внеблокового статуса. Хотя, разумеется, полностью уйти от измерения безопасности при проектировании будущего Евразии Китай тоже не может, все же главное в китайском подходе – экономическое и социальное развитие всех регионов, составляющих евразийский континент, преодоление существующих ныне диспропорций в их уровне жизни и степени вовлеченности в континентальную и мировую экономику. Понятно, что чем более энергично Вашингтон будет выстраивать внешнюю военно-политическую рамку вокруг Китая, нем больше военно-политических элементов будет Пекин закладывать во внутренний евразийский «каркас».
Проецируя китайскую схему на карту современной Евразии, логично предположить, что в идеале основой каркаса новой конструкции должен стать треугольник «Китай – Индия – Россия». Механизм сотрудничества в этом треугольнике (РИК) существует уже давно, хотя в последние годы он был частично поглощен более широкими форматами БРИКС и ШОС. Базовый треугольник мог бы дополняться более сложными многосторонними конструкциями, охватывающими три важнейших евразийских региона - Северо-Восточную Азию, Юго-Восточную Азию, Центральную Азию, а в перспективе – также и Западную Азию (Ближний Восток).
В еще более отдаленной перспективе речь могла бы дойти до интеграции в эту новую архитектуру самой западной периферии евразийского континента – собственно (Западной и Центральной) Европы, равно как и самой восточной периферии – островных государств акватории Тихого океана. По всей видимости, такие масштабные задачи могли бы быть поставлены в практическую плоскость не ранее середины текущего столетия.
Дебютная стадия игры: положение на доске
На данный момент в большой игре за будущее Евразии сделаны лишь первые ходы, партия пока не вышла из дебютной стадии. А задача дебюта, как мы знаем из шахмат, - мобилизовать ресурсы, вывести свои фигуры на самые выгодные позиции и помещать развитию фигур противника. Посмотрим на геополитическую шахматную доску: что можно сказать о положении игроков на данный момент?
Очевидно, что ни один из двух альтернативных проектов строительства новой Евразии пока еще не приобрел вид детально прописанной «дорожной карты». Каждый имеет свои сильные и слабые стороны, свои преимущества и недостатки. Сильной стороной американской Индо-Пацифики является уже существующая и проверенная временем система двусторонних соглашений США с их многочисленными союзниками и партнерами в акваториях Индийского и Тихого океанов. Несомненным преимуществом Вашингтона остается его преобладающая военная мощь, в первую очередь – потенциал военно-морских и военно-воздушных сил.
Главная слабость американского проекта, на наш взгляд, - его шаткий экономический базис. Отказ США от участия в Транс-Тихоокеанском Партнерстве (ТТП) объективно резко сужает американские возможности комплексной реализации проекта Индо-Пацифики и экономического сдерживания Китая. Учитывая, что для большинства стран Евразии задачи социально-экономического развития стоят на первом месте, можно заключить, что без экономического измерения проект будет иметь лишь ограниченную эффективность. Когда семьдесят лет назад США поставили перед собой цель сдерживания СССР в Европе, то наряду с «доктриной Трумэна» ими был провозглашен также и «план Маршалла», который многие историки до сих пор считают самой успешной программной экономической помощи в истории человечества. А сегодня, когда встал вопрос о сдерживании Китая в Азии, США не только не готовы реализовать «план Маршалла» для Индо-Пацифики, но уже начали последовательно ужесточать свои позиции по экономическим аспектам отношений с ближайшими азиатскими союзниками и партнёрами.
Китайский проект выглядит в этом смысле предпочтительнее – он имеет под собой прочную экономическую основу. Или, по крайней мере, претендует на ее создание. Именно экономика, а не безопасность составляет его основное содержание, хотя, конечно, китайский проект также не предполагает масштабной экономической филантропии в духе «плана Маршалла» середины прошлого века. Кроме того, Пекин, в отличие от Вашингтона, может позволить себе роскошь долгосрочного стратегического планирования, обладая «стратегической глубиной», позволяющей мыслись масштабами десятилетий, а не текущего четырехлетнего политического цикла.
