Annotation
Сборник рассказов «Темные аллеи» Ивана Бунина, лауреата самой престижной в мире Нобелевской премии, по праву считается эталоном любовной прозы. Бунин был единственным писателем своего времени, который осмелился так открыто и красиво говорить об отношениях между мужчиной и женщиной - о любви, которая может длиться всего мгновение, а может - и всю жизнь... «Темные аллеи» шокируют своей откровенностью и изысканной чувственностью. Это, пожалуй, одна из лучших книг русской литературы ХХ века.
Иван Бунин
Темные аллеи
Поздний час
Красавица
Антигона
Визитные карточки
Зойка и Валерия
Галя Ганская
Речной трактир
«Мадрид»
Второй кофейник
Холодная осень
Пароход «Саратов»
Сто рупий
Чистый понедельник
Весной, в Иудее
Иван Бунин
Темные аллеи
Темные аллеи
В холодное осеннее ненастье, на одной из больших тульских дорог, залитой дождями и изрезанной многими черными колеями, к длинной избе, в одной связи которой была казенная почтовая станция, а в другой частная горница, где можно было отдохнуть или переночевать, пообедать или спросить самовар, подкатил закиданный грязью тарантас с полуподнятым верхом, тройка довольно простых лошадей с подвязанными от слякоти хвостами. На козлах тарантаса сидел крепкий мужик в туго подпоясанном армяке, серьезный и темноликий, с редкой смоляной бородой, похожий на старинного разбойника, а в тарантасе стройный старик-военный в большом картузе и в николаевской серой шинели с бобровым стоячим воротником, еще чернобровый, но с белыми усами, которые соединялись с такими же бакенбардами; подбородок у него был пробрит, и вся наружность имела то сходство с Александром II, которое столь распространено было среди военных в пору его царствования; взгляд был тоже вопрошающий, строгий и вместе с тем усталый.
Когда лошади стали, он выкинул из тарантаса ногу в военном сапоге с ровным голенищем и, придерживая руками в замшевых перчатках полы шинели, взбежал на крыльцо избы.
– Налево, ваше превосходительство! – грубо крикнул с козел кучер, и он, слегка нагнувшись на пороге от своего высокого роста, вошел в сенцы, потом в горницу налево.
В горнице было тепло, сухо и опрятно: новый золотистый образ в левом углу, под ним покрытый чистой суровой скатертью стол, за столом чисто вымытые лавки; кухонная печь, занимавшая дальний правый угол, ново белела мелом, ближе стояло нечто вроде тахты, покрытой пегими попонами, упиравшейся отвалом в бок печи, из-за печной заслонки сладко пахло щами – разварившейся капустой, говядиной и лавровым листом.
Приезжий сбросил на лавку шинель и оказался еще стройнее в одном мундире и в сапогах, потом снял перчатки и картуз и с усталым видом провел бледной худой рукой по голове – седые волосы его с начесами на висках к углам глаз слегка курчавились, красивое удлиненное лицо с темными глазами хранило кое-где мелкие следы оспы. В горнице никого не было, и он неприязненно крикнул, приотворив дверь в сенцы:
– Эй, кто там!
Тотчас вслед за тем в горницу вошла темноволосая, тоже чернобровая и тоже еще красивая не по возрасту женщина, похожая на пожилую цыганку, с темным пушком на верхней губе и вдоль щек, легкая на ходу, но полная, с большими грудями под красной кофточкой, с треугольным, как у гусыни, животом под черной шерстяной юбкой.
– Добро пожаловать, ваше превосходительство, – сказала она. – Покушать изволите или самовар прикажете?
Приезжий мельком глянул на ее округлые плечи и на легкие ноги в красных поношенных татарских туфлях и отрывисто, невнимательно ответил:
– Самовар. Хозяйка тут или служишь?
– Хозяйка, ваше превосходительство.
– Сама, значит, держишь?
– Так точно. Сама.
– Что ж так? Вдова, что ли, что сама ведешь дело?
– Не вдова, ваше превосходительство, а надо же чем-нибудь жить. И хозяйствовать я люблю.
– Так. Так. Это хорошо. И как чисто, приятно у тебя.
