16.07.2019

Императорское училище правоведения имени принца петра георгиевича ольденбургского. Смотреть что такое "Училище Правоведения" в других словарях. Музыка в истории училища

Первоначальное образование Константин Победоносцев получил дома, занимаясь науками под руководством отца. В результате он смог поступить в императорское Училище правоведения, не учась в гимназии.

Домашняя подготовка позволила ему и вполне успешно усваивать преподававшиеся в Училище науки.

Это было юридическое высшее учебное заведение особого типа: оно отличалось своей организацией, учебной программой и духовной атмосферой как от юридических факультетов российских университетов, так и от лицеев.

Инициатором создания Училища правоведения стал внук императора Павла I, сын его дочери великой княгини Екатерины Павловны (1788-1818) от брака с принцем Георгием Ольденбургским, племянником Павла I*(49), принц Петр Георгиевич Ольденбургский (1812-1881).

Он родился в Ярославле, вскоре после смерти своего отца, занимавшего пост генерал-губернатора Тверского, Ярославского и Новгородского, и первые четыре года своей жизни прожил в России. В 1816 году его мать Екатерина Павловна вышла замуж за наследного принца Виртембергского Вильгельма, вскоре ставшего королем. Принц Петр вместе с братом Александром переехал в Штутгарт. 29 декабря 1818 года их мать умерла, и через год принцы были отправлены в Ольденбург, под покровительство своего деда Петра-Фридриха-Людвига.

Великий герцог Ольденбургский постарался, чтобы его внуки получили хорошее образование. Они изучали все обычные для гимназической учебной программы науки, но при этом особое внимание уделяли иностранным языкам, как древним, так и новейшим, литературе, европейской и русской истории. Принц Петр прошел в дополнение и курс обучения юриспруденции, по программе юридического факультета германского университета.

Вскоре после того, как Петру Ольденбургскому исполнилось восемнадцать лет, он получил от своего дяди императора Николая I приглашение поступить на русскую службу. Принц принял это приглашение и 12 ноября 1830 года покинул свое родовое гнездо. Оказавшись в столице Российской империи, он снова взялся за учебу. 25 мая 1831 года Петр Ольденбургский начал слушать лекции по русскому праву академика К.И. Арсеньева*(50). Этими лекциями учеба принца далеко не ограничилась. Многие науки он изучал самостоятельно. А. Папков, знакомясь при составлении биографии Петра Георгиевича Ольденбургского с его архивом, обнаружил в нем "толстые, исписанные тетради, указывающие на необыкновенное прилежание, с каким принц изучал русское государственное устройство". В этих тетрадях были, в частности, подробно изложены: история управления в России, начиная с царствования Петра I до середины XIX века, полная история русского законодательства, история Правительствующего Сената с описанием сфер его ведения; приводились отчеты о положении русского земледелия и т.п.

23 апреля 1834 года император Николай I повелел своему племяннику-принцу присутствовать в Сенате. Должность сенатора позволила Петру Георгиевичу ближе познакомиться с действительным состоянием государственных канцелярий и судебных органов Российской империи. И первое, что принц заметил в них, это вопиющий недостаток людей, специально обученных к судебной деятельности, - недостаток, без исправления которого невозможно было хоть как-то улучшить ее качество.

Главный способ решения данной проблемы был очевиден: это в первую очередь создание специального учебного заведения для подготовки судебных деятелей. Именно таким способом в России в начале XIX века пытались улучшить работу канцелярий и судов. Однако Высшее Училище правоведения, учрежденное в 1805 году, не получило развития. Спустя несколько лет оно прекратило свою деятельность, а в 1816 году и вовсе было закрыто*(51). Принц П.Г. Ольденбургский решил возродить идею Училища правоведения на новых основаниях.

26 октября 1834 года он обратился к своему венценосному дяде - императору Николаю I со следующим письмом:

"Ваше Императорское Величество, Всемилостивейший Государь!

Безмерное благоснисхождение, коим Ваше Императорское Величество соизволили удостоить верноподданническое донесение мое от 4 сентября, внушает мне смелость повергнуть к Августейшим стопам Вашим всенижайшую мою просьбу.

Всемилостивейшее назначение присутствовать в Правительствующем Сенате, приемлемое драгоценным знаком отеческого обо мне попечения Вашего, постоянно доставляет мне случай вникнуть ближайшим образом в порядок и ход гражданского делопроизводства. Недостаток образованных и сведущих чиновников в канцеляриях судебных мест составляет, неоспоримо, одно из важнейших неудобств, препятствующих возвести часть сию на ту степень благоустройства, на которой Ваше Императорское Величество желаете поставить все отрасли управления. Учебные заведения, существующие ныне, не удовлетворяют сей потребности государства. Молодые люди, получив в оных образование на собственный счет и потому пользуясь свободою избирать род гражданской службы, обыкновенно стремятся в министерские департаменты, где и виды честолюбия, и способы содержания более льстят их надеждам. По прошествии нескольких лет, они перемещаются в высшие звания по судебным и исполнительным местам, и, таким образом, минуют канцелярские должности, не получив надлежащего сведения о порядке делопроизводства. Для устройства канцелярий, давно озабочивающего правительство, полагаю необходимым, чтобы улучшение содержания согласовано было с образованием детей, для гражданской службы назначаемых, и чтобы с тем вместе учреждена была правильная для них постепенность в повышениях. Убеждение в сих истинах возродило во мне мысль о пользе учреждения особенного Училища правоведения. Многие из опытнейших и усерднейших слуг Ваших помышляли и прежде меня о таком учреждении; но значительные издержки, необходимые для первоначального устройства подобного заведения, могли исполнению сей мысли препятствовать.

Вам, Государь, принадлежит все, что я имею и самая жизнь моя! И если б уделением моего избытка мог я содействовать пользе службы Вашего Императорского Величества, - мог быть полезен родине, к коей привязан душою, то почел бы себя безмерно счастливым. Побуждаемый сими чувствами, я желал бы пожертвовать сумму, потребную на приобретение дома и на первоначальное обзаведение Училища правоведения. He дерзая обременять внимание Вашего Императорского Величества подробным изложением тех оснований, на коих может быть учреждено, как заведение сие, так и самое вступление в службу воспитанников онаго, я приемлю смелость повергнуть воззрению Вашего Величества главнейшие предположения и начала:

1) В сем заведении молодые русские дворяне, от 12 до 15 лет, кроме знания языков и вспомогательных наук, должны бы, в продолжении 6 лет, преимущественно образоваться в практическом русском правоведении, т.е. в познании на самом опыте канцелярского порядка и форм делопроизводства, в кратком и правильном изложении дел и, наконец, в решении оных, сообразно с законами.

2) По окончании курса наук, воспитанники были бы обязаны прослужить шесть лет по ведомству министерства юстиции, начиная оную в канцеляриях, с низших штатных должностей.

3) Дабы не подвергнуть сих воспитанников бедствиям нужды и охранить нравственность их от корыстных искушений, надлежало бы, при назначении их в губернии, по причине скудости губернских штатов, определять добавочный оклад, примерно по 700 р. каждому.

4) Ежегодный выпуск из числа 150 воспитанников, предназначаемых для сего заведения, может составлять примерно до 20 человек.

5) Ежегодное содержание сего заведения, по сделанному мною исчислению, не простиралось бы впоследствии выше двухсот тысяч рублей.

В случае, если бы Вашему Императорскому Величеству благоугодно было удостоить сие предположение Высочайшего соизволения Вашего, то я приступил бы немедленно к составлению проекта и штата. Дозвольте, Всемилостивейший Государь, надеяться, что дерзновение всеподданнейшей просьбы найдет пред Вами оправдание в пламенных чувствах беспредельной благодарности, с коими есмь Вашего Императорского Величества.

Подпись (Петр Ольденбургский)"*(52).

Император Николай I передал это письмо М.М. Сперанскому с надписью: "Благородные чувства принца достойны уважения. Прошу, прочитав, переговорить с ним и мне сообщить, как ваши замечания, так и то, что вами с принцем условлено будет"*(53).

Михаил Михайлович поговорил с Петром Георгиевичем и 24 января 1835 года представил государю записку "Специальные училища"*(54), в которой изложил свое мнение о предложении принца Ольденбургского создать в России специальное учебное заведение для подготовки молодых людей к судебной деятельности. "Для судей везде нужны способные и благовоспитанные делопроизводители, - писал он, - у нас они нужнее, нежели где-нибудь: ибо у нас нет и долго еще не будет ни ученых судей, ни ученых адвокатов. Судьи у нас, в нижних и средных местах*(55), избираются из дворян, большею частию военных, а в высших определяются из чинов, также военных и гражданских. И нет причины изменять сей порядок, если бы изменить его и было возможно. При добром делопроизводителе судья, избранный доверием сословия, с здравым смыслом и чистою совестию, хотя и без технического знания, вообще может быть полезнее, нежели судья просто ученый. Но тот же избранный доверием судья, при худом производстве, будет прикрывать только собою его пристрастие или невежество.

Университеты наши не могут доставить судебной части добрых делопроизводителей, во-первых, потому что там студенты учатся, а не воспитываются; во-вторых, потому что они выходят и в военную, и в другие роды службы, не были обязаны следовать определенному назначению; то же можно сказать и о лицеях; воспитанники их, коих впрочем, и число незначительно, расходятся по всем родам гражданской службы и редко служат по судебной части.

Из сего видно, что учреждение специального училища для судебной части, в коем бы воспитанники теориею и практикою приготовлены были предпочтительно к прохождению сего рода службы, представляет неоспоримую пользу. Возражение, что сим уменьшится число учащихся в университете, не может быть уважительно, потому что число воспитанников сего училища, по самому составу его, полагается весьма ограниченным: каждый год из него может быть выпускаемо не более как от 20 до 25-ти человек"*(56).

