Анненский Иннокентий Фёдорович (1855-1909) – русский поэт, литератор, критик, переводчик, драматург. Много занимался исследованием русского языка и литературы, работал директором мужской гимназии в Царском Селе.
Детские годы
Иннокентий появился на свет 1 сентября 1855 года на западе Сибири в городе Омске. Сюда шестью годами раньше семья Анненских переехала из Петербурга ввиду назначения на новую должность главы семейства.
В 1856 году мальчика крестили в Омской Крепостно-Соборо-Воскресенской церкви. Обряд проводил протоиерей Стефан Знаменский, который в тот же самый год крестил в этой церкви Михаила Врубеля, ставшего впоследствии великим русским художником.
Папа Иннокентия, Анненский Фёдор Николаевич, состоял на службе у государства высокопоставленным чиновником. Отец сначала работал в Главном управлении Западной Сибири советником Омского отделения попечительного общества о тюрьмах. Позже он занял пост начальника этого отделения.
Мать, Анненская Наталья Петровна (девичья фамилия Карамолина), занималась воспитанием шестерых детей. У будущего поэта были ещё четыре старшие сестры Наташа (1840), Александра (1842), Мария (1850), Любовь (1852) и брат Николай (1843), ставший впоследствии известным российским общественным деятелем, журналистом, переводчиком, публицистом, экономистом.
Бабушка по материнской линии была женой одного из сыновей Абрама Петровича Ганнибала (прадеда Пушкина А. С.)
В Омске семейство Анненских занимало большой одноэтажный деревянный дом со всеми полагающимися служебными помещениями, садом и наделом земли. В те времена это считалось нормой для многодетной семьи и положения статского советника, в котором служил отец (этот чин приравнивался к генеральскому званию). Когда в конце 1850-х годов отца по службе перевели в город Томск, Анненские продали свой дом за семь с половиной тысяч рублей серебром. Мать полагала, что в этом просторном и удобном помещении можно разместить городскую больницу.
Ранние детские годы Иннокентия прошли в Сибири под присмотром няни и гувернантки-француженки, которая занималась воспитанием его старших сестёр.
В 1860 году отца семейства снова повысили в должности, назначив в Министрество внутренних дел чиновником по особым поручениям. В связи с этим назначением Анненские из Томска перебрались в Петербург. В этом же году пятилетний Иннокентий перенёс длительное и тяжёлое сердечное заболевание, которое на всю дальнейшую жизнь оставило неизгладимый след на состоянии здоровья. С тех пор мальчик отчётливо помнил, что по сравнению со сверстниками он рос болезненным и слабым, оставаясь далеко позади них в физическом развитии.
Учёба
Обстановка, в которой рос Иннокентий, способствовала тому, что у него рано проявилась охота к чтению и наукам. Товарищей у него практически не было, детские подвижные и шумные игры, которыми увлекались мальчишки его возраста, Иннокентия не интересовали по причине здоровья. Воспитывался он в женском окружении, учиться начал рано и никогда этим не тяготился. Учёба давалась ему легко. Обучившись под руководством старшей сестры чтению, Иннокентий принялся читать всё, что было позволено ему согласно возрасту.
В Петербурге семья Анненских жила на Песках. Неподалёку от их дома располагалась школа, в которую родители отдали десятилетнего сына для подготовки к поступлению в гимназию. Мальчик занимался в школе два года, а первые уроки по латинской грамматике преподавал ему старший брат Николай.
В 1867 году на 5-ой Рождественской улице Петербурга открылась новая мужская прогимназия № 2, куда Иннокентий успешно сдал вступительные экзамены и был зачислен приходящим учеником второго класса. Учился он хорошо, больше всего нравились русский язык и география. Однако уже весной учёбу пришлось прервать из-за болезни. На лето семья уехала в пригородные окрестности Петербурга, где на чистом воздухе юноше удалось поправить здоровье, и осенью он вернулся в гимназию.
В 1869 году Иннокентий поступил в частную гимназию В. И. Беренса, где обучался два с половиной года. Но и здесь учёбу постоянно приходилось прерывать по причине болезненности и поездок для лечения на Старорусские минеральные воды. Подтянуть знания помог старший брат Николай, у которого Иннокентий проживал большую часть времени. С его помощью в 1875 году молодой Анненский сдал экстерном экзамены за полный гимназический курс, получил аттестат зрелости и стал студентом историко-филологического факультета Петербургского университета.
Учился он на отделении словесности, специализировался на античной литературе, выучил четырнадцать языков, в том числе такие сложные, как древнееврейский и санскрит. В 1879 году Анненский окончил обучение и получил звание кандидата, его присваивали выпускникам, чьи дипломные работы представляли особенную ценность для науки.
Преподавательская деятельность
После окончания университета Иннокентий Фёдорович занялся педагогическим трудом. В гимназиях Петербурга он преподавал греческий язык и латынь, на высших женских (Бестужевских) курсах читал лекции по теории словесности. Ему нужно было обеспечивать молодую семью, поэтому Анненский брал по 56 гимназических уроков в неделю, чем подрывал своё и без того слабое здоровье.
В 1891 году Иннокентий Фёдорович стал директором Киевской гимназической коллегии.
В 1893 году возглавил 8-ю Петербургскую гимназию.
В 1896 году его назначили руководителем Николаевской гимназии в Царском Селе. На этой должности он оставался до 1906 года. Потом его начальство решило, что в тревожное время 1905-1906 годов Анненский проявил себя чрезмерно мягким, по этой причине его сняли с поста директора Царскосельской гимназии и назначили окружным инспектором. На этой должности он проработал до 1909 года, выйдя в отставку незадолго до смерти.
Литературная деятельность
Иннокентий Анненский никогда не считал преподавание главным делом своей жизни. Сердце его принадлежало литературе. Он перевёл на русский язык девятнадцать пьес великого трагика Древней Греции Еврипида, помимо перевода он снабдил их статьями и комментариями. Его перу принадлежат также переводы Горацио, Гейне, Лонгфелло, знаменитых французских лириков – Шарля Бодлера, Рембо, Леконта де Лиля, Верлена, Малларме.
