Генрик Ибсен
Кукольный дом
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Адвокат Хельмер.
Нора, его жена.
Доктор Ранк.
Фру Линне.
Частный поверенный Крогстад.
Трое маленьких детей четы Хельмер.
Анна-Мария, их нянька.
Служанка в доме Хельмера.
Посыльный.
Действие происходит в квартире Хельмера.
Действие первое
Уютная комната, обставленная со вкусом, но недорогой мебелью. В глубине, в средней стене, две двери: одна, справа, ведет в переднюю, другая, слева, в кабинет Хельмера. Между этими дверями пианино. Посредине левой боковой стены дверь, ближе к авансцене окно. Около окна круглый стол с креслами и диванчиком. В правой стене, несколько подальше вглубь, тоже дверь, а впереди изразцовая печка; перед нею несколько кресел и качалка. Между печкой и дверью столик. По стенам гравюры. Этажерка с фарфоровыми и прочими безделушками, книжный шкафчик с книгами в роскошных переплетах. На полу ковер. В печке огонь. Зимний день. В передней звонок. Немного погодя слышно, как дверь отпирают. Из передней в комнату входит, весело напевая, Нора, в верхней одежде, нагруженная ворохом пакетов и свертков, которые она складывает на стол направо. Дверь в переднюю остается открытой, и там виднеется посыльный, принесший елку и корзину, которые он отдает служанке, отворившей дверь.
НОРА. Хорошенько припрячь елку, Элене. Дети не должны увидеть ее раньше вечера, когда она будет украшена. (Посыльному, вынимая портмоне.) Сколько?
ПОСЫЛЬНЫЙ. Пятьдесят эре!
НОРА. Вот крона… Нет, оставьте себе все.
Посыльный кланяется и уходит. Нора затворяет дверь в переднюю, снимает с себя верхнее платье, продолжая посмеиваться тихим, довольным смехом. Потом вынимает из кармана мешочек с миндальным печеньем и съедает несколько штучек. Осторожно идет к двери, ведущей в комнату мужа, и прислушивается.
Да, он дома. (Снова напевает, направляясь к столу.)
ХЕЛЬМЕР (из кабинета) . Что это, жаворонок запел?
НОРА (развертывая покупки) . Он самый.
ХЕЛЬМЕР. Белочка там возится?
ХЕЛЬМЕР. Когда же белочка вернулась?
НОРА. Только что. (Прячет мешочек с печеньем в карман и обтирает себе губы). Поди сюда, Торвальд, погляди, чего я накупила!
ХЕЛЬМЕР. Постой, не мешай. (Немного погодя открывает дверь и заглядывает в комнату, держа перо в руке.) Накупила, говоришь? Все это?.. Так птичка опять улетала сорить денежками?
НОРА. Знаешь, Торвальд, пора же нам наконец немножко раскутиться. Это ведь первое рождество, что нам нет нужды так стеснять себя.
ХЕЛЬМЕР. Ну и мотать нам тоже нельзя.
НОРА. Немножко-то можно! Правда? Самую чуточку! Тебе ведь положили теперь большое жалованье, и ты будешь зарабатывать много-много денег.
ХЕЛЬМЕР. Да, с нового года. Но выдадут мне жалованье только через три месяца.
НОРА. Пустяки! Можно занять пока.
ХЕЛЬМЕР. Нора! (Подходит и шутливо берет ее за ушко.) Опять наше легкомыслие тут как тут. Ты представь себе, сегодня я займу тысячу крон, ты потратишь их на праздниках, а накануне Нового года мне свалится на голову черепица с крыши – и готово.
НОРА (закрывая ему рот рукой) . Фу! Не говори таких гадких вещей.
ХЕЛЬМЕР. Нет, ты представь себе подобный случай, – что тогда?
НОРА. Если бы уж случился такой ужас, то для меня было бы все равно – есть у меня долги или нет.
ХЕЛЬМЕР. Ну, а для людей, у которых я бы занял?
НОРА. Для них? А чего о них думать! Ведь это же чужие!
ХЕЛЬМЕР. Нора, Нора, ты est женщина! Но серьезно, Нора, ты ведь знаешь мои взгляды на этот счет. Никаких долгов! Никогда не занимать! На домашний очаг, основанный на займах, на долгах, ложится какая-то некрасивая тень зависимости. Продержались же мы с тобой, храбро до сегодняшнего дня, так уж потерпим и еще немножко, – недолго ведь.
НОРА (отходя к печке) . Да что же, как хочешь, Торвальд.
ХЕЛЬМЕР (за нею) . Ну, ну, вот птичка и опустила крылышки. А? Белочка надулась. (Вынимает портмоне.) Нора, как ты думаешь, что у меня тут?
НОРА (оборачиваясь, живо) . Деньги!
ХЕЛЬМЕР. Вот тебе! (Подает ей несколько бумажек.) Господи, я ведь знаю, мало ли в доме расходов на праздниках.
НОРА (считая) . Десять, двадцать, тридцать, сорок. Спасибо, спасибо тебе, Торвальд. Теперь мне надолго хватит.
ХЕЛЬМЕР. Да, уж ты постарайся.
НОРА. Да, да, непременно. Но поди сюда, я тебе покажу, что я накупила. И как дешево! Гляди, вот новый костюм Ивару и сабля. Вот лошадка и труба Бобу. А вот кукла и кукольная кроватка для Эмми. Простенькие, но она все равно их скоро поломает. А тут на платья и передники прислуге. Старухе Анне-Марии следовало бы, конечно, подарить побольше…
Генрик Ибсен Кукольный дом ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Адвокат Хельмер.
Нора, его жена.
Доктор Ранк.
Фру Линне.
Частный поверенный Крогстад.
Трое маленьких детей четы Хельмер.
Анна-Мария, их нянька.
Служанка в доме Хельмера.
Посыльный.
Действие происходит в квартире Хельмера.
Действие первое
Уютная комната, обставленная со вкусом, но недорогой мебелью. В глубине, в средней стене, две двери: одна, справа, ведет в переднюю, другая, слева, в кабинет Хельмера. Между этими дверями пианино. Посредине левой боковой стены дверь, ближе к авансцене окно. Около окна круглый стол с креслами и диванчиком. В правой стене, несколько подальше вглубь, тоже дверь, а впереди изразцовая печка; перед нею несколько кресел и качалка. Между печкой и дверью столик. По стенам гравюры. Этажерка с фарфоровыми и прочими безделушками, книжный шкафчик с книгами в роскошных переплетах. На полу ковер. В печке огонь. Зимний день. В передней звонок. Немного погодя слышно, как дверь отпирают. Из передней в комнату входит, весело напевая, Нора, в верхней одежде, нагруженная ворохом пакетов и свертков, которые она складывает на стол направо. Дверь в переднюю остается открытой, и там виднеется посыльный, принесший елку и корзину, которые он отдает служанке, отворившей дверь.
НОРА. Хорошенько припрячь елку, Элене. Дети не должны увидеть ее раньше вечера, когда она будет украшена. (Посыльному, вынимая портмоне.) Сколько?
ПОСЫЛЬНЫЙ. Пятьдесят эре!
НОРА. Вот крона… Нет, оставьте себе все.
Посыльный кланяется и уходит. Нора затворяет дверь в переднюю, снимает с себя верхнее платье, продолжая посмеиваться тихим, довольным смехом. Потом вынимает из кармана мешочек с миндальным печеньем и съедает несколько штучек. Осторожно идет к двери, ведущей в комнату мужа, и прислушивается.
Да, он дома. (Снова напевает, направляясь к столу.)
ХЕЛЬМЕР (из кабинета) . Что это, жаворонок запел?
НОРА (развертывая покупки) . Он самый.
ХЕЛЬМЕР. Белочка там возится?
ХЕЛЬМЕР. Когда же белочка вернулась?
НОРА. Только что. (Прячет мешочек с печеньем в карман и обтирает себе губы). Поди сюда, Торвальд, погляди, чего я накупила!
ХЕЛЬМЕР. Постой, не мешай. (Немного погодя открывает дверь и заглядывает в комнату, держа перо в руке.) Накупила, говоришь? Все это?.. Так птичка опять улетала сорить денежками?
НОРА. Знаешь, Торвальд, пора же нам наконец немножко раскутиться. Это ведь первое рождество, что нам нет нужды так стеснять себя.
ХЕЛЬМЕР. Ну и мотать нам тоже нельзя.
НОРА. Немножко-то можно! Правда? Самую чуточку! Тебе ведь положили теперь большое жалованье, и ты будешь зарабатывать много-много денег.
ХЕЛЬМЕР. Да, с нового года. Но выдадут мне жалованье только через три месяца.
НОРА. Пустяки! Можно занять пока.
ХЕЛЬМЕР. Нора! (Подходит и шутливо берет ее за ушко.) Опять наше легкомыслие тут как тут. Ты представь себе, сегодня я займу тысячу крон, ты потратишь их на праздниках, а накануне Нового года мне свалится на голову черепица с крыши – и готово.
НОРА (закрывая ему рот рукой) . Фу! Не говори таких гадких вещей.
ХЕЛЬМЕР. Нет, ты представь себе подобный случай, – что тогда?
НОРА. Если бы уж случился такой ужас, то для меня было бы все равно – есть у меня долги или нет.
ХЕЛЬМЕР. Ну, а для людей, у которых я бы занял?
НОРА. Для них? А чего о них думать! Ведь это же чужие!
ХЕЛЬМЕР. Нора, Нора, ты est женщина! Но серьезно, Нора, ты ведь знаешь мои взгляды на этот счет. Никаких долгов! Никогда не занимать! На домашний очаг, основанный на займах, на долгах, ложится какая-то некрасивая тень зависимости. Продержались же мы с тобой, храбро до сегодняшнего дня, так уж потерпим и еще немножко, – недолго ведь.
НОРА (отходя к печке) . Да что же, как хочешь, Торвальд.
ХЕЛЬМЕР (за нею) . Ну, ну, вот птичка и опустила крылышки. А? Белочка надулась. (Вынимает портмоне.) Нора, как ты думаешь, что у меня тут?
НОРА (оборачиваясь, живо) . Деньги!
ХЕЛЬМЕР. Вот тебе! (Подает ей несколько бумажек.) Господи, я ведь знаю, мало ли в доме расходов на праздниках.
НОРА (считая) . Десять, двадцать, тридцать, сорок. Спасибо, спасибо тебе, Торвальд. Теперь мне надолго хватит.
ХЕЛЬМЕР. Да, уж ты постарайся.
НОРА. Да, да, непременно. Но поди сюда, я тебе покажу, что я накупила. И как дешево! Гляди, вот новый костюм Ивару и сабля. Вот лошадка и труба Бобу. А вот кукла и кукольная кроватка для Эмми. Простенькие, но она все равно их скоро поломает. А тут на платья и передники прислуге. Старухе Анне-Марии следовало бы, конечно, подарить побольше…
ХЕЛЬМЕР. А в этом пакете что?
НОРА (вскакивая) . Нет, нет, Торвальд! Этого тебе нельзя видеть до вечера!
ХЕЛЬМЕР. Ну-ну! А ты вот что скажи мне, маленькая мотовка, что ты себе самой присмотрела?
НОРА. Э, мне ровно ничего не надо.
ХЕЛЬМЕР. Разумеется, надо! Назови же мне теперь что-нибудь такое разумное, чего бы тебе больше всего хотелось.
НОРА. Право же, не надо. Или послушай, Торвальд…
ХЕЛЬМЕР. Ну? Н о р а (перебирая пуговицы его пиджака и не глядя на него) . Если уж ты хочешь подарить мне что-нибудь, так ты бы… ты бы…
ХЕЛЬМЕР. Ну, ну, говори же.
НОРА (быстро) . Ты бы дал мне деньгами, Торвальд. Сколько можешь. Я бы потом, на днях и купила себе на них что-нибудь.
ХЕЛЬМЕР. Нет, послушай, Нора…
НОРА. Да, да, сделай так, милый Торвальд! Прошу тебя! Я бы завернула деньги в золотую бумажку и повесила на елку. Разве это не было бы весело?
ХЕЛЬМЕР. А как зовут тех пташек, которые вечно сорят денежками?
НОРА. Знаю, знаю, – мотовками. Но сделаем, как я говорю, Торвальд. Тогда у меня будет время обдумать, что мне особенно нужно. Разве это не благоразумно? А?
ХЕЛЬМЕР (улыбаясь) . Конечно, то есть если бы ты в самом деле могла придержать эти деньги и потом действительно купить на них что-нибудь себе самой. А то и они уйдут на хозяйство, на разные ненужные мелочи, и мне опять придется раскошеливаться.
НОРА. Ах, Торвальд…
ХЕЛЬМЕР. Тут спорить не приходится, милочка моя! (Обнимает ее.) Птичка мила, но тратит ужасно много денег. Просто невероятно, как дорого обходится мужу такая птичка.
НОРА. Фу! Как можно так говорить! Я же экономлю, сколько могу.
ХЕЛЬМЕР (весело) . Вот уж правда истинная! Сколько можешь. Но ты совсем не можешь.
НОРА (напевает и улыбается) . Гм! Знал бы ты, сколько у нас, жаворонков и белочек, всяких расходов, Торвальд!
ХЕЛЬМЕР. Ты маленькая чудачка! Две капли воды – твой отец. Только и хлопочешь, как бы раздобыть денег. А как добудешь – глядь, они между пальцами и прошли, сама никогда не знаешь, куда их девала. Ну что ж, приходится брать тебя такой, какова ты есть. Это уж в крови у тебя. Да, да, это в тебе наследственное, Нора.
НОРА. Ах, побольше бы мне унаследовать от папы его качеств!
ХЕЛЬМЕР. А мне бы не хотелось, чтобы ты была другой, чем ты есть, мой милый жавороночек! Но слушай, мне сдается, ты… у тебя… как бы это сказать? У тебя какой-то подозрительный вид сегодня.
НОРА. У меня?
ХЕЛЬМЕР. Ну да. Погляди-ка мне прямо в глаза.
НОРА (глядит на него) . Ну?
ХЕЛЬМЕР (грозя пальцем) . Лакомка не кутнула сегодня немножко в городе?
НОРА. Нет, что ты!
ХЕЛЬМЕР. Будто уж лакомка не забегала в кондитерскую?
НОРА. Но уверяю тебя, Торвальд…
ХЕЛЬМЕР. И не отведала варенья?
НОРА. И не думала.
Санкт-Петербургская государственная театральная академия искусств
Анализ драмы Генрика Ибсена
«Кукольный дом»
Студентки вечернего отделения
театроведческого факультета
Никитиной Екатерины
Новая драма - мировоззренческий кризис рубежа XIX-XX веков, который был вызван тем, что в драматургии не появлялось новых значительных имен, упала роль смысла и слова, а на сцене преобладали тенденции развлекательности, водевильности и маскарада и, как следствие, мощный подъем драматического искусства, представленный творчеством таких писателей конца XIX века, как Август Стринберг, Генрик Ибсен, Бернард Шоу, Антон Чехов и др., которые выступили с требованием проблемности и социальности театра: драма должна обращаться к современному зрителю, поднимать злободневные вопросы, будить мысль. В «новой драме» акцент делался не на сюжет, а на его осмысление; в текст непосредственно включались элементы дискуссии; по-новому ставились проблемы морали; основой конфликта становилось столкновение не интересов и личностей, а идей и мнений.
С творчеством норвежского драматурга, поэта и публициста Генрика Ибсена (1828-1906) связано формирование важнейшего жанра в западноевропейской новой драме – драмы идей. Второй период творчества Ибсена (1864-1884) считается реалистическим. Это этап расцвета его драматургии, наиболее беспощадного, резкого осуждения бездуховной действительности.
Пьеса «Кукольный дом», задуманная в 1878 году и написанная в 1879 году, является замечательным примером аналитической драмы и драмы идей. В ее основу Ибсен положил реальное событие. Прототипом Норы стала норвежско-датская писательница Лаура Килер (урождённая Петерсон, 1849-1932).
Первые наброски Ибсена к "Кукольному дому" имеют заголовок «Наброски к современной трагедии». Сочетание слов «современная трагедия» показательно. Замысел Ибсена состоял в том, чтобы в этой пьесе облечь в классическую форму трагедии современный материал. В "Кукольном доме" драматург не стремится радикально изменить форму. Например, он практически сохраняет классическое триединство Аристотеля – единство времени, места и действия:
Место: Действие происходит исключительно в доме Хельмеров.
Время: Действие происходит в течении трех дней (об этом говорит Хельмер в последних диалогах с Норой).
Действие: События происходят в хронологической последовательности.
Ретроспективное построение драмы у Ибсена предполагает, что события завязываются в обозримом прошлом еще до начала действия пьесы и неотделимы от настоящего героев. Не было бы прошлого, не было бы конфликта, сверхзадачи и всего того, ради чего написана пьеса:
"... драма начинается с конца трагедии: все главные события уже совершились; задача диалога - ретроспективно развернуть перед нами жизнь героев, ибо вся их жизнь - трагедия: нет поэтому у Ибсена видимого начала и видимого конца трагедии" (Андрей Белый "Кризис сознания и Генрик Ибсен")
С помощью ретроспективной техники Ибсен выявляет истинное положение дел, скрытое за оболочкой внешнего благополучия.
Действие пьесы начинается в преддверии праздника Рождества. Прямой экспозиции нет. Элементы ее обрывками всплывают по ходу действия всей пьесы.
Главная героиня, Нора, радостная и счастливая, возвращается домой с подарками для любимой семьи. Нора искренне верит, что в ее семье царят мир и любовь, и в этой любви к ближним: мужу и детям она видит смысл своей жизни. Воспитанная без матери, когда-то она также горячо любила отца, но отец умер и муж в какой-то степени заменил ей его.
Торвальд Хельмер, адвокат, ныне директор акционерного банка, и сам относится к жене как к малолетней дочери. Он обращается к ней в третьем лице, ласково называя белочкой, птичкой, певуньей-пташкой, маленькой чудачкой и т.д. и шутливо беря ее за ушко. Хельмер считает Нору своей куколкой. Но любую куклу можно любить, нянчиться с ней, играть, а можно, не рассчитав силы, и нечаянно сломать, ведь она не имеет права голоса и вообще никаких прав.
Хельмер – объект, которому приносят жертву. Он живет исключительно по нормам общественной морали, является по его же словам «безукоризненным чиновником» и полностью зависит от общественного мнения, «утонченная натура», как сказал доктор Ранк. Не способный на подвиг, а только говорящий о нем. Хельмер постоянно повторяет, что Нора принадлежит ему, вся целиком. О двойственной натуре Хельмера говорит то, как он относится к доктору Ранку и Фру Линне в лицо и за спиной.
Брак для Хельмера - это законное право собственности мужа на жену. Не случайно пьесу «Кукольный дом» часто называют просто «Нора». Речь в ней в первую очередь идет о несправедливости, допущенной обществом по отношению к женщине и к человеку как к личности.
Нора в разговоре со своей подругой Кристиной сама ставит эту проблему: «Вы все думаете, что я не годна ни на что серьезное» и в доказательство своей самостоятельности открывает Великую тайну, которую носит в сердце, с которой и завязываются действия драмы:
Восемь лет назад Нора подделала подпись своего умершего отца на векселе, ради того, чтобы заплатить за лечение тяжело больного мужа. Она ничего не сказала в семье. Нора была искренне рада и горда тем, что ее тайна является доказательством преданной любви.
Крогстад, служащий в банке у Хельмера, - человек у которого Нора и заняла те самые деньги, узнав о своем увольнении, начинает шантажировать Нору. Он мечтает путем шантажа занять высокий пост в банке. Крогстад готов бороться не на жизнь, а насмерть и его можно понять. Когда-то и он был уличен в подделке документов и сделал это из тех же самых побуждений, что и Нора. По мнению Кристины, Крогстада довело до такой жизни отчаяние. Мало того, что у него на руках маленькие дети, так он еще и потерял любимую женщину – Кристину. И когда это случилось, у него почва выскользнула из-под ног. Он научился больше не верить людям. Он, как и Нора, жертва любви к своим ближним.
Драматург выстраивает характеры героев аналитически точно, с математическим расчетом, подчиняет своей идее. Ведь если разобраться, у Ибсена нет ни одного случайного героя, ни одной лишней фразы. Например, Кристина Линне, бывшая любовь Крогстада, оказывается претенденткой на его пост в банке и в очередной раз, сама того не ведая, «лишает его кислорода».
Образ Кристины – также образ жертвенницы, которая когда-то бросила любимого человека и вышла замуж по расчету ради маленьких братьев и больной матери, но при этом нисколько не сожалеет, а гордится этим. Крогстад дает точное объяснение поведению Кристины: «великодушная потребность жертвовать собой.
«Ибсен – проповедник страдания» - скажет в своей статье о писателе Корней Чуковский.