В течение последующих четырех месяцев были составлены и обсуждены в Государственном совете проекты учредительных документов для Училища правоведения. 29 мая 1835 года император Николай I издал Именной указ, данный Сенату, в котором говорилось:

"Принц Петр Ольденбургский представил Нам предположения свои о учреждении при Министерстве юстиции Училища правоведения, для образования молодых дворян к гражданской службе по судебной части, вызываясь пожертвовать из собственного своего достояния нужную сумму на приобретение дома для училища и на первое онаго устройство.

Вменяя себя в приятную обязанность воздать справедливость побуждениям, на коих основано предположение принца, и приемля оные доказательством примерного его усердия к общему благу и наследственного ему глубокого чувства любви к Отечеству, Мы поручили рассмотреть составленное им начертание правил предполагаемого заведения Государственному Совету.

Утвердив ныне поднесенный Нам вследствие сего Государственным Советом проект устава Училища правоведения и примерный штат сего заведения на первое трехлетие и препровождая оные в Правительствующий Сенат, для приведения в надлежащее исполнение, Повелеваем вместе с тем предоставить принцу, согласно желанию Его, сделать все предварительные приготовления к помещению Училища и начальному онаго устройству"*(57).

Для размещения училища правоведения принц Ольденбургский планировал сначала построить роскошное здание на берегу Невы, близ Таврического сада. Был уже начертан план и эскиз фасада этого сооружения, но потом принц, не захотев, по всей видимости, ждать несколько лет открытия Училища, решил купить трехэтажный дом И.И. Неплюева, расположенный на берегу Фонтанки, напротив Летнего сада (Фонтанка, 6). Обустройство его для Училища заняло всего несколько месяцев - к концу ноября здание было готово для открытия в нем Училища. Здесь когда-то находился Пажеский корпус, потом проживал герой Отечественной войны 1812 года генерал-фельдмаршал Барклай де Толли. По возвращении из Сибири в этом доме снимал помещения М.М. Сперанский: его кабинет с огромной библиотекой располагался в месте, где впоследствии была устроена церковь Училища правоведения - во имя Святой Екатерины, названная так в память матери принца Петра Ольденбургского.

В ноябре завершились приемные экзамены в новое учебное заведение. А 5 декабря 1835 года состоялась торжественная церемония открытия Училища правоведения. Помимо множества сановников и других почетных лиц на ней присутствовали император Николай I, его сын - цесаревич великий князь Александр Николаевич, брат - великий князь Михаил Павлович и племянник, главный виновник торжества - принц Петр Георгиевич Ольденбургский.

Литератор и музыкальный критик Владимир Васильевич Стасов (1824-1906) обучался в Училище правоведения с 1836 по 1843 год. В воспоминаниях, писавшихся около 1880 года*(58), он представил это учебное заведение в качестве одного из самых удивительных явлений в истории русского образования и показал, какую огромную роль сыграл в его судьбе принц П.Г. Ольденбургский.

"Наше училище, - вспоминал В.В. Стасов, - появилось на свет всего лишь за несколько месяцев до моего поступления, и именно: в декабре 1835 года. История его происхождения - совершенно исключительная и особенная между всеми нашими училищами. Все у нас на Руси, от верху и до низу, хорошо понимали в то время, что одна из самых блестящих наших язв - проклятое чиновничество, прогнившее до мозга костей, продажное, живущее взятками и не находящее в них ровно ничего худого, крючкотворствующее, кривящее на каждом шагу душой, пишущее горы дел, лукавое, но не умное, едва грамотное, свирепое за бумагами, хотя добродушное на вид дома и за вистом. Все на него горько жаловались в разговорах и рассказах, все поднимали его на зубок в романе и на театре, и однако дело не трогалось с места. Разговору было много, и все-таки никто ничего не предпринимал, никто ничего даже и не предлагал, чтобы помочь общей беде и вытравить гнойную болячку. И вдруг нашелся помощник, выступил вперед, смелый начинатель, придумавший, что надо сделать, и в ту же минуту энергически принявшийся за дело. Это был 23-х летний юноша, едва сам кончивший воспитание, едва вступивший в период самостоятельности, - но тем-то его почин и решимость были неожиданнее. То было для него самое время для веселой и беззаботной жизни, для праздников, торжеств и пиров - он этого не захотел, от всего отказался и вместо того задумал крупное дело, серьезное и важное, требовавшее всего человека, всего его времени, забот и помыслов. Этот молодой человек, представлявший такое необыкновенное исключение в свои годы, был принц Петр Ольденбургский. По отцу, религии и серьезному, солидному воспитанию он был полу-иностранец, хотя родился в России, и по всем симпатиям и чувствам был настоящий русский. А когда он достиг совершеннолетия, то очутился владельцем нескольких миллионов, разросшихся в продолжение его малолетства и юношества, из основной суммы, пришедшейся на его долю после его матери, великой княгини Екатерины Павловны. Как племянник императора, он скоро добился возможности осуществить свою мысль. Ему позволено было основать училище правоведения, а приступая к его устройству, он отдал целый миллион на покупку дома и его обзаведение. Он считал Училище чем-то своим, родным и близким себе: все свое время, все заботы и помышления отдавал ему. В Училище он приезжал почти всякий день, иногда по несколько раз в день, присутствовал при лекциях в классах, бывал во время рекреаций, навещал училище при обедах и ужинах; даром что сам лютеранин - стоял нередко на обедне и всенощной в училищной церкви, и иногда приезжал даже ночью, возвращаясь из дворца или с какого-нибудь неизбежного собрания, бала, театра, и всякий раз оставался по несколько часов. Тут он проходил по всем этажам и залам. Вообще говоря, навряд ли была такая подробность училищной жизни, которой бы он не видел собственными глазами, и которую от него можно было бы спрятать или исказить. Все это имело чрезвычайно важные последствия: Училище стало на такую ногу, на какой не стояло ни которое из тогдашних русских училищ, и во многом получило особенный характер. В нем несравненно менее было казенного, формального, рутинного и зато было (по крайней мере, в первое, мое время) что-то, напоминавшее семейство и домашнее житье. Обращение было совсем иное, чем во всех других учебных заведениях"*(59).

А.Ф. Кони усматривал в учреждении Училища правоведения единственно возможный в условиях 30-х годов XIX века способ постепенно, мало-помалу улучшить состояние российских судов. По его словам, думать в то время "о немедленной возможности преобразования русского суда было немыслимо. Этот суд был органически связан со всем дореформенным бытом России и, в особенности, с крепостным строем общества. Пред переустройством последнего отступала даже громадная энергия самодержца, искренно желавшего снять с миллионов своего народа иго, которое, по своим нравственным последствиям, было, во всяком случае, хуже монгольского. Поэтому и об иных формах и приемах суда можно было только мечтать, прибегая лишь к временным улучшениям, с трудом пробивавшим себе дорогу среди постоянной возможности ухудшения. К таким улучшениям относилось учреждение специальной юридической школы - Училища правоведения, которое должно было вливать в суды, понемногу, из году в год, контингент молодых, образованных и добросовестных юристов"*(60).

Императорское Училище правоведения создавалось в качестве юридического учебного заведения, специально предназначавшегося для подготовки судебных деятелей. Поэтому обучение юридическим наукам соединялось в нем с воспитанием у молодых людей качеств, которые считались необходимыми для этой профессии. Очевидно, что при устройстве такого учебного заведения следовало действовать предельно осторожно и обдуманно. По этой причине Устав императорского Училища правоведения был утвержден 29 мая 1835 года императором Николаем I только на первое трехлетие его существования. Предполагалось, что функционирование Училища в течение данного срока позволит испытать на практике нормы Устава и узнать, какие элементы внутреннего устройства этого учебного заведения и его учебной программы оказались разумными, и какие из них необходимо переменить, исправить или устранить.

Новый и окончательный вариант Устава Училища правоведения, выработанный на основе опыта его трехлетней деятельности, был утвержден Именным указом императора Николая I, данным Сенату, 27 июня 1838 года*(61).

В первом его параграфе говорилось, что "Училище правоведения имеет целию образование благородного юношества на службу по части судебной". Третий параграф предписывал, что "прием воспитанников в сие заведение дозволяется только из сословия древнего потомственного российского дворянства, внесенного в шестую часть родословной книги, также детей: военных чинов не ниже полковника, а гражданских 5-го класса или статского советника"*(62). Устанавливая это ограничение, исходили, вероятно, из той мысли, что выходцы из таких семей будут на государственной службе людьми достаточно независимыми и не станут порочить себя взяточничеством и другими бесчестными поступками.

Отец Константина Победоносцева имел чин статского советника, который был ему присвоен при уходе в отставку в награду за многолетнюю и беспорочную службу. В 1824 году имя Петра Васильевича Победоносцева внесли в дворянскую родословную книгу Московской губернии*(63).

§ 194 принятого в 1838 году Устава Училища правоведения определял, что "императорское Училище правоведения состоит в 1 разряде учебных заведений, и в правах и в преимуществах своих равняется с Царскосельским лицеем"*(64). Главное начальство над Училищем вверялось, согласно § 9 Устава, попечителю (т.е. принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому). Непосредственное управление Училищем призван был осуществлять подчиненный попечителю директор. Первым лицом после директора в училищном управлении считался инспектор классов. Как и в университетах, в Училище правоведения имелся Совет: его председателем выступал директор, а членами - инспектор классов и профессора.

Полный курс обучения в Училище правоведения длился, в соответствии с § 12 Устава, семь лет. Он разделялся на "приуготовительный" и "окончательный или собственно юридический" курсы. "Приуготовительный" курс был рассчитан на четыре года и совершался в 7, 6, 5 и 4 классах. "Окончательный" продолжался три года: для него отводились 3, 2 и 1 классы.

Учеба в рамках "приуготовительного" курса предполагала изучение таких общеобразовательных предметов, как: закон Божий и церковная история, география, математика, история всеобщая и российская, естественная история и физика, логика и психология, языки: русский и славянский, а также латинский, немецкий и французский.

