Первые 117 элементов таблицы Менделеева были нормальными. И вот появился 118-й.

Нихоний (Nh), московий (Mc), теннессин (Ts) и оганесон (Og) появились в таблице Менделеева в 2016 году. Фото: Antoine2K.

Оганесон (Og), в девичестве унуноктий, в 2016 году получил имя в честь Юрия Оганесяна , научного руководителя Лаборатории ядерных реакций им. Г.Н. Флерова Объединенного института ядерных исследований в Дубне. Это второй элемент, нареченный именем еще здравствующего человека, после сиборгия (Sg), названного в 1997 году в честь живого Гленна Сиборга (1912–1999).

Окончание -он свидетельствует о принадлежности оганесона к благородным газам – группе элементов, в которую также входят гелий (He), неон (Ne), аргон (Ar), криптон (Kr), ксенон (Xe), радон (Rn). Да, гелий без надлежащего окончания – может, потому что, когда набираешь полные легкие гелия, голос начинает звучать не слишком благородно.

Оганесон – самый тяжелый на сегодняшний день элемент периодической таблицы, его атомная масса – больше 294 атомных единиц массы , что почти в 25 раз тяжелее типичного изотопа углерода из вашего бренного тела. В отличие от углерода искать оганесон у себя под мышкой или в жировых складочках не стоит – в природе он вообще не встречается, и за все время было искусственно синтезировано всего несколько атомов этого радиоактивного элемента, каждый из которых просуществовал меньше миллисекунды.

В связи с этим, говоря о свойствах оганесона, ученые полагаются исключительно на теоретические предсказания. И многие из этих предсказанных свойств довольно странны.


Распределение плотности электронов в трех благородных элементах без учета релятивистских эффектов (вверху) и с учетом оных (внизу). Согласно расчетам, в оганесоне электроны не ограничивают себя орбиталями, а формируют равномерное облако Ферми-газа.

Если руководствоваться вычислениями, основанными на классической физике, то электроны оганесона должны располагаться в окружающих атомное ядро оболочках, как у почти всех нормальных элементов. Однако оганесон – элемент сверхтяжелый, а значит, из-за большого заряда ядра его электроны разгоняются до таких значительных скоростей, что возникает необходимость учитывать теорию относительности Эйнштейна, и если включить ее в расчеты, то получается странная штука: вместо дискретных электронных оболочек электроны витают в более-менее равномерно размытом облаке электронного газа !

Благородные газы еще называют инертными, потому что они химически неактивны и участвуют в реакциях лишь в экстремальных условиях, как при апокалипсисе. Оганесон – исключение. Из-за необычного распределения электронов он легко отдает и принимает электроны, а значит, может быть химически реактивным. Получается, что оганесон – парадоксально неинертный благородный газ.

К тому же он вовсе и не газ в привычном понимании этого слова. В «размазанном» состоянии облака электроны оганесона легко поляризуются, а значит, атомы элемента будут связываться друг с другом прочными вандерваальсовыми взаимодействиями. Вместо того чтобы отскакивать друг от друга, словно футбольные мячики, как в типичных газах, атомы оганесона при комнатной температуре, вероятно, будут стремиться слипнуться в твердое вещество ! Это уже не благородный газ, а благородная твердь какая-то.

Протоны ядра оганесона тоже могут вести себя нестандартно. Обычно протоны отталкиваются друг от друга в силу положительного заряда, но не разлетаются благодаря так называемым ядерным силам, в основе которых лежит сильное взаимодействие – намного более сильное, чем кулоновские взаимодействия между зарядами. Однако у оганесона протонов аж 118 штук, поэтому их объединенные кулоновские усилия могут частично преодолеть ядерную силушку, в результате чего в ядре сформируется пузырь ! В центре ядра протонов окажется меньше, чем на периферии.

А вот нейтроны ядра, как и электроны вокруг ядра, смешаются в Ферми-газ , предсказывают ученые.


Юрий Оганесян – второй человек после Гленна Сиборга, именем которого еще при его жизни назвали химический элемент. Фото: ОИЯИ.

Сам Юрий Цолакович Оганесян подобные прогнозы относительно его тезки-элемента находит удивительными. Для их проверки необходимы эксперименты, говорит он, с предвкушением потирая руки.

Но куда более удивительными могут оказаться следующие, пока что неоткрытые химические элементы. Согласно недавно предложенной модели , ядра с массой выше 300 могут представлять собой совершенно иную, непривычную нам форму материи, которая будет состоять не из протонов и нейтронов, а из верхних и нижних кварков, собирающихся в какие-нибудь иные конфигурации. Подобная материя может стабильно существовать в недрах нейтронных звезд и потенциально могла бы стать намного более удобным источником энергии, чем ядерный или термоядерный синтез. Так что с нетерпением ждем, когда наши ученые в Дубне синтезируют невероятный и чудной 119-й элемент – ковылиний.

