Хитровка на карте современной. Хитровка

В.А. Гиляровский является одним из самых ярких представителей своего времени. Он прославился, будучи журналистом и писателем. Его называли «королем репортеров», потому как он освещал абсолютно все аспекты московской жизни. Сложно представить, каким образом Гиляровский успевал одновременно писать о пожаре в Хамовниках, трагедии на Ходынском поле и оставаться великолепным художником слова, имеющим, бесспорно, незаурядный ум.

Именно таким Гиляровский предстает в очерке «Хитровка», который входит в сборник «Москва и москвичи». Книга была издана авторской редакцией в 1926 году. Гиляровский с мельчайшими подробностями описал жизнь людей, находившихся на «дне» общества. Он с горечью пишет об условиях Хитровки до революции 1917 года и с болью рассказывает о судьбах бедняков, воров, беглых каторжников.

Литературное наследие Гиляровского тесно связано с Москвой, сердцем России. И мне, как жителю современной столицы, очень интересен взгляд писателя из прошлого. Как на самом деле жили москвичи на рубеже XIX-XX веков? Что волновало читателей, и какие затрагивались проблемы?

Тематика, проблематика и основная идея очерка

На страницах очерка открывается особенный мир Хитровки. Он отдален от обычных людей, хоть и находится в центре города. Мрачный вид района страшит глаз «чужого»: «жуть берет свежего человека…», даже «сам черт не полезет» в этот район. Как и любой другой мир, Хитровка имеет свои законы и правила, несоблюдение которых строго карается. Символом жестокости становятся тьма в Хитровке. Гиляровский отмечает, что в цветовой гамме преобладают темные оттенки, как будто там всегда сохраняется ночное время суток. «Никакого освещения» в районе нет, что говорит о существовании воров и бандитов, жизнь которых буквально проходит в «тени». И только «красные огни» разбавляют темноту, они символизируют ад, преисподнюю, кровь. Невольно вспоминаются круги грешников в «Божественной комедии» Данте. Как точно отозвался Глеб Успенский о Хитровке: «Рубикон жизни!», ведь тот, кто попадал сюда, почти не имел шанса вырваться из ада и вернуться в обычную, «светлую» жизнь. Гиляровский осуждает темную, грузную сторону жизни Хитровки и, вместе с тем, призывает людей к гуманному отношению к ней.

Как автор относился к Хитровке?

Действительно, отношение В.А. Гиляровского к обитателям района Хитровка неоднозначно. Повествование очерка идет от лица рассказчика, и его взгляды близки авторскому восприятию. С одной стороны, неприязнь к грязным ночлежкам. Он видит несправедливость, царящую в них. Рассказчик понимает влияние окружающего мира на человека. Но с другой стороны, в Хитровке есть и честные люди. Гиляровский с гордостью рассказывает об отдельных ситуациях. Например, случай с маленьким «оборванцем», который поступил по совести, вызывает восхищение. По просьбе рассказчика «оборванец» купил папиросы и вернул обратно все оставшиеся деньги. Автор подчеркивает высокую ценность такой черты характера, как честность.

Достоверность содержания очерка не вызывает сомнений, поскольку Гиляровский опирается на личные впечатления о Хитровке. Автор стремился открыть глаза читателям на то, что увидеть удается не каждому. Он виртуозно справился со своей задачей, ярко и образно, очень точно рассказав о горькой жизни людей, оказавшихся вне общества. Их быт, нравы заставляют нас задуматься о поломанных судьбах и справедливости жизни…

Совершил 18 февраля большую прогулку по району к востоку за Китайгородской стеной. Названий у этих мест много. Кулишки, урочище Подкопай, Ивановская горка... Можно обобщить и расширить, назвав его Хитровкой, ведь в самом сердце исследованной территории находится знаменитая Хитровская площадь.


На площади в 1930-е гг. построили школу, позже ставшую техникумом. В начале 2010 г. техникум (Подколокольный пер., 11а) снесли и начали строительство нового бизнес-центра. Основной целью прогулки было как раз посмотреть на вновь появившуюся площадь, пока ее не застроили.

Маршрут получился, как показано на карте снизу, от южного выхода из метро "Китай-город", до северного. Общая длина - около 7 км.

1. Недалеко от метро, возле церкви Всех Святых на Кулишках. Красивый выступ в большом административном здании по адресу Славянская площадь , 4 строение 1.

2. Переход из него в соседнее здание - 4 строение 2. Вдаль уходит Солянский тупик.

3. Самое начало Солянки. Доходные дома начала ХХ в. А под ними и под улицей - огромные подвалы . Над подвалами глухая пробка, а нувориш нарушает.

4. Славянская площадь, 4 строение 2. Из-за почти глухой стены складывается ощущение, что дом вырван из плотной застройки.

5. Снова Солянка.

7. Солянка 3 строение 2. МосОблБанк.

8. Монументальная арка в бывшем доходном доме.

9. Храм Рождества Пресвятой Богородицы на Стрелке. Здесь от Солянки отщепляется Подколокольный переулок. Церковь построена в 1773 г. В советское время лишилась своих маковок. Здание занимал рентгено-радиологический институт. Теперь здесь капитальный ремонт. Видимо после храм будет темно-голубым.

10. Завершение колокольни храма.

11. Восстановленный крест на главном куполе.

12. Здание Опекунского Совета. 1849 г. Архитектор Д.И. Жилярди. Он же построил зимний Никольский храм в Гребнево . Теперь здесь Президиум РАМН.

13. Доходный дом Расторгуевых. 1882 г. Ныне заброшен.

14. Атланты, держащие балкон дома.

15. За домом Расторгуевых я свернул с Солянки во дворы. Вот такую сосульку я там обнаружил:

16. Дворы полузаброшены. Когда здесь были ночлежки, было наверное многолюдно, но теперь офисному планктону ни к чему эти переходы и арки...

17. Лепной лев под карнизом дома Расторгуевых.

18. Симпатичный выступ в доме 7 по Солянке.

Затем я наконец свернул с Солянки в Певческий переулок. Находим по этому поводу у Гиляровского:
"В адресной книге Москвы за 1826 год в списке домовладельцев значится: «Свиньин, Павел Петрович, статский советник, по Певческому переулку, дом № 24, Мясницкой части, на углу Солянки». Свиньин воспет Пушкиным: «Вот и Свиньин, Российский Жук ». Свиньин был человек известный: писатель, коллекционер и владелец музея. Впоследствии город переименовал Певческий переулок в Свиньинский."

19. Певческий, 4. На первом этаже скромненький бордель приват-клуб.

20. На углу Певческого и Петропавловского переулков, стоит "Дом-утюг", "носом" упираясь в Подколокольный переулок. Так он выглядит со двора. Раньше отсюда начинались трущобы "Сухого оврага" и место было пренеприятнейшее, не то что теперь.

21. Вид на Хитровскую площадь из Свиньинского Певческого переулка. Дальше буду обходить строительный забор слева.

22. "Дом-утюг" во всей красе.

23. Собственно стройплощадка. Техники не видно. Может, все-таки не застроят?

24. "Дом Ярошенко", где был трактир "Каторга". Во дворе - палаты XVII в., но попасть туда не получается - на воротах кодовый замок.

25. Угол Хитровской площади. Интересный стык домов.

26. Почти заброшенный дом в "Бунинском дворике". Ремонтировать его видимо дороже выйдет, чем снести и заново построить - стены пошли трещинами. Не от старости - от варварского отношения.

27. Вид на площадь из Хитровского переулка. Слева перед высоткой на Котельнической набережной торчит оголовок шахты секретного метростроя СМУ-161 "ТрансИнжСтрой".

28. Хитровский, 3. Видно, какой сложный в этом районе рельеф.

29. Поликлиника № 2 ФСБ . Под ней, говорят, бункер . Неудивительно, в общем.

Выше по Хитровскому переулку я не пошел, спустился на Подколокольный и дошел до Яузского бульвара - последнего на Бульварном полу кольце.

30. Дом 1941 г. на Яузском бульваре. Большой красивый дом, что еще скажешь.

31. Дом славится фигурами рабочего и колхозницы работы А.М. Лавинского. Что на ней надето, не пойму.

32. Такой вот милый парень в парадных брюках идет гулять на бульвар, читать книжку на скамейке. Но зачем-то взгромоздил на плечо промасленный грязный молоток.
Еще интересно, как живется с задницей гиганта за окном? :-)

Далее я проследовал по улице Вронцово Поле в поисках статуи Прасковьи Тулуповой из фильма "Формула любви". Однако надежды мои не оправдались. Даже намека на статую я не заметил.

33. Дойдя до усадьбы Капцовой, ныне НИИ имени Семашко.

34. Рядом - главный корпус НИХФИ имени Л.Я. Карпова.

35. Это уже Большой Николоворобинский переулок. Здание какого-то медицинского НИИ.

36. А рядом - здание бывшей лаборатории нейронной структуры мозга НИИ мозга. Раньше внутри было много , много кто туда ходил, а теперь окна заложены кирпичом, и внутри, видимо, особо ничего не осталось. Это был также один обязательных пунктов прогулки. Жаль, не успел я... хнык-хнык...

37. Те же яйца, только в профиль:

38. Подстанция скорой помощи. Красивый аккуратный домик.

39. Вид на Большой Николоворобинский переулок. Наверху - Яузский бульвар, 3. Возможно, самое высокое здание на Бульварном кольце.

40. Доходный дом мэрии Москвы.

41. Дом по адресу Большой Николоворобинский, 12, в котором был детский музей "Дом сказок".

42. Тот же дом.

Вернулся на Яузский бульвар.

43. Заброшенный флигель усадьбы недалеко от музея пограничных войск.

44. Яузский бульвар, 14. Просто жилой дом.

45. Особняк наследников И.Н. Филиппова. 1906 г.

46. Двухэтажный дом напротив.

48. Вид на высотку на Котельнической набережной с площади Яузские ворота.

49. Серебрянический переулок и церковь Троицы Живоначальной в Серебряках (1781 г.). В советское время в ней располагалась студия "Диафильм".

50. Рядом - колокольня Усекновения главы Иоанна Предтечи.

Вернувшись на Яузский бульвар, я свернул в Петропавловский переулок, чтобы снова выйти к Хитровской площади.

51. Храм святых апостолов Петра и Павла у Яузских ворот. 1702 г.

52. Петропавловский переулок.

53. Дом на углу Подколокольного переулка и Хитро ж вской площади. Правое крыло - 2 этажа, левое - 3. И одинокий фонарь над перекрестком.

54. "Дом Румянцева", в котором находились кабаки "Сибирь" и "Пересыльный". Угол Петропавловского с Подколокольным переулком.

Двигаюсь вдоль Подколокольного переулка в сторону Солянки.

55. Справа - Часовня при храме Николая Чудотворца в Подкопаях. 1887 г.

56. Сам храм. Освящен в 1858 г.

58. Колокольня храма.

59. Посередине между церквями (Рождественским на Стрелке и Никольским в Подкопаях) фактически только один дом, и он заброшен.

60. Арка в этом доме выходит прямиком в сторону Малого Ивановского переулка.

61. А за воротами виден уже знакомый доходный дом Расторгуевых, что напротив здания Опекунского совета.

62. Здание бывшей нотопечатни П.И. Юргенсона. 1894 г.

63. На повороте переулка - палаты дьяка Е. Украинцева. 1655 г. Позже здесь был архив Посольского приказа. в конце XIX в. - упомянутая нотопечатня. И сейчас тоже типография.

64. Узкий проход с лестницей. Можно подняться от Хохловского переулка в сторону Милютинского сада.

65. Трансформаторная подстанция. Симпатичная штука на крыше.

66. Храм Святой Троицы Живоначальной в Хохлах. 1706 г. Название местности - от селившихся здесь малороссов.

Спускаюсь обратно по Хохловскому переулку в сторону Ивановского монастыря.

67. На углу с Колпачным переулком - красивое двухэтажное здание, раньше принадлежавшее "Атомэнергокомплекту".

68. На другой стороне Колпачного переулка - тяговая подстанция Арбатско-Покровской линии метро. Очень хороший пример промышленной архитектуры.

69. А на другой стороне Хохловского переулка - узкий угол между домами. Неужели нельзя было его как-нибудь застроить?..

70. Ивановский монастырь, вернее, колокольни. Здесь в заточении держали Салтычиху, мучившую в Беляево крепостных.

71. Фонарь над пересечением Малого Ивановского с Хохловским переулками.

72. Хохловский, 3.

73. Храм Владимира равноапостольного в Старых Садах. 1516 г. Строил Алевиз Новый.

74. Вид вверх по Старосадскому переулку.

75. По Забелина (продолжению Варварки) вернулся к "Соляному двору".

Теперь - к двум заброшенным объектам севернее.

76. Сначала - реконструируемый корпус общежития МГЛУ. Внутрь попасть не удается, и ладно. Ничего интересного, в подвале какие-то рабочие.

77. Второй объект - здание бывшей поликлиники, переданное Московской хоральной синагоге. Из открытых окон очень сильно воняет. Видимо, ничего интересного.

78. При обходе здания сзади обнаруживается симпатичная постройка, относящаяся, видимо, к городской усадьбе XVIII в., "Дому Боткина".