Много работал Анненский в качестве литературного критика. Он писал очерки о произведениях Гоголя, Чехова, Лермонтова, Горького, Майкова, Достоевского, Тургенева. Не обходил стороной и иностранную литературу – Ибсена, Бальмонте, Шекспира.
Немного подражая манере Еврипида, Анненский написал несколько пьес:
- 1901 – «Меланиппа-философ»;
- 1902 – «Царь Иксион»;
- 1906 – «Лаодамия»;
- 1906 – «Фамира-кифарэд».
Ещё с 1881 года он публиковал свои статьи, в которых рассматривал педагогические проблемы. Анненский утверждал, что первостепенную роль в воспитании учеников должна играть родная речь. Его педагогические работы благотворно повлияли на целый ряд известных русских поэтов. Среди них Николай Гумилёв, который учился в гимназии в Царском Селе и свои первые шаги в мире поэзии делал под впечатлением личного знакомства с Анненским.
Наиболее строго относился Иннокентий Фёдорович к своей собственной поэзии. Писать начал ещё с гимназических лет и только спустя десятилетия рискнул предъявить свои труды читателям. Даже в голове не укладывалось, что этот статский советник в безупречном мундире и с такими же манерами мог так резко контрастировать с дикой, одинокой, скрытной человеческой душой, которая убита непосильною тоскою. Именно таким Иннокентий открылся в своих стихах. Как будто в нём жило два человека, не пересекающихся между собою.
Единственный изданный при жизни Иннокентия Фёдоровича поэтический сборник «Тихие песни» вышел в 1904 году, но не стал событием в литературной жизни. Он был выпущен под псевдонимом «Ник. Т-о.» Анненский придумал себе такой псевдоним с двойным умыслом. Во-первых, все эти буквы были взяты из его имени, а во-вторых, так назвал себя Одиссей, попав в пещеру Полифема.
Спустя год после его смерти увидела свет вторая книга стихов «Кипарисовый ларец», которая полностью изменила мнение об Анненском. Его стали называть тонким критиком и исключительным эрудитом, оригинальным, не похожим на других истинным поэтом.
В этом легкомысленном пренебрежении к живым выражается общее русское горе. Как же не ценят великих людей, пока они живут. И только когда уходят, мир начинает, спохватившись, им плести венки…Через много лет о его поэзии скажут, что «в русской литературе нет стихов тише, трезвей, честней».
Личная жизнь
В 1877 году поэт страстно влюбился в Хмару-Барщевскую Надежду Валентиновну.
Вдова имела двоих детей-подростков и была старше Анненского на четырнадцать лет. Иннокентий называл её ласково Диной и писал сестре Любови в письме, как необычайно хороша его избранница, какие у неё красивые светло-пепельные волосы, ясный ум, привлекательное изящество. Дина тоже очень любила Анненского и ревновала его не меньше.
Когда Иннокентий окончил университет, они поженились. В 1880 году у них родился мальчик Валентин. В будущем он тоже стал поэтом и филологом, именно сыну Анненского принадлежит заслуга в издании двух сборников поэзии отца после смерти.
В 1909 году от перенапряжений на работе у Иннокентия Фёдоровича обострилась сердечная болезнь. Он умер скоропостижно от инфаркта 11 декабря 1909 года прямо на ступеньках Царскосельского вокзала. Меньше всего поэт хотел такого конца, даже написал на эту тему строки, ставшие впоследствии афоризмом: «Я бы не хотел умереть скоропостижно. Это всё равно, что уйти из ресторана, не расплатившись».
Его похоронили в Царском Селе на Казанском кладбище.
Из книги судеб. Иннокентий Фёдорович Анненский родился 1 сентября (по старому стилю 20 августа) 1855 года в Омске, где в то время работал его отец, крупный государственный чиновник. В 1860-м семья переехала в Петербург.
Пятилетним ребёнком Анненский перенёс тяжелую болезнь сердца, что отразилось впоследствии не только на его жизни, но и на творчестве. Он учился в нескольких петербургских гимназиях, но болезнь постоянно мешала учёбе. В 1875 году юноше всё же удалось экстерном сдать экзамены за полный гимназический курс, и он поступает на отделение словесности историко-филологического факультета Петербургского университета.
Важную роль в жизни Анненского сыграл старший брат Николай Фёдорович, известный экономист и публицист: у него младший и живёт большей частью, и к сдаче экзаменов экстерном готовится с его помощью. Советы не печататься до 30 лет, давать стихам годами «вылёживаться» - станут законами для Иннокентия Федоровича до конца жизни.
В университете Анненский специализировался по античной литературе и овладел четырнадцатью языками, в том числе санскритом и древнееврейским. Окончил университет в 1879 году со званием кандидата - оно присваивалось выпускникам, дипломные сочинения которых представляли особую научную ценность.
В 1877 году Анненский страстно влюбляется в Надежду Валентиновну Хмара-Барщевскую, вдову с двумя детьми, которая была четырнадцатью годами старше него. По окончании университета он женится на ней. В 1880 году у них родился сын Валентин.
Жизнь Анненского отныне связана с педагогическим трудом. С 1879-го по 1890-й он преподает латынь и греческий в петербургских гимназиях, читает лекции по теории словесности на Высших женских (Бестужевских) курсах. Стремясь обеспечить семью, молодой преподаватель ведёт в гимназии до 56 уроков в неделю, что и совсем здоровому человеку не под силу.
В 1891 году он был назначен на пост директора киевской гимназической Коллегии; в дальнейшем директорствует в 8-й петербургской гимназии (1893 - 1896) и Николаевской гимназии в Царском Селе (1896 - 1906). Чрезмерная мягкость, проявленная им, по мнению начальства, в тревожное время 1905 - 1906 годов была причиной его удаления от этой должности: он переведён в Санкт-Петербург окружным инспектором и остаётся им до 1909 года, когда незадолго до своей смерти выходит в отставку.
С 1881 года начинают публиковаться статьи Анненского по педагогическим проблемам. В них он высказывал свои взгляды на «гуманное образование», которое должно развивать в ученике ум и фантазию, утверждал первостепенную роль родной речи в воспитании. Как педагог он оказал благотворное влияние на целую плеяду русских поэтов. Многие из них были лично знакомы с Анненским, поскольку учились в его гимназии; среди них и Гумилёв , который сделал первые шаги в поэзии именно под его руководством.