Текст: Виктор Ковылин. По материалам: Science News , Химия и жизнь
Научная статья: Physical Review Letters (Jerabek et al., 2018)

Родился 14 апреля 1933 года в Ростове-На-Дону
Автор открытия нового класса ядерных реакций
Соавтор открытия тяжёлых элементов таблицы Менделеева
Научный руководитель Лаборатории ядерных реакций им. Г. Н. Флёрова
Заведующий кафедрой ядерной физики университета «Дубна»
Профессор Университета г. Париж и Конан Университета (г. Кобе, Япония)
Иностранный член Сербской академии наук и искусств
Иностранный член Национальной Академии наук Армении
Почётный доктор Франкфуртского университета им. Гёте
Почётный доктор Университета Мессина
Академик РАН
В честь Оганесяна назван химический элемент оганесон периодической таблицы Менделеева
Специалист в области экспериментальной ядерной физики

Формула становления хорошего специалиста проста: не перезагружать себя одной лишь наукой и расширять интеллектуальное поле - посещать театры и кинотеатры, слушать хорошую музыку, интересоваться выставками и не терять ориентиров в жизни. Юрий Оганесян

Одним из самых значимых событий в истории российской науки стало присвоение в 2016 году новому, 118-му химическому элементу, названия оганесон (Oganesson), в честь Юрия Оганесяна, научного руководителя Лаборатории ядерных реакций имени Г. Н. Флерова Объединенного института ядерных исследований в Дубне. Оганесян стал первым российским ученым (и вторым в мире, после Гленна Сиборга), чьим именем при жизни назван химический элемент.

Юрий Оганесян родился 4 апреля 1933 года в Ростов-на-Дону, в семье Цолака Оганесяна. В 17-летнем возрасте переехал в Москву для поступления в Московский архитектурный институт (МАРХИ), но в итоге сдал экзамены в Московский инженерно-физический институт (МИФИ).

После окончания ВУЗа Юрий Оганесян поступает в Институт атомной энергии. Проработав там два года, наш соотечественник внёс огромный самостоятельный вклад не только в реализацию оригинальных физических идей, но и в становление экспериментальной базы ускорителей.

В 1958 году Оганесян поступает в Лабораторию ядерных реакций (ныне им. Г. Н. Флёрова) Объединённого института ядерных исследований в Дубне, где работает по сей день. Являясь ближайшим учеником одного из отцов-основателей лаборатории Георгия Флерова, Юрий Оганесян проводит фундаментальные исследования механизма взаимодействия сложных ядер. Им было обнаружено и исследовано влияние ядерной структуры на коллективное движение ядер в процессах слияния и деления.

В 1960-70-х года Оганесян совместно с сотрудниками впервые в истории ядерных исследований проводит эксперименты по синтезу элементов с Z = 104-108. Для исследований предельно тяжёлых ядер Юрием Оганесяном были выбраны реакции слияния нейтронно-обогащённых изотопов актинидов с ускоренными ионами кальция-48. В этих реакциях в 1999-2010 годах были впервые синтезированы атомы с Z равными: 113 (2004 г.), 114 (1998 г.), 115 (2004 г.), 116 (2000 г.), 117 (2010 г.), 118 (2002 г.), свойства распада которых, а именно, значительное увеличение времени жизни (периода полураспада), доказывают существование «островов стабильности» в области сверхтяжёлых элементов.

Работая не покладая рук и совершая одно открытие за другим, наш выдающийся соотечественник становится соавтором открытия тяжёлых элементов таблицы Д. И. Менделеева: 104-го элемента (резерфордий), 105-го элемента (дубний), 106-го элемента (сиборгий), 107-го элемента (борий), синтезы которых были признаны научными открытиями и занесены в Государственный реестр открытий СССР.

В 2002 году Оганесян вместе с российскими и американскими коллегами осуществляет синтез ядер нового элемента. Результаты этих экспериментов были опубликованы в 2006 году. Элемент завершает седьмой период таблицы Менделеева, хотя на момент его открытия ещё оставалась незаполненной предыдущая, 117-я клетка таблицы - теннессин.

Команды учёных из Объединенного института ядерных исследований в Дубне (Россия) и Ливерморской национальной лаборатории имени Лоуренса (США), участвовавшие в открытии нового элемента, предложили название оганесон и символ Og, в честь Юрия Оганесяна. 28 ноября 2016 года ИЮПАК утвердил название «оганесон» для 118-го элемента.

Юрий Оганесян продолжает читать лекции и выступать перед молодыми учеными всего мира. Являясь иностранным членом Национальной Академии наук Армении, он часто посещают свою историческую родину, делится научным опытом и удивляет соотечественников познаниями в совершенстве армянского литературного языка.

Подпишитесь на сайт, поставив лайк на официальной странице в Facebook (

Юрий Цолакович Оганесян – выдающийся советский и российский ученый, специалист в области экспериментальной ядерной физики, академик РАН, научный руководитель лаборатории ядерных реакций им. Г. Н. Флёрова в Объединенном институте ядерных исследований в Дубне.

Юрий Оганесян – автор фундаментальных исследований механизмов взаимодействия сложных ядер. Им было обнаружено и исследовано влияние ядерной структуры на коллективное движение ядер в процессах слияния и деления, он является автором открытия нового класса ядерных реакций – холодного слияния массивных ядер (1974 год), широко используемых до последнего времени в различных лабораториях мира для синтеза новых элементов.

Юрию Оганесяну принадлежат основополагающие работы по синтезу новых элементов на пучках тяжелых ионов. В 1999-2010 годах группой ученых под его руководством были впервые синтезированы самые тяжелые элементы с атомными номерами 113 (2003 год), 114 (2000 год), 115 (2003 год), 116 (2000 год), 117 (2010 год), 118 (2002 год). Свойства распада новых элементов, а именно энергия распада и значительное увеличение их времени жизни (периода полураспада), доказывают существование так называемых «островов стабильности» в области сверхтяжелых элементов.

