Дневник в годы войны. Душераздирающие записи из дневников второй мировой войны

Юрий Номофилов, победитель. Германия, 1945 год.

1940 год, Рыбинск. Окончен 10-й класс…
Первый слева – Юрка Белов, сын преуспевающего дамского парикмахера. Призван в армию в 1940 году, погиб в 1945 году под Берлином.
Вторая слева: Надя Булочкина. В войну работала на окопах, после войны – начальником планового отдела завода.
В центре Гришка Поповер, спортсмен, предмет воздыханий девчонок. Призван в армию в 1940-м, погиб в 41-м в первом же бою где-то в Белоруссии.
Четвёртая слева: Ниночка Журичева. Во время войны была артисткой оперетты.
Справа – это я, Юрка Номофилов. Призван в армию в 1940 году. Повезло – не убили. Дошёл до Берлина.

Юрий Номофилов, победитель. Германия, 1946 год.

Хельга. Берлин, 1947 год.

Это мы с Хельгой. Счастье!
Берлин, 1946 год.

Уже мирное время – 1949 год. Какой-то праздник во Дворце культуры Рыбинска (в то время он назывался Щербаков). Я третий слева, чуть выглядываю.

Ветеран.

Уважаемые читатели! Перед вами – совершенно уникальный текст. Это личные, интимные дневники молодого солдата Великой Отечественной войны. Начал он их вести в 1942 году, когда ему было 20 лет, последняя запись сделана в 1949 году
С 1959 по 2000 год этот документ хранился в органах госбезопасности как вещдок по делу его автора – Юрия Номофилова - о «попытке измены Родине». Уже в перестроечные годы Юрия Алексеевича реабилитировали, а в 2000 году вернули дневники – две заветные книжечки.
Что мы знаем о тех, кто был на войне, кто защищал нашу страну от фашистских захватчиков? Яркие образы, созданные художественной литературой и кинематографом, военные фотографии и кинохроника, фронтовые письма, воспоминания фронтовиков – всё это, конечно, выстраивает какую-то картину, но дневниковые записи Юрия Номофилова создают потрясающий эффект полного присутствия, хотя он и не воевал на передовой (был авиатехником). Они удивительным образом сцепляют, объединяют разные поколения – то, военное, и наше, для которого война превратилась в легенду. В стариковских лицах ветеранов войны мы начинаем видеть понятных и близких себе людей, у которых в молодости, несмотря на войну, были те же чисто возрастные проблемы, что и у нас. Которые думали не только о «защите Отечества», о «подвиге» и о «борьбе с врагом». И далёкая война начинает приобретать для нас черты повседневной жизни – без лоска, глянца и художественного вымысла.
Молодой солдат, вчерашний школьник Юрий Номофилов вёл записи исключительно для себя, не думая ни об «идеологии», ни о «красоте слога», ни о «приличиях», ни о каких-либо последствиях. Именно это делает его дневники уникальным и бесценным документом Великой Отечественной войны и, вообще, той эпохи.
В альманахе публикуется интервью с автором и текст дневников с несущественными сокращениями, но с сохранением всех его специфических особенностей, в том числе и ненормативной лексики. Также оставлены пометки, сделанные в органах госбезопасности (в тексте они выделены вот таким полужирным шрифтом): по всей видимости, эти строки (в оригинале дневника подчёркнутые простым и коричневым карандашом) означают, по мнению органов, подозрительные, антисоветские и враждебные мысли.
Все материалы используются с разрешения автора.
Денис Маркелов

ПЕРВЫЙ ДНЕВНИК

29.02.42 г. (переписываю осеннюю запись).
С пригорка виден чистенький Чистополь: белые домики и минареты в желтизне парков и садов. Кругом дубовые рощицы, тоже желтеющие, голые поля, а вдали берега Камы. Осенние облака грядами бегут на юг, то заслоняя солнце, то открывая его, и тогда всё оживает и сверкает жёлтым, белым и голубым. Стоять бы вот так над незнакомым городом после длинного перехода, свободному и сильному, думать, что впереди в этих домиках живут люди, с которыми будешь дружить, работать, веселиться и отдыхать. Может, среди них та, милая и замечательная, из-за которой сердце забьётся сильнее и закружится голова, когда наклонится девушка и в прорезь на груди увидишь тело её – желанное и священное. Стоять бы вот так, молодому и красивому, а у ног город – город, ждущий завоевателя. Неужели не будет так? Так будет, будет, будет! Зачем же и жить тогда, если всегда чужая воля висит над головой, если всегда нужно подавлять желания и загонять обратно мысли? Так должно быть, и будет! Ведь есть же где-то свобода и счастье?
...А может, и нет нигде таковых... Гудят над головой провода...
Нужно идти на кухню. Ведь я в наряде, рабочий.
Я в Казани после путешествия по Волге из Сталинграда (это мы с зимнего сачкования в Будённовске перебрались поближе к жизни). По дороге приволочился за евреечкой - Боней. Так, немножко платонических вздохов и держания за руку: даже обнять не далась.
А в Будённовске втрескался в некую Нимфу Бибич - эвакуированную из Днепропетровска. У неё исключительно стройненькая (по моим понятиям) и тоненькая фигурка. Вначале бегал на неё любоваться издали, не смея и мечтать о знакомстве. Но потом, как ни странно, дошло до поцелуев, и у меня кружилась голова, когда видел близко-близко перед собой хорошенькую её мордочку и улыбку - жемчужные зубки. На третий вечер она не пришла: я её измучил непрерывными объятиями и поцелуями, всю изломал - благо, маленькая, тоненькая и слабенькая. А потом её прямо из десятого класса - 12 мая - забрали в армию, и я встретил её у нас, в красноармейской столовой. Она оказалась не такой, какой я рисовал её в мечтах: проще и вульгарнее. Любит танцевать, любит романчики и прочее. Сначала грустил по ней и страдал. Сейчас - забыл.
Была ещё одна - там же, в Будённовске - Тамара Мадатова. Типичное грузинское лицо, длинные косы. Хороша - исключительно. Но фигурка плохая: массивная, без талии. Или мне это казалось в пальто. А перед отъездом видел её в хорошем платье - очень понравилась. И жалею, что променял на Нимфу. Тамара проще и в меня втрескалась.
Сейчас, в Казани, живу неплохо. Через день - лёгкий наряд. Кормят хреново, но хлеба достаём вдоволь. Работы мало. Принимаем машины, вернее, их принимает начальство, техники. А мы по-прежнему сачкуем. Я радиомастер и сам даже не знаю, каковы мои обязанности. Сачкую здорово.
В общежитии просторно, светло. Крыша здания иногда дребезжит, резонируя от шума моторов идущих на посадку самолётов. Их здесь порядком. Скоро получат матчасть – и на фронт. Так долго ждали, что и не верится: как это вдруг мы - и на фронт. Но дело идёт, и приближается час, когда и по нам будут бомбить. Дай Боже пережить...
Лето, тепло, неплохо. Аминь.

14.06.42 г.
Немного поболел с 09.06. Сначала грипп (t 390 C), а потом колит, черти бы его драли. И сейчас ещё бегаю в уборную. Погода испортилась: дожди и холода. Так хорошо сидеть в штабе. Дай Боже подольше так! (Ведь я стал против воли писарем инженерного полка!) Был несколько раз в городе. Проезжал его насквозь, на другой конец, на завод. Как шикарно! Сколько народу! Сколько витрин, шума, блеска, девушек!.. Сколько хитроумных причёсок, сколько тщательно подведённых губок и подбритых ресниц, сколько манящих роскошных и пышных, маленьких и невинных, упругих и сладострастных грудей, сколько возбуждающих жоп, сколько изящных ножек! И всё это для мужчин. Для меня то есть. Правда, не для сопливого солдата в рваных сапогах, но для будущего инженера. Почему бы нет?! Совсем напротив - да!
А ведь каждая девушка одевается, ищет материю для платья, ругается с портнихой, десять раз перешивает, перекраивает, подбирает по цвету чулки и туфли - и всё для того, чтобы я, Номофилов, мог благосклонно посмотреть хорошенькую фигурку, хмыкнуть носом и сказать себе: «Вот эта ничего... Даже хороша. Её бы я, пожалуй, не отказался...»
Но встречаются и такие - юные, нежные и прекрасные, за один ласковый взгляд которой отдал бы всё, что есть и что будет, а за один поцелуй - десять лет жизни. Но они, как и все, проходят, а неуклюжий и неглаженый солдат остаётся один со своими мечтами и грустью.
А пока жизнь волочится по кочкам удач и ухабам неприятностей, по грязи ругани с соседом из-за порции хлеба и по песку, неурядиц со старшиной. Катится...
Ну, и катись к... Туда твою мать!

20 часов.
Ой, где я сижу! В основном – центральном – им. Ленина хранилище библиотеки ТАССР города Казани! Во! Шикарно, аж дух захватывает. Зал оформлен под грот на дне морском. Священная тишина, умная. Масса девушек, и хорошеньких, и кругом книги, книги - море книг.
Как это мне маму напоминает, дом, библиотеку им. Энгельса, как манит назначить здесь свидание! Сердце так и ёкает, нервы напряжены до крайности: ведь я в дивном храме своего бога - мысли.

15.06.42 г. Утро.
Только что, час тому назад, разбился комэск 2-ой АЭ (командир 2-й авиаэскадрильи – Ред.) - Шмонин. С ним вместе погиб и его экипаж - штурман Иконников, и тот, что был стрелком, - Барашевич. Иконников - самый умный и хороший человек в нашей эскадрильи. Жалко, больно, не хочется верить, в сознании не укладывается...