Ещё в Киеве возник грандиозный замысел Анненского - перевести на русский язык все 19 трагедий Еврипида. Переводы по мере завершения публиковались с предисловиями-истолкованиями в «Журнале Министерства народного просвещения» и вышли посмертно в четырёх томах (1916-1917). С этой огромной работой связаны и собственные драматические произведения Анненского: «Меланиппа-философ» (1901), «Царь Иксион» (1902), «Лаодамия» (1906) «Фамира-кифарэд» (1906).
Занимался Анненский также и поэтическими переводами французских классиков - Бодлера, Малларме, Леконта де Лиля, Рембо, Верлена.
Всё это время он продолжает писать стихи и в 1904 году решается, наконец, их опубликовать. Сборник «Тихие песни» выходит под псевдонимом «Ник. Т-о». Псевдоним этот имел двойной смысл: буквы были взяты из имени Иннокентий, а «никто» - так назвался Одиссей, когда попал в пещеру Полифема.
Общепризнанно, что поэзия Анненского оказала сильное влияние на творчество акмеистов, которые объявили поэта своим духовным учителем.
Источник биографии Иннокентия Фёдоровича Анненского:
К моему портрету
Игра природы в нём видна,
Язык трибуна с сердцем лани,
Воображенье без желаний
И сновидения без сна.
О поэте: М. Л. Гаспаров
С воей главной книги Иннокентий Фёдорович Анненский не увидел: «Кипарисовый ларец» (М., 1910), ставший событием в поэзии XX века, вышел посмертно. До этого его автор был известен как педагог, филолог-эллинист, переводчик Еврипида. Одним из первых начав осваивать достижения французских символистов, которых он много переводил, Анненский выступил с книгой «Тихие песни» лишь в 1904 году под псевдонимом «Ник.Т-о» и был принят за молодого дебютанта. Сказались здесь и скрытность натуры, и тягота официального положения (статский советник, директор гимназии). Другая литературная родина Анненского, наряду с поэзией французского символизма, - русская социально-психологическая проза, особенно Достоевский, Гоголь. Выросший в семье брата, видного народника-публициста Н. Ф. Анненского, поэт впитал заветы гражданственности, сознание вины перед угнетёнными, муку интеллигентской совести; так возникли «Июль», «Картинка», «В дороге», «Старые эстонки». Критика долго не замечала этого второго лика Анненского, видя в нём лишь уединённого эстета: субъективизм формы, её нарочитая усложнённость - загадочность иносказаний, приёмы аллюзивного (намекающего) письма, «ребусы» настроений - мешали понять социально важное и общечеловеческое в содержании. Не была адекватно прочитана и литературно-критическая проза двух «Книг отражений» Анненского (СПб., 1906 и 1909); вычурная стилистика не сразу дала ощутить в них защиту критического реализма, убеждённость в общественной роли искусства.
Неюбилейные размышления
С
егодня мы отмечаем юбилей великого русского поэта. А 30 ноября 1909 года на ступеньках Царскосельского вокзала умирал человек, который при жизни «и тени не оставил» в русской поэзии. Высокопоставленный чиновник и известный педагог, самозабвенный переводчик и глубокий, иногда парадоксальный, критик, был, несмотря на далеко не юный возраст, начинающим стихотворцем, чья единственная «оригинальная» книга прошла незамеченной, а начавшееся незадолго до смерти сотрудничество с «Аполлоном» было прервано редактором без всяких объяснений.
Поэт, без которого наша словесность непредставима, оказался лишним для современников. Нечто подобное было немыслимо в пушкинскую эпоху. А в начале прошлого столетия это стало реальностью. Да, искусство развивалось стремительно, неудержимо, постоянно пополняясь сильными, оригинальными дарованиями. Но судьба Анненского - пасынка Серебряного века - кажется печальным предзнаменованием того перелома, который вскоре ожидал русскую культуру.
Иннокентий Анненский... Кем видится на расстоянии века этот человек, которого современники не разглядели и не поняли? Каковы уроки его «громкой» прижизненной безвестности и негромкой посмертной славы? Или это «дела давно минувших дней», интересные лишь историкам литературы? В конце концов, не всё ли нам равно, как кто-то когда-то относился к поэту, если остались стихи, которые завораживают?
Не всё равно. Совсем не всё равно. Осталась обида за его преждевременный уход. Осталась досада от ограниченности и грубости, свойственных, увы, даже лучшим из тех, с кем поэт сталкивался. Ведь разрыв между самоощущением гениального творца-новатора и статусом дебютанта, стихотворца-неудачника убивал его едва ли не активнее, чем многолетняя сердечная болезнь.
А нненский-поэт не считался ни с табелью о рангах, ни с наличием разных групп и направлений. Ничего, кроме собственно поэзии, его не интересовало. Слову, ему одному, Иннокентий Фёдорович посвятил жизнь. Стараясь не думать о тотальном одиночестве среди окружающих, просто игнорирующих неповторимые, отточенные стихотворения, ибо их автором был «Ник. Т-о» - человек без имени, не материализовавшаяся пустота. По горькой иронии судьбы, своей новой книги, где псевдонима не было в помине, поэт не увидел. Как не услышал уважительных слов, которые вдруг нашлись у собратьев по перу, до этого ограничивающихся высокомерием и небрежностью. Что ж, говорить хорошо лишь о мёртвых стало «доброй» традицией уже в те времена. Как и снобистское отношение «признанных» к «новичкам». Кажется, что лорнет Зинаиды Гиппиус , точнее, Антона Крайнего - неотъемлемая принадлежность многих современных литераторов. Иное отношение, заинтересованное, доброжелательное, пушкинское, выглядит скорее анахронизмом.
Анненский, едва ли не первым взваливший на себя психологический груз безвестности, достойно пронёс его до конца. Ничуть не заботясь о налаживании столь, казалось бы, нужных литературных контактов. Неукоснительно следуя собственному вкусу и собственной совести. Не давая себе поблажки ни в одной строке. Заставляя слабое, больное сердце работать на износ. Фанатично служа тому, во что верил: поэзии и вечности.
Единственный вид фанатизма, вызывающий безусловное доверие.
