Г.С. Батеньков. Масонские воспоминания. «Я прожил век в гробу темницы

Гавриил Степанович Батеньков (1793-1863) — русский офицер, декабрист, писатель. Участник войны 1812 года и заграничных походов. С 1819 по 1821 год — ближайший помощник М.М. Сперанского по управлению Сибирью. 29 января 1823 г. назначен по особым поручениям по части военных поселений, а затем членом Совета главного над военными поселениями начальника — А. А. Аракчеева. 25 января 1824 г. произведён в подполковники. С 10 июля 1824 — старший член Комитета по отделениям военных кантонистов.

На следствии по делу декабристов заявил о принадлежности к тайному обществу и согласии с его планами, писал, что выступление 14 декабря — «не мятеж, как к стыду моему именовал его несколько раз, но первый в России опыт революции политической, опыт почтённый в бытописаниях и в глазах других просвещённых народов». Был приговорён к вечной каторге, но с 1827 по 1846 год содержался в одиночной камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости. В крепости ему не разрешалось ни с кем общаться, из книг разрешено было читать только Библию. В 1846 году был выслан в ссылку в Томск. После амнистии (1856 года) жил в Калуге и скончался от воспаления лёгких. Похоронен в с.Петрищево Белёвского уезда Тульской губернии.

Масонские воспоминания

Давно существует и распространено масонское братство как с отдельными по конституции своей, более или менее тайными ложами, так и соединенными в государствах под управлением их «великих востоков». Однако о существенном их отправлении мало что известно в народной жизни, даже собственная их литература печатная, но не публичная, в последнее время имеет более ученое, нежели истолковательное свойство. Много есть понятных причин такому состоянию дела, между прочим и то, что для вникновения в него недостаточно простой пытливости, нескромности лиц или наружного обозрения. Надобно быть, знают в точности одни и весьма немногочисленные адепты, всецело и всем своим существом преданным своему призванию. Сознаюсь, однако, что общество это мирное, безвредно для общей жизни, человеколюбиво; в лучших членах своих умно, нравственно, чуждо суеверия, друг света и чтит Бога как причину всего существующего.

В моей юности я любим был одним из усерднейших адептов, и здесь привожу мои воспоминания из отрывочных по временам разговоров с ним. Сказывал он, что при первом вступлении в ложу его поразила глубокая тишина и серьезное настроение собрания. Он почувствовал, несмотря на простоту обстановки, пребывание некоего особого древнего света — пред ним предстояло таинство. Обозрев символические вещи, заметил, что они прошли через веки и люди их не касались. Приняв звание ученика, он смутился, видя необходимость сложиться вновь. Его поразило, что никто не может произнести слова, не получив на то позволение мастера, и наблюдаемая обязанность безмолвно и внимательно слушать, что говорит один из прочих. Все движения должны иметь геометрическую правильность.

Символ ученика есть грубый булыжный камень, и упражнение его должно состоять в отвердении, чтобы быть годным в здание храма, посвященного вечному духовному Существу. Самое это понятие должно быть приобретено вниманием к ходу работ и не преподается извне словами. Оно внедряется по временам легальными, испытующими, краткими вопросами мастера и обрядами приема, непрестанно напоминающими о важности и неизбежности смерти. Клятвы и присяги не дается, но напоминается, что должно быть твердо и неизменно «честное слово», хотя бы и жизни то стоило. Так ученик должен упражняться, чтоб выработать в себе дисциплинарный склад и понимать речи братьев. Он должен вступить совершеннолетним. Для того это, чтоб человек занялся обработкой самого себя в зрелости дарований и сил и не стеснял своего ума и воли, избегал направлять их к внешнему авторитету.

II
Когда ничего нет вредного в масонстве, почему же оно так старательно скрывается и избегает всякой известности? На такой вопрос дан был ответ, что это перешло от таинств древнего мира. Самый образ работ, требующий тишины и углубления в самого себя, не может происходить в виду общей жизни и при открытых дверях. Притом требует такой осторожности хранимый ложею великий свет знания космической причины всему — бытия самобытного вседействутощего Бога. Это тайна от мира, не могущего устроить себя сообразно с познанием истины. Оно профанируется самою речью, употребляемою в общежитии, наполовину ложною и двусмысленною. Посему никакой рассказ о масонстве не дает точного и ясного понятия, для сего требуется быть масоном и употреблять те определенные термины, тот язык, который, подобно математическому, выработан и возделывается трудами мысли множества поколений. Обязанность таинств есть передать достигнутые понятия чрез смерть поколений для их продолжения в целостности и чистоте.

В обыкновенной жизни оставляется между поколениями большой промежуток в знании, правах и направлении. Таинство хранит последовательность, не выкидывает ничего полезного и не препятствует прогрессу, наблюдая его как вывод и без скачков. Должно стоять на незыблемой почве. Таким образом, таинство необходимо для всякого долговечного общества, составляет его регулятор и критериум и, будучи основано на истине и человеколюбии, ничего кроме света и блага, потребных для собственного себя сохранения, содержать в себе не может. К этому неспособны страстные увлечения общей жизни. Так, пред началом работ, чрез особенного члена удостоверяется мастер, тщательно ли закрыты двери. Этот обычай наблюдался и в древней христианской церкви, где, и по прекращении гонений, пред совершением освящения даров, напоминается возгласом: «Двери, двери!» Человек, основываясь на достигнутых понятиях истин и приобретенных познаний, обозревая всю задачу, предлагаемую состоянием и явлениями вселенной, убеждается, что в краткий свой век познать он может весьма малую часть из всей целости. Посему масонство внедряет разумное смирение, не возбуждает зависти, будучи чуждо гордости, и хотя нередко подвергалось гонениям от неразумной тирании, но сохранилось чрез многие века незапятнанным юридическим обвинением. Как познание самого себя и устройство жизни, чрез смерть проходящей, масонство называет себя работою и искусством, прилагая часто эпитет царственного...

VI
Масоны сохраняют предание, что в древности убит злодеями совершенный мастер, и надеются, что явится некогда мастер, не умом только перешедший через смерть, но и всем своим бытием. Такое предание, должно быть весьма не новое, и составляет стимул надежды на высшее на земле просвещение и цивилизацию, на освобождение от неотвратимого жала смерти, при шествии судеб человеческих к свету и правде чрез тьму и рожденную в ней отрицательную природу зла, и ставят это в соответствие учению о прирожденном грехе. Как бы то ни было, но такой способ мышления и склада жизни не заслуживает презрения. Я могу представить из опыта два значительных факта, избавившие меня от верной смерти.

1. В одном из сражений в 1814 году в холодном и сыром январе месяце во Франции, я, потерпевший многие раны и оставленный с трупами на поле сражения, был неприятельскими солдатами раздет до рубашки. Вслед за ними явились верхом два офицера французской гвардии и обратили на меня внимание, приникнув к лицу, удостоверились, что я жив, тотчас покрыли (меня) плащом убитого солдата и на своих руках донесли до шоссе, чрез расстояние не менее полуверсты. Там сдали на фуры, собиравшие раненых, и строго приказали отвести в госпиталь ближайшего города и передать особенному попечению медика. Впоследствии я узнал, что обязан спасением положению своей руки, которою покрывал одну из главных ран случайно в виде масонского знака. Крайне горестно, что я не знаю имен своих благодетелей.

