20 ноября (8 по старому стилю) 1869 года в городе Белове Тульской губернии в семье юриста, обрусевшего немца и внучки екатеринбургского полицмейстера родилась дочка Зинаида.

В юности внешне она очень впечатляла: высокая, статная, с пышными золотистыми волосами, нежно-белым лбом и изумрудными глазами. Фигурой напоминала юношу, переодетого дамой (не зря же для своей критической деятельности она избрала «мужской псевдоним» - Антон Крайний, да и многие стихи писала от лица мужчины). Ее считали то лесбиянкой, то гетеросексуалкой. Иногда намекали на то, что природа сделала ее гермафродитом. Ее мужу, Мережковскому, подбрасывали записки: «Отомстила тебе Афродита, послав жену – гермафродита».

Она держалась как признанная красавица (было у Гиппиус ожерелье, составленное из обручальных колец ее поклонников!), а в одном из стихотворений даже заявила: «Люблю я себя, как Бога». Кроме того, она густо румянилась и белилась, как актриса на сцене (а тогда это не было принято), что придавало ее лицу вид маски, искусственности. И движения у нее были странными: ноги и руки как бы вычерчивали геометрические фигуры, не связанные с тем, что она при этом говорила. Одевалась она ярко, даже крикливо, вызывающе, но при этом вся насквозь была поэтична. Брюсов называл ее "Зинаидой Прекрасной".

Ее любимыми развлечениями было дерзить людям, смущать их, ставить в неловкое положение и наблюдать за их реакцией. Гиппиус могла пригласить малознакомого человека в свою спальню, предстать перед ним неодетой, а иногда даже и принимая ванну.

На протяжении полутора десятилетий перед революцией 1905 года Гиппиус предстает пропагандисткой сексуального раскрепощения, гордо несущей «крест чувственности», как сказано в ее дневнике 1893 года.

В 1889 Гиппиус выходит замуж за писателя и философа Дмитрия Сергеевича Мережковского. Ей было 19 лет, ему – 23. Оба считали, что их встреча носит мистический характер и предопределена свыше. Свадьба была более чем скромной. Не было ни застолья, ни гостей, ни цветов. После венчания Мережковский ушел в гостиницу, а Зинаида осталась у родителей. Утром мать разбудила ее криком: «Вставай! Ты еще спишь, а уж муж пришел!». Только тогда Гиппиус осознала, что вчера вышла замуж…

Личную жизнь Мережковских, не разлучавшихся до гробовой доски, сопровождало множество слухов и небылиц. Иногда их брак называли союзом гомосексуала и лесбиянки. Существуют различные мнения по поводу того, кто же все-таки лидировал в их союзе. Иногда говорят, что именно Зинаиде принадлежали те идеи, которые развивал потом в своих произведениях Мережковский.

В их семье скорее она была мужем, а он – женой. Иногда она подписывала свои статьи его именем, и существует даже пара стихотворений, вошедших в сборники Мережковского, но написанных Гиппиус. Другие отмечают, что поэтесса всю жизнь старалась держаться в тени великого мужа, однако многие считали ее единственной умнейшей женщиной России и ценили ее стихи выше творчества Цветаевой и Ахматовой.

В 1904 году выходит "Собрание стихов" Гиппиус, которое становится крупным событием в жизни русской поэзии. Анненский, к примеру, писал, что в творчестве Гиппиус – «вся пятнадцатилетняя история нашего лирического модернизма», отмечая как основную тему ее стихов «мучительное качание маятника в сердце». Брюсов говорил о «непобедимой правдивости», с какой Гиппиус фиксирует различные эмоциональные состояния и жизнь своей «плененной души».

Зинаида Николаевна Гиппиус и ее муж внешне очень не подходили друг другу. Она - красавица, а он - маленького роста, с узкой впалой грудью, черными, глубоко посаженными глазами, с полуседой, вольно распущенной бородой. Человек с энциклопедическими знаниями, он сыпал цитатами из Библии и держался с неоспоримым превосходством. Недоброжелатели говорили, что Мережковский работал "под юродивого", а Гиппиус - "под ведьму". И она действительно обладала какими-то особыми свойствами, делавшими ее непохожей на других. Но современники отмечают, что она была язвительна, колюча, даже зла. А Белый называл ее "осой в человеческий рост".

С мужем они прожили, по ее словам, «52 года, не разлучаясь ни на один день», поэтому их писем друг к другу не существует. Правда, их брак был необычным, некоторые биографы предполагают, что они не были связаны интимными отношениями, отрицали телесную сторону любви (к слову, у каждого в знаменитом «доме Мурузи» была собственная спальня).

Союз их был скорее духовным браком. На основе православной идеи о Троице Гиппиус и Мережковский создали концепцию триединой семьи и воплотили ее в жизнь в совместном существовании с публицистом Дмитрием Философовым. Их 20-летнюю «дружбу втроем» называли «мистическим союзом троих». Однако, несмотря на кривотолки, один из современников писал: "Представить их в бытовом плане было невозможно. В них не было плотского, они прошли в жизни романтично, как полутени".

После смерти Мережковского в 1941 году Гиппиус словно окаменела, с трудом боролась с желанием покончить с собой. Говорили, что она считала Мережковского живым и даже вела с ним разговоры. Поэтесса посвятила свои последние годы работе над биографией мужа, но после того как у нее отнялась правая рука, книга осталась незаконченной.

Самым последним другом в ее жизни была дикая и злая кошка. Умирая, Гиппиус лежала с ней в обнимку, смотрела только на нее и никого не хотела видеть.

Зинаида умерла 9 сентября 1945 года, в возрасте 76 лет. Ненавидевшие Гиппиус не верили в ее смерть и приходили лично убедиться в том, что ее больше нет, постучать по гробу поэтессы палками. Но для многих ее смерть была олицетворением конца целой эпохи…

Гиппиус и Мережковский похоронены в Париже в одной могиле.

Их долгая, творчески плодотворная совместная жизнь у иных вызывала недоумение. Писательница Нина Берберова, когда её спрашивали о семье Мережковских, пожимала плечами: «Семья? Вы говорите о семье? Это было что угодно, только не семья». Другие восхваляли «союз самого умного мужчины своего времени и самой умной женщины» как вершину отношений, духовный, идеальный брак, не запятнанный физиологией. Третьи шептались об увлечениях Зинаиды Николаевны и тайных связях Мережковского. Они сами сделали немало для того, чтобы их жизнь была окружена легендами и сплетнями.