Август-2015
Несколько автографов И. Ф. Анненского
Стихи, посвящённые поэту
Памяти Анненского
К таким нежданным и певучим бредням
Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
Из царскосельских лебедей.
Я помню дни: я, робкий, торопливый,
Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый,
Слегка седеющий поэт.
Десяток фраз, пленительных и странных,
Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространства безымянных
Мечтаний - слабого меня.
О, в сумрак отступающие вещи
Уже читающий стихи!
В них плакала какая-то обида,
Звенела медь и шла гроза,
А там, над шкафом, профиль Эврипида
Cлепил горящие глаза.
…Скамью я знаю в парке; мне сказали,
Что он любил сидеть на ней,
Задумчиво смотря, как сини дали
В червонном золоте аллей.
Там вечером и страшно, и красиво,
В тумане светит мрамор плит,
И женщина, как серна боязлива,
Во тьме к прохожему спешит.
Она глядит, она поёт и плачет,
И снова плачет, и поёт,
Не понимая, что всё это значит,
Но только чувствуя - не тот.
Журчит вода, протачивая шлюзы,
Сырой травою пахнет мгла,
Последней - Царского Села.
Учитель
Памяти Иннокентия Анненского
А тот, кого учителем считаю,
Как тень прошёл и тени не оставил,
Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,
И славы ждал, и славы не дождался,
Кто был предвестьем, предзнаменованьем,
Всех пожалел, во всех вдохнул томленье -
Непризнания чашу испивший,
Средь поэтов добывший равенство,
Но читателя не добывший?
Пастернак, Маяковский, Ахматова
От стиха его шли
(и шалели
От стиха его скрытно богатого),
Как прозаики - от «Шинели» ...
Зарывалась его интонация
В скуку жизни,
ждала горделиво
И, сработавши, как детонация,
Их стихи доводила до взрыва.
Может, был он почти что единственным,
Самобытным по самой природе,
Но расхищен и перезаимствован,
Слышен словно бы в их переводе.
Вот какие случаются странности,
И хоть минуло меньше столетья,
Счастлив ли Иннокентий Анненский,
Никому не ответить.
Дева с кувшином над вечной водою,
О земляке своём печалься.
Анненский, борющийся с нуждою,
Грозным недугом и начальством.
Умер на привокзальных ступенях,
Не доехав до царскосельской чащи,
Не прочтя приказа об увольнении,
Утверждённого высочайше.
Его современники были грубы
И стихам поэта не слишком рады.
Говоря о нём, поджимали губы,
Встречаясь с ним, отводили взгляды.
Знаток и ценитель латыни косной,
Серебряного века предтеча,
Напечатай сонеты его Маковский,
Возможно, сердцу бы стало легче.
У вершины Олимпа упавший наземь,
Покоряясь капризу Господня гнева,
Он остался учителем тех гимназий,
До которых нам теперь - как до неба.
Под царскосельскими облаками
Он витает в красном закатном дыме.
Посмертно обобранный учениками
И всё-таки - не превзойдённый ими.
У раздумий беззвучны слова...
И. Анненский
У раздумий беззвучны слова...
Бродит сумрак по сонной квартире...
Тут узор лишь намечен пунктиром...
Тут по сути всего лишь канва...
Снова вечер, и вновь я одна
С гулким звуком шагов в переулке,
С кипарисовой этой шкатулкой,
Без обычного прочного дна.
Так прозрачно, и будто бы в лоб,
Слог за слогом, - им, чистым, не к спеху...
Но откуда он взял это эхо,
От которого лёгкий озноб?
И откуда возникло опять
Ощущенье невидимой кромки,
За которою то, что негромко,
Но почти что нельзя передать?
Как сумела нащупать рука,
Отделяя глубины
от вздора,
Эту тропку пунктирным узором
От него до меня, сквозь века?
Когда про ужасы читаю
Войны, блокады, лагерей,
Я прохожу как бы по краю
Чужих несчастий и смертей,
Как повезло мне, понимаю.
И ты пойми и поумней.
В стихах не жалуйся на скуку.
Во-первых, Анненский уже
О ней писал. Зачем по кругу
Ходить? Его на вираже
Не обойдёшь. Мечту и муку
Он разглядел в чужой душе.
А во-вторых, когда б сказали
Ему, какой грядёт кошмар,
Он снова б умер на вокзале.
Уж лучше вист и самовар,
Зрачки тоски, белки печали,
И скука - благо, Божий дар.
Дорога
Памяти И. Ф. А.
Казалось -
прохожим усталым
Бредёшь в направленьи вокзала.
Измотавший все силы,
Бредёшь в направленьи могилы.
Счастливчик: теперь-то
Бредёшь в направленьи бессмертья.
Бессмертье.
Его не хватало
На скользких ступеньках вокзала…
Акцент-45: В публикации использованы материалы открытого цифрового собрания «Мир Иннокентия Анненского ».
Иллюстрации:
фото И. Ф. Анненского, его жены и сына; обложки книг И. Ф. Анненского,
автографы стихотворений «Среди миров»,
«В марте», «Поэту» (черновик), последний приют поэта.
Фотографии, автографы - из свободных источников в интернете.
Поэт, мемуарист, выпускник 1899 года, сын поэта И.Ф. Анненского
Валентин Иннокентьевич Анненский родился 20 ноября 1880 года в сельце Сливицкое Бельского уезда Смоленской губернии (имение матери), в семье выдающегося поэта, филолога эллиниста, переводчика и педагога и .
Родители Валентина - Иннокентий Фёдорович и Дина Валентиновна
Крестил Валентина в церкви села Головеньки Бельского уезда 22 ноября 1880 года священник Алексей Доронин. Восприемниками при крещении были дядя мальчика, надворный советник , "а по поручению его" сын губернского секретаря и жена полковника . 1
Отец Валентина, Иннокентий Федорович, служивший в тот момент преподавателем древних языков, был целиком поглощен педагогической работой (число уроков иногда доходило до 56 в неделю), литературным и научным творчеством, поэтому воспитанием Валентина занималась преимущественного его мать — Дина Валентиновна.