Женщина все время пытливо смотрела на него, слегка щурясь.
– И чистоту люблю, – ответила она. – Ведь при господах выросла, как не уметь прилично себя держать, Николай Алексеевич.
Он быстро выпрямился, раскрыл глаза и покраснел:
– Надежда! Ты? – сказал он торопливо.
– Я, Николай Алексеевич, – ответила она.
– Боже мой, боже мой! – сказал он, садясь на лавку и в упор глядя на нее. – Кто бы мог подумать! Сколько лет мы не видались? Лет тридцать пять?
– Тридцать, Николай Алексеевич. Мне сейчас сорок восемь, а вам под шестьдесят, думаю?
– Вроде этого… Боже мой, как странно!
– Что странно, сударь?
– Но все, все… Как ты не понимаешь!
Усталость и рассеянность его исчезли, он встал и решительно заходил по горнице, глядя в пол. Потом остановился и, краснея сквозь седину, стал говорить:
– Ничего не знаю о тебе с тех самых пор. Как ты сюда попала? Почему не осталась при господах?
– Мне господа вскоре после вас вольную дали.
– А где жила потом?
– Долго рассказывать, сударь.
– Замужем, говоришь, не была?
– Нет, не была.
– Почему? При такой красоте, которую ты имела?
– Не могла я этого сделать.
– Отчего же не могла? Что ты хочешь сказать?
– Что ж тут объяснять. Небось помните, как я вас любила.
Он покраснел до слез и, нахмурясь, опять зашагал.
– Все проходит, мой друг, – забормотал он. – Любовь, молодость – все, все. История пошлая, обыкновенная. С годами все проходит. Как это сказано в книге Иова? «Как о воде протекшей будешь вспоминать».
– Что кому Бог дает, Николай Алексеевич. Молодость у всякого проходит, а любовь – другое дело.
Он поднял голову и, остановясь, болезненно усмехнулся:
– Ведь не могла же ты любить меня весь век!
– Значит, могла. Сколько ни проходило времени, все одним жила. Знала, что давно вас нет прежнего, что для вас словно ничего и не было, а вот… Поздно теперь укорять, а ведь, правда, очень бессердечно вы меня бросили, – сколько раз я хотела руки на себя наложить от обиды от одной, уж не говоря обо всем прочем. Ведь было время, Николай Алексеевич, когда я вас Николенькой звала, а вы меня – помните как? И все стихи мне изволили читать про всякие «темные аллеи», – прибавила она с недоброй улыбкой.
– Ах, как хороша ты была! – сказал он, качая головой. – Как горяча, как прекрасна! Какой стан, какие глаза! Помнишь, как на тебя все заглядывались?
– Помню, сударь. Были и вы отменно хороши. И ведь это вам отдала я свою красоту, свою горячку. Как же можно такое забыть.
– А! Все проходит. Все забывается.
– Все проходит, да не все забывается.
– Уходи, – сказал он, отворачиваясь и подходя к окну. – Уходи, пожалуйста.
И, вынув платок и прижав его к глазам, скороговоркой прибавил:
– Лишь бы Бог меня простил. А ты, видно, простила.
Она подошла к двери и приостановилась:
– Нет, Николай Алексеевич, не простила. Раз разговор наш коснулся до наших чувств, скажу прямо: простить я вас никогда не могла. Как не было ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя. Ну да что вспоминать, мертвых с погоста не носят.
– Да, да, не к чему, прикажи подавать лошадей, – ответил он, отходя от окна уже со строгим лицом. – Одно тебе скажу: никогда я не был счастлив в жизни, не думай, пожалуйста. Извини, что, может быть, задеваю твое самолюбие, но скажу откровенно – жену я без памяти любил. А изменила, бросила меня еще оскорбительней, чем я тебя. Сына обожал – пока рос, каких только надежд на него не возлагал! А вышел негодяй, мот, наглец, без сердца, без чести, без совести… Впрочем, все это тоже самая обыкновенная, пошлая история. Будь здорова, милый друг. Думаю, что и я потерял в тебе самое дорогое, что имел в жизни.