Сегодня стало известно, что Международный союз теоретической и прикладной химии (IUPAC) внесет в периодическую таблицу четыре новых элемента с атомными номерами 113, 115, 117 и 118, названных в честь Японии, американского штата, Московской области и академика Юрия Оганесяна. В связи с этим мы решили вспомнить интервью с выдающимся ученым, которое в прошлом году вышло на страницах нашего журнала.

Юрий Цолакович, как же открываются новые сверхтяжелые элементы?


Здесь уместным было бы короткое введение. Лучше для начала попытаться ответить на вопрос: сколько может существовать элементов в принципе, где пределы таблицы Менделеева?
Вопрос этот относится к одной из фундаментальных проблем современной науки, а может быть и не только современной. Ведь люди всегда интересовались вопросами мироздания и пытались понять, где границы материального мира.

Если отбросить очень древние и наивные представления о мире, который покоится на трех китах или трех слонах, то ответ искать нужно в структуре материи.

Нам известно, что атом состоит из ядра, вокруг которого на большом расстоянии вращаются электроны. Если это атом водорода – то он имеет заряд единицу (то есть протон) и один электрон. Если это уран – самый тяжелый элемент в земле, то у него 92 протона и, соответственно, 92 электрона.

Подобную композицию предложил и продемонстрировал экспериментально еще в 1911 году Резерфорд, а в 1913 году великий Нильс Бор рассчитал атом водорода. С тех пор эту теорию называют планетарной моделью атома: ядро – это «Солнце», а электроны – «планеты» Солнечной системы.

Согласно планетарной модели, электроны вращаются от ядра на расстоянии в 100 тысяч раз большем, чем размер ядра. Если ядро – это футбольный мяч, который мы держим в руках в Дубне, то орбиты электронов проходят где-то в Москве (расстояние по прямой между Москвой и Дубной составляет примерно 114 км – NS). Первый вопрос – насколько устойчива эта конструкция? До каких атомных номеров она работает? Оказалось, что модель очень устойчива, она работает до атомного номера 174 или 176.

А что произойдет, если наращивать заряд ядра?


С точки зрения квантовой электродинамики, при очень большом заряде ядра произойдет коллапс – грубо говоря, электрон упадет на ядро. Если рассматривать этот процесс шире, то надо углубиться в эту науку и рассматривать структуру вакуума.

Согласно квантовой электродинамике, наш мир существует в некоем вакууме, нейтральном, но отнюдь не «пустом». Он заполнен электронами и антиэлектронами (позитронами). Лишь в определенном диапазоне энергий, равном двойной энергии покоя электрона, может существовать планетарная конструкция атома. Когда же мы подходим к критическому электрическому полю, возникающему от заряда в 174-176 единиц, происходит распад вакуума. Из нейтрального атома вылетает электрон, который садится на орбиту атома и тем самым понижает его заряд на единицу, в то время как вылетевший позитрон вновь приводит вакуум в нейтральное состояние. К сожалению, мы далеки от этого предела; существование атома прекращается значительно раньше из-за нестабильности самого ядра.

Поэтому вопрос о границах окружающего нас материального мира должен быть перенесен из атомной физики в ядерную.

Тогда вопрос ставится по-другому: какие силы удерживают протоны и нейтроны в ядре и на какое количество протонов и нейтронов их хватит по мере роста массы и размера ядра?


К сожалению, по большому счету природа этих сил нам неизвестна. Чтобы как-то продвинуться дальше, нам надо хотя бы предположить, что представляет собой ядерная материя. И это предположение впервые сделал в 1928 году наш гениальный соотечественник, физик-теоретик Георгий Антонович Гамов. Тот факт, что ядра обладают громадной плотностью, несжимаемы, имеют хорошо выраженную, почти сферическую форму, натолкнули его на мысль о том, что ядро похоже на каплю заряженной жидкости. Он родоначальник так называемой капельной модели ядра. Капельная модель совершила прорыв в познании ядра и ядерных превращений. В том же 1928 году на основе этой модели Гамов создал теорию альфа-распада, обнаруженного впервые Беккерелем еще в 1896 году.

Когда в 1939 году Ганом и Штрассманом в Берлине было открыто деление урана под действием нейтрона, Нильс Бор и Джон А. Уиллер, на основе модели жидкой капли, описали этот сложный процесс разделения ядра на две части.

Согласно Бору и Уиллеру, от деления уран предохраняет потенциальный барьер высотой около 6 мегаэлектронвольт (МэВ). Захват нейтрона повышает энергию ядра примерно на 6 МэВ, в результате чего деление урана становится энергетически возможным.

Впервые спонтанное деление урана было обнаружено в 1939 году молодыми физиками Константином Петржаком и Георгием Флёровым, работавшим в то время под руководством Игоря Курчатова в Ленинградском физико-техническом институте. Сначала эксперименты проводились в лаборатории, затем, для исключения фона космических лучей, на станции метро «Динамо» в Москве, в 1940 году. Эксперимент дал величину периода полураспада урана относительно спонтанного деления 1016 лет! Действительно редкий процесс, но примерно в миллион раз более вероятный, чем предсказывала теория. Теперь перейдем к ядрам тяжелее урана.