В.И. Анненский - выпускник ИНЦГ 1899 года
"Иннокентий был еще слишком молод и не мог по-настоящему почувствовать себя отцом, или, быть может, он так глубоко ушел в свою внутреннюю жизнь, что слабо замечал все окружающее, хотя бы это был его собственный сын. <...> это не развило с первых лет жизни естественной связи между отцом и сыном, даже напротив, породило между ними некоторого рода отчуждение..." , — вспоминала племянница И.Ф.Анненского .
Четверть века, которые Кривичу довелось прожить после смерти отца, он был носителем и бережным хранителем памяти о великом поэте Серебряного века, проявляя живое участие ко всему, что так или иначе было связано с именем отца. Но Кривич был не только сыном великого поэта и племянником именитого дяди. По на-шему мнению, он проявился самостоятельной творческой личностью, оставившей после себя достойный ряд собственных работ.
«Светлой памяти ушедшего отца моего» Валентин посвятил свой единственный стихотворный сборник «Цветотравы», вышедший в Москве в 1912 году.
Обложка сборника стихов В. Кривича "Цветотравы" (1912) из коллекции lucas_v_leyden с владельческой надписью С. Б. Рудакова
Одно из лучших, на наш взгляд, стихотворений сборника — «Оттуда», перекликается со знаменитым стихотворением «Баллада» Иннокентия Анненского (День был ранний и молочно-парный / Скоро в путь поклажу прикрутили...)
Поднимают,., несут… наклонили...
Так неловко толкают шаги.
Из холодной ноябрьской пыли
Одинокие смотрят стоги.
Темной вере, безрадостной вере
Стало страшно в забытом углу...
Кто-то запер балконные двери,
Кто-то с плачем прижался к стеклу...
Потянулись поля и облоги.
Скрип обозов п встречных телег...
Каждый кустик знакомой дороги
Я ловлю из—за каменных век.
Это было, все было, все было,
Это будет, я верю, опять...
В темной церкви сырой и остылой,
Мне мешали всю ночь вспоминать,
Утром стало все дальше и тише,
А на тонкой руке — два кольца...
Я не верю… я плачу… -
ты слышишь -
Подо льдом костяного лица...
Второй катастрофой после смерти отца в жизни Кривича, как и в судьбе многих русских людей начала XX века, явился большевистский переворот. Если в дореволю-ционное время бытовые и финансовые пробле-мы не волновали Анненского-младшего, про-должавшего жить в родительском доме (сначала с первой, а затем и со второй женой) и зараба-тывавшего на жизнь своей регулярной служ-бой, то в 1918 году его блестящая финансово--адвокатская карьера бесповоротно закончилась. Почти 11 лет он занимался делопроизводством, которое обеспечивало полунищенское сущест-вование.
Только в 1929 году Кривич сумел найти относительно стабильный заработок, но и это было на полупрофессиональном уровне — он, по свидетельству Зиневича, редактировал технические тексты в Министерстве водного транспорта.И хотя жена, Елена Анненская, тоже работала, получая соответствующий этой рабо-те в бывшем Советском Союзе мизерный оклад, семья Анненских-Кривичей бедствовала, что влекло за собой постоянные болезни и ребенка, и Елены, и самого Валентина.
Его отмеченное выше неумение приспособиться к новому миру и бытовая беспомощность никак не подтвержда-ются отсутствием деятельности и работоспо-собности. Напротив, судя по разного рода до-кументам (удостоверения личности из разных профессиональных союзов и множество афиш о выступлениях с его именем, хранящихся, в ос-новном, в РГАЛИ), Валентин Анненский-Кривич активно участвовал в культурной жизни и Царского Села, и Петрограда, и Ленинграда. Так, уже 15 мая 1918 года, Кривич — член Профессионального союза деятелей художествен-ной литературы. Спустя пять месяцев, 25 октября 1918 года, тот же союз добавляет слово «трудовой» к сво-ему названию, и Кривич получает еще одно «охранное свидетельство», благодаря которому мы узнаем его адрес того времени: Фонтанка д. 89, кв. 4.
В архивах РГАЛИ хранятся также его член-ские билеты Всероссийского Профессионального Союза писателей, клуба общества «Арион» и мандат члена Всероссийского Общества драма-тических писателей и композиторов.
Валентин принимал участие в литературных вечерах, читая стихи своего отца, а также свои. Об одном из прово-димых вечеров было объявлено: «В вечере при-мут участие лучшие силы литературного мира разных направлений в поэзии». Любителям по-эзии Кривич нес на суд не столько свои стихи, а, будучи активным «анненцем» и пропаганди-стом творчества отца, он проявлял заботу, в пер-вую очередь, о его наследии. Частью этого было его постоянное участие в организации вечеров памяти Анненского-старшего. Так, например, 14 декабря 1921 года в доме искусства проходил «Вечер Поэзии Иннокентия Анненского, устроенный книгоиздательством «Картонный домик» при ближайшем сотрудничестве Вал. И. Анненского-Кривича». В 1922 году Кривич выступает дважды в театре Путиловского завода с чтением стихов отца.
В то же время, в 1928-1929 годах, Кривич работал за-ведующим литературной частью ШЭТ (Школь-но-экспериментальный театр), где провел шесть спектаклей, двенадцать литературных утрен-ников, на которых часто исполнялись, наряду с его собственными произведениями, работы отца. Там же он способствовал появлению на сцене произведений современных и классиче-ских авторов. Например, в одной из программ под первым номером: «Отрывок из повести о Некрасове», исполнителем авторской роли ука-зан Кривич.
В ШЭТ он также издавал газету театра, выходившую дважды в месяц. Он написал много поэтических произведений, рассказов, пробовал свои силы в детской литературе, в критике. До революции Валентин Кривич, печатал свои произведения в журналах "Всемирный вестник", "Вестник Европы", "Аполлон", "Нива" и других. После же смены режима в России печатался крайне мало.
Непросто складывалась и личная жизнь В. Кривича.
Первый брак самого Кривича оказался бездетным и продолжался около десяти лет. В 1915 году Валентин Иннокентъевич разошелся с Натальей фон Штейн, которая впоследствии вышла замуж за сына пасынка И.Ф. Анненского В. П. Хмара—Борщевского. От второго брака с Еленой Александровной у нею родилась дочь, единственная внучка ИФА, (1922-1976).