Но вернемся к Норе. После разоблачения Крогстадом, ее тайна оказалась под угрозой. Обман – это зерно, посаженное на почву семейного счастья, который вдруг начал прорастать и норовит вылезти наружу и для Норы теперь «задача №1»- втоптать его обратно, ведь для Торвальда «с его мужским самолюбием было бы так мучительно, унизительно узнать, что он обязан ей чем-нибудь»
Хельмер: «Отравленная ложью атмосфера заражает, разлагает всю домашнюю жизнь. Я испытываю прямо физическое отвращение к таким людям»
Преступление, совершенное Крогстадом, в глазах закона такое же, как и то, что совершила Нора. Женщина возмущена несправедливостью законов, которые остаются равнодушными к моральным намерениям и мотивам поступков людей. Закон юридический, формальный и закон совести не совпадают:
«Ни за что не поверю. Чтобы дочь не имела права избавить умирающего старика-отца от тревог и огорчения? Чтобы жена не имела права спасти жизнь своему мужу?»
Нора Хельмер, казалось бы, совершенно далекая от проблем общественной жизни, вступает в непримиримый конфликт с этим обществом, называя его законы бесчеловечными.
Нора не может в одиночку справится с мучившим ее «тайным грузом» и хочет просить помощи у друга семейства, доктора Ранка, но не успевает, потому что доктор неожиданно раскрывает ей свою тайну, в которой признается в давней любви к Норе. Из этого признания мы понимаем, что смысл жизни доктора – это лицезреть Нору, в которую он бесконечно влюблен. Нора смущена. Она отвечает, что не нужно раскрывать своих тайн, ведь все было так хорошо. Нора говорит слова, в которых отражается суть ее теплого отношения к доктору: «Видите, некоторых людей любишь больше всего на свете, а с другими как-то больше всего хочется бывать». «Нечего лгать себе самому» - как бы подсознательно предупреждает доктор Нору.
Помочь Норе вызывается Фру Линне. Она обещает поговорить с Крогстадом, который оставил обличительное письмо в почтовом ящике, адресованное Хельмеру. Нора соглашается. Напряжение нарастает, когда Нора с возрастающим жаром танцует тарантеллу - безумный итальянский танец. В этот момент возвращается Кристина и говорит Норе, что ей не удалось поговорить с Крогстадом. Нора ждет чуда. Хельмеры уходят на вечеринку.
Приходит Крогстад. У него состоится неожиданный для читателей разговор с Кристиной. Кристина просит Крогстада забыть обиды и протянуть друг другу руки:
«Работать для себя одной мало радости. Крогстад, дайте мне цель - для чего и для кого работать». Крогстад счастлив. Он готов подарить Кристине смысл жизни и обрести свой. После такого поворота судьбы, он решает забрать свое письмо, но Кристина его останавливает: «Пусть они наконец объяснятся между собой начистоту. Невозможно, чтобы это так продолжалось»
Хельмер после танцев предвещает исход событий: «Конец всегда должен быть эффектен»
Ибсен – мастер интриги. Он держит в напряжении читателя до самой середины финального третьего действия.
Письмо Крогстада, которое за закрытой дверью читает Торвальд во время душевных терзаний Норы, не только открывает давнюю тайну, но и определяет, кто есть кто. Здесь-то и наступает кульминация. Нора хочет покончить жизнь самоубийством. Торвальд останавливает ее, но не потому что переживает за нее, а потому что переживает за себя. Узнав о Норином долге, он начинает беспокоиться, ведь их «добропорядочная» семья может стать предметом сплетен, пересудов и скандалов. К тому же Торвальд – эгоист и карьерист, для которого репутация и место в банке важней всего на свете. Он не способен оценить самопожертвования Норы. Он считает жену настоящей преступницей: «О, какое страшное пробуждение! Все эти восемь лет... она, моя радость, моя гордость... была лицемерная, лживая... О, какая бездонная пропасть грязи, притворства!» Жена как бы перестает существовать для него. Торвальд даже собирается отстранить Нору от воспитания детей. В этот момент Нора понимает, что ложь, как бумеранг: чем сильнее запустишь, тем больнее ударит прямо в голову и протрезвит мгновенно. Развязка наступает символично: Нора собирается сбросить маскарадный костюм.
Женщина поняла, что, желая семейного счастья, она пошла на преступление, а в результате утратила чувство собственного достоинства. В руках мужа она стала любимой игрушкой. Нора собирается уйти из дома. На вопрос обеспокоенного Торвальда, вернется ли она, звучит решительный ответ: "Для этого должно произойти чудо из чудес, чтобы совместная жизнь по-настоящему стала браком". Торвальд пытается удержать Нору, напоминая ей о так называемой "обязанности перед мужем и детьми". В ответ он слышит то, чего совершенно не ожидает: Нора отвечает, что она «не только мать семейства, но прежде всего человек, такой же, как и ты, - или, по крайней мере, должна стать человеком».
Когда тайна открылась, Нора выбирает путь страдания, очищения: оставить все земное, драгоценное, что у нее есть на этой земле. Вот это-то для Ибсена самое главное: обрести самого себя. Человек сам выбирает свою судьбу.
Интересно, что концовка пьесы (Нора покидает мужа и детей и уходит, чтобы разобраться во всем) вызвала такую бурю негодования у современников Ибсена, что он вынужден был пойти на компромисс и изменить ее (Нора смотрит на спящих в своих кроватках детей - и остается).
В пьесе можно выделить два ярких конфликта: человек с самим собой (Нора и ее внутренняя борьба) и человек и общество (Нора живет со своим мужем так, как того требуют мещанские устои).
Ибсен – символист. Ткань всей пьесы пронизана разными символами.
«Кукольный дом» - ключевой символ, отражающий суть мнимого семейного счастья четы Хельмеров, построенного на иллюзиях. Вся их жизнь - обман, который проявляется даже в том, что Нора вопреки запретам мужа втайне поедает любимое миндальное печенье. Также «кукольный дом» отражает вообще человеческую жизнь, в которой отсутствует это самое человеческое. Наша жизнь превращается в заучивание и играние определенных ролей. Мы все больше и больше замыкаемся в себе и боимся быть собой.
Есть и другие символы: куколка для Эмми, которую та «все равно скоро поломает», праздник, танцы – символы беспечности жизни, разложение, о котором говорит доктор Ранк, а Нора не хочет его слушать, костюмы, в которые переодевается Нора – как элемент театральности в семейной жизни Хельмеров.
Помимо того, что герои сами дают оценку происходящему, в пьесе также важна роль подтекста.
За словами такого необязательного на первый взгляд героя, как доктор Ранк скрыто очень много подтекста. «Моему бедному спинному мозгу приходится расплачиваться за веселые деньки офицерской жизни моего отца» - косвенно проецируется на семейную жизнь Норы и мужа. А когда он говорит о визитной карточке с черным крестом, которую пошлет, когда начнется мерзость разрушения, тайна, действительно, вскрывается вместе с карточкой доктора и происходит разрушение «семейной идиллии». Доктор говорит, что в каждой семье кто-то расплачивается за грехи другого.
Не жизнь такая, а мы такие - хочет своим творчеством доказать нам Ибсен. Мы не можем справиться с этой жизнью, проигрываем ей в схватке. Жизнь не прощает тех, кто каждую минуту не борется за нее и не кладет на алтарь ее жертвы во имя идеи и во имя свободы.
Ибсен предъявляет к человеку требования, взыскивает, нападает на мещанство, в котором он погряз, бичует, поучает и этим мечтает возвысить...". (О. Л. Книппер-Чехова "Ибсен в Художественном театре").
Закончить хотелось бы словами Корнея Чуковского, точно определившего проблематику творчества Ибсена:
Мы все копошимся здесь на земле и погрязли во лжи, в самодовольстве, погрязли в заботах и даже погрязли в собственном счастье. Только в подвиге и борьбе обретете вы душу.
Письма К. П. Победоносцева к сестрам Тютчевым
Почти наугад можно открыть любые воспоминания об эпохе Александра III - и убедиться, что все мемуаристы, за крайне редкими исключениями (о них речь впереди), поразительно единодушны в оценке Победоносцева и если обращаются к впечатлениям от личных встреч, то не скупятся на мрачные краски: чудовище, бессильно размахивающее “желтым кулачком” и выговаривающее “бескровными сухими губами”: “Неву трупами запрудить! Брюхами вверх! Не время сентиментальничать...” 1 Фанатичный враг прогресса, воплощенная ненависть к вольной мысли, коварный и циничный, жестокий и бездарный - таким он нарисован в мемуарах либералов и консерваторов, литераторов и придворных дам, мелких чиновников и влиятельных министров. И хотя этот портрет наделен чертами фольклорного злодея, таким Победоносцев вошел в нашу память - репутация его непоправима. Не в том смысле, конечно, что аналитической мысли не над чем трудиться. Речь идет о заведомой бесплодности усилий по превращению дьявола в ангела, рисующих все ту же знакомую картину - лишь с обратным знаком.
Реставрационный курс Александра III, вдохновителем которого был Победоносцев, привел к кризису власти, а в конечном - отдаленном - итоге к общенациональной катастрофе. Уже в эпоху первой русской революции современники склонны были винить в происходящем в ряду прочих и Победоносцева, его запретительную политику, форсировавшую социальное брожение. События последующих десятилетий лишь укрепили подобные настроения. Политика Победоносцева способствовала национальной трагедии - и этот непреложный факт навсегда определяет его место в русской истории.
Тем более кажется странным, что личность такого масштаба остается в тени - совершенно непознанной именно как личность, в индивидуальных своих качествах. Что за человек он был? Чем питался его жесткий консерватизм? Что сделало его идеологом крайней реакции, отпугивавшей даже союзников? И в какой мере вообще он был самостоятельной политической фигурой, в какой мере его личные качества важны для понимания исторических событий?
Обыденное сознание проявляет жадное любопытство к природе инноваций, к их психологическим и социальным истокам. К консервативной идеологии общественное внимание традиционно глухо: консерватизм кажется легко выводимым из прошлого, укорененным в отжившем и объясняется то интеллектуальной беспомощностью, то моральной ущербностью носителей. Некоторая вялость мысли в самом деле была свойственна Победоносцеву: гибкость и восприимчивость, способность впитывать чужое - в особенности книжные впечатления - явственно преобладали над творческими потребностями, и этот особый склад ума должен быть не осужден, но осмыслен. Что же касается мифа о Победоносцеве-чудовище, то он меньше всего порожден моральными качествами знаменитого обер-прокурора Синода. Ведь не кровожадностью же, в самом деле, диктовалось требование казни первомартовцев и не злобой - гонения на сектантов.
Победоносцев был чужим в той среде, в недрах которой совершил свою ошеломительную карьеру, превратившись из скромного, хотя бесспорно умного и талантливого юриста, преподававшего право наследнику и его братьям, во всесильного обер-прокурора Синода, простиравшего свою власть далеко за пределы ведомства православного исповедания и обладавшего громадным влиянием на Александра III. Человек довольно низкого происхождения (внук дьячка, как злословили современники, на самом деле внук священника и сын московского профессора, недаровитого и скучного, не любимого студентами), ученый вполне академического склада и темперамента (автор обстоятельных и ценимых специалистами работ по гражданскому праву в России), опытный и хваткий чиновник, знаток бюрократических механизмов - этот человек в ближайшем окружении Александра III вызывал недоумение и враждебность. В чем только его не обвиняли - и в интриганстве, и в предательствах, и в казнокрадстве. Сохранились, конечно, свидетельства противоположного толка, но они оставались и остаются маргинальными. Приведу, например, любопытный комментарий А. Г. Достоевской к адресованным ей письмам Победоносцева, опекуна ее детей, человека, по ее словам, “доброго и отзывчивого сердца”: “Я знаю много фактов его безграничной доброты” 2 . О благородстве обер-прокурора (очевидно, со слов В. В. Розанова) писал С. Н. Дурылин 3 . Проникновенный отзыв о молодом Победоносцеве оставил его университетский коллега, знаменитый юрист Б. Н. Чичерин (позднее, однако, в Победоносцеве разочаровавшийся): “...это был прелестный человек. Тихий, скромный, глубоко благочестивый, всею душою преданный церкви, но еще без фанатизма, с разносторонне образованным и тонким умом, с горячим и любящим сердцем, он на всем существе своем носил печать удивительной задушевности, которая невольно к нему привлекала” 4 .
Примеров подобных можно выискать еще немало, но они никак не могут служить противовесом негативным характеристикам, в таком изобилии рассыпанным в мемуарной и даже исследовательской литературе, что нетрудно составить сборник мрачных анекдотов о Победоносцеве.
И все же эта разноголосица, эта несовместимость впечатлений интригует. Одни поражались “китайско-приказной дикости” Победоносцева (выражение П. А. Валуева), другие изумленно признавали, что “мумиеобразный Победоносцев способен писать <...> тепло и дельно” 5 ; одни видели в нем лишь “благонамеренного чиновника”, другие - человека “великого ума” (Ф. М. Достоевский); для одних он был ловким интриганом, для других - “фанатиком из XVI столетия”. Наиболее проницательные современники, точнее люди, более свободные от диктата общественного мнения, видели его как бы двойным зрением. А. Ф. Кони с недоумением останавливался перед “загадкой двоедушия” Победоносцева, сочетавшего душевную тонкость и сердечность с неумолимостью и даже жестокостью 6 . И самую, пожалуй, развернутую характе-ристику, со всеми pro и contra, дал С. Ю. Витте: “...выдающегося образования и культуры человек, безусловно, честный в своих помышлениях и личных амбициях, большого государственного ума, нигилистического по природе, отрицатель, критик, враг созидательного полета, на практике поклонник полицейского воздействия, так как другого рода воздействия требовали преобразований, а он их понимал умом, но боялся по чувству критики и отрицания <...>” 7 .
“Нигилист”, но “выдающегося образования и культуры”, “отрицатель”, но “человек большого государственного ума” - характеристика верная и глубокая и вместе с тем парадоксальная. Хотя Победоносцев на многих производил впечатление цельного человека и, по-видимому, усиленно это впечатление культивировал, печать раздвоенности, психологического разлома чувствуется во всем, не только в противозаконном союзе подлинной культуры и нигилистического склада ума.
Победоносцев с отвращением брал в руки газеты, видя в них сатанинское изобретение для штамповки обывательского сознания: “...увы! правде нет места в газетах, к которым можно достойно применить слова Спасителя: └ваш отец - ложь и отец лжи”” 8 . Однако он всю жизнь, и довольно интенсивно, сотрудничал в ежедневной прессе, воздействуя на редакторов близких ему изданий, печатая заметки по самым злободневным вопросам даже в периоды максимальной загруженности. “Все хочу сказать б а с т а, - писал он Ф. М. Достоевскому, посылая очередную статью для “Гражданина”, - и продолжаю покуда могу” 9 .
Победоносцев был опытнейшим юристом, почти два десятилетия прослужившим в различных департаментах Сената, автором “Курса гражданского права”, и тем не менее он с большим подозрением относился к “букве закона” - “бездушной, отрицательной, карательной силе”, - отдавая безоговорочное предпочтение “обычаю” как “силе живой, свободной и способной к самостоятельному развитию” 10 . Те либеральные преобразования в судебной системе, которые совершились в середине 60-х годов при ближайшем участии Победоносцева, вскоре стали объектом его беспощадной критики. “Во всей России, - утверждал он, - из народа поднимается вопль ропота на судебное устройство <...>” 11 .
Победоносцев любил уединение, тихую кабинетную работу “в своем углу”, ценил поглощенность своим делом. “О себе что сказать вам? - писал он в 1864 году А. Ф. Аксаковой, тогда еще Тютчевой. - Работаю и кроме того, что до работы моей относится, людей мало вижу. А когда схожусь с людьми в обществе - редко чувствуешь, что прибыло, - по большей части чувствуешь, что убыло” 12 . Десятью годами позднее - не менее знаменательное признание: “Вообще как-то мало интереса видишь вне дома. Мизантропом я не расположен быть, но пошлость, которой нынче так много развелось, сильно надоедает мне” (Е. Ф. Тютчевой, 31 октября 1874 года). И все же он принимал любые поручения, вмешивался почти во все сферы государственной жизни, даже абсолютно чуждые его основным занятиям, постоянно пребывая на виду, в ненавистной ему суете.
Победоносцев обладал вкусом к анализу, умел глубоко проникать в чужую мысль - но панически боялся любой свободной дискуссии. “Эта статья, - писал он редактору “Московских ведомостей” С. А. Петровскому о выступлении одного из иерархов церкви против Владимира Соловьева, - вполне православная, и всякая полемика по поводу ее о православии будет только с о б л а з н о м для православной церкви и уронит ваше издание в глазах благомыслящих людей” 13 . Опасным ему казалось не только обсуждение конфессиональных проблем. За любой неортодоксальной идеей мерещился соблазн. Так, прочитав биографию Ф. И. Тютчева, написанную И. С. Аксаковым, Побе-доносцев делился сомнениями со свояченицей автора: “Я счел нелишним - по дружбе - написать ему <...> и указать на одно место, которое благоразумнее было бы выкинуть, где он излагает какую-то теорию и формулу русской самодержавной власти, - теорию, по правде сказать, фантастическую, - в которой на каждом слове, на каждой фразе легко поскользнуться <...>” (Е. Ф. Тютчевой, 11/23 августа 1874 года). Не только публичная полемика с ее многочисленной аудиторией, но и живой, непосредственный спор между всерьез ценимыми им людьми казался ему никчемным: “...у Федора Ивановича (Тютчева. - О. М.) с Тургеневым завязался кипучий спор о славянофильстве и западничестве. Говорили, конечно, оба вместе и так, что некуда было вставить слова, а когда кончился продолжительный спор, можно было спросить: о чем они спорили?” 1 4 Нельзя сказать, что Победоносцева не волновала обсуждаемая проблема - она была связана с самой сутью его воззрений. И дело вовсе не в том, что у него все ответы были предрешены. Очень точно его охарактеризовал В. В. Розанов, вспоминая первое впечатление от знакомства: “По натуре <...> Победоносцев был спорщик, который и внутренно, в себе, и молча продолжает начатый вслух спор. Этим полным спора человеком он и вышел ко мне” 15 . Его статьи в самом деле пронизаны тайным духом полемики, что, однако, парадоксальным образом сочеталось с маниакальной боязнью открытого диалога, с болезненной жаждой безмолвия. “Повсюду только слова, - писал он Е. Ф. Тютчевой, - жалкие, обманчивые, - и совсем не видно дела. Приходится самому удерживать в себе мысль и слово, ибо явственнее, чем когда-нибудь, теперь “мысль изреченная” становится ложью, как только заслышит себя в этой атмосфере безделья и пустоты” (22 ноября 1870 года).
Всю жизнь Победоносцев страдал из-за вялости правительственной политики, всю жизнь тосковал по энергичным деятелям. “Отчего это совсем людей нет? - жаловался он А. Ф. Аксаковой в 1864 году. - Отчего все кажутся так мелки, ни в ком не слышится силы <...>”. Более десяти лет спустя, уже заняв видное место в структурах власти, он предавался точно таким же размышлениям в письме к Е. Ф. Тютчевой: “Ищешь Русской души, деятельной, горячей, и обретаешь разве только - хоть и русского склада людей, но дряблых, нерешительных, умеющих только кричать и пустословить” (30 декабря 1876 года). А между тем на каждого деятельного, тем более самостоятельного человека он смотрел с подозрением, наводил сокрушительную критику, опасаясь любых инициатив. По меткому замечанию В. В. Розанова, Победонос-цев “всегда и всею своею “говорящею фигурою” ложился поперек всякого живого течения воды <...>” 16 .
Эта двойственность жизнеповедения отнюдь не была безотчетной, Победоносцев прекрасно понимал внутреннюю противоречивость своей позиции: “Мне кажется, когда утомленный отхожу я ко сну, что все как-то не так я живу и не то делаю <...> Но, видно, то следует, что Бог послал, и послал, может быть, для того, чтобы мы не забывали, └яко не имамы зде пребывающего града”” (Е. Ф. Тютчевой, 25 июня 1869 года). Очень характерный для Победоносцева поворот мысли: фальшивость положения объясняется недостижимостью идеала - и несовершенством собственного “я”, и искажающей силой жизни. Ни изменить эту убогую реальность, ни игнорировать ее законы нельзя, если не впадать, конечно, в мечтательность и утопизм - самый распространенный в XIX веке грех, нашедший в Победоносцеве глубокого обличителя. Единственное спасение для человека, единственная возможность быть верным себе - это автономное существование, замкнутая духовная жизнь, где можно не прилаживаться к обстоятельствам и не прислушиваться к шуму житейского рынка. Потому Победоносцев всегда так любил “рамку”, всегда старался ограничить себя непроницаемыми стенами, культивировал одиночество: “Я не могу пожаловаться на свою ежедневную жизнь - она вся наполнена трудом и исполнена того, что я почитаю долгом: я живу постоянно в р а м к а х, и, если хотите, это всего лучше” (А. Ф. Аксаковой, 12 февраля 1864 года).