Если в ядро урана-238 добавить, скажем, два протона, то масса ядра изменится всего лишь на 0,8%, в то время как кулоновские силы, растягивающие ядро, возрастут более чем на 4%. Это увеличивает вероятность деления 94-го элемента – плутония-240 по отношению к урану-238 в 100 тысяч раз! Нетрудно видеть, что столь сильное падение стабильности ядра из-за понижения высоты его барьера деления очень быстро приведет к столь малому времени жизни, что понятие атома потеряет смысл: ядро распадется раньше, чем вокруг него возникнут электронные орбиты. По теории, без барьера деления ядро поделится на два осколка за время около 10-19 секунды! По сути же, это и есть предел существования ядер, а значит, атомов и химических элементов. И этот предел наступает для элементов второй сотни.

Следует отметить, что после окончания Второй мировой войны, когда были построены ядерные реакторы, в которых нарабатывался плутоний, а также более тяжелые элементы, вплоть до 100-го – фермия-257, предсказания модели получили блестящее подтверждение. Дальнейшие работы по синтезу элементов с атомными номерами 101, 102, 103 и 104, полученные на ускорителях тяжелых ионов, еще раз подтвердили предсказания капельной теории. От урана (92-го элемента) до резерфордия (104-го элемента) период полураспада ядра относительно спонтанного деления уменьшился почти в 1026 раз!


Такая ситуация продолжалась до 1962 года. Именно тогда мы – в том числе и ваш покорный слуга – пытались продвинуться дальше, до 104-го элемента. Понимая при этом, что шансов его получить нет практически никаких – из-за его исключительно короткого времени жизни. По крайней мере, так казалось тогда.

Проведя эксперимент, мы обнаружили нечто очень похожее на то, что искали, – ядра, которые распадались за миллисекунду, тысячную долю секунды. Этот вызвало определенную радость, но затем мы сами поняли, что никакого отношения к 104-му элементу все это не имеет.

А к чему же тогда?


Оказалось, что мы имели дело с 95-м элементом, который был так же хорошо известен, как и период полураспада его спонтанного деления – 10^14 лет. Как может быть, что у одного и того же ядра деление может иметь два столь различных периода полураспада: 10^14 лет и 14 миллисекунд? Оказалось, что это не случайность. В распаде других ядер наблюдалась подобная картина. Остановились на уране, у которого, кроме измеренного ранее периода полураспада 10^16 лет, был обнаружен и короткий период спонтанного деления – 0,3 микросекунды.

Здесь стоит оговориться: если система испытывает один и тот же тип распада с разной вероятностью, то это означает, что у этой системы сам распад происходит из двух разных состояний. У урана, например, из одного – с периодом полураспада 10^16 лет, из другого – 0,3 микросекунды.
В классической капельной модели такого не может быть. Капля не может иметь два состояния по определению. Она имеет либо сферическую форму, либо в результате растяжения (деформации) делится на два осколка – тоже сферических. Не может кап­ля растянуться, потом подождать немного и продолжать растягиваться дальше.

Тогда надо думать, что ядро – это не капля или не совсем капля. Но это обстоятельство многое меняет. Считалось, что если барьер исчезнет, то ядро разделится на две части за исключительно короткое время (10 -19 секунд). А обнаружилось, что барьер двугорбый – и тогда надо рассматривать два предела, для первого и второго барьера. Оказывается, при переходе от урана к трансурановым элементам с ростом атомного номера сильно уменьшается второй горб (второй барьер), в то время как высота первого горба (или первого барьера) практически не меняется. И если мы пойдем еще дальше, то при определенном количестве протонов и нейтронов в очень тяжелом (сверхтяжелом) ядре барьер может быть даже большим, чем у урана.

И период полураспада может быть не тысячные доли секунды, а часы, дни, годы и даже миллионы лет.

Это «озарение» в теории атомных ядер пришло в конце 1960-х. Появилась микроскопическая теория, которая учитывала внутреннюю структуру ядра.
Выяснилось, что при определенном числе протонов и нейтронов в ядре появляются дополнительные силы, повышающие энергию связи всех частиц в ядре. Это так называемые магические числа. Для протонов 2 – это гелий, 8 – кислород, 20 – кальций, 28 – никель, 50 – олово и 82 – свинец. Для нейтронов те же числа и еще 126.

Поэтому если протонов 82 (свинец), а нейтронов 126, то это дважды магическое ядро. По предсказаниям новой теории, следующее магическое число – 114 протонов и 184 нейтрона. И такое ядро может обладать огромной стабильностью.

В отличие от капельной (классической) теории, исключающей возможность существования ядер с атомными номерами более 100, здесь, наоборот, у элемента 114 и его соседей ожидается громадная стабильность по отношению к более легким элементам.

Но это предсказание требовало экспериментальной проверки. Неудивительно, что многие группы исследователей из передовых ядерных центров мира в течение последующих пятнадцати лет потратили большие усилия на синтез сверхтяжелых элементов.

В условиях лаборатории синтез сверхтяжелых элементов оказался весьма сложным делом. Все попытки получить сверхтяжелые ядра в ядерных реакциях разного типа не привели к результату.

Нужно было найти новый подход к решению проблемы и значительно поднять чувствительность эксперимента. Потратив более пяти лет на подготовку, мы только к 2000 году смогли поставить новые эксперименты с чувствительностью в 500 раз большей, чем все предыдущие попытки синтеза сверхтяжелых элементов.

Как вам удалось изыскать финансирование в такие тяжелые для нашей страны времена? Получить у правительства деньги на ускоритель, открытие сверхтяжелых элементов – все это нужно было как-то обосновать.