79. Заканчивается прогулка у северного входа на станцию "Китай-город". Последний кадр - часовня-памятник героям Плевны.

Между Покровским бульваром и Солянкой располагается местность, называемая в период 19-го - начале 20-го века Хитровка .
Название этого места произошло от имени зятя фельдмаршала Кутузова, генерала Н.З.Хитрово, который в 1820-х годах имел здесь владение и решил построить добротный рынок для торговли мясом и зеленью.

В конце 19 века район и расположенные вокруг трактиры и ночлежки были заполнены представителями московского «дна» - наемными рабочими, нищими, воришками. Общество было настолько обширным (от 5 до 10 тыс. человек) и живописным, что даже получило собственное прозвище: «Хитрованцы» .
Большинство беглых из Сибири уголовных арестовывалось в Москве именно на Хитровке .

Мало известно, что сама Хитровка была не простой ночлежкой, как Ржанов дом на Смоленской, а московской "биржей труда" для безработных, устроенной в 1860-х годах. Или, как тогда говорили, "стоянкой" рабочего народа, толпившегося здесь в ожидании работодателей.
Здесь ежедневно нанимали поденных, сезонных и даже постоянных рабочих, выходцев из деревни - каменщиков, землекопов, плотников, дворников, половых и прочих на чернорабочие должности.

Многие "хитрованцы" все равно оставались безработными, только нищенством добывая на хлеб и пятак на ночлежку, и оседали здесь, в специально выстроенных ночлежных домах.

"Мрачное зрелище представляла собой Хитровка в прошлом столетии.
В лабиринте коридоров и переходов, на кривых полуразрушенных лестницах, ведущих в ночлежки всех этажей, не было никакого освещения. Свой дорогу найдет, а чужому незачем сюда соваться! И действительно, никакая власть не смела сунуться в эти мрачные бездны..."
Владимир Гиляровский. «Москва и москвичи»

Хитровка прекратила свое существование в 1923 г.
Сегодня уже ничто не напоминает о страшных трущобах и воровских притонах, находившихся здесь.

Прямо около метро Китай-город (Маросейка, 5) теснится храм Николая в Кленниках .
Каменная церковь была построена в 1657г. и была посвящена св. Николаю.
В конце XVII в. около церкви обосновались торговцы блинами, и с тех пор церковь называется "В Блинниках".
Позже церковь получила название "В Кленниках"; так она и именуется официально.
"В Блинниках" - верное название: кленов в этих местах не было, а блинами торговали.
Название "В Кленниках" появилось от названия подмосковной деревни, где было явление иконы св. Николая.
В 1749г. была построена существующая колокольня, трехъярусная, с тонкими резными белокаменными деталями.
В 1931 г. храм был закрыт, купола разобраны. Здание было передано ЦК ВЛКСМ под хозяйственное управление. В храме до 1990 г. был склад. В 1990г. храм возвратили верующим. При храме действуют иконописная школа и приходская библиотека.

Спустимся вниз по Большому Спасоглинищевскому переулку .

Архитектурной доминантой здесь выступает Московская хоральная синагога .

Место было выбрано не случайно, к середине XIX в. Зарядье у Кремля было наполовину заселено евреями, так называемое "московское еврейское гетто". Однака строить молельни в Зарядье было запрещено властями, поэтому выбрали Спасоглинищевский переулок - от него до Зарядья рукой подать.
Первая хоральная синагога в Москве была освящена 1 июля 1870 года. А в 1886 году был разработан новый проект молельного дома Семеном Эйбушитцу. В 1887 году состоялась закладка новой синагоги. Доминирование сыграло с синагогой в свое время злую шутку. Московский губернатор, великий князь Сергей Александрович Романов, по легенде, не разглядев, случайно перекрестился на звезду Давида, венчавшую купол синагоги. Когда ему объяснили, что он сделал, губернатор пришел в ярость и повелел снести купол «от греха подальше».
Синагогу вскоре вовсе закрыли и открыли только в 1906 г. после объявления свободы вероисповедания в Российской империи.
К реставрационным работам привлекли известного московского зодчего Романа Клейна, он оформил интерьер большого молитвенного зала в изысканном стиле модерн.

В 2001 г. на синагоге вновь возвели купол со звездой, а также выложили аккуратной плиткой весь переулок. В синагоге работает кафе с кошерной пищей.

Существующий ныне храм построен в 1793 году на месте более древней церкви.
Когда и кем была построена рання церковь, точных сведений не имеется.
В конце 17-го столетия над ранней Космодамианской церковью была сделана надстройка второго верхнего яруса княжной Евдокией Андреевной Куракиной, и здесь устроена была новая церковь.
В конце 18 века Космодамианский храм пришел в полную ветхость. Перестраивался храм в течение 12 лет.
В 1795 года освящен был северный придел во имя свв. бессребреников Космы и Дамиана, а главный - во имя Спасителя, Исцелителя расслабленного, представлявший единственный в Москве храм с таким наименованием, - освящен был 4 октября 1803 года.
Новый храм, построенный по плану известного архитектора Казакова, представляет собой замечательно искусное сочетание отдельных частей и линий. Оригинально в этом храме устройство приделов: северного Космодамианского и южного Никольского. Приделы эти помещаются в пространстве, имеющем строго выдержанную форму круга. Вид круга имеют также настоящая церковь и отчасти алтарь ее.
Этот храм - один из наиболее ярких памятников зрелого классицизма.
В нашествие на Москву неприятелей в 1812 году Космодамианская церковь подверглась общей с прочими церквями участи, лишившись значительной части своего имущества и украшений, и не скоро оправилась от постигшего ее разорения.
В начале тридцатых годов храм закрыли: приход был разогнан, иконы и украшения храма конфискованы и пропали бесследно. Здание использовалось как производственный склад, мотоциклетный клуб, архив, художественные классы.
В 1993 года вышло постановление Правительства Москвы о передаче здания храма Русской Православной Церкви. В храме начались ремонтные работы, были возобновлены службы.
При храме действуют воскресная школа для детей и их родителей, приходская библиотека, швейная мастерская и мастерская по изготовлению икон. Открыты книжная и иконная лавки.

Напротив церкви Косьмы и Дамиана в 1780-х годах для полковника М.Р.Хлебникова был возведен жилой дом - ярко-голубой дворец с лепниной. Он был построен по проекту В.Баженова.

После Хлебникова владел этим домом генерал-фельдмаршал Петр Александрович Румянцев-Задунайский - герой русско-турецкой войны. Своды парадных комнат украсили живописные и лепные изображения побед Румянцевва.
Потом владельцем стал его сын Николай Петрович - собиратель книг и создатель Румянцевского музея.
В 1840-х годах дворец приобрели купцы Грачевы. На воротах до сих пор сохранилась загадочная надпись "Свободен от постоя" . Обяснение она имеет простое - расчетливые купцы уплатили взнос на строительство казарм в Москве, и за это были освобождены от обязательстельного содержания и постоя солдат.

Если свернуть на Старосадский , то в начале переулка будет видна лютеранская кирха - апостолов Петра и Павла .

Творение архитектора Шехтеля, гения московского модерна. Построенная в 1906-1907 гг. она является современным центром жизни московских протестантов. Архитектура здания несимметрична и оригинально сочетает в себе традиционные североевропейские мотивы с модерном.
Это одно из немногих московских зданий, построенное в формах готического стиля. Здание венчал высокий шпиль, а под ним были башенные куранты. Зал славился своей акустикой.

Внизу Старосадского переулка стоит Ивановский монастырь .

Монастырь был переведен сюда с Пятницкой ул. (тогда дороги) около 1533 года. Предположительно его перевода поближе к Кремлю добилась Елена Глинская в память рождения наследника престола Ивана Васильевича (в будущем - Ивана Грозного).
Монастырь был посвящен Дню Усекновения Главы Иоанна Предтечи и отличался строгим монастырским уставом.
Первыми узницами стали особы царствующих фамилий. Здесь были не по своей воле пострижены в монахини Прасковья Михайловна, жена Ивана Ивановича, старшего сына Ивана Грозного, и Мария Петровна, жена царя Василия Шуйского. Сюда тайно привозили раскольниц, сторонниц протопопа Аввакума, и держали их в каменных мешках.
Главный собор монастыря был одним из первых монументальных зданий в этой части Белого города.
Основной объем (куб) был окружен тремя одинаковым притворами той же высоты. Собор был оформлен просто и строго: плоские арочные ниши в пряслах стен между широкими лопатками, подчеркнутые боковые плоскости вытянутой тройной апсиды, гладкий портал, щелевидные окна в барабане главы, крестчатый свод.
Главный собор стоял в центре. С севера была колокольня (1701 г.); у юго-западного угла - тюрьма для содержания колодниц.
Святые ворота с двумя неравными арками выходили в М.Ивановский пер. С севера к ним примыкали настоятельские кельи. У ворот против Хохловского переулка была сторожка. В монастырском дворе рядами стояли кельи, каменные и деревянные.

Со всех сторон монастырь окружала стена, кроме той стороны, которая примыкала к Соляному двору (Солянка).
После одного из пожаров в XVIII в. монастырь был упразднен.
В 1761 году его восстановили по велению императрицы Елизаветы Петровны.
В октябре 1768 года в монастырь была помещениа столбовая дворянка Дарья Николаевна Салтыкова, известная в русской истории своей жестокостью по отношению к крепостным Салтычиха. Ее лишили звания и фамилии, выставили у позорного столба на Лобном месте, а после этого привезли в монастырь и заключили в "покаянную" земляную тюрьму, где она провела 11 лет. В 1779 году Салтыкову перевели в кирпичную пристройку к монастырской стене, где она просидела до своей смерти в 1801 году. На людей, которые приходили поглазеть на душегубицу, она ругалась, плевалась и пыталась достать их палкой через прутья. Похоронена Д.Н.Салтыкова в Донском монастыре , на аристократическом кладбище, как столбовая дворянка. Надгробие сохранилось.

В 1785 году на территории монастыря был спешно выстроен крошечный домик в две комнаты с прихожей. В него была помещена неизвестная женщина, принявшая постриг под именем инокини Досифеи.
Ее содержали в комфорте, но в строжайшей изоляции; даже в церковь водили ночью и служба шла для нее одной. Кроме игуменьи и духовника, никто ее лица не видел.
Ходили слухи, что Досифея - внебрачная дочь императрицы Елизаветы и Алексея Разумовского Августину - княжна Тараканова, возможная претендентка на русский престол, имевшая больше прав на корону нежели немецкая принцесса Екатерина.
Ей было 40 лет, когда по приказу Екатерины II ее привезли из-за границы и поместили в Ивановский монастырь.
Досифея прожила в монастыре 25 лет. Умерла в 1810 году. Похоронена с необыкновенной пышностью, почти по-царски, и не в Ивановском, а в Новоспасском монастыре, в усыпальнице бояр Романовых.
Но кем была на самом деле эта женщина до сих пор неизвестно.

После пожара 1812 года монастырь снова был упразднен.
Соборная церковь Иоанна Предтечи была обращена в приходскую, а кельи заселили служащие Синодальной типографии на Никольской.
Монастырь был восстановлен и отстроен заново по проекту М.Д.Быковского в 1860-79 гг.
Деньги на строительство пожертвовала московская купчиха Елизавета Алексеевна Макарова- Зубачева. Душеприказчицей и распорядительницей капиталов стала купчиха Мазурина, сына которой судили за громкое убийство ювелира Калмыкова. По другим источникам, Мазурина отстроила монастырь на свои средства.
По приказу Мазуриной были снесены все древние строения - собор, кельи, надвратную церковь, клетку Салтычихи.
В архитектуре монастыря Быковский применил формы распространенного тогда стиля Ренессанс, дополнив его романскими элементами. Система открытых арочных галерей заимствована им из древнерусского зодчества. Аркады галерей придают живописность заключенным между ними дворикам. Высокие парные башни образовали торжественную композицию входа (тогда двор между ними не был перекрыт). Перепад рельефа использован в композиции южного двора, над которым возвышается крупный объем собора.
Возможно, при постройке нового собора был использован подклет древнего здания. Есть мнение, что купол главного собора повторил формы купола собора Санта-Мария-дель-Фьоре во Флоренции работы знаменитого Ф.Брунеллески.
К 1878г. монастырь был отстроен.
В 1879 г. был освящен больничный храм прп. Елисаветы при кельях игуменьи, к востоку от собора.
В 1918 году монастырь был закрыт. Здания были переданы УНКВД, монастырские кельи были надстроены 3-м и 4-м этажами.

После 1945г. часть помещений монастыря были отданы под жилье. На территории построено несколько современных домов.
В настоящее время cобор занят Центральным государственным архивом Московской области, главный двор и окружающие его здания - Высшей юридической школой МВД.
Больничный корпус с храмом Елисаветы возвращен женской монашеской общине. Богослужения возобновлены в 1995 г. Приписан к храму равноап. кн. Владимира в Старых Садех.

