Картина русской литературной жизни 30-50-х гг. была бы неполна, если бы мы не учли существований поэзии так наз. «чистого искусства». Под этим условным наименованием может быть объединено творчество тех поэтов, которые защищали идеологию консервативной части помещичьего класса. Группу эту возглавляли Тютчев и молодой Фет. Нетрудно установить дворянское происхождение этой поэзии: симпатии к усадьбе, любование ее природой, безмятежным бытом ее владельца лейтмотивом проходят через все творчество любого из этих поэтов. Одновременно для всех этих поэтов типично полное равнодушие к господствовавшим в тогдашней общественной жизни революционным и либеральным тенденциям. Невозможно отрицать значительность художественного уровня этой поэзии, проялявшегося и в изысканности ее образов, и в отделанности композиции, и в мелодической структуре стиха. Но все эти бесспорные достоинства развиты в лирике «чистого искусства» за счет богатства, разнообразия, а главное - прогрессивности заключенного в ней общественного содержания. Идеология поэтов «чистого искусства» бедна и бесперспективна, иначе и не могло быть при занимавшихся всеми ими политических позициях. Этим и объяснялось достаточно слабое воздействие их на дальнейшую русскую поэзию, поскольку ее основные течения (Некрасов, Курочкян) безусловно враждебны группе Фета и Майкова. Поэты дворянской правой не создали таких эстетических ценностей, которые могли бы войти в творческий фонд классической поэзии и сохранили бы свое значение для современного читателя. Исключение составили только Фет и Тютчев, первый - художественным проникновением своим в мир природы, второй - остротой, с какой им было выражено обуревавшее его чувство распада его класса, субъективно переживавшееся им как общечеловеческий кризис сознания.

Творчество Фета характеризуется стремлением уйти от повседневной действительности в «светлое царство мечты». Основное содержание его поэзии - любовь и природа. Стихотворения его отличаются тонкостью поэтического настроения и большим художественным мастерством.



Фет - представитель так называемой чистой поэзии. В связи с этим на протяжении всей жизни он спорил с Н. А. Некрасовым - представителем социальной поэзии.

Особенность поэтики Фета - разговор о самом важном ограничивается прозрачным намёком. Самый яркий пример - стихотворение «Шёпот, робкое дыханье…».

Шёпот, робкое дыханье,

Трели соловья

Серебро и колыханье

Сонного ручья

Свет ночной, ночные тени

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица,

В дымных тучках пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слёзы,

И заря, заря!..

В стихотворении Фета "шепот,робкое дыханье" 3 строфы,в каждой из которых по 4 стиха.

Темой данного стихотворения является природа.Автор описывает переходное состояние природы от ночи к утру. Описание ночи..природа ночью красива.

Автор не использует глаголы - это придаёт стихотворению большую выразительность и красоту. Огромное количество глухих согласных в каждой строфе замедляет речь, делает ее тягучей,более плавной, созвучной поэтическому языку XX века.

Все три строфы этого стихотворения образуют одно-единственное предложение.

Заканчивается 1 строфа и вторая продолжает её, заканчивается вторая, продолжение - третья строфа.Как будто небольшие кадры. Стихотворение очень красивое,певучее,хочется придумать к нему музыку и спеть. Вокруг данного стихотворения было очень много споров: люди воспринимали его каждый по-разному: многие считали,что это лирическое произведение "чистой воды",что оно в пору потрясения воспевать трели соловья. Стихотворение это четкое,прозрачное,меткое,действие которого происходит на лугу,не далеко от ручья,на природе.

Читая его, мысленно переносишься на луговую поляну,свежесть вливается в легкие.Хочется остаться там навсегда,никогда не уходить оттуда.

"Шепот,робкое дыханье" - само название говорит само за себя.Шепот=Это что-то очень тихое,что то,чтобы не нарушить тишину.

Робкое дыханье - тихое дыханье...схоже с шепотом.

Это все для того,что бы не нарушить "жизнь" природы, её состояние.

Эти слова помогают читателю более ярко представить происходящее в данный период.Этими словами автор пытается подчеркнуть всю красоту необыкновенной природы.

В стихотворении олицетворяется ручей.Этим автор хочет показать то,что природа живет и дышит.дышит каждой травинкой и каждый листиком,каждой капелькой росы или ручья.

И то,что люди не считают её живой, это неправильно.

Даже когда наступает ночь - все живёт, живёт своей, не каждому понятной, жизнью.

Я пришел к тебе с приветом

Рассказать, что солнце встало,

Что оно горячим светом

По листам затрепетало;

Рассказать, что лес проснулся,

Весь проснулся, веткой каждой,

Каждой птицей встрепенулся

И весенней полон жаждой...

Этот мир состоит из частей, на первый взгляд незаметных или привычных нам: травинка, цветок, ручей, солнце, трели птиц; автор же стремится пробудить в читателе новую грань отношения человека с природой. Напоминая о красоте вокруг нас, Фет призывает взглянуть на этот прекрасный мир вновь и почувствовать все то, что чувствует сам автор, то, что его переполняет и что он так стремится излить в душу читателя.

Любовь, природа, поэзия - эти понятия для Фета является родственными, они выражают сущность бытия, ее смысл. Поэт, раскрывая прекрасные черты в природе и человеке, проводит определенную параллель между той природой, которая нас окружает и той природой, что таится внутри каждого из нас - это природа человеческой души, и, действительно, в них можно найти много общего. При этом автор ставит совершенную красоту и мудрость природы в пример как идеал, к которому душой необходимо стремиться.

33. ЛЮБОВНАЯ ЛИРИКА А. А. ФЕТА

Тема любви является одной из составляющих теории «чистого искусства», наиболее широко в русской литературе отраженной в стихах А. А,Фета и Ф.Тютчева. Эта вечная тема поэзии нашла у этих поэтов иное преломление и зазвучала несколько по-новому.

Салтыков-Щедрин писал, что теперь никто не отважится воспевать соловьев и розы. Для творчества Фета тема любви явилась основополагающей.

Создание прекрасных стихов о любви объясняется не только особенностями дарования поэта. Здесь имеется и реальная биографическая подоплека. Источником вдохновения для поэта явилась любовь его молодости - дочь сербского помещика Мария Лазич. Любовь их была столь сильна и высока, сколь и трагична. Лазич знала, что Фет никогда не женится на ней, тем не менее ее последними словами перед смертью было восклицание: «Виноват не он, а я!» Обстоятельства ее смерти так и не выяснены, но есть основания полагать, что это было самоубийство. Сознание косвенной вины и тяжести утраты тяготило Фета на протяжении всей его жизни, и результатом этого явилось «двоемирие», чем-то подобное дво-емирию Жуковского. Современники отмечали холодность, расчетливость и даже некоторую жестокость Фета в повседневной жизни. Но какой контраст это составляет с другим миром Фета - миром его лирических переживаний, воплощенных в его стихотворениях.

Всю жизнь Жуковский верил в соединение с Машей Протасовой в другом мире, он жил этими мыслями. Фет также погружен в свой собственный мир, ведь только в нем возможно единение с любимой. Фет ощущает себя и любимую (свое «второе я») нераздельно слитыми в другом бытии, реально продолжающемся в мире поэзии: «И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить, но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить». («А1тег е§о».) Поэт постоянно ощущает духовную близость со своей любимой. Об этом стихотворения «Ты отстрадала, я еще страдаю...», «В тиши и мраке таинственной ночи...». Он дает любимой торжественное обещание: «Я пронесу твой свет через жизнь земную: он мой - и с ним двойное бытие» («Томительно-призывно и напрасно...»).

Поэт прямо говорит о «двойном бытии», о том, что его земную жизнь поможет ему перенести лишь «бессмертие» его любимой, что она жива в его душе. Действительно, для поэта образ любимой женщины на протяжении всей жизни являлся не только прекрасным и давно ушедшим идеалом другого мира, но и нравственным судьей его земной жизни.

В поэме «Сон», посвященной также Марии Лазич, эти мотивы ощущаются особенно четко. Поэма есть автобиографическая основа, в поручике Лосеве легко распознается сам Фет, а средневековый дом, где он остановился, также имеет свой прототип в Дерпте. Комическое описание «клуба чертей» сменяется неким морализаторским аспектом: поручик колеблется в своем выборе, и ему вспоминается совсем иной образ - образ его давно умершей любимой. К ней он обращается за советом: «О, что б сказала ты, кого назвать при этих грешных помыслах не смею».