Время было и вправду не лучшее для науки. Задерживали зарплату, ввели жесткие лимиты на электроэнергию и пр. Мы решили существенно сократить фронт исследований, выбрать одну достойную задачу и все ресурсы направить на ее решение.
В первых экспериментах, начатых в 1999 году, мы почувствовали, что находимся на новом уровне возможностей. А в 2000 году впервые наблюдали распад 116-го и 114-го элементов – три раза с совершенно одинаковыми параметрами. Со стороны это казалось невероятным, и нам тогда мало кто поверил. Да и потом долго не верили, пока в 2007 году не повторили наши эксперименты и увидели, что все получается. На самом деле мы очень сильно усложнили эксперимент. В погоне за избытком нейтронов в сталкивающихся ядрах мы должны были взять не естественные элементы, а искусственные, которые нарабатываются в ядерных реакторах методом захвата нейтронов (поэтому в них максимальный избыток нейтронов). Это изотопы плутония (94 элемент), америция (95-ый), кюрия (96-ой), берклия (97-ой), калифорния (98-ой). Из них изготавливается мишень.

А в качестве снаряда мы выбрали кальций-48. Основной изотоп кальция имеет массу 40. Он состоит из 20 протонов и 20 нейтронов. Но естественный кальций содержит в количестве 0,19% изотоп кальций-48 (20 протонов и 28 нейтронов). Выделить его из естественной смеси изотопов кальция чрезвычайно сложно. Один грамм кальция-48 стоит 250 тысяч долларов!

Но в реакции слияния нейтронно-избыточного ядра плутония с массой 244 (мишень) и ядра-снаряда кальция-48 получается новое ядро суммарной массы 292, которое содержит 114 протонов и 178 нейтронов. Это ядро попадает в акваторию, где, по предсказаниям, находится остров стабильности, и в его дальнейшей судьбе это обстоятельство будет играть большую роль. После его охлаждения, посредством испускания нескольких нейтронов, ядро 114-го элемента начнет испытывать радиоактивный распад. Если справедливы теоретические предсказания о большой стабильности сверхтяжелых ядер к спонтанному делению, то ядро 114-го элемента не поделится, а испустит альфа-частицу (ядро гелия) и перейдет в ядро 112-го элемента. История теперь повторится с дочерним ядром. После альфа-распада оно перейдет в ядро 110-го элемента и т. д. До тех пор, пока мы не выйдем за пределы острова стабильности. Ибо за его пределами нас ожидает спонтанное деление. Поэтому вся эволюция представляет собой радиоактивное семейство в виде цепочки альфа-распадов, которая берет начало у сверхтяжелого ядра и кончается спонтанным делением. В эксперименте в распаде некоторых ядер можно увидеть пять, шесть и даже семь поколений этого семейства. Таким образом, мы синтезировали шесть самых тяжелых элементов таблицы Менделеева с атомными номерами от 113-го до 118-го включительно.


Изначально, как мы помним, существовала лишь капельная модель, никаких островов не было. Потом выяснили, что в ядре есть структура, которая остается при его деформации. И могут существовать так называемые двугорбые барьеры. Так появилась теория об островах стабильности.
Не исключено, что обнаруженным островом в начале второй сотни дело и ограничится, и больше островов просто нет. Но не исключено также, что изменения свойств ядерной материи при больших массах и зарядах, нам пока не известных, могут привести к явлениям, подобным ядерным оболочкам, о которых мы ведем речь.

Ценность ваших экспериментов – поиска сверхтяжелых элементов, островов стабильности – для фундаментальной науки неоспорима. Однако можно ли сейчас что-нибудь сказать о практическом применении результатов этих исследований?


Это интересный вопрос, но тут следует кое-что прояснить. Мне кажется, что в настоящее время появление этого вопроса говорит о неправильном понимании ситуации. Мы живем в тот век, когда научно-технический прогресс очень многое определяет – нашу жизнь, приоритеты и вообще вектор развития общества. Наука должна познать природу, чтобы получить верное представление о ней и узнать, как можно использовать ее ресурсы.
Однако движение к научной цели – это не столбовая дорога. Скорее наоборот – бесконечное попадание в тупики. Это объяснимо. Вы имеете дело с неизвестным, хотите мысленно себе это представить, строите разные модели, гипотезы. На пути к этому приходится решать много практических задач, и это – самое ценное. Очень часто именно таким образом и открывается неожиданная практическая польза, о которой вы говорите.

По какому принципу называются новые химические элементы?

Я могу рассказать, как принято – другой порядок меня бы самого не устроил. Называют либо в честь планет – уран, нептуний. Либо в честь ученых, чтобы увековечить память о великих людях – кюрий, фермий, менделевий. Наш 114 элемент назван флеровием. А еще называют в честь мест, где проходила научная работа. В открытии элементов ведь задействовано огромное число людей, и не только ученых. К примеру, 105 элемент – дубний был назван в честь Дубны.

Как вы можете оценить состояние современной российской науки – сильно ли она сдала после распада СССР? Есть ли огни надежды, улучшается или ухудшается ситуация? Как вы относитесь к реформе РАН?


Наука как таковая – российская или нероссийская – была, есть и будет всегда. В ее основании лежит одна из ключевых черт человеческой натуры – любознательность, которая издавна заставляла людей разбираться, как устроен окружающий нас мир.
Поэтому наука имеет живое начало. Вспомним средние века: эпидемии, войны, инквизиция, различные катаклизмы. Но здесь же вспомним и университеты, которые донесли до нас основы знаний. Люди способны и будут заниматься наукой, несмотря ни на какие жизненные трудности.