17.06.42 г.
Сижу на губе. Задержал комендант гарнизона за то, что забыл пилотку. А я ужин пошёл получать, на всех. Вот ё. м.! Комендант - молоденький лейтенант. Ну и щенок!
До чего глупо! Ё. м.!!!

21.06.42 г. Вечер.
Хочется жрать. Мало, очень мало шамовки. И все мысли сосредотачиваются на пустом желудке. Ох, тошно! Ребята достают, а я не могу. Они говорят: «Жрать любишь, а достать не можешь...»

22 июня 1942 года.
Итак, год войны прошёл. Ровно 365 дней назад, когда Земля была в этой же точке пространства, когда Солнце шпарило на нашу планету под тем же углом, я жил в Ломской... Был митинг, пели «Интернационал», кричали: «Ура!» Ночью пошли в секреты. А через пять дней тикали от немцев, захватив продуктовый склад. То было время обжорства, когда Юрка Номофилов пил целыми банками сгущённое сладкое молоко, жрал белый хлеб с маслом и сгущённый компот в неограниченных количествах. Когда жутко и весело было! Вспоминается, как далёкий сон. Прекрасный и неповторимый. Где ты, где ты, счастливая сытость? Где вы, безалаберные дни? Ох, и пожрали же тогда!..
- А немцы, а танки, а бомбы?
- Да, да, было, помню. Но это было во-вторых. А во-первых - шоколад и консервы. Так-то.
А сейчас жрать по-прежнему хочется, и полученные самолёты угнали на фронт, а мы опять остались «безлошадными». Ходим в наряды (другие ходят, я как писарь не хожу) и снова засели в ЗАПе (запасной авиаполк - Ред.). Боже, неужели 779 авиационный полк никогда не попадёт на фронт? Уже целый год собираемся, ещё из Ломской лётчики мечтали лететь бить немцев. А теперь мечтают бить «ганцев» - вот и вся разница

1.07.42 г.
Прошедшие два дня болел зуб. Первый раз это со мной происходило. То ли с непривычки, то ли это всегда так - чувствовал себя ужасно. Был злой, ругался, кричал - совсем развинтился. А сегодня выспался хорошо - впервые за много дней, зуб прошёл, и чувствую себя прекрасно. Это со мной в последнее время редко бывает.
Только акклиматизировался в штабе, как началась кампания по переводу меня обратно в эскадрилью, работать по специальности!.. Кой х... «по специальности» - в наряды через день ходить! Здесь, при штабе, без этого обходилось, и пошамать дополнительно можно было, и полакомиться. А теперь прощай, тёплое местечко, сытое житьё, снова караулы и полов мытьё. Ох!..
Но всё же и на матчасти поработаем! Может, и на завод съездим, и полетаем, как другие. Ха! Пускай! Всё, что происходит, - к лучшему.
«Всегда можно найти косвенный путь, обойти инстанцию или начальника. Если не выходит - значит, недостаток смекалки» (слова однополчанина автора дневника – Ред.).
Часто ездил на завод №22 - заказывать пропуска для наших принимающих машины техников. И в бюро пропусков узнал девушку, именно такую (как показалось), какую искал. Милую, симпатичную, стройную. Не особенно красива, но так мила! Выпросил у неё адрес - Валя Сергеева. Она мне сказала: «Опоздал». У неё уже есть, кому поверять сердечные заботы и радости, есть, кому говорить: «Милый» между двумя поцелуями. Но я, целиком рассчитывая на будущее, на послевоенное, когда буду свободен и холост, всё же решил взять её адрес. Таких девушек - малознакомых, но хороших, уже есть на примете несколько. И дальше буду набирать так же...
Ха! Неплохая идея.
До чего же я всё-таки легко увлекаюсь! Вот на пароходе, когда сюда ехали, была Боня. Ведь я серьёзно думал, что врезался. По крайней мере, сердцем. А так - понимал, конечно, что глупости.

4.07.42 г.
Хи-хи-хи! А меня из штаба вытурили... Ну, и пускай, не очень и хотелось. Мечтаю съездить на завод. Повидать свою Валюшу... Она здесь, в городе живёт. Чёрт возьми! Четвёртый день болит зуб. Первый раз в жизни - и так крепко прихватило. Хотел сегодня выдернуть, пошёл - но доктор отговорила. Поковырялась в зубе, наложила туда всякой гадости, вонючей и противной, а зуб как болел, так и болит. Всё! Завтра дёргаю к чёртовой матери! А то как на фронте прихватит. А беречь зубы - ещё убьют, а столько мучений ради будущего принял.
Хочется поговорить с кем-нибудь, поболтать, излить свою душу. И нет такого человека, которому можно бы открыть своё сердце, свои мечты, надежды и желания. Женька Беликов, с которым я последнее время дружу, не чуткий парень. Моим будённовским увлечением - Нимфой Бибич - он меня порядком поизводил. Ведь я ему всё-всё рассказывал…
Ах, как хочется девичьего нежного сердца, как хочется положить голову на грудь нежной подруги, как хочется, чтоб кто-нибудь поласкал... Эх!.. И сам не знаю, чего хочется. Нет-нет! Не того, не «пистон поставить», а другого - для души.
Ночь. Сижу в штабе один. Потому так и разболтался.

5.07.42 г.
Хотел что-то такое написать о своём посещении з-да № 22 - самолётостроительного. Но что-то нет настроения писать. Да и сижу в неподходящем месте: в конструкторском отделе з-да. Всё-таки интересно: везде меня пускают. Даже в секретный отдел секретного завода, куда простому смертному входа нет, – пожалуйста!
Ну, в общем, вчерашний день - день моего первого посещения этого скопления людей, машин и шума, внёс в мою голову больше впечатлений, чем полугодовая жизнь в Будённовске. Сейчас я перегружен ими, а когда всё уляжется, опишу и громадный пресс, и вид гигантского сборочного цеха сверху, и контрольный отдел радио - всё-всё.
Конечно, вижу и Валю. Вчера ждал до вечера, думал, она сменится и я смогу проводить её до дому. Но не дождался: комсомольское собрание. Попытаюсь сегодня. Она мне мило и ласково улыбается и вне закона выписала пропуск. Это такой тип девушки, которая нравится тем больше, чем дольше видишь её. Обидеть или оскорбить такую девушку невозможно. Термин «милая» подходит для неё с добавлением: «исключительно». Потому так много пишу, что только сейчас был там, у них, выписывал сюда пропуск. Она так мило коверкает мою фамилию, говоря «Нимафилов», что хочется так называться.

9.07.42 г. Перед отъездом из Казани. Утро.
Вещи уже вынесены, в пустом помещении стоит пыль коромыслом: уборка.
Большинство улетело, нас осталось мало, а вещей много. Настроение радостно-тревожное и торжественное. Наконец-то час, которого ждали больше года, торжественный час отправки на фронт - наступил.
Даже обыденно, и не волнует.
Прощай Казань, завод, бюро пропусков и Валюша! Да, Валюша. Я с ней позавчера утром шёл на завод пешком - трамваи не ходили. Говорили много. Результат: она не для меня, она неизмеримо выше меня по воспитанию. Она жила в Москве! Мне о такой жизни и не мечтать... Еду на вокзал. Прощай, Казань! Здравствуй, дорога! Снова в путь.

11.07.42 г. В пути. Станция Алатырь.
Больше стоим, чем едем. Дорога забита, и наши три вагона пихают то туда, то сюда, то дают специальный паровоз. Вот и сейчас через полчаса ждём паровоза. Скоро поедем через Атяшево - место, где я жил летом 1935 года у папы в совхозе, и Саранск, где и сейчас обитают наши родичи.
Жарко. Хлеб есть, но больше ничего. Но и так не пропадаем. Еду в вагоне управления - просторно, 9 человек, и спокойно, а наши надоели: всё время шумят и ругаются.
Вспоминаю Казань и Валю, нашу с ней прогулку 8-го утром. Тогда я её подождал у ворот её дома, прошёл с ней до завода много километров - не ходили трамваи. Я дороги не заметил. Всё время разговаривали. Она мне ещё больше понравилась, я ей - нет. Валя кончила на «отл.» десятилетку, любит читать, не особенно увлекается танцами, но она принадлежит к несравненно более высокому кругу, чем я. Порода и воспитание видны в каждом её слове, в каждом движении, жесте. Мила и обаятельна до бесконечности.
Её протеже - тридцатилетний мужчина, работник отдела кадров и поэт. Она любит его и слушается... Сяду писать мамане и Тоне.

12.07.42 г. Ст. Рузаевка.
Жарко. Делать нечего, но не скучно. В Саранске ходил к родичам - Козловым. Моя племянница - Люся Козлова - хорошенькая семнадцатилетняя девушка. Хи-хи-хи!
Ох, Валюша! Ты вошла в моё сердце. Ничего, авось поднимемся и до Валюши. Всё может быть.

17.07.42 г. Вечер.
Второй день стоим на ст. Платоновка близ Тамбова. Это конечный пункт. Здесь должны находиться наши. Но их нет - улетели в Сталинград. И вот мы, не вылезая из своих трёх телячьих вагонов, поедем назад в Саратов. А потом (ха!) по Волге до Сталинграда.