Уже после их смерти в Париже Тэффи (писательница Надежда Лохвицкая) иронизировала: «Они бы с ума сошли, если бы прочли, как я написала о них – «жили-были». Нет, их жизнь была наполнена совершенно особенным смыслом, они всегда подчёркивали это. Каждый вполне мог стать центральным героем запутанного психологического романа».

«Мадонна декаданса»

Так её называли. «Всегда в белых платьях – иного цвета кожа просто не переносит, – вспоминали о Гиппиус современники, – румянец во всю щёку, крашеные рыжие волосы. Она нереальна, точно с другой планеты, примечательна особо. Так бывает примечательна либо большая красота, либо большое уродство. Не заметить невозможно».

«Я хочу много, Господи, дай мне много, дай мне всё, что я хочу», – признавалась она в дневнике. «Ты захотела быть равной мужчине, – откликался Мережковский. – Будешь притчей во языцех, предметом насмешек и осуждений», – предрекал он. Но Зиночку это не пугало.

Зато многие побаивались её острого языка. Лидер революционеров Лев Троцкий, и тот не обошёл эту женщину вниманием, заметил: «Я не верю в ведьм, не верю ни во что сверхъестественное. Но вот, правда, одну вспомнил – Зинаида Гиппиус. Ласковая кобра». Как бы то ни было, вместе Гиппиус и Мережковский прожили пятьдесят два года и не расставались ни на один день.

Когда Мережковский впервые увидел портрет Зиночки, случайно, ему очень не понравилось её лицо. Она же впервые прочитала его стихи в журнале и подумала: так себе поэт, ничего особенного. В 1904 году петербургские газеты назвали Мережковского достойным наследником Толстого и Достоевского, однако общество литераторов потребовало от него публично отречься от столь высокой похвалы. «Казалось, он строит какой-то свой мир, – замечала о нём Тэффи. – Холод, покой, тишина, одиночество, блеск, аккуратность, шлёпающие по паркету домашние туфли и помпоны. Царство духа, преобразование души – вот его цель. Он явно существо намного более духовное, чем физическое».

«Всё преходяще, остаются только символы». Эта мысль Гёте очень пришлась Мережковскому по вкусу. Он всерьёз увлёкся символизмом. С его доклада на заседании общества литераторов в Санкт-Петербурге в 1892 году о причинах упадка русской литературы началось тридцатилетие Серебряного века. После его выступления стало модным выражаться ярко, колко, эпатажно.

Зинаида Николаевна преуспела в этом. Едва появившись в Москве, она была замечена на обеде вольного философского общества, где вогнала в краску своего соседа за столом, длиннобородого иерарха церкви, заявив: «Вот опять подают только телятину. Хоть бы раз подали жареного младенца». Церковник от неожиданности поперхнулся. В этот момент Зиночка чувствовала себя на высоте, все на неё смотрели.

«Муж пришёл»

Они встретились на курорте в Боржоми и сразу стали яростно спорить. Зиночка – муза курортов, дочь обер-прокурора, служившего некоторое время в Сенате, больная чахоткой, приезжала на воды каждый год и была известна в местном обществе. Она происходила из обрусевшей немецкой дворянской семьи. Её предки эмигрировали из Мекленбурга в Московское государство в XVI веке. Первый из них, Адольфус фон Гингст, изменил фамилию на «фон Гиппиус» и поселился в Москве в Немецкой слободе. Там в 1534 году он открыл первый в России книжный магазин.

Зиночка была старшей из четырёх дочерей Николая Романовича Гиппиуса, известного юриста, и Анастасии Васильевны Степановой, дочери екатеринбургского обер-полицмейстера. Болезнь передалась Зиночке от отца.

Стихи будущая поэтесса начала писать с семи лет. Те, кто читал их, а Зиночка не скрывала свои опыты, отмечали их не по-детски мрачное настроение. «Я с ранних лет ранена смертью и любовью», – признавалась она в письме Брюсову. После смерти отца всей семьёй они переезжают в Москву, а потом на Кавказ, где она и встретилась с Мережковским.

Виктория Дьякова

Продолжение читайте в сентябрьском номере (№5, 2013) журнала «Тайны и преступления»

Дмитрий Сергеевич Мережковский (2 (14) августа 1865, Санкт-Петербург, Российская империя — 9 декабря 1941, Париж, Франция) — русский писатель, поэт, критик, переводчик, историк, религиозный философ, общественный деятель. Муж поэтессы Зинаиды Гиппиус.
Д. С. Мережковский, яркий представитель Серебряного века, вошёл в историю как один из основателей русского символизма, основоположник нового для русской литературы жанра историософского романа, один из пионеров религиозно-философского подхода к анализу литературы, выдающийся эссеист и литературный критик. Мережковский (начиная с 1914 года, когда его кандидатуру выдвинул академик Н. А. Котляревский) неоднократно претендовал на соискание Нобелевской премии; был близок к ней и в 1933 году (когда лауреатом стал И. А. Бунин).
Спорные философские идеи и радикальные политические взгляды Д. С. Мережковского вызывали резко неоднозначные отклики; тем не менее, даже оппоненты признавали в нём выдающегося писателя, жанрового новатора и одного из самых оригинальных мыслителей XX века.

Личная жизнь. Союз с З. Гиппиус

Первым серьёзным романтическим увлечением Мережковского была Л. К. Давыдова, дочь издательницы «Северного Вестника» Л. К. Давыдовой. Летом 1885 года он совершил путешествие с семьей А. А. Давыдовой по Франции и Швейцарии, но этот любовный роман оказался неудачным:398. В январе 1889 года Мережковский вступил в брак с З. Н. Гиппиус, будущей поэтессой и писательницей, которая стала на всю жизнь его ближайшим другом, идейным спутником и «соучастницей духовных и творческих исканий». Союз Мережковского и Гиппиус — самый известный творческий тандем в истории русской культуры «серебряного века».
Современники отмечали, что Мережковский и Гиппиус составляли единое целое, были неотделимы друг от друга. Сами супруги признавались, что часто не улавливали, кому именно из них принадлежит начало той или иной идеи. «Она ведь не другой человек, а я в другом теле», — писал Мережковский в письме к В. В. Розанову от 14 октября 1899 года. Они прожили вместе, как писала Гиппиус в своих мемуарах, «52 года, не разлучившись ни на один день».
Необычным было уже начало этого союза. Едва только познакомившись, они стали встречаться ежедневно, в парке, причём втайне от окружающих. Каждый их разговор выливался в спор, но при этом стремительно способствовал осознанию полного единения. Грань между «собеседованием» и любовным свиданием была практически стёрта. «Его восприимчивость, его способность ассимилировать идеи граничит с чудом. Он „слушает порами“, как она говорит, и по сравнению с ним она — груба. Но у нее — идеи, вернее, некая, еще смутная, не нашедшая себе выражения реальность», — писал впоследствии об этих встречах В. А. Злобин.