Этот брак был счастливым и продолжался до послед-них дней жизни В. Кривича. В архиве Зиневича находится письмо, написанное 3 июля 1934 года, и озаглавленное, как рассказ, «Просто вдруг». Оно написано после того, как Кривич вернулся домой, не застав друзей (Зиневичей) дома. В этом письме-рассказе он поделился с ними чувством облегчения, охватившим его после выздоровле-ния дочери от воспаления легких. И чудо спа-сения ребенка он относит к жене, Елене Алексан-дровне, ее уходу за девочкой, ее материнской способности к самопожертвованию.
В начале 1920-х годов, вместе с Вс. Рождественским, и другими Кривич организовал поэтическое общество "Кифара", посвященное памяти И. Ф. Анненского.
В 1923 году была выпущена вторая (посмертная) книга стихов Иннокентия Анненского в редакции и со вступительной статьей Валентина Кривича.
В 1925 году вышли в свет воспоминания: «Иннокентий Анненский по семейным воспоминаниям и рукописным материалам» (Литературная мысль. № 3. Петроград: Мысль, 1925).
В квартире Валентина сохранилось множество старинных вещей, принадлежавших родителям. Дом Анненских и атмосферу в нем довольно подробно описала в своих воспоминаниях подруга Лалы Н.К. Филиппова:
"Детство мое и юность связаны с воспоминаниями об Иннокентии Федоровиче Ан-ненском, так как рядом в доме проживал сын поэта Валентин Иннокентьевич Анненский- Кривич со своей семьей. Этот старинный дом принадлежал семье Голлербах. Находился он почти в конце под № 27. К дому вела аллея между молодыми дуб-ками. Перед домом был небольшой дворик, где мы играли в крокет.
Дом был двухэтажный, оштукатурен и покрашен в желтый цвет. На втором этаже была веранда, которая держалась на деревянных столбах. Квартира Анненских тоже находилась на втором этаже. Дверь из кухни вела в каби-нет, в котором стояло три книжных шкафа из красного дерева с отделкой из бронзы. Один стоял справа от входной двери, а 2 других слева и между ними большая старинная тахта виш-невого цвета с большими подушками. Недалеко от окна стоял огромный старинный письмен-ный стол с резным узором, верх которого был покрыт зеленым сукном. Около тахты стоял круглый, мраморный столик, за которыми Анненские устраивали «пир», т.е. с получки покупались сладости и все садились пить чай.
На одном из книжных шкафов стояла очень красивая большая ваза с отделкой из бронзы. Над письменным столом висела люстра из розового стекла с хрустальными подвеска-ми. В кабинете было еще множество старин-ных вещей. На стенах висели старинные портреты. В том числе большой прекрасный портрет Иннокентия Федоровича, висевший у письменного стола. Рядом висел портрет кого-то из Ганнибалов.
Все, что было в кабинете, в прошлом принадлежало Иннокентию Федоровичу… Все в этом кабинете было интересно, но нас больше всего интересовал запретный пись-менный стол, за которым когда-то работал Иннокентий Федорович. Любопытство пере-бороло страх и мы в отсутствие родителей стали обследовать этот стол. Много времени было потрачено на поиски ключей. И какова была наша радость, когда в одном из ящиков была найдена связка ключей. В столе было много ящиков и ко всем надо было подобрать ключ. И постепенно подбирали. В столе было много интересных вещей, много семейных ре- ликвий. В одном из ящиков нашли шкатулку из карельской березы с перламутровым узором, но она тоже была закрыта. Ничего! И к ней подобрали ключ. Мы буквально остолбенели, когда увидели находившиеся в ней краски всех цветов и оттенков, кисточки, чашечки и т.д. Этими красками рисовала бабушка Иннокен-тия Федоровича (Ганнибал), Лала только знала об их сущест-вовании, но никогда их не видела.
А на стене над креслом висел авто-портрет этой бабушки и множество маленьких портретов ее работы. Все это было очень старинное. Когда же добрались до ящиков с правой стороны стола — в одном из них лежали рукописи Ин-нокентия Федоровича. Лала только говорила: «девочки, осторожно!». К приходу родителей «обследование» заканчивалось. Ключи возвра-щались на место.
Валентин Иннокентьевич был строг и необщителен. Когда он возвращался с работы, мы расходились по домам.
Елена Александровна (его жена) была на-шим другом и доброй советчицей. Долгое вре-мя она работала в Ленинграде машинисткой, а после смерти мужа перешла на работу в детский санаторий на Московское шоссе.
Эта семья, как и все мы, жила очень, очень скромно и мать Налы не раз обращалась к мужу с просьбой сдать рукописи и что-нибудь продать из вещей. Но всегда получала отказ. И если Валентин Иннокентьевич и согласился расстаться с рукописями отца, то это про-изошло, наверное, незадолго до его смерти. Он долго болел."
Его работа проходила, как мы не раз подчеркивали, на фоне тяжелейшего, неустро-енного быта. Справка, выданная управдомом (братом ближайшего друга Кривича, Эриха Голлербаха) за 9. IV. 1933 год, ярко демонстрирует условия жизни семьи Анненского — Кривича и ее полуголодное существование в то время:
"Справка
Дат сия гр. Анненскому-Кривичу В И., проживающему в г. Детское село по улице Глинки д. 27 кв. 2. в том, что на его иждиве-нии находится дочь Анненская-Кривич Елена 10 лет. Означенные лица сельского хозяйства и рогатого скота не имеют. Гр. Анненский пользуется избирательным правом и на мест-ном снабжении не состоит, в случае получения Ленинградских продовольственных карточек Анненская Елена будет снята с местного снабжения, о чем своевременно будет предос-тавлено удостоверение, что подтверждаю с приложением печати.
Удостоверяется Управдомом.
Л. Голлербах; 9. IV. 1933 г.."