2. Пробыв двадцать лет в секретном заключении во всю свою молодость, не имея ни книг, ни живой беседы, чего никто в наше время не мог перенести, не лишась жизни или по крайне мере разума, я не имел никакой помощи в жестоких душевных страданиях, пока не отрекся от всего внешнего и не обратился внутрь самого себя. Тогда я воспользовался методом масонства к обозрению и устройству представшего мне нового мира. Таким образом укрепил я себя и пережил многократные нападения смерти и погибели.

БАТЕНЬКОВ, Гавриил Степанович - поэт-декабрист. Детство и отрочество провёл в Тобольске. Участвовал в Отечественной войне 1812, был тяжело ранен.

После войны служил инженером-путейцем. Вошёл в Северное общество. Ему отводилась видная роль в предстоящей организации нового правления в случае цареубийства. После разгрома декабрьского восстания 1825 был приговорён к каторжным работам, но вместо этого по не вполне ясным причинам 20 лет находился в одиночном заключении, сначала в Свартгольмской крепости (Финляндия, Аландские острова), потом в Петропавловской. Перенёс там психическую болезнь. После тюрьмы 10 лет жил на поселении в Томске, после амнистии 1856 - в Калуге и Белевском уезде Тульской губернии.

До ареста Батеньков писал шуточные стихотворения, хотя стиль «лёгкой» поэзии давался ему с трудом. В Свартгольме в 1827 создал поэму «Одичалый» - трагическую исповедь заживо погребённого узника, теряющего все связи с миром. Сказавшееся в «Одичалом» отчаяние ещё более усилилось в Петропавловской крепости. Батеньков был близок к помешательству, самоубийству, каждую ночь ждал смерти, не надеясь дожить до утра. В одну из таких ночей написал на стене камеры стихи: «И слёз и радости свидетель, / Тяжёлый камень на пути. / Мой гроб и колыбель, прости, / Я слышу скрып могильных петель».

Преодолевая пессимизм, Батеньков сочиняет «Тюремную песнь» (1828), в которой нет ни слова о тюрьме: это размышления узника, впервые познавшего восторг, - о мироздании, человеке, искусстве. А в некоторых стихотворениях тюрьма даже поэтизируется: «Темницы тишина святая / Сосредоточила мой дух». Однако душевная болезнь Батенькова продолжалась, временами принимая острые формы, что особенно сказалось в «Писаниях сумасшедшего» (1845-1846): это тюремный дневник и одновременно философский трактат, во многом недоступный пониманию. Вылечился Батеньков лишь на свободе. В Томске он пишет стихотворения, посвящённые родному городу, реке Томи, дружеские и любовные послания, стихотворные отклики на события Крымской войны. Подводит итоги своего творческого пути в вольном переложении 30-й оды Горация: (1856). Несколько раз начинает писать мемуары, занимается переводами из французской историографии. В последние годы, вернувшись с поселения, пишет философские оды, пейзажные стихотворения.

Батеньков оставил неоконченную драму из времён Бориса Годунова, стихотворные переложения псалмов и молитв, заметки о литературе, в частности о «Мёртвых душах» Н. В. Гоголя, переводы научных трудов и свои собственные исследования в разных областях знания. Интересовался русскими поэтами XVIII в. (М. В. Ломоносовым , И. Ф. Богдановичем , Г. Р. Державиным ), продолжал и развивал их одописные традиции. Из поэтов-современников Батеньков имел контакты с В. А. Жуковским , памяти которого посвятил стихотворение «12 апреля 1862» (к 10-летию со дня смерти поэта), с декабристом В. Ф. Раевским, адресовавшим ему дружеские послания в стихах.

Батеньков был склонен к филологическому экспериментаторству со стиховыми формами. В «Одичалом» виртуозно использует внутреннюю рифмовку, в «Писаниях сумасшедшего» некоторые сбивчивые мысли излагает ритмической прозой, создавая иллюзию скороговорки юродивого, бормочущего заговор или заклинание; интересны опыты описания и батальных сцен (наброски-этюды на темы Крымской войны): «Стащу стопушечные с суши / И в сто узлов пущу бежать». Хоры девушек в неоконченной драме - опыты фольклорной стилизации. В «Тюремной песни» Батеньков средствами иносказания создаёт волнующий патетический пейзаж - с ковылём, с торжественным закатом: «Светися, красная, светися / В холмах седых, Россия-мать!» Батеньков смело сочетает, а иногда сталкивает разнородные стили: интонации романтической скорби с характерно классицистическими нотами восторга, пафоса; лексика молитв, торжественных покаяний перемешана с научными (Батеньков - астроном, математик) и даже техническими терминами: «Служить бессмертью уповаю, / Хаоса сплавливая гарь», «Страстей нечищенным волненьем…» Примечательна упорная приверженность Батенькова к традиционной строфической форме - одическому 10-стишию и его различным видам. Хотя далеко не все рискованные опыты удавались поэту, всё же экспериментаторство Батенькова никогда не выливалось в бездушную и искусственную изощрённость, не ослабляло серьёзности и трагизма (биографически мотивированного) лучших его произведений.

При жизни и многие годы после смерти Батенькова - поэт был известен лишь как автор «Одичалого» (опубликованного в 1859), ассоциировавшегося в сознании некоторых современников с «Шильонским узником» Дж. Г. Байрона - В. А. Жуковского . Остальные стихотворения, поэмы, а также письма и отрывки из «Писаний сумасшедшего» публиковались в XX веке и воспринимались как параллели-аналоги к философским построениям Л. Шестова, к теории экзистенциализма (мотивы одиночества, отчуждённости, ощущение себя на грани жизни и смерти, обретение внутренней свободы своего «я» как следствие решающего выбора в экстремальной ситуации), хотя исторически экзистенциализм опирался на традиции иных, более известных своих «предшественников» XIX в. В последние годы фигура Батенькова привлекала также внимание современных писателей: роман Ю. Н. Сбитнева «Частная кара», поэма П. В. Вегина «Non exegi monumentum».

Соч.: Письма Батенькова со стихотворениями // Русские Пропилеи. - М., 1916. - Т. 2; Батеньков, И. И. Пущин, Э.-Г. Толь. Письма. - М., 1936; Одичалый, отрывки из «Тюремной песни» // Поэзия декабристов. - Л., 1950; Полн. собр. стихотв. // Вступ. ст. А. А. Илюшина. - М., 1978; Стихотворения // Декабристы. Избр. соч.: В 2 т. - М., 1987.