Заранее предоставив друг другу полную романтическую свободу, супруги в какой-то мере принесли ей в жертву чувственную сторону союза;: до самого конца совместного жизненного, ощущая полное духовное и интеллектуальное единение, они уже не испытывали друг к другу сильных чувств; страдали с одной стороны — от невозможности жить друг без друга, с другой — от внутреннего взаимотторжения. Как следствие в отношениях Мережковских сложилась «странная искусственность», обращавшаяся в «болезненную и неприятную игру», где муж, как отмечали многие мемуаристы, играл «пассивную, а то и страдательную»

Из Бодлэра

Голубка моя,
Умчимся в края,
Где всё, как и ты, совершенство,
И будем мы там
Делить пополам
И жизнь, и любовь, и блаженство.
Из влажных завес
Туманных небес
Там солнце задумчиво блещет,
Как эти глаза,
Где жемчуг-слеза,
Слеза упоенья трепещет.

Это мир таинственной мечты,
Неги, ласк, любви и красоты.

Вся мебель кругом
В покое твоем
От времени ярко лоснится.
Дыханье цветов
Заморских садов
И веянье амбры струится.
Богат и высок
Лепной потолок,
И там зеркала так глубоки;
И сказочный вид
Душе говорит
О дальнем, о чудном Востоке.

Это мир таинственной мечты,
Неги, ласк, любви и красоты.

Взгляни на канал,
Где флот задремал:
Туда, как залетная стая,
Свой груз корабли
От края земли
Несут для тебя, дорогая.
Дома и залив
Вечерний отлив
Одел гиацинтами пышно,
И теплой волной,
Как дождь золотой,
Лучи он роняет неслышно.

Это мир таинственной мечты,
Неги, ласк, любви и красоты.
1885

DE PROFUNDIS *
(Из дневника)

В те дни будет такая скорбь,
какой не было от начала творения,
которое сотворил Бог, даже доныне,
и не будет. И если бы Господь не
сократил тех дней, то не спаслась
бы никакая плоть. (Ев. Марка,
гл. XIII, 19, 20).

УСТАЛОСТЬ

Мне самого себя не жаль.
Я принимаю все дары Твои, о, Боже.
Но кажется порой, что радость и печаль,
И жизнь, и смерть - одно и то же.

Спокойно жить, спокойно умереть -
Моя последняя отрада.
Не стоит ни о чем жалеть,
И ни на что надеяться не надо.

Ни мук, ни наслаждений нет.
Обман - свобода и любовь, и жалость.
В душе - бесцельной жизни след -
Одна тяжелая усталость.

Из преисподней вопию
Я, жалом смерти уязвленный:
Росу небесную Твою
Пошли в мой дух ожесточенный.

Люблю я смрад земных утех,
Когда в устах к Тебе моленья -
Люблю я зло, люблю я грех,
Люблю я дерзость преступленья.

Мой Враг глумится надо мной:
"Нет Бога: жар молитв бесплоден".
Паду ли ниц перед Тобой,
Он молвит: "Встань и будь свободен".

Бегу ли вновь к Твоей любви,-
Он искушает, горд и злобен:
"Дерзай, познанья плод сорви,
Ты будешь силой мне подобен".

Спаси, спаси меня! Я жду,
Я верю, видишь, верю чуду,
Не замолчу, не отойду
И в дверь Твою стучаться буду.

Во мне горит желаньем кровь,
Во мне таится семя тленья.
О, дай мне чистую любовь,
О, дай мне слезы умиленья.

И окаянного прости,
Очисти душу мне страданьем -
И разум темный просвети
Ты немерцающим сияньем!

* Из глубины [взываю к Тебе, Господи]
(лат.) - Псалом 129, 1.

И хочу, но не в силах любить я людей:
Я чужой среди них; сердцу ближе друзей -
Звезды, небо, холодная, синяя даль
И лесов, и пустыни немая печаль...
Не наскучит мне шуму деревьев внимать,
В сумрак ночи могу я смотреть до утра
И о чем-то так сладко, безумно рыдать,
Словно ветер мне брат, и волна мне сестра,
И сырая земля мне родимая мать...
А меж тем не с волной и не с ветром мне жить,
И мне страшно всю жизнь не любить никого.
Неужели навек мое сердце мертво?
Дай мне силы, Господь, моих братьев любить!

ОДИНОЧЕСТВО
Поверь мне:- люди не поймут
Твоей души до дна!..
Как полон влагою сосуд,-
Она тоской полна.

Когда ты с другом плачешь,- знай:
Сумеешь, может быть,
Лишь две-три капли через край
Той чаши перелить.

Но вечно дремлет в тишине
Вдали от всех друзей,-
Что там, на дне, на самом дне
Больной души твоей.

Чужое сердце - мир чужой,
И нет к нему пути!
В него и любящей душой
Не можем мы войти.

И что-то есть, что глубоко
Горит в твоих глазах,
И от меня - так далеко,
Как звезды в небесах...

В своей тюрьме,- в себе самом,
Ты, бедный человек,
В любви, и в дружбе, и во всем
Один, один навек!..

В истории литературы с именем Дмитрия Мережковского неразрывно связано имя его жены Зинаиды Гиппиус. Эта супружеская пара одна из уникальных. По признанию Гиппиус, она прожила с Мережковским «52 года, не разлучаясь со дня свадьбы в Тифлисе ни разу, ни на один день».

Зинаида Николаевна родилась в 1869 году в городе Белёве Тульской губернии, куда попал её отец после окончания юрфака Московского университета. Он был выходцем из старинной немецкой колонии в Москве. Мать будущей поэтессы - Степанова, родом из Сибири, дочь уездного полицмейстера.

Детство Зинаиды прошло на Украине, в Нежине. Одно время семья Гиппиус жила в Москве, и Зинаида училась в классической гимназии Фишера на Остоженке. Затем врачи обнаружили у неё начало туберкулёзного процесса, и пришлось всем перебираться в Крым. Новое место жительства - Тифлис.

Летом в Боржоми, где отдыхали Гиппиусы, молодёжь была без ума от «высокой, стройной блондинки с длинными золотистыми волосами и изумрудными глазами русалки», как описал её один из современников, Зинаида любила танцевать, увлекалась музыкой, живописью и особенно верховой ездой. И, конечно, сочинительством: вела дневник, писала стихи. Она с юных лет проявила склонность к самообразованию и самовоспитанию.