19.07.42 г.
Сижу один в вагоне, который уже называется «наша хата» и служит синонимом дома.
Город Кирсанов. Ну конечно, он напоминает мне Нину, Ninon, Konsuello (имя героини из одноимённого романа Жорж Санд - Ред.). Второй раз его проезжаем, и второй раз я снова грущу по Нине. Они похожи - Валюша и Нина, и обе потеряны для меня. Какая лучше? Ох, дурак! Не всё ли равно?..
Сейчас пришёл с базара, где маклачил 4 селёдки, спрашивая за каждую 50 рублей. Не удалось. Лишь одна молочница разошлась - купила. Вторую рыбину сменял на стакан мёду, который тут же слопал с хлебом, любезно предложенным продавщицей. Оставшиеся две селёдки променял на масло.
Да, ведь еду не со своими, а в вагоне управления. Шамаю неплохо, по крайней мере, не хуже, чем начстрой, едущий тут же. Тем более что я совершаю здесь различные тёмные махинации: продаю хлеб, меняю селёдки на масло, покупаю молоко. Распоряжаюсь сотнями, но мало толку. Литр молока - 20 рублей, стакан виктории -15. А сотня равна 10 рублям 1939 года. К базару привык, торгуюсь, как заправский жид. (Ох, не люблю жидов!)
Перегон «Платоновка - Кирсанов»: в одном с нами эшелоне ехали девчата - оружейники, окончившие ШМАС (школа младших авиаспециалистов - Ред.). Призваны в армию два месяца назад. «Ничего, - говорят, - жить можно. Пока не жалуемся на службу».
Обленился я страшно. Десять дней дороги ничего не делаю. А переезду конца не предвидится… Скоро прибудем в Саратов и уж, наверное, в Волге искупаемся. С парохода! Ух!!!

22.07.42 г.
Едем по дороге «Урбах – Сталинград». Путешествие «Саратов - вниз по Волге» накрылось. В Саратове не отцепили от эшелона, и мы с тремя вагончиками с лётным составом едем по заволжским степям. Зной. Ровная, как по ниточке, дорога, чистый степной горизонт, коршуны, марево.
Крутим патефон на остановках, смотрим, свесив ноги за дверь, на степь во время хода поезда. Мухи. Жарко.

23.07.42 г.
Ух! Всё едем. Оказывается, товарные поезда больше стоят, чем едут. За 13 суток нашего путешествия (300 часов) стоим 240 часов, едем 60, не считая мелких остановок, которых часов на 30 набежит.
Писать неудобно, не хочется. Повидать бы Веню в Сталинграде.

24.07.42 г.
С утра переправляемся на железнодорожном пароме через Волгу. Жарко. Погода дивная. Три раза купался. Снова Волга, дорогая красавица Волга! Сейчас искупался и ждём: эшелон отправляют в Сталинград.

27.07.42 г.
Позавчера приехали на место - станцию Конная: на пути от переправы к Сталинграду, километров за двадцать от города. Живём в землянках, едим неплохо, а в наряд я уже вчера пошёл. Скучно. Совсем отвык писать. Чувства всё те же - по-прежнему восхищаюсь полной луной, тихой и прекрасной ночью царицынских степей, восходом солнца. Но впечатления быстро гаснут, и писать о них как-то некогда и не соберёшься. Столько дорожных впечатлений, событий, происшествий! На одной остановке перед Волгой, в степи, ходили купаться на Ахтубу. Случайно узнали, что на другом берегу сады, ждущие потребителей. Переехали туда и с яблонь, сплошь усеянных зрелыми плодами, нарвали по полной гимнастёрке. Нажрались - здорово. Понос - до сих пор. И купались тогда замечательно. Тут тоже место для купания есть, и не плохое...
Всё чаще и чаще встречается необходимость упоминать имена своих товарищей. Это значит, что я уже перешёл из своего бывшего гражданского мира в действительность, в мир армейской жизни. Придётся писать характеристики наиболее близких (да это и полезно), чтобы в дальнейшем свободно оперировать их именами.
Да стоит ли? Похоже, ураган войны раскидает нас. Ходят мрачные слухи, что вскоре всех мелких спецов (точнее, срочную службу), заменив девчатами (такая замена уже началась: у нас на практике девушки-оружейники и скоро надульникам (оружейникам – Ред.) - труба), отправят в танковые части или в пехоту. Ох!
Наш полк несёт жуткие потери. Из девяти машин за неделю боевых действий осталось три - и одна вчера пропала (вчера же сгорело три машины). Моя мечта - вновь попасть в Казань и работать в контрольном отделе радиооборудования. И снова видеть Валю.
Боже мой! Какое нахальство! Сижу в штабе боевого полка, кругом деловые люди, важные разговоры и дела, а я сижу, занимаю место и под носом у начштаба пишу письма и личные записи. Ха-ха-ха! Да, из штаба-то меня вытурили окончательно, у инженера есть писарь – девушка, и я сижу под предлогом сдачи ей дел (которых нет).
О-хо-хо! Устал. Ну её к чёрту - сдачу вместе с девчонкой-писарчуком! Возьму своё барахло, которое ехало на правах штабного имущества в ящике инженера, и пойду домой (километров пять). По пути искупаюсь. Пока.
«Ни одна иностранная армия не знала таких внутренних нарядов, как русская. Поистине, о ней можно сказать, что она существует, чтобы охранять себя» (Игнатьев. «30 лет в строю»).
«Прежде я думал, что человек создан для труда, а теперь вижу, что он создан для праздности. Беззаботная, счастливая праздность среди солнечного света и зелени - вот высшее благо, о котором может мечтать человек» (Н. Тимковский. «На отдыхе»).
Ха, привлекательно!

28.07.42 г.
Снова переезды. За 45 километров на автомашинах. Вот цыгане!
В нашу часть понагнали новичков – девчат-оружейников. По вечерам они снимают военную форму и облачаются в своё, в гражданское. И по военному лагерю мелькают цветистые платьица, белые кофточки, слышится серебристый девичий смех. И южная луна озаряет счастливые парочки, забывающие, что за 80 километров рвутся бомбы и смерть гуляет по берегу Дона. Немцы наступают, и второй день горит нефть во взорванной на Волге барже. На аэродром поналетели Илы, и мы едем в другое место.

29.07.42 г.
Приехали. Ночью тряслись в тесноте кузова трёхтонки и смотрели на прожектора и разрывы зениток. Пользуясь лунной ночью, немцы бомбили окрестности. Чёрный дым горящей нефти полосой проходил ниже луны и разрывов. А сейчас жаркий полдень. Зной, как тесто, заползает всюду. Но рядом Волга. С аэродрома, находящегося на возвышенности, она видна, ветер с неё освежает и манит в прохладу синих волн. Искупаюсь сегодня вечером обязательно.
Поражает полная бессмысленность нашего существования и работы. Поднялись, позавтракали, потащились 5 км сюда - и лишь за тем, чтобы спать под плоскостью (под крылом самолёта – Ред.) на бомбах. Дела абсолютно никакого (у большинства, и у нас с Женькой в частности). Кормёжка тут хуже, вообще ничего, кроме милой реки, не нравится.

4.08.42 г.
Уже на новом месте, второй день. Спим на воле, едим также под открытым небом. Средняя Ахтуба - яблочный король. Ходили в сады, нажрались яблок. Река Ахтуба - хороша. Глубокая (14 м) и широкая. Дежурю у телефона. Крыша - знойное бирюзовое небо. Лёгкий ветерок, бесконечная степь. Кормят хорошо, хоть и грязно. Лето - мировая пора для солдат. Жить можно.

6.08.42 г.
Снова ночь, и я один в штабе. Часовым. Ночь ещё не началась, и только южный ветер разливает прохладу по сомлевшим за день избушкам. И в избушку села Средняя Ахтуба, где расположен штаб полка, заползло облегчение вместе с ветерком. Я оживел и спешу воспользоваться этим кратким периодом. Мы тут уже несколько дней. Переехав в Сталинграде через Волгу, тащились сюда 30 км пешком. Мои сапоги расползлись, и я демонстративно топал босой, вызывая слёзы жалости у встречных душевных старушек.
Когда мы ехали из Саратова в Сталинград, то на одном из степных полустанков совершали экскурсию на речку Ахтубу и на другой берег в сад, за яблоками. Так то было то же самое место, и 3-го числа я повторил тот же маршрут. Достойный удивления маршрут.
Лётчики наши летают, полк пополняется новыми машинами после серии потерь, не уменьшается сейчас. А я по-прежнему хожу в наряды, работаю мало и войны не замечаю. То же, что в Казани или в Ломской прошлый год до начала войны. Выбран, вернее, назначен, политруком Ткаченко (он у нас за военкома погибшего) в президиум комсомольской организации. Приходится проявлять деятельность и на этом поприще. Изворачиваюсь, собирая заметки в боевой листок. Пока выходит. «Где кончается порядок, там начинается авиация» - это совершенно справедливо и в тылу, и здесь, на фронте. Не деловой народ русские (и я в том числе), не расторопный, а главное, недобросовестный... Надо написать мамаше и Тоське. Адью... Да, наши самолёты сбрасывают для немцев «Front-illusrierte» fur der Deutschen Soldaten («Фронтовые иллюстрированные газеты» для немецких солдат, нем. – Ред.). Довольно тактичные газетки. Много листовок такого же типа. Главная тема: сдавайтесь в плен. Это во время наступления немцев под Сталинградом-то! Ох!
Немцы от Сталинграда в шестидесяти километрах.