Живя в “пропитанном миазмами” Петербурге, Победоносцев находил спасение в самоизоляции. Во всяком случае, свою интимную жизнь он замкнул в семейном кругу и в беседах - по преимуществу эпистолярных - с немногими близкими ему людьми; любопытно, что в основном - с женщинами умными, восприимчивыми, очень его ценившими и, как правило, заражавшимися его настроениями. Читатель легко представит себе его окружение, знакомясь с публикуемыми ниже письмами.
Как бы высоко ни поднимался Победоносцев по служебной лестнице (фактически управлял страной в первые годы царствования Александра III), как бы ни засасывала его придворная суета, он всегда держался особняком и всегда чувствовал себя отшельником в бюрократическом и светском Петербурге. “Я стою в стороне от всего <...>, - сообщал он М. Н. Каткову летом 1881 года, вскоре после того как написанный им манифест развернул правительственный курс к реакции. - Делаю свое дело с утра до ночи - то, что могу делать сам, не справляясь с другими. Как ни загажено церковное поле, но оно все-таки гораздо чище всего прочего <...>” 17 . Для нас здесь важна не адекватность его самооценки, а убежденность в спасительности “рамок”, причем в универсальной спасительности.
То, в чем Победоносцев находил успокоение, он предписывал и другим. Каждый человек, каждая “живая душа”, может сохранить себя только в “рамках”, причем не в тех, что сконструированы самостоятельно, как это приходилось делать всю жизнь Победоносцеву, но в преднаходимых, в предначертанных. Личность должна жить по незыблемым законам сложившегося социума, следуя предписанным заранее правилам и не порывая с исконной средой.
За этим требованием ощущается драматичный опыт человека, из своей среды выпавшего. Жесткая социальная концепция Победоносцева опиралась на его психологический опыт; в личности Победоносцева, в его нравственном складе, в контексте биографии может и должна быть осмыслена его политическая концепция.
Вот почему публикуемые письма - фрагменты долгого и доверительного диалога с сестрами Тютчевыми - представляют уникальный интерес. В беседе с обеими - сначала с Анной Федоровной (1829 - 1889), старшей дочерью поэта, затем с Екатериной Федоровной (1835 - 1882), как бы по праву близкого родства получившей от сестры способность вызывать корреспондента на откровенность, - Победоносцев не скупился на признания, раскрывающие его интимную духовную жизнь. Но всегда за этими признаниями сквозит характеристика общества, социальной атмосферы, в которой он живет.
Победоносцев вообще склонен был понятия душевной жизни распространять на жизнь социальную. Этот его несколько наивный антропологизм, как, впрочем, и непримиримый, угловатый морализм, вполне в духе времени и обнаруживает сходство как с Чернышевским, так и с Львом Толстым, - то есть с теми, кому его принято безоговорочно противопоставлять и в ком он сам видел своих антагонистов.
И это глубинное родство закономерно. “Чудовище” Победоносцев был крайне своеобразной, болезненной реакцией на проблемы века. Очень точно Лидия Гинзбург охарактеризовала самочувствие человека второй половины XIX столетия: “...они были людьми потерянного рая. Недавно, у всех на памяти, рассеялся рай абсолютов, разных - от католической догмы и Декларации прав человека до Гегеля” 18 . Через искус традиционных для XIX века верований, и в частности через искус гегелевской системы, Победоносцев прошел - и тем острее он страдал от дисгармонии настоящего, тем решительнее восставал против реформ Александра II, тем более страстно искал спасения в церкви и тем более рьяно защищал главную ценность утраченного рая - цельную, “простую”, в его терминологии, душу.
Неудивительно, что центральной категорией “Московского сборника”, главной книги Победоносцева, его политической декларации, стала душа - верующая, мыслящая, страдающая от разрушительного напора цивилизации. Незыблемость традиционного социального уклада - единственный залог душевной цельности человека. И это главный аргумент победоносцевского консерватизма, глубинное оправдание охранительной политики.
Здесь Победоносцев c очевидностью приближается к славянофильской идеологии - к апологии “цельного сознания верующего разума” (И. В. Киреевский). Но это лишь точечное соприкосновение: Победоносцев подменял “верующий разум” “мыслящей душой”, поскольку всегда испытывал крайний скепсис в отношении постижения мира силою разума. Мерой истинности для него служили понятия душевной чистоты, искренности, сердечной полноты. Отсюда размытость и произвольность его построений. Отсюда и предельная удаленность от острых политических проблем, требовавших незамедлительного решения.
Любопытно, что д у ш а, к которой Победоносцев апеллировал и в “Московском сборнике”, и в письмах к Александру III как к высшей инстанции, эта д у ш а лишена конкретности. Она вроде бы во плоти, но до того стерта, до того избавлена от индивидуальных проявлений, страстей, заблуждений, что кажется схемой души, а не душой. Это д у ш а-норма, далекая от жизни. Самый проницательный рецензент “Московского сборника”, В. В. Розанов, очень точно определил природу этой книги: “...как бы листки записной книжки, но без небрежности изложения: все статьи одушевлены и чистосердечны именно как страница дневника”. “Страница дневника” в устах Розанова - высшая оценка, знак родства, но за ним - сознание глубокой бездны, отделяющей рецензента от Победоносцева: “Это отвлеченная книга, и отвлеченность тем более мучительна, что это не отвлечения ума, а отвлечения сердца” 19 . Розанов хорошо знал Победоносцева и, возможно, писал не только о книге. “Отвлечениями сердца” пронизана и дружеская переписка Победоносцева.
Он почти в каждом письме делится своими переживаниями, много и подробно рассказывает о своем душевном состоянии - как правило, мучительном, объясняющемся несоответствием реальности идеалу. Откуда бы Победоносцев ни писал - из-за границы, из Петербурга и даже из Москвы, игравшей в его мечтах роль земного рая (Петербург - это “толкучий рынок”, Москва - “тишина, простор и досуг”), - наличная действительность всегда его оскорбляет, душа везде бесприютна. Лишь церковь - ее прибежище, лишь в обряде она находит отраду. Однако при всей насыщенности писем признаниями, из них мы очень мало узнаем о жизни Побе-доносцева. Один и тот же круг переживаний, не зависимый от меняющихся об-стоятельств, господствующая интонация, повторяющиеся мотивы, образы и даже слова. Крутые повороты судьбы Победоносцева если и отражаются на страницах переписки, то совершенно внезапно, ничто их не предвещает. Так, неожиданно после нескольких лет доверительной эпистолярной беседы с Анной Федоровной Победоносцев вдруг сообщает ей о намерении жениться, причем на девушке, уже давно занимавшей в его жизни огромное место. Ни в одном из предыдущих писем он не обмолвился о ней ни словом. Жизненную конкретность Победоносцев как бы выносил за скобки, обнажая суть, - но суть то ли размытую, то ли универсальную. В этом смысле письмо Победоносцева-жениха - совершенно уникальный документ. Здесь нет ни одной живой черты невесты, ни намека на ее внутренний мир, ни слова о любви (которая, судя по множеству свидетельств, связывала этих людей многие годы), ничто не выдает страсти, которую, наверное, испытывал зрелый мужчина к семнадцатилетней девушке редкой красоты. Выдержан обычный для Победоносцева, несколько “плаксивый”, по удачному выражению одного современника, тон. Единственная живая деталь - материнское отношение к невесте (“...дитя мое милое, которое я на своем сердце взрастил”) - вроде бы по недосмотру прорывается в это письмо (заставляя, правда, задуматься о женственном душевном складе Победоносцева), а в остальном он все такой же: вроде бы откровенный, но застегнутый на все пуговицы.
Не менее поразительно, что Победоносцев десятки лет писал Екатерине Федоровне Тютчевой о том, что не доверил бы другим своим собеседникам (именно к ней обращены слова, вынесенные нами в заглавие), однако о стремительной карьере, которую он совершил именно в годы переписки с ней, мы узнаем очень мало - лишь о результатах, но не о пружинах, то есть не о том, что составляло его обыденную жизнь. Изредка у Победоносцева прорываются сетования вроде следующего: “Мне положено мешать и загораживать всячески дорогу” (20 октября 1868 года), - но как он пробивал себе эту дорогу, остается для нас загадкой.
В письмах к сестрам Тютчевым мы не найдем совершенно неизвестного Победоносцева - каким он был “на самом деле”, но скрывался от посторонних глаз. Он предстает здесь таким же, как в публицистике, как в официальной переписке, - регламентированным в своих душевных движениях, “условно анонимным”, как очень удачно выразился самый глубокий истолкователь Победоносцева Г. Флоровский. Язык писем - это язык его статей, раздражавших многих выспренностью и елейностью; это язык его переводов (любопытна в особенности стилистическая однородность писем даже самого бытового содержания и победоносцевского перевода “О подражании Христу” Фомы Кемпийского). Тематика писем - это все та же знакомая читателю “Московского сборника” яростная критика разлагающейся государственной системы, “хаотического состояния общества”, ничтожества “великих мира сего”. Общая логика писем отражает эволюцию человека, ведомого в идеологическом пространстве негативными импульсами: общественная позиция Победоносцева выросла из критики самых разных течений и идей (это к вопросу о тайном духе полемики, пронизывающем его статьи). Критический анализ прочитанного и пережитого - может быть, главное в письмах к сестрам Тютчевым. Причем особенно интересен скрытый в этих письмах диалог Победоносцева со славянофилами: обе корреспондентки входили в их круг (сначала через отца, потом через И. С. Аксакова, мужа А. Ф. Тютчевой), и в беседе с обеими просматриваются как силы притяжения, так и - в еще большей мере - силы отталкивания от славянофильства.
Близость “Московского сборника” и дружеской переписки - иногда даже текстуальная - симптоматична. То, что первоначально выливалось из-под пера в приватной беседе, приобретало затем качество публичности, сохраняя и стиль и интонацию. Победоносцев был верен себе, самотождествен в различных своих проявлениях, оставаясь, однако, всегда замкнутым, пребывающим “в рамках” - и сохраняющим потому свою тревожащую загадочность.
Помещенные ниже письма охватывают досинодальную эпоху жизни Победоносцева - наименее изученный период его биографии. Наставник цесаревича, сумевший внушить ему оппозиционные настроения, и в те годы уже был наделен властью (с 1868 года сенатор, позднее член Государственного совета), но еще не подавлен своим положением - его репутация в обществе держалась личными качествами, на политическом горизонте он смотрелся сильной и одинокой фигурой, вызывая интерес окружающих и - самое главное - сознавая собственную неординарность, отсюда неустанная саморефлексия и глубинный, уводящий от эмпирики автобиографизм его писем.
Все публикуемые письма хранятся в 230 фонде отдела рукописей Российской государственной библиотеки (карт. 4408, ед. хр. 2-12; карт. 5273, ед. хр. 2-5; в комментариях ссылки даются далее только на номер картона и номер единицы хранения).
Во фрагментах, иногда довольно крупных, публикуемые письма к сестрам Тют-чевым (в особенности к Екатерине Федоровне, диалог с которой длился почти двадцать лет) давно известны в печати. В извлечениях их впервые ввел в оборот Ю. В. Готье, снабдив документы не устаревшей по сей день характеристикой личности и взглядов Победоносцева (Готье Ю. В. Победоносцев и наследник Александр Александрович. 1865 - 1881. - В кн.: Публичная библиотека СССР имени В. И. Ленина. Сб. II, М. 1928). В дальнейшем к ним не раз обращались специалисты. Из работ последнего времени следует выделить прекрасно подготовленную, единственную на сегодняшний день научную биографию Победоносцева, где эти письма широко цитируются: B y r n e s R o b e r t F. Pobedonostsev. His Life and Thought. Bloomington-London, 1968.
Публикатор приносит глубокую благодарность сотруднику ОР РГБ Т. Т. Ни-колаевой за помощь в работе.
Публикация, составление, вступительная статья и комментарий ОЛЬГИ МАЙОРОВОЙ.
1 Н е м и р о в и ч-Д а н ч е н к о В а с. И в. На кладбищах (Воспоминания). Ревель. 1921, стр. 58.
2 ОР РГБ, ф. 92/II, карт. 7, ед. хр. 966, л. 21 об.
3 См.: Дурылин С. Н., “В. В. Розанов” (публикация В. А. Десятникова; “Начала”, 1992, № 3, стр. 48).
4 Воспоминания Бориса Николаевича Чичерина. Земство и Московская Дума. М. 1934, <т. 4>, стр. 102 - 103.
5 Дневник А. В. Жиркевича (Государственный музей Л. Н. Толстого, ф. А. В. Жир-кевича, тетрадь 13, л. 64 об.).
6 К о н и А. Ф. Собрание сочинений в 8 томах. М. 1966, т. 2, стр. 264 - 265.
7 В и т т е С. Ю. Воспоминания. М. 1960, т. 2, стр. 260.
8 ОР РГБ, ф. 126, карт. 8479, ед. хр. 10, л. 3 об. (письмо к О. А. Новиковой от 4 января 1889 г.).
9 “Литературное наследство”. М. 1934, т. 15, стр. 127.
10 П о б е д о н о с ц е в К. П. Московский сборник. М. 1901, стр. 105.
11 “К. П. Победоносцев и его корреспонденты”. М. - Пг. 1923, т. 1, полутом 2, стр. 486.
12 ОР РГБ, ф. 230, карт. 5273, ед. хр. 2, л. 8. Далее при цитировании писем к сестрам А. Ф. и Е. Ф. Тютчевым указывается в тексте только адресат и дата (все эти письма хранятся: ОР РГБ, ф. 230).
13 ОР РГБ, ф. 224, карт. 2, ед. хр. 24, л. 5.
14 “Литературное наследство”. М. 1989, т. 97, кн. 2, стр. 415.
15 Розанов В. В., “М. П. Соловьев и К. П. Победоносцев о бюрократии” (“Начала”, 1991, № 1, стр. 49). (Впервые: “Новое слово”, 1910, № 1.)
16 Р о з а н о в В. В. Когда начальство ушло... 1905 - 1906 гг. СПб. 1910, стр. 146.
17 ОР РГБ, ф. 120, карт. 9, ед. хр. 47, лл. 47 - 47 об.
18 Г и н з б у р г Л и д и я. Человек за письменным столом. Л. 1989, стр. 195.
19 Розанов В. В., “Скептический ум” (“Новое время”, 22 ноября 1901 г.; включено в сборник его статей “У церковных стен”, т. 1).
А. Ф. АКСАКОВОЙ
Христос Воскрес! в первый день праздника пусть и мое поздравленье дойдет до вас, добрейшая Анна Федоровна. Будьте здоровы и радуйтесь. Мне Бог дал возможность проводить эти дни в ожидании праздника, спокойно и в уединении своей комнаты - около вас, я знаю, шум и заботы, которые смущают душу, и нет вам тишины и покоя в своей комнате - точно в ту пору, когда комнату убирают и изо всех углов поднимается пыль, и нет угла, где бы можно было усесться спокойно с своею думой. Но иногда, по милости Божией, праздник внезапно вторгается в душу и приводит с собой тишину торжественную. Дай Бог вам - в тишине и в радости встретить Светлый Праздник. На Праздник отворяются двери храма - одному теснее, другому шире, - и нечего рассчитывать, что в отворенные двери все мы взойдем и останемся, слава Богу, когда придется постоять на пороге отворенного храма и постоять минуту в спокойном созерцании. Потом двери затворятся, но в душе останется светлый след, и одно воспоминание о том, что видела душа в эту минуту, возбуждает в ней трепетное ожидание нового праздника, ожидание, которое само по себе есть уже радость 1 .
Поздравляю вас еще с днем вашего рожденья и радуюсь за вас, что на этот раз в день своего рожденья вы еще услышите “Христос Воскрес” на Светлой неделе. В прошлом году я был у вас в этот вечер; и теперь, когда соберутся к вам друзья ваши, вспомните, что и я хотел бы, когда бы мог, к ним присоединиться. Зато в этот день постараюсь увидеть и поздравить ваших, у старого Пимена 2 .
В последний раз вернувшись из П<етер>бурга, я, по желанью вашему, в тот же день был у сестрицы вашей Дарьи Федоровны, но она была больна и не могла принять меня, так что я недавно только, на шестой неделе поста, мог с нею увидеться 3 .
Еще раз: Христос Воскрес! Еще раз - радуйтесь. - Прошу вас не забывать от всего сердца вам преданного
К. Победоносцева.
Вел<икая> Пятница
1 “Как я вам благодарна за ваше доброе письмо, - отвечала Победоносцеву Анна Федоровна. - Я его получила на утро светлого воскресенья, среди суматохи, визитов, поздравлений и раздачи фарфоровых и стеклянных яиц, и оно было для меня единственным тихим и отрадным впечатлением в течение этого утра” (карт. 4406, ед. хр. 2, л. 3 об.).
2 То есть Сушковых - литератора и мемуариста Николая Васильевича Сушкова (1796 - 1871) и его жену, родную сестру Ф. И. Тютчева Дарью Ивановну Сушкову (1806 - 1879). Их салон был одним из самых оживленных в Москве, средоточием интеллектуальных сил. В доме Сушковых жила Е. Ф. Тютчева, с которой уже тогда у Победоносцева завязались добрые отношения, переросшие позднее в духовную близость.
3 Т ю т ч е в а Д. Ф. (1834 - 1903) - вторая дочь поэта от первого брака, фрейлина императрицы Марии Александровны, в 70-е годы постоянная собеседница Победоносцева.
Итак, Ницца не удовлетворяет вас, в Ницце вам скучно, в Ницце вы вспоминаете с завистью о Крыме, из Ниццы вы рветесь - пожалуй - даже под серое небо Петербурга. И я совершенно вам сочувствую. Я не могу себя представить вне родного воздуха, и одна мысль о том, чтобы усесться где-нибудь за границей - повергает меня в ужас. Мне кажется, это значило бы порвать самые дорогие, самые крепкие и задушевные связи. Бывают тяжкие минуты, когда человек теряет все, что называл своим и для чего жил на свете, - тогда прежняя среда, в которой лилась - и пролилась жизнь его, кажется ему невыносима, и хочется ему убежать куда-нибудь в такое место, где у него ничего своего нет - и не бывало. Вот когда, я понимаю, можно усесться где-нибудь за границей, но - какое печальное сиденье! Правда - на вас лежит долг, - но сердцу все-таки не легко 1 .
И кроме того - правда ваша - оскорбительное чувство входит в душу. Теперь - кажется - нам нужнее, чем когда-нибудь, тот “гордый покой” 2 ввиду неприятелей, который происходит от самосознания. А когда видишь, что этого самосознания нет, и горько и стыдно становится. Кажется, не может быть сомнения в том, что нас “ненавидят”, хоть и не смеют еще презирать, и играют с нами в темную игру то ласкою, то насмешкой, как светский эгоист играет с простым человеком, попавшим в его общество, когда не смеет прямо его вытолкать. И так больно видеть, что простой человек этой игре поддается 3 .
Скажу вам, что когда бы не работа, которая не дает мне много досуга, сердце наболело бы без меры - и так оно уж болит ото всего, что видишь и слышишь. Я молчу - мне говорить больно, да и терпеть не могу бесплодных речей, - но я не могу не чувствовать всеобщего разложения и пустоты в домашних делах. На всем написано одно: пошлость; как ни бережешь себя от негодования и раздраженья, не убережешься.
Но довольно об этом - в ваш огонь мне еще не приходится подливать масло 4 .
Вы мне пишете: “Если у меня есть Doppelganger*, то его можно встретить около Кремля”. И я даже улыбнулся, вспомнив об ваших словах, когда на другой <день> был в Кремле, в крестном ходу, и там нежданно-негаданно вдруг встретил - Гр<афиню> Блудову 5 . Она, верно, рассказала уж вам об этом. Это было торжественное утро, которое я стараюсь всякий год проводить в Кремле, - в это утро встает из Соборов наших вся история со всею святынею и идет ходом вокруг стен московских - целый лес древних хоругвей, целый полк духовенства, целый хор колоколов московских, целое море - молящегося народа. И все это в память всероссийского события изгнания из Москвы тех двунадесяти язык, под сению коих вы теперь отчасти проживаете, добрейшая Анна Федоровна.