Церковь св. Владимира упомянута впервые в 1423 г.
В 1514 г. великий князь Василий Иоаннович повелел заложить в Москве 11 новых церквей. Строил их итальянский зодчий Алоизио Ламберти да Монтаньяна, известный в России как Алевиз Новый. В их числе была и церковь Владимира, стоявшая близ загородного великокняжеского двора.
К середине XVII в. храм обветшал и был разобран.
Около 1660 г. был поставлен новый храм, ныне существующий.
Основной объем квадратный в плане, апсида была трехчастной, с аркатурным завершением плоских ниш на фасадах, верх украшали кокошники.
Храм имеет сложную ассимметричную композицию. Двусветный объем с северо-запада охвачен небольшим притвором и приделом с трапезной. Крыльцо с кубышчатыми опорами и постановка колокольни отвечают стилю XVII в.
Было необычайно красивым оформление глав: к традиционному аркатурному пояску добавлены переплетенные рельефные жгуты. Храм был украшен полихромными изразцами.
Колокольня храма классическая, ярусная. Завершающий ее шпиль и люкарны ближе к XVIII в., так как она перестраивалась после пожара 1737 г.
Храм горел и в 1812 г. При его восстановлении были разобраны кокошники, но сомкнутый свод, прорезанный световым барабаном, и пятиглавое завершение сохранили.
Церковь была закрыта в 1933 г. Были сломаны все главы, уничтожено внутреннее убранство.
С 1970г. началась реставрация. Храм постарались восстановить в том виде, в каком он был в XVII в. (кроме колокольни, которая осталась такой, как была перестроена в XVIII в.)
Колокольню восстановили в 1979г. В начале 1983г. восстановили основной храм и пятиглавие.
Храм охраняется государством как памятник архитектуры.
Богослужения возобновлены в 1991 г. При храме действуют воскресная школа, православная гимназия, детский сад, школа церковного пения, учебная столярная мастерская, благотворительное братство во имя св. кн. Владимира, издательство.

В XVII веке жители строились кто как хотел. Дома стояли в глубине дворов, окруженные садами. На улицу выходили заборы, ворота, торговые ряды и лавки. Такой расстыковкой москвичи старались уберечь свои деревянные (большей частью) дома от пожаров. Пожары все же случались, и довольно часто. Особенно сильно пострадала Покровка во время больших пожаров 1629 и 1688 годов.

Надо было начинать строить из камня, но он был дорог и дело продвигалось медленно. Однако продвигалось. Число каменных зданий на Покровке и в прилегающих переулках росло.

Самые богатые палаты в конце XVII века построил для себя царский родственник Василий Федорович Нарышкин. Здание, расположенное на левой стороне Покровки по соседству с Малороссийским подворьем , протянулось вдоль улицы почти на 70 метров: два нижних этажа - каменные; возможно, над ними возвышался третий, деревянный, выходивший на галерею-гульбище. Прекрасный образец московского барокко! Старинные чертежи демонстрируют это, да и не только они. Во дворе недавно восстановлен фрагмент фасада (на уровне большой палаты второго этажа): белокаменные наличники, выше - консоли (элементы декора следующего яруса).

Сохранились старинные каменные палаты Мазепы , сооруженные "глаголом" (в форме буквы "Г") - лицом во двор, а к Колпачному переулку - скромным глухим фасадом; палаты дьяка Украинцева , которые, поднимаясь в гору, углом огибает Хохловский переулок .

За неказистой внешностью этого дома с закругленным фасадом скрывается интереснейший комплекс палат дьяка Емельяна Украинцева - видного государственного деятеля XVII века, дипломата, возглавлявшего Посольский приказ во времена Петра I.
Затем палаты были отданы М. Голицыну. В девятнадцатом веке дом опять имел отношения к внешнеполитическому ведомству, здесь располагался Московский архив Государственной коллегии иностранных дел, в котором работали историки Н. М. Карамзин и С. М. Соловьев.
В верх по Хохловскому переулку расположена церковь Троицы Живоначальной в Хохлах .

Церковь Троицы Живоначальной. Москва.

Церковь построена в месте возникшего после 1654г. (после присоединения Украины к России) компактного поселения выходцев с Украины - "хохлов".
Приходский храм характерен для московского барокко: восьмерик на четверике, декор из резных белокаменных деталей. Храм построен из большемерного кирпича. Увенчан кирпичной главкой на двух глухих восьмериках. Венчающий карниз четверика с белокаменным профилем закруглен над пучком трехчетвертных угловых колонок. Над капителями колонок карниз обычный. Оконные проемы украшены сложными наличниками.
Храм был закрыт после 1917 г. и обезглавлен. После закрытия храм долго стоял разоренный и запущенный. Потом его передали институту геофизики, который перестроил помещение изнутри.
В 1970-х гг. храм был поставлен на реставрацию. В 1983г. восстановлены ажурный крест и основной объем здания. Богослужения возобновлены в 1991 г.

На ночь Покровку запирали. Решетки с воротами были установлены у церквей святителя Николая Чудотворца и Косьмы и Дамиана.
Уличное освещение отсутствовало; рядовые пешеходы светили себе фонарями, а боярские колымаги сопровождались верховыми с горящими факелами. Тех, кто в ночное время пробирался по улице без огня, сторожа задерживали и отправляли в Стрелецкий приказ, что было весьма разумной мерой: лихих людей тогда на Москве хватало.
Днем здесь царила темнота и толкотня, особенно по праздникам, когда к церквам съезжался и сходился народ. Кое-где ширина проезжей части не превышала 10 метров. Пешеходы и повозки утопали в грязи. Особенно сильную грязь учиняла река Рачка, протекавшая мимо Поганого (а теперь - Чистого) пруда, мимо церкви Троицы на Грязех, пересекала Покровку и "впадала" в Колпачный переулок .
Над ней был устроен деревянный мост... Покровка в этом смысле ничем не отличалась от прочих московских улиц, о состоянии которых говорится в подметном письме, адресованном светлейшему князю Меншикову: "Мостовыя улицы мостят, не вынимая прежних подкладов и не вычищая грязи... а много ж из мостов в скудные дома крадут бревна... По улицам изо многих дворов строят избы и всякое дворовое строение, а тем строением выдаютца на улицы, и оттого улицы истеснились. Из дворов мечют по улицам всякий скаредной помет и собаки и куры и кошки и иную мертвечину, и от того помету летом бывает всякий дух и черви родятца, оттого болезни, паче ж зазор от иноземцев".
Пройдем вниз по Подкопаевскому переулку и нашему виду откроется храм Николая в Подкопаях .

Храм Николая в Подкопаях. Москва.

Впервые упоминания о храме датируются 1493-ым г. В то время близ него располагался конюший двор при загородном великокняжеском дворе.
В 1629 г. храм назван каменным. На планах XVI-XVII вв. он показан кубическим и одноглавым.
В 1812 г. церковь обгорела и бездействовала до 1855 г.
К 1858 г. храм был восстановлен по проекту архитектора Н.И.Козловского.
Трапезную с приделами выстроили заново, а храм получил куполообразную кровлю.
В оформлении фасадов наличествуют барочные элементы, например, карниз сложного профиля. Западный портик выходит в Подкопаевский пер.; он оформлен парными колоннами, а над входом свисает древнерусская "гирька" под круглым киотом.
Внутри пространство храма сообщается с алтарем тремя небольшими арочными проемами.
В 1885г. на линии Подколокольного пер. возвели шатровую часовню, стилизованную под архитектуру XVII в.
Сразу после 1917 г. церковь закрыли. Сломали кресты и главки на приделах и устроили из церкви жилое помещение.
Возвращен церкви и вновь освящен в 1991 г.
При храме действует воскресная школа для детей, правословная школа риторики для взрослых, открыта книжная торговля.

Хитровский дворик. Москва.

Свернем направо в Подколокольный . На пересечение Подколокольного и Солянки – на стрелке - стоит храм Рождества .
Церковь поставлена на Стрелке, то есть на развилке двух дорог - в Заяузье (ул. Солянка) и в село Воронцово (Подколокольный пер.) , где после 1484г. Иван III устроил новый загородный двор.
Церковь была поставлена "на Торгу" около 1460г. Очевидно, она была деревянной, а каменной стала в XVII в., как большинство московских церквей.
После 1773г. построено ныне существующее здание. В плане оно имеет форму равноконечного креста.
В 1800-1802 гг. к основному объему были пристроены трапезная и колокольня. Автором проекта назван Д.Балашов, однако некоторые источники называют Дмитрия Баженова, брата В.И.Баженова.
Подчеркивание вертикальной композиции характерно для времени строительства - перехода от позднего барокко к раннему классицизму. От архитектурной обработки сохранились лопатки на боковых сторонах "ветвей креста" и горизонтальная рустовка на восточной части.
Трапезная со скругленными углами и пилястровыми портиками соответствует типу, распространенному в Москве конца XVIII - начала XIX вв.
Косоугольный план возник из необходимости оформить фасадами стороны по улице и переулку.
После пожара 1812г. здание перестраивалось.
Церковь была закрыта после 1938г. Сначала в храме была скульптурная мастерская, потом "Леспроект". Затем храм отдали рентгено- радиологическому институту, который был рядом. Внутри храм перестроен полностью. В настоящее время ведутся реставрационные работы. Богослужения частично возобновлены по воскресным дням.

Вернемся по Подколокольному переулку на Хитровскую площадь - "пять углов" - пересечение Подколокольного переулка, Хитровскиго тупика, Певческого и Петропавловского переулков .
На Хитровской площади был знаменитый Хитровский рынок .

Лондон мне всегда представлялся самым туманным местом в Европе, а Хитров рынок, несомненно, самым туманным местом в Москве. Большая площадь в центре столицы, близ реки Яузы , окруженная облупленными каменными домами, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка - жуть берет свежего человека: облако село! Спускаешься по переулку в шевелящуюся гнилую яму.

Двух- и трехэтажные дома вокруг площади все полны ночлежками, в которых ночевало и ютилось до десяти тысяч человек. Эти дома приносили огромный барыш домовладельцам. Каждый ночлежник платил пятак за ночь, а "номера" ходили по двугривенному.

Владимир Гиляровский. "Москва и москвичи".

Дома, где помещались ночлежки, назывались по фамилии владельцев: Бунина, Румянцева, Степанова (потом Ярошенко) и Ромейко (потом Кулакова).

Дом Ярошенко. Москва.

В доме Румянцева были два трактира - «Пересыльный» и «Сибирь», а в доме Ярошенко - «Каторга». Названия, конечно, негласные, но у хитрованцев они были приняты.
В «Пересыльном» собирались бездомники, нищие и барышники, в «Сибири» - степенью выше - воры, карманники и крупные скупщики краденого, а выше всех была «Каторга» - притон буйного и пьяного разврата, биржа воров и беглых.
«Обратник», вернувшийся из Сибири или тюрьмы, не миновал этого места. Прибывший, если он действительно «деловой», встречался здесь с почетом. Его тотчас же «ставили на работу».
Пересечение Петропавловского и Певческого переулков образует острый угол, в который вписано массивное здание по прозвищу Утюг .
Это бывшие владениям Кулакова. Кулаковкой назывался не один дом, а целый ряд зданий между Хитровской площадью и Свиньинским (Певческим) переулком. Утюг – это лишь лицевой дом, выходивший узким концом на площадь. По свидетельству Гиляровского, в Кулаковку полиция вообще не совалась.
Разрушение Утюга, а вместе с ним и всех флигелей "Кулаковки" началось с первых дней революции. В 1917 году ночлежники Утюга все, как один, наотрез отказались платить съемщикам квартир за ночлег, и съемщики, видя, что жаловаться некому, бросили все и разбежались по своим деревням.
От первоначального здания сохранились лишь подвалы и часть первого этажа, прочее было перестроено.
Чуть дальше, на пересечение Подколокольного переулка с Бульварным кольцом находится жилой дом (Яузский бульвар, д. 2/16, 1936-1941 г.г., архитектор И.А. Голосов, скульптор А.М. Лавинский), примечательный монументальными колхозницей (с автоматом) и рабочим (с отбойным молотком), своеобразный гимн феминизму тридцатых.
Пройдем между этими стражами под арку - во дворе спрятался небольшой особняк Хитрово , того, чем именем и была названа эта печально известная местность.

Особняк Хитрово. Москва.

Здесь жил он сам, а в соседнем доме, на "вольном месте", жила его дворня, были конюшни, погреба и подвалы.
Пройдем вверх по Хитровскому переулку . Здесь находится церковь Трех Святителей , называемая ранее на Кулишках.

Церковь Церковь Трех Святителей. Москва.