Там, в Боржоми, она встретилась с Дмитрием Мережковским, серьёзным молодым человеком. О нём ей рассказали шёпотом как о буддисте из Индии, который «ходит в халатах и ни с кем не разговаривает». Вскоре она увидела «буддиста» собственными глазами - «худенького молодого человека, небольшого роста, с каштановой бородкой».

Дмитрий Сергеевич Мережковский, прозаик, поэт, критик, религиозный мыслитель, родился в 1866 году в семье дворцового чиновника из захудалого дворянского рода. Он учился на историко-филологическом факультете Московского и Петербургского университетов. Дмитрий любил путешествовать. В 1888 году он отправился в поездку с поэтом Минским, но потом они расстались, Мережковский спустился по Военно-Грузинской дороге в Закавказье и случайно (кто-то в дороге же ему посоветовал) попал в Боржом.

Было ему тогда двадцать три года, но он не предавался забавам молодости: гулял в основном один, сочинял пьесу из испанской жизни и штудировал английского философа Герберта Спенсера.

Гиппиус же никакой философией не интересовалась. Молодые люди стали встречаться. Обычно это происходило в тенистом боржомском парке.

22 июля 1888 года в Ольгин день произошло решительное сближение. В ротонде был танцевальный вечер, в зале - духота, теснота, а ночь, как вспоминает Гиппиус, «была удивительная, светлая, прохладная, деревья в парке стояли серебряными от луны. Шли с Д. С. (с Дмитрием Сергеевичем - так Гиппиус называла Мережковского), как-то незаметно оказались вдвоём, на дорожке парка…»

Во время этой прогулки и произошёл откровенный разговор: не «объяснение в любви», не «предложение», а, как пишет Гиппиус, «оба - вдруг стали разговаривать так, как будто давно уже было решено, что мы женимся, и что это будет хорошо».

В сентябре Мережковский уехал из Тифлиса, и тогда они стали писать друг другу каждый день. Это была их единственная разлука после знакомства.

Наконец пришло время подумать о свадьбе. «В этот период мы с Д. С. ссорились, хотя не так, как в дни первого знакомства и в первый год после свадьбы, но всё же часто. У обоих был характер по-молодому неуступчивый, у меня в особенности. Но в том, что всякие „свадьбы“ и „пиры“ - противны, что надо сделать всё попроще, днём, без всяких белых платьев и вуалей, - мы были согласны».

8 января 1889 года, в церкви Михаила Архангела в Тифлисе произошло венчание. Зинаиде Гиппиус - 19, Мережковскому - 23 года. Остановившийся в гостинице жених явился в выстуженную церковь в толстой шинели с бобровым воротником, но, поскольку ступать под венец в верхней одежде не принято, шинель пришлось скинуть. Обряд был коротким и аскетичным.

Дома молодожёнов ждал обычный завтрак, после чего, вспоминала впоследствии Гиппиус, «мы с Д. С. продолжали читать в моей комнате вчерашнюю книгу, потом обедали… Д. С. ушёл к себе в гостиницу довольно рано, а я легла спать и забыла, что замужем».

Утром мама крикнула через дверь: «Ты ещё спишь, а уж муж пришёл. Вставай!»

«Муж? Какое удивление!» - восклицает Гиппиус.

Молодожёны переезжают в Петербург. Началась семейная, а точнее, литературно-семейная жизнь, без детей. В воспоминаниях Елены Данько приведены слова Фёдора Сологуба. Когда разговор зашёл о детях, поэт заметил: «Вот, например, Мережковский и Гиппиус - они сознательно говорили, что им детей не надо - они были сами в себе - во всей полноте».

Почти сразу Мережковский повёз Гиппиус в редакцию «Северного вестника». Затем последовало «Живописное обозрение», всевозможные литературные вечера, знакомства с видными писателями и поэтами.

Мережковские вскоре перебрались в громадный дом на углу Литейного и Пантелеймоновской, известный как «дом Мурузи».

У Дмитрия Сергеевича была привычка гулять каждый день утром (перед завтраком, после работы, а работать каждый день с утра, это тоже было неизменно) - потом среди дня и вечером.

Мережковский способствовал появлению первой публикации Гиппиус - стихов, написанных под влиянием Надсона. Затем постепенно Зинаида Николаевна обрела свой собственный голос.

Свояченица Валерия Брюсова Бронислава Погорелова вспоминает: «Странное впечатление производила эта пара: внешне они разительно не подходили друг к другу. Он - маленького роста, с узкой впалой грудью, в допотопном сюртуке. Чёрные, глубоко посаженные глаза горели тревожным огнём библейского пророка. Это сходство подчёркивалось полуседой, вольно растущей бородой и тем лёгким взвизгиваньем, с которым переливались слова, когда Д. С. раздражался. Держался он с неоспоримым чувством превосходства и сыпал цитатами то из Библии, то из языческих философов.

А рядом с ним - Зинаида Николаевна Гиппиус. Соблазнительная, нарядная, особенная. Она казалась высокой из-за чрезмерной худобы. Но загадочно-красивое лицо не носило никаких следов болезни. Пышные тёмно-золотистые волосы спускались на нежно-белый лоб и оттеняли глубину удлинённых глаз, в которых светился внимательный ум. Умело-яркий грим. Головокружительный аромат сильных, очень приятных духов. При всей целомудренности фигуры, напоминавшей скорее юношу, переодетого дамой, лицо З. Н. дышало каким-то грешным всепониманием. Держалась она как признанная красавица, к тому же - поэтесса. От людей, близко стоявших к Мережковским, не раз приходилось слышать, что заботами о семейном благоденствии (то есть об авансах и гонорарах) ведала почти исключительно З. Н. и что в этой области ею достигались невероятные успехи».

В 1890-е годы в кругу общения Мережковских преобладали писатели старшего поколения: Полонский, Плещеев, Случевский, Суворин и другие. Гиппиус, по воспоминаниям Слонимского, когда начинала печататься в «Вестнике Европы», то «кокетничала со старичками, и, так как была замечательно красива, с зелёными глазами, бойкая страшно, очаровывала их».

Литературный талант Мережковского и женское обаяние Гиппиус множили всё новых их сторонников. 6 декабря 1901 года состоялось знакомство с Андреем Белым.

Мережковский и Гиппиус усиленно разрабатывали идею «тройственного устройства мира», Царства Третьего Завета, которое должно прийти на смену историческому христианству, а на уровне более практически-житейском - старались создать небольшую духовную общину.

Андрея Белого Мережковским так и не удалось завлечь в свою «коммуну», а вот Дмитрий Философов, литературный критик и публицист, в неё угодил.