Живу я - так тихо и однообразно, что, если б вы могли видеть, вас из вашей суеты вдвое сильнее потянуло бы в покой московской. Утром - работа в сенате, вечером - работа дома, но кроме работы и книги - и кое-когда живые люди. Время не идет, а бежит, и вот уже - скоро запоют “Христос рождается” на введеньев день, а там - Никола Зимний, а за Николою Спиридон, когда по московскому счету уж зима поворачивает на лето 6 . В последнее время я никуда не выезжаю - боюсь выезжать именно потому, что в разных домах - особенно у Н. В. Сушкова - производится агитация по поводу какого-то вопроса и всех приглашают присоединиться к заявлению образа мыслей - чего я крайне избегаю 7 . Я был там недели 2 тому назад, по приезде Катерины Федоровны. До сих пор у нас здесь самый капитальный предмет разговора - Шедо-Ферроти и его книга, которую вы, верно, давно уж прочли и оценили по достоинству 8 .
Отчего это совсем людей нет? Отчего все кажутся так мелки, ни в ком не слышится силы, не за кого ухватиться - есть только через кого получать награды и казенные деньги и разные степени власти! Отчего самая власть так потеряла свои громадные размеры и с каждым днем все мельчает и мельчает? Или - для современника великих людей не бывает? Когда б вы знали, как мне хочется иногда встретить и поглядеть великого человека, человека с силой, с кем бы слиться, с кем бы вместе поработать крепкую работу! Нет - нет - всю<ду> видишь только блеск казенной позолоты костюма, всюду слышишь звон - казенных денег. - Или пришло на нас по воле Божией такое время, когда, говорят, великие дела сами собою делаются. Не знаю - не знаю, - но мне часто делается страшно - что еще придется видеть и пережить. Испытали ли вы это чувство - за себя и за других! Человек живет не так, как надо, слабеет, малодушествует, забывается, лжет сам себе, то есть говорит одно, а делает другое - и, веруя в любовь Божию, знает, что ждет его наказание, то есть явится событие, которое - вопреки ему - покажет ему правду, болью и печалью восстановит в нем равновесие сил, встряхнет его не в мысли только, не в чувстве и фантазии, а в самом корне жизни, правдою Божией. Так иногда страшно делается за будущее, когда видишь в настоящем признаки разложения и слабости и неправды. Людей нет крепких, которые служили бы представителями идеи, - но видишь, как в недостатке людей и идей - проникают в массу и бессознательно прививаются к ней разные мнения и борются одно с другим тайною борьбой, причем ни одно из них не принимает определенной формы, ни в одном из них, при всем упорстве, даже при ожесточении, не слышно той глубокой веры в идею, которая созидает и переработывает. Но эта борьба, глухая борьба мнений, конечно, имеет свое значение и, перемешивая элементы, приготовляет почву - для какого-то неведомого события, приготовляет поле для какой-то неизвестной силы, которая еще явится. Вот отчего иногда страшно становится жить, и из этого страху разве только опять это слово выводить: “Господь Бог”.
Спутники нашего Вел<икого> Князя пишут, что им очень скучно, что они с грустью вспоминают о прошлогоднем путешествии 9 . И как не вспомнить - тогда все чувствовали себя дома и, может быть, не умели ценить, как хорошо быть дома, между своими, своим духом дышать, свою силу в себе чувствовать. Не заживайтесь долго между чужими - вышли вас Боже скорее в свою землю! И - новую принцессу привозите с собою: правда ли, что свадьбу хотят устроить в Москве? Это было бы очень кстати - да вряд ли это правда.
Будьте здоровы, добрейшая Анна Федоровна, и да благословит вас Бог во всяком вашем деле. Благодарю вас от всей души за добрую вашу память обо мне
ваш К. Победоносцев.
9 ноября. Вы меня балуете, как малого ребенка, добрейшая Анна Федоровна. Сегодня нежданно-негаданно получил я от вас посылку с конфетами из Ниццы. Это напомнило мне не знаю кем пущенное про меня слово, что я лакомка. Ничего - быть так - когда так сказано, - и я от всего сердца вам благодарен за эту присылку - на чужой стороне вы подумали обо мне настолько, что захотели мне сделать это удовольствие. Я очень этим тронут - в первую минуту мне как будто было совестно, но потом я очень просто обрадовался, когда подумал об вашем добром желании. Спасибо вам за него от всего сердца.
1 Д о л г - воспитание младшей дочери Александра II, великой княжны Марии Алек-сандровны (1853 - 1920). Анна Федоровна писала Победоносцеву о тоске по родине, выражая настроение своего окружения, о чем тогда же сообщал из Ниццы ее отец (см.: “Литературное наследство”. М. 1988, т. 97, кн. 1, стр. 385).
2 Неточная цитата из стихотворения М. Ю. Лермонтова “Родина”.
3 Имеется в виду реакция Европы на подавление польского восстания и на проводимые в Польше преобразования. “Все улицы битком набиты народом, - писала Анна Федоровна Победоносцеву 13 октября 1864 года, - и все с любопытством и с насмешкою на нас смотрят, точно преступников везут” (карт. 4406, ед. хр. 2, л. 12).
4 Подразумевается горячность адресата. В 1867 году Победоносцев писал ей из Петербурга: “...рад я за вас, что вас теперь нет здесь - но для них (то есть для императорского двора. - О. М. ) - сколько раз приходится пожалеть, что замолкло около них ваше прямое и горячее слово” (карт. 5273, ед. хр. 4, л. 6).
5 Графиня Б л у д о в а А. Д. (1813 - 1891) - фрейлина императорского двора, писательница, дочь государственного деятеля и литератора Д. Н. Блудова. Твердая сторонница “русского направления” в политике, дружившая со многими славянофилами, умная и влиятельная, она стала опорой Победоносцева в последующие десятилетия, когда он жил в Петербурге. В 70-е годы он регулярно посещал ее салон в Зимнем дворце.
Крестный ход в память победы над Наполеоном ежегодно совершался в Москве.
6 В в е д е н ь е в д е н ь (введение Богородицы во храм) - 21 ноября (здесь и далее даты приводятся только по старому стилю), Н и к о л а З и м н и й (день памяти святителя и чудотворца Николая) - 6 декабря, С п и р и д о н (память преподобного Спиридона Тримифунтского) - 12 декабря (в этот день, по пословице, солнце поворачивает на лето, зима на мороз).
7 Возможно, речь идет об а г и т а ц и и в пользу М. Н. Каткова, намеревавшего-ся отказаться от редактирования “Московских ведомостей” вследствие цензурных репрессий. Не исключено, однако, что Победоносцев имел в виду адрес московского дворянства, обратившегося к царю с ходатайством о созыве “общего собрания выборных людей земли русской”.
8 Летом 1864 года вышла написанная по заказу министра народного просвещения А. В. Головнина брошюра барона Ф. И. Фиркса, выступавшего под псевдонимом Д. К. Ше-до-Ферроти “Que fera-t-on de la Pologne?” (“Что будет с Польшей?”). Автор поддержи-вал предложение предоставить Польше ограниченную автономию и полемизировал с М. Н. Катковым, отстаивавшим политику русификации края. В письме Б. Н. Чичерину (18 сентября 1864 года) негативное отношение Победоносцева к этой книге выражено определенно: “...тут <...> вереницей всякие события. Последнее из них - это история новой книги Шедо-Ферроти, которую Головнин рассылает по всей России, с рекомендациями, по университетам и учебным заведениям. У нас в прошлую субботу Совет решил возвратить ему 10 экземпляров, присланные в Московский университет” (ОР РГБ, ф. 334, к. 4, ед. хр. 4, л. 2 об.).
9 Наследник престола находился в это время за границей, среди его спутников был Б. Н. Чичерин, с которым Победоносцев состоял в оживленной переписке. Поездка преследовала, в частности, матримониальные цели: в Копенгагене великий князь Николай Александрович стал женихом упомянутой далее Победоносцевым датской принцессы Дагмары (1847 - 1928), впоследствии жены Александра III, русской императрицы Марии Федоровны. П р о ш л о г о д н е е п у т е ш е с т в и е - путешествие по России наследника Нико-лая Александровича, в свите которого находился Победоносцев.
Христос Воскрес - добрейшая Анна Федоровна, - дай Бог, чтобы в радости праздничной застало вас это праздничное слово! Пишу к вам в Вербную Субботу, вернувшись из церкви от всенощной - вы знаете, как хорошо у нас в России в эти дни повсюду, где есть храмы Божии, где есть молящийся народ. Сегодня день такой торжественный - сегодня церковь зовет каждого взять на себя крест свой и с этим крестом встречать идущего на страдания Спасителя - что за торжественный вход! И подумайте - что если бы точно каждый в эту минуту всем сердцем взял на себя крест свой - о, как их много, и каких крестов, - и так все вместе стали бы перед Богом, что за чудный, что за торжественный вышел бы хор! Но довольно и то, что мысль эта во всех есть - что эта мысль всеми поется в церкви. - Какой чудный праздник!
Есть ли у вас там, в Ницце, такие праздники? Была ли у вас русская вербная всенощная, русская Страстная неделя? Радуюсь за вас, когда были, - но слышу, что Ницца вам надоела и что вы рветесь под серенькое небо баденское. В добрый час - чем ближе к дому, тем лучше - вот, я слышу, что между целыми горами фиалок южного края вы вспоминаете о северной фиалке, - и все южные кажутся вам без цвета и без запаху. Возвращайтесь же скорее в родную землю - нет ее краше и милее. - Душа наболела от здешнего безобразия и уродства, от всяческого кривлянья и ломанья, от кукольной комедии, в которую, кажется, обратилась вся наша деятельность и в которой поминутно узнаешь старого уличного знакомца - Петрушку, - переодетого чиновником-либералом, - душа наболела ото всего этого, душа устала расхаживать по пустырям недостроенным, покрытым обложками и мусором, заросшим крапивою, - и все-таки эту землю она любит и все-таки верует в нее, и все-таки находит здесь, именно здесь, на больших пустырях и в диких лесах, те поэтические березы, те скромные и душистые фиалки, о которых вы мечтаете на берегу Средиземного моря, - и все-таки над этими пустырями - из конца в конец носится гул тех колоколов московских, которые вот скоро-скоро населят глухую ночь и темную пустыню - целым миром идеалов, звуков и образов, - на который не променяешь никакого европейского рынка.
Благодарю вас за доброе ваше письмо, которое я получил, за добрую память обо мне, за карточки, которых я не получил еще, но которые, знаю, что вы мне посылаете 1 . Но вчера я получил такое грустное, грустное письмо от бедного Боголюбова 2 - у него умерла жена, 22 лет, которую он любил горячо, - и я не знаю, чем его утешить. -
Что сказать вам об себе? Я работаю рук не покладывая - и в этом все мои дни проходят - и в этом я вижу покуда одно средство - жить и избавиться от тоски обо всем, что видишь и слышишь на нашем житейском рынке. Правда - работа эта одолевает, работа эта изнуряет, - но вот, слава Богу, грань ей поставлена - сегодня, на пороге Страстной недели, я бросаю свою работу и хочу отдаться празднику - авось Бог поможет. Благословляю судьбу свою, что я в Москве, где еще можно это сделать.
Вчера я был у ваших, и мне рассказывали об вас, как к вам приставили казака, который рвет вместе с вами фиалки и носит за вами корзины с цветами, - какая воинственная идиллия! То ли дело, как бывало Хренов провожал вас и подбирал камешки и обчищал ножиком зеленые грецкие орехи в Гурзуфе. Точно сон - представляются мне теперь все эти картины Южного берега - что за очаровательный сон! И все эти имена беспрестанно возобновляются у меня в памяти, потому что каждый день проходят у меня через руки судейские дела тех же местностей и беспрестанно люди оттуда ко мне являются. Но в другой раз всего этого уж не переживешь.
Все новости вам, верно, рассказывают многие - а я всё говорю про старое - я, признаюсь, и не знаю никаких новостей, и забываю их, и не умею рассказывать, и что-то боюсь их. Все хочется, чтобы новым духом от них повеяло, чтобы правду и силу, в деле открывшуюся, почуяло в них сердце, - но слышишь всё только новые слова, а новых слов и у себя самого так много на мысли, что мысль иногда от них путается. И вот в такое время, как теперь, все эти новые слова хотел бы из головы выбросить и всю ее наполнить одним старым - и вечно новым словом: Христос Воскрес! Посылаю его вам от всей души, добрейшая Анна Федоровна, - перескажите его от меня и добрейшим соседкам вашим Гр<афине> Блудовой и Евгении Сергеевне 3 . Будьте здоровы - и радуйтесь, радуйтесь! Господь с вами!
Ваш К. Победоносцев.
1 Речь идет о фотографиях принцессы Дагмары.
2 Художник, профессор Академии художеств А. П. Б о г о л ю б о в (1824 - 1869) в 1863 году вместе с Победоносцевым сопровождал наследника в его путешествии по России. Очевидно, с тех пор и в течение многих лет они поддерживали добрые отношения.
3 Речь идет, вероятно, о Е. С. Шеншиной (урожд. Арсеньевой), входившей в свиту императрицы.
О, какое горе - Анна Федоровна! Какое горькое и страшное горе!1 Такая тоска, такая тьма напала на душу - всю Светлую неделю прожил я в агонии, от одной телеграммы к другой, - и все еще таилась надежда, - а сегодня страшная весть всё унесла, всё разбила - нет нашего милого царевича - и всякую минуту его точно живого видишь перед собою. -
А вчера мы молились и плакали - на Кремлевской площади, во всенародном моленье, со всею святыней московскою, - и я ушел с площади с тихим чувством надежды - но Богу не угодна была грешная молитва. - Знали мы, что она грешная, и молились: Боже! воздвигни праведника, чтоб он помолился Тебе. Но, видно, не нашлось праведника, и судьба Божия на нас пала. Буди имя Господне благословенно отныне и до века.
Третьего дня, утром, после тяжелой, бессонной ночи, я пошел к ранней обедне. - Потом хотелось еще помолиться - я пошел в соседние церкви - думал, что застану еще молебен. - Вошел в одну - вижу гроб - поют погребальные, Воскресные песни. - Стал и я на молитву - но сил не было - поднялся отчаянный вопль - старуха-мать билась, оплакивая юношу-сына, лежащего во гробе. Я вынесть не мог и выбежал из церкви. Вхожу в другую - соседнюю - и там вижу гроб и слышу стон и слезы. У меня все сердце перевернулось.
Но вчера вечером - думалось - будет утешенье. А сегодня - Боже мой, какое горе и тьма какая!
Кого и что оплакиваю - не умею сказать. - Его ли молодую жизнь, его ли погибшую силу и счастье, только что распустившееся, - или милое, дорогое свое отечество - одного не умею отделить от другого. Но - холодом веет на меня и страхом - мысль о будущем. Всем горько, все притихли и приуныли от страшной вести, - но мы, знавшие его, всего сильнее чувствуем, что значит для всех потеря нашего царевича. - Я верю, я чувствую всей душой, что судьба Божия совершается, что этот час - роковой час в судьбах России. На него была надежда, и в каждом из нас, знавших его, эта надежда оживала тем более, чем темнее становился горизонт, чем сильнее стали напирать темные силы, чем безотраднее казалась обстановка судеб наших. На него была надежда - мы в нем видели противодействие, в нем искали другого полюса, и глаза наши привыкли от мрака, все больше и больше сгущавшегося на северной точке нашей, обращаться в Ниццу, к нему и к Государыне. Его мы знали - и народ его знал и на него надеялся и бессознательно на нем покоил свою надежду на лучшее будущее. И эту надежду Бог взял у нас - что с нами будет? Да будет Его святая воля!
Боже мой! Так молод, - посреди всей роскоши южной природы, под блестящим солнцем, в яркий весенний день, из золотой чаши выпил он смертельное питье! А мать - бедная мать! Чем ей тьму просветить, чем ее горе измерить. - О, благослови ее и утешь ее, Боже!
Я знаю, как вам тяжело, - и ничем не умею вас утешить, потому что сам себе не вижу утешенья. - Только хочу свое горе приложить к вашему и слить с ним. - Господи! как пусто и горько все кажется! Силы нет больше писать вам - и о чем еще писать! Судьба Божия наступила и весь мир накрыла! Господь с вами! Дай Боже вам сил и утешенья!
Ваш К. Победоносцев.
1 Речь идет о смерти наследника Николая Александровича, скончавшегося в Ницце в ночь с 11 на 12 апреля. Видимо, немедленно по получении этого известия Победоносцев сел за комментируемое письмо. Причины трагедии Победоносцев связывал с царившей при импе-раторском дворе обстановкой: “...скажите, Анна Федоровна, зачем столько приставников и слуг между сыном и родителями, в одной семье, где надо, чтобы сердце было к сердцу и рука к руке? Вот об чем горько подумать - вот в чем судьба Божия сказывается. <...> О когда б они возненавидели теперь эту цивилизованную чужбину, о когда бы перестали от нее ждать себе и света и радости и исцеленья от всяких недугов” (карт. 5273, ед. хр. 3, л. 7 об.).
На следующий день, 13 апреля, в салоне Сушковых Победоносцев развивал те же мысли о наследнике: “Придворная атмосфера и всякая ложь того мира, где он жил, оскорбляли его нежную, чистую душу, которая лишь изредка высказывалась; потому что он был запуган всей этой лживой средой царедворцев с высохшим сердцем <...>” (“Из памятных тетрадей С. М. Сухотина”. - “Русский архив”, 1894, № 2, стр. 259).
Добрейшая Анна Федоровна! Сколько вы показали мне доброго расположения и участия сердечного, что я без боязни спешу к вам сказать вам радость великую, которую послал мне Господь. О, порадуйтесь вместе со мною и благословите мою радость. Со вчерашнего дня я жених, и невеста моя - та, о ком десять лет не переставал я думать с трепетом - одному Богу сказывая глубокую мысль свою.
Я всегда любил детей, любил с ними знакомиться, любил соединяться с ними в их детскую радость. Десять лет тому назад - Бог послал мне милого ребенка - Катю мою, семилетнюю девочку, племянницу товарища моего Энгельгардта, к которому я ездил летом в деревню 1 . Я подошел к ней как ребенку и распознал в ней душу глубокую и привязался к ней всею своей душою. В этой душе хотелось мне пробудить все высокое и хорошее - я говорил ей о Боге, я молился с нею, я читал с нею и учил ее, целые часы и дни просиживая с нею, и она росла и развивалась у меня на глазах, и чем больше я вглядывался в душу к ней, тем больше и глубже отдавал ей и в нее полагал свою душу. Она любила меня крепко и нежно всею своей детскою душой, и первое счастье мое было смотреться в эту душу, и стоять над нею, и оберегать ее, и радовать. Года проходили, и Катя моя вырастала, и страх нападал на меня: что будет дальше, когда ребенок мой вырастет передо мною в девушку. Она выросла, и было время, когда, казалось, Катя моя далеко от меня отходила и вышла из руки моей. Это было тяжкое время, то время, которое прожил я в Петербурге и в Царском Селе. - Мне казалось уже, что Катя моя для меня потеряна, - но теперь я вижу, что Господь этим временем испытывал меня и наказывал. - Наказать наказал Он меня - а смерти не предал 2 . Не знаю, как - не от меня это было, а от Бога - Катя моя опять ко мне воротилась, - и вот, прошлый год весь прошел в недоразуменье, в робости - между нами завязались новые отношения в тихой тени отношений прежних, завязались тогда, когда я уж думал, что все кончено, и стал все двери запирать около себя и отрезывать всякие надежды. Я чувствовал, однако же, что я для нее необходим, что мне одному сердце ее вполне верит, что на меня одного она полагается и опирается, - но может ли она полюбить меня - вот чего я не знал и знать не мог. Я приехал сюда 4 июля и провел целую неделю тревожную! оба мы чувствовали, что уж не можем ни о чем спокойно и свободно говорить, покуда одно между нами не объяснится и слово об этом одном не будет сказано. Положение становилось невыносимо, и я со страхом решился сказать все своей Катюше - и потом был еще целый день тревоги и волненья, и наконец - услышал я то слово, которого ждала душа моя. И радость моя перед всеми явилась. О, на какое широкое место вывел меня Господь из тесноты и скорби и отчуждения!
Что вам говорить про нее - и вы мне на слово не поверите, - но, если Бог даст, вы когда-нибудь увидите ее и узнаете, вы ее полюбите - все ее любят, кто только знает. Спросите у Эдиты Раден 3 - она ее знает.
Но вы поверите, какою новою кажется для меня теперь жизнь - и какая радость в душе у меня. - Вспоминаю, как был бы рад услышать об этом милый мой, возлюбленный Николай Александрович 4 - он так часто говорил мне: “Как бы я хотел, чтоб вы женились, - отчего вы не женаты?” И теперь, вспоминая эти слова, мы молимся за него горячо с милою Катей, потому что и она, по мне, знала и любила его.
Порадуйтесь же за меня, добрая, милая Анна Федоровна, - от вашей души столько добра я видел. Порадуйтесь той радостью, которой “радуется друг женихов, когда заслышит его голос, и стоит и внимает ему” 5 , и благослови вас Боже всяким миром и всякою радостью. - Скажите мне словечко от себя и об себе - адрес мой: губернский г. Могилев на Днепре, на имя Александра Андреевича Энгельгардта. - Господь с вами. Поминайте в любви и в мире всей душою преданного и благодарного
К. Победоносцева.