В критике отмечалось соответствие этих строк словам Вергилия к Данте о том, что «как язычник, он не может сопровождать его в рай, и в спутники ему дается Беатриче». Образ Марии Лазич (а это, несомненно, она) для Фета является нравственным идеалом, вся жизнь поэта - это стремление к идеалу и надежда на воссоединение с любимой.

Но любовная лирика Фета наполнена не только чувством надежды и упования. Она глубоко трагична. Ведь чувство любви очень противоречиво и чаще всего несет не только счастье, но и муки. В стихах Фета часто" встречаются такие сочетания, как «радость - страдание»: «блаженство страданий», «сладость тайных мук». Стихотворение «На заре ты ее не буди» все наполнено таким двояким смыслом. На первый взгляд перед нами безмятежная картина утреннего сна девушки. Но уже второе четверостишие сообщает какое-то напряжение и разрушает эту безмятежность: «И подушка ее горяча, и горяч утомительный сон».

Появление «странных» эпитетов, таких, как «утомительный сон», указывает уже не на безмятежность, а на какое-то болезненное состояние, близкое к бреду. Далее объясняется причина этого состояния, стихотворение доходит до кульминации: «Все бледней становилась она, сердце билось больней и больней». Напряжение нарастает, и вдруг последнее четверостишие совершенно меняет

картину, оставляя читателя в недоумении: «Не буди ж ты ее, не буди, на заре она сладко так спит». Эти строки представляют контраст с серединой стихотворения и возвращают нас к гармонии первых строк, но уже на новом витке. Призыв «не буди ж ты ее» звучит уже как крик души.

Такой же порыв страсти чувствуется и в стихотворении «Сияла ночь, луной был полон сад...», посвященном Татьяне Берс. Напряжение подчеркивается рефреном: «Тебя любить, обнять и плакать над тобой». В этом стихотворении тихая картина ночного сада сменяется и контрастирует с бурей в душе поэта: «Рояль был весь раскрыт и струны в нем дрожали, как и сердца у нас за песнею твоей».

«Томительная и скучная» жизнь противопоставлена «сердца жгучей муке», цель жизни сосредоточена в едином порыве души, пусть даже в нем она сгорает дотла. Для Фета любовь - костер, как и поэзия - пламя, в котором сгорает душа. «Ужель ничто тебе в то время не шепнуло: там человек сгорел!» - восклицает Фет в стихотворении «Когда читала ты мучительные строки...». Похоже, что так же Фет мог сказать о собственных муках любовных переживаний. Но один раз «сгорев», то есть пережив настоящую любовь, Фет тем не менее не опустошен, он на всю свою жизнь сохранил в памяти свежесть этих чувств и образ любимой.

Как-то Фета спросили, как может он в его годы так по-юношески писать о любви. Он ответил: «По памяти». Литературовед Благой говорит, что Фет отличается исключительно прочной поэтической памятью, и приводит в пример стихотворение «На качелях», толчком для написания которого явилось воспоминание 40-летней давности (стихотворение написано в 1890 году). Фет в письме к Полонскому вспоминал, как «сорок лет тому назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, а платье ее трещало от ветра». Такая «звуковая деталь», как платье, которое «трещало от ветра», наиболее памятна для поэта-музыканта. Вся поэзия Фета построена на звуках, переливах и звуковых образах.

И. В. Тургенев говорил о Фете, что ждет от поэта стихотворения, последние строки которого надо будет передавать лишь безмолвным шевелением губ. Ярким примером может служить стихотворение «Шепот, робкое дыханье...», которое построено на одних существительных и прилагательных, без единого глагола.

Свет ночной, ночные тени,

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица.

В дымных тучках пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слезы, и заря, заря!..

Запятые и восклицательный знак также передают великолепие и напряжение момента с реалистической конкретностью. Это стихотворение создает точный образ, который при близком рассмотрении являет хаос, «ряд волшебных», неуловимых для человеческого глаза «изменений», а в отдалении - точную картину.

Фет, как импрессионист, основывает свою поэзию, в частности - описание любовных переживаний и воспоминаний, на непосредственной фиксации своих субъективных наблюдений и впечатлений. Сгущение, но не смешение красочных мазков, как на картинах Моне, придает описанию любовных переживаний кульминационность и предельную четкость образу любимой. Какова же она? Еще А. Григорьев отметил у Фета страсть к волосам, имея в виду рассказ «Кактус». Эта страсть не раз проявляется в фетовских стихах: «люблю на локон твой засматриваться длинный», «кудрей руно златое», «тяжким узлом набежавшие косы», «прядь пушистая волос» и «косы лентой с обеих сторон». Хотя эти описания и носят несколько общий характер, тем не менее создается довольно четкий образ прекрасной девушки.

По-другому Фет описывает ее глаза. То это «лучистый взор», то «недвижные очи, безумные очи» (аналогично стихотворению Ф. Тютчева «Я очи знал, о эти очи»). «Твой взор открытой и бесстрашней», - пишет фет, и в этом же стихотворении он говорит о «тонких линиях идеала». Возлюбленная для Фета -нравственный судия и идеал. Она имеет большую власть над поэтом на протяжении всей его жизни, хотя уже в 1850 году, вскоре после смерти Лазич, Фет пишет, что идеальный мир для него разрушен давно.

Влияние любимой женщины на поэта ощутимо и в стихотворении «Долго снились мне вопли рыданий твоих». Поэт называет себя «несчастным палачом», он остро чувствует свою вину за гибель любимой, и наказанием за это явились «две капельки слез» и «холодная дрожь», которые он в «бессонные ночи навек перенес». Это стихотворение окрашено в тютчевские тона и вбирает в себя и тютчевский драматизм.

Биографии этих двух поэтов во многом сходны - оба пережили смерть любимой женщины, и безмерная тоска по утерянному давала пищу для создания прекрасных любовных стихотворений. В случае с Фетом этот факт кажется наиболее странным - как можно сначала «губить» девушку, а затем всю жизнь писать о ней возвышенные стихи? Видимо, потеря произвела на Фета столь глубокое впечатление, что поэт пережил некий катарсис, и результатом этого страдания явился гений Фета - он был допущен в высокую сферу поэзии, все его описание любовных переживаний и ощущение трагизма любви так сильно действует на читателя потому, что Фет сам пережил их, а его творческий гений облек эти переживания в стихотворную форму. Только могущество поэзии смогло передать их, следуя тютчевскому изречению: мысль изреченная есть ложь, Фет сам неоднократно говорит о могуществе поэзии: «Как богат я в безумных стихах».

Любовная лирика Фета дает возможность глубже проникнуть в его общефилософские, а соответственно и в эстетические взгляды; это касается и решения им вопроса об отношении искусства и действительности. Любовь, как и поэзия, по Фету, относится к другому, потустороннему миру, который дорог и близок автору. В своих стихах о любви Фет выступал «не как воинствующий проповедник чистого искусства в противовес шестидесятникам создавал свой собственный и самоценный мир» (по словам Благого). И мир этот наполнен истинными переживаниями, духовными стремлениями и глубоким чувством надежды, отраженными в любовной лирике поэта.

34. Чернышевский. «Что делать?» как «роман о новых людях».

Чернышевский постоянно подчеркивает типологию "новых людей", рассказывает о целой группе. "Эти люди среди других, будто среди китайцев несколько человек европейцев, которых не могут различить одного от другого китайцы". Каждый герой обладает общими для группы чертами - отвагой, умением взяться за дело, честностью.

Для писателя чрезвычайно важно показать развитие "новых людей", их отличие от общей массы. Единственный герой, прошлое которого рассматривается с тщательной подробностью, - это Верочка. Что позволяет ей высвободиться из среды "пошлых людей"? По мнению Чернышевского, - труд и образование. "Мы бедны, но мы - рабочие люди, у нас здоровые руки. Будем учиться - знание освободит нас, будем трудиться - труд обогатит нас". Вера свободно владеет французским и немецким языками, что дает ей неограниченные возможности для самообразования.

Такие герои как Кирсанов, Лопухов и Мерцалов входят в роман уже сложившимися людьми. Характерно, что медики появляются в романе во время написания диссертации. Таким образом, труд и образование сливаются воедино. Кроме того, автор дает понять, что если и Лопухов и Кирсанов - выходцы из небогатых и незнатных семей, то за плечами у них наверняка бедность и труд, без которого невозможно образование. Это раннее знакомство с трудом дает "новому человеку" преимущество перед другими людьми.