В разные эпохи, впрочем, это происходило по-разному. Например, чем объяснить, что расцвет науки пришелся на время инквизиции, когда люди шли на костер ради своих научных идей?..

Да и в нашей стране научными исследованиями занимались даже в тюрьмах – сходите в Петропавловскую крепость, зайдите в камеры. Арестанту давали книги и пищу – и этого было достаточно, чтобы заниматься наукой. Конец Гражданской войны, вездесущий голод, холод. Но именно в это время появились блестящие научные школы – в Ленинграде, в Москве. Такой же расцвет произошел в искусстве и литературе. Даже теперь сложно представить, что тогда в России мог быть такой всплеск науки, искусства, кинематографа, но ведь это было!

Что касается современной российской науки, то она далеко не в лучшей форме. Реформа РАН оказалась неудачной. Может, она и была нужна, но не такая реформа, какую получили. Однако делать из этого трагедию тоже не стоит. В науку надо погружаться целиком, и заниматься ею надо с полной отдачей своих сил и способностей. Печально, что правительство не может осознать, что вложения в науку так же важны, как и вложения в защиту Родины, в экономику.

Каково ваше отношение к Нобелевской премии, ведь именно вас чаще всего называют наиболее вероятным кандидатом на ее получение от нашей страны в ближайшие годы?


Представьте себе: некто работает, проводит эксперименты, пишет научные работы, иногда удачные, иногда не очень. А тут вам звонят и говорят, что вам присудили премию. Приятно, конечно. Но, согласитесь, это уже постфактум. Самое главное в любой работе – результат, то, что вы ее сделали.
Поэтому никогда не стоит путать премию и работу. Истинный результат, если угодно – достижение, и как оно оценивается. Вы не найдете никогда полного соответствия между этими двумя понятиями, и было бы, вероятно, скучно, если бы оно было.

А у нас очень часто ставят оба эти понятия – достижения и премию – на один уровень. Говорят: вот вы это сделали, а где ваша премия? А может быть, что-то не так?

Я не сомневаюсь, что люди, которые получают Нобелевскую премию, действительно ее достойны. Они работали, получили замечательные результаты – каждый в своей области. Но это не значит, что каждого, кому ее не присудили, нужно спрашивать: «А почему вас забыли?» Просто к этому стоит относиться спокойно.

Эта премия постепенно стала ориентиром в мире научных достижений. Это, быть может, и неплохо, но не надо искать здесь каких-то невидимых факторов. Просто одни люди оценивают работу других людей. В этом контексте интересно вспомнить о том, как долго не давали премию Эйнштейну. В конце концов, ему дали ее за открытие фотоэффекта – явления, которое не связано с его великой теорией относительности. Из наших соотечественников мы можем вспомнить Дмитрия Ивановича Менделеева, Георгия Антоновича Гамова и многих других. Да мало ли талантливых людей на свете!

Среди наиболее вероятных кандидатов на эту награду от нашей страны называют академика Юрия Оганесяна . Научный руководитель лаборатории ядерных реакций им. Г. Н. Флёрова в Объединённом институте ядерных исследований (Дубна), он известен на весь мир как автор фундаментальных работ по синтезу новых элементов таблицы Менделеева.

«Это лишь премия»

Дмитрий Писаренко: Юрий Цолакович, почему мы каждую осень с замиранием сердца ждём, дадут российскому учёному Нобелевскую премию или не дадут? Ведь в мире полно других научных наград.

Юрия Оганесян: У меня тоже такое ощущение, что наше общество излишне «возбуждено» и «подогрето» этой темой. Между тем это лишь премия, хотя в науке и самая престижная. Для человека, посвятившего свою жизнь науке, главное - результат. Ведь это то, к чему он шёл годами, даже десятилетиями. Искал пути, ошибался, и вот, наконец, достиг! А бывает часто, что и жизни не хватает. На выбранном им пути результат получают его последователи, хорошо - если его ученики. В такой ситуации дадут ему премию при жизни или не дадут - вопрос, пожалуй, не самый важный. И если ему не присудят премию, это не значит, что его труд был напрасным! Тот факт, что Менделеев не стал нобелевским лауреатом, а Эйнштейн получил свою награду с большим сдвигом по времени и не за теорию относительности, вовсе не умаляет огромный вклад этих великих учёных в мировую науку.

У нас же обсуждение Нобелевских премий всё время сопровождается излишними эмоциями. Всё представляется в таком свете, что если премия есть, то в нашей науке всё хорошо. Если нет - всё плохо и как-то непонятно, чем занимаются научные работники. Дошло до того, что уже чуть ли не извиняться надо за то, что до сих пор не получил Нобелевскую премию! (Смеётся.) В других странах ничего подобного я не встречал.

Надо всё-таки понять и принять, что физика - большая наука, она включает много разных областей знаний: астрофизику, физику твёрдого тела, физику частиц, атомную физику, ядерную... А премия по физике одна! И если в этом году авторам блестящей работы из одной области физики присуждена премия, это вовсе не значит, что в другой нет открытий. Или что там застой и что-то не ладится.

- Как вы относитесь к мнению, что Нобелевский комитет игнорирует Россию из политических соображений? Что это из того же ряда, что и экономические санкции, и отстранение спортсменов от Олимпиады?