Главная слабость Китая - в опасениях соседних держав относительно экономической, политической и военно-стратегической китайской гегемонии в Евразии. Нынешняя американская гегемония на периферии евразийского континента представляется многим из них менее обременительной и более приемлемой, чем потенциальное господство Пекина. При этом надо признать, что за последние полтора – два года китайская дипломатия добилась ощутимых успехов во взаимодействии со своими соседями как на северо-востоке (Северная и Южная Кореи), так и на юго-востоке (Вьетнам и АСЕАН в целом).
Стоит отметить еще одно немаловажное сравнительное преимущество китайского проекта по сравнению с американским. Индо-Пацифика так или иначе предполагает раскол евразийского континента, поскольку в эту конструкцию не вписывается ни Китай, ни Россия, ни другие «континентальные» государства Евразии. А если ограничить проект только «морскими демократиями», то из него придется исключить еще многие страны – от Вьетнама до арабских монархий Персидского Залива. «Сообщество общей судьбы», по крайней мере в принципе, способно объединить в себе всю Евразию без каких-либо исключений.
Индия как решающий swing state
В американском избирательном лексиконе есть такой термин как swing state («колеблющийся штат»). Этот термин обозначает штат, где ни одна из партий не имеет явного преимущества, и исход голосования неясен. Таких штатов в каждом избирательном цикле бывает немного, но именно они-то и определяют, кто в итоге станет хозяином Белого дома. В случае Евразии роль swing state выпадает на долю Индии.
Вряд ли стоит говорить о демографическом, экономическом, стратегическом и геополитическом потенциале этой страны, который с течением времени будет лишь расти. Без участия Дели, тем более – при противодействии со стороны индийского руководства, ни американский, ни китайский проект не может быть реализован в полной мере. Китайский проект «единой судьбы» без Индии остается, как минимум, неполным и незавершенным, из континентального он превращается в транс-региональный. А американский проект Индо-Пацифики, если из него выпадает Индия, вообще теряет одну из своих двух главных опор и низводится до россыпи отдельных и слабо связанных друг с другом соглашений США со своими традиционными азиатско-тихоокеанскими партнерами. Не будет преувеличением сказать, что сегодня и особенно завтра для США партнерство с Индией не менее приоритетно, чем был союз с Японией в ходы Холодной войны.
А Индия, конечно же, пытается сохранить максимальное пространство для маневра и не спешит сделать выбор. С одной стороны, у Индии накоплен внушительный багаж исторических споров и традиций явной или срытой конкуренции с Китаем в Юго-Восточной и Южной Азии. Остается вопрос уязвленного национального самолюбия – память о неудачной для Индии пограничной войне с Китаем в 1962 году. Остается вопрос ущемленного глобального статуса - Индия, в отличие от Китая, не входит в число постоянных членов СБ ООН, а Пекин, насколько можно судить, не слишком расположен помочь Дели в получении этого членства. Остаются подозрения относительно возможной поддержки Пекином индийских сепаратистов.
Еще более практические, и не вполне безосновательные опасения касаются экономической, политической и военно-стратегической экспансии Китая в зоне Индийского океана. Популярная в Индии теория «нитки жемчуга» (string of pearls) описывает китайскую стратегию в бассейне Индийского океана как стратегию «окружения» Индии путем создания цепочки баз и других объектов военной инфраструктуры КНР по линии Гонконг - Хайнань - Парасельские острова -острова Спратли - Кампонг Сом (Камбоджа) - канал Кра (Таиланд) - Ситуэ и острова Коко (Мьянма) - Хамбантота (Шри Ланка) - Марао (Мальдивы) - Гвадар (Пакистан) - Аль-Ахдаб (Ирак) - Ламу (Кения) - Порт-Судан. Есть озабоченность относительно потенциальных проблем для выхода Индии в акваторию Тихого океана, который остается для Дели одной из важнейших транспортных артерий. Сложные проблемы стоят перед Дели и в экономической сфере: общий дефицит торговли Индии с Китаем превысил 50 млрд. долл. в год; к тому же Пекин широко использует практику нетарифных ограничений на индийскую фармацевтику, продовольствие и IT - продукты.