Есть предание, что когда-то здесь было болото, где водились кулики - птицы, обитающие в болотистой местности. А по одной из многочисленных версий "кулишками" в старину вообще именовали заболоченные участки земли.
Или же эта территория получила свое имя во времена Дмитрия Донского, который прошел здесь со своим войском на Куликово поле, и тем же путем вернулся в Кремль с победой, повелев заложить тут Всехсвятскую церковь.
Достоверно известна эта местность с XIV века столетия. Тогда и появилась здесь, на Кулишках, первая деревянная церковь, будущая Трехсвятительская: предполагают, что она существовала с 1367 года, а известна в документах с 1406 года.
Однако изначально эта церковь была освящена во имя свв. Флора и Лавра, поскольку была выстроена близ находившихся здесь царских конюшен, а эти святые почитались покровителями лошадей и домашних животных.
И еще рядом с этой церковью стоял один из загородных домов митрополита, упраздненный только в 1656 году. Потом церковь была переосвящена - ее главный престол освятили во имя Живоначальной Троицы, один из приделов - во имя свв. Флора и Лавра, а другой во имя Трех Святителей Вселенских.
И с 1699 года по этому приделу вся церковь стала называться Трехсвятительской.
Ныне же существующее здание церкви было выстроено в 1674 году. Следует отметить, что эта церковь была выстроена тогда на "пограничной" территории рядом с соседней Хохловкой - местностью, которую заселяли выходцы из Украины, Малороссии, что запечатлелось в названии и самой Хохловки и улицы Маросейки.
Особенно активно это заселение происходило после 1654 года, когда Украина вошла в состав России.И своеобразным центром Хохловки была Троицкая церковь, выстроенная в стиле московского барокко. Трехсвятительская церковь была закрыта в 1927 году, но, к счастью, не сломана.
Долгое время ее занимали учреждения, были сделаны незначительные перестройки, но в основном старинное здание сохранилось.
Во флигеле дома №5 по Малому Трехсвятительскому переулку в детские годы жил поэт Тютчев.
В доме № 3 располагается церковь евангелических христиан-баптистов .

Церковь евангелических христиан-баптистов. Москва.

Около 1860г. участок приобрела Евангелическо-Реформатская церковь. На участке было построено церковное здание. В церковном доме на участке разместился Совет церкви.
После 1918г. дом оставили церковным общинам. В справочниках он так и назывался "Моленный дом". В разное время в доме размещались баптисты и адвентисты Седьмого дня.
А в небольшом флигеле дома №1 в Большом Трехсвятительском в 1892-1900 годах размещалась мастерская художника Исаака Левитана, где у него в гостях бывали Шаляпин и Нестеров, и где Серов написал его известный портрет.
В Петропавловском переулке возвышается легендарная церковь Петра и Павла у Яузских ворот .

Церковь Петра и Павла у Яузских ворот. Москва.

Существующий храм был построен в 1700-02 гг. в стиле московского барокко.
Композиция храма традиционно осевая: храм - трапезная - колокольня.
Храм - восьмерик на двухсветном четверике - завершен небольшой главой на граненом барабане. Декор не отличается особой пышностью, но зодчие продемонстрировали высокое мастерство, подчеркнув изящество угловых колонок, карнизов и наличников гладью стен здания.
Церковь никогда не закрывалась и сохранила свои колокола.
В 1944-47 гг. были сделаны золоченые сени над главными иконами иконостаса и золоченая арка у Царских ворот. Фрески в сводах приделов украшены цветными и золочеными плитками.
Церковь очень выразительно поставлена на крутом рельефе; даже в наше время она играет важную роль в силуэте застройки района.

Используемая информация:
Московский журнал 6"2000 года Н.Р.Фрезинская
http://hram.codis.ru

Хитров рынок почему-то в моем воображении рисовался Лондоном, которого я никогда не видел.

Лондон мне всегда представлялся самым туманным местом в Европе, а Хитров рынок, несомненно, самым туманным местом в Москве.

Большая площадь в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными домами, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка - жуть берет свежего человека: облако село! Спускаешься по переулку в шевелящуюся гнилую яму.

В тумане двигаются толпы оборванцев, мелькают около туманных, как в бане, огоньков. Это торговки съестными припасами сидят рядами на огромных чугунах или корчагах с "тушенкой", жареной протухлой колбасой, кипящей в железных ящиках над жаровнями, с бульонкой, которую больше называют "собачья радость"...

Хитровские "гурманы" любят лакомиться объедками. "А ведь это был рябчик!" - смакует какой-то "бывший". А кто попроще - ест тушеную картошку с прогорклым салом, щековину, горло, легкое и завернутую рулетом коровью требуху с непромытой зеленью содержимого желудка - рубец, который здесь зовется "рябчик".

А кругом пар вырывается клубами из отворяемых поминутно дверей лавок и трактиров и сливается в общий туман, конечно, более свежий и ясный, чем внутри трактиров и ночлежных домов, дезинфицируемых только махорочным дымом, слегка уничтожающим запах прелых портянок, человеческих испарений и перегорелой водки.

Двух- и трехэтажные дома вокруг площади все полны такими ночлежками, в которых ночевало и ютилось до десяти тысяч человек. Эти дома приносили огромный барыш домовладельцам. Каждый ночлежник платил пятак за ночь, а "номера" ходили по двугривенному. Под нижними нарами, поднятыми на аршин от пола, были логовища на двоих; они разделялись повешенной рогожей. Пространство в аршин высоты и полтора аршина ширины между двумя рогожами и есть "нумер", где люди ночевали без всякой подстилки, кроме собственных отрепьев...

На площадь приходили прямо с вокзалов артели приезжих рабочих и становились под огромным навесом, для них нарочно выстроенным. Сюда по утрам являлись подрядчики и уводили нанятые артели на работу. После полудня навес поступал в распоряжение хитрованцев и барышников: последние скупали все, что попало. Бедняки, продававшие с себя платье и обувь, тут же снимали их и переодевались вместо сапог в лапти или опорки, а из костюмов - в "сменку до седьмого колена", сквозь которую тело видно...

Дома, где помещались ночлежки, назывались по фамилии владельцев: Бунина, Румянцева, Степанова (потом Ярошенко) и Ромейко (потом Кулакова). В доме Румянцева были два трактира - "Пересыльный" и "Сибирь", а в доме Ярошенко - "Каторга". Названия, конечно, негласные, но у хитрованцев они были приняты. В "Пересыльном" собирались бездомники, нищие и барышники, в "Сибири" - степенью выше - воры, карманники и крупные скупщики краденого, а выше всех была "Каторга" - притон буйного и пьяного разврата, биржа воров и беглых. "Обратник", вернувшийся из Сибири или тюрьмы, не миновал этого места. Прибывший, если он действительно "деловой", встречался здесь с почетом. Его тотчас же "ставили на работу".

Полицейские протоколы подтверждали, что большинство беглых из Сибири уголовных арестовывалось в Москве именно на Хитровке.

Мрачное зрелище представляла собой Хитровка в прошлом столетии. В лабиринте коридоров и переходов, на кривых полуразрушенных лестницах, ведущих в ночлежки всех этажей, не было никакого освещения. Свой дорогу найдет, а чужому незачем сюда соваться! И действительно, никакая власть не смела сунуться в эти мрачные бездны.

Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых - Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков действительно боялась "шпана", а "деловые ребята" были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы, первым делом шли к ним на поклон. Тот и другой знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы. Да и никак не скроешься от них: асе равно свои донесут, что в такую-то квартиру вернулся такой-то.

Стоит на посту властитель Хитровки, сосет трубку и видит - вдоль стены пробирается какая-то фигура, скрывая лицо.

Болдох! - гремит городовой.

И фигура, сорвав с головы шапку, подходит.

Здравствуйте, Федот Иванович!

Откуда?

Из Нерчинска. Только вчера прихрял. Уж извините пока что...

То-то, гляди у меня, Сережка, чтоб тихо - мирно, а то...

Нешто не знаем, не впервой. Свои люди...

А когда следователь по особо важным делам В. Ф. Кейзер спросил Рудникова:

Правда ли, что ты знаешь в лицо всех беглых преступников на Хитровке и не арестуешь их?

Вот потому двадцать годов и стою там на посту, а то и дня не простоишь, пришьют! Конечно, всех знаю.

И "благоденствовали" хитрованцы под такой властью. Рудников был тип единственный в своем роде. Он считался даже у беглых каторжников справедливым, и поэтому только не был убит, хотя бит и ранен при арестах бывал не раз. Но не со злобы его ранили, а только спасая свою шкуру. Всякий свое дело делал: один ловил и держал, а другой скрывался и бежал.

Такова каторжная логика.

Боялся Рудникова весь Хитров рынок как огня:

Попадешься - возьмет!

Прикажут - разыщет.

За двадцать лет службы городовым среди рвани и беглых у Рудникова выработался особый взгляд на все:

Ну, каторжник... Ну, вор... нищий... бродяга... Тоже люди, всяк жить хочет. А то что? Один я супротив всех их. Нешто их всех переловишь? Одного пымаешь - другие прибегут... Жить надо!

Во время моих скитаний по трущобам и репортерской работы по преступлениям я часто встречался с Рудниковым и всегда дивился его умению найти след там, где, кажется, ничего нет. Припоминается одна из характерных встреч с ним.

С моим другом, актером Васей Григорьевым, мы были в дождливый сентябрьский вечер у знакомых на Покровском бульваре. Часов в одиннадцать ночи собрались уходить, и тут оказалось, что у Григорьева пропало с вешалки его летнее пальто. По следам оказалось, что вор влез в открытое окно, оделся и вышел в дверь.

Соседи сработали... С Хитрова. Это уж у нас бывалое дело. Забыли окно запереть! -сказала старая кухарка.

Вася чуть не плачет - пальто новое. Я его утешаю:

Если хитрованцы, найдем.

Попрощались с хозяевами и пошли в 3-й участок Мясницкой части. Старый, усатый пристав полковник Шидловский имел привычку сидеть в участке до полуночи; мы его застали и рассказали о своей беде.

Если наши ребята - сейчас достанем. Позвать Рудникова, он дежурный!

Явился огромный атлет, с седыми усами и кулачищами с хороший арбуз. Мы рассказали ему подробно о краже пальто.

Наши! Сейчас найдем... Вы бы пожаловали со мной, а они пусть подождут. Вы пальто узнаете?

Вася остался ждать, а мы пошли на Хитров в дом Буниных. Рудников вызвал дворника, они пошептались.

Темь. Слякоть. Только окна "Каторги" светятся красными огнями сквозь закоптелые стекла да пар выходит из отворяющейся то и дело двери.

Пришли во двор дома Румянцева и прямо во второй этаж, налево в первую дверь от входа.

Двадцать шесть! - крикнул кто-то, и все в ночлежке зашевелились.

В дальнем углу отворилось окно, и раздались один за другим три громких удара, будто от проваливающейся железной крыши.

Каторга сигает! - пояснил мне Рудников и крикнул на всю казарму: - Не бойтесь, дьяволы! Я один, никого не возьму, так зашел...

Чего ж пугаешь зря! -обиделся рыжий, солдатского вида здоровяк, приготовившийся прыгать из окна на крышу пристройки.

А вот морду я тебе набью, Степка!

За что же, Федот Иванович?

А за то, что я тебе не велел ходить ко мне на Хитров. Где хошь пропадай, а меня не подводи. Тебя ищут... Второй побег. Я не потерплю!..

Я уйду... Вон "маруха" завела! - И он подмигнул на девицу с синяком под глазом.

П-пшел! Чтоб я тебя не видел! А кто в окно сиганул? Зеленщик? Эй, Болдоха, отвечай! Молчание.

Кто? Я спрашиваю! Чего молчишь? Что я тебе- сыщик, что ли? Ну, Зеленщик? Говори! Ведь я его хромую ногу видел.

Болдоха молчит. Рудников размахивается и влепляет ему жесточайшую пощечину.

Поднимаясь с пола, Болдоха сквозь слезы говорит:

Сразу бы так и спрашивал. А то канителится... Ну, Зеленщик!

Черт с ним! Попадется, скажи ему, заберу. Чтоб утекал отсюда. Подводите, дьяволы. Пошлют искать- все одно возьму. Не спрашивают - ваше счастье, ночуйте. Я не за тем. Беги наверх, скажи им, дуракам, чтобы в окна не сигали, а то с третьего этажа убьются еще! А я наверх, он дома?

Дрыхнет, поди!

Зашли в одну из ночлежек третьего этажа. Там та же история: отворилось окно, и мелькнувшая фигура исчезла в воздухе. Эту ночлежку Болдоха еще не успел предупредить.

Я подбежал к открытому окну. Подо мной зияла глубина двора, и какая-то фигура кралась вдоль стены. Рудников посмотрел вниз.

А ведь это Степка Махалкин! За то и Махалкиным прозвали, что сигать с крыш мастак. Он?

Васьки Чуркина брат, Горшок, а не Махалкин,- послышался из-под нар бас-октава.

Ну, вот он и есть, Махалкин. А это ты, Лавров? Ну-ка вылазь, покажись барину.

Это наш протодьякон, - сказал Рудников, обращаясь ко мне.

Из-под нар вылез босой человек в грязной женской рубахе с короткими рукавами, открывавшей могучую шею и здоровенные плечи.

Многая лета Федоту Ивановичу, многая лета! -загремел Лавров, но получив в морду, опять залез под нары.

Соборным певчим был, семинарист. А вот до чего дошел! Тише вы, дьяволы! -крикнул Рудников, и мы начали подниматься по узкой деревянной лестнице на чердак. Внизу гудело "многая лета".

Поднялись. Темно. Остановились у двери. Рудников попробовал - заперто. Загремел кулачищем так, что дверь задрожала. Молчание. Он застучал еще сильнее. Дверь приотворилась на ширину железной цепочки, и из нее показался съемщик, приемщик краденого,

Ну, что надо? И кто?

Поднимается кулак, раздается визг, дверь отворяется.

И что вы деретесь? Я же человек!

А коли ты человек - где пальто, которое тебе Сашка Пономарь сегодня принес?