С. Полыковичи.
1 Екатерина Александровна Э н г е л ь г а р д т, “очень милая и умная”, по словам Ф. И. Тютчева (“Литературное наследство”, т. 97, кн. 1, стр. 479), была много моложе Победоносцева и отличалась красотой, особенно обращавшей на себя внимание по контрасту с внешностью мужа. “Очень красивая молодая фигура <...> Весьма грациозная, с вели-колепными локонами <...> я впервые увидала и сейчас же отметила Екатерину Александровну Победоносцеву, недавно только вышедшую замуж за Конст<антина> Петр<овича>. Внешность ее была живописна и оригинальна. Легенда о ее браке с известным профессором <...> Московского университета <...> была у всех любимым разговором. Она была им воспитана, кажется, он был опекуном и с детства руководил всем ее развитием” (Сабурова Е. В., “Воспоминания”. - ОР РГБ, ф. 667, карт. 3, ед. хр. 1, л. 79). Их брак был благополучным, но бездетным, что стало предметом глубокого огорчения Победоносцева.
2 Псалтирь, 117:18.
3 Баронесса Р а д е н Э. Ф. (1825-1885) - фрейлина великой княгини Елены Павлов-ны, одна из центральных фигур в ее влиятельном политическом салоне, женщина незаурядного ума, относимая Победоносцевым к редким “светилам, силою коих держится, движется и обращается целый мир малых светил” (<П о б е д о н о с ц е в К. П.> Для немногих. Воспоминание об Эдите Раден. СПб. 1893, стр. 2). Позднее Раден была постоянной собеседницей Победоносцева, одним из самых близких ему людей светского Петербурга.
4 То есть покойный наследник.
5 Иоанн, 3:29.
Добрейшая Анна Федоровна. От всей души благодарю вас за добрые ваши слова, которыми вы отозвались на мою радость. - Вы ее почувствовали, - благослови вас Боже радостью во имя Христово. - Не знаю, о чем говорите вы, но когда у вас на душе хорошо стало, дай Бог, чтоб не отступало от нее светлое чувство 1 . В эту минуту у меня больше, чем когда-нибудь, душа просит, чтобы всем, кого я люблю, хорошо было: мне самому хорошо. Не знаю, что принесет мне жизнь, но теперь больше, чем когда-нибудь, чувствую себя под милующею рукой Божией и чувствую, что есть у меня своя душа, свой человек в этом мире. Сколько раз, бывало, душа в нетерпении готова была сказать себе: умереть хочу, - а теперь говорит: не умру, но жив буду 2 , потому что есть в ком душу свою отразить и жизнь свою почувствовать.
Доживаю здесь последний день и завтра отправляюсь в Москву от своей невесты и стану ждать ее зимою 3 . Подумайте, какое счастье мне Бог посылает: дитя мое милое, кого я на своем сердце взрастил и в кого свою душу положил, станет моей женою - и я в нее верю больше, чем в кого другого на свете, потому что больше и ближе, чем кого-нибудь, ее знаю и она меня. Только молюсь, чтоб Бог нас не оставил и дал нам полный и совершенный дар любви: я верю, что сам по себе, одною своей душой человек и любить не может, а любовь, связующая души, воистину от Бога дается. Пусть бы она была, а все остальное приложится!
В эту минуту, когда судьба моя поворачивается и жизнь обновляется, о многом приходится с собою раздумывать. Уезжаю теперь - в смущении. Мне пишут из дому, что Гр<аф> Перовский в бытность свою в Москве меня разыскивал и взял у Аксакова мой адрес, чтобы писать ко мне. Поневоле припоминаю разговор наш с вами в Москве и думаю, не к тому ли относится, что Гр<аф> Перовский меня ищет 4 . Вы знаете, что я говорил с вами - мне тяжело и больно подумать о том, что вы мне говорили, - но вам известно, как я смотрю на долг свой. Если мысль ваша, от которой вы никак не хотели отступиться, пошла в ход, если нельзя, чтоб мимо меня прошло дело, вами задуманное, вы знаете, мне трудно будет уклониться. Однако ж еще раз я прошу вас, если можно, поберечь меня. Не скрою от вас, что я боюсь, хоть и говорю себе: да будет воля Господня - лишь бы мне узнать наверное, что есть воля Господня! Прошу вас, напишите мне в Москву, если что об этом знаете, - для чего меня спрашивал Гр<аф> Перовский: в эту минуту больше, чем когда-нибудь, мне надо около себя осмотреться.
Еще раз - благодарю вас, добрая Анна Федоровна, за вашу сердечную дружбу! Кроме всего остального, не могу я забыть, что меня соединило с вами в последнее время общее горе, горе, которое и у вас, и у меня так живо сказалось сердцу: с вами я мог открытою душой говорить об милом, о возлюбленном цесаревиче. Еще живо это горе у меня в сердце, и теперь тоны его так страшно, так торжественно сливаются в душе с тонами радости моей, - и Катя моя милая была, кроме вас, один человек, с кем я говорил об нем и при жизни, и по смерти открытою душой, и она, узнавши его через меня, вместе со мною его оплакивала, и мы теперь вместе об нем молимся здесь в прекрасной нашей деревенской церкви, где за всякою службой его поминают.
Посылаю вам карточку своей невесты - знаю, что вы сердцем обо мне порадовались, и думаю, что вам приятна будет эта присылка. Господь с вами, добрая Анна Федоровна - пошли вам Боже совершенную радость!
Ваш К. Победоносцев.
С. Полыковичи.
Благодарю вас от сердца, добрейшая Катерина Федоровна, что вы про меня вспомнили и написали мне. И я тотчас ответил бы вам, когда бы письмо пришлось в тихую минуту. Но последние эти дни были для меня днями усталости. Вы знаете эту петербургскую нездоровую усталость от пустоты и принуждения, когда день проходит и спрашиваешь себя: что я делал? с кем и что я говорил? о чем я думал? А я так впечатлителен, что иногда один обед, на котором придется быть, наполняет целый день усталостью - утром от ожидания, вечером от оставшегося дурного вкуса. Не поверите, как мало нынче осталось свежести и интереса во всем, что видишь и слышишь, - кажется, все это слышал, все это видел столько раз прежде - и всегда одно и то же. Вообще, кажется, уставать мне нельзя от выездов, потому что у меня их очень немного, и, может быть, оттого именно они, когда случатся, сильно утомляют меня. Что касается до моей Кати, то она и совсем почти не выезжает - выезды нам и не по средствам, и ее утомляют очень - она не осмотрелась еще в обществе и едва ли когда усвоит себе искусство говорить обо всем и со всеми - она умеет говорить только вдвоем и еще не понимает возможности поднимать и спускать петли светского разговора. Вместе мы бываем иногда только у Эдиты Раден и у Гр<афини> Блудовой. В последнее время Графиня несколько раз читала нам свои детские воспоминания и еще - рассказы о впечатлениях своих во время поездки в Острог 1 . В этих произведениях Гр<афини> Блудовой я с удовольствием заметил талант особого рода - и, право, нам очень приятно было слушать ее письма. От них веет каким-то благоуханием простоты и доброго - религиозного и национального чувства. Мне рассказы и письма ее напомнили “Sketch book”* и манеру Вашингтона Ирвинга 2 . Графиня печатает эти письма и скоро выпустит в свет в пользу своего братства.
Чем я занимаюсь здесь официально, в этом и себе самому не умею хорошенько дать отчета. Веры нет у меня в то дело, которое обязан здесь делать, и оттого положение мое тяготит меня. Успокоиваешься только на том, что не я этого хотел - а меня призвали. Но похоже на то, как будто по пустыне странствуешь. А по своей воле - я занят теперь печатанием своей книги о гражданском праве, - которую надеюсь скоро выпустить в свет 3 . Затем примусь печатать перевод “Подражания”, который окончен уже совершенно 4 . - Петербург не люблю я по-прежнему - душно в здешнем воздухе, очень душно: до того, кажется, все измельчало здесь - и дела, и люди, и манеры, и формы общежития. Оглядываюсь на Москву - и не поверите, с какой тоскою, - все еще не могу привыкнуть к мысли о том, что старое гнездо мое опустело и охладело 5 . А нового гнезда - Бог не дает еще завести нам с женою, и кажется нам иной раз, что мы странствуем - в землю обетованную, и душа просит той же веры, какая была у Авраама, когда он ждал до самой смерти исполнения слова Божия!
Чувствую - по письму вашему, что мысль работает в вас крепкою и иногда тяжкою работой. Дай Бог вам проложить дорогу к свету - тяжело пробивать ее - камни, которые разбивает работник, отрываются от плоти и крови - но, видно, так уж надо - только простым людям просто живется на свете - задача у них несложная, круг у них маленький, горизонт у них невелик, и звезды у них сияют всё те же потом, какие сияли и вначале. А мы, на своем горизонте, ищем новых звезд и созерцаем таинственные сферы. Благослови Боже и их долю, и нашу.
Катя моя просит сказать вам ее душевный поклон, и от нас от обоих передайте слово сердечное добрейшей Анне Федоровне - к которой надеюсь сам писать вскоре, и Ивану Сергеевичу. Добрейшему вашему дядюшке и тетушке усердно кланяемся - жду нетерпеливо, когда книга его появится, - и радуюсь заранее, что ваша работа в ней будет 6 .
Не знаю, когда ждать вас в Питер, - не знаю, когда и самому придется увидеть Москву белокаменную - люблю ее всею душою. Вот скоро Пасха будет - право, и понять не умею, как я такой великий праздник здесь проводить буду, а не там - никогда еще этого не случалось. “Как воспою песнь Господню на земле чужой?” 7 -
Но - до свидания, добрейшая Катерина Федоровна. Благослови вас Боже на мир и на радость.
Вам душевно преданный
К. Победоносцев.
П<етер>бург.
- Двойник (нем.).
1 Эти рассказы А. Д. Блудова вскоре анонимно напечатала отдельной книгой, выпущенной в пользу организованного по ее инициативе Кирилло-Мефодиевского братства в Остроге (“Пять месяцев на Волыни. Острожская летопись 1867 г. (Для немногих)”. СПб. 1868).
2 В а ш и н г т о н Ирвинг (1783 - 1859) - американский писатель, автор сборника новелл “Книга эскизов” (1819 - 1820).
3 “Курс гражданского права”. СПб. 1868.
4 Свой перевод “О подражании Христу” Фомы Кемпийского Победоносцев выпустил в следующем, 1869 году, а затем многократно переиздавал.
5 Победоносцев имеет в виду смерть своей матери, умершей в сентябре 1867 года. “Она была у нас точно святыня в доме, - писал он А. Ф. Аксаковой, - точно живая благодать, Богом посланная в благословение. Всегда кроткая, тихая, ясная, всегда на молитве за нас за всех, она как свеча горела перед Господом Богом - как свеча и погасла, на 81-м году жизни, в одно мгновение, одним ясным утром <...> Она всех собирала около себя, и теперь, без нее, старый дом, где все было так тепло, и ясно, и полно, - стоит без нее пуст и холоден - и Бог знает, долго ли еще простоит он” (карт. 5273, ед. хр. 4, лл. 10 - 10 об.).
6 О книге Н. В. Сушкова см. прим. 2 к предыдущему письму.
7 Псалтирь, 136:4. Победоносцев в самом деле не стал проводить Пасху в Петербурге. “Мы с женою придумали уехать из Питера, - сообщал он Е. Ф. Тютчевой 14 мая 1868 года, - и всю Страстную провели, и праздник встретили в Сергиевой пустыни (недалеко от Пе-тергофа. - О. М.), в совершенном удовольствии и тишине. Вот самое замечательное из событий, которое со мной случилось, - остальное все, что видишь и слышишь здесь и в чем участвуешь, - истинно, медь звенящая и кимвал бряцающий” (карт. 4408, ед. хр. 3, л. 6 об.).
Добрейшая Екатерина Федоровна. Я написал вам свой отзыв об адресе под первым впечатлением по прочтении его, никого еще не видав и ни с кем не говорив об нем 1 . После того еще два дня об адресе не было слышно. Наконец об нем заговорили повсюду, говорят до сих пор, и с первого раза стало очевидно, что неловко говорить об нем, что он сделался, подобно Прусской войне, соблазнительным предметом, о котором мнение выражается с задней мыслью: что обо мне подумают?2 Скажешь одно - подумают: он красный. Скажешь другое - подумают: он ласкатель и сторонник официального мнения. Есть, вы знаете, такие сюжеты, на которых все ловят не столько прямую мысль о предмете, сколько тайные помышления сердец 3 . Мое первое мнение об адресе составилось прежде, чем я мог приметить в обществе и допустить в себе какое-либо раздвоение мысли.
Но вскоре, встретившись с некоторыми приятелями, своими и вашими, я увидел, что некоторые из них получили совсем противоположное впечатление и выражают его очень категорически. Это заставило меня возвратиться на свою мысль и проверить ее, нет ли в ней ошибки или пристрастия.
Но сознаюсь, что эта проверка не поколебала моей мысли и оставила меня при первом впечатлении. Хочу вам пояснить ее. Я все-таки не понимаю этого адреса, в его сущности, а по форме своей он все-таки не нравится мне и просто огорчает меня. Мне кажется, посылка этого адреса была неверным, неблагоразумным поступком.
Много делают на него комментариев 4 . Есть в их числе одно, только одно объяснение, которое я могу понять. Некоторые из одобряющих адрес как поступок объясняют его так: “Кн<язь> Черкасский знал и уверился вполне, что в настоящую минуту ему заперта дорога всюду. Он рассчитал очень умно и верно, что теперь для него всего выгоднее - сжечь свои корабли и произвесть сильное впечатление. Будьте уверены, что он не ошибся. Впечатление произведено где следует действительно сильное. На первый раз оно отбросило Черкасского назад, к другому полюсу, но это ничего не значит. Придет - и, может быть, скоро - трудное время, когда будут искать людей, и тогда, именно вследствие такого впечатления, - вы увидите, вспомнят прежде всего о Черкасском” 5 .
Вот что говорят иные. Такой маневр я могу еще понять, но мне не верится, чтоб это объяснение было верно.
Напротив, я думаю, что бумага написана и послана была совершенно искренно, и в этом отношении отдаю ей полную справедливость. Но по содержанию своему она поразила меня отсутствием политического смысла. Не понимаю, как возможно было рассчитывать, что она получит сколько-нибудь сериезное значение у тех, кому была адресована. Центральный смысл ее сводится к отвлеченностям: вот в чем главный ее недостаток. Свобода печати, свобода церкви, свобода совести - как можно было думать, что мысль Государя или его советников, вообще мало доступная отвлеченностям, уразумеет или примет эти положения или формулы сразу, и не соблазнится ими?
Но - скажу еще того больше. По моему мнению, крайне не политично употреблять эти общие положения - для убеждения или увлечения умов. Это прием, которого я всегда чуждался и никогда не одобрял, и неудивительно, что он неприятно поразил меня. Я люблю прямое слово, которое, помимо известной формулы, вполне ясной только для адептов, берет вопрос в его насущной действительности, ставит его на реальную точку. Спросите себя по совести - что значат сразу эти три слова? Они означают - три политических учения, преисполненные всевозможных контраверсий, - которые издавна означали все партии на своих знаменах и которым все партии изменяли, толкуя их по-своему. В истолковании и в применении этих учений не оберешься лжи и пустословия, которое само себя облыгает в деле. Скажите эти три слова - и с первого разу масса принимает их с восторгом, как идею; но едва приходится применять ее к действительности, возникает вопрос: как? и на этом неизбежном вопросе все расходятся в стороны. В этих понятиях, - в этих словах: свобода... всех увлекает без рассуждения отрицательное их значение - устранение стеснения, снятие границ. Но без границ никакое право не бывает, и когда приходится намечать их, созидать что-нибудь положительное, все разбегаются, колеблются, изменяют. После этого спрашиваю: сериезное ли, практичное ли дело - такие слова ставить в основу адреса, подаваемого Государю, нынешнему Государю и в нынешнюю пору? Это показалось мне мечтою, которой я не понимаю. -
И изложение не понравилось мне. О вкусах нельзя спорить - многие в восторге от изложения. Мой вкус не понял его. В нем прежде всего поразили меня знакомые слова, выражения и обороты, к которым я привык в передовых статьях “Дня” и “Москвы” и которые там не всегда мне нравились - в них чуется какой-то лиризм - совсем не свойственный, по-моему, характеру бумаги, адресованной к Государю. Слова эти отзываются поучением, тон, который тоже не идет. Наконец - окончание показалось мне крайне сухо и обрывисто. Впрочем, об этом вкусе я ни с кем не спорю.
Огорчило же меня это дело вот почему. Я знал, что оно идет от людей честных, которых я уважаю, и из любезной Москвы. В первую же минуту внутреннее сознание подсказало мне, что эти люди увлеклись и ошиблись, сделали неловкий шаг. Они стали на такую почву, на которой множество гнусных и мелких людей здешней влиятельной сферы будет иметь возможность и повод смотреть на них с улыбкою и показывать на них пальцами подозрительно, выставить их - или мечтателями, не имеющими политического смысла, или - опасными революционерами. Опасения мои и оправдываются.
Пишу к вам обо всем этом, потому что вижу, как горячо разделяются мнения на этом адресе, и хочу устранить между вами и мною недоразумение.
И кстати еще, добрейшая Катерина Федоровна, пожалуюсь вам - на вас самих. Я передал вам первое свое впечатление - по секрету. Поминая о секрете, я именно имел в виду Анну Федоровну и смутно предчувствовал, что вопрос о том, хорошо ли написан адрес, стал для нее личным вопросом, которого, разумеется, я нисколько не стал бы задевать перед нею 6 .
Но случилось вот что. Вчера я обедал у В<еликой> Княгини Елены Павл<ов-ны> вместе с Федором Ивановичем. С первого слова он говорит мне: а я слышу, что вы нас осуждаете, - и я уже почувствовал, что у него есть какая-то заноза на меня. Оказалось - пишет к нему Анна Федоровна об адресе: Pobed. la trouve, detestable*. Такого выражения я не употреблял, но из него вижу, какой вид приняла моя критика в мысли у Анны Федоровны. Сознаюсь, что это мне неприятно: в деле вкуса я, конечно, никогда не стал бы оскорблять личное сочувствие Анны Федоровны.
Как трудно говорить с людьми, как редко можно говорить с уверенностью, что вы будете поняты, что заявленная вами мысль не возбудит ни оскорбления, ни подозрения. Говорю с вами, добрейшая Катерина Федоровна, без задней мысли, потому что уверен в искренности вашей мысли и вашего обращения ко мне. Особливо трудно обращаться с спокойным суждением к восторженной мысли. Такую мысль встретил я, по поводу адреса, в Эдите Федоровне, и мысли наши столкнулись.
Едва ли вы найдете в Москве “Society and Solitude” 7 . Посылаю вам эту книжку. Ее надобно читать только в минуты досуга и спокойствия - иначе она не дается. Я прочел ее с наслаждением в деревне. Но предупреждаю вас, что не все статьи в ней равного достоинства: иные слабы. Советую вам читать прежде всего - “Civilisation” - “Works and Days”, “Eloquence”.
Затем прощаюсь с вами и кончаю длинное письмо. Здравствуйте и радуйтесь
ваш К. Победоносцев.
Дай Бог, чтоб это письмо застало вас здоровою. Чувствую, что утомителен будет для вас завтрашний день 8 . -
1 Речь идет о всеподданнейшем адресе Московской городской думы, написанном в связи с декларацией канцлера А. М. Горчакова об отказе России соблюдать статью Парижского трактата 1856 года, ограничивавшую ее права в Черном море. Московский адрес Александру II “совершенно отличался, - писала в дневнике А. Ф. Аксакова, - по тону и по содержанию от всех заявлений подобного рода” (Т ю т ч е в а А. Ф. При дворе двух императоров. М. 1929, т. 2, стр. 207). Москвичи, составившие текст адреса - городской голова В. А. Чер-касский, а также А. А. Щербатов, Ю. Ф. Самарин и И. С. Аксаков, - настаивали на углублении либеральных реформ, в которых видели залог успеха внешней политики. Узнав о реакции Победоносцева на московский адрес, И. С. Аксаков писал ему: “...разве не требование, а ожидание от самого государя и даже не свободы, а только большего простора мнению и печатному слову, свободы церковной и свободы верующей совести, - разве это есть требование политических прав?” (“Красный архив”. 1928, т. 6 (31), стр. 148).