Образование «тройственного союза» было некоторым вызовом обществу, его литературно-художественным кругам. С духовной общностью люди примирялись легко, но вот с совместным проживанием троих…

Укрепление «тройственного союза» совпало с паломничеством в Париж. Отъезд состоялся 25 февраля 1906 года.

11 мая 1907 года Гиппиус пишет Брюсову: «Теперь мы в Париже, пока радуемся ему и нашему оригинальному новому хозяйству (квартира дорогая и громадная, а мебели всего - 3 постели, несколько кухонных столов и 3 сломанных кресла!) и похожи, по настроению, на молодожёнов. Новый способ троебрачности…»

Любовь любовью, но и мужа З. Н. не обделяла вниманием. Она по-прежнему была первой слушательницей всех его сочинений, его критиком и советчиком.

В Париже «у нас было три главных интереса: во-первых, католичество и модернизм (о нём мы смутно слышали в России), во-вторых, европейская политическая жизнь, французы у себя дома. И наконец - серьёзная русская политическая эмиграция, революционная и партийная».

Летом 1908 года троица вернулась в Петербург, но и здесь союз их не распался. Он был настолько тесен, что некоторые письма подписывали втроём, втроём сочинили пьесу и втроём же путешествовали по России.

О жизни Мережковских ходили легенды. Художник Александр Бенуа в своих мемуарах даёт яркие зарисовки царивших в салоне нравов. «Особенно же озадачила нас супруга Мережковского „Зиночка Гиппиус“, очень высокая, очень тощая, довольно миловидная блондинка с постоянной „улыбкой Джоконды“ на устах, но неустанно позировавшая и кривляющаяся; была она всегда одета во всё белое - „как принцесса Грёз“. Не успели мы… с ней познакомиться, как она бухнулась на коврик перед топящимся камином и пригласила нас возлечь рядом».

Революцию Мережковские не приняли. В начале 1920 года супруги вместе с Дмитрием Философовым и студентом Володей Злобиным, который впоследствии станет секретарём Гиппиус, покидают Россию.

В эмигрантском изгнании сначала была Польша. В Варшаве Мережковские развили бурную деятельность, организовали газету, разрабатывали планы по освобождению России от большевиков. Как известно, все подобные проекты потерпели крах, и Мережковские уехали в Париж, где у них ещё сохранилась квартира с дореволюционных времён. «Они отперли дверь своим ключом, - пишет Нина Берберова, - и нашли всё на месте: книги, посуду, бельё. У них не было чувства бездомности, которое так остро было у Бунина и других».

Мережковские сравнительно плавно вошли в парижскую жизнь. Гиппиус писала статьи на злободневные политические темы.

Любой союз недолговечен, пришёл конец и «святой троице». Александр Амфитеатров в письме к Борису Савинкову от 22 марта 1924 года выразил удовлетворение, что Философов «отделил свою пуповину от лона Зинаиды и Дмитрия» и что это «огромный шанс в его пользу».

Мережковские не изменили своему стилю жизни: писать и общаться с пишущими, проповедовать и наставлять. С 1925 года возобновились, как было и в Петербурге, литературные «воскресенья». На «воскресеньях» бывали и Ходасевич с Ниной Берберовой, и Фондаминский, и Бунин, и Керенский, и Варшавский, и Шаршун, и Тэффи, и Шестов, и Бердяев…

На «воскресеньях» обсуждались общественные, политические, литературные и религиозные вопросы, чаще всего под свойственным Мережковскому «метафизическим углом зрения». Отвергались хозяевами только разговоры, общепринятые за чайным столом, - о здоровье, о погоде и тому подобном.

С 5 февраля 1927 года начались регулярные писательски-религиозно-философские заседания общества под названием «Зелёная лампа». Во время одного из первых заседаний молодой поэт Довид Кнут заявил, что литературная столица России теперь не Москва, а Париж…

«Зелёная лампа» должна была спасать если не весь мир, то по крайней мере Россию и её филиал - эмиграцию.

В 1930-х годах «Зелёная лампа» уже не горела ослепительно и не проливала яркого света на эмиграцию, освещая её совесть, душу, ум. Всё же «Лампа», всё более сокращая круг своей деятельности, просуществовала до самой войны.

Мережковские вели размеренную по часам жизнь. Зинаида Николаевна ложилась поздно, проведя полночи в писании писем, дневника, стихов, рассказов и статей, и вставала очень поздно. Она выходила из своей комнаты только к завтраку, уже вполне одетая, причёсанная, подкрашенная и подтянутая.

Они оба курили. Но не больше раз навсегда положенного числа папирос и только после завтрака.

Вернувшись из Италии, куда они ездили по приглашению Муссолини, Зинаида Николаевна на одном из «воскресений», делясь своими «итальянскими впечатлениями», рассказывала между прочим и о мелких, неизбежных неприятностях. О том, как они забыли в Риме ключи от своих чемоданов и обнаружили это только приехав в другой город.

«Они так до самой смерти Димитрия Сергеевича и прожили, не расставаясь ни на один день, ни на одну ночь, - пишет Ирина Одоевцева. - И продолжали любить друг друга никогда не ослабевающей любовью. Они никогда не знали скуки, разрушающей самые лучшие браки. Им никогда не было скучно вдвоём. Они сумели сохранить каждый свою индивидуальность, не поддаться влиянию друг друга. Они были далеки от стереотипной, идеальной супружеской пары, смотрящей на всё одними глазами и высказывающей обо всём одно и то же мнение. Они были „идеальной парой“, но по-своему неповторимой идеальной парой. Они дополняли друг друга. Каждый из них оставался самим собой. Но в их союзе они как будто переменились ролями - Гиппиус являлась мужским началом, а Мережковский - женским. В ней было много М - по Вейнингеру, а в нём доминировало Ж. Она представляла собой логику, он - интуицию».

…Первым умер Дмитрий Мережковский - 9 декабря 1941 года, в возрасте 76 лет. По поводу вдовы Юрий Терапиано написал: «З. Н. - окаменелая совсем».

3 июня 1943 года в оккупированном немцами Париже Гиппиус начинает писать книгу о Мережковском. Но закончить её не успела - осенью 1945 года Зинаида Николаевна скончалась.

Говоря о русском символизме, трудно быть однозначным: хотя это направление проявилось в творчестве русских поэтов примерно в одно и то же время – в 90-х годах XIX века, каждый из них, поэтов, имел свое представление о том, что такое символизм в литературе, и как ему следует развиваться. У всех «родоначальников» были собственные эстетические и литературные пристрастия, поэтому символизм, проросший на русской почве, имеет как русские, так и западные корни. Кроме того, существует такое понятие, как старшие символисты московской и петербургской школы. К первым относятся Константин Бальмонт и Валерий Брюсов, ко вторым – прежде всего Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, уникальный в своем роде творческий и супружеский тандем в русской литературе.