И что вы ночью беспокоите? Никакого пальта мне не приносили.

Так. Повыдьте-ка отсюда, а мы поищем! - сказал мне Рудников, и, когда за мной затворилась дверь, опять послышались крики.

Потом все смолкло. Рудников вышел и вынес пальто.

Вот оно! Проклятый черт запрятал в самый нижний сундук и сверху еще пять сундуков поставил. Таков был Рудников,

Иногда бывали обходы, но это была только видимость обыска: окружат дом, где поспокойнее, наберут "шпаны", а "крупные" никогда не попадались.

А в "Кулаковку" полиция и не совалась.

"Кулаковкой" назывался не один дом, а ряд домов в огромном владении Кулакова между Хитровской площадью и Свиньинским переулком. Лицевой дом, выходивший узким концом на площадь, звали "Утюгом". Мрачнейший за ним ряд трехэтажных зловонных корпусов звался "Сухой овраг", а все вместе-"Свиной дом". Он принадлежал известному коллекционеру Свиньину. По нему и переулок назвали. Отсюда и кличка обитателей: "утюги" и "волки Сухого оврага".

Забирают обходом мелкоту, беспаспортных, нищих и административно высланных. На другой же день их рассортируют: беспаспортных и административных через пересыльную тюрьму отправят в места приписки, в ближайшие уезды, а они через неделю опять в Москве. Придут этапом в какой-нибудь Зарайск, отметятся в полиции и в ту же ночь обратно. Нищие и барышники все окажутся москвичами или из подгородных слобод, и на другой день они опять на Хитровке, за своим обычным делом впредь до нового обхода.

И что им делать в глухом городишке? "Работы" никакой. Ночевать пустить всякий побоится, ночлежек нет, ну и пробираются в Москву и блаженствуют по-своему на Хитровке. В столице можно и украсть, и пострелять милостыньку, и ограбить свежего ночлежника; заманив с улицы или бульвара какого-нибудь неопытного беднягу бездомного, завести в подземный коридор, хлопнуть по затылку и раздеть догола. Только в Москве и житье. Куда им больше деваться с волчьим паспортом : ни тебе "работы", ни тебе ночлега.

Я много лет изучал трущобы и часто посещал Хитрое рынок, завел там знакомства, меня не стеснялись и звали "газетчиком".

Многие из товарищей-литераторов просили меня сводить их на Хитров и показать трущобы, но никто не решался войти в "Сухой овраг" и даже в "Утюг". Войдем на крыльцо, спустимся несколько шагов вниз в темный подземный коридор - и просятся назад.

Ни на кого из писателей такого сильного впечатления не производила Хитровка, как на Глеба Ивановича Успенского.

Работая в "Русских ведомостях", я часто встречался с Глебом Ивановичем. Не раз просиживали мы с ним подолгу и в компании и вдвоем, обедывали и вечера вместе проводили. Как-то Глеб Иванович обедал у меня, и за стаканом вина разговор пошел о трущобах.

Ах, как бы я хотел посмотреть знаменитый Хитров рынок и этих людей, перешедших "рубикон жизни". Хотел бы, да боюсь. А вот хорошо, если б вместе нам отправиться!

Я, конечно, был очень рад сделать это для Глеба Ивановича, и мы в восьмом часу вечера (это было в октябре) подъехали к Солянке. Оставив извозчика, пешком пошли по грязной площади, окутанной осенним туманом, сквозь который мерцали тусклые окна трактиров и фонарики торговок-обжорок. Мы остановились на минутку около торговок, к которым подбегали полураздетые оборванцы, покупали зловонную пищу, причем непременно ругались из-за копейки или куска прибавки, и, съев, убегали в ночлежные дома.

Торговки, эти уцелевшие оглодки жизни, засаленные, грязные, сидели на своих горшках, согревая телом горячее кушанье, чтобы оно не простыло, и неистово вопили:

Л-лап-ш-ша-лапшица! Студень свежий коровий! Оголовье! Свининка-рванинка вар-реная! Эй, кавалер, иди, на грош горла отрежу! - хрипит баба со следами ошибок молодости на конопатом лице.

Горла, говоришь? А нос у тебя где?

Нос? На кой мне ляд нос? И запела на другой голос:

Печенка-селезенка горячая! Рванинка!

Ну, давай всего на семитку!

Торговка поднимается с горшка, открывает толстую сальную покрышку, грязными руками вытаскивает "рванинку" и кладет покупателю на ладонь.

Стюдню на копейку! - приказывает нищий в фуражке с подобием кокарды...

Вот беда! Вот беда! - шептал Глеб Иванович, жадными глазами следил за происходящим и жался боязливо ко мне.

А теперь, Глеб Иванович, зайдем в "Каторгу", потом в "Пересыльный", в "Сибирь", а затем пройдем по ночлежкам.

В какую "Каторгу"?

Так на хитровском жаргоне называется трактир, вот этот самый! Пройдя мимо торговок, мы очутились перед низкой дверью трактира-низка в доме Ярошенко.

Заходить ли? - спросил Глеб Иванович, держа меня под руку.

Конечно!

Я отворил дверь, откуда тотчас же хлынул зловонный пар и гомон. Шум, ругань, драка, звон посуды...

Мы двинулись к столику, но навстречу нам с визгом пронеслась по направлению к двери женщина с окровавленным лицом и вслед за ней - здоровенный оборванец с криком:

Измордую проклятую!

Женщина успела выскочить на улицу, оборванец был остановлен и лежал уже на полу: его "успокоили". Это было делом секунды.

В облаке пара на нас никто не обратил внимания. Мы сели за пустой грязный столик. Ко мне подошел знакомый буфетчик, будущий миллионер и домовладелец. Я приказал подать полбутылки водки, пару печеных яиц на закуску - единственное, что я требовал в трущобах.

Я протер чистой бумагой стаканчики, налил водки, очистил яйцо и чокнулся с Глебом Ивановичем, руки которого дрожали, а глаза выражали испуг и страдание.

Я выпил один за другим два стакана, съел яйцо, а он все сидит и смотрит.

Да пейте же!

Он выпил и закашлялся.

Уйдем отсюда... Ужас!

Я заставил его очистить яйцо. Выпили еще по стаканчику.

Кто же это там?

За средним столом, обнявшись с пьяной девицей, сидел угощавший ее парень, наголо остриженный брюнет с перебитым носом.

Перед ним, здоровенный, с бычьей шеей и толстым бабьим лицом, босой, в хламиде наподобие рубахи, орал громоподобным басом "многая лета" бывший вышибала-пропойца.

Я объясняю Глебу Ивановичу, что это "фартовый" гуляет. А он все просит меня:

Уйдем.

Расплатились, вышли.

Позвольте пройти, - вежливо обратился Глеб Иванович к стоящей на тротуаре против двери на четвереньках мокрой от дождя и грязи бабе.

Пошел в... Вишь, полон полусапожек... И пояснила дальше хриплая и гнусавая баба историю с полусапожком, приправив крепким словом. Пыталась встать, но, не выдержав равновесия, шлепнулась в лужу. Глеб Иванович схватил меня за руку и потащил на площадь, уже опустевшую и покрытую лужами, в которых отражался огонь единственного фонаря.

И это перл творения-женщина! - думал вслух Глеб Иванович.

Мы шли. Нас остановил мрачный оборванец и протянул руку за подаянием. Глеб Иванович полез в карман, но я задержал его руку и, вынув рублевую бумажку, сказал хитрованцу:

Мелочи нет, ступай в лавочку, купи за пятак папирос, принеси сдачу, и я тебе дам на ночлег.

Сейчас сбегаю! - буркнул человек, зашлепал опорками по лужам, по направлению к одной из лавок, шагах в пятидесяти от нас, и исчез в тумане.

Смотри, сюда неси папиросы, мы здесь подождем! - крикнул я ему вслед.

Ладно, - послышалось из тумана. Глеб Иванович стоял и хохотал.

В чем дело? -спросил я.

Ха-ха-ха, ха-ха-ха! Так он и принес сдачу. Да еще папирос! Ха-ха-ха!

Я в первый раз слышал такой смех у Глеба Ивановича.

Но не успел он еще как следует нахохотаться, как зашлепали по лужам шаги, и мой посланный, задыхаясь, вырос перед нами и открыл громадную черную руку, на которой лежали папиросы, медь и сверкало серебро.

Девяносто сдачи. Пятак себе взял. Вот и "Заря", десяток.

Нет, постой, что же это? Ты принес? - спросил Глеб Иванович.

А как же не принести? Что я, сбегу, что ли, с чужими-то деньгами. Нешто я...-уверенно выговорил оборванец.

Хорошо... хорошо, - бормотал Глеб Иванович. Я отдал оборванцу медь, а серебро и папиросы хотел взять, но Глеб Иванович сказал:

Нет, нет, все ему отдай... Все. За его удивительную честность. Ведь это... Я отдал оборванцу всю сдачу, а он сказал удивленно вместо спасибо только одно:

Чудаки господа! Нешто я украду, коли поверили?

Пойдем! Пойдем отсюда... Лучшего нигде не увидим. Спасибо тебе! - обернулся Глеб Иванович к оборванцу, поклонился ему и быстро потащил меня с площади. От дальнейшего осмотра ночлежек он отказался.

Многих из товарищей-писателей водил я по трущобам, и всегда благополучно. Один раз была неудача, но совершенно особого характера. Тот, о ком я говорю, был человек смелости испытанной, не побоявшийся ни "Утюга", ни "волков Сухого оврага", ни трактира "Каторга", тем более, что он знал и настоящую сибирскую каторгу. Словом, это был не кто иной, как знаменитый П. Г. Зайчневский, тайно пробравшийся из места ссылки на несколько дней в Москву. Как раз накануне Глеб Иванович рассказал ему о нашем путешествии, и он весь загорелся. Да и мне весело было идти с таким подходящим товарищем. Около полуночи мы быстро шагали по Свиньинскому переулку, чтобы прямо попасть в "Утюг", где продолжалось пьянство после "Каторги", закрывавшейся в одиннадцать часов. Вдруг солдатский шаг: за нами, вынырнув с Солянки, шагал взвод городовых. Мы поскорее на площадь, а там из всех переулков стекаются взводами городовые и окружают дома: облава на ночлежников.

Дрогнула рука моего спутника:

Черт знает... Это уже хужее!

Не бойся, Петр Григорьевич, шагай смелее!.. Мы быстро пересекли площадь. Подколокольный переулок, единственный, где не было полиции, вывел нас на Яузский бульвар. А железо на крышах домов уже гремело. Это "серьезные элементы" выбирались через чердаки на крышу и пластами укладывались около труб, зная, что сюда полиция не полезет...

Петр Григорьевич на другой день в нашей компании смеялся, рассказывая, как его испугали толпы городовых. Впрочем, было не до смеху: вместо кулаковской "Каторги" он рисковал попасть опять в нерчинскую!

В "Кулаковку" даже днем опасно ходить - коридоры темные, как ночью. Помню, как-то я иду подземным коридором "Сухого оврага", чиркаю спичку и вижу - ужас! - из каменной стены, из гладкой каменной стены вылезает голова живого человека. Я остановился, а голова орет:

Гаси, дьявол, спичку-то! Ишь шляются!

Мой спутник задул в моей руке спичку и потащил меня дальше, а голова еще что-то бурчала вслед.

Это замаскированный вход в тайник под землей, куда не то что полиция - сам черт не полезет. В восьмидесятых годах я был очевидцем такой сцены в доме Ромейко.

Зашел я как-то в летний день, часа в три, в "Каторгу". Разгул уже был в полном разгаре. Сижу с переписчиком ролей Кириным. Кругом, конечно, "коты" с "марухами". Вдруг в дверь влетает "кот" и орет:

Эй, вы, зеленые ноги! Двадцать шесть! Все насторожились и навострили лыжи, но ждут объяснения.

В "Утюге" кого-то пришили. За полицией побежали...

Гляди, сюда прихондорят!

Первым выбежал здоровенный брюнет. Из-под нахлобученной шапки виднелся затылок, правая половина которого обросла волосами много короче, чем левая. В те времена каторжным еще брили головы, и я понял, что ему надо торопиться. Выбежало еще человек с пяток, оставив "марух" расплачиваться за угощение.

Я заинтересовался и бросился в дом Ромейко, в дверь с площади. В квартире второго этажа, среди толпы, в луже крови лежал человек лицом вниз, в одной рубахе, обутый в лакированные сапоги с голенищами гармоникой. Из спины, под левой лопаткой, торчал нож, всаженный вплотную. Я никогда таких ножей не видал: из тела торчала большая, причудливой формы, медная блестящая рукоятка.

Убитый был "кот". Убийца - мститель за женщину. Его так и не нашли - знали, да не сказали, говорили: "хороший человек".

Пока я собирал нужные для газеты сведения, явилась полиция, пристав и местный доктор, общий любимец Д. П. Кувшинников.

Ловкий удар! Прямо в сердце, - определил он. Стали писать протокол. Я подошел к столу, разговариваю с Д. П. Кувшинниковым, с которым меня познакомил Антон Павлович Чехов.

Где нож? Нож где? Полиция засуетилась.

Я его сам сию минуту видел. Сам видел! - кричал пристав.