2 Победоносцев имел в виду прежде всего происшедшее в ходе Франко-прусской войны (1870 - 1871) восстание в Париже, падение империи и провозглашение республики. “Вопрос Бисмарка и вопрос Франции - это вопрос деспотизма и свободы, - писал в эти дни А. В. Никитенко. - А мы, старые представители деспотизма, тут кстати приложились к Пруссии. <...> Это не пруссаки и французы сражаются: это бьется прошедшее с будущим” (Н и к и т е н к о А. В. Дневник. М. 1956, т. 3, стр. 190).
3 Лука, 2:35.
4 “Иные называют его бестактным” (Н и к и т е н к о А. В. Дневник, т. 3, стр. 190). Подробнее о реакции на адрес Московской думы писала в своем дневнике А. Ф. Аксакова: “...в нем видят стремления конституционные и революционные, вообще все на свете, кроме того, что он действительно есть - честная попытка русского народа довести свой голос до слуха русского самодержца сквозь сеть бюрократических интриг <...>” (Т ю т ч е в а А. Ф. При дворе двух императоров, т. 2, стр. 218). Адрес запретили публиковать, и он был официально возвращен в Москву.
5 Князь В. А. Черкасский (1824 - 1878) в 1871 году вынужден был покинуть пост городского головы, но в дальнейшем о нем действительно вспомнили: в ходе русско-турецкой войны он возглавлял деятельность Красного Креста, затем заведовал гражданской частью в Болгарии.
6 Победоносцев верно угадал, что окончательная редакция адреса принадлежала перу И. С. Аксакова.
7 Речь идет о книге Рауфа У. Эмерсона (1803 - 1882) “Общество и одиночество” (1870) - одна из ее глав - “Труды и дни” - в переводе Победоносцева была напечатана в 1873 году в сборнике “Складчина”, а затем вошла в состав его “Московского сборника”.
8 То есть именины Н. В. Сушкова, собиравшие всегда множество гостей.
Христос Воскрес.
За себя и за жену поздравляю вас, милая Екатерина Федоровна, и прошу поздравить добрейшую Дарью Ивановну со светлыми днями. Дай Боже вам мир и радость.
Благодарю вас от всей души за карточку, которая очень обрадовала меня в самый Праздник. Благодарю, что вы меня вспомнили. Только боюсь, что вы были в эту пору нездоровы - иначе, верно, прибавили бы к карточке несколько строчек.
Что сказать вам о себе? Слава Богу, я дождался доброго Праздника и освежился душою на Страстной. Всю Страстную неделю провели мы с женою в монастыре, по обычаю (в Сергиевой пустыни), там и говели, там и Праздник встретили. Оба мы имеем церковные вкусы и любим церковь, любим хорошую службу и длинную службу монастырскую. Оттого Страстная неделя доставляет нам истинное и глубокое услаждение и успокоение. Чем дольше живешь, тем больше ценишь приобретенную с детства привычку и любовь к церкви. Про всякое другое ощущение, или почти про всякое, - можно сказать, что сказано о вине у расчетливого хозяина: всяк человек прежде доброе вино полагает, и егде упиются, тогда худшее. А это вино доброе, которое добрый хозяин соблюдает доселе, т. е. покуда пить можно 1 . В Светлый же праздник, вы знаете, в церкви так хорошо, что выйти не хочется, - и мы с сожалением оставили свой монастырь в первый день Праздника.
С той минуты, как вернулись сюда, на рынок, завертелось опять ходячее колесо и нас завертело с собою. Потом, как ни раздумывал, не мог я выбиться из этого колеса и на два дня, чтобы побывать в Москве, - не знаю, как удастся после. Во всяком случае, теперь у нас в Госуд<арственном> совете до 15 мая самая горячая рабочая пора.
Сегодня видел Эдиту Федоровну: она, кажется, спокойнее, но что будет с нею и как ее положение устроится - этого никто еще не знает. Комиссия занимается устройством заведений покойной Вел<икой> Княгини: будет ли в них соответственное место для Эдиты - как знать!2
Много забот, много трудов, милая Екатерина Федоровна. Помоги, Боже, донести и вынести. Будьте здоровы и радуйтесь.
Христос Воскрес.
Ваш К. Победоносцев.
П<етер>бург -
1 Иоанн, 2:10.
2 В январе 1873 года, сообщая Е. Ф. Тютчевой о смерти великой княгини Елены Павловны, Победоносцев с грустью писал об ее салоне (“...закрылся светлый центр интеллектуальной жизни”) и о судьбе баронессы Э. Ф. Раден: “Вы понимаете, что жизнь ее разбита и оборвана. Она стоит как мраморная статуя, с неподвижными чертами, у гроба <...> она потеряла все и в этом доме (то есть в Михайловском дворце. - О. М. ) стала чужая!” (ОР РГБ, ф. 230, карт. 4408, ед. хр. 8, л. 2). Вопреки опасениям Победоносцева положение Э. Ф. Раден не пошатнулось. Она стала фрейлиной императрицы, занималась благо-творительными учреждениями покойной великой княгини. “...вся ее деятельность с тех пор посвящена была, по мыслям усопшей, делам общественной благотворительности” (<П о- б е д о н о с ц е в К. П.> Для немногих. Воспоминание об Эдите Раден, стр. 12).
Это письмо застанет вас в Венеции, милая Екатерина Федоровна, - и дай Бог вам в силе, в добром здоровье, в одушевлении возбужденного чувства наслаждаться в Венеции теми чудными, тихими месячными ночами, какие в эту пору висят над Зальцбургом. Но у нас этот месяц уже холодный, так что приходится от него прятаться, по московскому обычаю, а у вас он такой теплый, что в лучах его купаться можно без страху, без оглядки на теплую комнату, - и какие узоры расписывает он теперь по мраморным дворцам и храмам, которыми окружены вы!
Жалею сердцем, что не увижусь с вами теперь же, на этих днях. Но, скажу правду, жалко только жадным воображением, любопытным умом, что не увижу Венеции теперь. Теперь я не в состоянии стремиться к дальним чудесам искусства, вздыхать по дальней красавице морей, когда со мною теперь и обнимает и ласкает меня вечная, сжившаяся со мною, ближняя красавица природа. Я влюблен в нее в эту минуту и чувствую, что близка минута расставания, и жадно ловлю и глотаю каждую минуту каждую ее ласку. Месяц у нас холодный, зато днем и вечером так ласкает нас солнце и такие праздники готовит нам на вершинах наших гор. Никогда еще на этих вершинах не видал я такой чудной, такой духовной поэзии. Истинно, грусть охватывает нас, когда думаем об отъезде отсюда. Правда, когда минет эта чудная погода, у вас в Венеции будет хорошо, и было бы пора ехать туда, но тут оба мы, и я, и жена моя, связаны всяческими обязанностями и заботами, а проехать назад, через Венецию, нам вчетвером было бы слишком не по нашему дорожному бюджету.
А там, в Питере, ждет целая зима, наполненная невыразимою, гнетущею сердце тоскою искусственной, фальшивой жизни... О, как тяжел зимою Петербург, каким ощущением пустой, бессмысленной призрачности наполняет он душу. Не там где-нибудь в пустыне - а в нашем северном рынке суеты - настоящее memento mori, - потому нигде тщета жизни так явственно не ощущается и не гложет так сильно истомленную душу. Но что ж делать! Право, когда подумаешь, как трудно дается жизнь каждому человеку и повсюду, - совестно бывает и перед собой, что даешь себе на время эту льготу свободы и беззаботности! И еще - наслаждения! В то время как тысячи и миллионы исполняют Закон, разбивая кучи камней на пыльном шоссе, под знойными лучами. А жить все-таки везде хочется - как ни уговаривай себя - e pur si muove!*
Благодарю вас всей душой за милое письмо ваше, писанное из Москвы, в дни прощания с Москвою. Дай Бог вдали от ней не тосковать по ней ни за себя, ни за добрую тетушку, - а главное, дай Бог вернуться с новою силой, на старое место, к старому Пимену.
Катя вместе со мной сердечно кланяется вам и доброй тетушке. Она, еще больше, чем я, грустит об отъезде: ей еще тяжелее, нежели мне, и п<етер>бургское житье, и забота, и натянутость отношений, и то вечное искание чего-то живого и истинного, которым мы все страдаем, а она страдает более многих других, по своей восприимчивости. Что еще сказать вам об нас? Кроме наслажденья природой у нас было еще одно, о котором я поминаю, потому что оно было очень живо и оставило глубокие следы. Мы ездили в Мюнхен и слышали там в первый раз Вагнерову оперу, именно Lojengrin, прекрасно оформленного. Это было для нас событием и откровением какого-то нового искусства. - Затем на днях я ездил (30 и 31 авг<уста>) в Прагу, помолиться еще в русской церкви, где все так же хорошо, как было в прошлом году 1 , и повидаться с небольшою русскою колонией, которая, группируясь около церкви, живет очень дружно. - Здесь читаем часто, и с новым наслаждением, стихи Федора Ивановича; а в эту минуту я читаю в первый раз - как бы вы думали что - “Войну и мир” Толстого, - и очень доволен книгою.
Здравствуйте, - Христос с вами, милая Екатерина Федоровна. 15-го числа думаем быть в Питере. Пишите туда о себе (Больш<ая> Конюшенная, дом финской церкви) и не забывайте старого друга.
ваш К. Победоносцев.
Зальцбург
1 Годом ранее, в августе 1874 года, в Праге была торжественно освящена православная церковь, созданная усилиями Московского славянского комитета на русские пожертвования. Победоносцев принимал участие в этой акции. В недатированном письме к Е. Ф. Тютчевой он сообщал: “...я много ходил по делу о Пражской церкви, которое все от себя отталкивали” (карт. 4408, ед. хр. 2, л. 9 об.).
Новый Год! Дай вам Боже, милая Екатерина Федоровна, и тетушке вашей лето благоприятное, здоровое, мирное, да тихое и безмолвное житие поживете. Грустен для меня всегда этот день - и я не совсем понимаю, зачем его так празднуют. Зачем радоваться, что еще капля канула из чаши и слышится глухой отзвук из той, темной бездны, куда она канула! Бывало, в чаше играла такая искрометная влага, так она поднималась до самых краев и пенилась, что чаша всегда казалась полна; а когда пена стала уже оседать и прежней игры нет и можно, заглянув внутрь, видеть, сколько ее на дне осталось, - грустно провожать еще одну одинокую каплю! Где ты, моя юность! Где ты, моя свежесть!
В первый день все в П<етер>бурге, как водится, толковали о полученных наградах и о том, кто остается на месте и для кого колесо фортуны поворачивается. В настоящую минуту главным предметом толков служит министр юстиции Гр<аф> Пален, который имел в конце года сериезные столкновения 1 , так что у всех на устах вопрос: удержится он или не удержится и кого вслед за ним зовет фортуна! - Целое утро продолжалась езда с визитами, в которой я, слава Богу, никогда не принимаю участия.
Вечером я зашел к Эдите и застал у нее приезжего из Москвы Юрия Ф. Самарина. Он очень переменился с прошлого года, постарел, очень похудел и усердно лечится теперь по системе Белтинга усердным потреблением говядины. На другой же день он должен был уехать в Берлин на два месяца для леченья. Он был в духе и рассказывал с обычным своим искусством и остроумием 2 .
На другой день пришлось опять сбираться около нового гроба. Умер старик Гр<аф> Модест Андр<еевич> Корф, еще один свидетель и участник дел минувшего поколения 3 . Сегодня собирают еще на панихиду - к другому, к Краббе, управл<яющему> морским министерством, который скончался вчера после продолжительной и ужасной болезни 4 .
Как неодинаково бывает впечатленье над новыми гробами, в разных домах. У иного гроба так светло, так тихо и уютно, скорбь выражается с таким торжеством, любовь и вера домашних окружены таким величием скорби и молитва проникнута такой сладостью, - что смерть, кажется, дышит воскресною радостью... А в ином месте так тяжко стоять около гроба: в доме все сторонятся, точно испуганные, пораженные чуждым душе страхом: горе принимает ужасные, безобразные формы; молитва имеет вид обрядности, которую всем хочется миновать скорее; гроб кажется чужою вещью, которую желательно скорее выбросить из дому, и комната превращается в рынок всяких толков...
Но я напрасно уже заговорился с вами о печальном. - Скажу вам под конец, что вчера мы были в Михайловском дворце, где добрая В<еликая> К<нягиня> Екатерина Мих<айловна>5 устроила прекрасную музыку - с Рубинштейном и Давидовым. И жена моя решилась выехать, несмотря на нездоровье, ей так тяжело решаться на выезды, что редко случается. Сейчас еду туда к обедне - у них рождение Принцессы Елены 6 . Вы знаете, что есть план выдать ее замуж за В<еликого> К<нязя> Алексея 7 - но ему, кажется, не хочется. Кстати, об нем - он посылает вам горячий поклон и говорит про вас: “Это мой друг, я очень люблю ее”.
Но довольно писать. Христос с вами, милая Екатерина Федоровна. - Здравствуйте и радуйтесь на Новый год!
Ваш К. Победоносцев.
П<етер>бург.
1 Граф К. И. П а л е н (1833 - 1912), министр юстиции в 1867 - 1878 годах, не был сторонником реформированной в 1864 году судебной системы, что приводило к серьезным столкновениям, в которые Победоносцев был, конечно, детально посвящен.
2 Одна из самых ярких фигур в младшем поколении славянофилов, Ю. Ф. Самарин (1819 - 1876), поддерживал дружеские отношения с Э. Ф. Раден, состоял с ней в постоянной переписке.
3 Барон (с 1872 года - граф) М. А. К о р ф (1800 - 1876), председатель департамента законов Государственного совета, человек “умный, но легкий”, как писал позднее Победоносцев (“К. П. Победоносцев и его корреспонденты. Письма и записки”. М. - Пг. 1923, стр. 68). Дата его смерти позволяет уточнить неверную авторскую датировку письма (скорее всего - следствие механической ошибки - см. дату в конце письма).
4 К р а б б е Н. К. (1814 - 1876) - адмирал, с 1862 года управляющий Морским министерством.
5 Великая княгиня Е к а т е р и н а М и х а й л о в н а (в замуж. герцогиня Мекленбург-Стрелицкая, 1827 - 1894) - племянница Николая I, дочь великой княгиня Елены Павловны. После смерти матери стала хозяйкой Михайловского дворца.
6 То есть дочери великой княгини Екатерины Михайловны и герцога Георга Мекленбург-Стрелицкого (ум. 1876) принцессы Мекленбург-Стрелицкой Елены Георгиевны (род. 1857).
7 То есть за четвертого сына Александра II, великого князя Алексея Александровича (1850 - 1908). Этот план не осуществился.
Опять известие о болезни вашей, милая Екатерина Федоровна, и слава Богу, в конце о том, что вам стало лучше и что солнце вызывает вас на воздух. Сохрани вас Боже до благополучного возвращения в Москву, в деревню, о которой вы, верно, видите теперь прелестные сны. Пусть они исполнятся и пусть действительность поставит вас веселою и бодрою на любимом вашем месте!
На этой неделе была у нас тревога по случаю внезапной болезни милого Николая Александровича в Аничковом дворце. Бедный мальчик едва жив остался - он был на волосок от смерти, начинался уже дифтерит в горле, и доктор Раухфус стоял бледный и расстроенный у постельки, не смея еще сказать матери, что дело так плохо 1 . Но к счастью, вдруг лучше стало, только мальчик далеко еще не совсем оправился. В тот же день, как миновал страх за ребенка, и Цесаревна слегла в постель - заболело тоже горло, но, слава Богу, и она встала. Благодать мира и домашнего счастья обитает в этом доме - и многие молятся, чтоб она всегда пребывала в нем. Они, как дети; чувствуя в себе силу жизни и молодости, совсем не берегут себя - да хранит их Бог!
Катя моя очень кланяется вам и очень благодарит за добрую память. Только она все еще не здорова, и я все тревожусь за нее. Доктору, который лечит ее, она не верит - он в славе, но он один из тех самоуверенных докторов, которые говорят как оракул и не позволяют делать вопросы - почему? зачем? когда? долго ли? Таков доктор Эйхвальд, один из наименее симпатичных врачей 2 . Лекарства его покуда не приносят пользы и только расслабляют жену мою: этим и она смущается, и я смущаюсь. Об докторе приходится думать то же, что об адвокате: как скоро вы принесли ему ваш казус, он кладет на вас ярлык с формулою и начинает развивать ее по логике своего искусства или своей науки. И вы, с своей человеческою болью, попадаете в какую-то таинственную сеть неизвестных вам формул, выводов и соотношений. Блажен, кто еще не знает медицины и всех ее аг-гелов!
Третьего дня была у нас Эдита Федоровна, вне себя от негодования на Графиню Блудову, у которой обедала накануне вместе с Дарьей Федоровной. У них вышел спор: зная Гр<афиню> Блудову, вы поймете, как он был забавен. Представьте, что добрая Графиня читала Библию только в детстве с пропусками, под руководством своей гувернантки. Как-то на днях она вздумала самостоятельно почитать ее без пропусков и пришла в ужас и негодование, которое и принялась изливать перед Эдитою Раден, бледневшею от ужаса и негодования. Гр<афиня> Блудова в своей горячности, попав на историю Фамари 3 и т<ому> под<обное>, пришла к такому решенью, что это книга вредная, что она соблазнительнее всякого франц<узского> романа. Многоженство патриархов вызывает самые горячие протесты ее и жалобы на безнравственность, как будто дело идет о людях современного общества. Прибавьте к этому всегдашнее отвращение Гр<афини> Блудовой от евреев, и вы легко представите себе, как эта сцена забавна. Мысль о судьбах народа Божия утратила для нее всякий смысл. Эдита говорит ей о peuple de Dieu, а она прерывает: Il’est bien beau, le peuple de Dieu qui oublie son Dieu a chaque instant!* - Какая наивность у доброй нашей Графини! Сам я давно уж не видал ее - по крайней мере неделю. Я так занят в эти дни. У нас в Гос<ударственном> сов<ете> частые заседания по большому делу, которому придано преувеличенное политическое значение: о найме рабочих. Несколько лет работала комиссия, и последняя из них, под председательством Валуева, окончательно запутала все дело, написав до 300 статей, в которых не отыщешь ни конца, ни начала 4 . Все чувствуют, что неладно, но никто не решается высказать, что весь проект не годится: так много уже об нем натолковано и такое важное придано ему значение. Вы слышали, что в эту комиссию приглашали экспертов из разных концов России. Теперь 9 этих экспертов призваны и в наши собрания - в том числе из Москвы - Бобринский, Наумов и Найденов 5 . Мы много слушаем, немало говорим - и Бог знает до чего наконец договоримся. Сидеть надобно долго, долго - и возвращаться с усталостью и с потемками в мысли!
Бывают дни ужасные. - Таков был вчерашний день. Я был сначала на похоронной службе в церкви, оттуда проехал прямо на заседание, где мы оставались с 1 часу до 5. Надеялся отдохнуть, но дома нашел приглашение к обеду в Михайл<овский> дворец. Компания была домашняя, только место Герцога, уехавшего на охоту, занимал гость его, старший брат, Герцог Стрелицкий, слепой старик 6 . Эдита изощрялась в усилиях оживить послеобеденную беседу. Отсюда в 8 часов надо было ехать в заседание Общества любит<елей> дух<овного> просв<ещения>. Я пропустил уже два заседания, и, чтоб избавиться от расспросов В<еликого> К<нязя> Конст<антина> Ник<олаевича> - отчего не был, должен был поехать туда. Филиппов читал записку все о том же - о Боннской конференции и о filioque 7 . Когда кончилось чтение, я спешил уехать - и все-таки не домой, а к Гр<афине> Протасовой 8 , которая присылала звать на вечер, - надо было показаться ей и засвидетельствовать свое почтение. У нее были танцы для молодых Вел<иких> Князей и для Принцессы Елены. На вечера собираются поздно - я нашел маленькую группу гостей и должен был ждать появления пестрой нарядной толпы, чтоб выбраться. Вот вчерашний день - к счастью, такие не часто у меня бывают.
Алексея Ал<ександровича> видел я перед самым отъездом его отсюда, и опять он просил переслать вам душевный поклон его - он надеется еще увидеться с вами за границею. Он уезжает, кажется, на полтора года. Он подлинно хороший малый, с большими силами, и как грустно думать, что силы его тратятся понапрасну. Говорить с ним приятно, и я жалею, что это может происходить только случайно. Здесь, в П<етер>бурге, почти невозможно захватить его на досуге - вечно он спешит куда-нибудь, как ни зайдешь к нему, а разговор только тогда хорош, когда свободен, и я всячески опасаюсь навязываться на разговоры.
Кончаю письмо. Благодарю вас, что пишете от времени до времени - а вам иной раз надобно и принуждать себя в переписке, - впрочем, я и без ответов, не дожидаясь их, пишу вам в минуту досуга. Христос с вами, милая Екатерина Федоровна. Здравствуйте!
Ваш К. Победоносцев.