15.08.42 г.
Только что искупался в замечательной речке Ахтубе. Погода лишь слегка облачная, жара всё та же. Последнее время расстроился желудок - ни яблок, ни масла есть нельзя. Пока Bismut принимаю - ещё ничего, а без него - пропадай.
С неделю назад во время посадки наших самолётов налетели четыре Ме-109 и сбили наш Пе. А позавчера они почти что над аэродромом угробили наш «Дуглас». У нас почти нет машин, и впереди та же перспектива: занятия по расписанию, строевая, уставы, м/часть и прочие прелести.
Но пока лето - всё перенести можно. Что-то будет зимой?..
Со мной произошли неприятности из-за строптивости: не выполнил приказание (нужно было бегом, а я в совершенно разбитых сапогах пошёл шагом). Грандиозная взбучка и мораль по комсомольской линии, а по командной - угроза отправки в штрафную роту. Сие меня заставило пересмотреть жизненные девизы и выбрать:
«Во-первых: угождать всем людям без изъятия:
Начальнику, где буду я служить,
хозяину, где доведётся жить,
слуге, который чистит платья,
швейцару, дворнику для избежанья зла,
собаке дворника, чтоб ласкова была...»
«В мои лета не должно сметь своё суждение иметь» (цитаты из комедии А. Грибоедова «Горе от ума» - Ред.).
А вообще, меня всё чаще и чаще посещает такое настроение, когда всё равно - жить или умереть. У меня нет настоящего, не предвидится блестящего будущего, а жить воспоминаниями надоело. Пожалуй, не доживу до конца войны, да оно и лучше. Смерти я не особенно боюсь.

23.08.42 г.
Mein lieber Kinder! («Моё любимое дитя!», нем. – Ред.) Так и до подлости докатиться недолго. Уже своих ближайших товарищей стал обманывать. Не надо, не хорошо (ведь всё равно поймают когда-нибудь).
Требовать уважения - глупо. Надо завоёвывать его.
Вчера был свидетелем воздушного боя. Три Ме-109 и пять Як-3. Сбито два Як-3, а трое немцев строем ушли домой. Они же перед боем сбили У-2, а к вечеру - «Дуглас», только «Мессершмит», атаковавший «Дуглас», не смог выйти из пике и врезался в землю. Видели останки лётчика: говорят, тонкая, нежная, почти женская рука. А 19.08 близ нашей палатки упал сбитый Ил-2. Видел место взрыва и тлеющий кусок мяса - всё, что осталось от лётчика.
«Мессершмиты» ходят, как хозяева.

31.08.42 г. Рейд порта Куйбышев.
Пароход «В. Молотов», на коем мы путешествуем от Саратова до Казани, грузится. Когда 26-го числа скрылось от нас зарево горящего Сталинграда (его подожгли немцы 23-го), уже было известно, что едем снова в Казань, формироваться… Валюша? Брось, какая там Валюша! Перед отъездом выдали громадные неуклюжие ботинки. Обмундирование вконец оборвалось, и был бы я дурак, вздумай показаться в таком виде ей. Давай крест на этом деле поставим.
В поезде до Саратова было голодновато, а сейчас продаём с Белушей камсу (мелкая рыба – Ред.), выданную как сухой паёк, но не употреблённую средними офицерами: воняет и вообще. Увлекаюсь этим, меняю, продаю, покупаю и в результате кушаем с компаньоном яички, молочко и творожок. Погода благоприятствует. Только я уже не так восхищаюсь красотой природы, воздухом и водой. Гораздо больше занимает моё воображение удачная продажа банки камсы за 40 рублей или обмен селёдки на два яичка. Час назад собрались на базар, и я уже предвкушал удачные финансовые операции, но адъютант не пустил. По сему случаю сижу и грущу, тем более что время есть - дневальный. Спим прямо на верхней палубе - не плохо. Скоро, не вставая с ложа, буду любоваться Жигулями. Чёрт! Адъютант всё настроение испортил! А Сергеев - скотина! Такое-то, Юрий Алексеевич, настроение... Да...
1.09.42 г.
В салоне второго класса парохода «В. Молотов» полумрак. Большие зеркальные окна, коими так гордилась «Императрица Екатерина» (бывшее название парохода – Ред.), выбило взрывной волной: немцы бомбили под Сталинградом. И окна забиты досками. Здесь тепло, тихо, лишь раздаётся стук домино: вечные козлогоны. А на палубе настоящая осень, ветер холодный и сырой, волны и пасмурное небо. Ночь эту придётся зябнуть, ведь спим на палубе. Вчера ещё было жарко. Мы купались, шутили: «Закрываем летнюю навигацию 1942 года». И неплохо получилось. Я нырял со второй палубы, раз шесть, и удачно. Все, даже свои, хвалили. Последние два прыжка запечатлены на плёнке: снимал «ФЭДом» какой-то майор. В сущности, невысоко, метров 6, но всё же страшновато, в особенности в первый раз.
Уже с месяц, даже больше, совсем не думается о девушках, любви, поцелуях и прочей любовной чепухе, которой, я думал, посвящу свою жизнь. Думы о жратве, отдыхе гораздо чаще посещают мою голову, чем мечты о прекрасной половине рода человеческого. Видать, возраст «первого сумасшествия» прошёл. Теперь буду, как и папаша, ждать второго - сорок лет. Жалко, два года юношеского пыла и страсти прошли зря, впустую, за стенами казармы. И теперь, коль увижу где хорошенькую девушку, сердце не трепещет томясь, а если и вздохнёшь, то, скорее, по привычке.

6.09.42 г. Борт парохода «Академик Карпинский».
В Казани пробыли два дня, пытался повидать Валю, но неудачно. Она смылась гулять со своим дорогим. Видел маму Валину: похожа, и мила так же, как и дочка.
Стою часовым у кучи вещей. Скучно и тошно: надоело. Насчёт жратвы опять с Белушей прекрасно устроились. Или закон, или везёт; в дороге ещё ни разу не сидел на сухом (как полагается) пайке. Год дружбы с Разживиным принёс свои плоды: стал изворотлив, хитёр, нахален, беспринципен - все качества в жизни полезные. Одному в дороге - труба. Трое - много. Пара - наиболее выгодный (в наших условиях) союз. Я и Белуша - дуэт не из последних. Первые идут - Шибай и Макаренко…
...Ишь, философ от сохи! Ха!
Жалко, что из Казани уехали. А может, и к лучшему?..

9.09.42 г.
Деревня. Совхоз. Жара. Тишина. Здесь мы работаем по уборке. Прошлый год в это время в Кривянке стожили сено и ели арбузы. Теперь их едят немцы, а мы скирдуем овёс и увлекаемся молоком. Сегодня я дневальный и ходил за 3 км в колхоз, купил мёду. Здесь он сравнительно не дорог (100 р., везде - 350 за кг). В каждой местности есть богатства, надо только не теряться и пользоваться ими. И вообще, фраза: «Единственное, что есть хорошего в жизни, - это минута приятного самочувствия» начинает казаться мне справедливой. Счастье Фауста, Ромео, старосветских помещиков, рекордсменов, героев, животных и моё подходит под её смысл.
Когда 6-го вечером мы выгрузились на тихую и пустынную пристань Чистополя, грусть объяла меня. Показалось, что мы снова приехали в Будённовск, что вот-вот начнётся зима, вторая зима войны. Боже! Только вторая, а их ещё - три-четыре будет... А оказалось, что до зимы ещё далеко, что всё - и столовая, и питание, в том числе, похожи на Кривянку, похоже, что жизнь не такая уж «пустая и глупая шутка». Тем более, что мёду я сейчас досыта нажравшись. Здесь - в глуши, без газет, без радио - поговаривают, что сдан Сталинград. Откуда они знают?! Спрашивают, почему мы, т. е. армия, отступаем. «Неужели и нам, - говорят, - под немцем жить?» Не добрый народ местные жители, не любят армейцев.

Вечер на пути с поля (работал).
Чудный вечер. Солнце ещё не зашло, но тихо, прохладно. Сегодня идём домой, в город. Не хочется. Где-то буду через год? Где? Нет, не угадать! Дома?.. Эх!

17.09.42 г.
Хотелось бы написать нечто отвлечённое, да в голове ничего подобного нет, а на перо просится: «Боже, какой тупица!».
Хорошо, хоть это-то понимаешь, а то скоро себя за умницу почитать станешь, юноша (что и случается иногда в разговоре). Меньше гордыни, Юрий Алексеевич!
Дневалю (в совхозе). Чем бы заняться? Писать? Ну не пишется, только бумагу изведу.

19.09.42 г. Вечер.
Все в кино. Хорошо, когда мало народу. Сижу, анекдоты из походного блокнота переписываю в тетрадь. Сосчитаешь – 140, читаешь – мало. Завтра выходной. Хорошо бы не заняли ничем, в библиотеку схожу.