«Все рассказы этой книги, - писал Бунин о цикле новелл «Темные аллеи», - только о любви, о ее темных и чаще всего мрачных и жестоких аллеях». Катастрофичность бытия, непрочность человеческих отношений и самого существования – излюбленные бунинские мотивы позднего творчества, что отразилось и в концепции любви.
«Любовь прекрасна» и «любовь обречена» - центральные идеи цикла, состоящего из тридцати восьми новелл, написанных в эмиграции. Наивысшее счастье может внезапно оборваться трагедией, катастрофой – смертью или разлукой, равной смерти. Большая любовь словно несовместима с обычной, размеренной жизнью, и смерть, уносящая одного из влюбленных, подтверждает это. Основной мотив цикла – мотив внезапности любви, кратковременности счастья. Любовь лишь миг, упоительное мгновение, которое способно осветить всю жизнь и навсегда остаться в памяти.
Любовь, трагическая, оборванная по воле случая или судьбы, не приведшая к семейному счастью, но разделенная, единственная, дарующая упоение, становится в жизни героев Бунина самым лучшим, светлым, радостным. Счастливые мгновения любви долго живут в памяти и вдруг внезапно всплывают, прорываясь через обыденность и будничность жизни. То, что произошло однажды, многие годы согревает душу, придает силы. Встреча с былой любовью, воспоминание о ней становится мгновенным прозрением, осознанием, что ничего лучше и чище, радостнее и дороже не было в жизни и уже никогда не будет.
Бунина интересуют характеры сильные, свободные, независимые. Все герои живут в ожидании любви, ищут ее и чаще всего, опаленные ею, гибнут. Ни в чувствах, ни во внешности героев «Темных аллей» нет ничего обыденного, блёклого. Женщины красивы какой-то нездешней – восточной, цыганской, индийской – красотой. Это чаще всего трагические характеры, люди, познавшие любовь-страсть, таинственную, неотвратимую, роковую. Не познав такой любви, невозможно говорить о настоящем счастье, но за познание – высокая плата: смерть или потеря любимого. Любовь и счастье, любовь и страдание неразлучны – это познали бунинские герои, в этом уверен и сам автор.
«Тёмные аллеи»
Многие из этих тем и мотивов намечаются уже в первом рассказе сборника – «Тёмные аллеи». Рассказ начинается подчеркнуто прозаично: осеннее ненастье, черные колеи, закиданный грязью тарантас, лошади с подвязанными от слякоти хвостами, усталость во взгляде военного. Однако уже в этом первом описании чувствуется второй план повествования – не бытовой, а бытийный: здесь и традиционные для русского и мирового искусства образы «дороги», «осени», «тройки», и ритмико-интонационный рисунок, напоминающий начало поэмы Гоголя «Мертвые души». И во внешности военного многое останавливает внимание: стройность, черные брови в сочетании с белыми усами, красивое удлиненное лицо, изысканность манер.
Это сочетание бытового и бытийного чувствуется на всем протяжении рассказа. В горнице уютно, но достаточно обыденно-прозаично, чего стоит, например, запах щей. И в Надежде, «женщине, похожей на пожилую цыганку,.. с треугольным, как у гусыни, животом под черной шерстяной юбкой», ничего не предвещает того, что мы потом о ней узнаем. И слово, которым она назвала себя - «хозяйка», - достаточно прозаично. Не -обыденно и не -прозаично всё оказывается мгновенно – с момента узнавания, который, как удар молнии, преобразил эту будничную сферу жизни и перенес в иную – вне этого пространства и этого времени – в ту далекую пору юности и любви, которая, оказывается, и была настоящей жизнью.
Небольшой по объему рассказ вместил целую жизнь героев. Счастливая юность Николая Алексеевича сменяется беспокойной зрелостью, затем одиночеством. Ему представляется невозможным вырваться из жестоких рамок среды, условностей, своей судьбы, наконец, быть может, поэтому в его взгляде – усталость. «История пошлая, обыкновенная», - скажет Николай Алексеевич о своей жизни и только сейчас поймет, что были в ней смысл и радость лишь в той юношеской любви. «С годами всё проходит», - машинально произнесет он расхожую фразу, однако всё, что с ним произошло, - отрицание этой житейской истины.