Нобелевская премия к санк-циям отношения не имеет. Номинантов ежегодно выдвигает огромное число учёных всех стран мира. Легко представить, что отбор номинантов в несколько приёмов осуществляется также не одним человеком. Всё это происходит в научном сообществе. Но учёные, как и все люди, каждый день ходят на работу, беседуют не только с коллегами, но и людьми на улице, смотрят телевизор, читают газеты. Словом, это живые люди, а не мифические существа.

А по телевизору им рассказывают, что это Россия напала на Украину, сбила «боинг» и что у нас вообще кровавый режим. И тогда они решают: нет, не будем давать премию российскому учёному?

И такое, и другое тоже слушают. Но им, живым людям, доверено выбрать лучшее из лучшего, а выбор, напомню, делается из замечательных работ. В них результаты многих талантливых людей различных специальностей. И часто рефери сталкиваются с ситуацией, когда выбор нужно сделать из нескольких в равной степени выдающихся результатов (открытий), полученных в разных областях знаний. Поставьте себя на их место. Вы сразу поймёте, что в таких условиях работают дополнительные факторы, как объективные, так и субъективные. И в этом смысле любая престижная премия политизирована - научная, музыкальная, кинематографическая… Так что абсолютной объективности быть не может.

Другое дело, что я и многие мои коллеги не видят здесь особой трагедии. В научной среде это вообще не принято, мы всегда искренне, от души радуемся и поздравляем иностранных коллег, получающих международные премии и награды. И к чести Комитета по Нобелевским премиям, все лауреаты этой премии за всю её историю были талантливыми людьми и действительно выдающимися учёными.

Прямое сравнение науки со спортом, которое вы проводите, мне кажется некорректным. В оценке спортивной деятельности лежит только состязание, которое выявляет победителя (сильнейшего). Олимпийские игры, равно как и другие большие спортивные мероприятия, целиком работают по этому принципу. Спорт политизирован хотя бы потому, что подводятся командные итоги, подсчитывается, сколько медалей получили спортсмены разных стран, под каким флагом выступает спортсмен, какой гимн играют с поднятием флага и пр.

Наука - как невод

- То есть никакого соревнования между научными школами сейчас нет?

Есть, конечно. Но это не противостояние, какое было в недавнем прошлом. Хотя давно известно, что наука, как и таблица умножения - интернациональны. Теперь между учёными может быть одновременно и конкуренция, и сотрудничество (хотя это и выглядит как парадокс). В современной науке многое в одиночку не сделаешь. Поэтому наука опирается на достижения отдельных групп, лабораторий и даже институтов. Они могут находиться в разных странах, и достижения их могут быть востребованы как существенная часть новых исследований. Это и есть международное сотрудничество.

Близкие мне сверхтяжёлые химические элементы, открытые в Дубне, - тоже совместный труд. Американские коллеги признали наше лидерство в этих работах, и мы признаём их большой вклад в наше общее дело. Мы с ними партнёры, единомышленники, причём не на год-два, а на десятилетия! Так идёт развитие по многим направлениям науки в современном мире. Огромное число наших учёных работают за рубежом в совместных проектах. Там высоко оценивают их персональный вклад, да и российскую научную школу в целом.

Но надо сказать, что мы до сих пор пользуемся тем колоссальным научным потенциалом, который был заложен во времена СССР. Во многих направлениях науки и техники мы были тогда впереди. Я и мои коллеги пользуемся этим заделом в полной мере.

Иногда возникают споры: а были ли мы впереди? Мне кажется, спорить с этим бессмысленно - как и с тем, что Гагарин первым полетел в космос.

- А сейчас в России ведутся прорывные исследования?

Не будем далеко ходить - у нас в Дубне идёт строительство большого ускорительного комплекса NICA. На этой установке нам предстоит сталкивать тяжёлые ядра. Цель - понять сотворение мира. Мы хотим повернуть вспять тот процесс, который начался сразу после Большого взрыва, когда из кварков начали возникать протоны и нейтроны. То, что происходило 13,7 млрд лет тому назад во Вселенной, мои коллеги намерены увидеть в малом масштабе в лаборатории. Это, без преувеличения, мега-проект. Такие исследования в мире ведутся в самых крупных научных центрах. Мы надеемся в нашем подходе и с новым ускорительным комплексом выйти на передовые позиции.

Задам вопрос, который возникает всякий раз, когда речь заходит об изучении Большого взрыва, о бозоне Хиггса и т. п. Какая может быть практическая польза от всего этого? Пусть не сейчас, так когда-нибудь?

То, чем мы занимаемся, - чисто фундаментальная наука. Но любое крупное исследование фундаментального характера, как невод, тянет за собой много прикладных идей и разработок. Так, например, появился Интернет. Почти всегда новому значимому результату в науке сопутствуют достижения в смежных областях знаний, лежащих в основе развития техники и новых технологий. Научное исследование, требующее создания нового ускорителя, ведёт также к созданию плазменного ионного источника, сверхчувствительных детекторов, современной компьютерной техники, разработке новых программ и пр.

Когда мы начали исследования по синтезу новых элементов, выяснилось, что с этими возможностями мы готовы создавать новые материалы - сверхтонкие и сверхточные мембраны. Они находят применение в создании медицинского оборудования, в микроэлектронике, микробиологии и др. Упомянутый выше ускорительный комплекс NICA, который сейчас строится, даст новые знания в радиобиологии и космической медицине, терапии раковых заболеваний.