После немалых поисков нож был найден: его во время суматохи кто-то из присутствовавших вытащил и заложил за полбутылки в соседнем кабаке.

Чище других был дом Бунина, куда вход был не с площади, а с переулка. Здесь жило много постоянных хитрованцев, существовавших поденной работой вроде колки дров и очистки снега, а женщины ходили на мытье полов, уборку, стирку как поденщицы.

Здесь жили профессионалы-нищие и разные мастеровые, отрущобившиеся окончательно. Больше портные, их звали "раками", потому что они, голые, пропившие последнюю рубаху, из своих нор никогда и никуда не выходили. Работали день и ночь, перешивая тряпье для базара, вечно с похмелья, в отрепьях, босые.

А заработок часто бывал хороший. Вдруг в полночь вваливаются в "рачью" квартиру воры с узлами. Будят.

Эй, вставай, ребята, на работу! - кричит разбуженный съемщик.

Из узлов вынимают дорогие шубы, лисьи ротонды и гору разного платья. Сейчас начинается кройка и шитье, а утром являются барышники и охапками несут на базар меховые шапки, жилеты, картузы, штаны.

Полиция ищет шубы и ротонды, а их уже нет: вместо них - шапки и картузы.

Главную долю, конечно, получает съемщик, потому что он покупатель краденого, а нередко и атаман шайки. Но самый большой и постоянный доход давала съемщикам торговля вином. Каждая квартира-кабак. В стенах, под полом, в толстых ножках столов - везде были склады вина, разбавленного водой, для своих ночлежников и для их гостей. Неразбавленную водку днем можно было получить в трактирах и кабаках, а ночью торговал водкой в запечатанной посуде "шланбой".

В глубине бунинского двора был тоже свой "шланбой". Двор освещался тогда одним тусклым керосиновым фонарем. Окна от грязи не пропускали света, и только одно окно "шланбоя", с белой занавеской, было светлее других. Подходят кому надо к окну, стучат. Открывается форточка. Из-за занавесочки высовывается рука ладонью вверх. Приходящий кладет молча в руку полтинник. Рука исчезает и через минуту появляется снова с бутылкой смирновки, и форточка захлопывается. Одно дело - слов никаких. Тишина во дворе полная. Только с площади слышатся пьяные песни да крики "караул", Но никто не пойдет на помощь. Разденут, разуют и голым пустят. То и дело в переулках и на самой площади поднимали трупы убитых и ограбленных донага. Убитых отправляли в Мясницкую часть для судебного вскрытия, а иногда - в университет.

Помню, как-то я зашел в анатомический театр к профессору И. И. Нейдингу и застал его читающим лекцию студентам. На столе лежал труп, поднятый на Хитровом рынке. Осмотрев труп, И. И. Нейдинг сказал:

Признаков насильственной смерти нет. Вдруг из толпы студентов вышел старый сторож при анатомическом театре, знаменитый Волков, нередко помогавший студентам препарировать, что он делал замечательно умело.

Иван Иванович, - сказал он, - что вы, признаков нет! Посмотрите-ка, ему в "лигаментум-нухе" насыпали! - Повернул труп и указал перелом шейного позвонка.

Нет уж, Иван Иванович, не было случая, чтобы с Хитровки присылали не убитых.

Много оставалось круглых сирот из рожденных на Хитровке. Вот одна из сценок восьмидесятых годов.

В туманную осеннюю ночь во дворе дома Буниных люди, шедшие к "шланбою", услыхали стоны с помойки. Увидели женщину, разрешавшуюся ребенком.

Дети в Хитровке были в цене: их сдавали с грудного возраста в аренду, чуть не с аукциона, нищим. И грязная баба, нередко со следами ужасной болезни, брала несчастного ребенка, совала ему в рот соску из грязной тряпки с нажеванным хлебом и тащила его на холодную улицу. Ребенок, целый день мокрый и грязный, лежал у нее на руках, отравляясь соской, и стонал от холода, голода и постоянных болей в желудке, вызывая участие у прохожих к "бедной матери несчастного сироты". Бывали случаи, что дитя утром умирало на руках нищей, и она, не желая потерять день, ходила с ним до ночи за подаянием. Двухлетних водили за ручку, а трехлеток уже сам приучался "стрелять".

На последней неделе великого поста грудной ребенок "покрикастее" ходил по четвертаку в день, а трехлеток - по гривеннику. Пятилетки бегали сами и приносили тятькам, мамкам, дяденькам и тетенькам "на пропой души" гривенник, а то и пятиалтынный. Чем больше становились дети, тем больше с них требовали родители и тем меньше им подавали прохожие.

Нищенствуя, детям приходилось снимать зимой обувь и отдавать ее караульщику за углом, а самим босиком метаться по снегу около выходов из трактиров и ресторанов. Приходилось добывать деньги всеми способами, чтобы дома, вернувшись без двугривенного, не быть избитым. Мальчишки, кроме того, стояли "на стреме", когда взрослые воровали, и в то же время сами подучивались у взрослых "работе".

Бывало, что босяки, рожденные на Хитровке, на ней и доживали до седых волос, исчезая временно на отсидку в тюрьму или дальнюю ссылку. Это мальчики.

Положение девочек было еще ужаснее. Им оставалось одно: продавать себя пьяным развратникам. Десятилетние пьяные проститутки были не редкость.

Они ютились больше в "вагончике". Это был крошечный одноэтажный флигелек в глубине владения Румянцева. В первой половине восьмидесятых годов там появилась и жила подолгу красавица, которую звали "княжна". Она исчезала на некоторое время из Хитровки, попадая за свою красоту то на содержание, то в "шикарный" публичный дом, но всякий раз возвращалась в "вагончик" и пропивала все свои сбережения. В "Каторге" она распевала французские шансонетки, танцевала модный тогда танец качучу.

В числе ее "ухажеров" был Степка Махалкин, родной брат известного гуслицкого разбойника Васьки Чуркина, прославленного даже в романе его имени.

Но Степка Махалкин был почище своего брата и презрительно называл его:

Васька - то? Пустельга! Портяночник! Как - то полиция арестовала Степку и отправила в пересыльную, где его заковали в кандалы. Смотритель предложил ему:

Хочешь, сниму кандалы, только дай слово не бежать.

Ваше дело держать, а наше дело бежать! А слова тебе не дам. Наше слово крепко, а я уже дал одно слово.

Вскоре он убежал из тюрьмы, перебравшись через стену. И прямо - в "вагончик", к "княжне", которой дал слово, что придет. Там произошла сцена ревности. Махалкин избил "княжну" до полусмерти. Ее отправили в Павловскую больницу, где она и умерла от побоев.

В адресной книге Москвы за 1826 год в списке домовладельцев значится: "Свиньин, Павел Петрович, статский советник, по Певческому переулку, дом No 24, Мясницкой части, на углу Солянки".

Свиньин воспет Пушкиным: "Вот и Свиньин, Российский Жук". Свиньин был человек известный: писатель, коллекционер и владелец музея. Впоследствии город переименовал Певческий переулок в Свиньинский .

На другом углу Певческого переулка, тогда выходившего на огромный, пересеченный оврагами, заросший пустырь, постоянный притон бродяг, прозванный "вольным местом", как крепость, обнесенная забором, стоял большой дом со службами генерал - майора Николая Петровича Хитрова, владельца пустопорожнего "вольного места" вплоть до нынешних Яузского и Покровского бульваров, тогда еще носивших одно название: "бульвар Белого города". На этом бульваре, как значилось в той же адресной книге, стоял другой дом генерал - майора Хитрова, No 39. Здесь жил он сам, а в доме No 24, на "вольном месте", жила его дворня, были конюшни, погреба и подвалы. В этом громадном владении и образовался Хитров рынок, названный так в честь владельца этой дикой усадьбы.

В 1839 году умер Свиньин, и его обширная усадьба и барские палаты перешли к купцам Расторгуевым, владевшим ими вплоть до Октябрьской революции.

Дом генерала Хитрова приобрел Воспитательный дом для квартир своих чиновников и перепродал его уже во второй половине прошлого столетия инженеру Ромейко, а пустырь, все еще населенный бродягами, был куплен городом для рынка. Дом требовал дорогого ремонта. Его окружение не вызывало охотников снимать квартиры в таком опасном месте, и Ромейко пустил его под ночлежки: и выгодно, и без всяких расходов.

Страшные трущобы Хитровки десятки лет наводили ужас на москвичей. Десятки лет и печать, и дума, и администрация, вплоть до генерал - губернатора, тщетно принимали меры, чтобы уничтожить это разбойное логово.

С одной стороны близ Хитровки - торговая Солянка с Опекунским советом, с другой - Покровский бульвар и прилегающие к нему переулки были заняты богатейшими особняками русского и иностранного купечества. Тут и Савва Морозов, и Корзинкины, и Хлебниковы, и Оловянишниковы, и Расторгуевы, и Бахрушины... Владельцы этих дворцов возмущались страшным соседством, употребляли все меры, чтобы уничтожить его, но ни речи, гремевшие в угоду им в заседаниях думы, ни дорого стоящие хлопоты у администрации ничего сделать не могли. Были какие - то тайные пружины, отжимавшие все их нападающие силы, - и ничего не выходило. То у одного из хитровских домовладельцев рука в думе, то у другого - друг в канцелярии генерал - губернатора, третий сам занимает важное положение в делах благотворительности.

И только советская власть одним постановлением Моссовета смахнула эту не излечимую при старом строе язву и в одну неделю в 1923 году очистила всю площадь с окружающими ее вековыми притонами, в несколько месяцев отделала под чистые квартиры недавние трущобы и заселила их рабочим и служащим людом. Самую же главную трущобу "Кулаковку" с ее подземными притонами в "Сухом овраге" по Свиньинскому переулку и огромным "Утюгом" срыла до основания и заново застроила. Все те же дома, но чистые снаружи... Нет заткнутых бумагой или тряпками или просто разбитых окон, из которых валит пар и несется пьяный гул... Вот дом Орлова - квартиры нищих - профессионалов и место ночлега новичков, еще пока ищущих поденной работы... Вот рядом огромные дома Румянцева, в которых было два трактира - "Пересыльный" и "Сибирь", а далее, в доме Степанова, трактир "Каторга", когда - то принадлежавший знаменитому укрывателю беглых и разбойников Марку Афанасьеву, а потом перешедший к его приказчику Кулакову, нажившему состояние на насиженном своим старым хозяином месте.

И в "Каторге" нет теперь двери, из которой валил, когда она отворялась, пар и слышались дикие песни, звон посуды и вопли поножовщины. Рядом с ним дом Буниных - тоже теперь сверкает окнами... На площади не толпятся тысячи оборванцев, не сидят на корчагах торговки, грязные и пропахшие тухлой селедкой и разлагающейся бульонкой и требухой. Идет чинно народ, играют дети... А еще совсем недавно круглые сутки площадь мельтешилась толпами оборванцев. Под вечер метались и галдели пьяные со своими "марухами". Не видя ничего перед собой, шатались нанюхавшиеся "марафету" кокаинисты обоих полов и всех возрастов. Среди них были рожденные и выращенные здесь же подростки - девочки и полуголые "огольцы" - их кавалеры.

"Огольцы" появлялись на базарах, толпой набрасывались на торговок и, опрокинув лоток с товаром, а то и разбив палатку, расхватывали товар и исчезали врассыпную.

Степенью выше стояли "поездошники", их дело - выхватывать на проездах бульваров, в глухих переулках и на темных вокзальных площадях из верха пролетки саки и чемоданы... За ними "фортачи", ловкие и гибкие ребята, умеющие лазить в форточку, и "ширмачи", бес - шумно лазившие по карманам у человека в застегнутом пальто, заторкав и затырив его в толпе. И по всей площади - нищие, нищие... А по ночам из подземелий "Сухого оврага" выползали на фарт "деловые ребята" с фомками и револьверами... Толкались и "портяночники", не брезговавшие сорвать шапку с прохожего или у своего же хитрована - нищего отнять суму с куском хлеба.

Ужасные иногда были ночи на этой площади, где сливались пьяные песни, визг избиваемых "марух" да крики "караул". Но никто не рисковал пойти на помощь: раздетого и разутого голым пустят да еще изобьют за то, чтобы не лез куда не следует.

Полицейская будка ночью была всегда молчалива - будто ее и нет. В ней лет двадцать с лишком губернаторствовал городовой Рудников, о котором уже рассказывалось. Рудников ночными бездоходными криками о помощи не интересовался и двери в будке не отпирал.

Раз был такой случай. Запутался по пьяному делу на Хитровке сотрудник "Развлечения" Епифанов, вздумавший изучать трущобы. Его донага раздели на площади. Он - в будку. Стучит, гремит, "караул" кричит. Да так голый домой и вернулся. На другой день, придя в "Развлечение" просить аванс по случаю ограбления, рассказывал финал своего путешествия: огромный будочник, босой и в одном белье, которому он назвался дворянином, выскочил из будки, повернул его к себе спиной и гаркнул: "Всякая сволочь по ночам будет беспокоить!" - и так наподдал ногой - спасибо, что еще босой был, - что Епифанов отлетел далеко в лужу...

Никого и ничего не боялся Рудников. Даже сам Кулаков, со своими миллионами, которого вся полиция боялась, потому что "с Иваном Петровичем генерал - губернатор за ручку здоровался", для Рудникова был ничто. Он прямо являлся к нему на праздник и, получив от него сотенную, гремел:

Ванька, ты шутишь, что ли? Аль забыл? А?..

Кулаков, принимавший поздравителей в своем доме, в Свиньинском переулке, в мундире с орденами, вспоминал что - то, трепетал и лепетал:

Ах, извините, дорогой Федот Иваныч. И давал триста.

Давно нет ни Рудникова, ни его будки.

Дома Хитровского рынка были разделены на квартиры - или в одну большую, или в две - три комнаты, с нарами, иногда двухэтажными, где ночевали бездомники без различия пола и возраста. В углу комнаты - каморка из тонких досок, а то просто ситцевая занавеска, за которой помещаются хозяин с женой. Это всегда какой - нибудь "пройди свет" из отставных солдат или крестьян, но всегда с "чистым" паспортом, так как иначе нельзя получить право быть съемщиком квартиры. Съемщик никогда не бывал одинокий, всегда вдвоем с женой и никогда - с законной. Законных жен съемщики оставляли в деревне, а здесь заводили сожительниц, аборигенок Хитровки, нередко беспаспортных...

У каждого съемщика своя публика: у кого грабители, у кого воры, у кого "рвань коричневая", у кого просто нищая братия.

Где нищие, там и дети - будущие каторжники. Кто родился на Хитровке и ухитрился вырасти среди этой ужасной обстановки, тот кончит тюрьмой. Исключения редки.

Самый благонамеренный элемент Хитровки - это нищие. Многие из них здесь родились и выросли; и если по убожеству своему и никчемности они не сделались ворами и разбойниками, а так и остались нищими, то теперь уж ни на что не променяют своего ремесла.

Это не те нищие, случайно потерявшие средства к жизни, которых мы видели на улицах: эти наберут едва - едва на кусок хлеба или на ночлег. Нищие Хитровки были другого сорта.

В доме Румянцева была, например, квартира "странников". Здоровеннейшие, опухшие от пьянства детины с косматыми бородами; сальные волосы по плечам лежат, ни гребня, ни мыла они никогда не видывали. Это монахи небывалых монастырей, пилигримы, которые век свой ходят от Хитровки до церковной паперти или до замоскворецких купчих и обратно.

После пьяной ночи такой страховидный дядя вылезает из - под нар, просит в кредит у съемщика стакан сивухи, облекается в страннический подрясник, за плечи ранец, набитый тряпьем, на голову скуфейку и босиком, иногда даже зимой по снегу, для доказательства своей святости, шагает за сбором.

И чего - чего только не наврет такой "странник" темным купчихам, чего только не всучит им для спасения души! Тут и щепочка от гроба господня, и кусочек лестницы, которую праотец Иаков во сне видел, и упавшая с неба чека от колесницы Ильи - пророка.

Были нищие, собиравшие по лавкам, трактирам и торговым рядам. Их "служба" - с десяти утра до пяти вечера. Эта группа и другая, называемая "с ручкой", рыскающая по церквам, - самые многочисленные. В последней - бабы с грудными детьми, взятыми напрокат, а то и просто с поленом, обернутым в тряпку, которое они нежно баюкают, прося на бедного сиротку. Тут же настоящие и поддельные слепцы и убогие.

А вот - аристократы. Они жили частью в доме Орлова, частью в доме Бунина. Среди них имелись и чиновники, и выгнанные со службы офицеры, и попы - расстриги.

Они работали коллективно, разделив московские дома на очереди. Перед ними адрес - календарь Москвы. Нищий - аристократ берет, например, правую сторону Пречистенки с переулками и пишет двадцать писем - слезниц, не пропустив никого, в двадцать домов, стоящих внимания. Отправив письмо, на другой день идет по адресам. Звонит в парадное крыльцо: фигура аристократическая, костюм, взятый напрокат, приличный. На вопрос швейцара говорит:

Вчера было послано письмо по городской почте, так ответа ждут.

Выносят пакет, а в нем бумажка от рубля и выше.

В надворном флигеле дома Ярошенко квартира No 27 называлась "писучей" и считалась самой аристократической и скромной на всей Хитровке. В восьмидесятых годах здесь жили даже "князь с княгиней", слепой старик с беззубой старухой женой, которой он диктовал, иногда по - французски, письма к благодетелям, своим старым знакомым, и получал иногда довольно крупные подачки, на которые подкармливал голодных переписчиков. Они звали его "ваше сиятельство?" и относились к нему с уважением. Его фамилия была Львов, по документам он значился просто дворянином, никакого княжеского звания не имел; в князья его произвели переписчики, а затем уж и остальная Хитровка. Он и жена - запойные пьяницы, но когда были трезвые, держали себя очень важно и на вид были весьма представительны, хотя на "князе" было старое тряпье, а на "княгине" - бурнус, зачиненный разноцветными заплатами.

Однажды приехали к ним родственники откуда - то с Волги и увезли их, к крайнему сожалению переписчиков и соседей - нищих.

Проживал там также горчайший пьяница, статский советник, бывший мировой судья, за что хитрованцы, когда - то не раз судившиеся у него, прозвали его "цепной", намекая на то, что судьи при исполнении судебных обязанностей надевали на шею золоченую цепь.

Рядом с ним на нарах спал его друг Добронравов, когда - то подававший большие надежды литератор. Он печатал в мелких газетах романы и резкие обличительные фельетоны. За один из фельетонов о фабрикантах он был выслан из Москвы по требованию этих фабрикантов. Добронравов берег у себя, как реликвию, наклеенную на папку вырезку из газеты, где был напечатан погубивший его фельетон под заглавием "Раешник". Он прожил где - то в захолустном городишке на глубоком севере несколько лет, явился в Москву на Хитров и навсегда поселился в этой квартире. На вид он был весьма представительный и в минуты трезвости говорил так, что его можно было заслушаться.

"...Пожалте сюда, поглядите - ка. Хитра купецкая политика. Не хлыщ, не франт, а мильонщик - фабрикант, попить, погулять охочий на каторжный труд, на рабочий. Видом сам авантажный, вывел корпус пятиэтажный, ткут, снуют да мотают, тысячи людей на него одного работают. А народ - то фабричный, ко всякой беде привычный, кости да кожа, да испитая рожа. Плохая кормежка да рваная одежка. И подводит живот да бока у рабочего паренька. Сердешные!

А директора беспечные по фабрике гуляют, на стороне не дозволяют покупать продукты: примерно, хочешь лук ты - посылай сынишку забирать на книжку в заводские лавки, там, мол, без надбавки! Дешево и гнило!

А ежели нутро заговорило, не его, вишь, вина, требует вина, тоже дело - табак, опять беги в фабричный кабак, хозяйское пей, на другом будешь скупей. А штучка не мудра, дадут в долг и полведра. А в городе хозяин вроде как граф, на пользу ему и штраф, да на прибыль и провизия - кругом, значит, в ремизе я. А там на товар процент, куда ни глянь, все дивидент. Нигде своего не упустим, такого везде "Петра Кириллова" запустим. Лучше некуда!"

Рядом с "писучей" ночлежкой была квартира "подшибал". В старое время типографщики наживали на подшибалах большие деньги. Да еще говорили, что благодеяние делают: "Куда ему, голому да босому, деваться! Что ни дай - все пропьет!"

Разрушение "Свиного дома", или "Утюга", а вместе с ним и всех флигелей "Кулаковки" началось с первых дней революции. В 1917 году ночлежники "Утюга" все, как один, наотрез отказались платить съемщикам квартир за ночлег, и съемщики, видя, что жаловаться некому, бросили все и разбежались по своим деревням. Тогда ночлежники первым делом разломали каморки съемщиков, подняли доски пола, где разыскали целые склады бутылок с водкой, а затем и самые стенки каморок истопили в печках. За ночлежниками явились учреждения и все деревянное, до решетника крыши, увезли тоже на дрова. В домах без крыш, окон и дверей продолжал ютиться самый оголтелый люд. Однако подземные тайники продолжали оставаться нетронутыми. "Деловые" по - прежнему выходили на фарт по ночам. "Портяночники" - днем и в сумерки. Первые делали набеги вдали от своей "хазы", вторые грабили в потемках пьяных и одиночек и своих же нищих, появлявшихся вечером на Хитровской площади, а затем разграбили и лавчонки на Старой площади.

Это было голодное время гражданской войны, когда было не до Хитровки. По Солянке было рискованно ходить с узелками и сумками даже днем, особенно женщинам: налетали хулиганы, выхватывали из рук узелки и мчались в Свиньинский переулок, где на глазах преследователей исчезали в безмолвных грудах кирпичей. Преследователи останавливались в изумлении - и вдруг в них летели кирпичи. Откуда - неизвестно... Один, другой... Иногда проходившие видели дымок, вьющийся из мусора.

Утюги кашу варят!

По вечерам мельтешились тени. Люди с чайниками и ведерками шли к реке и возвращались тихо: воду носили. Но пришло время - и Моссовет в несколько часов ликвидировал Хитров рынок.

Совершенно неожиданно весь рынок был окружен милицией, стоявшей во всех переулках и у ворот каждого дома. С рынка выпускали всех - на рынок не пускали никого. Обитатели были заранее предупреждены о предстоящем выселении, но никто из них и не думал оставлять свои "хазы".

Милиция, окружив дома, предложила немедленно выселяться, предупредив, что выход свободный, никто задержан не будет, и дала несколько часов сроку, после которого "будут приняты меры". Только часть нищих - инвалидов была оставлена в одном из надворных флигелей "Румянцевки"...

"Большая площадь в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными домами, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка — жуть берет свежего человека: облако село! Спускаешься по переулку в шевелящуюся гнилую яму. В тумане двигаются толпы оборванцев, мелькают около туманных, как в бане, огоньков." (В. Гиляровский)

Этот последний пост про Ивановскую горку и Хитровку будет скучнее предыдущих. Половина фотографий не моя, и текст состоит в основном из цитат Гиляровского. Зачем я так сделал? Просто изначально я хотел создать нечто вроде альбома иллюстраций к книге "Москва и москвичи", и отбирал картинки к отдельным фразам. Я уже не вспомню, где я взял фотографии с высоты, и если найдётся их автор, я обязательно дам на него ссылку.

Вот он, наш папа Гиляровский. Этот человек обладал огромной силой.

"— Удалой станишник выйдет! — похвалил меня Костыга.
— Жидковат… Ручонка-то бабья, — сказал Балабурда. Мне это показалось обидно. Я взял пятиалтынный и на глазах у всех согнул его пополам — уроки Китаева, — и отдал Балабурде:
— Разогни-ка!
Дико посмотрели на меня, а Балабурда своими огромными ручищами вертел пятиалтынный.
— Ну тя к лешему, дьявол! — и бросил. Петля попробовал — не вышло. Тогда третий, молодой малый, не помню его имени— попробовал, потом закусил зубами и разогнул.
— Зубами. А ты руками разогни, — захохотал Улан. Я взял монету, еще раз согнул ее, пирожком сложил и отдал Балабурде, не проронив ни слова. Это произвело огромный эффект и сделало меня равноправным."

Все знают эту картину Репина. Некоторые казаки на ней срисованы с реальных персонажей. Смеющийся казак в красном справа - это и есть наш Гиляровский.

Самая знаменитая фотография Хитровки сделана американцем Эндрю Мюррей Хоувом в 1909 году. Особенна интересна подпись к ней:
A prize snap shot on a sunday morning in the famous Thieves Market, Moscow. I was mobbed by this crowd after taking this picture and had to be rescued by the Soldier-Police
(Призовой снимок, сделанный воскресным утром на знаменитом воровском рынке в Москве. После снимка эта толпа меня ограбила и пришлось прибегать к помощи полицейского.)

Схема Ивановской горки с окрестностями выглядит где-то вот так. Сегодня мы исследуем её центр, Хитровку, про которую как раз и писал столько папа Гиляровский.

Хитровская площадь (Хитров рынок, Хитровка) — площадь в центре Москвы на территории Белого города (урочище Кулишки). Находится между Подколокольным, Певческим, Петропавловским и Хитровским переулками (на границе нынешних Басманного и Таганского районов). Площадь была создана и подарена городу в 1824 году генерал-майором Н.З.Хитрово, взявшим на себя расходы и хлопоты по благоустройству этой части Москвы после пожара 1812 года. Название площадь получила по имени своего создателя.

"Ужасные иногда были ночи на этой площади, где сливались пьяные песни, визг избиваемых «марух» да крики «караул». Но никто не рисковал пойти на помощь: раздетого и разутого голым пустят да еще изобьют за то, чтобы не лез куда не следует."

За сто с лишним лет эта площадь мало изменилась. Сравним верхнюю фотографию и нижнюю. В 2009 году снесли здание электромеханического колледжа, который стоял на Хитровской площади с 1937 года.

В 2008 году жители узнали о планах строительства восьмиэтажного бизнес-центра на месте, где находилась Хитровская площадь. Планировалось возвести офисный центр на 2500 сотрудников с парковкой на 250 машино-мест. Здание должно было быть в духе времени, респектабельным. Вот такое объявление долгое время здесь висело. Фото не моё.

Конечно, все жители были категорически против! Начался сбор подписей за воссоздание исторической площади со сквером в центре. Здесь я не совсем в теме, деталей не знаю, но в конце концов энтузиасты отстояли площадь, тем более, что строительство бизнес-центра велось незаконно. Почет им и уважение.

Опять сравним верхнюю и нижнюю фотографию.

"А еще совсем недавно круглые сутки площадь мельтешилась толпами оборванцев. Под вечер метались и галдели пьяные со своими «марухами». Не видя ничего перед собой, шатались нанюхавшиеся «марафету» кокаинисты обоих полов и всех возрастов. Среди них были рожденные и выращенные здесь же подростки-девочки и полуголые «огольцы» — их кавалеры. «Огольцы» появлялись на базарах, толпой набрасывались на торговок и, опрокинув лоток с товаром, а то и разбив палатку, расхватывали товар и исчезали врассыпную."

"Степенью выше стояли «поездошники», их дело — выхватывать на проездах бульваров, в глухих переулках и на темных вокзальных площадях из верха пролетки чемоданы… За ними «фортачи», ловкие и гибкие ребята, умеющие лазить в форточку, и «ширмачи», бесшумно лазившие по карманам у человека в застегнутом пальто, заторкав и затырив его в толпе. И по всей площади — нищие, нищие… А по ночам из подземелий «Сухого оврага» выползали на фарт «деловые ребята» с фомками и револьверами…"

"Тырили все больше на той же Старой площади, где рынок, или на Маросейке, где торговые лавки, или на Варварке, у прохожих, иногда на Ильинке, где богатые купцы и биржевые маклеры, но дальше ни-ни. Проха, старшой, называл это "в одном дере от Хитровки" - в смысле, чтоб в случае чего можно было дернуть до хитровских подворотен и закоулков, где тырщиков хрен поймаешь. Тырить Сенька научился быстро. Дело легкое, веселое. (Б.Акунин)"

"Здоровеннейшие, опухшие от пьянства детины с косматыми бородами; сальные волосы по плечам лежат, ни гребня, ни мыла они никогда не видывали. Это монахи небывалых монастырей, пилигримы, которые век свой ходят от Хитровки до церковной паперти или до замоскворецких купчих и обратно. После пьяной ночи такой страховидный дядя вылезает из-под нар, просит в кредит у съемщика стакан сивухи, облекается в страннический подрясник, за плечи ранец, набитый тряпьем, на голову скуфейку и босиком, иногда даже зимой по снегу, для доказательства своей святости, шагает за сбором."

"Дома, где помещались ночлежки, назывались по фамилии владельцев: Бунина, Румянцева, Степанова (потом Ярошенко) и Ромейко (потом Кулакова). В доме Румянцева были два трактира — «Пересыльный» и «Сибирь», а в доме Ярошенко — «Каторга». Названия, конечно, негласные, но у хитрованцев они были приняты. В «Пересыльном» собирались бездомники, нищие и барышники, в «Сибири» — степенью выше — воры, карманники и крупные скупщики краденого, а выше всех была «Каторга» — притон буйного и пьяного разврата, биржа воров и беглых. «Обратник», вернувшийся из Сибири или тюрьмы, не миновал этого места. Прибывший, если он действительно «деловой», встречался здесь с почетом. Его тотчас же «ставили на работу»."

"Теперь второй ваш вопрос — что там за обычаи. Страшные обычаи. Разбойничьи. Ни полиции, ни закону туда хода нет. На Хитровке выживают только две людских разновидности: кто под сильного стелется, да кто слабого давит. Посередке пути нет. А «Каторга» у них навроде большого света: там и товар краденый крутится, и деньги немалые, и все бандюги авторитетные наведываются." (Б.Акунин)

Вот она, «Каторга». Это вход в трактир. Хотя есть версия, что вход был из подворотни. На фото выше мы видим, что в советские времена Хитровская площадь называлась Площадью Горького. Если есть в Москве какой-то квадратный метр, на котором было пролито больше всего крови, то вот он, перед нами.

"Но самый большой и постоянный доход давала съемщикам торговля вином. Каждая квартира — кабак. В стенах, под полом, в толстых ножках столов — везде были склады вина, разбавленного водой, для своих ночлежников и для их гостей. Неразбавленную водку днем можно было получить в трактирах и кабаках, а ночью торговал водкой в запечатанной посуде «шланбой»."

"— А теперь, Глеб Иванович, зайдем в «Каторгу», потом в «Пересыльный», в «Сибирь», а затем пройдем по ночлежкам.
Пройдя мимо торговок, мы очутились перед низкой дверью трактира-низка в доме Ярошенко.
— Заходить ли? — спросил Глеб Иванович, держа меня под руку.
— Конечно!
Я отворил дверь, откуда тотчас же хлынул зловонный пар и гомон. Шум, ругань, драка, звон посуды…
Мы двинулись к столику, но навстречу нам с визгом пронеслась по направлению к двери женщина с окровавленным лицом и вслед за ней — здоровенный оборванец с криком:
— Измордую проклятую!
Женщина успела выскочить на улицу, оборванец был остановлен и лежал уже на полу: его «успокоили». Это было делом секунды.
В облаке пара на нас никто не обратил внимания. Мы сели за пустой грязный столик. Ко мне подошел знакомый буфетчик, будущий миллионер и домовладелец. Я приказал подать полбутылки водки, пару печеных яиц на закуску — единственное, что я требовал в трущобах. Я протер чистой бумагой стаканчики, налил водки, очистил яйцо и чокнулся с Глебом Ивановичем, руки которого дрожали, а глаза выражали испуг и страдание."

"Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых — Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков действительно боялась «шпана», а «деловые ребята» были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы, первым делом шли к ним на поклон.
Полицейская будка ночью была всегда молчалива — будто ее и нет. В ней лет двадцать с лишком губернаторствовал городовой Рудников. Рудников ночными бездоходными криками о помощи не интересовался и двери в будке не отпирал."

Художник на картинке сверху изобразил будку городового в нескольких метрах от входа в «Каторгу». Мне это кажется немного странным, неужели большинство убийств совершались практически у него на глазах?

Напротив на фото сверху и снизу мы видим вход в трактир «Сибирь». «Пересыльный» же я не нашёл, и кажется, что найти его уже невозможно, хотя он находился в этом же доме.

Отсюда отходит Певческий переулок, бывший Свиньинский, в честь главного на нём дома. По словам Гиляровского, Свиньин даже воспет Пушкиным: «Вот и Свиньин, Российский Жук».

Позже дом перешёл к инженеру Ромейко. Дом требовал дорогого ремонта. Его окружение не вызывало охотников снимать квартиры в таком опасном месте, и Ромейко пустил его под ночлежки: и выгодно, и без всяких расходов.

“Кулаковкой” назывался не один дом, а ряд домов в огромном владении Кулакова между Хитровской площадью и Свиньинским переулком. Лицевой дом, выходивший узким концом на площадь, звали “Утюгом”. Мрачнейший за ним ряд трехэтажных зловонных корпусов звался “Сухой овраг”, а все вместе-“Свиной дом”. Он принадлежал известному коллекционеру Свиньину. По нему и переулок назвали. Отсюда и кличка обитателей: “утюги” и “волки Сухого оврага”.

"Многие из товарищей-литераторов просили меня сводить их на Хитров и показать трущобы, но никто не решался войти в «Сухой овраг» и даже в «Утюг». Войдем на крыльцо, спустимся несколько шагов вниз в темный подземный коридор — и просятся назад."

Есть картины известных художников, посвящённые Хитровке. Вот, например - «Ночлежники (Ночлежный дом в Москве). 1889 Маковский»

Возле площади, на Хитровском переулке, находится бывшая усадьба Лопухиных-Волконских-Кирьяковых. Здесь жили портные, которые перешивали награбленное.

"Их звали «раками», потому что они, голые, пропившие последнюю рубаху, из своих нор никогда и никуда не выходили. Работали день и ночь, перешивая тряпье для базара, вечно с похмелья, в отрепьях, босые. А заработок часто бывал хороший. Вдруг в полночь вваливаются в «рачью» квартиру воры с узлами. Будят.
— Эй, вставай, ребята, на работу! — кричит разбуженный съемщик.
Из узлов вынимают дорогие шубы, лисьи ротонды и гору разного платья. Сейчас начинается кройка и шитье, а утром являются барышники и охапками несут на базар меховые шапки, жилеты, картузы, штаны.
Полиция ищет шубы и ротонды, а их уже нет: вместо них — шапки и картузы."

С обратной стороны бывшей усадьбы сохранились галереи, за каждой дверью была отдельная квартира, что было очень удобно для работающих здесь “девиц легкого поведения”.

"Положение девочек было еще ужаснее.Им оставалось одно: продавать себя пьяным развратникам. Десятилетние пьяные проститутки были не редкость.
Они ютились больше в «вагончике». Это был крошечный одноэтажный флигелек в глубине владения Румянцева."

В самом конце мы заглядываем во дворик ночлежки "Ярошенко", это на всей Хитровке самое интересное место. В этом же доме, в нескольких метрах отсюда - вход в трактир "Каторга". Попасть сюда проблемно, так как давно уже ворота с кодовым замком, но нам повезло, мы вошли с кем-то из местных.

А вот это кирпичное сооружение, похоже, одно из самых старых зданий на Хитровке. Я не знаю, что в нём было раньше. Большая часть его под землёй.

Художники, которые рисовали Хитровку, чаще всего рисовали этот дворик.

А сколько тут снято известных фильмов! Вот фильм «За последней чертой». Евгений Сидихин бежит по этому дворику.

В дом Ярошенко, «притон буйного и пьяного разврата, биржу воров и беглых» приходили Станиславский и Немирович-Данченко перед постановкой пьесы Горького «На дне».

С этим помещением у меня тоже связаны воспоминания. Лет 10 назад, когда ещё не было ворот с кодовым замком, я, начитавшись Гиляровского и Акунина, пришёл вечером сюда узнать, что там внутри. С другой стороны есть дверь, ведущая вниз, в подвалы. Она была на ржавом висячем замке, но я даже возиться с ним не стал, а просто выдернул вместе с гвоздями половину засова и заглянул внутрь.

Внизу была какая-то дыра под землю, видимо, старая лестница просто обрушилась. Сбоку была труба, довольно крепкая, и я подумывал, нельзя ли на руках спуститься вниз. Но в нос ударило таким зловонием, крепче любого нашатыря, что очень закружилась голова. Не помню как, видно, как пингвин из воды, я вылетел наружу. Вот эта дверь, но сейчас она уже бронированная, не войти.

А вот флигель во дворе "Каторги", в прошлом пристанище хитровской интеллигенции, сохранился. Здесь, в "писучей" квартире №27 проживали переписчики, спившиеся дворяне и литераторы.

"Сейчас таких осталось считанные единицы, так что галерею вполне можно назвать уникальным памятником старомосковского бытового зодчества. Особенно приятно то, что она до сих пор используется по прямому назначению и выглядит так же, как и сто лет назад. (А. Можаев)"

Этот дом когда-то был богатой барской усадьбой. Стены метровой толщины, в их кладке удалось распознать кирпич, клейменный двуглавым орлом, что указывает на более чем трехсотлетний возраст здания. Вдоль заднего фасада тянется галерея на кирпичных столбах - непременная принадлежность доходного дома второй половины XIX века, с отдельным входом в каждую квартиру.

К дому примыкает кусок старой кирпичной стены. Видимо, когда-то вся Хитровка была вот такая - развалины из красного кирпича.

Каким же образом властям наконец удалось уничтожить этот криминальный рассадник?

"Но пришло время — и Моссовет в несколько часов ликвидировал Хитров рынок.
Совершенно неожиданно весь рынок был окружен милицией, стоявшей во всех переулках и у ворот каждого дома. С рынка выпускали всех — на рынок не пускали никого. Милиция, окружив дома, предложила немедленно выселяться, предупредив, что выход свободный, никто задержан не будет, и дала несколько часов сроку, после которого «будут приняты меры». Только часть нищих-инвалидов была оставлена в одном из надворных флигелей «Румянцевки»…"

Здесь же снимали сцены из сериала "Бедные родственники".

В доме "Ярошенко" до сих пор кто-то живёт, судя по всему. Говорят, местные жители на праздники выносят во двор столы, и по-соседски празднуют. Может, это и так.

Выше мы видим самодельный балкон на козырьке. А над ним, на третьем этаже заколоченная дверь, которая никуда не выходит.

И последний момент из фильма. Обратите внимание на дверь справа перед аркой.

Здесь снимались кадры из самого знаменитого фильма А.Балабанова "Брат-2". Вот Данила-Бодров с другом входят в эту арку.

Здесь их встречает Мурзенко (Фашист) возле двери, ведущей в ночлежку Ярошенко.

И вон туда они шли покупать у Фашиста оружие. За этой решёткой - лестница, наверно это чёрный выход из трактира "Каторга". Возможно, отсюда выносились тела людей, убитых в этом знаменитом трактире.

На этом мои Ивановская горка и Хитровка заканчиваются. Спасибо всем, кто сумел дочитать. Я не настаиваю на достоверности своего текста. Если что, ребята-эксперты подправят, и я внесу изменения.