Образ Надежды исполнен в рассказе истинной драматичной мощи: ее жизнь, внешне подчеркнуто прозаическая, оказывается трагической по сути. Надежда не просто помнит о давней любви – она до сих пор живет ею, не было в ее жизни ни одного мгновения, которое бы не освещалось тайным светом этой драматичной и счастливой любви: «Как не было у меня ничего дороже вас на свете в ту пору, так и потом не было. Оттого-то и простить мне вас нельзя». «Простить» – значит духовно отпустить, отдалиться, освободиться. Надежда не в силах этого сделать, время оказывается бессильным перед стихией неистребимого, неизменного человеческого чувства. Любовь, втиснутая в убогие рамки обыденного существования и ложных условностей, не перестает быть любовью и не утрачивает свою истинную природу.
Казалось бы, в конце рассказа мир не изменился внешне: всё то же «бледное солнце», «пустые поля», «лужи», даже усталость и неверие Николая Алексеевича, однако за всем этим сквозит иное – любовь, вечная духовная стихия, душа и смысл человеческой жизни. «Да, конечно, лучшие минуты. И не лучшие, а истинно волшебные!» «Кругом шиповник алый цвёл, стояли темных лип аллеи…» Этот мир «алого шиповника и липовых аллей» торжествует над суетной, прозаичной, обыденной человеческой жизнью, освещает ее иным светом, придает ей смысл.
Анализ стихотворения Марины Цветаевой «Вот опять окно…»
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может - пьют вино,
Может - так сидят.
Или просто - рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
От бессонных глаз!
Крик разлук и встреч -
Ты, окно в ночи!
Может - сотни свеч,
Может - три свечи…
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!
Стихотворение Марины Цветаевой «Вот опять окно…» входит в цикл «Бессонница» и, пожалуй, является центральным. В нём отражены душевные страдания поэта, чувство сопричастности ко всему, что происходит с людьми.
Ключевое слово «окно» лишено конкретности, это своеобразный символ человеческой жизни, то тревожной, то радостной. «Окно в ночи», его свет – это сигнал о непокое, история разных судеб:
Может – пьют вино,
Может – так сидят,
Или просто рук
Не разнимут двое.
Цветаева с помощью определённо-личных предложений со значением обобщённого лица подчёркивает, что всем, живущим на земле, суждена бессонница, и не только от горя, но и от радости:
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
И так будет повторяться вечно. Это подтверждается с помощью лексического повтора слова «опять»:
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Для Цветаевой важны именно горящие в ночи окна, для неё погасшие – это не жизнь, а существование без чувств и души или же безысходное одиночество, когда не для кого зажигать лампу. Там, где светится окно, обязательно двое, если и не вместе, то в мыслях:
Крик разлук и встреч –
Ты, окно в ночи!
Горящее окно – это праздник, радость встречи – «может, сотни свеч», это и разлука, а может быть, и смерть – «три свечи» ставят у гроба. Поэт мастерски передаёт состояние души, когда от счастья словно зажигается иллюминация, вспыхивает фейерверк, а от горя всё меркнет, погружается во тьму.
И если в первой строфе поэт спокойно, философски говорит о светящихся окнах, увиденных взглядом стороннего наблюдателя, что отражено в размеренной, неспешной интонации, то во второй строфе интонация становится беспокойной, напряжённой, нервной:
Нет и нет уму
Моему – покоя.
И это потому, что и самой лирической героине довелось испытать боль и потом мучиться от бессонницы: «и в моём дому завелось такое». Метафора «крик разлук и встреч» говорит о силе чувства обретения и потерь, это крик души и героини, и всех тех, кто любит и ждёт. Как заклинание звучит обращение «помолись, дружок». Всем страдающим, всем одиноким, разлучённым так нужна искренняя, от сердца идущая молитва близкого человека, его сочувствие. Но есть вещи, о которых трудно говорить открыто, поэтому Цветаева несколько раз использует фигуру умолчания:
Может – сотни свеч,
Может – три свечи…
Неполные предложения позволяют читателю самому домыслить эти загадочные строки. Поэт искренне признаётся читателю: «и в моём дому завелось такое». Что скрывается за местоимением «такое»? Его можно заменить целым рядом слов: горе, любовь, разлука, страдание. Но мы понимаем: это нечто, причиняющее боль, лишающее сна и покоя. Это ещё одно бессонное окно в ночи, где страдает, любит и надеется человек.