Когда в 90-е годы я впервые стал директором лаборатории, унаследовав этот пост у основателя нашей лаборатории академика Флёрова, я сказал сотрудникам, что бюджетных средств на оплату их труда недостаточно и поэтому надо самим искать источники финансирования в наших прикладных исследованиях. Я шёл по стопам Георгия Николаевича, который всегда считал, что учёный, работающий над фундаментальной проблемой, должен столь же внимательно относиться к применению своих результатов и технических возможностей для решения прикладных задач. Поэтому в те годы у нас уже было всё, чтобы создавать ядерные технологии мирового уровня для самых разных целей. Мы работали на своём, отечественном, оборудовании и смогли занять нишу на международном рынке.

«Важен творческий климат!»

Это правда, что вам удалось предотвратить «утечку мозгов» в 90-е? Причина именно в том, что развивали прикладные проекты?

Не только. Наука - это творчество, а творческому человеку необходим особый климат, некая атмосфера, плюс конкретная цель, к которой он стремится. Я точно знаю, что если будет нормальный творческий климат, никуда молодые учёные не поедут. Просто это не те люди.

В трудные годы конца прошлого века в нашу лабораторию, как и во многие институты, поступали приглашения из-за рубежа на постоянную работу. Из весьма известных лабораторий Франции, Германии, США… Но многие из моего окружения не откликнулись на эти, казалось бы, заманчивые предложения. Потому что в то время мы решили начать работу по синтезу сверхтяжёлых элементов. Охота за ними шла в крупных ядерных центрах мира с начала 1970-х, но в течение последующих 15 лет интенсивной работы их синтезировать не удалось. Мы решили ещё раз вернуться к этой задаче с новым подходом и в другой постановке опыта. И добились результата. К этому надо добавить, что Объединённый институт ядерных исследований, как международная организация, в трудные годы финансировался несколько лучше, чем российские научные учреждения. А в условиях маленькой Дубны выживать было легче, чем в большом городе.

Но я и сейчас с большим оптимизмом смотрю на молодых людей, которые приходят к нам в лабораторию, особенно на тех, кто приехал с периферии. Ребята целеустремлённые, упорно работают, прекрасно знают англий-ский. И через несколько лет дают результат.

- В чём их сила? У них такая воля к знаниям?

Такие у них научные амбиции. Люди ведь разные, одни хотят денег много заработать, другим нужно реализовать себя в искусстве или науке. Некоторым со стороны кажется, что эти, другие, не от мира сего.

Россия всегда была интеллектуальной страной. Здесь ценятся образованность, знания. Мне очень нравится, как наши люди переживают состояние творчества, прекрасно зная, что никаких богатств им оно не сулит. Есть в этом какая-то одержимость. И какая-то сила.

Новые элементы

28 ноября собрание Международного союза по теоретической и прикладной химии (IUPAC) утвердило официальные названия 113, 115, 117 и 118 элементов таблицы Менделеева. За ними закрепили наименования, в июне 2016 года - нихоний (Nh), московий (Mc), теннессин (Ts) и оганессон (Og). Об этом сообщает пресс-релиз союза.

Для внесения элемента в таблицу Менделеева необходимо пройти через несколько формальных этапов. Среди них доказательство получения элементов в чистом виде, определение приоритета в открытии, определение названия для элемента его первооткрывателями и признание названия международным сообществом.

IUPAC признал синтез элементов 113,115, 117 и 118 и определил приоритет в их открытии в январе 2016 года. Согласно решению комиссии, приоритет в выборе названия для 113 элемента получил институт RIKEN, а 115, 117 и 118 элементы были открыты совместно российско-американской группой из Объединенного института ядерных исследований в Дубне (ОИЯИ), Ливерморской национальной лаборатории в Калифорнии (LLNL) и Национальной лаборатории Оак-Ридж в Теннесси (ORNL).

До июня 2016 года научные группы предложили названия и IUPAC порекомендовал их для включения в таблицу Менделеева. На протяжении пяти месяцев союз принимал комментарии и апелляции к названиям. Среди них комиссия выделила касавшиеся краткого сокращения для теннессина - Ts. Традиционно это обозначение используется в органической химии для тозильных групп (остатков толуолсульфокислоты). Эксперты отметили, что аналогичный вопрос возникал при наименовании коперниция (112 элемент, Cn) - первооткрыватели предлагали для него аббревиатуру Cp, также «занятую» органиками. Тогда апелляция была принята. Однако для теннессина двухбуквенное обозначение осталось неизменным - комиссия отметила, что обозначения для актиния (Ac) и празеодима (Pr) тоже «заняты» органиками (ацетил, пропил), а контекст использования названия тенессина не позволит спутать его с другими вариантами прочтения.

Интересно, что оганессон стал вторым элементом таблицы Менделеева, прижизненно названным в честь ученого - Юрия Цолаковича Оганесяна , научного руководителя лаборатории ядерных реакций ОИЯИ и соавтора открытий 104-107 элементов периодической системы. Московий получил свое название в честь Московской области, где располагается ОИЯИ. Нихоний стал первым из элементов, название которого связано с Японией.

Необычные окончания в названиях оганессона и тенессина связаны с их положением в таблице Менделеева. Оганессон относится к благородным газам: гелию, неону, аргону, криптону, ксенону и радону. Теннессин - к галогенам: фтору, хлору, брому, иоду и астату, чьи англоязычные названия оканчиваются на -ine (fluorine, chlorine, bromine, iodine, astatine). Возможно, следуя традиции, более правильным русскоязычным названием для элемента могло бы быть «теннесс».

Владимир Королёв