С другой стороны, в рамках проекта Индо-Пацифики Индии вряд ли удастся избежать положения «младшего партнера» США о всеми вытекающими из этого положения издержками. Уже если Вашингтон не готов видеть в роли равного себе международного игрока Пекин, то вряд ли он с готовностью предложит эту роль Дели. Хотя нынешнее руководство Индии постепенно отходит от многих принципов Джавахарлала Неру, включая и базовый принцип неприсоединения, полный разрыв с традициями, на которых создавалось индийское государство, представляется в обозримом будущем маловероятным. Большие опасения в индийском руководстве должна порождать непоследовательность американской стратегии и та жесткость, с которой нынешняя администрация ведет переговоры по экономическим вопросам даже со своими ближайшими союзниками. Конечно, дефицит в торговле США с Индией гораздо меньше, чем в торговле с Китаем, однако нетрудно предсказать, что экономическое давление Дональда Трампа на Нарендру Моди со временем будет только усиливаться.
Индийский политический истеблишмент в целом поддерживает курс на усиление сотрудничества с Америкой Дональда Трампа, но крайне болезненно относится к перспективе утраты даже части свободы рук на мировой арене. А формальное вхождение в какой-то военно-политический союз под эгидой США, безусловно, ограничит эту свободу не только на китайском направлении, но и в отношениях Дели с другими важными для Индии партнерами, в первую очередь - с Москвой и Тегераном.
По всей видимости, Индия будет колебаться и дальше. Очень многое будет зависеть не только от эволюции стратегического видения индийской элиты, но и в не меньшей мере - от профессионализма, гибкости, адаптивности американской и китайской дипломатии. Как представляется, учитывая своеобразный переговорный стиль нынешней американской администрации и многочисленные проблемы с принятием внешнеполитических решений в целом, на данный момент Китай имеет на индийском направлении, как минимум, серьезные тактические преимущества.
Тем не менее, тактических преимуществ явно недостаточно, чтобы серьезно повысить привлекательность проекта «общей судьбы» для Индии. Китаю придется пойти на значительные уступки в важных для Индии вопросах – в трактовке проблемы международного терроризма в Евразии, в вопросе о постоянном членстве Индии в Совете Безопасности ООН, в вопросах двусторонней торговли и т. д. По всей видимости, Пекину придется в какой-то форме признать особую роль Дели в Южной Азии - подобно тому, как он признает особую роль России в Центральной Азии. Чем позже Пекин сделает серьезные шаги в направлении Дели, тем труднее будет вовлечь Индию в «сообщество единой судьбы».
Интересы России
Строго говоря, проект Индо-Пацифики вообще не имеет к России непосредственного отношения. Нынешняя американская стратегия не рассматривает Москву как серьезного игрока не только в акватории Индийского океана, но даже и в азиатско-тихоокеанском регионе. Географически зона Индо-Пацифики не простирается севернее Хоккайдо и Корейского полуострова. Может быть, именно поэтому Вашингтон смотрит сквозь пальцы на продолжающиеся попытки японо-российского сближения при премьер-министре Синдзо Абэ, а также игнорирует политическую фронду Южной Кореи, уже не первый год последовательно саботирующую режим антироссийских западных санкций.
Единственный потенциальный выигрыш Москвы при реализации проекта Индо-Пацифики состоит в том, что в случае успешной реализации этого проекта для Пекина ценность партнерства с Москвой объективно возрастает. В этом смысле противостояние «морской» и «континентальной» частей Евразии для России очевидно предпочтительнее гипотетического варианта тесного американо-китайского сотрудничества по формуле «G2», которое заведомо снизило бы ценность Москвы как партнера не только в глазах Вашингтона, но и в глазах Пекина. Но издержки новой «евразийской биполярности» для Москвы, как можно предположить, в любом случае перевесят возможные приобретения - российская политика в Евразии утратит гибкость, и многие традиционные партнерские связи - с Вьетнамом и с той же Индией - будут поставлены под угрозу. Общее снижение стабильности в АТР, которое станет неизбежным побочным эффектом реализации проекта Индо-Пацифики, также создаст дополнительные проблемы для Москвы.
«Сообщество единой судьбы» выглядит явно более перспективным проектом для России – уже по той причине, что в этом проекте для России возможна роль не зрителя в зале и даже не статиста на заднем плане сцены, но одного из главных действующих лиц. Но способна ли Москва сыграть эту роль? Для этого надо, чтобы Россия выступала не в виде одной из «спиц», крепящихся к центральной китайской «евразийской оси», а в виде другой, параллельной «оси», пусть и меньшего диаметра. То есть Россия должна войти в «сообщество единой судьбы» не с пустыми руками, а со своим собственным евразийскими интеграционным проектом (ЕАЭС).