На Мережковского и Гиппиус большое влияние оказал их современник, невероятно популярный в те годы Семен Надсон. Им были близки его мотивы одиночества в мире людей, невозможности любви и гармонии, разочарования в жизни. Мережковский откровенно подражал своему кумиру, и позже, когда познакомился со спутницей и соратницей всей его жизни, Зинаидой Гиппиус, та, будучи бескомпромиссной и острой на язык, заявила, что стихи Надсона, вне всякого сомнения, лучше. Вот одно из сочинений Дмитрия Мережковского того времени, 1884 года:

Блажен, кто цель избрал, кто вышел на дорогу
И мужеством бойца и верой наделен,
Кто бросился стремглав в житейскую тревогу,
Кто весь насущною заботой поглощен.

Волнуем злобой дня, в работе торопливой
Он поневоле чужд сомнений роковых,
И некогда ему отыскивать пытливо
Заветного ключа вопросов мировых.

Со знаменем в руках вступая в бой кровавый,
Он может ранами гордиться пред толпой,
Он может совершить свой подвиг величавый
И на виду у всех погибнуть, как герой,
<…>

Но горек твой удел, мечтатель бесполезный:
Не нужен никому, от жизни ты далек.
И, трепетно склонясь над сумрачною бездной
Неразрешимых тайн, ты вечно одинок...
<…>

В бездействии прожив, погибнешь ты бесцельно…
Не тронет никого твой заунывный плач,
Не в силах ничему – безжалостный палач.
<…>

Родился Дмитрий Мережковский в Петербурге в дворянской семье 2 (14) августа 1865 года, с отцом, вышедшем в 1881 году в отставку в чине тайного советника, обремененным заботой о материальном благополучии семьи, у него не было душевной близости, хотя именно отец, имевший связи с литераторами, можно сказать, и ввел его в литературу. Когда сын начал писать стихи, Сергей Иванович, сам интересовавшийся литературой, познакомил его с княгиней Елизаветой Воронцовой, и позже – с Федором Михайловичем Достоевским, который, впрочем, раскритиковал первые поэтические опыты юного Мережковского.

Тем не менее, это не остановило его в желании писать стихи, и вскоре он начал печататься, а в 1882 году, после одного из выступлений Семена Надсона, оба молодых человека сблизились, и в судьбе своей, во взглядах на жизнь нашли много общего.

И хочу, но не в силах любить я людей:
Я чужой среди них; сердцу ближе друзей –
Звезды, небо, холодная, синяя даль
И лесов, и пустыни немая печаль...
Не наскучит мне шуму деревьев внимать,
В сумрак ночи могу я смотреть до утра
И о чем-то так сладко, безумно рыдать,
Словно ветер мне брат, и волна мне сестра,
И сырая земля мне родимая мать...
А меж тем не с волной и не с ветром мне жить,
И мне страшно всю жизнь не любить никого.
Неужели навек мое сердце мертво?
Дай мне силы, Господь, моих братьев любить! –

– писал в те годы Дмитрий Мережковский.

В 1883 году два его стихотворения появились в журнале «Отечественные записки», одно из которых вошло во многие сборники чтецов-декламаторов, что принесло автору большую популярность.

В 1884 году Дмитрий Мережковский стал студентом историко-филологического факультета Петербургского университета, и по рекомендации Плещеева Мережковский вместе с Надсоном были приняты в Литературное общество, благодаря чему у молодых людей завязались знакомства с такими известными литераторами как Михайловский, Успенский, Гончаров, Майков и Полонский, которые оказали огромное влияние на мировоззрение будущего теоретика символизма, – в частности, Глеб Успенский, с которым они вели многочасовые беседы о религиозном смысле жизни, о народном миросозерцании, о власти земли. Под влиянием Успенского Дмитрий Мережковский предпринял путешествие по Волге, общался со староверами, что в значительной мере повлияло на дальнейшие взгляды поэта:

«Христос воскрес», – поют во храме;
Но грустно мне... душа молчит:
Мир полон кровью и слезами,
И этот гимн пред алтарями
Так оскорбительно звучит.
Когда б Он был меж нас и видел,
Чего достиг наш славный век,
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек,
И если б здесь, в блестящем храме
«Христос воскрес» Он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой Он зарыдал!
Пусть на земле не будет, братья,
Ни властелинов, ни рабов,
Умолкнут стоны и проклятья,
И стук мечей, и звон оков, –
О лишь тогда, как гимн свободы,
Пусть загремит: «Христос воскрес!»
И нам ответят все народы:
«Христос воистину воскрес!».

Это стихотворение Дмитрия Мережковского 1887 года иллюстрирует его критическое отношение к официальной церкви и ее связям со светской властью, что в результате привело его к созданию собственной системы религиозно-философских взглядов, которую он впоследствии развивал всю жизнь. Немало этому способствовала его подруга и единомышленница Зинаида Гиппиус.

Они познакомились в Тифлисе в 1887 году, когда ей было 19 лет, и у обоих сразу возникло ощущение духовного родства, хотя, как вспоминала затем Гиппиус, их общение началось и продолжалось в спорах, касавшихся тех вопросов, которые интересовали их обоих: «…Мне уже не раз делали, как говорится, «предложение»; еще того чаще слышала я «объяснение в любви». Но тут не было ни «предложения», ни «объяснения»: мы, и главное, оба – вдруг стали разговаривать так, как будто это давно было решено, что мы женимся и что это будет хорошо. Начало дал тон этот, очень простой, он, конечно, а я так для себя незаметно и естественно в этот тон вошла, как будто ничего неожиданного и не случилось», – писала Гиппиус.

8 января 1888 года Мережковский и Гиппиус, в ограниченном кругу самых близких родственников, обвенчались, после чего, по утверждению Зинаиды Гиппиус, до самой смерти Мережковского они на протяжении 52-х лет не разлучались ни на один день. Несмотря на это, многие, кто знал эту супружескую пару, не наблюдали какой-то особой теплоты между ними, это скорее был творческий тандем с определенными ролями. …В основе которого, тем не менее, все же лежала – любовь:

«ЛЮБОВЬ – ОДНА», стихотворение Зинаиды Гиппиус 1896 года:

Единый раз вскипает пеной
И рассыпается волна.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь – одна.

Мы негодуем иль играем,
Иль лжем – но в сердце тишина.
Мы никогда не изменяем:
Душа одна – любовь одна.