Стихотворение «Вот опять окно», вошедшее в поэтический цикл «Бессонница» Марина Цветаева написала в 1916 году в весьма непростой для себя период. В это время она вернулась к супругу, Сергею Эфрону, после бурного романа с Софией Парнок. Поэтесса понимала, что счастливым её брак больше не будет, её душу терзали сомнения и переживания. Стихи этого периода – попытка смириться с несовершенством мира и найти в себе силы, чтобы жить всё тоже радостной и безмятежной жизнью.
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может - пьют вино,
Может - так сидят.
Или просто - рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Крик разлук и встреч -
Ты, окно в ночи!
Может - сотни свеч,
Может - три свечи...
Нет и нет уму
Моему - покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!
Через много лет стихи Цветаевой положили на музыку. И они прозвучали в исполнении Елены Камбуровой
Поклонникам поэзии серебряного века интересно будет увидеть - от беззаботности до обреченности.
«Вот опять окно…» Марина Цветаева
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может — пьют вино,
Может — так сидят.
Или просто — рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
От бессонных глаз!Крик разлук и встреч —
Ты, окно в ночи!
Может — сотни свеч,
Может — три свечи…
Нет и нет уму
Моему покоя.
И в моем дому
Завелось такое.Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!
Анализ стихотворения Цветаевой «Вот опять окно…»
В 1916 году после бурного романа с Софьей Парнок Марина Цветаева вернулась к мужу Сергею Эфрону, хотя и отдавала себе отчет, что ее супружеская жизнь вряд ли будет счастливой. В этот же период поэтесса создает цикл стихов под названием «Бессонница», в который входит произведение «Вот опаять окно…». Посвящено оно внутренним переживаниям автора, которому трудно смириться с несовершенством окружающего мира и найти в себе силы для того, чтобы жить дальше так, как прежде – безмятежно, легко и радостно.
«Вот опять окно, где опять не спят», — эта фраза указывает на попытку Цветаевой обобщить человеческие переживания. Она словно бы пытается поставить себя в один ряд с другими людьми, спрятаться в толпе, чтобы не выпячивать наружу собственную боль. По мнению поэтессы, у каждого в жизни наступают такие моменты, когда приходит бессонница . И тогда в домах по ночам светятся окна, за которыми находятся люди со своими мыслями и чувствами. «Может — пьют вино, может – так сидят», — отмечает Цветаева. Бывают и счастливые исключения, когда бессонные ночи даруют двум людям чувство любви и душевного единения.
Светящееся окно становится для поэтессы символом самых разнообразных переживаний. Ведь бессонница является результатом наших эмоций, которые могут быть как положительными, так и отрицательными. «Крик разлук и встреч – ты, окно в ночи!», — отмечает автор. При этом совсем не важно, горит за стеклом одна свеча, или же комната изнутри ярко освещена, напоминая рождественскую иллюминацию. За каждым таким огоньком кроются горести и беды, счастье и радость встреч с близкими людьми. И каждый такой огонек несет в себе душевную смуту, является следствием бессонницы, которая с недавних пор стала частой гостьей Марины Цветаевой. «И в моем дому завелось такое», — отмечает она, указывая на то что ее собственное окно с недавних пор тоже светится в темноте, являясь своеобразным маяком для одиноких прохожих. Но им нет дела до чужих переживаний, и в этом нет ничего удивительного. Тем не менее, поэтесса все же обращается к неизвестному прохожему с просьбой: «Помолись, дружок, за бессонный дом, за окно с огнем!». Еще совсем недавно она точно также прошла бы мимо светящегося оконного прямоугольника, однако теперь на собственном опыте знает, как коварна бессонница, и сколько бед она может принести человеку, лишенному душевного равновесия, спокойствия и умиротворения.