Создание параллельной российской «оси» - задача не столько политическая, сколько социально-экономическая. Ее решение невозможно без перехода на новую, более эффективную и более привлекательную для соседей модель экономического развития. Было бы стратегической ошибкой считать перспективу вхождения в «сообщество единой судьбы» работающей альтернативой давно назревшим структурным преобразованиям в российской экономике. Или надеяться на то, что евразийская конструкция позволит России каким-то чудесным образом избежать вызовов глобализации. Напротив, вхождение в «сообщество» будет предъявлять дополнительные требования к эффективности российской экономической модели и к уровню открытости российской экономики. Явно лишняя «ось» в новой конструкции евразийского механизма едва ли имеет шансы на сколько-нибудь долговечное существование - она утяжелит конструкцию, будет быстро обнаружена и тем или иным образом демонтирована.
Попутно отметим, что такой же вызов стоит и перед Индией, если последняя все-таки будет склоняться в пользу «сообщества единой судьбы». Для Дели было бы логично выполнить системообразующую функцию в отношении Южной Азии, подобную той, которую должна реализовать Россия в Центральной Евразии. Россия, со своей стороны, заинтересована в сохранении и даже в усилении позиций Индии в Южной Азии – не для сдерживания Китая, но для создания более устойчивого многополюсного баланса сил и интересов на евразийском континенте. В то же время, индийское руководство должно исходить из того, что времена исключительных «сфер интересов» великих держав ушли в прошлое, и рассчитывать на безусловную лояльность даже таких ближайших индийских соседей и партнеров как Шри-Ланка, Бангладеш и Непал больше не приходится, и за их внимание и благорасположение придется упорно бороться.
От дебюта к миттельшпилю
Один из основных стратегических заветов Генри Киссинджера гласит: в любом геополитическом треугольнике в самом выгодном положении находится тот угол, чьи отношения с каждым из остальных двух углов лучше, чем их отношения между собой. Собственно, именно на этом представлении была основана отнюдь не безуспешная геополитическая стратегия Киссинджера в треугольнике «США-СССР-Китай» в начале 70х годов прошлого века. Следуя завету классика геополитики, теоретически Россия должна была бы быть заинтересована в поддержании определенного уровня напряженности в китайско-индийских отношениях, чтобы находиться на вершине треугольника «Россия-Китай-Индия».
Однако международные отношения нашего времени строятся на других основах. Геополитика больше не работает в том формате, в котором она работала полвека назад. Россия не может извлечь для себя ничего ценного из обострения китайско-индийских противоречий. Справедливости ради стоит отметить, что она и не пытается играть на этих противоречиях - ни в многосторонних форматах, ни в двусторонних отношениях. Однако сделать Москве предстоит гораздо больше – российская внешняя политика должна считать своим важнейшим приоритетом (не менее важным, чем восстановление отношений с Западом!) усилия по преодолению китайско-индийских разногласий и укреплению китайско-индийского сотрудничества.
И здесь можно подумать о придании нового смысла и нового наполнения структуре РИК, которая была в значительной степени растворена в более широкой структуре БРИКС. Хотя совещания РИК на уровне министров иностранных дел продолжаются на регулярной основе с сентября 2001 г., но принимаемые на них документы носят предельно общий, подчас чисто декларативный характер. Согласованные трехсторонние документы о противостоянии международному терроризму, о поддержке стабильности в Афганистане, о необходимости укрепления глобального управления камуфлируют серьезные расхождения в рамках «тройки» по многим принципиальным аспектам этих и других проблем.
По всей видимости, обсуждения в формате РИК должны стать более откровенными, конкретными и доверительными. Главная цель должна определяться не как формальная фиксация совпадающих позиций по самым общим вопросам, но как выявление разногласий по конкретным проблемам и поиски взаимоприемлемых путей преодоления этих разногласий. Работа это крайне сложная и деликатная, но слишком важная и срочная, чтобы отложить ее на неопределенное будущее.