Однообразно и пустынно,
Однообразием сильна,
Проходит жизнь... И в жизни длинной
Любовь одна, всегда одна.

Лишь в неизменном – бесконечность,
Лишь в постоянном – глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
И всё ясней: любовь одна.

Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа – верна,
И любим мы одной любовью...
Любовь одна, как смерть одна.

Сначала Мережковский и Гиппиус договорились, что он будет писать стихи, она – прозу, но жизнь внесла свои коррективы: она начала переводить байроновского «Манфреда», но перевод ей не удавался, а у Мережковского появились идея писать историко-философский, историко-религиозный роман о Юлиане Отступнике – один из первых русских романов в этом жанре. Ему требовалось много времени и сил для работы, а Гиппиус стала основным добытчиком в семье, публикуя беллетристику, которую у нее охотно брали журналы.

В этот же период Дмитрий Мережковский активно разрабатывал теорию символизма, выступив с лекцией, которая вскоре была несколько раз издана в печати – «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы», где утверждал: «В поэзии то, что не сказано и мерцает сквозь красоту символа, действует сильнее на сердце, чем то, что выражено словами. Символизм делает самый стиль, самое художественное вещество поэзии одухотворенным, прозрачным…».
В этой же лекции Мережковский также высказал мнение, что три составляющие нового искусства – мистическое содержание, язык символа и импрессионизм – присутствуют в творчестве Толстого, Тургенева, Достоевского, Гончарова, и поэтому модернизм можно считать продолжением русской литературной классики. Лекция эта сторонниками либерально-демократического направления в литературе была принята враждебно: автора обвинили в мракобесии.

Весной 1890 года вышла в свет поэма Мережковского «Вера», которая, по словам начинающего тогда Валерия Брюсова, произвела на современников ошеломляющее впечатление прежде всего силой и подлинностью запечатленных в ней мистических переживаний: Вера в поэме – это и любимая девушка, которую утратил герой, и, собственно, вера в бессмертие души, в жизнь вечную:

<…> Он думал: «Боже,
Ведь я люблю, люблю еще сильней!..
О, где она?.. Люблю кого?.. Кого же?..»
Что нет ее, не мог понять Сергей, –
Так чувствовал он связь живую с ней.
Он углублялся в скорбь, ее измерить
Хотел умом, но в смерть не мог поверить,

Не мог... и даже мысль, что Веры нет,
В сознанье не входила... Мягкий свет
Упал из туч разорванных на море,
И море небу ясному в ответ
Затрепетало, засмеялось... Горе
Затихло в нем. Он вдруг отдался весь
Нахлынувшему чувству: «Вера здесь!»

Не в душной, темной комнате, а в лоне
Природы вечной, в шорохе листа,
В лучах, в дыханье ветра, в небосклоне
Душа ее незримо разлита,
Как мысль, как свет, как жизнь и красота!
Его любовь росла, росла без меры,
И всё ясней, понятней близость Веры.

Вполне возможно (и даже наверняка) подобные аналогии связаны с личным опытом отношений Мережковского и Зинаиды Гиппиус, которые, как уже было сказано, создали не только семейный, но и творческий союз. Причем, хотя творчество каждого из них самобытно и самостоятельно, говоря о явлении символизма в русской литературе, их невозможно рассматривать по отдельности: эта супружеская пара прошла долгий совместный путь жизни и творчества, и повлияла на современников своими эстетическими взглядами, которые не только декларировала, но и воплощала в жизнь.

Небеса унылы и низки,
Но я знаю – дух мой высок.
Мы с тобой так странно близки,
И каждый из нас одинок.
Беспощадна моя дорога,
Она меня к смерти ведет.
Но люблю я себя, как Бога –
Любовь мою душу спасет.
Если я на пути устану,
Начну малодушно роптать,
Если я на себя восстану
И счастья осмелюсь желать, –
Не покинь меня без возврата
В туманные, трудные дни,
Умоляю, слабого брата
Утешь, пожалей, обмани.
Мы с тобою единственно близки,
Мы оба идем на восток.
Небеса злорадны и низки,
Но я верю – дух наш высок.

Это стихотворение 1894 года Зинаиды Гиппиус «Посвящение» буквально иллюстрирует не только характерное для того времени настроение и автора, и ее единомышленников, но и стало пророческим. Стихи же Гиппиус начала писать в семь лет, и темы любви и смерти уже тогда были ее основными: «Я с детства ранена смертью и любовью» – утверждала много позже она. А сблизившись с Гиппиус на склоне ее лет, Тэффи вспоминала о своем общении с ней:

«Как-то заговорили об эпохе Белой Дьяволицы.
– Мы с моей маленькой сестрой были потрясены вашим стихотворением:
«Но люблю я себя, как Бога.
Любовь мою душу спасет».
Ужасно это нам понравилось. Прямо пронзило. …
– Это тогда вы носили мужской костюм и повязку с брошкой на лбу?
– Ну да. Я тогда любила эти фокусы.
– Да, это бывает, – вздохнула я», – писала Тэффи.

«Эпоха Белой Дьяволицы» – это ее, Гиппиус, эпоха. Она вела себя вызывающе – мужские костюмы, сомнительные связи, самообожествление и едкая язвительность по отношению к окружающим. И, наконец, попытки создать некую новую религию – ту, к которой сначала пришел ее муж, Дмитрий Мережковский, а впоследствии она – взяла на себя роль подвижницы и проповедницы. Как это удивляло, пугало многих, и – наверное, восхищало – некоторых современников.

Мережковские (а Гиппиус при венчании взяла фамилию мужа) говорили – ни много ни мало – о новом религиозном сознании, которое должно было преодолеть бездну между духом и плотью: плоть для них была так же священна, как и дух, и этим объясняются все их провокации и поиски себя в себе и в человеческом сообществе. Идеи эти они выражали не только в сомнительных ритуалах, проводимых у них дома, но и – в собственном творчестве:

Я людям чужд и мало верю
Я добродетели земной:
Иною мерой жизнь я мерю,
Иной, бесцельной красотой.

Я верю только в голубую
Недосягаемую твердь.
Всегда единую, простую
И непонятную, как смерть.

О, небо, дай мне быть прекрасным,
К земле сходящим с высоты,
И лучезарным, и бесстрастным,
И всеобъемлющим, как ты.

Это стихотворение Дмитрия Мережковского в который раз иллюстрирует состояние разочарованности, упадка духа – и говорит о необходимости поиска духовных сил в запредельном. Эти качества характерны для такого явления и в обществе, и в культуре конца XIX – начала XX веков, как декадентство. И пара Гиппиус-Мережковский была в этом смысле особенно примечательна. Позже, уже в эмиграции, Зинаиду Гиппиус называли «бабушкой русского декаданса».