П<етер>бург.
1 Речь идет о наследнике престола. Р а у х ф у с К. А. (1835 - 1915) - педиатр, дирек-тор больницы принца Ольденбургского в Петербурге, лейб-медик.
2 Э й х в а л ь д Э. Э. (1838 - 1889) - профессор Военно-медицинской академии.
3 Бытие, гл. 38.
4 Граф В а л у е в П. А. (1815 - 1890) - министр внутренних дел (1861 - 1868) и государственных имуществ (1872 - 1879), член Государственного совета, позже председатель Комитета министров. Политический противник Победоносцева.
5 Граф Б о б р и н с к и й А. В. (1831 - 1888) - московский губернский предводитель дворянства с 1875 по 1883 год. Н а у м о в Д. А. (1830 - 1895) - председатель Московской земской управы с 1870 по 1895 год, вице-директор Московского общества сельского хозяйства. Н а й д е н о в Н. А. (1834 - 1905) - председатель Московского биржевого комитета.
6 То есть старший брат герцога Георга Мекленбург-Стрелицкого, мужа великой княгини Екатерины Михайловны (см. прим. 5 и 6 к письму от 4 января 1876 г.).
7 В 1875 году в Бонне состоялся конгресс старокатоликов (группы католиков, не признавших догмата о непогрешимости папы), где обсуждался вопрос об их воссоединении с православием. “В видах содействия осуществлению этой столь желательной цели у нас образовалось, под председательством великого князя Константина Николаевича, Общество духовного просвещения <...> Это общество имело главною целью разъяснение разных богословских вопросов вместе со старокатоликами для подготовления их присоединения к православию” (Т е р н е р Ф. Г. Воспоминания жизни. СПб. 1911, т. 2, стр. 6). Записка Т. И. Ф и л и п п о в а (1825 - 1899), литератора, государственного деятеля, историка церкви, касалась одного из этих богословских вопросов - Filioque (буквально: и Сына, лат.), догмата римско-католической церкви, признающей (в отличие от православной) исхождение Святого Духа не только от Бога-Отца, но и Сына. Победоносцев к этим заседаниям относился с нескрываемой иронией, сквозящей и в комментируемых строках. Несколькими месяцами ранее А. А. Киреев, адъютант великого князя К о н с т а н т и н а Н и к о л а е в и ч а (1827 - 1892), записал в дневнике: “Победоносцев говорит, что наши занятия старокатоликами относятся к православной церкви, как занятия алхимией к химии. Зло и остроумно, но едва ли верно” (ОР РГБ, ф. 126, ед. хр. 126, л. 110 об.).
8 Графиня П р о т а с о в а Н. Д. (урожд. княжна Голицына, 1805 - 1880) - статс-дама, гофмейстерина императрицы, вдова графа Н. А. Протасова, обер-прокурора Синода.
Милая Екатерина Федоровна. - Сюда только что приехал г. Висковатов, провожавший в Сербию санитарный отряд из Дерпта 1 . Он ревнитель славянского дела, толковый и рассудительный, и пробыв в Сербии три недели, был везде, видел все и всех и много узнал. Сегодня я провел с ним вечер у Эдиты. Вынесенные им впечатления поистине замечательны, - впечатления во многом грустные, представляющие картины ужасного беспорядка, путаницы, розни - и поразительного безобразия со стороны многих русских деятелей. Во всем этом есть сторона практическая, чрезвычайно важная для действий и распоряжений Слав<янского> комитета по отправлениям в Сербию. В Москве центр этих отправлений - вот почему очень важно, чтоб его в Москве увидели и послушали 2 . Я убеждаю его ехать в Москву, и он поедет, вероятно, не ранее среды. Он увидит Ивана Сергеевича, но Ив<ан> Серг<еевич> так занят, что, пожалуй, не скоро найдет и досуг вполне переговорить с ним. Признаюсь, я более рассчитываю на вас - ваша мысль способна проникнуть сразу в те практические вопросы, которые составляют все в этом деле. Вот почему я позволяю себе адресовать его к вам - примите его, милая Екатерина Федоровна, - вы услышите много интересного и поучительного для настоящей минуты. Всего грустнее то обстоятельство, что там, в Сербии, все перессорились и переругались между собою в русской среде, и путаница идет ужасная - а между тем приезжают уже англичане и устраивают и свои военные, и свои санитарные отряды - в порядке.
Вот несколько слов, которые спешу покуда написать вам, чтобы предупредить вас. Здравствуйте и да хранит вас Господь!
Ваш К. Победоносцев.
Петерб<ург>
1 В и с к о в а т о в П. А. (1842 - 1905) - доктор философии, профессор русской литературы Дерптского университета, автор признанных работ о М. Ю. Лермонтове.
Письмо хорошо передает возбужденное состояние Победоносцева, высказывавшегося еще летом 1876 года за вступление России в военные действия. “Одно ясно, - писал он Е. Ф. Тютчевой о столкновениях на границе Сербии, - что Россия играет в этом деле не ту роль, которой желало бы русское патриотическое чувство <...> Всем кажется, что Россия слишком дорожит тем призраком дружбы и согласия, которым манит ее австрийская полити-ка <...>” (карт. 4408, ед. хр. 11, л. 19 об.).
2 Славянские комитеты, в то время еще независимые от правительства, в особенности Московский комитет, собирали пожертвования, вербовали и отправляли добровольцев в Сербию, всемерно провоцируя участие России в войне.
Христос Воскрес.
Благодарю, милая Екатерина Федоровна, за доброе письмо ваше от 23 числа и от всей души шлю вам привет души христианской. Конечно, мы по обычаю провели Страстную неделю в монастыре и там Пасху встретили. Нечего вам рассказывать, что хорошо было, - вы сами это понимаете. Иностранцы, русские и заграничные, не понимают, как можно так долго стоять в церкви, и говорят об этом всегда с некоторой иронией. Они не знают нашей молитвы “В храме стояще славы Твоея на небеси стоять мним”. Не понимают они, что протестантская молитва, которою ныне так восхищаются у нас многие, - холодна и суха для русского человека, который не за тем только ходит в храм, чтобы повторять совокупно формулу молитвы или гимна. Наша рамка и идея молитвы в храме шире этого представления. Наше богослужение есть не одна только формула молитвы, которую, правда, трудно было бы долго выдержать: это целая священная поэма, составленная из песней, образов, звуков, воспоминаний, восторгов и дум. В ней душа не только молится, но и живет созерцанием и чувством, а вместе и услаждается красотою, которой ничего подобного на земле не находит. Это - тот образ неба, который воздвигнут для нас на горе. Мудрено ли, что многие в простоте своей готовы у нас воздвигнуть в храме Божием сени для всегдашнего пребывания; в нашем храме чужестранец видит иногда недостаток священной тишины и этим соблазняется. Безобразие везде противно, но если у нас иногда люди ходят, выходят, садятся, готовы иной раз перемолвить друг с другом, - я не соблазняюсь, зная, до какой степени храм для русского человека свое, родное и обычное место. И там именно, где собрание состоит из простого народа, меня поражает в важные минуты глубокое и сознательное благоговение.
И так отрадно было оторваться на неделю от здешнего рынка, на котором стало так скучно, так тоскливо! В первый день вернулся - но, слава Богу, покамест шуму нет, меня не тревожат, и сам я, хотя состою в неоплатных и давно просроченных долгах передо всеми, кому надо делать визиты, - сижу дома, потому что простудился, и никого не вижу, а потому и не слышу о новостях дня.
Добрейшей Анне Федоровне и Ивану Сергеевичу скажите наше задушевное Христос Воскрес. Пусть Иван Сергеевич на меня не сердится за то, что не отвечал ему на письмо, писанное на другой день после катастрофы с речью. Тяжело писать, тяжело истощаться в бесплодном негодовании, а новостей по этому предмету не было 1 . Я до сих пор здесь не знаю, что вы, вероятно, уже знаете - чем разрешились на Страстной неделе рассуждения в комитете министров о Славянских комитетах 2 . Вы видите - кажется - волей или неволей, дело идет к войне. Помилуй нас и управи нас Боже. Пошли нам Боже то единство духа, мысли и решения, которого недостает у нас. Мысль останавливается в страхе и недоумении перед грядущими событиями - услышим, что речет о нас Господь Бог.
В монастыре читал я книгу, которая, вероятно, была уже в руках у вас и вас должна была заинтересовать, - переписку Митр<ополита> Филарета с Антонием 3 . Мне она была интересна, потому что здесь рассыпано много тех кротких и многозначащих слов и речений, которыми любил и умел выражаться покойный. - Рекомендую вам еще достать 11-й том Архива Кн<язя> Воронцова, изд<анного> Бартеневым 4 . Прочтите здесь письма Воронцова, преисполненные поучительного интереса. Сегодня посылаю эту книгу Цесаревичу и прошу его прочесть непременно отмеченные мною места, которые для него будут поучительны.
Относительно лета мы еще не устроили своего решенья. За границу ехать противно (хотя Мариенбад и мне и жене принес пользу явную), в Ярославле дело не устроилось 5 , - а искать нового места так скучно, и оба мы не умеем. Легко может быть, что поедем просто в Ораниенбаум, куда зовет нас В<еликая> К<нягиня> Екатерина Михайловна 6 . Весной, разумеется, всячески буду рваться в Москву, но такая сеть ежедневных обязанностей опутала меня, что не скоро найдешь возможность вырваться из нее и на несколько дней.
Жена моя всем сердцем кланяется вам и добрейшей тетушке. Она постоянно озабочена, и слишком даже, уроками своего мал<енького> брата, да кроме того есть у нее и сестра, о которой забота немалая. Девица заскучала - как со многими нынче бывает, - и сладу с нею не стало. Наконец, несмотря на отговоры наши, поступила в Георгиевскую общину сестер милосердия. Она способная и работает там исправно в уходе за больными, и на войну сбирается ехать. Не знаю только, надолго ли хватит этого решенья 7 .
Еще раз Христос Воскрес! Да хранит вас Господь в радости и в мире, милая Екатерина Федоровна. Авось-либо и здоровье тетушки с теплом поправится.
Ваш К. Победоносцев.
Петерб<ург>.
1 6 марта 1877 года, после того как разгромленная Сербия подписала мирный договор с Турцией, Аксаков выступил с речью в осуждение “назойливого миролюбия” русской дипло-матии, что вызвало возмущение в правительственных кругах. “Все обстояло благополучно, - сообщал он Победоносцеву 11 марта, - речь появилась одновременно в “Московских ведомостях” и в “Современных известиях”, как вдруг, уже после того, как газеты были разнесены по домам и сданы на почту, полиция появилась во всех трактирах и магазинах и даже частных жилищах с требованием этих номеров <...> Говорят, что цензора утром телеграфировали министру внутренних дел, который и сделал распоряжение о конфискации” (“Русский архив”. 1907, кн. III, стр. 163). Речь в самом деле понравилась Победоносцеву: “Она очень хороша, из лучшего, что писал он, от нее дышит свежестью простого натурального чувства” (карт. 4408, ед. хр. 12). Возмущаясь конфискацией газет, Победоносцев в том же духе настроил и наследника, писавшего Победоносцеву: “Весьма глупая и печальная история с речью Аксакова в Москве; не обдуманно и сгоряча все это сделано” (“К. П. Победоносцев и его корреспонденты”, т. 1, полутом 2, стр. 1018). Замечание Победоносцева о новостях по этому предмету объяснялось его нетерпеливым ожиданием манифеста о вступлении в войну с Турцией.
2 25 марта в Комитете министров обсуждался вопрос о выработке устава для славянских комитетов, преобразованных во вспомогательные органы официальных учреждений и поте-рявших свою самостоятельность.
3 “Письма митрополита Московского Филарета к наместнику Свято-Троицкой Сергиевой лавры архимандриту Антонию. 1831 - 1867”. М. 1877 - 1878, ч. 1-2. Архимандрит А н- т о н и й - в миру А. Г. Медведев (1792 - 1877).
4 Бартенев П. И. (1829 - 1912) - издатель “Русского архива”, сборников исторических и литературных документов, в том числе “Архива князя Воронцова” (кн. 1 - 40, 1870 - 1895).
5 То есть не устроилась дача под Ярославлем.
7 Сестра Е. А. Победоносцевой С. А. Э н г е л ь г а р д т (1854 - ?) работала в годы Русско-турецкой войны сестрой милосердия на Балканах, впоследствии вышла замуж за полковника А. А. Боголюбова.
Милая Екатерина Федоровна - давно хотел писать вам, да духу не хватает пи-сать - в таком я лихорадочном настроении. Вечером, к ночи становится невыносимо волненье. Известия или, лучше сказать, слухи из Болгарии так дурны, что страшно становится. Очевидно, наделали ошибок, которые трудно поправлять 1 . Увы! по последним известиям, турки бьют нас - что если там потеряют голову? что если нас отрежут от Балкан и прорвут нашу линию? Все эти мысли не отхо-дят - а разъяснить их нечем - оттуда упорное молчание. Между тем требуются войска, гвардию велено мобилизовать как можно скорее. Со времени Крымской кампании я не испытывал такого волнения и стеснения духа - никого бы не видел, ни о чем бы не говорил: точно жизнь пропала и испаряется в воздухе.
О чем же буду писать в таком настроении? Вот, посылаю вам вчерашнюю записку от Эдиты.
Да милует вас Господь!
Дай вам Боже продолжать тихое житье в деревне - но где ныне тихо живется тому, у кого русское сердце бьется в груди!
Ваш К. Победоносцев.
Ораниенбаум
Благодарю за письмо, благодарю за молитву о. Парфения 2 . Я не знал ее.
Книжку свою послал Вам вчера 3 .
1 “Мы понесли огромные потери при неразборчивой атаке на Плевну, - записал в дневнике П. А. Валуев несколькими днями ранее. - <...> С тех пор почти никаких известий. Все положение невозможное” (В а л у е в П. А. Дневник. 1877 - 1884. Стр. 14). Паническое настроение Победоносцева, по свидетельству Валуева, дошло до того, что в конце июля он отправил министру внутренних дел письмо, в котором “умоляет похлопотать о возвращении государя и цесаревича, говорит о крушении армий и пр. и пр. Душа этих многоглаголивых господ, - замечал Валуев, - легко уходит в пятки. А как они были велеречивы! <...> Как толковали о том, что люди, не разделявшие их хмеля, бездушны и неспособны подняться на высоту их святых идей!” (там же, стр. 15). Вскоре, после героической обороны Шипки, настроение Победоносцева изменилось. 25 августа он писал Е. Ф. Тютчевой: “По переезде в Петербург стало не так непроходимо мрачно на душе. Мы переезжали в самый разгар Шипкинского дела. Эта история прямо переносит - в Илиаду из современного мира. Какая чудная, какая славная страница в истории <...>” (карт. 4408, ед. хр. 12, л. 30).
3 Речь идет о книге, изданной специально для солдатского чтения: “Приключения чешско-го дворянина Вратислава в Константинополе и в тяжелой неволе у турок с австрийским посольством”. Пер. и предисл. К. П. Победоносцева. СПб. 1877.
Давно не писал к вам, милая Екатерина Федоровна. Нет досуга. Так быстро пролетают дни, не оставляя ничего кроме усталости в душе и в теле. Негде остановиться, и без всякого преувеличения я смотрю на себя иногда как на вечного Жида, которого отвсюду гонят в другое место, не давая нигде засиживаться. Впрочем, и еще проще, книга Иова сравнивает человека с поденщиком - “якоже наем-ника повседневного жизнь его” 1 . Часто это сравнение приходит мне в голову, когда я ложусь в постель. Просыпаешься без свежести в душе, точно кошмар какой-то будит - та же поденная работа, без возбуждения - ломать и возить какие-то камни на постройку какого-то здания. Правда, в высшем смысле “художник и строитель этого здания - Бог”, от Него же все мы вышли и к Нему же все идем. Если б не было этой последней мысли, было бы совсем горько поденщику. В последние годы чаще прежнего останавливаешься на этой мысли - о конечной субботе, в которую каждый почиет от всех дел своих.
Бродишь, вертишься постоянно между людьми, большею частью в пустоте, в праздном слове. Бывает, что каждый день приходится выезжать на обед, на ве-чер - присутствовать при фантасмагории и в ней участвовать. Утро почти каждое проводишь в заседаниях - иного рода фантасмагория - набор слов и совсем не видно дела. Надо всем этим - всегда, без перерыва, жгучая забота об исходе родного, священного дела, которым мы теперь живем и движемся. Я избегаю говорить об нем, как избегают говорить о том, что на душе наболело, и мне больно слышать, как это дело в устах ходячего большинства превращается в вопрос, утром и вечером повторяемый: Что нового? Для меня ясно было до сих пор, что Провидение ведет и направляет все это дело. Теперь оно вступает в острый, критический период глухой, потаенной борьбы с подлинными нашими врагами, с людьми хитрого расчета и коварной бесстыдной диалектики. Что из этого вый-дет - Единому Богу ведомо 2 .
Приехал наконец Цесаревич - чему я очень рад. Последнее время, проведенное с войском, было для него жестоким испытанием. Говорят, он ходил как темная ночь, и я боялся, как бы не влилось ему в душу слишком много желчи. Но, слава Богу, он прояснился вскоре на обратном пути. Я ездил навстречу ему, в Гатчину, и имел утешение видеть ясную, блиставшую радость супругов, свидевшихся после 9-месячной разлуки. С тех пор я раз только видел его, у него дома, за столом, где наконец явился хозяин. Он ясен по-прежнему, но вернулся, надеюсь, с большим запасом опыта, купленного недешево. Радуюсь, что последние полтора месяца он провел с Тотлебеном и из беседы с ним, конечно, вынес много полезного для се-бя 3 . - Царство Черкасского в Болгарии, говорят, решительно кончается, и он едет сюда (когда оправится от болезни), с решительным, покуда, ущербом для своей нравственной репутации. Говорят, что управление Болгарией, военное и гражданское, сосредоточивается в лице Кн<язя> Дондукова 4 . Грустно, что в этом деле не устояло общее мнение, указывавшее в Черкасском разумного политического деятеля. Трудно согласить с умом его - все то, что об нем рассказывают. Видно, и умы, как характеры, бывают цельные, круглые и угловатые, ломаные.
Здесь, в Питере, все теперь заняты лекциями молодого Соловьева - о философии религии 5 . Я скучаю на всяких лекциях, но эти - слушаю с удовольствием, не пропуская ни одной. Дело, задуманное им, - новость в России, приятная и многообещающая в будущем. Конечно, он еще очень молод, не успел вполне выносить в себе и обработать пропорционально предмет своих чтений для нашей публики. Рамка его - по содержанию своему слишком широка, необъятна для 12 часов, в которые он должен втиснуть свой сюжет. В ней не остается места широкому, ясному развитию тех философских начал, которые он должен изло-жить, - и это недостаток заметный. Притом он не привык к публике - и аудитория покуда угнетает его более, нежели возбуждает. Он конфузлив, не владеет вольною живою речью и должен либо говорить утомительно медленно, с большими паузами, либо читать по бумаге. Но то, что он говорит или читает, связно и толково, и до сих пор ни разу не вырвалось у него ни одно из тех бестактных выра-жений, которые слышатся у нас всякий раз, когда бывает попытка секуляризировать в аудитории для публики священные предметы. Слушателей очень много, и число их возрастает - изо всех классов общества - впереди целая фаланга дам из высшего общества. Конечно, многие понимают очень мало, иные понимают вполовину, но все-таки все стараются понять - и это много значит. Я высоко ценю это возбуждение интереса к идеальным предметам и понятиям. Соловьев, не-оспоримо, - молодой человек с талантом и знанием 6 .