Учебная программа "юридического" курса предусматривала, согласно § 13 Устава, преподавание: 1) энциклопедии законоведения, 2) римского права, 3) государственного права, т.е. законов основных о состояниях и учреждений, 4) гражданского права и межевых законов, 5) уголовного права, 6) судебной медицины, 7) судопроизводства, как гражданского, так и уголовного, и делопроизводства, 9) местных или провинциальных законов, 10) законов финансовых и полицейских, с предварительным изложением политической экономии, 11) юридической практики, как гражданской, так и уголовной, 12) сравнительного законоведения*(65).

На учебу в Училище правоведения принимались подростки не моложе 12 и не старше 15 лет. Впрочем, если они были на полгода моложе 12-ти или настолько же старше 15 лет, их зачисляли в состав учащихся. Константину Победоносцеву в момент поступления сюда на учебу исполнилось 14 лет.

Училище правоведение было учебным заведением закрытого типа. Для его воспитанников устанавливалась особая форма одежды. Им предписывалось, в соответствии с § 64 Устава 1838 года, носить "мундир темно-зеленого цвета со светло-зеленым суконным воротником и обшлагами и с черной выпушкой на воротнике. Пуговицы золоченные, с изображением сенатского чекана; панталоны по цвету мундира"; шляпу треугольную. Воспитанники окончательного, юридического курса должны были иметь на воротнике по одной золотой петлице, а начального курса - по одной серебряной.

В стенах самого Училища воспитанники должны были носить куртки такого же цвета, как и мундир, с разрезным воротником без петлиц. Шинели воспитанников также имели темно-зеленый цвет и светло-зеленый суконный воротник.

Согласно § 51, "воспитанники, отличившиеся доброю нравственностью и успехами", награждались "при публичном акте книгами и похвальными листами, за подписанием председателя и членов Совета с приложением училищной печати".

"Разные меры, допускаемые к исправлению" нерадивых учащихся, определялись специальной инструкцией Попечителя. § 56 Устава 1838 года допускал применение "исправительного наказания", под которым понималось сечение розгами. Но применяться оно могло не иначе, как с разрешения директора, только в исключительных случаях и притом лишь в трех младших классах.

На практике "исправительное наказание" почти не применялось. Редкий случай его применения в 1842 году записал в своем дневнике воспитанник Училища Константин Победоносцев. "30 октября. В VI классе Пьянова высекли за то, что он подменил балл. Это еще первая в нынешнем году экзекуция"*(66).

Принц Петр Ольденбургский воспитывался (вместе со своим братом Александром) в большой строгости. Его мать - великая княгиня Екатерина Павловна требовала от воспитателей своих сыновей: "Сделайте из них людей, и не щадите в них принцев". По этому правилу он организовал воспитание и будущих русских юристов во вверенном ему Училище правоведения. Директором его был назначен Семен Антонович Пошман (1788-1847), посвятивший свою молодость армии. Последним местом его военной службы был штаб Отдельного корпуса военных поселений, который состоял под командованием А.А. Аракчеева. Прослужив в нем с марта 1823-го по декабрь 1824 года, Пошман ушел в отставку с чином полковника. 19 февраля 1827 года он был определен за обер-прокурорский стол в Межевой департамент Сената, а в феврале 1835 года его назначили исправляющим должность обер-прокурора 2-го департамента Сената. На пост директора Училища правоведения С.А. Пошман был назначен 10 июня 1835 года и состоял он в этой должности до самой смерти в 1847 году.

По свидетельству М.М. Молчанова, обучавшегося в Училище с 1837-го по 1845 год, первый его директор, Семен Антонович Пошман, "был человек, как говорится, "строгих правил". Военный служака, он внес в гражданское училище и военную дисциплину и безмолвное повиновение начальству.

Все время управления Училищем он оставался верен раз принятому принципу и держал все и всех, как говорится, "в ежовых рукавицах". Мы все побаивались его не на шутку - это правда, но правда и то, что в самом этом страхе юные сердца наши инстинктивно чувствовали в этой строгой, до абсолютизма доходящей власти желание нам добра и стремление сделать нас людьми чести и порядка"*(67).

§ 50 Устава 1838 года определял, что "воспитанники, кончившие курс в Училище, сообразно успехам, показанным ими как на последнем испытании, так и на двух предыдущих, удостаиваются Советом чинов 9, 10 и 12-го класса. Причем строго принимается в соображение поведение выпускаемого"*(68).

На должности преподавателей юридических наук в Училище правоведения приглашались профессора из Царскосельского (с 1843 года - Александровского) лицея и из Санкт-Петербургского университета, а также чиновники, имевшие юридическое образование.

В.В. Стасов отмечал в своих воспоминаниях: "Учителя и профессора были у нас не Бог знает какие, однако же, приблизительно все лучшие, каких тогда можно было достать в Петербурге. Многие были взяты к нам, для старших классов, из числа тех, что преподавали в Царскосельском лицее, а Лицей считался в то время лучшим штатским заведением, тем самым, чем был Пажеский корпус между военными"*(69).

В период учебы Константина Победоносцева в Училище правоведения (1841/1842 и 1842/1843 учебные годы) юридические науки здесь преподавали Петр Давидович Калмыков (1808-1860), Василий (Вильгельм) Васильевич Шнейдер (1793-1872), Александр Иванович Кранихфельд (1812-1881), Никифор Алексеевич Палибин (1811-1861), Роман Андреевич Штекгардт (?-1848).

Прежде, чем изучать юридические науки, учащиеся слушали лекции по юридической пропэдевтике. Их читал профессор Р.А. Штекгардт. Он был "небольшого роста, худощав и носил парик. Сидя на кафедре, стоявшей у стены, и читая лекцию, он имел привычку раскачиваться взад и вперед. Воспитанники изловчились в стену вколачивать гвоздь, так чтобы при покачивании профессора парик зацеплялся за гвоздь, и обнажалась безволосая голова немецкого ученого"*(70).

На первой лекции Штекгардт объяснял, что представляет собой юридическая пропэдевтика. "Греческое слово "пропэдевтика", - говорил он, - означает так же, как немецкое "Vorschule", учение приуготовительное для какой-нибудь науки. Правоведение или Юриспруденция, обнимая все стороны человеческой жизни, есть одна из наук, более всех нуждающихся в таком предварительном учении. Следовательно, для изучения прав необходима юридическая пропэдевтика. Под этим названием разумеем мы связное систематическое собрание различных предварительных понятий и сведений, без которых вступление в область правоведения чрезвычайно шатко, уразумение его неясно и начальное изучение трудно и почти бесплодно"*(71). Содержание курса юридической пропэдевтики, читавшегося в Училище правоведения, определялось не только уровнем образованности его воспитанников, готовившихся к изучению юридических наук, но и сущностью самой юриспруденции. Юридическая пропэдевтика призвана была, по словам профессора Штекгардта, "привести в ясность все понятия и идеи, все исторические и литературные сведения, которые частию уже предполагаются известными в науке правоведения, частию же по обильному ее содержанию только упоминаются в ней, но остаются без дальнейшего объяснения, частию, наконец, являются в кратком и неполном виде. Сверх того, пропэдевтика должна представить способ изучения прав вообще, т.е. всеобщую юридическую методологию"*(72).

Воспитанники не любили юридической пропэдевтики, поскольку преподавалась она догматически и к тому же на немецком языке или на латыни. Но Победоносцев показывал при ее изучении такие успехи, что иногда приводил профессора Штекгардта в полный восторг. 7 октября 1842 года Константин записал в свой дневник: "Штекгардт. Последнему отвечал я по-латыни 12 §, и так восхитил его, что он сошел с кафедры, облобызал меня, жал руку и поставил 12"*(73).

Чтобы получить положительную оценку на экзамене по юридической пропэдевтике, учащиеся готовы были на любые уловки. Об одной из них Победоносцев рассказал в своем дневнике. В записи, сделанной 30 апреля 1844 года, он сообщил: "Завтра затевают у нас новый обман во время Штекгардтова экзамена: пишут по два экземпляра всех билетов, каждый готовит из всего курса только один билет, и когда берет билет со стола, говорит тот номер, который сам учил, а на приготовленном стуле билет ему обменивают. Если это удастся, о, какая жалкая существенность"*(74). Уловка оказалась успешной, но Победоносцеву данный успех не принес радости. В своем дневнике он оставил следующую запись на сей счет: "Употребили в дело эту хитрость, о которой я вчера писал, и она удалась вполне. Все были в этом деле обмануты: и директор, и инспектор, и Штекгардт, и Генцшель, заседавший на экзамене. Совестно было молиться до и после экзамена. Разумеется, успех был блестящий"*(75). Спустя месяц он продолжал испытывать неловкость от того, что участвовал в обмане профессора Штекгардта. "Совестно вспоминать об экзамене Штекгардта, и разговоры об этом не прекращаются в классе", - признавался Константин в дневниковой заметке, сделанной 1 июня. Он искал оправдание этому обману и находил его в системе преподавания юридической пропэдевтики профессором Штекгардтом. "Многие, - отмечал Победоносцев в своем школьном дневнике, - говорят, и не без основания: "Что же нам делать, когда начальство ставит нас в невозможное положение? Нас заставляют слушать лекции и отвечать на языке, которого мы не понимаем и на котором не можем объясниться нисколько". И действительно, не менее как три четверти нашего класса совсем не знают или совсем плохо знают по-немецки; странно сказать, есть в числе таких даже немцы по происхождению, т[о] е[сть] имеющие мать или отца немцев. Прохождение сквозь уроки Михлера и Шнеринга не подвинуло их ни на шаг в знании немецкого языка. А между тем, начиная с низших классов, некоторые предметы преподаются на немецком языке будто бы для практики. С физикой, географией можно еще как-нибудь справиться, но когда дело доходит до предметов философского содержания, до пропедевтики и энциклопедии, тут, что называется, свет досками забран и нет никакого выхода. Иной пробует учить наизусть параграфы, ничего не понимая, и можно себе представить, что из этого выходит. Так однажды, помнится, Андрюша пробовал отвечать Штекгардту, начал первую фразу: "Ungeachtet dieser Wissenchaft", - потом после некоторой паузы произнес: "als", - и затем последовало гробовое молчание..."*(76).