Лит.: Снытко Т. Г. Г. С. Батеньков-литератор // Литературное наследство. - М., 1956. - Т. 60. - Кн. I; Базанов В. Г. О стихотворении «Одичалый» // Базанов В. Г. (Очерк декабристской литературы. Поэзия. - М.; Л., 1961; Карцов В. Г. Декабрист Г. С. Батеньков. - Новосибирск. 1965; Илюшин А. А. Поэтическое наследство Г. С. Батенькова // Вестник МГУ. - Филология. - М., 1966. - No 3; Мейлах Б. С. «Тюремная песнь» Г. С. Батенькова - поэма мужества и любви к родине // Декабристы и русская культура. - Л., 1975; Рабкина Н. А. Отчизны внемлем призыванье. - М., 1976; Немзер А. С. Голос услышан // Вопросы литературы. - 1980. - No 2.

А. А. Илюшин

«Русские писатели». Биобиблиографический словарь. Том 1. А-Л. Под редакцией П. А. Николаева. М., «Просвещение», 1990

Писатель.

Биография

Родился в семье тобольского дворянина обер-офицера Степана Герасимовича Батенькова (ок. 1738 - 1808), мать - урожд. Урванцева. У своего отца был 20-м ребенком.

Родился он «почти мертвым» (по легенде только при похоронах, уже в гробике, обнаружил признаки жизни). С детства отличался чрезвычайной нервностью, был близорук, хотя обходился без очков, был слаб голосом, услышанный в детстве звук большого колокола расстроил его слух.

Воспитывался в Тобольском военно-сиротском отделении, а также в народном училище и гимназии. С 1810 (или 1811) года - в Дворянском полку при 2-м кадетском корпусе в Петербурге . Однокашник В. Ф. Раевского . 21 мая 1812 года выпущен прапорщиком в 13-ю артиллерийскую бригаду.

Отечественная война 1812 года

В Петербурге

Указом от 28 июля 1821 года назначен в Особый сибирский комитет с переводом в Петербург. 29 января 1823 года назначен по особым поручениям по части военных поселений, а затем - членом Совета главного над военными поселениями начальника - А. А. Аракчеева . 25 января 1824 года произведён в подполковники . С 10 июля 1824 года - старший член Комитета по отделениям военных кантонистов. Участвовал в разработке устава об управлении инородцев , определявшего правовой статус и внутреннее самоуправление коренных народов Сибири до Февральской революции.

Вышел в отставку вследствие разных неприятностей по службе.

Проявил себя как архитектор. Наиболее показателен дачный комплекс на Степановке для виноторговца Степана Егоровича Сосулина : большая дача с террасой (сгорела в 1927 году) [ ] , с надворными постройками, с оранжереей; помещения для мыловаренного, свечного, кожевенного заводов; деревянная церковь. Рядом с комплексом возвёл себе дом - «Соломенный дворец». Ни одна из построек не сохранилась.

Последние годы жизни

Похоронен в с. Петрищево.

Основные идеи и произведения

Оставил много (по большей части неопубликованных) работ (в том числе «Повесть собственной жизни»), был незаурядным поэтом (при жизни издана только поэма «Одичалый», ряд произведений напечатаны в первой половине XX века) и критиком. Известна его статья, написанная по поводу сообщения о предполагавшемся выходе в свет 2-го тома «Мёртвых душ» Н. В. Гоголя .

В 1970-е годы А. А. Илюшин издал ряд ранее неизвестных философских стихотворений Батенькова, вызвавших высокую оценку критики и литературоведения 1970-1980-х годов; они вошли в несколько антологий и неоднократно переиздавались. Рукописи этих стихотворений в настоящее время неизвестны. Ученик Илюшина М. И. Шапир в 1990-е годы выдвинул гипотезу о том, что эта часть корпуса батеньковской поэзии (по объёму почти половина) представляет собой мистификацию, сочинённую Илюшиным, и посвятил данной проблеме объёмный труд , однако признал, что при существующих филологических методах не может этого строго доказать.

Избранные труды

Источник - .

• Батеньков Г. С. О египетских письменах. - СПб. : тип. Н. Греча, 1824. - 109 с.
• Батеньков Г. С. Письма // Письма Г. С. Батенькова, И. И. Пущина и Э. Г. Толля / Под общ. ред. Б. П. Козьмина. - М .: Всес. б-ка им. В. И. Ленина, 1936.
• Батеньков Г. С. Сочинения и письма / Отв. ред. С. Ф. Коваль. - Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1989. - Т. 1: Письма (1813-1856). - 525 с. - («Поляр. звезда»: Документы и материалы). - 50 000 экз. - ISBN 5-7424-0037-3 .

Награды

Орден Святого Владимира 4 степени с бантом (1814)

Памятные места

В Санкт-Петербурге

• лето 1821 года - гостиница «Демут» - набережная реки Мойки, 40;
• вторая половина 1822 года - квартира З. П. Тизенгаузен в Училище правоведения - набережная реки Фонтанки, 6;
• 1823-1825 годы - дом Армянской церкви святой Екатерины - Невский проспект, 42.

В Калуге

• 1856-1863 - в доме, где жил Гавриил Степанович Батеньков, создан музей «Мемориальный дом Г. С. Батенькова » - улица Суворова , 42.

В Томске

• 1846-1856 годы

дом Н. И. Лучшева в Благовещенском переулке (ныне - переулок Батенькова , не сохранился). Степановка

Напишите отзыв о статье "Батеньков, Гавриил Степанович"

Литература

• // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
• Бородавкин А. П., Шатрова Г. П. Декабрист Г. С. Батеньков. - Томск: Кн. изд-во, 1960. - 91 с. - 5000 экз.
• Илюшин А. А. Поэзия декабриста Г. С. Батенькова. - М .: Изд-во МГУ, 1978. - 168 с. - 16 350 экз.
• Карцов В. Г. Декабрист Г. С. Батеньков. - Новосибирск: Наука, 1965. - 239 с. - 775 экз.
• Надточий Ю. С. Пробуждение: [О декабристе Г. С. Батенькове]. - Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1991. - 234 с. - (Наши земляки). - 20 000 экз. - ISBN 5-7529-0250-9 .
• В. Юшковский , «Батеньков в Томске», Томск, 2004 г.
• Г. С. Батеньков (К 200-летию со дня рождения).//«Сибирская старина». 1993, № 4. Томск
• Гордость Томска: Сб. очерков (Сост. А. К. Черненко , С.П. Федотов ). -- Новосибирск: Западно-Сибирское книжное издательство, 1982. -- 288 с., 15 ил. С. 9--32.

Примечания

Ссылки

• в библиотеке Максима Мошкова
• // Русский биографический словарь : в 25 томах. - СПб. -М ., 1896-1918.
• . Музей декабристов (29 января 2012). Проверено 29 марта 2012. .
• Коллектив авторов под рук. С.И. Гольдфарба. . Иркутск. Историко-краеведческий словарь . Сибирская книга (2011). .
• . .

Отрывок, характеризующий Батеньков, Гавриил Степанович

– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.

Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.

В надежде радостных свиданий,
Мечты вилися на пути,
А с ними ряд воздушных зданий.
Там друг приветливый манил,
Туда звала семья родная,
Из полной чаши радость пил,
Надежды светлые питая.
Теперь - прости всему навек!
Зачем живу без наслаждений?
Ужель еще я человек?
Нет!.. да! - для чувства лишь мучений!
Во мне ли оттиск божества?
Я ль создан мира господином?
Создатель - благ. Ужель их два?
Могу ль его назваться сыном?

Шмели покоятся в дупле,
Червяк в пыли по воле гнется -
И им не тесно на земле:
Им солнце светит, воздух льется,
Им - все! А мне
Едва во сне
Живая кажется природа...
Ищу в бесчувственной стене
Отзыв подобного мне рода.

Вон там туман густой вдали
И буря тучами играет;
Вода одна, и нет земли,
Жизнь томно факел погашает.
Вон там на воздухе висит,
Как страшный остов, камень голый,
И - дик и пуст - шумит, трещит
Вокруг трущобы лес сосновый.
Там серый свет,
Пространства нет,
И время медленно ступает...
Борьбы стихий везде там след...
Природа в сиротстве рыдает...
И там уму
В тюрьме тюрьму
Еще придумалось устроить...
Легко ему
Во мраке - тьму,
В теснине - тесноту удвоить!
Там пушек ряд,
Там их снаряд;
При каждом входе часовые.
Кругом крутят,
Кругом шумят
Морские волны лишь седые.
Куда пойти?
Кому прийти
Сюда без ведома смотрящих?
И как найти
К родным пути,
Где даже нет и приходящих?

Все это там, друзья, для вас -
И редко вам на мысль приходит...
Все это здесь, друзья, для нас:
Здесь взор потухший лишь находит
Пространство в нескольких шагах,
С железом ржавым на дверях,
Соломы сгнившей пук обшитый
И на увлаженных дверях
Следы страданий позабытых.

Живой в гробу,
Кляну судьбу
И день несчастного рожденья!
Страстей борьбу
И жизнь рабу
Зачем вдохнула из презренья?

Скажите: светит ли луна?
И есть ли птички хоть на воле?
Им дышат ли зефиры в поле?
По-старому ль цветет весна?
Ужель и люди веселятся?
Ужель не их - их не страшит?
Друг другу смеет поверяться,
И думает, и говорит?
Не верю. Все переменилось:
Земля вращается, стеня,
И солнце красное сокрылось...
Но, может быть, лишь для меня?

Вон там весной
Земли пустой
Кусок вода струей отмыла.
Там глушь: полынь и мох густой-
И будет там моя могила!
Ничьей слезой
Прах бедный мой
В гробу гнилом не оросится,
И на покой
Чужой рукой
Ресниц чета соединится.

Не урна скажет, где лежит
Души бессмертной бренна рама;
Не пышный памятник стоит,
Не холм цветистый - влажна яма.
Кто любит, не придет туда;
Родной и друг искать не будет
Ко мне заросшего следа;
Его могильщик позабудет.
Здесь имя - в гробовую тьму...
Добра о нем уже не скажут -
И с удовольствием к нему
Враги одно лишь зло привяжут.
Погибли чувства и дела,
Все доброе мое забыто,
И не осмелится хвала
Мне приписать его открыто.
Довольно раз
К цепям у нас
Себе позволить отвращенье,
Сказать... поднять чело на час -
И расклокочется гоненье...

Кукушка стонет, змей шипит,
Сова качается на ели,
И кожей нетопырь шумит -
Вот песнь кругом сырой постели.
Песок несется, ил трясется,
Выходит пар из мокроты,
И ржавый мох в болоте ткется -
Вот мне приветные цветы!
Придет холодный финн порой -
И в сердце страх один имея,
Смутится самой тишиной
И скажет: "Здесь приют злодея -
Уйдем скорей, уж скоро ночь.
Он чудится и в гробе смутой..."
С колом в руках, в боязни лютой,
Крестясь, пойдет оттоле прочь.

О люди, знаете ль вы сами,
Кто вас любил, кто презирал
И для чего под небесами
Один стоял, другой упал?
Пора придет:
Не лживый свет
Блеснет - все будет обличенье...
Нет! не напрасно дан завет,
Дано святое наставленье,
Что бог-любовь, и вам любить -
Единый к благу путь указан...
И тот, кто вас учил так жить,
Сам был гоним, сам был наказан...
Но чем то сердце будет здесь,
Которое любить умело
И с юных лет уже презрело
Своекорыстие и спесь?
Что будет око прозорливо,
Которое земли покров
Так обымало горделиво
И беги мерило миров?
Что будет череп головной,
Разнообразных дум обитель?..
Земля смешается с землей,
Истлит все время-истребитель!
Но скоро ли? Как для меня
Желателен конец дыханья!
Тлен благотворного огня
Сулит покой, конец страданья!
Но, други, в этот самый час,
Как кончу я мой путь печальный,
Быть может, трепет погребальный
Раздастся в сердце и у вас -
Иль меж душами нет сношений
И чувство чувства не поймет?
Ненужный вам для наслаждений
Равно - живет иль не живет?
Ужель, себя
Одних любя,
Во мне лишь средство веселиться
Искали вы, и не скорбя,
Могли навек со мной проститься?
И крови глас
Ужели вас
Ко мне порой не призывает?
И дружбы жар в "прости" погас -
И стону хохот отвечает?

Пусть так. Забытый и гонимый,
Я сохраню в груди своей
Любви запас неистощимый
Для жизни новой, после сей!
Вкушайте, сильные, покой,
Готовьте новые мученья:
Вы не удушите тюрьмой
Надежды сладкой воскресенья!
Бессмертие! В тебе одном
Одна несчастному отрада:
Покой - в забвеньи гробовом,
Во уповании - награда.
Здесь все, как сон, пройдет. Пождем -
Призывный голос навевает.
Мы терпим, бремя мук несем,
Жизнь тихо теплится... и тает...

Среди имен декабристов имя Гавриила Степановича Батенькова известно мало. О нем больше говорят как о человеке, в полной мере принявшем наказание только за свое сочувствие заговору. Батеньков — единственный декабрист из Сибири, и именно в нем сказались особенности сибирского характера: выдержать двадцатилетнее одиночное заключение в крепости смог бы далеко не каждый даже очень мужественный человек.
Он же сумел не только сохранить в себе разум, мужество, желание благодарить за добро, но и способность творить: остались его стихи, написанные после освобождения, замечательные письма.
И хотя в своих произведениях Батеньков предстает как глубоко страдающий человек, поражает его способность прощать, он не умеет держать зло на обидчиков...

Для того чтобы понять смысл этого стихотворения, необходимо обратиться к документам, в которых рассказывается о жизненном и творческом пути Г.С. Батенькова.
В сборнике «Декабрист Батеньков Гавриил Степанович (к 200-летию со дня рождения)», изданном в 1993 г. в Москве, отмечается, что родился он в 1793 г. в Томске. Но тобольские исследователи доказали, что он родился 28 марта 1793 г. в Тобольске. По некоторым данным, он был двадцатым ребенком в семье, но в метрических книгах указано, что детей в семье Батеньковых было только двое: Гавриил — восьми лет и Пелагея — одиннадцати лет.
В сборнике рассказывается о том, что ребенок с момента рождения выглядел совершенно мертвым и первый раз вздохнул только в гробике. В тобольских документах этого эпизода нет. Однако тобольский краевед В.Ю. Софронов в статье «Поэт, декабрист, сибиряк» провел интересные исследования: «В метрических записях указано о смерти в семье Батеньковых сына Николая и еще двух новорожденных. Предполагается, что семья Батеньковых взяла приемного сына, именно он-то мог быть Гавриилом Степановичем. Ребенок рано проявил способности к чтению». Есть сведения, что читать Батеньков научился, самостоятельно складывая буквы. Затем, предположительно в 11 лет, он становится школьником, а в 12 — кантонистом. Кантонистами в начале XIX в. называли учеников полувоенных школ, в которых солдатских детей обучали сопутствующим военному делу профессиям. Из них выходили шорники, цирюльники, музыканты... Кантонистские школы просуществовали в России с 1805 по 1856 г.
В Томске на Степановке декабрист выстроил себе дом, назвал его соломенных хутором и жил в нем летние месяцы. В Томске он работал над воспоминаниями, занимался переводами, поддерживал дружеские связи и вел обширную переписку с декабристами, друзьями и знакомыми в Сибири и Европейской России. По амнистии, последовавшей после смерти Николая 1, Батеньков был освобожден и уехал из Томска 11 сентября 1856 года.
Ещё в 1819 году Томской католической церкви был отведен участок земли в конце Воскресенской горы по Ефремовской улице (ныне Бакунина).
В 1856 году, по проекту Гавриила Батенькова, была построена звонница (кампанелла) из кирпича в виде ворот, с тремя колоколами над ними (третий колокол — в 2 пуда).
К идее строительства нового деревянного моста через реку Ушайку, вместо старого, Батеньков относился с особым интересом. В письме к своему другу А. А. Елагину от 24 мая 1817 г. Батеньков писал: ”Теперь занимаюсь проектом моста и хочется построить оный аркою из железа на каменных быках”. Но вместо задуманного железного, Батеньков построил деревянный, прочный мост, прослуживший томичам почти сто лет.
Сооружение деревянного моста началось в октябре 1817 г. В течение трех месяцев Батеньков лично вел надзор за строительными работами. В строительстве моста принимали участие сосланные в Томский острог преступники или как их называли “колодники”. К 26 (6 сентября) августа 1818 г. в целом плотничьи работы были завершены, и примерная стоимость моста была исчислена в 12 тысяч рублей. Профиль моста украсили два обелиска, увенчанные гербами Российской империи, которые обозначали границы моста. Устройство мостовой деревянного моста выполнялось в порядке повинности самими жителями города. Поэтому работы шли с перебоями: временами они прекращались из-за занятости населения сельскохозяйственными работами. Среди городских обывателей мост получил название Думского, т.к. неподалеку, в здании магистрата, долгое время (с 1864 по 1899 г.) располагалась Городская Дума.
В 1819—1821 годах Батеньков был ближайшим помощником М. М. Сперанского по управлению Сибирью, позднее член совета военных поселений при А. А. Аракчееве
Батеньков участник Отечественной войны 1812 и заграничных походов, за отличие произведен в подпоручики — 17.12.1813, за отличие в бою при селении Ларотьер награжден орденом Владимира 4 ст. с бантом — 20.1.1814, раненный 30.1.1814 в сражении при Монмирале (10 штыковых ран), попал в плен, в котором находился до 10.2.1814; по переименовании бригады поступил в 27 артиллерийскую бригаду — 23.9 1814, переведен в 14 батарейную роту 7 бригады — 11.1.1816, за ранами уволен от службы — 7.5.1816

А вот краткий перечень дат жизни.
1793 г. — рождение в Тобольске Г.С. Батенькова.
1811 г. — Батеньков покинул Тобольск и был зачислен в Дворянский полк при 2-м кадетском корпусе в Санкт-Петербурге.
21 мая 1812 г. — прапорщик Батеньков поступил в 13-ю артиллерийскую бригаду и осенью принял участие в боевых действиях против армии Наполеона.
30 января 1814 г. — прикрывая отступление корпуса при местечке Монмираль, получил десять штыковых ран, взят в плен, затем освобожден.
13 декабря 1814 г. — получив отпуск «для излечения ран», едет в Тобольск к матери.
1 апреля 1815 г. — с корпусом Дохтурова участвует в заграничном походе.
7 мая 1816 г. — подает прошение об увольнении от службы и едет в Сибирь. Вступает в масонскую ложу «Избранный Михаил».
5 октября 1816 г. успешно сдает экзамены в Институте корпуса инженеров путей сообщения и, получив звание инженера 3-го класса, прибывает в Тобольск для службы.
1817 г. — руководит инженерно-строительными работами в Томске.
3 января 1818 г. — в Тобольске назначен управляющим 10-м округом путей сообщения (временно).
1819—1820 гг. — поездка с генерал-губернатором М.М. Сперанским по Сибири, работа над инженерными проектами, подготовка реформ по Сибири.
Май 1821 г. — прибыл в Санкт-Петербург на службу в Сибирском комитете.
29 января 1823 г. — откомандирован в Отдельный корпус военных поселений под руководством генерала Аракчеева.
25 января 1824 г. — «за отличие по службе» произведен в подполковники.
Зима 1825 г. — начинает встречаться с участниками тайных обществ.
14 ноября 1825 г. — по собственному прошению получает отставку и намеревается выехать на Аляску для службы в Российско-американской компании.
13 декабря 1825 г. — участвует в последнем собрании заговорщиков у Рылеева.
28 декабря 1825 г. — арестован и заключен в Петропавловскую крепость.
5 июля 1826 г. — осужден Верховным уголовным судом по III разряду и приговорен к лишению чинов и дворянства и вечной ссылке в каторжные работы. Затем вечную каторгу заменили 25-летней.
31 января 1846 г. — освобождение из Алексеевского равелина и высылка на поселение в Томск, куда Батеньков прибыл 11 марта.
11 сентября 1856 г. — по амнистии покидает Сибирь и едет в Тульскую губернию к друзьям Елагиным.
29 октября 1863 г. — умер в Калуге и похоронен в селе Петрищево рядом с могилой А.А. Елагина.

Итак, обращаемся снова к стихотворению Г.С. Батенькова, его первой строке: «Я прожил век в гробу темницы...». Она появилась не случайно: 20 лет он пробыл в Алексеевском равелине Петропавловской крепости (5 июля 1826 — 31 января 1846). Следует обратить внимание на первую дату — 1826 г. Это было время, когда заканчивался суд над декабристами.
С молодых лет Батеньков общался с будущими декабристами и разделял их взгляды, но в тайное общество долгое время не вступал. Только в 1825 г. он вошел в Северное общество, где занимал умеренную позицию, отстаивая идею конституционной монархии. Тем не менее, авторитет его как человека больших знаний, богатого опыта и сильной воли стоял высоко; его даже намеревались сделать государственным секретарем в случае успеха восстания и перемены образа правления.
Г.С. Батеньков был арестован лишь через две недели после 14 декабря. Его приговорили к каторге, однако в Сибирь он не попал, а был отправлен в крепость Иартгольм (Финляндия), затем переведен в Петропавловскую крепость.
Однако вскоре выяснилось, что Батеньков не участвовал в восстании; император Николай Павлович приказал выпустить его, произвести в следующий чин и дать денежное вознаграждение.
Батеньков чрезвычайно испугался этого, предполагая, что заговорщики, узнав о царской к нему милости, обвинят его в предательстве. Он написал письмо государю, в котором объявлял, что хотя он и не участвовал в восстании 14 декабря, но сочувствует людям, которые участвовали в нем, и что если его выпустят, то он, Батеньков, будет продолжать отстаивать свои идеи. Государь послал к нему своего доктора Арендта освидетельствовать, нет ли у осужденного горячки; Батеньков же предупредил Арендта: «Если вы скажете, что я болен, то и вы отвечаете за последствия моего освобождения!»
Арендт доложил государю, что хотя пульс арестованного и возбужден, но умственной болезни он не находит. В результате Батенькова приговорили к двадцатилетнему заключению в Петропавловской крепости. С 1826 по 1846 г. он был заживо похоронен в трехаршинном каземате.

Алексеевский равелин Петропавловской крепости

Друг Батенькова Алексей Андреевич Елагин, узнав о заключении своего приятеля, прискакал в Петербург, но, несмотря на все старания, ему не удалось выпросить свидания, а позволили послать заключенному только Библию. Елагин послал ее на всех возможных языках, приложив также лексиконы. Это чтение Библии и изучение языков стало единственным занятием Батенькова и спасло его от сумасшествия. За все время своего заключения он не слышал человеческого голоса, не видел человеческого лица, исключая дней Светлого Праздника, когда комендант по обычаю приходил христосоваться с заключенными.
Пища подавалась Батенькову в окошечко из коридора, в котором день и ночь стояли часовые. Каземат его не имел окна и освещался лампой.
Однажды Гавриил Степанович сильно заболел и через часового попросил коменданта допустить к нему священника, но в этом ему было отказано. Гавриил Степанович потерял счет времени: ему казалось, что прошло несколько сот лет, что он стоит на молитве несколько месяцев и все время ничего не ест.
За 20 лет Батеньков совершенно разучился говорить, о многом потерял понятие. Друзья Батенькова были уверены, что он умер или сошел с ума.
Когда начальником тайной полиции назначили графа А.О. Орлова, участь несчастного Батенькова немного облегчилась: ему разрешили читать прошлогодние газеты. Орлов прислал ему сигар, бумаги для писания и велел спросить, какого он желает вина. Вскоре Батенькову позволили каждый день гулять на крепостном дворе, со всех сторон окруженном стенами.
Наконец в 1846 г. комендант Петропавловской крепости Скобелев доложил государю, что такой-то № (имя Батенькова, кажется, не было известно коменданту) отсидел срок своего заключения.
Император приказал спросить у Батенькова, в какой город Сибири он желает выехать на поселение. Батеньков назвал Томск.
Перед отъездом Скобелев дал обед в его честь и спросил, кого он желает пригласить. Как оказалось, большей части названных им лиц уже не было в живых! Батеньков отправился с жандармом по ошибке в Омск. Узнав об этом дорогой, он потребовал остановиться на станции и ждать из Петербурга распоряжения с исправленной ошибкой, что и было исполнено. Когда Батеньков проезжал через Москву, то упросил своего провожатого жандарма заехать в дом Елагиных у Красных Ворот; но, к несчастью, все семейство было в то время в деревне и дом был пуст.
Батенькову было запрещено писать свободно, каждое его письмо должно было пройти цензуру в Петербурге, и он принужден был ехать дальше, никому не сообщив, что он еще жив.
По приезде в Томск жандарм снял с него казенный тулуп и отпустил без гроша на улицу. Батеньков, чтобы согреться, пошел в трактир. Там неожиданно встретил он своего старинного знакомого Деева, которому во время службы оказал услугу. Каким-то чудом они узнали друг друга. Но у Деева уже были запряжены лошади: он уезжал в Россию. Тогда он повел Батенькова к своему приятелю Лутчеву, которому и поручил заботиться о нем: «Вы говорили мне, что желали бы найти случай выразить мне свою благодарность; вот я и привел к вам Батенькова. Поручаю его вам: теперь настало время, когда вы можете доказать на деле ваши слова. Пусть отныне Гавриил Степанович будет у вас в доме хозяином». Лутчев свято исполнил просьбу Деева, и Батеньков прожил в его доме все десять лет ссылки безвыездно.
Теперь ему было дано право писать письма один раз в месяц, и он воспользовался этим, чтобы писать Елагиным, но письма попадали в Третье отделение, и адресаты их получали уже из Петербурга.
Чтобы этого избежать, Батеньков часто диктовал письма Лутчеву, который писал как бы от своего имени. Наконец в 1856 г. декабристам было разрешено возвратиться домой, Батеньков в ноябре приехал в тульское имение Елагиных, село Петрищево, и там поселился. Своего друга А.А. Елагина в живых он уже не застал (он умер от удара в 1846 г., по совпадению в тот самый день, когда Батеньков проезжал через Москву). В Петрищеве жили его вдова и дети. Батеньков иногда уезжал в Москву, Петербург или Варшаву, где гостил у своего друга Василия Васильевича Погодина.
Гавриил Степанович избегал вспоминать о крепости, так что большого труда стоило узнать от него что-нибудь об этом страшном периоде жизни.
Проведя 20 лет в полном безмолвии, Батеньков чрезвычайно тяготился тишиной. Однажды в Петрищеве он сидел у камина, в комнате никого не было. Вдруг в соседних комнатах услышали крики; все побежали туда, но увидели Батенькова, спокойно сидящего у камина.
— Гавриил Степанович, что с вами? — спрашивают его.
— Ничего, надо же человеку и покричать.
Видно, эта привычка появилась у него в крепости, чтобы услышать звук собственного голоса. Батеньков также не мог долго сидеть на месте и пользовался всяким случаем, чтобы куда-нибудь выехать, хотя бы покататься на коляске. Однажды проезжал он через Калугу во время сильного пожара и тотчас решился купить там дом для того, чтобы, как он говорил, поддержать несчастный город, в котором теперь никто жить не захочет. Он действительно исполнил свое намерение и скоро переселился туда совсем; выписал к себе вдову Лутчеву с ее двумя сыновьями, устроил их в гимназию. В Калуге жили в то время многие декабристы. Батеньков сошелся с ними и принимал активное участие в губернских комитетах, занимавшихся освобождением крестьян. Он высоко ценил губернатора Арцимовича (бывшего тобольского губернатора) и горячо заступался, если на него за что-нибудь нападали.
Годы заключения в крепости не прошли бесследно: Батеньков стал необыкновенно благочестив, знал наизусть Библию, все церковные службы и старался не пропускать богослужений. Когда Батеньков был арестован, все его состояние исчезло неизвестно куда; но незадолго до 14 декабря Батеньков был представлен к награде (бриллиантовому перстню). Теперь перстень этот был оценен в 5 тыс. рублей, и, когда Батенькова выпустили из крепости, государь Александр II приказал выдать ему эти деньги с процентами. Батеньков получил 15 тысяч серебром. Сверх того друзья Батенькова, сибирские золотопромышленники (Аргамаков и другие), сообщили Гавриилу Степановичу, что в то время, когда его посадили в крепость, они купили на его имя пай золотых приисков. С этого пая они выдавали Батенькову ежегодно 1000 червонцев. Таким образом, старик жил совершенно безбедно.

Батеньков скончался в октябре 1863 г. на 71-м году, от воспаления легких. Свой дом и свое состояние он завещал вдове Лутчева (Цуриновой) и приказал похоронить себя в селе Петрищеве, рядом со своим другом А.А. Елагиным, что и было исполнено.
Очень жаль, что нет даже маленького сборника стихов Батенькова. Поэт близок и к Державину, и к Жуковскому, и к Пушкину. Он умел в поэтических строчках раскрыть свою душу, и не в одном стихотворении подчеркивается, что «с людьми не враждовал, не знал любви», но умел быть свободным даже в темнице. Особое внимание привлекает его стихотворение с латинским названием «Non exegi monumentum». Размер стиха, содержание его напоминают стихотворения «Памятник» Г.Р. Державина и А.С. Пушкина. Конечно, он знает эти произведения, но его стихи не подражание.

Себе я не воздвиг литого
монумента...
Но весь я не умру: не ведомый
потомок
В пыли минувшего разыщет
стертый след
И скажет: «Жил поэт,
чей голос был негромок,
А все ж дошел до нас сквозь
толщу многих лет».
Узнают обо мне в России
необъятной
Лишь те безумцы, чей мне
сродствен странный дух...

История донесла до нас письма Г.С. Батенькова, которые можно объединить в две группы: письма к Елагиным и письма к И.И. Пущину.
С Елагиными Г.С. Батенькова соединяет старинная дружба. Поэтому в письмах к ним он не только сообщает факты своей жизни, но и размышляет о тех событиях, свидетелями которых стал. Письмо из Томска, написанное 5 декабря 1817 г., т.е. до участия в заговоре декабристов и тюремного заключения, явилось, как можно догадаться, ответом на пожелания уехать из Сибири. Да, Г.С. Батеньков мечтает об этом: в минуты огорчения «единственная тогда отрада», но это же — самая мучительная мысль у него в те часы, «когда сердце мое добро, чувства согласуются с природою и обманчивые призраки как сон исчезают». Это письмо — поэтический гимн Сибири. Он пишет: «...мне нелегко оставить Сибирь; ежели я когда-нибудь вынужден буду перешагнуть через Урал с той мыслию, что никогда уже не увижу седые верхи этого исполина... я обольюсь слезами и навсегда расстанусь с добрым покоем — с самою надеждою». Он считает Сибирь своей «родимой стороной», считает, что «это место — Иерусалим мой, я всегда там на поклонении и, может быть, нигде не благодарю Творца вселенной так усердно и искренно».
Второе письмо, дошедшее до нас, написано уже из Петербурга 14 ноября 1824 г., вскоре после опустошительного наводнения. Он пишет, что город понес огромные жертвы и в людях, и в зданиях, мечтает о том времени, когда прекрасные кварталы Петербурга снова возродятся.
Знаменательно письмо А.П. Елагиной, вдове друга, после освобождения из Томска 23 апреля 1854 г.
Казалось бы, 20 лет крепостного заключения в одиночке могли полностью подорвать душевное состояние Г.С. Батенькова. Но это письмо показывает, насколько глубоко он способен любить людей и свой край.
Вот отрывок из этого письма:
А.П. Елагиной
«Томск, 23 апреля 1854 г.
Чудное у нас время; вовсе не Сибирь. Тихие, теплые, ясные дни, легкий отлив зелени на полях и в перелесках, белые и фиолетовые цветочки, пух и листья на вербах; летние птицы. Река давным-давно скрылась со всеми протоками, и небольшие из них величавы своим половодьем.
Бывают годы, в которые дикая наша природа вспоминает свое географическое достоинство и дарит нас теплым, плодородным годом: прекрасною раннею весною и прекрасною долгою осенью... У нас нет моря, зато широта континентального размера в чувствах жителей далеко превосходит балтийскую. Тысяча верст у нас нипочем, и, прислушавшись к говору, можно подумать, что до Тихого океана легко перебежать взапуски. Но пространство ласкает только населенную природу... Нас вдохновляет оно одним математическим величием. Правда, это смежно с диким эпосом, но певца Сибирь еще не произвела, красоты ее безмолвны и неосмысленны...»
Зная судьбу Г.С. Батенькова, нельзя не обратиться к письмам декабриста к другу и товарищу по несчастью И.И. Пущину. Эти письма доказывают, что сильная личность способна выжить и сохранить чувство собственного достоинства даже после того, как на нее обрушилось тяжелейшее наказание. Хотя в тексте не указано, откуда письма, но по датам можно догадаться, что большая часть писем из Сибири. И опять Батеньков восхищается сибирской природой, сибирским климатом и говорит о своей неразрывной связи с жизнью страны.
У него постоянная переписка с друзьями, он живет их интересами, в письмах встречаются имена и Оболенских, и Басаргиных, и других знакомых.
Итак, человек, обреченный на страдания, болезнь и смерть, выстоял, сохранил в себе душу.
Можно много спорить о значении и уроках восстания декабристов. Но главная заслуга большинства декабристов в том, что, перенеся тяжелейшее заключение, они считали своим долгом быть полезными людям и этим служить своему отечеству. Глубокий след оставили они в истории Сибири, ее культуре, науке, образовании. Именно поэтому деятельность декабристов осталась в памяти потомков.
В 1819—1821 годах Батеньков был ближайшим помощником М. М. Сперанского по управлению Сибирью, позднее член совета военных поселений при А. А. Аракчееве.
Выступал за ликвидацию крепостного права и конституционную монархию. Основным принципом познания и действия считал волевую интуиции. На его взгляды повлияли Беме, Сведенборг, русские масоны, Монтескье и физиократы.
Оставил много (по большей частью неопубликованных) работ (в том числе «Повесть собственной жизни»), был незаурядным поэтом и критиком.

Именем Батенькова в Томске названа площадь (бывшая Благовещенская), на которой он жил, и переулок Батенькова

ЛИТЕРАТУРА

Рассказы о Батенькове. Декабрист Батеньков Гавриил Степанович (к 200-летию со дня рождения).
М.: Российский фонд культуры, 1993.
Софронов В. Поэт, декабрист, сибиряк. Т. II.
Страна без границ. Литературная хрестоматия для 8-11-х классов. Т. II.
Тобольский хронограф. М.: Культура; Элтра, 1994.

Надежда КРЮКОВА,
заслуженный учитель РФ,
г. Тобольск

(25 марта 1793 – 29 окт. 1863) – рус. философ-идеалист, декабрист. Окончил 2-й кадетский корпус в Петербурге, участвовал в Отечеств. войне 1812 и заграничном походе. В 1825, оставив службу, занялся историей, правом и философией, близко сошелся с участниками тайных декабристских об-в (см. Декабристы). За два месяца до восстания 14 дек. 1825 Б. вступил в Северное об-во. В янв. 1826 он был арестован, осужден и пробыл в одиночном заключении св. 20 лет, затем был сослан на 10 лет в Томск. В соч. "Обозрение государственного строя" (1828) и "Мысли о конституции" (1826) (см. вкн.: М. В. Довнар-Запольский, Мемуары декабристов, вып. 1, Киев, 1906) Б. критиковал обществ. и гос. строй России и доказывал необходимость ликвидации крепостного права. В результате неизбежной, по Б., революции должна быть установлена конституц. монархия. Б. был хорошо знаком с франц. политич. лит-рой 18 в., изучал сочинения Монтескье и физиократов. В области философии он находился под влиянием мистич. сочинений Беме, Сведенборга и рус. масонов (см. Масонство), к к-рым он был нек-рое время близок (см. тюремные записки Б. – "Русский ист. журн.", 1918, кн. 5, с. 117–18). Осн. принципом познания и действия Б. объявлял волевую интуицию. Соч.: Повесть собственной жизни, "Русский архив", 1881, кн. 2. Лит.: Модзалевский Б. Л., Декабрист Батеньков, "Русский истор. ж.", 1918, кн. 5; Рассказы о Г. С. Батенькове, "Русский архив", 1881, кн. 3; Из архива Елагиных. Письма Г. С. Батенькова, И. И. Пущина и Э. Г. Толля, ?., 1936; Ореус H. И., Гавриил Степанович Батеньков, "Русская старина" 1889, авг.; Греч Н. И., Записки о моей жизни, М.–Л., 1930. с. 502–50; Венгеров С. ?., Критико-биографический словарь русских писателей и ученых, т. 2, СПБ, 1891, с. 224–27; Бакай Н., Сибирь и декабрист Г. С. Батеньков, Томск, 1927; Снытко т. Г., Г. С. Батеньков-литератор, в кн.: Литературное наследство, т. 60, кн. 1, М., 1956. А. Казарин. Москва.

Отличное определение

Неполное определение ↓

БАТЕНЬКОВ Гавриил Степанович

25 марта (5 апреля) 1793, Тобольск-29 октября (10 ноября) 1863, Калуга; похоронен в с. Петрищево Белевского уезда Тульской губ.] - поэт, декабрист, философ. Родился в обедневшей дворянской семье, с 1811 учился в Дворянском полку в Петербурге. Участник Отечественной войны и заграничных походов 1812-15. После сдачи экзаменов получил звание инженера путей сообщения; строитель и администратор железных дорог. Помощник генерал-губернатора Сибири М. М. Сперанского (с 1819). Вместе с ним переезжает в Петербург, занимает должность правителя дел Сибирского комитета. С 1824 подполковник, сотрудник Совета при начальнике военных поселений А. А. Аракчееве. В ноябре 1825 отстранен от всех должностей. Член масонских лож - «Избранного Михаила» (1816) и «Восточного светила» в Томске (1818). После запрета лож в 1822 отходит от масонства. Неудовлетворенность государственной службой, осознание беззаконий, творимых в военных поселениях, дружба с декабристами приводят его в тайное Северное общество. Арестован 28 декабря 1825, приговорен к пожизненной каторге, но провел 20 лет в одиночке. В своих показаниях называл восстание декабристов не мятежом, а первым в России опытом политической революции. В показаниях сохранился набросок Конституции будущего политического устройства России, которое мыслилось им как конституционная монархия. В тюрьме пережил религиозное обращение. В 1846 отправлен в ссылку в Томск. Сохранилось свидетельство M. H. Волконского: после заключения Батеньков совершенно разучился говорить, почерк его был весьма неразборчивым, но он «сохранил свое спокойствие, светлое настроение и неисчерпаемую доброту; прибавьте сюда силу воли». В ссылке он занимается проектированием и строительством мостов, оставляет большое число заметок о промышленности, сельском хозяйстве и транспорте Сибири, о географических исследованиях Сибири, о ее заселении. В этот период он сблизился с религиозно-философским кружком, в который входили А. А, Елагин, П. С. Бобрищев-Пушкин, H. Д. Фонвизина. После амнистии в 1856 поселился в имении Е. П. Елагиной в Петрищево Тульской губ. Осенью 1857 переселился в Калугу, где и умер.

После возвращения из ссылки занимался литературным творчеством. Его сочинения по политическим проблемам («Заметки по крестьянскому вопросу», 1857-59; «Мнение о свободе законов», 1861-62; «Записка о судебных преобразованиях», 1862; «Сочинение о государственном устройстве России», 1862), литературоведческие статьи (в т. ч. о «Мертвых душах»), а также переводы работ Ш. Лебо, Дж. С. Милля, А. Токвилля, Ж. Мишле не были изданы. В последнее десятилетие Батеньков работал над большим философским трудом, задуманным еще в Томске («Общая философия системы мира»), но оставшимся незаконченным. Он представляет собой совокупность заметок, написанных в разные годы и реализующих общий замысел-дать философско-теистическую интерпретацию достижений естествознания в понимании бытия, пространства и времени, движении, жизни, места человека в космосе, роли мышления в познании. По Батенькову, «материалистический принцип ничего изъяснить не может, а еще менее способен быть ключом, которым бы могли отпереть все тайны мироздания и привести науки к истине» («Естественнонаучное наследие декабристов», М., 1995, с. 132). Полемизируя с представителями вульгарного материализма (А. Ф. Постельсом, М. А. Антоновичем), он обращается к личностному опыту, к самопознанию, из которого можно «вывести» все абстракции научного знания: «Бог со мною был, и я узнал Его, теперь стоило утвердить разум в Нем, а не в веществе, чтоб жить совсем независимо» (там же, с. 73). Он исходит из субстанциальности пространства, которая объясняется им различными видами огустенения материи, определяю щими ее различные физические состояния. «Философа системы мира» задумывалась как целостная картина жизни Космоса во всех ее проявлениях: человеческое познание предстает как обнаружение космического мировоззрения: «космическое понятие необходимо для полноты и основы теорий в исследовании природы» (см.: Иванова Л. М. Фонд Г. С. Батенькова.-«Записки Отдела рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина», 1952, в. 13). Эти философские рукописи в полном виде еще не изданы.