Что касается Мережковского, сам он писал:
«Под влиянием Достоевского, а также иностранной литературы, Бодлера и Эдгара По, началось моё увлечение не декадентством, а символизмом (я и тогда уже понимал их различие). Сборник стихотворений, изданный в самом начале 90-х годов, я озаглавил «Символы». Кажется, я раньше всех в русской литературе употребил это слово».

В 1913 году вышел четвертый сборник стихов Дмитрия Мережковского, который, по сути, подвел итог его поэтическому творчеству - все больше он уделял внимания критике и прозе. Гиппиус же продолжала писать стихи:

Мы судим, говорим порою так прекрасно,
И мнится - силы нам великие даны,
Мы проповедуем, собой упоены,
И всех зовем к себе решительно и властно.

Увы нам: мы идем дорогою опасной.
Пред скорбию чужой молчать обречены, –
Мы так беспомощны, так жалки и смешны,
Когда помочь другим пытаемся напрасно.

Утешит в горести, поможет только тот,
Кто радостен и прост и верит неизменно,
Что жизнь – веселие, что все – благословенно:
Кто любит без тоски и как дитя живет.
Пред силой истинной склоняюсь я смиренно:
Не мы спасаем мир: любовь его спасет.

Это стихотворение Зинаиды Гиппиус. Много позже Тэффи заметила, что Гиппиус – странный поэт: у нее нет ни одного любовного стихотворения, то есть – признаний в любви, переживаний любви, а есть – рассуждения о любви. Гиппиус не стала спорить, и, возможно, в этом заключается трагизм культуры декаданса, символизма и прочих эстетических игр и экспериментов: декларируя и моделируя чувства и идеи, легко потерять грань между реальностью и своим представлением о ней:

Ослепительная снежность,
Усыпительная нежность,
Безнадежность, безмятежность –
И бело, бело, бело.
Сердце бедное забыло
Всё, что будет, всё, что было,
Чем страдало, что –
Всё прошло, прошло, прошло.
<…>

Я молюсь или играю,
Я живу иль умираю,
Я не знаю, я не знаю,
Только тихо стынет кровь.
И бело, бело безбрежно,
Усыпительно и нежно,
Безмятежно, безнадежно,
Как последняя любовь!

Это были строки Дмитрия Мережковского. А Зинаида Гиппиус была – хозяйкой поэтического салона, где и сама читала стихи, и очень требовательно относилась к молодым и начинающим. Она была убеждена, что стихи то же, что молитва, и что они должны служить красоте и истине. Многие считали, что дом Мережковских был оазисом русской духовной жизни в Петербурге начала XX века, а Андрей Белый позже вспоминал, что там «воистину творили культуру. Все здесь когда-то учились».

Мережковские приветствовали революцию 1905 года, увидев в ней возможность очищения, религиозного и социального освобождения. Критично относились к участию России в Первой мировой войне, и потому приняли февральскую революцию, считая, что она не только покончит с войной, но и поможет установить демократию. Все рухнуло, когда произошла Октябрьская революция, и к власти пришли большевики: увидев во всем происходящем воцарение царства Антихриста и торжество хама, о котором Дмитрий Мережковский предостерегал еще в 1905 году, супруги сделали все возможное, чтобы бежать из новой России. Сделать им это удалось лишь в декабре 1919 года. Но до этого, пока было возможно, Гиппиус публиковала антибольшевистские стихи.

В эмиграции Мережковские прожили до конца своей жизни, скитаясь из Польши во Францию, в Италию, снова во Францию. Здесь они продолжали свою литературную деятельность: в 1927 году в Париже Зинаида Гиппиус основала литературное общество «Зеленая лампа», которое действовало до 1939 года, и своей задачей ставило в числе прочих объединение русскоязычной эмиграции. Тем не менее, и здесь – что объяснимо – сталкивались разные мнения и точки зрения. А Гиппиус – по-прежнему была в центре внимания и позволяла себе ехидно и остро высказываться в адрес своих соотечественников и коллег по перу. Вот ее сатирический поэтический этюд «Стихотворный вечер в «Зеленой лампе».

Перестарки и старцы и юные
Впали в те же грехи:
Берберовы, Злобины, Бунины
Стали читать стихи.
<…>

В «Зеленую Лампу» чинную
Все они, как один, –
Георгий Иванов с Ириною;
Юрочка и Цетлин,

И Гиппиус, ветхая днями,
Кинулись со стихами,
Бедою Зеленых Ламп.

Какою мерою поэтов мерить?
О, дай мне, о, дай мне верить
Не только в хорей и ямб.

Когда в Германии к власти пришли фашисты, Дмитрий Мережковский, категорически отвергавший идеологию и диктатуру большевиков, увидел в Гитлере силу, способную уничтожить Антихриста в России, – проглядев в своем сознании суть происходящего. Впрочем, проглядел не он один, но тем не менее, такое его отношение еще больше поспособствовало тому, что русская эмиграция отвернулась и от Мережковского, и от Гиппиус, а в Советской России их тем более предали забвению на долгие годы.

Умер Дмитрий Мережковский 7 декабря 1941 года в Париже от кровоизлияния в мозг. На похоронах на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа присутствовало несколько человек, памятник поэту был поставлен на пожертвования французских издателей. По воспоминаниям современников, Зинаида Гиппиус сказала тогда: «Я – умерла, осталось умереть лишь телу». Мережковский же всегда утверждал, что он и Гиппиус – «одно, как я – в другом теле». …Не просто так ведь многие свои стихи Гиппиус писала от имени мужчины. Вот – одно из них, 1924 года, «Идущий мимо»:

У каждого, кто встретится случайно
Хотя бы раз – и сгинет навсегда,
Своя история, своя живая тайна,
Свои счастливые и скорбные года.

Какой бы ни был он, прошедший мимо,
Его наверно любит кто-нибудь...
И он не брошен: с высоты, незримо,
За ним следят, пока не кончен путь.

Как Бог, хотел бы знать я все о каждом,
Чужое сердце видеть, как свое,
Водой бессмертья утолить их жажду –
И возвращать иных в небытие.

До конца жизни Зинаида Гиппиус писала воспоминания о своем спутнике жизни Дмитрии Мережковском, которые так и остались незаконченными. А ее секретарь Злобин привел такое сравнение:
«Если представить себе Мережковского как некое высокое древо с уходящими за облака ветвями, то корни этого древа – она. И чем глубже в землю врастают корни, тем выше в небо простираются ветви. И вот некоторые из них уже как бы касаются рая. Но что она в аду – не подозревает никто»…