Более живописно и подробно описывает крайнюю нужду Валентина в последние годы жизни его сослуживец и близкий друг Д. И. Зиневич. Дмитрий Иванович посвятил памяти своего друга боль-шую часть своих личных воспоминаний, его любовь и почитание сказы-вались не только во время жизни В.И.А., но простерлись далеко за пределы земного суще-ствования Валентина Анненского-Кривича. В них Зиневич оставил подробную запись своих впечатлений о материальном положении и внешнем виде Валентина Иннокентьевича в последние годы его жизни, когда от былого до-революционного франта и щеголя, осталось все-таки самое главное, чего не смогла отобрать у него новая власть — богатство родной речи и ее культуры. 11
"В.И. Анненский (Вал.Кривич) с первых дней знакомства и до последних дней его по-ражал меня крайней неприспособленностью в жизни. Постоянная, непроходящая и крайне острая нужда в рубле, неумение его зарабо-тать дополнительно, к видимо, небольшой зар-плате, неумение рационально распорядиться ею, всегда удивляло меня. Ему хватало получ-ки только на уплату долгов и день-два, а там снова полуголодное существование и «стреля-ние» рублевок и трешек. Если ЕАА, хотя и бедно, но опрятно одетая, внешне умела скры-вать нищету, то на ВИА это было видно не-вооруженным глазом. Изможденный, предельно худой в «семисезонной» и зимой, и летом по-трепанной одежде и стоптанных башмаках, он часто «мимоходом» появлялся у нас на За- харжевской (первый адрес ДИЗ в г. Пушкин — 3. Г.), а затем и на Колпинской (второй адрес ДИЗ — 3. Г.), и это означало, что ВИА крайне голоден. В такие дни он любил рассказывать о былом благополучии своих дедов — смоленских помещиков (но не об отце) и о своих похожде-ниях молодости, причем таких крайне ухар-ских, как например: на Захаржевской в начале пирушки он появляется на улице в чем мать родила, а перепуганный городовой, держа руку под козырек почтительно уговаривает его: «Ваше благородие, так на улице не полагается, пожалуйста, идите домой». Поначалу я наив-но верил, что такое могло быть, но после рас-сказов ВИА о праздновании моего новоселья на Колпинской понял, что он поразительный фан-тазер, что это ему необходимо, чтобы хотя бы на время заслониться от мыслей о нужде."
Здесь нам кажется, что добродушный и благожелательный Дмитрий Иванович несколь-ко ошибается. Если бы мысли о нужде уж так бы мучили Валентина Иннокентьевича, он, без-условно, что-нибудь бы да предпринял, чтобы кардинально изменить свое материальное положение. Этому есть безусловное свидетельство подруги Лалы, Филипповой, из которых следу-ет, что вся семья знала, какими баснословными средствами они могли бы обладать, если бы про-дали часть литературного наследия Иннокентия Федоровича. Однако Валентин Иннокентьевич прекрасно понимал нравственные последствия подобного действия, следовательно, оно и ис-ключалось из его миропонимания действитель-ных ценностей. С другой стороны, его фантазия, так поражавшая Дмитрия Ивановича, являлась ничем иным, как проявлением устной творче-ской мысли, искусством которой, по свидетельст-ву многих, ВИА владел в совершенстве.
После 1925 года и до своей смерти В. Кривич работал над продолжением мемуаров об отце, но так и не сумел довести свои замысел до конца. Научный работник С. В. Чернов, добавляет несколько значимых штрихов к трудовому портрету Вален-тина Анненского-Кривича в своем описании деятельности Кривича за два года до его смерти:
"Валентин Иннокентьевич Анненский, писатель и научный работник, сын известно-го поэта и ученого И. Ф. Анненского. История русской культуры последних, предреволюци-онных десятилетий обязана ему прежде всего, если можно так выразиться, созданием фонда И. Ф. В течение многих лет В. И. заботливо собирал рассеянные в ряде мест бумаги отца, подбирал, приводил их в систему и выявлял их научное значение. Созданный таким обра-зом его трудами фонд И. Ф. Анненского вклю-чает в себя рукописи, корректуры, переписку, рабочие труды и записные книжки, семейные и домашние бумаги покойного. Одновремен-но с этим В. И. начал работу над подробной (научного содержания) биографией И.Ф. — «И. Ф. Анненский. Жизнь. Творчество. Окру-женье». Часть работы, в несколько ином, пла-не и под другим названием, была напечатана в №3 «Литературной мысли»; в черновике и отрывках имеются большие куски 2 и 3 час-тей. Вместе с тем В. 14. вел большую работу по редактированию посмертных изданий сочи-нений И.Ф.Анненского (участие в подготовке к изданию сочинений отца он начал прини-мать еще при его жизни). Так, под его редак-цией вышел «Кипарисовый ларец» (2 изд.); с его предисловием и подобранными им допол-нениями и вариантами; им составлена книга статей И.Ф.Анненского с комментариями и вводной статьей, напечатан ряд текстов (целых и фрагментов) И.Ф.Анненского, — в ча-стности, третья книга стихов; следует заме-тить, что В. И. Анненский многие опублико-ванные тексты подобрал среди листов не только черновиков, но и домашних тетрадей, по клочкам и т.д. Благодаря его стараниям на-чал выходить «Жизнь Эврипида». Работа по изданию и изучению И.Ф.Анненского, можно сказать, дело жизни В. И., в известной мере отодвинувшая на второй план его собственную поэтическую деятельность."
Разрозненные материалы этой работы были изданы А. В. Лавровым и Р. Д. Тименчиком в 1991 году.
Эти воспоминания стали основным мемуарным источником сведений об Иннокентии Федоровиче Анненском, в которых Кривич приводит ценные биографические сведения об отце, говорит о его взглядах на искусство, рассказывает об особенностях его характера и деталях семейного быта. После смерти И. Ф. Анненского его архив находился в руках сына. Лишь незадолго до смерти, последовавшей от обострения туберкулеза в 1936 году, Валентин Иннокентьевич согласился передать архив Государственному литературному музею.
В тоже время не прекращалась его участие в культурной жизни Петрограда и Царского Села: В. Кривич организовал литературный кружок сослуживцев «Зеленая лампа», его дом был последним литературным салоном Царского Села. Он всегда оставался тонким знатоком литературы, острословом и верным блюстителем «заветов милой старины». Так о нем с большой теплотой писал его друг-царскосел , живший с ним в послереволюционные годы в одном доме (Детское Село, ул. , 27).