22.09.42 г.
Я мечтатель. Мечтаю о страстях, подвигах, и всегда я - участник разыгрываемых трагедий. Мнимые страсти, говорят, ослабляют действительные, и человек, влюблённый в мечту, уже не сможет глубоко чувствовать действительность. Но Мериме, о котором профессор Лонг сказал: «Остерегаться излишних увлечений» и т. д., разве не чувствовал, как мечтатель, разве не смотрел на действительность со стороны, из мира фантазии?.. Это я, по желанию моему, стал упражняться в отвлечённых словопрениях.
Предыдущие - плод долгих, искусственно вызванных впечатлений. Надуманно всё, ходульно получается.
Приехал из далёкой поездки Вовка Разживин. Наверное, был дома в Ярославле, может, и в Рыбинск сгонял. Как-то там мама живёт?
Осень началась. Построили новую уборную, и я уже представляю, как придётся бегать в неё в страшные, с ветерком морозы. Настроение большей частью подавленное - впереди долгая, суровая зима, вторая зима войны.
Ох, а в голове так и болтаются мысли, как бы чего бы где спиздить, устроиться получше. Записать, что ли, что сегодня два обеда слопал? Эх, сибарит! Да ещё и животное. Вот тебе и «философ»: кроме жратвы ни о чём не может думать... Приближается вторая годовщина моего призыва в армию. Как-то справим?.. Мысль не задерживается на чём-нибудь одном, а быстро и бестолково скачет. И мыслить логически, чем так гордился, разучился. Ох, читать надо, читать. И записывать. Не меньше сотни книг за зиму дельных. Напишу-ка мамаше да Юрке Иванову. Благо, хорошо в штабе часовым. Час

Совершенно разные по фактуре, дневники детей наряжают соседством «большого» – и «малого»: «Зубрил алгебру. Наши сдали Орёл». Это настоящие эпосы, «Война и мир» – в ученической тетради. Удивительно, как держится детский взгляд за мирные «мелочи», как чувствуется биение «нормальной» жизни даже в оккупации и блокаде: девочка пишет о первой помаде, мальчик – о первом влечении. Дети – поголовно! – пишут о книгах: Жюль Верн и Горький, школьная программа и семейное чтение, библиотеки и домашние реликвии.... Они пишут о дружбе. И конечно – о любви. Первой, осторожной, несмелой, не доверяемой до конца даже интимному дневнику...

Вообще у них, у наших героев, всё – впервые. Впервые дневник, впервые - война, у них нет опыта старших поколений, нет прививки жизни, у них всё – на живую нитку, взаправду, и нам кажется, что их свидетельства – они самые честные в том, что касается внутреннего мира и отражения в себе мира большого.

Собранные нами дневники разные не только по содержанию, разные они и по «исполнению». В нашем распоряжении и листы перекидного календаря, и записные книжки, и общие тетради в коленкоровых обложках, и школьные в клеточку, и альбомчики с ладонь... У нас есть дневники длинные и короткие. Подробные и не очень. Хранящиеся в запасниках архивов, фондах музеев, есть семейные реликвии на руках у читателей газеты.

Один из читателей, услышав наш призыв предоставить детские дневники, сел и за выходные записал свои юношеские воспоминания, бережно принеся их в понедельник в редакцию. И нам подумалось: ведь может быть и так, что никто за все эти годы не спросил его: «Дед, а как оно было там?», ему не довелось никому доверить детского, сокровенного, больного...

Акция сопричастности – вот что такое труд, который взял на себя «Аиф». Не просто показать войну глазами ребёнка, сквозь призму детского восприятия мира – невинного, трогательного, наивного и так рано возмужавшего, а протянуть ниточку от каждого бьющегося сейчас сердца к сердцу, пережившему главную катастрофу XX века, к человеку даже если и погибшему – но не сдавшемуся, выдюжившему, человеку маленькому, может быть, ровеснику, но видевшему самые страшные страницы истории, которая была, кажется, недавно, а может, уже и давно... Эта ниточка привяжет. И, может быть, удержит. Чтобы не оборвался мир. Такой, оказывается, хрупкий.

Редакция еженедельника «Аргументы и факты»

СЛОВО ДАНИИЛА ГРАНИНА

Дети переносят войну иначе, чем взрослые. И записывают эту войну и всё, что с нею связано, все её ужасы и потрясения они по-другому. Наверное, потому, что дети – безоглядны. Дети наивны, но в то же время они и честны, в первую очередь перед самими собой.

Дневники военных детей – это свидетельства удивительной наблюдательности и беспощадной откровенности, часто невозможной взрослому человеку. Дети замечали явления быта, приметы войны более точно, чем взрослые, лучше реагировали на все происходящие перемены. Их дневники ближе к земле. И потому их свидетельства, их доказательства подчас горазда важнее для историков, чем дневники взрослых.

Одна из самых страшных глав этой книги – самая первая. Ужаснее всего для детей в блокадном Ленинграде, насколько я мог заметить тогда, были бомбёжки и артобстрелы, тёмные улицы и дворы, где ночью не было никакого освещения. Разрывы бомб и снарядов – это была смерть видимая, наглядная, к которой они не могли привыкнуть.

А вот смерть человеческую, окружавшую их на улицах и в домах, они воспринимали спокойнее, чем взрослые, и не ощущали такого страха и безысходности перед ней, может быть, просто потому, что не понимали её, не соотносили с собой.

Но были у детей свои, собственные страхи. А ужаснее всего, как выяснилось, для них был голод. Им гораздо труднее, чем взрослым, было перетерпеть его, они ещё не умели заставлять себя, уговаривать, и от того больше страдали. Вот почему так много строк и страниц в их дневниках посвящено мыслям о еде, мукам голода – и последующих муках совести...

Чем эти дневники были для них, тех, кто их писал? Почти в каждом дневнике прочитывается: «мой лучший друг», «мой единственный советчик»... В дневник не пишут – с дневником говорят. Нет на Земле ближе существа, чем эта тетрадь в коленкоровой обложке, чертёжный блокнот,альбомчик с ладонь... И эта близость, эта потребность – зачастую она возникает именно в первый день войны, когда и были начаты многие из опубликованных в этой книге дневников.

Соприкосновение с детским миром тех военных лет – дело для меня глубоко личное.

Работая над «Блокадной книгой» мы с Алесем Адамовичем поняли, что наиболее достоверно чувства, поведение блокадников выражены именно в детских дневниках. Разыскать эти дневники было непросто. Но несколько поразительно подробных мы всё же нашли. И выяснилось, что как правило, дневник человек вёл, даже не надеясь выжить. Но вместе с тем он понимал исключительность ленинградской блокады и хотел запечатлеть своё свидетельство о ней.

В эпоху переоценки самых важных человеческих ценностей, когда по Европе снова маршируют факельные шествия нацистов, такие свидетельства, как дневники детей войны, крайне важны. Они возвращают нас к себе, к земле, на которой мы родились... И если сегодня кого-то не пронимают свидетельства взрослых, то, может быть, проймут слова детей. И детям нынешним слышнее будут голоса их сверстников, а не взрослых, которые вещают с высоких трибун. Ведь одно дело, когда учитель у доски рассказывает тебе о войне, и совсем другое – когда это делает твой школьный товарищ. Пусть и с разницей в 70 лет.

Конечно, все мы боимся, страшимся, не хотим новой войны. Читая дневники детей, переживших войну минувшую, понимаешь этот ужас ещё сильнее. И поневоле задумываешься: неужели мы смогли прожить без войны всего семь десятилетий? Всего семь десятилетий мира! Ведь этого так мало.

Даниил ГРАНИН, писатель, участник Великой Отечественной войны, почётный гражданин Санкт-Петербурга

СЛОВО ИЛЬИ ГЛАЗУНОВА

Мы жили на Петроградской стороне в когда-то самом прекрасном и богатом городе мира, бывшей столице Российской империи.

Это было нестерпимо давно. Но как будто вчера. А иногда мне кажется, что и сегодня, – настолько всё явно перед глазами... Завывание сирены. Тиканье метронома, которое доносилось из репродукторов. Это было предупреждение об артобстреле города или о его бомбёжке. А затем метроном всегда сменяла бравурная, весёлая музыка, которая действовала на наши души, как реквием. Голод. Вначале, несмотря на огромную слабость, голова была очень ясной... Потом временами начинаешь терять сознание, восприятие реальности нарушается...

Юра Рябинкин оказался в блокадном Ленинграде с мамой и сестрой Ирой . Ирина Ивановна жива, она помнит, каким видела брата последний раз перед эвакуацией: прислонившегося к сундуку, уже бессильного идти... «Юрка, там Юрка остался», — всю дорогу надрывалась их мама. Её последних сил хватило лишь на то, чтобы довезти младшую дочь до Вологды и несколько часов спустя умереть у неё на глазах на вокзале.

Как именно умер Юра, не знает никто. Его дневник случайно попал в руки Ирины Ивановны, она пыталась отыскать брата, потому что хотела верить — он остался жив, а её не стал искать из чувства обиды и гордости.

Декабрь 1941 г.

...Вырваться бы из этих чудовищных объятий смертельного голода, вырваться бы из-под вечного страха за свою жизнь, начать бы новую мирную жизнь где-нибудь в небольшой деревушке среди природы, забыть пережитые страдания... Вот она, моя мечта на сегодня.

...Тупик, я не могу дальше так продолжать жить. Голод. Страшный голод. Рядом мама с Ирой. Я не могу отбирать от них их кусок хлеба. Не могу, ибо знаю, что сейчас даже хлебная крошка... Сегодня, возвращаясь из булочной, я отнял, взял довесок хлеба от мамы и Иры граммов в 25 и также укромно съел... Я скатился в пропасть, названную распущенностью, полнейшим отсутствием совести... Такая тоска, совестно, жалко смотреть на Иру... Есть! Еды!

Январь 1942 г.

Я совсем почти не могу ни ходить, ни работать. Мама тоже еле ходит — теперь она часто меня бьёт, ругает, кричит, с ней происходят бурные нервные припадки, она не может вынести моего никудышного вида — вида слабого от недостатка сил, голодающего, измученного человека, который еле передвигается с места на место...

Царь голод

Лера Игошева эвакуировалась из Ленинграда в 1942 г., пережив самые голодные дни блокады и потеряв за это время папу. Выжить удалось чудом.

...В уме часто составляю длинные послания и сочинения. Вот как я начала бы одно из них: «В мире есть царь. Этот царь беспощаден, Голод — название ему».