Но вот - комическая сторона дела. Вы знаете, здесь есть кружок дам, поставивших себя на ученую ногу, - Л. Волконская, Кокона Барятинская, с ними Зизи Нарышкина 7 . С первого же раза Соловьев произвел в этом кружке сильное возбуждение - своею фигурой, физиономией, своею задачей и речью, построенною на философских терминах. Только стало и речи что о Соловьеве. Кн<ягиня> Волконская и Кокона обе не дают ему проходу. После первой же лекции позвали его на вечер к Евгении Макс<имилиановне>8, в тесный кружок. Я тоже был тут и внутренне смеялся, видя юного философа, сидящего промежду двух этих дам у чайного стола. - Хотели, чтоб он разговорился между ними о своей философии. Но он молчал упорно, изредка проговаривая. Неловкое положение для филосо-фа - и потом, слыша, что его принялись каждый день звать к себе то та, то другая, я искренно пожалел об нем и, принимая в нем участие, стал себя спрашивать, как молодой человек вынесет это испытание. Авось-либо устоит. Вчера нас с же-ною звала на вечер Кокона, шепнув, что будет Соловьев. Приезжаем - тут Кн<яги-ня> Волконская, тут Зизи, потом Эдита приехала - вот и всё. В тесном кружке хозяйка рассчитывала показать себя и гостей своих - даже двух разом философов, по<тому> что у Соловьева есть еще приятель, моложе его, Кн<язь> Цертелев 9 , который готовится тоже читать лекции о Шопенгауэре (и представьте - все это под патронатством Алекс<ея> Киреева, который играет роль Корнака на всех чтениях 10). И какую же, однако, штуку выкинули философы? Они занесли поутру свои карточки, а вечером - не пришли! Хозяйка была, разумеется, этим сконфужена, хотя не подала виду, и вечер обошелся без философов. Но вместо одного представления - нам дали другое, и прелюбопытное. Я подивился, до какой глупости могут дойти умные женщины - без меры и с аффектацией того или другого рода. У этих - аффектация учености. Разумеется, в этом салоне, как, впрочем, и всюду, помину нет о causerie* или об общем разговоре, вольном, умном, бескорыстно занимательном. Все превращается в монолог или дуэт - одной умной аффектации или двух. Дуэт разыгрывался между хозяйкою и Кн<ягиней> Волконской. Монологи вела Кокона - и еще какие, - обращаясь к Эдите. Чего, чего она не помянула, чего не коснулась с ученым видом знатока, который обо всем судит по источникам непосредственного знания. Через две-три минуты предмет меняется - высыпается новое имя, новый термин. Гёте, Карлейль, Милль, Вагнер, Лейбниц, Спиноза, Будда, Шопенгауэр, Теннисон, Макс Мюл-лер - чего, чего тут не было сказано. Оказалось, между прочим, что Кн<ягиня> Волконская занимается с ученым профессором - этюдами над клинообразными надписями, санскритским языком, и еще вновь открытым аккадийским наречием. Я хохотал в душе, а жена моя, сидя все время молча, решила, что она дура и ни о чем не имеет понятия! Кокона сыпала такою премудростью, как будто она всю жизнь проводит в библиотеке. А она в этот день, встав во 2-м часу и проездив все утро, обедала во Дворце, а нас принимала в бальном туалете, потому что, проводив нас, должна была ехать на бал - и таковы все дни у нее. И как она все цитирует de plain pied*! По поводу Милля вдруг спрашивает: читали ли вы у Жоффруа, это удивительное, раздирающее душу описание того дня, когда вдруг у него пропала вера в душе?11 Никто, разумеется, не читал, и все более или менее устыдились своего неведения. А сегодня я взял последнюю книжку “Revue des D
Mondes” и стал читать статью (рекомендую) д,Оссонвиля о Жорже Занде - и что ж? вижу, он по поводу Ж. Санд приводит это место у Жоффруа. Наверное, подумал я, Кокона как раз здесь и не далее как вчера все это вычитала! Словом сказать, вчера видели мы сущую комедию. И не любопытно ли, что недели 2 тому назад у Кн<ягини> Волконской был семейный спектакль, и хозяйка вместе с Коконою (говорят, в совершенстве) разыгрывали сцены из “Femmes savantes” Мольера**. Кстати - к одной болтовне еще другая. У вас в Москве вышла книжка Арх<имандрита> Саввы “Воспоминания о Леониде”. Тут в конце напечатан дневник Леонида, веденный им со свойственною монахам наивностью, во время последней его поездки в Петербург 12 . Он описывает все свои впечатления и посещения, в том числе о супругах Исаковых говорит так: “Николай Вас<ильевич> столь же молчалив и сдержан в слове, сколь супруга его словоохотна” 13 . Дм<итрий> Серг<еевич> сделал из этой книги урок своим воспитанникам 14 , о которых Леонид тоже поминает: смотрите, как надо всегда разумно говорить и вести себя: вот, умирает человек, и публикуется, что он записал про вас!
Сегодня звала к себе Гр<афиня> Блудова перед обедом пить чай. У нее встретил Дарью Федоровну, от которой узнаю по временам известия об вас. Она говорит, что теперь, слава Богу, вы выезжаете, но что встревожила вас болезнь тетушки. Авось-либо теперь уже она поправилась, и вы успокоились. В Москве волнуются по случаю мира - и, верно, больше, чем здесь у нас. В верхних сферах все стремятся к квиетизму, и, право, когда б не Государь, давно бы мы сидели в болоте. Вижу, что в последние дни все расположены к успокоению. Во многих домах открылись танцы, - и Вел<икие> Князья Сергей и Павел ездят на частные балы, были у Гр<афини> Пален, у Гр<афини> Крейц 15 . Уверяют, будто и при Дворе будет бал на масленице. Не хотелось бы этому верить. Хотелось бы, чтобы хоть в этих сферах, откуда все к нам спускается, поудержались веселиться. Как-то страшно и подумать об открытии этих рынков суеты и роскоши в такую пору, когда враги наши куют на нас оружие и тиф гуляет по России. Но - у нас находятся люди, которые еще летом проповедовали, что ездить в такую пору на балы и в театры - некоторым образом долг гражданского мужества!
19 февраля. Вот, все ждали на нынешний день выхода и известия о мире. Выхода нет, стало быть, и мира нет. На горизонте очень мрачно. Что ожидается, на что имеются расчеты в дипломатии, - неизвестно. Увы! видно, мы слишком много полагались на справедливость, на силу слова, на расположение друзей и союзников, на крепость взаимных обязательств. Теперь, кажется, видно, что мы можем рассчитывать только на свои силы. Что будет теперь - Господу известно. Сердце мое сжимается и мысль цепенеет, когда думаю о жертвах и бедствиях, которые еще ожидают Россию до совершенного окончания войны. Странно и дико видеть, что в такую-то пору, с приближением масленицы, поднимается у нас общее веселье, как у язычников. Боже! как тяжела становится жизнь - со всех сторон - так все неверно, так все призрачно. Только в церкви хорошо. Вчера, за всенощною, пели “на реках вавилонских” - я так люблю это пение и этот псалом - вспоминаю прошлую жизнь, когда было весело, ясно и пелись в душе песни, которые теперь страшно запеть.
Но вот, в ту минуту, как я пишу, в 8 часов вечера, стали стрелять с крепости. Это значит - мир заключен! Благослови Боже - быть миру вместо брани, креп-кому и славному. Завтра будет выход, но, без сомнения, радость о мире будет еще неполная, неясная, омраченная заботами о том, как нам выйти на широту изо всех сетей, которые на нас отовсюду раскинуты. Дай Боже исполниться на нас и на врагах наших пророческому слову: “совет, егоже совещаете на нас, разорит Господь, яко с нами Бог” 16 .
Здравствуйте, милая Екатерина Федоровна. Катя моя сердечно вам кланяется. Кланяйтесь от нас добрейшей тетушке - да хранит ее Господь. Христос с вами!
Ваш К. Победоносцев.
1 Книга Иова, 7:1.
2 Тревожное настроение Победоносцева объяснялось враждебной позицией Англии и Австро-Венгрии, опасавшихся усиления России в результате победы над Турцией. Победоносцев боялся, что реакция европейских держав предопределит невыгодные для России условия мирного договора (подписан 19 февраля 1878 г. в Сан-Стефано) и оказался прав: позднее на Берлинском конгрессе условия договора были пересмотрены в ущерб России. Эти размышления Победоносцева, как и другие упомянутые им факты, позволяют датировать письмо.
3 Граф Т о т л е б е н Э. И. (1818 - 1884) - генерал-адъютант, участник обороны Севастополя, в 1877 году руководил осадой Плевны, в 1878 году - главнокомандующий армией.
4 Деятельность В. А. Черкасского на Балканах (см. о нем прим. 5 к письму от 5 декабря 1870 года) вызывала общее недовольство. Его обвиняли в самоуправстве и злоупотреблении властью. Князь А. М. Дондуков-Корсаков (1820 - 1893), генерал-адъютант, в апреле 1878 года, после смерти Черкасского, был назначен российским комиссаром в Болгарии.
5 Молодого Соловьева - то есть Владимира Соловьева, сына историка. О необычайном успехе, аудитории и общественном резонансе лекций В. С. Соловьева, напечатанных позднее под названием “Чтения о Богочеловечестве”, см.: Ф л о р о в с к и й Г. В. Чтения по филосо-фии религии магистра философии В. С. Соловьева. - ORBIS SCRIPTUS. Dmitrij Tschizewskij. Zum. 70. Geburtstag. Munchen. 1966. Г а л ь ц е в а Р. А., Р о д н я н с к а я И. Б. Рас-кол в консерваторах (Ф. М. Достоевский, Вл. Соловьев, И. С. Аксаков, К. Н. Леонтьев, К. П. Победоносцев в споре об общественном идеале). - Неоконсерватизм в странах Запада. Ч. 2. Социокультурные и философские аспекты. Реферативный сборник. М. 1982; Н о- с о в А. А. Реконструкция 12-го “Чтения по философии религии” В. С. Соловьева (“Символ”, 1992, № 28).
6 Очень скоро отношение Победоносцева к этим лекциям, а позднее и ко взглядам Соловьева в целом круто изменилось. Уже 2 апреля 1878 г. Победоносцев сообщал Е. Ф. Тют-чевой: “Сегодня последняя лекция Соловьева. Я не поехал слушать его - эти лекции мне на-доели <...> Выступать с такою программою - большая претензия для молодого человека. Но всему есть мера. Есть сюжеты столь возвышенные, что неприятно, когда их касаются поверхностно” (карт. 4408, ед. хр. 13, л. 69).
7 Княгиня Елизавета Григорьевна В о л к о н с к а я (урожд. светлейшая княжна Волконская, 1838 - 1897), жена М. С. Волконского, попечителя С.-Петербургского учебного округа. Княгиня Мария Аполлинариевна Б а р я т и н с к а я (урожд. Бутенева, 1835 - ?). Елизавета Алексеевна Н а р ы ш к и н а (урожд. княжна Куракина, 1840 - ?), обер-гофмейстерина императрицы Марии Федоровны. Эти дамы высшего света и в дальнейшем опекали Соловьева, защищая его от преследований Победоносцева. В январе 1887 года А. А. Киреев записал в дневнике: “Хлопотал снова у Победоносцева о том, чтобы не стесняли деятельности Соловьева, добился того, что “интердикт” будет снят за исключением тех статей, в которых Сол<овьев> будет слишком хвалить католицизм в ущерб православию! Сообщаю это Е. Волконской” (ОР РГБ, ф. 126, ед. хр. 10, лл. 214 - 214 об.).
8 Принцесса Е в г е н и я М а к с и м и л и а н о в н а (1845 - 1925), жена принца А. П. Ольденбургского, дочь герцога Максимилиана Лейхтенбергского.
9 Князь Ц е р т е л е в Д. Н. (1852 - 1911) - поэт, публицист, позднее редактор “Русского обозрения” и “Русского вестника”.
10 К и р е е в А. А. (1838 - 1910) - адъютант великого князя Константина Николаевича, публицист славянофильской ориентации. К о р н а к - возможно, от ф р а н ц. cornac - погонщик слонов.
11 Возможно, Ж о ф ф р у а Жюльен (1743 - 1814) - французский публицист.
12 С а в в а (И. М. Т и х о м и р о в). Воспоминания о высокопреосвященном Леониде, архиепископе Ярославском и Ростовском. Харьков. 1877. Упомянутый дневник архиепископа Леонида (Л. В. Краснопевкова, 1817 - 1876) включен в книгу как приложение: “Поездка преосвященного Леонида в 1873 г. в С.-Петербург”.
13 И с а к о в Н. В. (1821 - 1891) - генерал-адъютант, попечитель Московского учеб-ного округа, затем начальник военно-учебных заведений.
14 Речь идет о генерал-адъютанте Д. С. Арсеньеве (1832 - 1915) - воспитателе великих князей Сергея и Павла Александровичей.
15 Графиня Л. С. К р е й ц (урожд. Колпашникова, в первом браке Бобринская, 1836 - ?) - жена сенатора, генерала Г. К. Крейца. Графиня Е. К. П а л е н (урожд. Толль, ум. 1910) - жена министра юстиции графа К. И. Палена.
16 Иезекииль, 20:26.
Победоносцев К
Письма к Александру III
К. Победоносцев
Письма к Александру III
ПРИЛОЖЕНИЕ
Бог велел нам переживать нынешний страшный день. Точно кара Божия обрушилась на несчастную Россию. Хотелось бы скрыть свое лицо, уйти под землю, чтобы не видеть, не чувствовать, не испытывать. Боже, помилуй нас.
Но для Вас этот день еще страшнее, и, думая об Вас в эти минуты, что кровав порог, через который Богу угодно провести Вас в новую судьбу Вашу, вся душа моя трепещет за Вас страхом неизвестного грядущего по Вас и по России, страхом великого несказанного бремени, которое на Вас положено. Любя Вас, как человека, хотелось бы, как человека, спасти Вас от тяготы в привольную жизнь; но нет на то силы человеческой, ибо так благоволил Бог.
Его была святая воля, чтобы Вы для этой цели родились на свет и чтобы брат Ваш возлюбленный, отходя к Нему, указал Вам на земле свое место.
Народ верит в эту волю Божию,- и по Его велению возносит надежду свою на Вас и на крепкую власть, Богом врученную Вам. Да благословит Вас Бог. Да ободрит Вас молитва народная, а вера народная да даст Вам силу и разум править крепкою рукою и твердой волей.
Вам достается Россия смятенная, расшатанная, сбитая с толку, жаждущая, чтобы ее повели твердою рукою, чтобы правящая власть видела ясно и знала твердо, чего она хочет, и чего не хочет и не допустит никак. Все будут ждать в волнении, в чем ваша воля обозначится. Многие захотят завладеть ею и направлять ее.
Ваше Величество, позвольте мне сказать Вам в нынешний день. Первые дни Вашего царствования будут особенно знаменательны и требуют особой обдуманности и осмотрительности.
Я не могу успокоиться от страшного потрясения. Не могу отогнать от себя гнетущей меня заботы о Вас и о Вашей безопасности. Простите, что в эти скорбные часы прихожу к Вам со своим словом: ради Бога в эти первые дни царствования, которые будут иметь для Вас решительное значение, не упускайте ни одного случая заявлять свою личную решительную волю, прямо от Вас исходящую, чтобы все слышали и знали: "Я так хочу", или "я не хочу этого".
Никакая предосторожность не лишняя в эти минуты. Не я один тревожусь: эту тревогу разделяют все простые русские люди. Сегодня было уже у меня несколько простых людей, которые все говорят со страхом и ужасом о Мраморном Дворце. Мысль эта вкоренилась в народ.
_________________________
Заседание 21 марта у В. В. имело результатом покуда лишь сближение между лицами, на первый раз и это хорошо; я радуюсь, что со мною говорят без принуждения те, которые до сих пор избегали меня. С того дня я еще не видел никого из министров. Жду с нетерпением, когда мы соберемся для общего совещания. В. кн. Владимир Александрович заметил, что все бывшее доныне разногласие происходит лишь от недоразумений, но я боюсь, что эти недоразумения глубже, чем кажется, и должны обнаружиться всякий раз, когда придется не говорить только речи, а приступать к действиям и к распоряжениям. Нетрудно рассуждать, причем для избежания разногласий сглаживаются фразы, резкие оттенки взглядов и мнений; но когда надобно приступать к действию решительному, тут обнаруживается рознь и сила действия парализуется.
В публике ходили на прошлой неделе и продолжаются до сих пор самые странные слухи и ожидания по случаю этого совещания. Многие были уверены, что 15, потом 17, 18 числа произойдет и объявится нечто необычное. Поднялись опять толки о представительстве - авось-либо теперь они затихнут. Но смущение не успокоится, я убежден в том, покуда правительство не заявит себя такими действиями, которые ни в ком не оставляли бы сомнения или раздвоенной мысли.
Смею думать, Ваше Императорское Величество, что для успокоения умов в настоящую минуту необходимо было бы от имени Вашего обратиться к народу с заявлением твердым, не допускающим никакого двоемыслия. Это ободрило бы всех благонамеренных прямых людей. Первый манифест был слишком краток и неопределенен. Я попробую, если угодно будет, придумать соответственную редакцию и представить на Ваше усмотрение.
Вместе с тем продолжаю думать, что Вашему Величеству необходимо появиться в Петербурге. Постоянное, безвыездное пребывание Ваше в Гатчине возбуждает в народе множество слухов самых невероятных, но тем не менее принимаемых на веру. Нынче из народа уже спрашивали, правда ли, что Государя нет уже на свете и что это скрывают. Распространение, усиление таких слухов может быть очень опасно в России, и люди злонамеренные, их ныне так много, пользуются ими, чтобы смущать народ. Много таких в России все они ждут в волнении и страхе, в чем выскажется, куда направится настоящее правительство.
(Без даты)
Ваше Императорское Величество. Простите ради Бога, что так часто тревожу Вас и беспокою.
Сегодня пущена в ход мысль, которая приводит меня в ужас. Люди так развратились в мыслях, что иные считают возможным избавление осужденных преступников от смертной казни. Уже распространяется между русскими людьми страх, что могут представить Вашему Величеству извращенные мысли и убедить Вас к помилованию преступников. Слух этот дошел до старика гр. Строгонова, который приехал ко мне сегодня в волнении.
Может ли это случиться? Нет, нет, и тысячу раз нет - этого быть не может, чтобы Вы перед лицом всего народа русского, в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского Государя, за кровь которого вся земля (кроме немногих, ослабевших умом и сердцем) требует мщения и громко ропщет, что оно замедляется.
Если бы это могло случиться, верьте мне, Государь, это будет принято за грех великий, и поколеблет сердца всех Ваших подданных. Я русский человек, живу посреди русских и знаю, что чувствует народ и чего требует. В эту минуту все жаждут возмездия. Тот из этих злодеев, кто избежит смерти, будет тотчас же строить новые ковы. Ради Бога, Ваше Величество,- да не проникнет в сердце Вам голос лести и мечтательности.
Вашего Императорского Величества
верноподданный
Константин Победоносцев
По случаю нынешних ужасных событий святейший синод положил издать ко всему народу пастырское послание. Это будет соответствовать действительной потребности, отовсюду заявленной. Подобные примеры бывали в случаях гораздо менее важных, например, после истории Петрашевского в 1848 году.
Определение синода пропущено мною сегодня и на днях подлежит исполнению.
Копию с предполагаемого послания имею честь представить при сем Вашему Императорскому Величеству.
Перед Пасхою представляют обыкновенно на Высочайшее воззрение предположения о наградах по духовному ведомству. Если Вашему Императорскому Величеству благоугодно сохранить тот же порядок, то буду ожидать приказания, когда явиться с сим докладом в Гатчину.
Константин Победоносцев
Петербург
Теперь простые люди преисполнены заботы о безопасности Вашего Императорского Величества: у многих эта забота непрестанная, не дающая покоя. Благочестивые прибегают к молитвам, или ищут оградить Вас почитаемою иконой или другой домашней святыней. Невозможно отвергать эти порывы горячего усердия.
Вчера пришел ко мне совсем простой человек, почтенный старик старожил города Томска, купец Хранов, приехавший сюда на время. У них сначала в лесу близ Томска, потом в самом Томске, в саду у Хранова, проживал в молитве пустынник неизвестного происхождения лет 25, и скончался в 1864 году, уже 90 лет от роду. Местные жители, особливо же сам Хранов, чтили его при жизни, как святого, и еще более чтят по смерти. Уверяют, что он предсказывал будущее и что многие получают исцеление на его могиле. Старик Хранов, по поводу покушений на жизнь Государя Императора, посылал Его Величеству портрет этого старца и разные известия о его предупреждениях и предсказаниях.
Теперь он привез с собой из Томска шапочку этого старца, которую хранил благоговейно в своем семействе и которой приписывает чудодейственную силу, рассказывая, что два раза, когда он брал ее с собой в путь, он чудесно спасался от разбойников.
Я не желал смутить веру этого доброго человека и не решился отказать ему: взял от него эту шапочку с обещанием представить ее Вашему Императорскому Величеству, вместе с портретом старца.
Константин Победоносцев
Ваше Императорское Величество.
Опять должен просить у Вас прощения в своей назойливости, ибо возвращаюсь к тому же предмету, о котором писал уже и беспокоил Вас.
Я уже смел писать Вашему Величеству о предмете, который почитаю важным - о приеме Скобелева. Теперь в городе говорят, что Скобелев был огорчен и сконфужен тем, что Вы не выказали желания знать подробности о действиях его отряда и об экспедиции, на которую обращено было всеобщее внимание и которая была последним, главным военным делом, совершенным в минувшее царствование. Об этом теперь говорят, и на эту тему поют все недовольные последними переменами. Я слышал об этом от людей серьезных, от старика Строгонова, который очень озабочен этим. Сегодня гр. Игнатьев сказывал мне, что Д. А. Милютин говорил об этом впечатлении Скобелева с некоторым злорадством.