Замужество Веры Павловны является не эпилогом, а только началом романа. И это очень важно. Подчеркивается, что кроме семьи Верочка способна создать и более широкое объединение людей. Здесь появляется давняя утопическая идея коммуны - фаланстер.

Труд дает "новым людям" прежде всего личную независимость, но кроме того - это еще и деятельная помощь другим людям. Всякое отступление от беззаветного служения труду автором порицается. Достаточно вспомнить момент, когда Верочка собирается ехать за Лопуховым, бросая мастерскую. Когда-то труд был необходим "новым людям" для получения образования, но теперь герои пытаются давать людям образование в процессе труда. С этим связана еще одна важная философская идея автора в изображении "новых людей" - их просветительская деятельность.

Лопухова мы знаем как активного пропагандиста новых идей среди молодежи, общественного деятеля. Студенты называют его "одной из лучших голов в Петербурге". Сам Лопухов считал работу в конторе на заводе очень важной. "Разговор (со студентами) имел практическую, полезную цель - содействие развитию умственной жизни, благородства и энергии в моих молодых друзьях", - пишет Лопухов жене. Естественно, что такой человек не мог ограничиться обучением грамоте. Сам автор намекает на революционную работу на заводе среди рабочих.

Упоминание о воскресных рабочих школах для тогдашних читателей значило очень много. Дело в том, что специальным указом правительства летом 1862 года они были закрыты. Правительство опасалось той революционной работы, которую проводили в этих школах для взрослых людей, рабочих, революционные демократы. Изначально предполагалось направить работу в этих школах в религиозном духе. Предписывалось изучать в них Закон Божий, чтение, письмо и начала арифметики. При каждой школе должен был состоять священник, следящий за благонамеренностью учителей.

Именно таким священником в "лицее всевозможных знаний" Веры Павловны и должен был быть Мерцалов, который, однако, готовился читать запрещенную русскую и всеобщую историю. Своеобразной была и грамота, которой собирались учить слушателей-рабочих Лопухов и другие "новые люди". Известны примеры, когда прогрессивно настроенные студенты объясняли на занятиях значения слов "либерал", "революция", "деспотизм". Просветительская деятельность "новых людей" - реальное приближение будущего.

Надо сказать о взаимоотношениях "новых" и "пошлых" людей. В Марье Алексеевне и Полозове автор видит не только, говоря словами Добролюбова, "самодуров", но и практически одаренных, деятельных людей, способных при других обстоятельствах приносить пользу обществу. Поэтому можно найти и черты их сходства с детьми. Лопухов очень быстро входит в доверие к Розальской, она уважает его деловые качества (в первую очередь намерение жениться на богатой невесте). Однако четко видна полная противоположность стремлений, интересов и воззрений "новых" и "пошлых" людей. И неоспоримое преимущество "новым людям" дает теория разумного эгоизма.

В романе часто говорится об эгоизме как о внутреннем побудителе поступков человека. Самым примитивным автор считает эгоизм Марьи Алексеевны, которая не делает никому добра без денежного расчета. Гораздо более страшен эгоизм обеспеченных людей. Он растет на "фантастической" почве - на стремлениях к излишествам и праздности. Пример такого эгоизма - Соловьев, разыгрывающий любовь к Кате Полозовой из-за ее наследства.

Эгоизм "новых людей" тоже строится на расчете и выгоде одного человека. "Каждый думает больше всего о себе", - говорит Лопухов Вере Павловне. Но это - принципиально новый моральный кодекс. Суть его состоит в том, что счастье одного человека неотделимо от счастья других людей. Выгода, счастье "разумного эгоиста" зависит от состояния его близких, общества в целом. Лопухов освобождает Верочку от принудительного брака, а когда убеждается, что она любит Кирсанова, - сходит со сцены. Кирсанов помогает Кате Полозовой, Вера организует мастерскую. Для героев следовать теории разумного эгоизма - значит каждым своим поступком учитывать интересы другого человека. На первое место для героя выходит разум, человек вынужден постоянно обращаться к самоанализу, давать объективную оценку своим чувствам и положению.

Как видно, "разумный эгоизм" героев Чернышевского не имеет ничего общего с себялюбием, корыстью. Почему же это все-таки теория "эгоизма"? Латинский корень этого слова "эго" - "я" указывает на то, что в центр своей теории Чернышевский ставит человека. В этом случае теория разумного эгоизма становится развитием антропологического принципа, который Чернышевский поставил в основу своей философской идеи.

В одном из разговоров с Верой Павловной автор говорит: "...Я чувствую радость и счастье" - значит, "мне хочется, чтобы все люди были счастливы", - по-человечески, Верочка, эти обе мысли одно". Таким образом, Чернышевский заявляет, что создание благоприятных условий для жизни отдельной личности неотделимо от совершенствования существования всех людей. В этом сказывается несомненная революционность взглядов Чернышевского.

Нравственные принципы "новых людей" раскрываются в отношении их к проблеме любви и брака. Для них человек, его свобода - главная жизненная ценность. Любовь и гуманная дружба составляют основу отношений между Лопуховым и Верой Павловной. Даже признание в любви происходит во время обсуждения положения Верочки в семье ее матери и поисков пути к освобождению. Таким образом, чувство любви лишь приспосабливается к возникшей ситуации. Надо отметить, что подобное заявление вступало в полемику со многими произведениями XIX века.

Своеобразно решается "новыми людьми" и проблема женской эмансипации. Хотя признается только церковный брак, женщина должна оставаться и в браке материально и духовно независимой от мужа. Создание семьи - только одна из вех на пути приближения идеала.

Тема возрождения падшей женщины также рассматривается в романе. Встреча с Кирсановым дает Насте Крюковой силы подняться со дна. Живущая же в среде "пошлых людей" Жюли такой возможности не имеет. Кроме того, видна двухсторонняя связь: люди, которые возрождаются благодаря поддержке "новых людей", сами пополняют их ряды.

Только дети делают женщину счастливой, по мнению Чернышевского. Именно с воспитанием детей и их будущим связывает автор второй брак Веры Павловны. Он становится реальным мостиком в будущее.

Герои романа Чернышевского "Что делать?" - это разночинцы, новые герои литературы. Недооценивая роль рабочего класса, Чернышевский предрекает революционерам-демократам, разночинцам победу и приближение будущего.

Роман Н. Г. Чернышевского "Что делать?" - роман о новых людях, об их новой жизни. Это передовая, прогрессивно настроенная интеллигенция из разночинцев. Это люди дела, а не отвлеченных мечтаний, они и стремятся завоевать счастье для народа в борьбе с существовавшими несправедливыми общественными устоями. Они любят труд, горячо преданы науке, их нравственные идеалы высоки. Эти люди строят свои отношения на взаимном доверии и уважении. Они не знают колебаний в борьбе, не пасуют перед трудностями. Герои романа борются за идеал светлого будущего, за лучшую жизнь. Среди них выделяется фигура особенного человека Рахметова. Наверное, желая убедительнее доказать своим читателям, что Лопухов, Кирсанов и Вера Павловна действительно люди обыкновенные, Чернышевский выводит на сцену титанического героя Рахметова, которого он сам признает необыкновенным и называет особенным человеком. Рахметов в действии романа не участвует. Таких людей, как он, очень мало: их не удовлетворяет ни наука, ни семейное счастье; они любят всех людей, страдают от любой совершающейся несправедливости, переживают в собственной душе великое горе - жалкое прозябание миллионов людей и отдаются исцелению этого недуга со всем жаром.

Рахметов стал в романе подлинным образцом всесторонне развитого человека, порвавшего со своим классом и нашедшего в жизни простого народа, в борьбе за его счастье свой идеал, свою цель. Критики писали: "Еще в ранние студенческие годы формировался ригоризм особенного человека, то есть вырабатывались привычки к суровому, непреклонному соблюдению оригинальных принципов и в материальной, и в нравственной, и в умственной жизни". Путь обыкновенного, хорошего, доброго и честного юноши - студента начался с чтения книг, с выработки нового взгляда на жизнь. Он прошел школу политического воспитания у студента-разночинца Кирсанова. Книги для чтения, рекомендованные Кирсановым, Рахметов брал в книжных магазинах. После погружения в такое чтение он укреплялся в мысли о необходимости наискорейшего улучшения материальной и нравственной жизни многочисленнейшего и беднейшего класса.