О том как, преподавали в Училище правоведения другие профессора, Константин Победоносцев в своем дневнике умолчал. Зато о них довольно подробно написали в своих мемуарах те, кто учился здесь немногим раньше или позднее его.

Так, о профессоре П.Д. Калмыкове В.В. Стасов утверждал, что он лекциями по энциклопедии законоведения и уголовному праву "ничуть не удовлетворил" ожидания учащихся*(77). "Другой профессор, некто Палибин*(78), - вспоминал Владимир Васильевич, - приводил нас в изумление, читая нам, под заглавием "Государственное право", прямо статьи из Свода законов, которые мы должны были заучивать слово в слово по его литографированным запискам, перечисляя без малейшего пропуска, все "департаменты", "отделения" и "столы" министерств, губернских правлений и других мест, и тут же должны были в зубряжку пересчитывать "предметы их ведомства"*(79). "Еще один профессор, Шнейдер, - продолжал свои воспоминания Стасов, - был человек великолепный, по прекрасной душе, благородству и энергии своей. Все его у нас любили, от мала до велика, и я думаю, что нет никого из бывших в те времена в Училище, кто не сохранил бы о нем самого благодарного, полного симпатии и уважения воспоминания. Но как профессор, он казался нам тяжелым немецким педантом, со всем своим "римским правом", которого мы никак не соглашались признать чудодейственною силой, долженствующею прочистить, осветить и направить все наши понятия о праве, о всем справедливом, несправедливом, законном и преступном. Нам казалось, что тут излагаются все такие ординарные вещи, которые мы очень хорошо знаем и без всякого классического римского права, наприм[ер], что нельзя строить свой дом на чужой земле, нельзя продавать яблоки из чужого сада, и тому подобные необыкновенные никому неизвестные истины"*(80).

Известный в дореволюционной России адвокат К.К. Арсеньев*(81) обучался в Училище правоведения с 1849 до 1855 года. В своих мемуарах он характеризовал П.Д. Калмыкова, в противоположность В.В. Стасову, как весьма достойного профессора. "Всегда серьезный, почти мрачный, но изысканно-вежливый и деликатный, - вспоминал Константин Константинович, - он поражал нас сдержанно-страстным отношением к своему предмету, выражавшимся во всем - в голосе, тоне, в образной речи, в пафосе, с которым он говорил об уважаемых им ученых... или восставал против несимпатичных ему форм уголовной кары (напр., против смертной казни, против телесного наказания и наложения клейм). Это последнее в тогдашнее время было совсем небезопасно для профессора, но Калмыков не останавливался перед подобными соображениями. Он, очевидно, хотел передать слушателям не только свои сведения, но и часть своего настроения. Не скажу, чтобы это ему особенно удавалось, чтобы мы его всегда понимали, вполне проникались его образом мыслей; кое-что, однако, врезывалось нам и в память, и в душу, и мы выходили из его класса не только с сознанием приятно проведенного времени - как после лекций Загорского*(82) и Вышнеградского*(83), - но с пробужденною на время мыслью, с тяжелым чувством чего-то неладного в окружающем нас мире. Учились мы у Калмыкова усердно и довольно успешно; в его преподавании нам были доступны даже немецкие философские теории, не была страшна даже знаменитая "лестница наказаний", наводившая ужас на столько поколений молодых юристов. Уголовное право было единственным предметом, по которому мы вынесли из Училища не бессвязные обрывки знаний, а нечто стройное и целое"*(84).

Относительно профессора Палибина мнения тех, кто получал образование в Училище правоведения в 40-е - начале 50-х годов XIX века, также расходились. М.М. Молчанов писал о нем: "Никифор Алексеевич Палибин, профессор государственного права - человек правдивый, с приличными манерами и гордой осанкой при весьма невысоком росте. Как звучно при общей тишине неслась его речь, когда уверенным голосом он провозглашал: "Император всероссийский есть монарх неограниченный и самодержавный, коему повиноваться не только за страхом, но и за совестью сам Бог повелевает!" - и слово "Бог" произносилось с таким пафосом, что оно невольно западало в душу каждого из слушателей"*(85).

"Государственное право Палибина, - утверждал в своих воспоминаниях И.А. Тютчев, - представляло какое-то извлечение из первых трех томов Свода законов. Начиналось оно словами: "Император Всероссийский есть монарх самодержавный, неограниченный, повиноваться коему не токмо за страх, но и за совесть сам Бог повелевает". Порядок делопроизводства в Сенате, по словам Палибина, воспитанник Училища должен так твердо знать, чтобы безошибочно ответить спросонья на вопрос: в какой департамент направить дело из такой-то губернии. Курс Палибина, может быть и очень полезный, мне казался не наукой, а каким-то сбором сведений, совершенно лишенных научного характера"*(86).

"Римское право, во всех трех классах старшего курса, читал В.В. Шнейдер - точно так же, как и латинскую словесность, т.е. добросовестно, но неумело, - вспоминал К.К. Арсеньев. - Мы уважали профессора, но не любили его предмет и не отдавали себе даже ясного отчета в необходимости его для юристов. Несравненно ниже Шнейдера стоял Палибин, читавший государственное право. Его курс был ничем иным, как рядом выписок из подлежащих томов Свода законов (1-го, IX-го). Об основных началах государственного права, о фазисах его развития, о положении его в Западной Европе мы не узнавали ровно ничего - зато должны были заучивать предметы ведомства каждого министерского департамента, каждого губернского и уездного присутственного места"*(87).Князь В.П. Мещерский, поступивший в Училище правоведения в 1850-м, то есть спустя четыре года после того, как из него был выпущен К.П. Победоносцев, и окончивший обучение в нем в 1857 году, также положительно отзывался о профессоре В.В. Шнейдере: "Это был и симпатичный, и оригинальный тип, коего в теперешнее время смешно было бы найти и след. В нем жил дух римлянина золотого века Рима и в то же время жил человек со всеми оттенками благородства и деликатности, с одной стороны, и высокого образования - с другой. Хотя он был немец, но никогда никому из нас в голову не приходило на этого старика смотреть, как на немца: он все время в течение трех лет нам представлялся фантастическим римлянином"*(88).

О содержании лекций А.И. Кранихфельда по гражданскому праву, которые читались в Училище в то время, когда здесь учился Константин Победоносцев, свидетельствует изданный профессором в 1843 году учебник под названием "Начертание российского гражданского права в историческом его развитии". Оно давало догматическое изложение гражданско-правовых институтов, сдобренное историческими обзорами. В понимании существа гражданских законов и основных правовых категорий Александр Иванович строго следовал положениям "Свода законов Российской империи". Гражданское право, по его словам, это "гражданские законы, в совокупности взятые, в виде единого целого, выведенного, как общий результат, из отдельных законоположений"*(89). Содержание курса гражданского права А.И. Кранихфельд изложил по системе Свода гражданских законов. Его учебник состоял поэтому из введения и четырех книг: 1) "О правах и обязанностях семейственных; 2) "О правах по имуществам"; 3) "О способах приобретения и укрепления прав на имущества в особенности"; 4) "О правах по обязательствам". В последней книге описывалось договорное право. Сначала давались общие понятия и исторический обзор. Затем излагались действующие законоположения "о договорах вообще", "об обеспечении договоров", "о договорах по имуществам" и, наконец, "о договорах личных".

К.К. Арсеньев, слушавший в начале 50-х годов в Училище правоведения лекции профессора Кранихфельда, утверждал в своих мемуарах, что законы о финансах и гражданское право читались Александром Ивановичем "до крайности плохо; это было нечто в роде палибинского курса государственного права, т.е. перифраза действующих законов, без всяких исторических и догматических толкований. Профессор, вдобавок, был совершенно лишен дара слова и неумел поддержать своего авторитета даже теми внешними средствами, к которым прибегали некоторые из его товарищей. При нем более, чем при ком-либо другом из преподавателей старшего курса (за исключением, конечно, Малиновского), процветало школьничество. Так, например, он имел привычку входить в класс тотчас после звонка и со звонком же приостанавливать лекцию, почти на полуслове, при чем всегда произносилась фраза: "Но об этом в следующий раз". Бывали случаи, когда эта фраза говорилась в полголоса кем-либо из учеников, прежде чем ее успевал сказать профессор; случалось и так, что в момент входа его в класс там не было ни одного слушателя, а через несколько секунд в дверях появлялась голова какого-нибудь шалуна и слышались слова: "Здесь ли почтенный профессор? Началась ли лекция почтенного профессора?" - после чего гурьбою вваливались в класс все воспитанники. Тогда нам все это было смешно, но теперь досадно вспомнить, что в таких малоискусных руках находился такой предмет, как гражданское право. Не менее досадно и то, что нас не умели заинтересовать судопроизводством, хотя его читали бывшие воспитанники училища, знакомые с потребностями учеников - и притом люди очень дельные, заслужившие на службе самую почетную известность"*(90).

Объясняя, почему преподаватели Училища правоведения оказались не вполне достойными своего звания, К.К. Арсеньев отмечал, что "несправедливо было бы винить за это одно училищное начальство. Многие из наших преподавателей были в то же время профессорами Петербургского университета (Шнейдер, Кранихфельд, Неволин*(91), Калмыков); негде, может быть, было и взять лучших. Главная разница между университетскими и училищными лекциями заключалась, я думаю, в том, что те же профессора читали иначе, когда имели перед собою студентов, а не мальчиков (не столько по возрасту, сколько по положению и привычкам). У нас профессор поневоле обращался в учителя, отвечающего не только за знания учеников, но и за тишину и порядок в классе. От него требовали беспрестанного спрашиванья уроков, т.е. чего-то весьма мало сходного с университетским преподаванием. Я нисколько не удивился бы, если бы узнал, что большинство профессоров относилось к нам с некоторым пренебрежением, смотрело на нас сверху вниз"*(92).