...Вторую кошку мы съели уже безо всякого отвращения, довольные, что едим питательное. Затем наступили особенно голодные дни. В магазинах ничего нет, дома тоже почти ничего нет. Кошек, видимо, ели далеко не одни мы. Сейчас на улице не встретишь ни одной, даже самой паршивой и тощей...

18-го умер Папа. Болела Мама, Папа жил на Почтамте, был в стационаре и немножко подправился, потом вдруг заболел поносом, ничего не ел, стал чахнуть и... около часа дня 18-го умер там же... Врач говорит, что Папа был обречён уже с декабря-января, что третья степень истощения уже неизлечима...

Мы его похоронили. Правда, без гробика. Милый Папочка, прости, что мы тебя зашили в одеяло и так похоронили...

«Руссиш швайн»...

Вася Баранов попал на работы в Германию вместе с любимой девушкой Олей , где их разлучили, загнав в разные лагеря. Они выжили, вернувшись поженились. Ольга Тимофеевна рассказала «АиФ», что её муж берёг дневник и перечитывал его до самой смерти: «Откроет, читает его — и плачет».

...До чего тяжёлые эти проклятые кандалы. Скоро будет месяц, как я их одел, но всё ещё никак не могу привыкнуть да и не привыкну... В обед стали лезть за добавком. Полька со всего размаха бахнула одного белоруса по голове половником. Тот облитый кровью повис на лезущих. Немцы и поляки видя такую картину злобно смеялись называя нас свиньями, потом стали разгонять на работу...

Во что только может превратиться человек. Мне самому кажется, что я теперь только «русская свинья» за номером 25795. На груди у меня OST, на фуражке рабочий номер, а собственный номер в кармане, хотя заставляют носить на шее. Весь изнумерован...

Работаю снова в ночную смену у того же зверя-мастера. Ночью давали суп у кого есть талон, обычно немцам, французам и бельгийцам, итальянцам давали добавок, но русским ничего и прогонял шеф из кантины... Когда я вышел, он ударил меня 2 раза...

Бок о бок со смертью

Она не писала этот страшный дневник — в 14 лет она учила его наизусть. В каморке гетто, на нарах концлагеря, бок о бок со смертью. «Что будет с тобой — то будет с этими записками», — говорила Машина мама. И Маша твердила, слово за словом.

После освобождения из концлагеря она вернулась в Вильнюс и записала всё, что вытвердила от буквы до буквы, в три толстые тетради. Мария Григорьевна Рольникайте сегодня живёт в Санкт-Петербурге, уже одна. Работает. Пишет. Всегда на одну тему: все её герои — оттуда, из застенков.

...Несу миску. Смотрю — гитлеровец подзывает пальцем. Неужели меня? Несмело подхожу и жду, что он скажет. А он ударяет меня по щеке, по другой. Бьёт кулаками. Норовит по голове. Пытаюсь закрыться мисочкой, но он вырывает её из моих рук и швыряет в угол. И снова бьёт, колотит. Не удержавшись на ногах, падаю. Хочу встать, но не могу — он пинает ногами. Как ни отворачиваюсь — всё перед глазами блеск его сапог. Попал в рот!..

...Этот изверг избил всех — от одного конца строя до другого, причесался, поправил вылезшую рубашку и начал считать... Здесь хуже, потому что старший этих блоков — Макс, тот самый, который сейчас избивал. Это дьявол в облике человека. Нескольких он уже забил насмерть. Сам он тоже заключённый, сидит одиннадцатый год за убийство своей жены и детей. Эсэсовцы его любят за неслыханную жестокость...

Надзирательница отобрала восьмерых (в том числе меня) и заявила, что мы будем похоронной командой. До сих пор был большой беспорядок, умершие по нескольку дней лежали в бараках. Теперь мы обязаны умерших сразу раздеть, вырвать золотые зубы, вчетвером вынести и положить у дверей барака...

Словно насмехаясь надо мной, покойница сверкает золотыми зубами. Что делать? Не могу же я их вырвать! Оглянувшись, не видит ли надзирательница, быстро зажимаю плоскогубцами рот. Но надзирательница всё-таки заметила. Она так ударяет меня, что я падаю на труп. Вскакиваю. А она только этого и ждала — начинает колотить какой-то очень тяжёлой палкой. Кажется, что голова треснет пополам. На полу кровь...

Она избивала долго, пока сама не задохнулась...

«Я помню, отомщу!»

Фрида , еврейская девочка, школьная подруга... Её имя появляется всего в нескольких записях 15-летнего Ромы Кравченко-Бережного из западноукраинского Кременца. Потом это имя исчезает так же, как исчезает с лица земли его первая любовь...

За несколько месяцев до освобождения города Рома ушёл в Красную армию, сообщив родителям, где спрятал дневник. Отец, бывший офицер царской армии, перелистав блокнот, найденный на чердаке, передал его Чрезвычайной комиссии по расследованию преступлений нацистов. Записи Ромы стали «свидетелями» на Нюрнбергском процессе. Роман Кравченко-Бережной умер в 2011 г. Его дневники стали основой его собственной книги.

...Вечером по улице гнали советских пленных. С ними обращаются хуже, чем со скотом. Избивают палками на глазах у населения. Вот тебе и «германская культура»...

23-го была созвана в гестапо вся еврейская интеллигенция, их всех там задержали. Теперь часть выпущена, часть расстреляна...

За вчерашний день расстреляны около пяти тысяч человек. У нас за городом — старый окоп, длиной около километра. Там проводят экзекуцию... Грузовик останавливается, обречённые сходят, раздеваются тут же, мужчины и женщины, и по одному движутся ко рву. Ров наполнен телами людей, пересыпанными хлорной известью. На валу сидят два раздетых по пояс гестаповца, в руках пистолеты. Люди спускаются в ров, укладываются на трупы. Раздаются выстрелы. Кончено. Следующие!

Не знаю, что может чувствовать человек в свою последнюю минуту, не хочу думать, можно сойти с ума...

Сегодня везли Ф. Не могу отдать себе отчёта в своих чувствах. Очень тяжело, стыдно. За людей, которые смотрят на это с безразличием или злорадством. Чем Ф. хуже вас? Она была хорошая девочка и храбрая. Она ехала стоя, с гордо поднятой головой... Я уверен, она и умирая не опустит голову. Ф., знай, я помню тебя и не забуду и когда-нибудь отомщу!

Когда пишу, из тюрьмы доносятся выстрелы. Вот опять! Может быть, он был предназначен Ф.? В таком случае ей теперь лучше. Нет, ей теперь никак. Не могу представить: Ф., раздетая, тело засыпано хлоркой. Раны. Привалена кучей таких же тел. Ужас, какой ужас...

Город удручён. На улицах ни души. Все ждут: вот — моя очередь... Все теперь, даже самые ярые враги, питаются единственной надеждой — дождаться прихода большевиков. Но как дожить? Рассказывают, что там, откуда немцы отступают, не остаётся живой души. И мы не будем исключением...

«Убил немец-снайпер»

Аня Арацкая вела свой дневник под пулями, едва ли не на линии фронта. Её семья, где было 9 детей, жила в Сталинграде, на поливаемой огнём улице. Потом папу убили, и они стали скитаться по голодной и холодной волжской степи. Выжили не все.

...Думала, что в огне, слезах, бесконечном горе и холоде никогда не появится желания снова писать дневник. А сегодня случилось такое, что заставило меня писать... Папа, как и всегда по утрам, приготовлялся идти развести костёр, чтобы сварить манной каши... открыл крышку окопа и крикнул соседу: «Шура, выходи, вы жив...» — и на этом недосказанном слове и оборвалась его жизнь. Раздался выстрел, а скорее какой-то щелчок — и Папа стал медленно оседать на ступеньках окопа... Папа был мёртв, хотя пульс и сердце ещё бились, а кровь лилась «ключом» из его правого виска, я попробовала пальцем остановить кровь, но мой палец легко прошёл в это отверстие...

Так мы и сидели, с мёртвым Папой, без еды, воды и сна 2 дня. Много погибло людей в этот день, самый первый погиб наш Папа. Погибли наши соседи, здесь же, рядом с окопом, было много убитых бойцов...

...Пока мы добрались до переправы, мы пережили страшную бомбёжку и миномётный обстрел... Осень началась в этом году рано, пошли холодные со снегом дожди, а надеть нам было нечего... Переночевать нас никто не пускал, да и что мы могли дать за ночлег? Так мы дрожали и мокли под ледяным дождём...

Дневники печатаются с сокращениями, орфография авторов сохранена.

Смотрите также новый спецпроект «АиФ»: Аудиоверсия «Детской книги войны». Собрание дневников детей Великой Отечественной войны читают известные артисты, журналисты, спортсмены, музыканты и режиссёры, по адресу http://children1941-1945audio.сайт/

Немецкая открытка и тетрадь, изъятые при аресте военнопленных

Меня призвали на военную службу.

В боях под Ревелем 20 августа пал за свое отечество Ферди Валбрекер. Последнее воскресенье сентября мы Ганс и я - провели в Аахене. Было очень приятно увиден, немцев: немецких мужчин, женщин и немецких девушек. Раньше, когда мы только прибыли в Бельгию, разница мне не бросилась в глаза… Чтобы действительно полюбить свою родину, нужно сначала побыть вдали от нее.

1941 год. Октябрь. 10. 10. 41.