Рахметов учится и что-то делает у себя на родине, а не за границей. Учится он у русских людей, занятых повседневным трудом. Ему необходимо в первую очередь знать, насколько материально стеснена их жизнь по сравнению с его собственной жизнью. С семнадцати лет он приобщается к суровому образу жизни простого народа. Первоначально на несколько часов в день становился чернорабочим: возил воду, таскал дрова, копал землю, ковал железо. Окончательно уважение и любовь простых людей Рахметов приобрел во время трехлетних странствий по России, после того как прошел бурлаком всю Волгу. Товарищи по лямке ласково окрестили его Никитушкой Ломовым.

Рахметов своим суровым образом жизни воспитывал физическую выносливость и духовную стойкость, необходимые для будущих испытаний. Уверенность в правоте своих политических идеалов, радость борьбы за счастье народа укрепляли в нем дух и силы борца. Рахметов понимал, что борьба за новый мир будет не на жизнь, а на смерть, и поэтому заранее готовил себя к ней. Мне кажется, не требуется больших усилий и особого воображения, чтобы понять общий характер деятельности Рахметова, он постоянно занимался чужими делами, личных дел у него просто не было, это все знали. Рахметов занимается делами других людей, он всерьез работает на общество. Рахметов вообще обладал множеством отличительных особенностей. Например, вне своего круга он знакомился только с людьми, имеющими влияние на других, имеющими авторитет. И трудно было отмахнуться от Рахметова, если он задумал ради дела с кем-то познакомиться. А с ненужными людьми он вел себя просто-напросто по-хамски.

Ставил невообразимые опыты над свои телом и до смерти пугал этим свою хозяйку, Аграфену Антоновну, сдававшую ему комнату. Он не признавал любви, подавлял в себе это чувство, не хотел допустить, чтобы любовь связала его по рукам и ногам. Рахметов отказался от любви во имя великого дела.

Да, смешные люди, даже забавные... Мало их, но ими расцветает жизнь всех вокруг; без них она заглохла бы, прокисла бы; мало их, но они дают возможность всем людям дышать, без них люди задохнулись бы.

Велика масса честных и добрых людей, но таких одержимых людей мало; но они в ней - теин к чаю, букет в благородном вине; от них ее сила и аромат; это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль земли.

На протяж. 18 века и первых 4-х десятилетий 19 в поэзия была высшей обл. лит-ры, а проза второстепенной. В 1840 все переменилось. Случился переворот, предсказанный Белинским, окончился Пушкинский поэтический период и начался Гоголевский прозаичный. В сер. 1850г. заканчивается 30-ти летнее царствование Николая 1 - происходит Крымская война. Начин. подготовка реформ. Главной одивившейся силой становятся разночинцы. Смягчается цензурный террор, способствующий расцвету лит-ры (в середине 1860 в рус. лит-ру вход. стихи Тютчева Фета, Некрасова, А.Н.Толстого).

В поэзии до начала 1890г. шла борьба Пушкинского и Гоголевкого направлений. С именем Пушкина связ. перв. половина 19 в. Его лирика выраж. серьезные соц. и философ. убеждения. Пейзаж и любовь – развивают нравствен. и эстетич. восприятие читателя. Гражданская лирика способствует патриотич. воспитанию. В романе «Евгений Онегин» он описывает Рус. деревенскую природу и природу городов (в 1-й и последней главе описывает Питер, а в 7й Москву). Особ. место занимает опис. деревенской природы. Пуш. описывает весну, рисует зимние и осенние пейзажи. При этом он стремиться выбирать необычные картины (у него все просто, обыденно и в тоже время прекрасно). До Пуш. поэты изобр. природы в классич. и романтич. произвед., искали поэтичности только в грандиозных, необычных для рус. чела картинах выс. гор, пропастей, водопадов, морей. Своими поэтичными изобр. простой скромной природы средней России Пуш. положит. изменил вкусы читателя: показал, сколько поэтичного закл. в этих знакомых, родных, но недостаточно оцененными нами картинах. Пуш. сумел увидеть красоту в самом простом и обыкновенном. Он сумел найти поэтич. слова для выраж. этой красоты. Он учит видеть, понимать и любить нашу скромную, по сравнению с пышным югом, но прекрасную в своей простоте природу. В своем тв-ве Пуш. провозгласил треб. независ. поэзии от власти, от народа, представление о поэте как о Богом вдохновенном творце. Стих. Пуш. «поэт и толпа» -стало лозунгом для поэтов 2 середины 19 в. , выступивших под лозунгом чистого искусства “Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв.”

Пуш. поднял поэзию на нов. высоту и позволил рус. народу лучше понять себя.

Закономерна оказалась противоположная точка зрения, ктр. связана с им. Гоголя - провозглашавшая необходимость открытия тенденционой поэзии, ангажирований.

В начале 7 главы «Мертвых душ» Гоголь сопоставляет творца искусства для искусства и писателя обличителя (себя он относит ко 2 типу). После смерти Гоголя Некрасов облекает эти мысли в стихотворении «блажен незлобивый поэт». Большая часть стих. Некрасова воспевает тенденциозность поэта (поэт революционно-народной ориентацией был и сам Некрасов). Он поставил свою поэзию на службу народу.


Поэзия 1860-1880 гг. отличия школ. Школа чистой поэзии - поэзия сердца, чувства - представители: А. Фет, Аполлон –Григорьев, Майков, А.Н. Толстой, Я. Полонский. - развивали романтическую традицию – хар-на эстетизация действительности, созидательность темы: вечные темы и проблемы (любви и природы) – лит. яз, преподавательская лексика.

Школа демократической поэзии-поэзия мысли- Представители: Н. Некрасов, И. Никитин, З. Суриков, А. Плещеев-развивали реалистическую традицию, хар-на действительность в противоречиях и контрастах, активная жизненная позиция, соц. тематика и проблематика. Хар-ны элементы разговорного яза, житейская лексика.

А. Фет (1820-92) На склоне лет Фет находится под сильным влиянием Шопенгауэра. Перевел на русский язык его труд. Это философия пессимизма, эгоизма иллюзорность счастья, неотвратимость боли и этика сострадания. Фет последовательно переносил свое понимание мира на искусство слова. Поэзия- ложь. Поэт, ктр. не лжёт с первых слов никуда не годится. Возникшая лирика явл. чудом, вершиной русской поэзии. У него нет картин соц. действительности. Главная задача Фета показывать красоту (2 темы: природа и любовь). Природа одухотворенна, она живет своей таинственной жизнью. Природа у него объемная, живая, заполненная звуками. Фет стремится запечатлеть прекрасные моменты вечности.

Весенний дождь Еще светло перед окном В разрывы облак солнце блещет, И воробей своим крылом,В песке купаяся, трепещет.А уж от неба до земли Качаясь, движется завеса, И будто в золотой пылСтоит за ней опушка леса. Две капли брызнули в стекло,От лип душистым медом тянет, И что-то к саду подошло, По свежим листям барабанит

Фет - единственный из великих русских поэтов, убежденно и последовательно (за единичными исключениями) ограждавший свой художественный мир от социально-политических проблем. Однако сами эти проблемы не только не оставляли Фета равнодушным, но, напротив, вызывали его глубокий интерес, становились предметом острых публицистических статей и очерков , постоянно обсуждались в переписке. В поэзию же они проникали очень редко. Фет как бы чувствовал непоэтичность тех общественных идей, которые развивал и отстаивал. При этом он вообще считал непоэтичным всякое произведение, в котором существует отчетливо выраженная мысль, открытая тенденция, тем более - чуждая ему тенденция современной демократической поэзии. С конца 1850-х - начала 1860-х годов и далее художественные принципы некрасовской школы вызывали у Фета не только идейный антагонизм, но и стойкое, обостренное эстетическое неприятие.

Феномен Фета заключался в том, что сама природа его художественного дара наиболее полно соответствовала принципам "чистого искусства". "...Приступая к изучению поэта, - писал Белинский в пятой статье о Пушкине, - прежде всего должно уловить, в многообразии и разнообразии его произведений, тайну его личности, т. е. те особности его духа, которые принадлежат только ему одному. Это, впрочем, значит не то, чтоб эти особности были чем-то частным, исключительным, чуждым для остальных людей: это значит, что все общее человечеству никогда не является в одном человеке, но каждый человек, в большей или меньшей мере, родится для того, чтобы своею личностию осуществить одну из бесконечно-разнообразных сторон необъемлемого, как мир и вечность, духа человеческого" (курсив мой. - Л. Р.).