Однако в целом преподаватели Училища правоведения оставляли в своих учениках добрую о себе память. Выступая в 1860 году, на 25-летнем юбилее Училища, с речью, К.П. Победоносцев счел необходимым сказать про своих преподавателей: "Они влагали в юные души наши: добрую мысль, доброе слово, доброе предание, завет добрый. Они не говорили нам: наслаждайтесь жизнию и таитесь, когда увидите зло и беззаконие; ведайте бумагу, не тревожьтесь о живом человеке. Нет! Не домом соблазнителей был для нас этот дом, а домом учителей! Нас отпускали со словом "союз", но говорили, что союз для труда, а не для почетных наслаждений"*(93).

Дневниковые заметки, которые Победоносцев вел во время пребывания в Училище правоведения, показывают, что он был прилежным учеником. Воспитанники, проводившие свои дни в безделье, вызывали у него удивление. Так, однажды он написал в своем дневнике: "У нас есть странные люди, которые целый день, целую неделю, целый год кутят и ничего не делают. Днем по будням они болтают, поют, играют в преферанс, в орлянку и в другие игры, пляшут канкан и ругают директора. По праздникам день проводят в трактире за бильярдом, вечера - Бог знает где, - словом, живут настоящею минутой и более ничего знать не хотят"*(94). При этом Константин признавался в своем дневнике в том, что и сам неоднократно совершал предосудительные поступки. "С прошлого года, - сообщал он в одной из своих записей, - возникло и распространилось у нас изобретение, которое, не знаю, дошло ли еще до Москвы. Вместо трубки курят папиросы, так эта штука называется. Еще зимой я дивился, глядя, как Пейкер*(95) фабриковал их, свертывая трубочки из печатной бумаги и наполняя их табаком. Теперь это усовершенствовали; берут карандаш или вроде того палочку, скатывают на ней пластинку тонкой почтовой бумаги, заклеивают края; потом загибают эту трубочку с одной стороны, наполняют ее табаком, загибают снова - и курево готово. Только что завелись папиросы и в продаже в магазине Богосова, в д[оме] Армянской церкви, но у нас только богатые берут оттуда, а прочие продовольствуются самодельщиной. В классе эта манипуляция беспрестанно производится, виноват и я, грешный. Курят в трубу: один увеселяется, а другой караулит"*(96) (курсив мой. - В.Т.).

Жизнь в Училище состояла не только из учебы. Его воспитанники имели достаточно свободного времени, чтобы читать книги, выходившие за рамки учебной программы. 20 января 1843 года Победоносцев записал в свой дневник: "Вечером был у нас в классе обыск, производившийся Кранихфельдом*(97) и Бушманом*(98). У меня поймал инспектор стихи Лермонтова, однако оставил их и советовал держать у Бушмана: "Конечно, Лермонтов поэт, но он умер нехорошею смертью..."*(99).

Пребывавший в Училище в одно время с К.П. Победоносцевым М.М. Молчанов писал полвека спустя в своих воспоминаниях: "Если объем и курс учения не был так обширен, как теперь, то, когда мы были в Училище, очень много времени посвящалось чтению. В некоторых классах были свои библиотеки. Каждый воспитанник вносил в месяц известную сумму, кажется по два рубля, приобретались все лучшие произведения русской, французской и немецкой литературы и потом, при выпуске, книги эти делились по жребию. Романы английские Вальтер-Скотта, Копера и Мариетта, в французских переводах Defaucompret, были излюбленным чтением. Но само собою разумеется, что прежде всего читались корифеи русской словесности: Пушкин, Марлинский, Лермонтов, Гоголь, Жуковский, Лажечников, Масальский, Денис Давыдов, с его - "Бурцов, ёра забияка, собутыльник дорогой, Ради рома и арака - посети домишко мой"*(100).

Помимо чтения художественных книг учащиеся посещали театральные спектакли. 31 марта 1844 года Победоносцев занес в свой дневник: "Отправился в Михайловский театр в намерении развлечь себя в этот вечер. В 7 часов начался спектакль драмою: Le bal masquesous Louis XIV; пьеса пустенькая, которую я, помнится, читал когда-то в "Репертуаре". Но ее оживляла прекрасная игра артистов, которая у французов из ничего умеет занять зрителей"*(101).

Принц Ольденбургский старался разнообразить жизнь воспитанников вверенного его попечению Училища и нередко устраивал для них концерты у себя во дворце. Об одном из них, состоявшемся 16 октября 1843 года, написал в своем дневнике Константин Победоносцев: "Сегодня концерт у принца, и мы все туда идем. Вместо скучного Штекгардта пошел я с римским правом в лазарет. Между тем принц был наверху, во всех классах. Георгиевский спрашивал меня, читал мое сочинение; добрейший старик, но какой устарелый! Спальни все отперты. Желающие бреются там в ожидании концерта.

После всенощной пошли прямо в спальни одеваться. Мы дожидались довольно долго, погода была скверная. За нами приехал, наконец, какой-то длинный ящик, куда все уселись и переехали. По великолепной лестнице взошли мы наверх в богатую раззолоченную залу. Все было уже готово к концерту. Добрый наш принц был тут; принцесса сидела с Толстою в ближней комнате, с нею баронесса Крюднер. После первой половины разошлись мы по комнатам, где были накрыты столы с разными яствами. Пили чай, ели мороженое. Тут же устроены деревянные горы, с которых катались маленькие. Потом началась вторая половина. Наши пели и играли"*(102).

Концерты часто устраивались и в самом Училище: воспитанники показывали свои таланты - кто-то читал стихи, кто-то пел, другие играли на музыкальных инструментах. Директор Училища Семен Антонович Пошман являлся большим почитателем музыки, кроме того, многие учащиеся до поступления в Училище занимались музыкой дома, наконец, музыкой увлекался и попечитель Училища правоведения принц Петр Георгиевич Ольденбургский.

Выпускники Училища правоведения отличались от студентов, окончивших университеты, не только своей аристократичностью, но и братством, которое хранилось ими всю последующую жизнь. Девизом этого правоведческого братства была строка из стихотворения Горация: "Quidquid agis prudenter agas etrespice finem (Что бы ты ни делал, делай это разумно и не упуская из виду цель)". Позднее к этому девизу добавили еще один: "Honeste vivere, neminem ledere, suum cuique tribuere (Честно жить, никого не обижать, каждому воздавать свое)". И.А. Тютчев, обучавшийся в Училище правоведения с 1847-го до начала 1852 года*(103), высоко оценивал нравственный уровень выпускников Училища правоведения. "Мне может быть возразят, - писал он, - неужели же между правоведами нет и не было дурных людей? На это отвечу пословицей: в семье не без урода. Да, к сожалению, есть и между правоведами недостойные люди, но сравните их число с числом почтенных деятелей из правоведов, достигших высших государственных должностей, отправляющих правосудие или трудящихся на иных, более скромных, поприщах, и вы увидите, что нравственных уродов вышло из Училища правоведения весьма немного.

История оценит заслуги принца Петра Георгиевича по отношению к России и в числе их не забудет, что ему Училище правоведения обязано своим существованием. Эта же беспристрастная история отдаст должную справедливость и питомцам Училища, посвятившим все свои силы и способности на служение Отечеству"*(104).

Вместе с Константином Победоносцевым императорское Училище правоведения закончили в 1846 году: князь И.Г. Бебутов, И.А. Веловзор, барон А.Э. Венкштерн, барон Е.Е. Врангель, Н.Б. Керстен, В.Г. и Н.Г. Коробьины, А.И. Котляревский, М.И. Ласковский, О.Г. Лерхе, барон Э.А. Майдель, князь А.В. Оболенский, В.И. Пейкер, И.Г. Полянский, М.Н. Попов, барон В.Ф. Раден, А.А. Сальваторий, Н.А. Слепцов, А.В. Тарасенков, Н.А. Тимрот, И.П. Уланов, бароны В.Ф. и Ф.Ф. Штакельберги, Д.А. Энгельгардт.

Императорское училище правоведения, которое сыграло особую роль в развитии юридического образования в нашей стране, было создано 5 декабря 1835 г.

В первой четверти XIX в. в России предпринимались шаги для совершенствования юридического образования. Так, в 1804 году был образован Педагогический институт, состоящий из трех отделений, в том числе философско-юридического. В 1817 году Педагогический институт был переименован в Главный педагогический институт, который в 1819 году преобразовался в Санкт-Петербургский императорский университет. Юридический факультет становится самостоятельным структурным подразделением Университета в 1835 году.

Чуть раньше, в 1826 году, было образовано Второе отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии. В 1828 и 1829 годах ко Второму отделению для подготовки к профессорскому званию были прикомандированы слушатели Петербургской и Московской духовных академий и три лучших студента Санкт-Петербургского университета. После сдачи экзаменов эти выпускники были направлены для обучения в Германию, а уже после возвращения в Россию, выдержав еще один экзамен, каждый из них получил степень доктора права. Таким образом были подготовлены первоклассные специалисты в области российского и европейского права того времени.

Образование, соответствующее юридическому факультету Университета, давало и другое привилегированное учебное заведение — Царскосельский (впоследствии — Императорский Александровский) лицей.

С проектом усовершенствования правового образования в России выступил принц Петр Георгиевич Ольденбургский, который 26 октября 1834 г. подал Николаю I «Всеподданнейшую записку», в которой писал: «Наблюдения убедили меня, что недостаток образованных и сведущих чиновников в канцеляриях судебных и исполнительных мест составляет одно из возможных неудобств... Существующие учебные заведения доныне не удовлетворяют сей потребности государственной...» .

П. Г. Ольденбургский не только обосновал необходимость нового учебного заведения — Училища правоведения, но был готов «пожертвовать сумму, потребную на приобретение дома и первоначальное обзаведение Училища» . Для нового учебного заведения принц Ольденбургский приобрел особняк на набережной реки Фонтанки, дом 6, за 700 тыс. р. у наследников тайного советника И. Н. Неплюева. Внутренняя перестройка здания была произведена архитектором А. И. Мельниковым. В результате общие расходы принца П. Г. Ольденбургского составили 1 млн р.