Я в карауле. Сегодня переводили в действующую армию. Утром читали список. Почти исключительно люди из строительных батальонов. Из июльских новобранцев — только несколько минометчиков. Что поделаешь? Я могу лишь ждать. Но в следующий раз, вероятно, и меня коснется. Зачем мне проситься добровольно? Я знаю, что там будет труднее выполнять свой долг, гораздо труднее, но все же…

14. 10. 41.

Вторник. В воскресенье из 1 взвода отбирали пулеметчиков. Среди них был я. Мы должны были проглотить 20 пилюль хинина; проверялась годность к службе в тропических условиях. В понедельник получил ответ: годен. Но я слышал, что отправка отменена. Почему?

Сегодня у нас был смотр. Его проводил наш командир роты. Все это только театральное представление. Как можно было заранее предвидеть, все сошло хорошо. Отпуск в Люттих на 18-19.10 устроен.

22. 10. 41.

Отпуск уже миновал. Хорошо было. Военного священника мы еще застали. При богослужении я ему прислуживал. После обеда он показывал нам Люттих. День был приятный. Я чувствовал себя опять среди людей.

Ганс, Гюнтер и Клаус уехали. Кто знает, увидимся ли мы.

Дома от моего брата уже много недель (7-9) нет вестей. После того как я получил известие о смерти Ферди Вальбрекера, у меня такое чувство, как будто и мой браг тоже будет убит. Да предохранит от этого Господь Бог, ради моих родителей, особенно ради матери.

Вернер Кунце и Косман убиты. Об Африке ничего больше не слышно.

Написал Фриде Грислам (отношение к правительству и к народу; солдат и женщина в настоящее время).

1941 год. Ноябрь.

20. 11. 41.

Пять дней в Элтфенборне миновали. Служба была там очень легкая. Кроме стрельбы взводом, мы, практически, ничего не делали. Но мы были в Германии, и это было приятно. В Элтфенборне я посетил священника.

То, как держатся немцы в бывшем Эйфен-Мальмеди, можно понять; мы ожидали другую Германию. Не такую антихристианскую. Но там имеются и валлонские деревни, и не мало. Во время стрельб кто-то разжег костер. Когда так стоишь и смотришь на пламя, то всплывают старые воспоминания. Как это было раньше. Для меня ничего лучшего не могло бы сейчас быть, чем отправиться с несколькими парнями в путь, но…

П… тоже писал о потере времени; теперь, когда мы в расцвете своих сил и хотим их использовать. Над чем бы только не потрудились?

Какие задачи ожидают нас! Говорят, опять формируются два маршевых батальона. Из дому известие: Вилли Вальбрекер тоже убит. Мы тоже принесли свою жертву. Вилли четвертый. Я спрашиваю: кто следующий?

26.11. 41.

Вилли Шефтер в лазарете. Это был настоящий товарищ. Все чаще мне приходит в голову мысль, что я бесцельно теряю здесь свое время. Я колеблюсь, кем хочу быть: Африка; техническая профессия; или же священником только для Бога.

Товарищеских отношений у нас в комнате не найти. Я хотел бы скорее попасть на фронт. Это будет хорошо для меня.

25. 11. 41.

Вчера утром неожиданно для всех пришел приказ об отправке. Теперь никто не хотел этому верить, когда нас собрали. Но это так. День прошел в обмундировке. Наконец пришло то, чего я ожидал, и я твердо верю, что еще придет. Наступает более трудное, но лучшее (если это подходящее выражение) время. Теперь предстоит показать: мужчина ты или трус. Я надеюсь, что это переживание будет для меня приобретением на всю жизнь; я стану более зрелым.

Об общем воодушевлении, которое сказалось в пьянстве, писать не хочу; его не хватит надолго.

1941 год. Декабрь. 8. 12. 41.

На этой неделе я написал разные вещи, и можно было бы еще много писать. Об общем воодушевлении, о долге в настоящий момент и т. д. Дюссельдорф! Для тебя это не хорошо. Нет!

В среду была здесь и Магдалина (в прошлое воскресенье здесь были мои родители). Гестапо сделало обыск и забрало мои письма и другие вещи. Комментарии излишни. В воскресенье я получу отпуск и узнаю об этом еще. От меня они пошли к Дилеру и забрали там много вещей. Вправе ли они, ведь мы живем в Германии; Дилер был забран в…, а оттуда отправлен в Дортмунд, где он находится в предварительном заключении. До воскресенья они еще сидели. Иоган тоже там. Считаю, что там сидит человек 60-100.

12.12. 41. Пятница.

Со среды мы в пути. Говорят, что мы 13.12. будем в Инстербурге, а 15.12 - по ту сторону границы.

Америка тоже вступила в войну.

Здесь в вагоне тесно. Попадем ли мы на Южный фронт, теперь, пожалуй, сомнительно. Относительно Гестапо я был у нашего капитана; он обещал мне полную поддержку. Я составил письмо, но тут еще некоторые мелочи, посмотрим. Где-то мы будем на Рождество.

13.12. 41. Суббота.

Письмо в Гестапо написал. Капитан, вероятно, подпишет ходатайство. Чего еще желать. Я изложил все по-деловому. Успех сомнителен. Мы в Инстербурге.

Вост. Пруссия почти вся позади. Не брился я с понедельника. «Небритый и вдали от родины». Товарищеских отношений все еще не встречал. Надеюсь, что на фронте в этом отношении лучше; иначе это было бы для меня большим разочарованием.

16. 12. 41. Вторник.

Литва, Латвия - позади. Мы в Эстонии. В у нас была длительная остановка. Я был в городе. Ничего интересного. Рига была уже лучше. К сожалению, мы не могли попасть в город.

У нас в вагоне настроение ужасное! Вчера подрались двое; сегодня опять двое. Товарищеские отношения здесь - иллюзия, утопия.

Литва - ровная страна, широко простирается перед нашим взором. Бедная эта страна. Повсюду деревянные хижины (домами их нельзя назвать), крытые соломой. Внутри маленькие и тесные.

Латвия не такая ровная. Одна часть гористая, покрытая лесом. Дома даже в деревнях здесь лучше, выглядят уютнее. В Эстонии тоже много леса и холмов.

Население здесь очень симпатичное. Языка совершенно не понять. Здесь тоже всего мало. Водки нет. Продовольственные карточки.

В Риге, говорят, расстреляли 10 000 евреев (немецких евреев). Комментарии излишни. За грабеж расстреляли трех человек, я это поддерживаю, как бы это ни было сурово. Чтобы это не распространилось, необходимо решительное вмешательство. Это ошибка: во вторник мы еще не были в Эстонии (18.12.)

18.12. 41.

В России. Эстонию проехали очень быстро. Россия - ровная бесконечная страна. Тундра. Получили патроны.

Мы ехали по следующему маршруту: Рига - Валк (Эстония) - Россия; в Псков. Псков, говорят, третий по красоте город России.

Я читаю Шекспира: «Венецианский купец» и «Гамлет». Мы находимся в 10 км. от Пскова и, вероятно, долго здесь пробудем. Шекспир мне нравится.

19.12. 41.

Мы все еще под Псковом. Дело в том, что русские сильно повредили железнодорожное хозяйство и здесь мало паровозов.

Я дал нескольким русским хлеба. Как благодарны были эти бедные люди. С ними обращаются хуже, чем со скотом. Из 5000 русских осталось приблизительно 1000. Это позор. Что сказали бы Двингоф, Этиггофер, если бы они узнали это?

Затем я «посетил» одного крестьянина. Когда я дал ему папиросу, он был счастлив. Я посмотрел кухню. Беднота! Меня угостили огурцами и хлебом. Я оставил им пачку папирос. Из языка не понятно ни слова, кроме: «Сталин», «коммунист», «большевик».

Кольцо вокруг Петербурга несколько дней тому назад прорвано русскими. Русские прорвались на 40 км. Против танков… ничего не могли сделать. Русские здесь чрезвычайно сильны. Замкнуто ли кольцо со стороны озера, это сомнительно. Наших войск там слишком мало. Когда падет Ленинград? Война! Когда придет ей конец?

21. 12. 41.

Сегодня воскресенье. Это ни в чем не заметно. Поездка кончилась. В Гатчине (балтийской) нас выгрузили. Население осаждало наши вагоны, просили хлеба и т. п. Это хорошо, когда можешь доставить радость ребенку, женщине или мужчине. Но их слишком много.

Мы находимся в 6 км. от вокзала. В одной комнате с 4 широкими кроватями нас 16 человек; на каждую кровать - 3 человека, а остальные четыре..?

О последних днях в вагоне не хочу ничего писать. От солдатской дружбы - ни следа. В одном лагере для пленных, говорят, в течение одной ночи умерло больше 100 пленных. 22. 12. 41.

Наша квартира хороша. Хозяйка (финка) очень любезна, но бедна. Мы даем ей довольно много. Ведь лучше давать, чем брать.

24. 12. 41.

Сегодня сочельник… В Гатчине большая часть церквей разрушена немецкими летчиками, а не красными. На дворце еще и сейчас стоит крест.

(Бра)ухич ушел в отставку, или его отставили. Что это означает?

27. 12. 41.

Рождество прошло. На самом деле это были очень, очень грустные дни, настоящего рождественского настроения не могло быть.

Говорят, что 1 дивизия, так как она участвовала в очень тяжелых боях, будет отправлена на юг Франции. Мы поэтому попадем, вероятно, в 12 дивизию. Я надеюсь на это. Другие хотели бы тоже попасть на юг Франции.