Одной из насущных потребностей человеческого духа Белинский считал его устремленность к красоте: "Прекрасна и любезна истина и добродетель, но и красота также прекрасна и любезна, и одно другого стоит, одно другого заменить не может". И еще: "...красота сама по себе есть качество и заслуга и притом еще великая" .

Пользуясь определением Белинского, можно сказать, что Фет родился, чтобы поэтически воплотить стремление человека к красоте, в этом и заключалась "тайна его личности". "Я никогда не мог понять, чтобы искусство интересовалось чем-либо помимо красоты", - признавался он в конце жизни . В программной для его эстетики статье "О стихотворениях Ф. Тютчева" (1859) Фет писал: "Дайте нам прежде всего в поэте его зоркость в отношении к красоте" .

Стихотворение Фета "А. Л. Б<ржеск>ой" (1879) написано в размере лермонтовской "Думы" и в жанре исповеди:

Кто скажет нам, что жить мы не умели,

Бездушные и праздные умы,

Что в нас добро и нежность не горели

И красоте не жертвовали мы?

Строки эти звучат полемически, как бы от имени друзей-единомышленников ("мы"): "Мы" - не потерянное поколение, "мы" не уйдем бесследно и бесславно, ибо служил добру и жертвовали красоте. Можно спросить, чем жертвовал Фет? Многим, и прежде всего - популярностью, оставаясь в течение долгого времени поэтом для сравнительно узкого круга ценителей искусства.

Другое суждение Белинского из той же пятой статьи о Пушкине также оказалось очень близким Фету. Это - определение "поэтическая идея". "Искусство не допускает к себе отвлеченных философских, а тем менее рассудочных идей: оно допускает только идеи поэтические" . Возможно, что центральное для эстетики Фета понятие "поэтическая мысль", основополагающее в его статье "О стихотворениях Ф. Тютчева", возникло не без влияния этого рассуждения Белинского.

Белинский заметил Фета в самом начале его пути: "Из живущих в Москве поэтов всех даровитее г-н Фет" - и особенно выделил (в третьей статье о Пушкине) его антологические стихи . Несколько позже, в обзоре "Русская литература в 1843 году", отмечая, что "стихотворения нынче мало читаются", Белинский обращает внимание на "довольно многочисленные стихотворения г-на Фета, между которыми встречаются истинно поэтические" . Однако одновременно он сетует на ограниченность содержания сочинений молодого поэта: "...я не читаю стихов (и только перечитываю Лерм<онтова>, все более погружаясь в бездонный океан его поэзии), и когда случится пробежать стихи Фета или Огарева, я говорю: "Оно хорошо, но как же не стыдно тратить времени и чернил на такие вздоры?" (письмо В. П. Боткину от 6 февраля 1843 года). Больше имя Фета у Белинского не появляется. В последние же годы жизни весь его энтузиазм отдан защите социального направления литературы, "натуральной школы", которая вызывала враждебное отношение поэта.

В начале декабря 1847 года Белинский писал своему другу Боткину, будущему теоретику "чистого искусства" и единомышленнику Фета, о различии их убеждений: "Стало быть, мы с тобою сидим на концах. Ты, Васенька, сибарит, сластена - тебе, вишь, давай поэзии, да художества - тогда ты будешь смаковать и чмокать губами. А мне поэзии и художественности нужно не больше как настолько, чтобы повесть была истинна, т. е. не впадала в аллегорию и не отзывалась диссертациею. Для меня дело - в деле. Главное, чтобы она вызывала вопросы, производила на общество нравственное впечатление. Если она достигает этой цели и вовсе без поэзии и творчества, - она для меня тем не менее интересна, и я ее не читаю, а пожираю".

Но до широкой полемики об эстетических принципах "чистого искусства" было еще далеко. Она развернулась в период острой общественной борьбы конца 50-х - начала 60-х годов и в этом аспекте достаточно хорошо изучена. Из статей сторонников "чистого искусства" наиболее известны: "Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения" А. Дружинина, направленная против "Очерков гоголевского периода русской литературы" Чернышевского ("Библиотека для чтения", 1856, т. 140), "Стихотворения А. Фета" В. Боткина ("Современник", 1857, № 1), которую Л. Толстой назвал "поэтическим катехизисом поэзии" (письмо Боткину от 20 января 1857 года), а также статья самого Фета "Стихотворения Ф. Тютчева". В ряду этих программных выступлений статья Фета выделяется тем, что это - слово поэта, в котором эстетическая теория формулируется как результат своего художественного опыта и как обретенный в собственных художественных исканиях "символ веры".

Утверждая, что художнику дорога только одна сторона предметов - их красота, понимая красоту, гармонию как изначальные, неотъемлемые свойства природы и всего мироздания, Фет отказывается видеть их в общественной жизни: "...вопросы - о правах гражданства поэзии между прочими человеческими деятельностями, о ее нравственном значении, о современности в данную эпоху и т. п. считаю кошмарами, от которых давно и навсегда отделался" . Но не только общественные, идеологические "вопросы" неприемлемы в поэзии, с точки зрения Фета. Неприемлема вообще прямо заявленная идея. В поэзии возможна лишь "поэтическая мысль". В отличие от мысли философской, она не предназначена "лежать твердым камнем в общем здании человеческого мышления и служить точкою опоры для последующих выводов; ее назначение озарять передний план архитектонической перспективы поэтического произведения, или тонко и едва заметно светить в ее бесконечной глубине" . С этой точки зрения Фет предъявляет претензию (правда, единственную во всей статье) даже к последней строфе стихотворения "обожаемого поэта" Тютчева "Итальянская villa": "Художественная прелесть этого стихотворения погибла от избытка содержания. Новое содержание: новая мысль, независимо от прежней, едва заметно трепетавшей во глубине картины, неожиданно всплыла на первый план и закричала на нем пятном" .

Можно оспорить суждение Фета, можно вспомнить, что и сам он в дальнейшем, особенно после увлечения Шопенгауэром, не избегал открытых философских высказываний в поэзии, но важно понять главную эстетическую устремленность Фета: создание образа красоты есть цель искусства, и она лучше всего достигается, когда поэтическая мысль, в отличие от философской, не выражается непосредственно, а светит в "бесконечной глубине" произведения.

Эстетическая концепция Фета, и, как бы ни избегал он сам подобных определений, это была именно концепция - отчетливо формулируемая система взглядов, вызревала постепенно. Так, в путевых очерках «Из-за границы» (1856-1857) Фет говорит о тех потрясающих впечатлениях, которые пережил он в Дрезденской галерее перед "Сикстинской Мадонной" Рафаэля и в Лувре перед статуей Венеры Милосской. Главная мысль Фета - о непостижимости этих вершинных явлений искусства для рационалистического познания, о совсем иной природе поэтической идеи. "Когда я смотрел на эти небесные воздушные черты, - пишет Фет о Мадонне, - мне ни на мгновение не приходила мысль о живописи или искусстве; с сердечным трепетом, с невозмутимым блаженством я веровал, что Бог сподобил меня быть соучастником видения Рафаэля. Я лицом к лицу видел тайну, которой не постигал, не постигаю и, к величайшему счастью, никогда не постигну". И далее - о Венере: "Что касается до мысли художника, - ее тут нет. Художник не существует, он весь перешел в богиню <...> Ни на чем глаз не отыщет тени преднамеренности; все, что вам невольно поет мрамор, говорит богиня, а не художник. Только такое искусство чисто и свято, все остальное - его профанация". И наконец - как обобщение: "Когда в минуту восторга перед художником возникает образ, отрадно улыбающийся, образ, нежно согревающий грудь, наполняющий душу сладостным трепетом, пусть он сосредоточит силы только на то, чтобы передать его во всей полноте и чистоте, рано или поздно ему откликнутся. Другой цели у искусства быть не может, по той же причине, по кото рой в одном организме не может быть двух жизней, в одной идее - двух идей" (курсив мой. - Л. Р.).