Начать отрабатывать новую повестку дня РИК можно было бы с углубления трехстороннего сотрудничества в тех областях, где позиции Москвы, Пекина и Дели в целом совпадают или расходятся незначительно. Например, в вопросах энергетических режимов в Евразии, изменений климата, проблемы реформирования международных финансовых институтов. В новую повестку должно войти обсуждение практических шагов трех стран в таких сферах как борьба против «двойных стандартов» в вопросах прав человека, недопущение внешнего вмешательства во внутренние дела суверенных стран. Общая озабоченность России, Китая и Индии использованием санкций в международной торговле, подъемом протекционизма и кризисом многих международных организаций создают дополнительные возможности для совестных или параллельных действий.
Конечно, рано или поздно Индии и Китаю придется решать многочисленные и весьма болезненные двусторонние проблемы. Например, индийско-китайская граница (а это более 3000 км!) остается линией возможных столкновений. Возможны и столкновения на территории третьих стран, что в очередной раз продемонстрировал инцидент в Докламе в октябре 2017 году Потенциально нестабильная граница с Китаем сковывает значительную часть индийской армии, которая при других обстоятельствах могла бы быть переброшена на границу с Пакистаном. Стороны обвиняют друг друга в неоправданной жесткости и в нежелании идти на компромиссы по урегулированию пограничных проблем.
Россия мало что может сделать, чтобы помочь своим партнерам разрешить остающиеся территориальные вопросы. Но нелишне было бы напомнить, что еще два десятилетия назад ситуация на российско-китайской границе (еще более протяженной, чем китайско-индийская граница) тоже вызывала много опасений с обеих сторон. Уровень милитаризации границы между Россией и Китаем был еще выше, чем уровень милитаризации китайско-индийской границы. Ведь смогли же Москва и Пекин добиться радикального изменения этой ситуации, да еще в предельно сжатые сроки! Может быть, российско-китайский опыт начала века будет в чем-то полезен для Пекина и Дели сегодня?
Эндшпиль: проигрыш США?
Является ли проект «единой судьбы» антиамериканским? Означает ли его реализация стратегическое поражение США? Несомненно, на эти вопросы большинство американских экспертов дадут однозначно утвердительные ответы. Но, на наш взгляд, эти ответы не столь очевидны. Во-первых, проект «единой судьбы» может быть успешным только в том, случае, если он будет опираться главным образом на базовые внутренние потребности сран Евразии, а не на их коллективное стремление противостоять Соединенным Штатам или кому-то еще. Этот проект не должен быть зеркальным отражением Индо-Пацифики; как зеркальное отражение американского плана он не имеет перспектив.
Во-вторых, если отвлечься от геополитической метафизики, оставив за скобками рассуждения о извечном цивилизационном дуализме Суша и Моря, «теллурократии» и «таллассократии», то надо признать, что в конечном счете американским интересам отвечает стабильная, предсказуемая, экономически состоявшаяся Евразия. Реализация проекта «единой судьбы» совсем не исключает сохранения принципа свободы мореплавания в Тихом и Индийском океанах, предполагающего в том числе свободу передвижения для военно-морских и военно-воздушных сил стран, не относящихся к евразийскому континенту.
Реализация этого проекта также не исключает сохранения открытости новой Евразии для остального мира в вопросах торговли, инвестиций и миграций. Уж если американцы хотят искать сторонников протекционизма и оппонентов либерального мирового экономического порядка, то для этого совсем не обязательно обращать свой взор на пекинский район Дунчэн («Восточный город»), где, как известно, находится могущественное Министерство коммерции КНР. Протекционистов проще поискать в Вашингтоне, по адресу Пенсильвания Авеню, 1800.
Индо -Тихоокеанский фронт: зачем на геополитической карте появился новый регион и что это сулит России?
В ноябре 2017 года на полях Восточноазиатского саммита (ВАС) в Маниле прошла рабочая встреча дипломатов США, Японии, Индии и Австралии, которая вызвала огромный экспертный переполох и целый вал публикаций, предвещавших едва ли не очередной геополитический сдвиг в Азии.После этого в американском внешнеполитическом лексиконе стало все чаще использоваться понятие «Индо-Тихоокеанский регион», раньше бывшее довольно маргинальным. Теперь концепция «свободного и открытого Индо-Тихоокеанского региона» (free and open Indo-Pacific) закрепилась и в официальных американских документах, и в риторике большинства крупных держав этого самого региона.
В России к новым терминам по традиции отнеслись с подозрением. Что означает появление этих новых концепций и стратегий и что оно меняет для российской политики в Азии?
Десять лет вчетвером
Идея формата США – Япония – Индия – Австралия совсем не нова. Во время своего первого премьерского срока в 2006–2007 годах ее активно пропагандировал глава правительства Японии Синдзо Абэ. Выступая в августе 2007 года в индийском парламенте с речью «Слияние двух морей», он говорил о появлении «большой Азии» и призывал создать на ее просторах «дугу свободы и процветания».Упор на стратегический характер взаимодействия четырех стран и сам их выбор очевидно указывал на главную цель формата – если не выстроить систему сдерживания Китая, то по крайней мере послать ему сигнал, что его рост будет сопровождаться появлением противовеса. Пекин сигнал уловил и накануне первой же официальной встречи группы устроил каждой из четырех стран демарш. Через месяц Абэ покинул свой пост, да и Австралия быстро потеряла интерес к четырехстороннему формату.
Вернувшись к власти в 2012 году, Синдзо Абэ вернул и идею «четверки», в этот раз назвав ее «азиатским демократическим бриллиантом безопасности». В качестве raison d"être стратегического взаимодействия четырех морских демократий снова была заявлена китайская угроза. В первых абзацах своей программной статьи Абэ прямо указывал на тревожные тенденции в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях. Последнее Китай, по словам Абэ, намеревался превратить в «Пекинское озеро» по модели Охотского моря в руках СССР.
Однако новый четырехсторонний формат напоминал японский сад камней, где с какой стороны ни посмотри, один камень ускользает от взгляда. В практической плоскости либо Австралия, либо Индия обязательно выпадали из конкретных проектов сотрудничества (правда, у четырех стран есть опыт реального военно-морского взаимодействия, но еще до концептуального оформления: в 2004 году они работали вместе над ликвидацией последствий цунами).
Тем не менее в последние годы идея более тесного взаимодействия «четверки» витала в воздухе. Возросшая активность Китая и быстрый рост его военного потенциала, повинуясь логике баланса сил, неизбежно должны были вызвать противодействие. Попытки симметричного американского ответа в виде политики поворота (pivot to Asia) и перебалансировки (rebalancing) в Азию, похоже, имели едва ли не обратный эффект.
В новой парадигме «местные» державы должны взять на себя больше ответственности за балансирование Китая. Этим, пожалуй, и можно объяснить живую реакцию наблюдателей на рядовую встречу «четверки» в Маниле: возникший ажиотаж говорит не столько о том, что произошло что-то важное, сколько о том, что чего-то подобного давно ждали как неизбежной реакции на более смелое и уверенное применение Китаем своей объективно возросшей мощи.
К концу 2017 – началу 2018 года созрели условия для нового рождения «четверки». В Японии Синдзо Абэ снова выиграл выборы и подтвердил свой мандат на правление, при этом с явным намерением оставить после себя страну, представляющую серьезную стратегическую конкуренцию Китаю: отсюда и его стратегия «проактивного миротворчества», и упорные попытки добиться пересмотра антивоенной статьи японской Конституции.
Австралия хочет сбалансировать экономическую зависимость от Китая собственной активной стратегической позицией и более живым участием в сохранении хотя бы видимости региональных правил игры. Последние скандалы с китайским влиянием на австралийскую политику только усиливают подозрительность местных элит в отношении Пекина.
Индия, похоже, начинает как раз подходить к тому моменту, когда интерес к происходящему в западной части Тихого океана перестает быть праздным.
Соединяющим клеем нового-старого формата в этот раз могут стать США, для которых возрождение интереса к «четверке» как нельзя кстати. Весь прошедший год администрацию Трампа критиковали за слабую азиатскую политику. В лучшем случае о ней говорили как о летящей на автопилоте: по сути, США делали все то же самое, что делала администрация Обамы, только чуть менее осознанно.
В худшем случае говорили, что Трамп «покинул» Азию и оставил ее на съедение Китаю, когда вышел из Транстихоокеанского партнерства и стал требовать от Японии и Южной Кореи большей ответственности за благополучие их военных союзов с США. Особым предметом критики стало толерантное отношение Трампа к лидерам стран Азии, проблемным с точки зрения идеалов демократии и прав человека, вроде филиппинского президента Родриго Дутерте или премьера Малайзии Наджиба Разака.
Встреча «четверки» в Маниле дала трамповской стратегии в Азии новую надежду, и к концу года администрация уже всерьез взялась продвигать концепцию «свободного и открытого Индо-Тихоокеанского региона» (ИТР). Новое понятие прочно закрепилось и в устной риторике, и в концептуальных документах: свежие « Стратегия национальной безопасности» и « Стратегия национальной обороны» США говорят о построении «свободного и открытого ИТР» как о приоритетной цели американской внешней политики.
Слова и смыслы
Возможное возрождение «четверки» США – Индия – Япония – Австралия и необычайно активное использование термина «Индо-Тихоокеанский регион» – безусловно, связанные между собой феномены. Оба они пока пребывают скорее в мире идей и слов, однако могут иметь и вполне реальное воздействие на динамику процессов в регионе и мире.В российской экспертной традиции с подозрением относиться к американским лексическим построениям. Беспокойство вокруг термина «Индо-Тихоокеанский регион» чем-то похоже на то, как в свое время возмущались понятием «большого Ближнего Востока». Подразумевается, что объединение стран в умственный конструкт региона должно обязательно влечь за собой политические последствия, а раз конструкт построен внешнеполитическими конкурентами России, следовательно, он ее интересам враждебен.
Правда, как это часто бывает, Россия и сама не чурается использовать такое «терминологическое оружие», например, выдвигая концепцию «большой Евразии», где процессы межгосударственного взаимодействия должны вращаться вокруг России и Китая или кого угодно еще, только бы не США.
Однако отрицать логические последствия объединения стран в Индо-Тихоокеанский регион тоже неразумно. Сам термин довольно давно используется в австралийском внешнеполитическом лексиконе. В силу особенностей географии австралийские стратеги видят не столько привычные нам четыре стороны света, сколько расходящиеся полукруги. В оборонной
«Белой книге» 2016 года Индо-Тихоокеанский регион – как раз самый дальний и самый большой из таких полукругов.
Объединение ИТР в единую аналитическую сущность подчеркивает растущую экономическую и стратегическую взаимосвязь между пространствами Индийского и Тихого океана. Например, Тихоокеанское командование США (US PACOM) в качестве зоны ответственности имеет и большую часть Индийского океана – до линии, уходящей на юг от западной границы Индии. Поэтому и в лексиконе PACOM термин «Индо-Азиатско-Тихоокеанский регион» тоже уже довольно давно присутствовал.
В принятии на вооружение нового термина есть и очевидный геополитический сигнал. В Индо-Тихоокеанском регионе Китай не единственная восходящая держава. США уже много лет торопят Индию взять на себя роль, соответствующую ее демографическому и экономическому потенциалу. Американские политологи ставят в заслугу Бараку Обаме придание Индии статуса «важного партнера в сфере обороны» (major defense partner). Не исключено, что в ближайшие 15 лет мы увидим и придание Индии статуса «основного союзника вне НАТО» (major non-NATO ally, MNNA).
Возрождение «четверки» как главного защитника того самого «свободного и открытого» ИТР – видимо, есть новый способ выстроить более изящную и тонкую систему сдерживания региональных амбиций Китая. Военные союзы не самый эффективный инструмент, если страны региона хотят сохранить конструктивные торгово-экономические отношения с Китаем.
Многие страны Азии также хотят сохранить максимально возможную внешнеполитическую автономию в условиях, когда американское присутствие в Азии будет колебаться от администрации к администрации. Поэтому возникает естественное желание переложить часть ответственности на местные державы, чья принадлежность региону сделает их более легитимными агентами «умного сдерживания» Китая (вспомним концепцию leading from behind). Но чем бы ни стала «четверка», она точно не будет военным союзом.
Новая Индо-Тихоокеанская «четверка» будет построена не на ценностях, а на интересах и будет иметь более гибкую структуру. В этом смысле она в чем-то продолжает логику «сети безопасности» экс министра обороны США Эштона Картера (principled security network) – не особо взлетевшей инициативы времен перебалансировки. Прагматичный характер нового четырехстороннего формата подчеркивается тем, что никто уже не говорит о «морских демократиях». Вместо этого словосочетания активно используется формула «страны-единомышленники» (like-minded states).
«Четверка» неизбежно будет обрастать вторым кругом региональных партнеров, среди которых эталонных демократий особо не осталось, так что лишние критерии вводить не совсем удобно. Такими партнерами, видимо, в первом ряду станут Сингапур, Индонезия, Вьетнам, Таиланд. Посещая Вьетнам вскоре после публикации новой СНБ, министр обороны США Джеймс Мэттис уже назвал Вьетнам «партнером-единомышленником» США. Страны Юго-Восточной Азии вроде Вьетнама наверняка с интересом отнесутся к возможности укрепить свой потенциал сдерживания амбиций Китая, например, в территориальных спорах в Южно-Китайском море.
Такое обращение к форматам с узким кругом участников может иметь в качестве непреднамеренного последствия очередное ослабление многосторонних механизмов безопасности вокруг АСЕАН (ВАС, АРФ, СМОА+). Пресловутая «центральная роль» АСЕАН в системе безопасности в АТР и без того часто сводится к организации саммитов, встреч и семинаров и плохо срабатывает в случае реальных кризисов в регионе, будь то Южно-Китайское море или кризис рохинджа в Мьянме.
Энтузиазм стран вроде Вьетнама и Сингапура по поводу «силового» в своей изначальной задумке формата США – Индия – Япония – Австралия станет новым свидетельством слабости того самого регионального «порядка, основанного на правилах» (rules-based order), который «четверка» вроде как собирается защищать. Получается, что отстаивать верховенство международного права будут не универсальные для участия многосторонние механизмы, а полузакрытые «коалиции желающих».
Индо-Тихоокеанская «четверка» в качестве поля для координации своей деятельности видит не только сферу безопасности. Речь идет и об усилении конкурентоспособности в столь популярной сегодня «взаимосвязанности». Здесь США и их партнеры, видимо, хотят сыграть на том же поле, что и Китай с его инициативой Пояса и Пути. В американском заявлении по итогам четырехсторонней встречи в Маниле говорилось об укреплении «взаимосвязанности на основе международного права и стандартов и с разумным (prudent) финансированием».
Уже в феврале 2018 года стало известно, что «четверка» обсуждает некий инфраструктурный план, «альтернативный» Поясу и Пути. Интересно, что инфраструктурное строительство поставлено в один ряд с вопросами безопасности и воспринимается как однозначно стратегическая область.
Экономическое крыло «четверки» может появиться в момент, когда растет беспокойство по поводу китайских инвестиций по всему миру, от Евросоюза и Африки до Юго-Восточной Азии и Австралии. Крупные китайские проекты воспринимаются как покупка лояльности основным конкурентом «лидеров свободного мира». Видимо, «четверка» рассчитывает, что страны-получатели неизбежно захотят диверсифицировать источники инвестиций в инфраструктуру.
Конкретных очертаний того, чем будет «четверка», у нас нет. Самой высокоуровневой встречей представителей США, Индии, Японии и Австралии после манильского рабочего совещания стала январская панель по теме морской безопасности с четырьмя адмиралами-командующими военно-морскими силами стран «четверки» на «Диалоге Райсина» в Дели.
После всех выступлений было очевидно, что четыре адмирала не имеют общего понимания форматов будущего взаимодействия. Кстати, США представлял глава Тихоокеанского командования Харри Харрис, номинированный недавно послом в Австралию – такое назначение должно, видимо, усилить индо-тихоокеанскую стратегию администрации Трампа.
Тем не менее новые встречи в четырехстороннем формате неизбежны, о чем сообщают японские собеседники. Первым прорывным событием в реальном взаимодействии «четверки» может стать подключение Австралии на постоянной основе к трехсторонним учениям «Малабар» (до сих пор это не происходило из-за осторожной позиции Индии).
…
Дальше текст на тему «Что все это значит для России и ее позиций в Азии?», который не скопипащен