И уже 29 мая 1835 г. был утвержден Устав Императорского училища правоведения, согласно которому оно передавалось в ведение Министерства юстиции. Первых своих воспитанников Училище приняло 5 декабря 1835 г., когда состоялось торжественное открытие нового учебного заведения «в высочайшем присутствии Его Императорского Величества Государя Императора и их императорских высочеств: Цесаревича Александра, наследника престола, Великого Князя Александра Николаевича и Великого Князя Михаила Павловича» .

В Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга хранятся документы Училища (фонд 355), среди которых личные дела преподавателей и воспитанников учебного заведения. Архивные материалы, юбилейные издания, а также мемуарная литература содержат ценную информацию о правилах приема в Училище, процессе обучения,

о профессорско-преподавательском составе и выпускниках этого привилегированного учебного заведения. Так, срок обучения в Училище правоведения первоначально составлял шесть лет, впоследствии он увеличился на один год. В архивах упоминается, что «курс учения в приготовительных классах продолжается три года, а в самом Училище семь лет, коим соответствует таковое же число классов». В 1847 году при Училище были созданы подготовительные классы: «III, II и I-й старшие классы суть специальные (юридические), все же прочие суть общеобразовательные» . В Училище правоведения принимали детей только потомственных дворян.

К 1848 году относится составленная принцем Ольденбургским «Сравнительная ведомость предметов, преподаваемых в старших классах Лицея, Училища правоведения и на юридическом факультете Университета» . Из этих документов следует, что предметы, которые преподавали в Лицее и на юридическом факультете Университета, в основном совпадали.

Программа же Училища правоведения была несколько иной. Так, в 1848 году среди преподаваемых в нем предметов значились: церковное право, юридическая пропедевтика или вводный курс юриспруденции, французское право, межевые законы, судебная медицина. Следует отметить, что «…юридическая пропедевтика и местные законы остзейских губерний читались на немецком языке, французское право и судопроизводство — на французском» .

В то же время в Училище правоведения, как и в Университете, преподавали русский язык для иноверцев, поскольку в 40-е годы XIX века много внимания уделялось просвещению на Кавказе. Местную молодежь командировали в высшие учебные заведения Санкт-Петербурга и других крупных городов страны. Среди учащихся были как казеннокоштные студенты, так и обучающиеся за плату. В высочайше утвержденном Положении от 11 июня 1849 г., в частности, указывалось, что на учебу за счет казны направляются юноши «как из коренных жителей Кавказского и Закавказского края, так из детей Русских дворян и чиновников, беспорочно служащих или умерших на службе в тех краях. Воспитанники сии именуются Кавказскими воспитанниками» . Для выполнения этих целей в Санкт-Петербург-ском университете выделялось не менее двадцати мест для всех родов государственной службы, а в Императорском училище правоведения — традиционно пять мест оставляли для службы по судебному ведомству. Кроме того, по окончании учебы выпускники обязаны были прослужить на Кавказе и в Закавказье не менее шести лет.

В высшие учебные заведения Российской империи, в том числе в Училище правоведения и Санкт-Петербургский университет, направляло юношей и Войско Донское, оно же оплачивало их учебу. Окончившие учебу в Императорском училище правоведения должны были проработать два года по ведомству Министерства юстиции, о чем в мае 1852 года было установлено в Положении Военного Совета «Об уроженцах Войска Донского».

В Училище правоведения много внимания уделялось общему развитию воспитанников из всех регионов, организовывались экскурсии в музеи, Пулковскую обсерваторию, торжественно отмечались памятные даты, такие как 100-летие со дня рождения А. С. Пушкина, 200-летие Петербурга, и т. д.

На внеклассных занятиях преподавались музыка, рисование, лепка, проводились занятия ручного труда. Воспитанники активно занимались шахматами, теннисом, верховой ездой. Один из воспитанников Императорского училища правоведения вспоминал: «Во время чтения лекций начальство старалось, чтобы теория шла рука об руку с практикой. <…> При преподавании судебной медицины сочли необходимым

водить нас на секцию трупов [в Мариинскую больницу]» .

Практические занятия играли большую роль в процессе обучения правоведов. «Издавна установился в Училище обычай — усердно посещать заседания Окружного Суда, Судебной палаты и Сената и устраивать примерные разбирательства уголовных дел под руководством профессора. <…> Значительно расширились практические занятия и по другим предметам... вплоть до ежегодного посещения полицейского музея, тюрем и колоний малолетних преступников...» .

Уровень профессорско-преподавательс-кого состава учебных заведений того времени был очень высокий. «...Всегда приглашались преподаватели, известные по своей деятельности в качестве судей, прокуроров или присяжных поверенных, и преимущественно из бывших воспитанников Училища. Другие же предметы юридические и политические, кроме судопроизводств, все читаются нынешними или бывшими профессорами Санкт-Петербургского университета», — отмечалось на праздновании 50-летия Императорского училища правоведения .

Большое внимание в Училище уделялось общегуманитарной подготовке и истории. Со дня основания в Училище преподавал Иван Кузьмич Кайданов (1782—1843) — автор нескольких учебников по истории, которые впоследствии неоднократно переиздавались.

Уголовное право с 1838 года преподавал Петр Давыдович Калмыков (1808—1860) — профессор кафедры энциклопедии законоведения и русского государственного права Санкт-Петербургского университета. Уже после смерти П. Д. Калмыкова, в 1866 году, воспитанник Училища правоведения А. Д. Любавский по лекциям любимого профессора издал «Учебник уголовного права», который пользовался большой популярностью во всех юридических заведениях России.

Константин Алексеевич Неволин (1806—1855) был в числе студентов, прикомандированных в 1828 году ко Второму отделению Собственной Его Императорского Величества канцелярии для подготовки к службе на кафедрах законоведения. С 1848 года К. А. Не-волин читал лекции по истории российского законодательства и энциклопедии законоведения и в Университете, и в Училище правоведения. В 1851 году вышел в свет его основной труд «История Российских гражданских законов», который высоко оценили современники.

Более тридцати лет кафедрой энциклопедии и истории российского законодательства в Училище правоведения заведовал Иван Ефимович Андреевский (1831—1891). Он преподавал энциклопедию законоведения в III классе, а историю русского государственного права — во II и I классе. Его авторский двухтомный курс «Полицейское право» был опубликован в 1872 году, а в 1874 году вышло уже второе издание учебника, который, вплоть до начала XX века, оставался единственным полным курсом этого предмета в России.

В 1883 году И. Е. Андреевского избрали ректором Санкт-Петербургского университета, на этой должности он прослужил до 1887 года. В том же году он прекращает работать в Университете, но до конца жизни остается преподавателем Училища правоведения.

Во всех юридических вузах Санкт-Петербурга, в том числе Училище правоведения, государственное право преподавал Александр Дмитриевич Градовский (1841—1889). Его лекции впервые были опубликованы в 1880 году, выдержали несколько изданий и были также очень популярны.

Международное право в Училище правоведения долгие годы читал Федор Федорович Мартенс (1845—1909), выпускник Санкт-Петербургского университета, ученик известного русского правоведа-между-народника И. И. Ивановского. Курсы лекций, прочитанные Ф. Ф. Мартенсом по многим предметам, в том числе по государственному праву, по международному праву цивилизованных народов, по русскому государственному праву, неоднократно переиздавались.

С 1867 года лекции по уголовному праву в Императорском училище

правоведения читал Николай Степанович Таганцев (1843—1923), известный русский юрист и криминалист. Его курс лекций по этому предмету, прочитанный в Училище правоведения, был также издан и пользовался большой популярностью во всех юридических учебных заведениях.

Среди преподавателей Училища следует также упомянуть таких известных ученых-юристов того времени, как Я. И. Баршев и И. Я. Фойницкий.

Яков Иванович Баршев (1807—1894) — «птенец гнезда Сперанского», причисленный в 1829 году для обучения ко Второму отделению Собственной Его Императорского Величества канцелярии, в 1835—1856 годах преподавал в Университете, с 1837 года — в Лицее, с 1856 года — в Училище правоведения как первый руководитель кафедры русских уголовных и полицейских законов.

Известный российский криминалист Иван Яковлевич Фойницкий (1847—1913) окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета, в котором затем преподавал более 40 лет уголовное право, а также специальный предмет — тюрьмоведение. Одновременно И. Я. Фой-ницкий читал курс уголовного судопроизводства в Училище правоведения.

Большой популярностью среди учащихся пользовался известный юрист профессор Владимир Данилович Спасович (1829—1906), который был крупным специалистом как в области международного права, так уголовного права и уголовного процесса. Учебник уголовного права В. Д. Спасовича по ряду вопросов не потерял своей актуальности и сегодня.

Создатель учебника «Руководство по уголовному судопроизводству» Николай Иванович Стояновский (1820—1900), выпускник Училища, в 1846—1854 годах вел практические занятия по гражданскому и уголовному судопроизводству.

Глубоким знанием римского права и литературы отличался Василий Васильевич Шнейдер (1793—1872), который долгие годы, с 1835 по 1863 год, заведовал кафедрой римского права в Училище.

В Училище правоведения преподавал и известный государственный деятель, литератор Анатолий Федорович Кони (1844—1927). С 1876 по 1883 год он вел курс теории и практики уголовного судопроизводства. Учащиеся высоко ценили и уважали его за высокий профессионализм. Особый интерес студентов вызывали учебные судебные заседания по материалам реальных судебных дел. Сегодня мы бы назвали это «интерактивными методами обучения». А сам А. Ф. Кони в воспоминаниях «На жизненном пути» писал: «…Курс был разработан с любовью и вниманием и принимался моими слушателями, из которых некоторые теперь уже сенаторы или министры, с видимым интересом» .