«В сущности, продолжал жить в этом городе и Анненский. Не могла отлететь его муза, покуда кипарисовый ларец оставался в Царском Селе. И не только наследие поэта, но и весь строй его души остался здесь, охраняемый и сберегаемый другим поэтом, близким ему двойным родством — духовным и кровным: в Анненском-Кривиче прочно соединились в единое целое хорошие литературные традиции, сокрушительное острословие, "вечера Случевского" и ранний „Аполлон". Наперекор Хроносу, отпустившему ему уже полвека, сохранил он сочность чувств и военную выправку, — опекун рукописных писателей, амфифион литературных чаепитий, кладезь анекдотов и рог сатирического изобилия, энтузиаст российского слова и верный блюститель „заветов милой старины".
О Кри-виче оказалось достаточно сведений, чтобы по-нять его характер, на его жиз-ненном пути обнаружилось много поклонников, друзей, сотрудников и единомышленников. В от-личие от его отца, бережно хранившего свой внутренний мир даже от близких, и, в резуль-тате, невероятно одинокого человека, его сын, обладал открытым и общительным характером. В воспоминаниях его современников, вырисовываются общие характеристики Кривича: незаурядный талант и благородство характера.
Л. Л. Голлербах (жена брата Э. Ф. Голлербаха) сравнивала Кривича «с чудом уцелевшим екатерининским вельможей по утонченности манер и речи, по шарму, забавным недостаткам и той поистине детской беспечности и презрению к деньгам и ко всему, что касалось какого-то практического смысла и устройства жизни».
Как поэт, В. Кривич при жизни не достиг широкого признания, хотя многие из стихотворений отмечены настоящим талантом. После сборника «Цветотравы» его стихи лишь изредка издавались в отдельных журналах. Вот одно из стихотворений, изданное им в холодном Петрограде.
На мокрых улицах столицы
Дождливая томится тьма.
Какие сморщенные лица....
Какие мертвые дома...
И нет ни сказок, ни загадки,
Ни даже завтрашнего дня....
Есть только сумрак мглисто-шаткий
Да пятна окон без огня.
И тихо в мокрые туманы
Тягучей вяжущей тоски
Уходят призраки—обманы,
Как сгорбленные старики...
И чудится — на грани стертой
Набухшей мглы издалека,
Над мертвым горолом простерта,
И ждет костлявая рука.
В этом стихотворении, как отмечала исследователь жизни и творчества Кривича Зинаида Гимпелевич: «Леденящая душу картина умерщвленного города мастерски переданная в четырех строфах, ярко демонстрирует не только своеобразную метя форичность, силу и искренность поэтического языка Кривича, но и показываем ним автора человеком, чутко слушающим и чувствующим свое время, глубоко переживающим безысходность обстановки в городе, высокая культура которого представляется ему безвозвратно загубленной».
Среди литературоведов устоялось мнение, что между отцом и сыном Анненскими не было духовной близости. Возможно, это утверждение отчасти верно, но воспоминания Кривича и приводимые в работе 3. Гимпелевич письма И. Анненского к сыну, говорят о том, что между ними всегда сохранялись взаимная любовь и уважение. Валентин Иннокентьевич прожил вместе с И.Ф. Анненским, никогда не отлучаясь от него надолго, почти 30 лет, и все последующие годы оставался верным его памяти.
… постепенно мы возвращаемся к стихам. Возникает идея издать хотя бы на машинке вторую книгу стихов ВИА, о чем мы мечтали еще с НВМ. ААП соглашается взять на себя труд по перепечатке книги. Мы едем к ЕАА. Получили ее согласие подобрать стихи и подготовить книгу к изданию. Хлопотный наш труд, наконец, закончен. Шесть именных экземпляров второй книги стихов Валентина Кривича «Старые стены» перепечатаны, выверены, переплетены. Назначен день торжественного «выпуска в свет» первого издания нашего «Самоиздата». 18 мая 1939 в квартире Анненских в Детском селе, ставшем уже г. Пушкиным собираются осколки «Любезных сослуживцев». Вечер посвящается памяти ВИА. ЕАА вручает каждому томик из которого по кругу читаются стихи. Дочь ВИА, Лала, читает свои первые стихи, посвященные памяти отца.
Этот кружок получил новое название «Зеленая лампа», и его встречи, с 1939 более регулярные, чем при В.И.Кривиче, продолжались до начала Великой Отечественной войны. Часто встречи проходили в доме Анненских, и Зиневич тепло вспоминает жену Кривича-Анненского, Елену Александровну, сообщая нам неожиданное свидетельство о ее самостоятельном поэтическом таланте:
Е.А. Анненская, урожденная Хмара-Борщевская, вероятно, была среди нас самым тонким и глубоким поэтом. Душа и вдохновитель нашего кружка, человек высокой культуры, доброжелательная, искренняя и ровная в отношениях со всеми, покоряла всех своей мягкой женственностью. Тяжелые условия жизни, отдача семье всех своих физических и духовных сил, невозможность свести концы с концами, несмотря на работу в две смены медсестрой, не позволили ей развить заложенное природой, возможно незаурядное поэтическое дарование.
Дочь В.И. Анненского, внучка И.Ф. Анненского — Елена (Лала) с друзьями в парке (на переднем плане), 1930-е гг, ИЛМП
Жизнь самых близких людей Валентина Иннокентьевича сложилась не очень удачно. После смерти мужа Елена Александровна, долгое время работавшая машинисткой в Ленинграде, перешла на работу в . Лала с началом войны поступила на работу в госпиталь для раненых, располагавшийся в Доме партийного просвещения ().
Ни жена, ни дочь Валентина Кривича не успели эвакуироваться из Пушкина и оказались в оккупированном городе. В 1942 году они были вывезены из г. Пушкина на работу в Германию. Вместе с ними в трудовом лагере находились царскоселы: , вдова и дочь писателя , сестра выпускника Николаевской гимназии 1918 года , племянник Э. Ф. Голлербаха — .
Им удалось выжить. После войны они обосновались в Зеленогорске. Лала работала медсестрой в местной больнице, родила сына Георгия. Анненские старательно избегали разговоров о своем знаменитом предке Иннокентии Анненском.
Именно Лала помогла после войны пушкинскому краеведу Е. Головчинеру разыскать могилу И.Ф. Анненского на Казанском кладбище г. Пушкина. Могила Валентина Иннокентьевича находится там же, там же похоронены и его мама Дина Валентиновна и вторая супруга Валентина Елена Александровна.