Сегодня мы видели семь вагонов с солдатами, которые прибыли из кольца под Ленинградом. Эти солдаты выглядели ужасно. Таких картин в кинохронике не видно.

Здесь постепенно становится холодно. 20 градусов.

Написал кое-что о солдатской жизни. Я много думаю о Дилере, Иоганне и вещах, связанных с ними.

30. 12. 41.

Сегодня или завтра нас отправляют, и притом в 1 дивизию… Что-то там будет с Дилером, Иоганном и другими…

1942 год. Январь. 03. 01. 42.

Наступил Новый год. Окончится ли война в 1942 году? 31.12.41 г. мы выступили из Гатчины. Когда мы прошли 15-20 км, подъехали два автобуса и один грузовик, которые сразу же доставили 60 чел. в 1 дивизию. Среди этих 60-ти были также я, Вунтен и Цуйцинга. В дивизии нас сразу же распределили по полкам; мы трое попали в 1 полк. В тот же вечер нас направили в 3 батальон, где мы провели ночь в холодном, как лед, блиндаже. Это было новогодним подарком. Затем нас распределили по ротам. Вунтен и я попали в 10 роту. Мы сдали на кухню свои продукты и «потопали» к роте, которая в течение пяти дней была на отдыхе и как раз 1.1.42. вечером возвращалась на передовую.

И вот мы находимся в блиндаже. 6-7 часов в день стоим на посту. В остальное время лежим или едим. Жизнь, недостойная человека.

Мы находимся здесь между Ленинградом и Шлиссельбургом, у Невы, там, где она делает резкий изгиб. Переправа все еще в русских руках. Мы находимся влево от нее. Блиндаж сносный (по сравнению с другими). Здесь спокойно. Изредка стреляют минометы. Вчера вечером был убит один человек. Сегодня во втором взводе убит один.

Наша жизнь находится в руках Бога. 10 дней мы должны оставаться на передовой, а затем - 5 дней отдыха.

Рота насчитывает 40-50 чел. От дивизии (15000) осталось в живых только 3000. Кольцо вокруг Ленинграда не сомкнуто (пропаганда). Питание очень хорошее.

04. 01. 42.

Выглядишь как свинья. Это не слишком сильно сказано. Умываться нельзя. И вот, в таком виде кушать. Я пишу так не для того, чтобы жаловаться. Это просто должно быть зафиксировано.

Вчера мы принесли убитого - «Мы не несем клада, мы несем мертвеца». Остальные не обращают на это внимания. Это оттого, что видишь слишком много мертвых.

Дружба! Придет ли она еще? Не знаю. Или я еще не освоился с новой обстановкой?

Иоганн и Дилер, что это может быть? Часто приходишь в бешенство, когда думаешь об этой подлости. Если затем подумаешь, что находишься здесь на фронте, то возникают вопросы, на которые хотелось бы получить ответ. Но существует разница между правительством и народом. В этом - единственное решение.

07. 01. 42.

Вчера прибывало еще пополнение из 4 маршевой роты. Ходят разговоры, что нас в ближайшие дни сменят!?!

«Товарищи» поют часто красивую песню:

«Хайль Гитлер, хайль Гитлер.
Целый день — хайль Гитлер
И по воскресеньям хайль Гитлер
Хайль Гитлер, хайль Гитлер».

Они поют эту песню на мелодию «Тетка Гедвига, тетка Гедвига, машина не шьет»… Комментарии излишни.

В нашем отделении имеется один солдат. Он католик. Ему 35 лет. Крестьянин (6 коров, одна лошадь). Он из Альтенбурга; от Буршайда 2,5 часа ходьбы. Может быть, его можно будет как-то использовать для группы, или..?

(?). 1. 42

Вчера шел разговор, что мы отсюда уходим. Обоз будто бы уже погрузили. Все верят в это. Я тоже считаю, что это правда. Я называю это большим свинством. «Товарищи» радуются. Я понимаю тех, которые с самого начала здесь. Но мы, которые только что прибыли, и уже обратно; это прямо скандал. Но мы ничего не можем в этом изменить. Куда отправляют, никто не знает. В Кенигсберг? В Финляндию, ходить на лыжах?

13. 1. 42.

Мы на отдыхе. Если это можно назвать отдыхом. Во всяком случае, лучше, чем на передовой. Насчет смены: за Мгой, где находится обоз, строится новая позиция.

18. 1. 42.

Мы снова на десять дней на передовой. На этот раз на правой позиции (южной). Мы должны выставлять несколько больше постов. Блиндаж маленький, холодный. Разговоры действительно были попусту. Наверное, это продлится долго. Но мы полагаем, что весной при наступлении нас не будет здесь, так как тогда мы пропали, говорят все.

С дружбой получается смешно. Иногда бываешь доволен, а иной раз опять самый нетоварищеский и эгоистичный поступок, какой только может быть. В ближайшее время опять буду собирать папиросы, так как товарищи действительно не заслуживают, чтобы им всегда дарить папиросы.

30. 1. 42.

Лишь сегодня у меня нашлось время писать дальше. Вместо десяти дней получилось тринадцать, но в блиндаже было довольно хорошо… В течение этого времени я одни раз брился и «мылся» в крышке с водой (1/4 литра). Фон Лееб тоже ушел, или его отстранили. Рейхенау умер. Неизвестно, как это надо понимать. Я тоже не против того, чтобы попасть в Германию.

1942 год. Февраль.

02. 02. 42.

Два дня отдыха очень скоро кончились. Еще в воскресенье, 31.1, пришел приказ. В 18 часов мы вышли и опять обратно. Мы должны были быть здесь лишь на следующее утро, в 6 часов. Ночью сменили белье и «умывались». Мы находимся дальше на восток от старой позиции. Снова у Невы. Участок спокойнее и лучше. Блиндажи все довольно удобные. Рота занимала 1800 метров (вероятно - длина участка обороны - прим. ред.). В нашем отделении 4 человека. Мы выставляем на ночь одного человека. Это было бы ничего, если бы нас днем не занимали слишком много другими делами (таскание боеприпасов).

Говорят, мы останемся здесь до наступления? Мы не получаем окопного пайка. Это неправильно.

15. 2. 42.

Я опять в другом отделении. Завтра мы переходим в другое место. Эрвин Шульц был ранен 7.2 осколком мины. Из-за этого мы вынуждены стоять на посту втроем. Это многовато, но другие отделения стоят все столько же. Так что нужно быть довольным. Здесь еще все спокойно. Я радуюсь каждому письму из дому. Об Иоганне и Дилере я теперь знаю наконец… Кончаю. Молитву нельзя забывать. Я буду рад тому времени, когда я буду свободен от военной службы и смогу жить так, как я хочу - не так, как все другие.

Да здравствует Москва! Рот фронт!

22. 2. 42.

Мы все еще на той же позиции. Стало снова холоднее. Почтой я доволен. Гестапо была у нас. Они хотели узнать, адрес. Надеюсь, что я скоро услышу что-нибудь об этом.

27. 2. 42.

Сегодня мне исполняется 19 лет. Ефрейтор Шиллер прибыл из Мги. Ранение было не страшное, оно было причинено не русскими, а Домераком.

Я уже сейчас радуюсь тому дню, когда я смогу начать работать, свободный от военной службы.

Унтер-офицер Ридель, кажется, большая свинья. О Гестапо еще ничего не слышно. Если бы как-нибудь несколько дней совсем ничего не слышать из всего того, что так противно.

1942 год. Март. 09. 03. 42.

Снова прошло несколько дней. Было бы хорошо выспаться несколько ночей. Пищи мне не хватает - слишком мало хлеба. Ходят дикие разговоры о Вене, Кобленде и др.

12. 03. 42.

С 9.30 до 10 час было проведено приблизительно 100-200 выстрелов на винтовку, по 600-1000 выстрелов на пулемет; кроме того, была выпущена масса осветительных ракет. После 10 час - тишина. Днем мы не должны были показываться. Это было проделано на участке от переправы до Шлиссельбурга (15 км.) Командование хотело привлечь таким путем перебежчиков или вызвать высылку разведотряда, так как нужны были пленные, чтобы получить показания.

В ночь с 9.3. на 10.3. на левом крыле нашей роты пришел человек - перебежчик или нет, в этом мнения очевидцев расходятся. Он многое рассказал: позиции защищены плохо, кушать нечего, командир роты будто бы еврей и т. п. Правда ли это - сомнительно. Сколько русских попало в наши руки на указанном участке, я не знаю.

Было еще сказано, что если мы не получим пленных, то придется выслать через Неву разведотряд, который, можно сказать, является командой смертников. Добровольцы, вперед! Нужно привести пленных!

О Гестапо еще ничего не слыхал.

20. 3. 42

В 20-30 нас погрузили и перевезли на грузовиках в Шапки (немного дальше).

21. 3. 42

Разведотряд в лесу.

24. 3. 42

Около 3 часов. Приказ: приготовиться. Теперь в качестве резерва батальона сидим в блиндажах, в которых «солнце светит». Хуже всего - артиллерийский огонь.

10 рота - потери 9 чел.

10, 11, 12 роты- потери 60 чел.

9 рота - потери 40%.

Наша позиция — омега (возможно, Мга — прим. сост.}. Питание - лучше. Пасха. Что будет на Пасху?

Перевел: шехн. интендант I ранга - Зиндер.

Детская книга войны - Дневники 1941-1945

ОТ РЕДАКЦИИ

Редакция еженедельника «Аргументы и факты»

СЛОВО ДАНИИЛА ГРАНИНА

Соприкосновение с детским миром тех военных лет – дело для меня глубоко личное.