В мемуарах одного из крупнейших государственных деятелей России Владимира Николаевича Коковцова, закончившего Александровский лицей, отмечалось: профессора «говорили... что их занятия с нами, как и с воспитанниками Училища правоведения, всегда дают им гораздо больше нравственного удовлетворения, нежели обширные, многолюдные аудиенции Университета» .

Императорское училище правоведения подготовило за годы существования свыше двух тысяч специалистов . Среди них были известные правоведы, работники судебной системы, государственные деятели, такие как Н. И. Стояновский, К. П. Победоносцев, А. Г. Булыгин, И. Г. Щегловитов, В. Д. Набоков, выдающиеся представители науки, культуры и искусства, например В. В. Стасов, А. Н. Серов, П. И. Чайковский, И. С. Ак-саков, И. Ф. Тютчев и многие другие.

В начале XX в. в адрес Училища правоведения все чаще стала раздаваться критика. Так, считалось, что научный уровень преподавания в Училище все-таки ниже, чем на юридическом факультете Санкт-Петер-бургского университета. Однако архивные документы свидетельствуют, что Училище правоведения оставалось одним из лучших юридических учебных заведений страны, способным успешно готовить юристов для работы в судах всех инстанций.

В 1918 году Училище правоведения, к сожалению, было ликвидировано, но память о нем сохраняется в истории Санкт-Петербурга.

Императорское училище правоведения - одно из наиболее престижных высших учебных заведений дореволюционной России.

Императорское училище правоведения

Девиз	«Respice finem» (Предусматривай цель)
Год основания	1835
Год закрытия	1918
Тип	мужское учебное заведение закрытого типа
Расположение	Российская империя Российская империя , Санкт-Петербург , Набережная р. Фонтанки , 6
Изображения на Викискладе

	Объект культурного наследия России федерального значения рег. № 781510384260006 (ЕГРОКН) объект № 7810664000 (БД Викигида)

Училище было открыто в декабре 1835 года и уже в 1840 году состоялся первый выпуск на государственную службу 14 чиновников. Всего за годы существования училища до начала 1918 года подготовлены более 2000 профессионалов, оставивших заметный след в общественной и культурной жизни России.

История

До начала XIX века

Петр Георгиевич Ольденбургский, назначенный попечителем училища, приобрел для него у наследников сенатора И. Н. Неплюева дом на набережной реки Фонтанки , 6 (напротив Летнего сада), за 700 000 рублей . Дом был перестроен архитекторами А. И. Мельниковым и В. П. Стасовым . Директором училища был назначен статский советник С. А. Пошман, инспектором - профессор Царскосельского лицея Е. В. Врангель . 7 декабря 1835 года , через два дня после торжественного открытия, в новом училище начались занятия.

Училище было привилегированным закрытым учебным заведением и по статусу было уравнено с Царскосельским лицеем. В него принимались до 100 сыновей потомственных дворян в возрасте от 12 до 17 лет. Училище было платным, но за обучение казённокоштных учеников плата вносилась казной.

Время обучения было сначала определено в 6 лет, но с 1838 года было увеличено до 7 лет с подразделением на два курса: младший - гимназический (VII, VI, V и IV классы) и старший - университетский (III, II и I классы). С при училище были учреждены приготовительные классы (с - трехлетние).

На младшем курсе полностью проходили классическую гимназическую программу (однако греческий язык был заменен естествоведением), а на университетском - энциклопедию законоведения (начальный курс права), церковное, римское, гражданское, торговое, уголовное и государственное права, гражданское и уголовное судопроизводство, историю римского права, международное право, судебную медицину, полицейское право, политическую экономию, законы о финансах, историю вероисповеданий, историю философии, в связи с историей философии права, латынь и английский язык (по выбору ещё немецкий и французский).

Директора и воспитатели стремились поддерживать в училище почти военную дисциплину и строгий распорядок дня - по 42 звонкам .

Расписание звонков

При училище была создана библиотека, а затем и музей истории училища. В основе книжного собрания лежали 364 тома (184 произведения), приобретённые у книготорговца Смирдина к моменту открытия училища. В следующем году библиотека пополнилась полным собранием законов в 80 томах. В 1838 году для библиотеки была куплена библиотека французских книг и географических карт. Присылались в дар библиотеке издания различных учебных заведений - научные записки, диссертационные работы и другие. К 1885 году в собрании насчитывалось около 6000 книг. Библиотека выписывала общие и специальные русские и иностранные периодические издания.

Расход по содержанию училища в конце XIX века составлял 225 000 р. ежегодно; из них 90 000 отпускалось из казначейства, а остальная сумма возмещалась платой за содержание воспитанников. Для оказания материальной помощи нуждающимся ученикам и выпускникам, а также их семьям, в 1885 году был утверждён устав Правоведческой кассы , членами которой стали, прежде всего, бывшие воспитанники училища - в большинстве своём высокопоставленные сановники, платившие ежегодные или единовременные взносы.

Все выпускники обязаны были прослужить 6 лет в учреждениях министерства юстиции. Окончившие училище с отличием, получали чины IX и X классов (титулярного советника и коллежского секретаря - соответствовали штабс-капитану и поручика армии) и направлялись преимущественно в канцелярии Министерства юстиции и Сената; прочие направлялись в судебные места по губерниям , в соответствии с успехами каждого.

Отмечая деятельность по подготовке «молодых дворян к гражданской службе по судебной части », Александр III в рескрипте по случаю 50-летия училища призывал и в будущем направлять «труды свои на благовоспитание русского юношества, утверждая питомцев своих в правилах веры, правды и доброй нравственности и в неизменной преданности Престолу и Отечеству ».

За годы своего существования Училище правоведения, входившее в число немногих юридических учебных заведений России, смогло подготовить более 2000 юристов высокой квалификации .

После 1917 года

15 сентября 1917 года постановлением Временного правительства Императорское училище правоведения было подчинено Министерству народного просвещения .

18 июня 1918 года училище было ликвидировано решением уже Комиссариата народного просвещения, а его здание было передано (ПАИ). В советское время многие правоведы были репрессированы (см. Дело лицеистов).

С 2003 года в здании Училища правоведения (наб. Фонтанки дом 6) находится Ленинградский областной суд .

Руководители училища

Принц Петр Ольденбургский был попечителем училища до своей смерти в 1881 году, после чего попечителем стал его сын Александр Петрович , остававшийся на этом посту вплоть до революции.

Первым директором училища был назначен статский советник, отставной полковник С. А. Пошман, первым инспектором - профессор Царскосельского лицея барон Е. В. Врангель .

В последующие годы обязанности директора исполняли:

князь Н. С. Голицин , полковник (1848 - 1849 );
А. П. Языков , генерал-майор (1849 - 1877 );
И. С. Алопеус , отставной капитан, до назначения - инспектор воспитанников (1877 - 1890 );
А. Л. Пантелеев , генерал-лейтенант (1890 - 1897 );
А. И. Роговской , генерал от инфантерии (1897 - 1902 );
В. В. Ольдерогге, полковник в отставке (1902 - 1911 )
З. В. Мицкевич, генерал-майор (1911 - не ранее 1916 ).

Известные преподаватели

Известные выпускники

Музыка в истории училища

Правоведческая песнь

Правды светлой чистый пламень
До конца в душе хранил
Человек, что первый камень
Школе нашей положил.
Он о нас в заботах нежных
Не щадил труда и сил.
Он из нас сынов надежных
Для отчизны возрастил.
Правовед! Как Он, высоко
Знамя истины держи,
Предан будь Царю глубоко,
Будь врагом ты всякой лжи.
И, стремясь ко благу смело,
Помни школьных дней завет,
Что стоять за правды дело
Твердо должен правовед.

Строгая регламентация жизни и обучения в стенах училища скрашивалась для воспитанников возможностью посвящать свободное время прогулкам и спортивным играм, посещать театры и ставить собственные спектакли, которые со временем даже стали известны среди театралов города.

Особое внимание уделялось музыкальным занятиям, чему способствовало увлечение музыкой попечителя училища П. Г. Ольденбургского , по инициативе которого и в зале училища, и во дворце принца устраивались концерты профессиональных музыкантов, на которые «для образования и развития их вкуса и понятий » приглашались и учащиеся . Выступали с концертами и сами воспитанники училища, для многих из которых привязанность к музыке сохранилась на всю жизнь, а для некоторых стала её смыслом. Правовед и либеральный философ, выпускник училища 1861 года В. И. Танеев , которому в раннем детстве врач запретил брать уроки музыки, писал: «Что такое природа? Царство музыки… Без музыки человек ничто ».

С первых лет существования училища в программу обучения было включено музыкальное образование, в штат преподавателей включались учителя музыки и пения, приобретались музыкальные инструменты. По словам музыкального и художественного критика В. В. Стасова , выпускника училища 1843 года, из-за энтузиазма воспитанников училище было «наполнено музыкальными звуками от одного конца до другого » . Музыкальный энтузиазм уменьшился в 1850-е годы , когда при директоре генерал-майоре А. П. Языкове вместо гражданских воспитателей в училище появились военные с их строгими порядками и даже наказаниями учащихся розгами. Казённая атмосфера стала разряжаться в начале 1880-х годов.

В 1893 году в училище поставили отрывок из оперы М. И. Глинки «Руслан и Людмила» в сопровождении хора и оркестра.