В 1861 году в спор между демократической критикой и сторонниками "чистого искусства" включился Достоевский. Его статья "Г.-бов и вопрос об искусстве" ("Время", 1861, № 1) рассматривала проблему с замечательной ясностью и полнотой. Прежде всего Достоевский объявляет, что не придерживается ни одного из существующих направлений, поскольку вопрос "ложно поставлен". Утверждая, что искусство требует свободы творчества и вдохновения, и тем выражая сочувствие сторонникам "чистого искусства", Достоевский показывает, что они противоречат своим же принципам, не признавая за обличительной литературой права на такую же свободу. Идеал "высшей красоты", эстетический восторг перед красотой Достоевский глубоко разделяет, и как эталон "чистого искусства" в его рассуждениях представлен именно Фет (в памяти Достоевского не только стихотворения Фета, но и его статья о Тютчеве, о чем свидетельствует текст). И хотя потребность красоты в искусстве вечна, а следовательно, всегда современна, возможны такие трагические моменты в жизни общества, когда "чистое искусство" окажется неуместным и даже оскорбительным (фантастическое предположение о том, как на другой день после Лиссабонского землетрясения в газете "Лиссабонский Меркурий" появляется стихотворение "Шопот, робкое дыханье..." и о несчастной участи замечательного поэта, которому впоследствии потомство все же воздвигнет памятник).

Подлинный апофеоз фетовской лирики возникает в конце статьи, где Достоевский анализирует "антологическое" стихотворение "Диана", приводившее в восторг современников, несмотря на различие их общественных взглядов: "Последние две строки этого стихотворения полны такой страстной жизненности, такой тоски, такого значения, что мы ничего не знаем более сильного, более жизненного во всей нашей русской поэзии" .

В следующем году в том же журнале "Время" (1862, № 7) появилась статья А. Григорьева "Стихотворения Н. Некрасова", где поэзия демократическая и поэзия "чистого искусства", несмотря на резкое противостояние их идеологов, рассматривались как две закономерные стороны общего развития литературы послепушкинского периода. Позиция эта принципиально совпадала со взглядами редакции журнала Достоевских, о чем А. Григорьев сообщает в самом начале: "Редактор "Времени", с которым я говорил об этой назревавшей у меня в душе статье, советовал мне поговорить сначала о критических толках по поводу стихотворений любимого современного поэта" (то есть Некрасова. - Л. Р.) . А. Григорьев так и делает, обнаруживая, что борьба, происходящая в критике, не поднималась до понимания, с одной стороны, высокого поэтического (а не только идейного) значения некрасовской "музы мести и печали", с другой - поэзии "чистого искусства". "Начните, например, говорить о стихотворениях Фета, - замечает А. Григорьев, - (я беру это имя как наиболее оскорбленное и оскорбляемое нашей критикой...): тут, во-первых, надобно кучу сору разворачивать, а во-вторых, о поэзии вообще говорить, о ее правах на всесторонность, о широте ее захвата и т. п., - говорить, одним словом, о вещах, которые критику надоели до смерти, да которые и всем надоели, хотя в то же самое время всеми положительно позабыты" . "Поэты истинные, все равно, говорили ли они

Мы рождены для вдохновений ,

Для звуков сладких и молитв, -

служили и служат одному: идеалу, разнясь только в формах выражения своего служения. Не надобно забывать, что руководящий идеал, как Егова израильтянам, является днем в столпе облачном, а ночью в столпе огненном. Но каково бы ни было отношение к идеалу, оно требует от жреца неуклонной, неумытной правды" .

А. Григорьев пишет об односторонности каждой из борющихся партий: демократической критики ("теоретиков") и "обиженной" критики (защитников "чистого искусства"), "упорно верующей в вечность законов души человеческой". "Всякий принцип, как бы глубок он ни был, - утверждает А. Григорьев, - если он не захватывает и не узаконивает всех ярких, могущественно действующих силою своею или красотою явлений жизни, односторонен, следовательно, ложен <...> Найдется ли когда-нибудь всесторонний принцип, - я не знаю и, уж конечно, не мечтаю сам его найти" (курсив мой. - Л. Р.).

«Одностороннему» принципу «чистого искусства» всю жизнь был верен Фет и довел его до такой духовной полноты и поэтического совершенства, до таких художественных открытий, что, казалось бы, правота взглядов Достоевского и А. Григорьева могла стать очевидной. Однако общественная борьба имеет свои законы, и дискуссия вокруг позиции Фета разгоралась.

Неуклонно отстаивая свои эстетические убеждения, Фет с годами чувствовал себя все более и более одиноким. В конце пути он с горечью сетовал в письме к К. К. Романову (поэту К. Р.) 4 ноября 1891 года: "... все мои друзья пошли в прогресс и стали не только в жизненных, но и в чисто художественных вопросах противниками прежних своих и моих мнений" .

Внимание критиков всегда привлекало то обстоятельство, что мир Фета отчетливо разделен на сферу практической жизни и сферу красоты. И если первая подчинена суровой необходимости, вторая предполагает истинную свободу, вне которой немыслимо творчество. Это раздвоение было замечено давно, но объяснялось по-разному.

Современники Фета из демократического лагеря, несмотря на разногласия между собой, находили здесь причины исключительно социальные. Так, Салтыков-Щедрин один из разделов хроники "Наша общественная жизнь" ("Современник", 1863, № 1-2) озаглавил: "Г-н Фет как публицист". Здесь он пишет:

"Помните ли вы г. Фета, читатель? того самого г. Фета, который некогда написал следующие прелестные стихи:

О, долго буду я, в молчаньи ночи тайной,

Коварный лепет твой, улыбку, взор случайной,

Перстам послушную волос златую прядь

Из мыслей изгонять и снова призывать...

Здравствуй! тысячу раз мой привет тебе, ночь!

Опять и опять я люблю тебя,

Тихая, теплая,

Серебром окаймленная!

Я совсем не шутя говорю, что эти стихи прелестны: по моему мнению, других подобных стихов современная русская литература не имеет. Ни в ком решительно не найдет читатель такого олимпического безмятежия, такого лирического прекраснодушия. Видно, что душа поэта, несмотря на кажущуюся мятежность чувств, ее волнующих, все-таки безмятежна; видно, что поэта волнуют только подробности, вроде "коварного лепета", но жизнь, в общем ее строе, кажется ему созданною для наслаждения и что он действительно наслаждается ею. Но увы! С тех пор как г. Фет писал эти стихи, мир странным образом изменился! С тех пор упразднилось крепостное право, обнародованы новые начала судопроизводства и судоустройства, светлые струи безмятежия и праздности возмущены, появился нигилизм и нахлынули мальчишки. Правды на земле не стало; люди, когда-то наслаждавшиеся безмятежием, попрятались в ущелия и расседины земные, остался один "коварный лепет", да и то совсем не такого свойства, чтобы его

Из мыслей изгонять и снова призывать..." .

Однако публицистика Фета (к тому времени были опубликованы "Заметки о вольнонаемном труде" - 1862 год и два очерка "Из деревни" - 1863 год) ни в малой мере не свидетельствует о грусти по ушедшей крепостнической эпохе или о том, что, погрузившись в безмятежные лирические чувства, Фет не заметил происходящих в стране перемен. Напротив, размышления Фета-публициста направлены на коренное реформирование хозяйственной деятельности, всей сельской жизни на основе вольнонаемного труда и тщательно разработанного законодательства для установления и регулирования отношений между помещиками и крестьянами, на образование и воспитание крестьян. Но, полемически заостряя тему, Салтыков не намерен замечать это. Он укоряет Фета за крепостнические настроения, и в частности за его конфликт с нерадивым работником Семеном, задолжавшим барину 11 рублей, делая из этого, в целом незначительного эпизода, широкие обобщения: "Вместе с людьми, спрятавшимися в земные расседины, и г-н Фет скрылся в деревню. Там, на досуге, он отчасти пишет романсы, отчасти человеконенавистничает; сперва напишет романс, потом почеловеконенавистничает, потом опять напишет романс и опять почеловеконенавистничает, и все это для тиснения отправляет в "Русский вестник" . То, что Фет-публицист присоединился к антидемократическому направлению катковского журнала, побуждает Салтыкова (без всяких на то оснований) услышать "вопль души по утраченном крепостном рае" даже в стихотворении "Прежние звуки с былым обаяньем..." ("Русский вестник", 1863, № 1).

В следующем году о противоречиях Фета писал Писарев. В юности Фет был одним из любимых поэтов критика, в чем он признавался в начале статьи с характерным названием "Промахи незрелой мысли" ("Русское слово", 1864, кн. 12). В статье "Реалисты", впервые напечатанной под названием "Нерешенный вопрос", Писарев утверждал: "...поэт может быть искренним или в полном величии разумного миросозерцания, или в полной ограниченности мыслей, знаний, чувств и стремлений. В первом случае он - Шекспир, Дант, Байрон, Гете, Гейне. Во втором случае он - г. Фет. - В первом случае он носит в себе думы и печали всего современного мира. Во втором - он поет тоненькою фистулою о душистых локонах и еще более трогательным голосом жалуется печатно на работника Семена <...> Работник Семен - лицо замечательное. Он непременно войдет в историю русской литературы, потому что ему назначено было провидением показать нам обратную сторону медали в самом яром представителе томной лирики. Благодаря работнику Семену мы увидели в нежном поэте, порхающем с цветка на цветок, расчетливого хозяина, солидного bourgeois и мелкого человека. Тогда мы задумались над этим фактом и быстро убедились в том, что тут нет ничего случайного. Такова должна быть непременно изнанка каждого поэта, воспевающего "шопот, робкое дыханье, трели соловья" ("Русское слово", 1864, кн. 9-11) .

Уже в новую эпоху, в начале следующего века о "двойственности" Фета говорил В. Я. Брюсов. В лекции "А. А. Фет. Искусство и жизнь", прочитанной в 1902 году в связи с десятилетием со дня смерти Фета, он объяснял противоречия Фета причинами только философскими. "Мысль Фета, - пишет Брюсов, - воспитанная критической философией, различала мир явлений и мир сущностей. О первом говорил он, что это "только сон, только сон мимолетный", что это "лед мгновенный", под которым "бездонный океан" смерти. Второй олицетворял он в образе "солнца мира". Ту человеческую жизнь, которая всецело погружена в "мимолетный сон" и не ищет иного, клеймил он названием "рынка", "базара" <...> Но Фет не считал нас замкнутыми безнадежно в мире явлений, в этой "голубой тюрьме", как сказал он однажды. Он верил, что для нас есть выходы на волю, есть просветы... Такие просветы находил он в экстазе, в сверхчувственной интуиции, во вдохновении. Он сам говорит о мгновениях, когда "как-то странно прозревает" .

Однако все примеры, приведенные Брюсовым, относятся ко времени 1860-х годов и позднее: самый ранний из них - "И как-то странно порой прозреваю" (из стихотворения "Измучен жизнью, коварством надежды") - 1864 год. Предыдущее творчество Фета еще не было связано с немецкой классической философией, но эстетические принципы поэта сложились к этому времени вполне определенно.

Именно они, утверждающие служение красоте как высшую цель свободного искусства, давали возможность Фету отъединить поэтическое творчество от практической деятельности. И так было всегда, от начала и до конца пути. Идейная и художественная эволюция Фета, обогащение его лирики философской проблематикой, новые открытия в области поэтического языка происходили в пределах одной эстетической системы. Более того, Фет глубоко ощущал не только нераздельность своего художественного мира на всем протяжении пути, но и целостность прожитой им духовной жизни, от юности до старости.

Всё, всё мое, что есть и прежде было,

В мечтах и снах нет времени оков;

Блаженных снов душа не поделила:

Нет старческих и юношеских снов.

В уже упомянутом письме к К. Романову от 4 ноября 1891 года Фет признавался: "Я с первых лет ясного самосознания нисколько не менялся, и позднейшие размышления и чтения только укрепили меня в первоначальных чувствах, перешедших из бессознательности к сознанию".

Среди позднейших "размышлений и чтений", как известно, значительное место принадлежало Шопенгауэру. Философ привлек Фета представлением о целостной и всегда равной себе картине мира, о свободном художественном созерцании, чуждом практическим интересам. В 1878 году Фет начал переводить главный труд Шопенгауэра "Мир как воля и представление".

В статье Д. Благого "Мир как красота", названной так по аналогии с заглавием труда Шопенгауэра, справедливо отмечается, что Фет воспринял философию Шопенгауэра как откровение, "потому что она оказалась внутренне очень близка ему и вместе с тем приводила в целостную и стройную систему то, что он познал в своем собственном жизненном опыте и в сложившемся в результате его мировоззрении, в котором легко обнаружить уже имевшиеся еще задолго до знакомства с Шопенгауэром некие "шопенгауэровские" черты". Затем исследователь так развивает свою мысль: "Близко было ему, "всю жизнь", как он пишет, твердившему "об ужасе жизни", и безоговорочно пессимистическое воззрение Шопенгауэра, которое сам немецкий философ противопоставляет решительно всем другим философским системам ("так как все они оптимистичны")". Однако, говоря о том, что поэзия Фета отличается от его философских убеждений оптимистическим характером, автор прибегает к известному разделению "Фет - Шеншин": "...в поэзии Фета нет и тени той философии пессимизма, ощущения безысходного ужаса бытия, переживания жизни как нескончаемой цепи страданий, что составляет пафос шопенгауэровской философской системы. Все это оставляется на потребу Шеншину" . Но возможно ли столь решительно разъединять мировоззрение, философские взгляды поэта и его творчество? Достаточно вспомнить, что в одном из писем Толстому (3 февраля 1879 года) сам Фет подчеркивал связь своих стихов с усиленными занятиями философией: "Второй год я живу в крайне для меня интересном философском мире, и без него едва ли можно понять источник моих последних стихов". Письмо написано как раз во время работы над переводом Шопенгауэра.

Действительно, поэтический мир Фета, несмотря на глубину страданий, горечь утрат, в целом оптимистичен, нередко даже приподнято, вдохновенно оптимистичен. Но это - результат не внутреннего отстранения от шопенгауэровского пессимизма, а его психологического, философского преодоления. Так, стихотворение "Измучен жизнью, коварством надежды, / Когда им в битве душой уступаю..." (<1864>) открывается эпиграфом из Шопенгауэра, а заканчивается совсем другим настроением:

И этих грез в мировом дуновеньи,

Как дым, несусь я и таю невольно,

И в этом прозреньи, и в этом забвеньи

Легко мне жить и дышать мне не больно.

Стихотворений безнадежно горьких, которые встречают ся у всех больших поэтов, у Фета очень немного. Одно из них - "Напрасно!" (<1852>), написанное еще до знакомства с Шопенгауэром, завершается так:

Бессилье изведано слов к выраженью желаний.

Безмолвные муки сказалися людям веками,

Но очередь наша, и кончится ряд испытаний

Но больно,

Что жребии жизни святым побужденьям враждебны;

В груди человека до них бы добраться довольно...

Нет! вырвать и бросить; те язвы, быть может, целебны, -

Но больно.

Все же общая настроенность поэзии Фета, от юности до старости, от восторженно-радостного "Я пришел к тебе с приветом..." (1843) до "Еще люблю, еще томлюсь / Перед всемирной красотою..." (конец 1890), очень далека от пессимизма.

Единство эстетического мира Фета отразилось в композиции "Вечерних огней", где хронологический принцип не имеет существенного значения. Так, раздел "Мелодии" (в первом выпуске) открывает "Сияла ночь. Луной был полон сад..." (1877). Затем после нескольких стихотворений 70-х годов идут "Солнце нижет лучами в отвес..." и "Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне..." (оба - 1863), далее - "Забудь меня, безумец исступленный..." (1855), и завершается все стихотворением "Прежние звуки с былым обаяньем..." (1863).

То же безразличие к хронологии проявлено при формировании других разделов ("Море", "Снега", "Весна") и особенно - раздела "Элегии и думы", где стихотворения, написанные в 60-е, 70-е и 80-е годы, перемежаются. Очевидно, В. Соловьев, которого Фет в дарственной надписи назвал "зодчим этой книги" , в полном согласии с автором стремился представить читателю эстетически целостный мир поэта.

Того же мнения несомненно держался и Страхов, также принимавший участие в подготовке "Вечерних огней". Уже после смерти Фета, когда Страхов вместе с К. Р. готовил издание "Лирических стихотворений" Фета, он писал своему соредактору, что необходимо: "Удержать порядок, в котором расположены были стихотворения, потому что этот порядок и сохранился в памяти читателей, и имел некоторое значение у автора. Напр<имер>, в третьем выпуске "Муза" прямо примыкает к предисловию. Если же расположить строго хронологически, то придется перетасовать стихотворения и поставить впереди то, что писано гораздо раньше "Вечерних огней" .

В середине XIX столетия в русской культуре определились два
различных отношения к искусству вообще.
Революционные демократы ждали от искусства прежде всего
гражданской направленности: непосредственного участия в общественно-
политической борьбе, отражения наиболее наболевших
вопросов времени. Все, что находилось вне сферы общественных
интересов, считалось пошлостью, в том числе и «чистая» поэзия.
Крайнюю точку зрения на предназначение искусства высказал
Некрасов в известной формулировке: «Поэтом можешь ты не быть,
но гражданином быть обязан».
В противоположность теории искусства общественного служения
сложилась теория «чистого искусства». Согласно этой теории, искусство
должно быть свободным («чистым») от общественной жизни:
поэту нужно создавать чистые возвышенные образы, отражающие
мир интимных переживаний. Краткая формула «чистого искусства»:
«искусство - для искусства». Ф Тютчев и А. Фет - поэты «чистого
искусства».

Теория «чистого искусства», в поэзии А. А. Фета, Ф. И. Тютчева

Определение «чистое искусство» сложилось в русской критике как отрицательное в 40-50-х годах. Еще о Жуковском и Батюшкове так говорить было нельзя. Чувствовалась большая содержательность их поэзии, позитивные достоинства ее формы. Позднее, по недоразумению и в связи с назойливым подчеркиванием идеологического «консерватизма» Жуковского, это уничижительное определение расползлось и на него как на поэта.

В 40-50-х годах ярко заявляет о себе поэтическое творчество А.А. Фета, Ф.И. Тютчева как своеобразная реакция на демократические ориентации, которые шли от Некрасова и Белинского.

Оба поэта - Фет и Тютчев - были вне укреплявшегося направления в литературе, закладывали ее новую родословную. Их начинания были подхвачены А.Н. Майковым, Я.П. Полонским, А.К. Толстым. Поэты этой группы искренне полагали, что поэзия должна говорить о вечном свободно, без принуждения. Никакой теории над собой они не признавали

Объединяясь на некоторых общих принципах, поэты «чистого искусства», однако, во многом различались между собой.

А.А. Фет оказался трудным для объяснения явлением русской поэзии как для современной критики, так и для последующего литературоведения. Демократическая общественность осуждала его уход от злободневных социальных вопросов, за чрезмерно камерный характер его поэзии. Не улавливались тонкости его наблюдений и поэтического и художественного мастерства.

Он сложен и противоречив еще и в следующем отношении: чрезвычайно большой разрыв был между Фетом - тонким лириком и Шеншиным - человеком.

Фет позволял себе бравировать парадоксами: «Художественное произведение, в котором есть смысл, для меня не существует». «В нашем деле истинная чепуха и есть истинная правда». «Моя муза не лепечет ничего, кроме нелепостей». Поэтому-то Д.И. Писарев платил ему тем же и начисто в своих статьях перечеркивал хоть какое-нибудь значение Фета-стихотворца.

Суровый враг «мотыльковой поэзии» М.Е. Салтыков-Щедрин писал, что большая часть стихотворений Фета «дышит самою искреннею свежестью», она «покоряет себе сердца читателей», романсы на стихи Фета «распевает чуть ли не вся Россия». И опять с трезвой точностью говорится о неровном качестве стихов, о том, что «тесен, однообразен и ограничен» мир Фета, хотя и мало кто сравнится с ним в «благоухающей свежести».

Добролюбов, говоря о Фете как о мастере «улавливать мимолетные впечатления», в сущности, ставил уже проблему импрессионизма Фета, до сих пор удовлетворительно никем из ученых не проясненную.

Есть три позиции в объяснении Фета.

Первая: мы хотим знать только «хорошего» Фета, крупнейшего лирика, и ни до чего другого Фет и Шеншин, поэт и делец, и хотя шеншин часто мешал Фету, эти помехи надо игнорировать как чисто эмпирические обстоятельства, как недоразумения частной жизни, будничную суету, не стоящую внимания. И, наконец, третья позиция: имеются диалектические связи между Фетом и Шеншиным, между благоухающим лириком и воинствующим консерватором. Нас должна интересовать диалектика связей между жизнью и убеждениями Фета, с одной стороны, и его «чистой» лирикой - с другой.Подлинную диалектику надо искать не в уродливых связях - соотношениях Фета с Шеншиным, величайшего лирика с корыстолюбивым помещиком - этот путь ложный и непродуктивный. Связи могут быть только между фетовским поэтическим миром и беспредельным миром общечеловеческой жизни, жизни природы, общества. Подлинная правда Фета сформулирована им самим в одной из статей 1867 года: «Только человек и только он один во всем мироздании чувствует потребность спрашивать: что такое окружающая его природа? откуда все это? что такое он сам? откуда? куда? зачем? И чем выше человек, чем могущественнее его нравственная природа, тем искреннее возникают в нем эти вопросы».

Фет проповедует не узость, а наблюдательность. Конечно, в мире есть не только это, но и это есть. Все существует для человека. Внутренний человек - мера всех вещей. Он вправе выбирать. Процитируем еще стихотворение «Добро и зло»:

Фет не задается «космическими» проблемами человеческого бытия. Мир Фета - абсолютно посюсторонний, не касается ничего мистического, судеб мироздания. В земной жизни, в человеке отобрана своя сфера мимолетных впечатлений и чувствований. Этим своим «импрессионизмом» Фет и мог понравиться модернистам, символистам в конце XIX века.

Школа «чистого искусства» сложилась в 50-60-е гг. XIX в. Поэты этого направления концентрировали свое внимание на категории прекрасного и философского в жизни и старались не затрагивать в своих произведениях «наболевшие» темы политики, социальных конфликтов и проч. Крупнейшими представителями «чистого искусства» были Ф.И. Тютчев и А.А. Фет.

Эстетические взгляды Тютчева формировались под влиянием Пушкина, к памяти которого поэт относился очень трепетно: «Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет ». Отличительная черта поэзии Тютчева – в ее философичности. Тематика стихов Тютчева разнообразна, но доминантным мотивом является философское размышление автора – будь то интимная лирика или лирика о природе и др.

Природа представляется поэту категорией совершенной, идеальной, отсюда – гнев по отношению к равнодушным людям, неспособным увидеть естественность природы, познать ее язык: «Не то, что мните вы, природа: // Не слепок, не бездушный лик – // В ней есть душа, в ней есть свобода, // В ней есть любовь, в ней есть язык ». Тонкая наблюдательность, теплота, лиризм и даже исповедальность проявляются в стихах «Есть в осени первоначальной», «Тихо в озере струится» и др.

Природа тесно – незримыми связями – связана с человеком, «мыслящим тростником». Человек рассматривается поэтом как часть природы, сама же природа видится ему гармоничной бесконечностью Вселенной. Душа человека рассматривается как тайна, которую нужно уметь сберечь: «Лишь жить в самом себе умей, // Есть целый мир в душе твоей » («Silentium!»).

Любовь у Тютчева – это «поединок роковой», но в то же время – и величайшее счастье. Драматизм, гибельная страсть, буря чувств представлены в любовной лирике Тютчева: «О, как убийственно мы любим, // Как в буйной слепоте страстей // Мы то всего вернее губим, // Что сердцу нашему милей! ».

Глубокая любовь к Е. Денисьевой – страстной женщине, похожей на женщин Достоевского, ее ранняя смерть явились толчком к созданию «денисьевского» цикла стихов, главные черты которого – исповедальность, сочувствие к женщине, стремление понять ее душу.

Тютчевская любовь к Родине сродни любви лормонтовской – странное, противоречивое чувство. Для поэта Россия глубока и непознаваема, а душа ее – самобытна и иррациональна: «Умом Росию не понять, // Аршином общим не измерить: // У ней особенная стать – // В Россию можно только верить ».

Тема поэта и поэзии раскрывается Тютчевым специфически: поэт, по мнению автора, должен всегда быть в центре событий и только этой «сопричастностью» к великому может увековечить себя: «Счастлив, кто посетил сей мир // В его минуты роковые! // Его призвали всеблагие // Как собеседника на пир » («Цицерон»).

Идея быстротечности времени, рассуждения о жизни и смерти, о счастье человека являются доминирующими мотивами стихов Тютчева, подчеркивая глубину и многосторонность его поэзии: «Нам не дано предугадать, // Как слово наше отзовется, – // И нам сочувствие дается, // Как нам дается благодать ».

Успешного изучения литературы!

blog.сайт, при полном или частичном копировании материала ссылка на первоисточник обязательна.