Преподаватели музыки

Первым и «главным музыкальным двигателем» в училище был преподаватель музыки Карл Яковлевич Карель , которого в 1853 году сменил Франц Давыдович Беккер (1853-1863). После 1838 года лучшим ученикам стал давать уроки игры на фортепиано пианист и композитор Адольф Львович Гензельт . С 1863 года до начала 1900-х годов. учителем фортепианной игры был Ф. Ф. Дей , с 1901 г. - Э. В. Клозе , с 1910 г. -

Императорское училище правоведения

Девиз	«Respice finem» (Предусматривай цель)
Год основания
Год закрытия
Тип	мужское учебное заведение закрытого типа
Расположение	Российская империя Российская империя , Санкт-Петербург , Набережная р. Фонтанки , 6
Изображения на Викискладе

К:Учебные заведения, основанные в 1835 году

Петр Георгиевич Ольденбургский, назначенный попечителем училища, приобрел для него у наследников сенатора И. Н. Неплюева дом на набережной реки Фонтанки , 6 (напротив Летнего сада), за 700 000 рублей . Дом был перестроен архитекторами А. И. Мельниковым и В. П. Стасовым . Директором училища был назначен статский советник С. А. Пошман, инсперктором - профессор Царскосельского лицея Е. В. Врангель . 7 декабря 1835 года , через два дня после торжественного открытия, в новом училище начались занятия.

Расписание звонков

После 1917 года

С 2003 года в здании Училища правоведения (наб. Фонтанки дом 6) находится Ленинградский областной суд .

Руководители училища

Первым директором училища был назначен статский советник, отставной полковник С. А. Пошман , первым инспектором - профессор Царскосельского лицея барон Е. В. Врангель .

В последующие годы обязанности директора исполняли:
Н. С. Голицин , князь, полковник (1848 - 1849 );
А. П. Языков , генерал-майор (1849 - 1877 );
И. С. Алопеус , отставной капитан, до назначения - инспектор воспитанников (1877 - 1890 );
А. Л. Пантелеев , генерал-лейтенант (1890 - 1897 );
А. И. Роговской , генерал от инфантерии (1897 - 1902 );
В. В. Ольдерогге, полковник в отставке (1902 - 1911 )
З. В. Мицкевич, генерал-майор (1911 - не ранее 1916 ).

Известные преподаватели

В числе преподавателей училища в разные годы были видные специалисты в фундаментальных и прикладных областях правоведения:

юристы - И. Е. Андреевский , Я. И. Баршев , Э. Н. Берендтс , А. И. Вицын , А. Э. Вормс , Гизетти Г. А. , А. Ф. Гольмстен , А. Д. Градовский , П. Д. Калмыков , М. Н. Капустин , А. И. Кранихфельд , А. Ф. Кони , В. Н. Латкин , Ф. Ф. Мартенс , Д. И. Мейер , К. А Неволин , С. В. Пахман , В. Д. Спасович , Н. И. Стояновский , Н. С. Таганцев , М. А. Таубе , И. Я. Фойницкий , А. П. Чебышёв-Дмитриев , В. В. Шнейдер , Ю. А. Штекгардт
историки - И. К. Кайданов , И. П. Шульгин
богословы - М. И. Богословский , А. П. Парвов
психолог - В. С. Серебреников
филологи - П. Е. Георгиевский , А. В. Иванов
экономист - И. Я. Горлов
медики - В. К. фон Анреп , фон А. П. Загорский , И. Т. Спасский
эпидемиолог - С. М. Лукьянов
минералог - А. Ф. Постельс

Известные выпускники

Среди выпускников училища (всего его окончило более 2000 человек) были:

Музыка в истории училища

Правоведческая песнь

Преподаватели музыки

Уроки игры на виолончели давал сначала виолончелист оперного театра Кнехт , а позднее - Карл Шуберт .

Пению учил сначала Федор Максимович Линицкий (1835-1838), а затем хоровой дирижёр Г. Я. Ломакин (1838-1871 и 1879-1882) . В начале 1900-х годов пение преподавал Г. А. Казаченко , а церковное - А. И. Громов .

Правоведы - музыкальные деятели

Напишите отзыв о статье "Императорское училище правоведения"

Комментарии и примечания

Комментарии

Примечания

Литература

Анненкова Э.А. Императорское училище правоведения. - СПб. : ООО "Издательство «Росток», 2006. - 384 с. - 2000 экз. - ISBN 5-94668-048-X .
Пашенный Н. . - Мадрид: Издание Комитета Правоведской кассы, 1967. - 456 с. - 200 экз. Составитель - воспитанник 78-го выпуска Николай Пашенный. Наиболее полный труд, изданный последними Правоведами, по истории Училища Правоведения. Полный алфавит всех Правоведов - 2 580 фамилий и их краткие биографии.
Танеев В. И. Детство. Юность. Мысли о будущем - М.: АН СССР, 1959, 716 с.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Императорское училище правоведения

И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu"est ce qu"il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l"histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L"Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.

Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.

Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения.
– Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков.
Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это.
– Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
– Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки.
– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес.
– Хорошо! – сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.

Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят».
Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его, как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто то закричал: «конница», и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу, которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что всё это было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два баталиона 6 го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность.
Полковой командир обратился к князю Багратиону, упрашивая его отъехать назад, так как здесь было слишком опасно. «Помилуйте, ваше сиятельство, ради Бога!» говорил он, за подтверждением взглядывая на свитского офицера, который отвертывался от него. «Вот, изволите видеть!» Он давал заметить пули, которые беспрестанно визжали, пели и свистали около них. Он говорил таким тоном просьбы и упрека, с каким плотник говорит взявшемуся за топор барину: «наше дело привычное, а вы ручки намозолите». Он говорил так, как будто его самого не могли убить эти пули, и его полузакрытые глаза придавали его словам еще более убедительное выражение. Штаб офицер присоединился к увещаниям полкового командира; но князь Багратион не отвечал им и только приказал перестать стрелять и построиться так, чтобы дать место подходившим двум баталионам. В то время как он говорил, будто невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними. Все глаза были невольно устремлены на эту французскую колонну, подвигавшуюся к нам и извивавшуюся по уступам местности. Уже видны были мохнатые шапки солдат; уже можно было отличить офицеров от рядовых; видно было, как трепалось о древко их знамя.
– Славно идут, – сказал кто то в свите Багратиона.

Императорское училище правоведения - одно из наиболее престижных высших учебных заведений дореволюционной России.

Основано указом Николая I от 9 (21) мая 1835 г. по идее и на средства принца Петра Ольденбургского (племянник царя) и при тесном участии М. С. Сперанского, с целью воспитания юридически компетентных кадров для административной и судебной деятельности. Петр Георгиевич Ольденбургский, назначенный попечителем училища, приобрел для него за 700 000 рублей дом сенатора Неплюева на набережной Фонтанки, 6 (напротив Летнего сада), который был перестроен архитекторами А. И. Мельниковым и В. П. Стасовым. 5 (17) декабря 1835 года состоялось открытие училища.

Училище было закрытым учебным заведением, имевшим статус «перворазрядного» и уравненным с Царскосельским лицеем. Оно состояло в ведомстве Министерства юстиции. Управлялось оно попечителем, директором, инспектором классов, советом (попечитель, директор, инспектор, 3 профессора и воспитатель) и хозяйственным правлением (директор, инспектор и воспитатель). В него принимались юноши от 12 до 17 лет, только из потомственных дворян; всего воспитанников было не более 100. Воспитанники училища - в просторечии «правоведы» - носили желто-зеленый мундир и треугольную шляпу, зимой -пыжиковую шапку (отчего получили прозвище «чижиков-пыжиков»); воспитанники старшего класса носили шпаги.
Воспитанники делились на казенных и своекоштных; те и другие обязаны были прослужить после выпуска 6 лет в ведомстве министерства юстиции. Полный курс обучения был сначала определен в 6 лет, с подразделением на две ступени: 2 начальных и 4 окончательных класса. С 1838 г. курс был установлен в 7 лет с подразделением на 4 общеобразовательных класса (с гимназической программой) и 3 специальных. С 1847 г. при училище были учреждены приготовительные классы (с 1856 г. — трехлетние). В приготовительных и начальных классах полностью проходили гимназическую программу (однако греческий язык был заменен естествоведением); на специальных курсах проходили энциклопедию законоведения (начальный курс права), затем права церковное, римское, гражданское, торговое, уголовное и государственное, гражданское и уголовное судопроизводство, историю римского права, международное право, судебную медицину, полицейское право, политическую экономию, законы о финансах, историю вероисповеданий, историю философии в связи с историей философии права. Расход по содержанию училища в конце XIX века составлял 225 000 р. ежегодно; из них 90 000 отпускалось из казначейства, а остальная сумма возмещалась платой за содержание воспитанников.

Выпускники, окончившие училище с отличием, получали чины IX и X классов (титулярного советника и коллежского секретаря) и направлялись преимущественно в канцелярии Министерства юстиции и Сената; прочие направлялись в судебные места по губерниям, в соответствии с успехами каждого.

При училище была создана библиотека, а затем и музей истории училища. Воспитанники, которые не в состоянии были платить за учебу, получали вспомоществование из Правоведческой кассы (основана в 1885 г.), членами которой были прежде всего бывшие воспитанники училища - в большинстве высокопоставленные сановники.

В числе преподавателей училища были такие видные юристы, как А. Ф. Кони, адвокат В.Д. Спасович, «отец русского гражданского права» Д. И. Мейер, известный криминалист Н. С. Таганцев, юрист-международник Ф. Ф. Мартенс и др.

За все время своего существования училище подготовило более двух тысяч правоведов. Среди них была целая плеяда выдающихся государственных деятелей и юристов, таких как Н. С. Арсеньев, И. П. Закревский, К. К. Пален, К. П. Победоносцев, И. Г. Щегловитов, кн. Д. А. Оболенский, А. С. Танеев, Д. Н. Набоков, Н. Б. Якоби, И.Л. Горемыкин и др.

Из стен этого заведения выходили не только выдающиеся юристы. Разностороннее образование, которое получали воспитанники, позволяло развиваться их природным дарованиям. Композитор А. Н. Серов, поэт А. М. Жемчужников, критик В. В. Стасов, поэт А. Н. Апухтин, гениальный композитор П. И. Чайковский, писатели И. С. Аксаков и кн. В. П. Мещерский, доктор медицины Н. Я. Кетчер, палеонтолог, доктор философии В.О. Ковалевский, шахматист А.А. Алехин — вот далеко не все знаменитые выпускники училища.

Рейтинг: