Н. Н. Ге. «В Гефсиманском саду». 1869 г
МОЛИТВА ГОСПОДНЯ "ОТЧЕ НАШ" (на арамейском языке)
Avvon d-bish-maiya, nith-qaddash shim-mukh. Tih-teh mal-chootukh. Nih-weh çiw-yanukh: ei-chana d′bish-maiya: ap b′ar-ah. Haw lan lakh-ma d′soonqa-nan yoo-mana. O′shwooq lan kho-bein: ei-chana d′ap kh′nan shwiq-qan l′khaya-ween. Oo′la te-ellan l′niss-yoona: il-la paç-çan min beesha. Mid-til de-di-lukh hai mal-choota oo khai-la oo tush-bookh-ta l′alam al-mein. Aa-meen.
БУКВАЛЬНЫЙ ПЕРЕВОД:
О Дышащая Жизнь! Имя Твое сияет повсюду!
Высвободи пространство, чтобы посадить Твое присутствие, представь в Твоем воображении Твое «Я могу» сейчас, облеки Твое желание во всякий Свет и Форму.
Прорасти через нас хлеб и прозрение на каждое мгновение.
Развяжи узлы неудач, связывающие нас, как и мы освобождаем канатные веревки, которыми мы удерживаем проступки других.
Помоги нам не забывать Источник, но освободи нас от незрелости не пребывать в Настоящем.
От Тебя возникает всякое Видение, Сила и Песнь. От собрания до собрания.
Аминь.
Примерная транскрипция и перевод:
Аввун дбишмайя
/ Отче наш, иже еси на небесех!
ниткаддах шиммух
/ Да святится имя Твое!
тете мальчутух
/ Да приидет Царствие Твое;
неве совьянух
/ да будет воля Твоя
эйчана дбишмайя аб пара
/ яко на небеси и на земли.
Ха ла лахма дсунканан
/ Хлеб наш насущный даждь
юмана
/ нам днесь.
Вушюх лан хобэйн
/ И остави нам долги наша,
эйчана дап ахнан
/ якоже и мы
Шуклан хайявин
/ оставляем должником нашим.
вула таалан лнисьюна
/ И не введи нас во искушение,
элла пасан мин бишя.
/ но избави нас от лукавого:
мудтуль дилух ха
й / Яко твое есть
мальчута
/ царствие
ухэйла
/ и сила
утишбухта
/ и слава
л’алам алльмин.
/ во веки веков
Амин.
/ Аминь
http://youtu.be/UJi0riH9HPk
«Завтра я, наконец, узнаю, на каком языке говорил Спаситель».
Слова историка В.В. Болотова перед смертью.
Так на каком же языке разговаривал Господь Иисус Христос?На этот вопрос Новый Завет ответа не дает. Поэтому вопрос о языках, которыми владел Иисус Христос занимает ученых многие столетия. В XVIII в. считалось, что Иисус знал греческий. В качестве обоснования приводились следующие аргументы: греческий в то время был самым распространенным языком в Палестине; с Пилатом Иисус разговаривал без переводчика , значит, их беседа проходила на греческом. В XIX в. возобладала другая точка зрения: основным языком Иисуса был еврейский. При этом ученые не делали различий между литературным еврейским, на котором написан Ветхий Завет, и разговорным времен Христа.
Профессор Иерусалимского университета Эммануил Тов , возглавляющий проект по изданию Кумранских рукописей Мертвого моря, считает, что в Иудее, во время земной жизни Иисуса, в синагогах, скорее всего, молились на иврите, а вне Палестины молились на греческом: там забывали родной язык, по мнению ученого, иудеи молились на иврите, а потом толковали Писание на арамейском. Такие выводы профессор делает на основании того, что в Кумране большинство рукописей написано на иврите, несколько на греческом и, совсем мало на арамейском, в основном таргумы (толкования на святое Писание) и литературные произведения.
В середине XX века стали появляться кумранские находки. Большинство этих рукописей были составлены по-еврейски, и только незначительная часть по-арамейски, поэтому ученые стали пересматривать эту позицию, признавая более широкое распространение иврита. Среди этих находок были не только литературные памятники, а так же письма, обращенные к Бар-Кохбе или принадлежащие Бар-Кохбе. Это все-таки 135 год после Р. Х.
В настоящее время библеисты считают, что, если не по всей Палестине, то, по крайней мере, в Иудее, в Иерусалиме, иврит продолжал существовать в качестве разговорного языка до II века после рождества Иисуса Христа. Иврит был языком Библии, которая задавала определенные литературные нормы, но одновременно существовал разговорный иврит. Видимо, в конце эпохи Второго храма они достаточно сильно расходились. В иврите существует «высокий» и «низкий» стиль: есть язык письменный, литературный и есть разговорный. Такая же ситуация существует сейчас в арабских странах, где пишут на языке Корана, а разговаривают на различных диалектах, - говорит протоиерей Леонид Грилихес.
Он же развивает эту мысль далее. "Когда Иисус Христос обсуждает какие-то богословские вопросы с фарисеями и саддукеями, то, скорее всего, это мишнаитский иврит, то есть разговорный иврит, язык еврейской академии и школы. Во время общественной проповеди (например, Нагорная проповедь), скорее всего, Он должен был ориентироваться на высокий стиль — литературный язык проповеди мог сближаться с языком Ветхого завета.
Когда Господь беседует с сирофиникиянкой, или с самарянкой, Он, очевидно, говорит по-арамейски; с учениками, наверное, тоже на арамейском.
Но это внешнее свидетельство. А можно привлечь внутреннее свидетельство, то есть обратиться к самим евангельским текстам, и попытаться их реконструировать, чтобы увидеть, на каком языке реконструкция выглядит более убедительной, т.е. на какой язык лучше «ложится» та или иная притча.
Что касается семитских слов, которые проникли в греческие тексты, то там есть и арамейские, и еврейские. В Евангелии приводятся слова Христа на кресте, например, в Евангелии от Марка: «Элои, Элои» - это транскрипция с арамейского, это же высказывание есть у Матфея - «Эли, Эли» - это с еврейского. Вариант «Лама» - это с еврейского, «Лема» - с арамейского. «Савахтани» -однозначно с арамейского, потому что это транслитерация арамейского слова «швахтани». Но в кодексе Безы есть вариант «азавтани» - калька с еврейского.
Богослужение в Иерусалимском храме, безусловно, шло на иврите. В синагогах читалось Пятикнижие. Оно вычитывалось за год, либо за три года, к Торе присоединялось чтение из пророков. Все читалось по-еврейски, но видно, что уже довольно рано, в эпоху второго храма, сложилась практика перевода чтений на арамейский язык. Самую раннюю датировку этой практики связывают с реформами Ездры. Он вводит еженедельное чтение писания, при нем появляется институт синагог, где каждую субботу собирается община и читается писание.
Возможно, что уже тогда эти чтения также сопровождались переводом на арамейский язык, и не просто переводом: этот арамейский таргум включает в себя определенную экзегезу (от греч. exégésis — толкование). Поэтому можно предположить, что в синагогах было двуязычное чтение: читалось Святое Писание на иврите, и потом не сам чтец, но переводчик должен был делать перевод на арамейский язык, чтобы Святое Писание было понятно слушателям. Скорее всего, он не сам делал этот перевод, а воспроизводил то, что сохранялось традицией — Таргум не был спонтанным, он отражал определенную школьную традицию понимания Писания.
- На каком языке Христос именно молился?
В бытовой жизни использовалось двуязычие, а молился Он, скорее всего, на иврите. Молитва "Отче наш" убедительно реконструируется на иврите. Однозначно то, что она была произнесена по-семитски. На это указывает обилие притяжательных местоимений, которые очень характерны для семитской речи, и передаются там в виде суффиксов: «Отче наш… да святится имя Твое , да приидет царствие Твое , да будет воля Твоя » и так далее. Это семитская конструкция...
А вот современный шведский арабист и семитолог Ян Ретсе считает, что Иисус владел двумя языками: еврейским (как еврей по рождению) и арамейским (как житель Галилеи и человек из народа).
Ретсе полагает, что 2 тыс. лет назад в Палестине (вплоть до позднего античного периода) существовали две формы древнееврейского языка. Первая — библейский еврейский раввинской литературы (Иисус был членом раввинского движения). Вторая — смешанный еврейский, на котором устно из поколения в поколение передавались иудейские верования и традиции. На нем разговаривали в Иудее и Северной Палестине. Там люди молились на этом языке, хотя он никогда не был сакральным. Как еврей, который вел дискуссии с раввинами, Христос должен был владеть обеими формами.
Тогда Палестина была настоящим языковым Вавилоном. Римская оккупационная армия объяснялась на латинском, им пользовались иерусалимские и прочие торговцы, поддерживавшие связи с империей. Римская элита воспитывалась в греческом духе и на востоке государства был распространен греческий. Филологи и лингвисты установили, что к моменту рождения Иисуса он почти 300 лет был разговорным в Галилее, Иордании и на Средиземноморском побережье. У евреев, вернувшихся из диаспоры, были синагоги с греческим языком богослужения. Помимо еврейского и греческого, в Палестину из Месопотамии пришел арамейский язык, который предпочитало еврейское население Галилеи (оно разговаривало на пяти его диалектах).
Сегодня от арамейского языка, одним из диалектов которого владел Иисус Христос, почти ничего не осталось. В Турции и на севере Ирака проживают около 20 тыс. сирийских православных христиан, разговаривающих на диалекте туройо, а в городке Маалула (Сирия) сохранился западноарамейский язык, на котором говорят около 10 тыс. человек. От Маалула до Галилеи всего сотня километров, но язык Иисуса Христа, видимо, обречен на вымирание, хотя ученые Западной Европы прилагают огромные усилия, чтобы его сохранить.
Вы когда-нибудь задумывались, на каком языке Иисус говорил?
Чтобы найти ответ на этот вопрос нужно выяснить, на каких языках разговаривали в Палестине I века? Это было три языка: арамейский, греческий и иврит. Каждый из них имел свою собственную функцию и использовался определенными группами населения.
Арамейский был широко распространен со времен Вавилонского пленения.
Со времен завоевания Александром Македонским во многих общинах говорили по-гречески.
Еврейская Библия, Писания времен Иисуса, была написана на иврите.
У каждого языка была своя функция. Некоторые из них использовались только для письма, в то время как другие использовались для общения.
Как насчет Иисуса?
Подсказки помогут нам определить, кто мог говорить на каждом языке и посмотреть, какие языки мог знать Иисус.
Иисус жил в определенный период истории в конкретном регионе мира. Его воспитывали родители, которые жили в том же регионе и научили Его разговаривать на том языке, на котором они сами разговаривали с детства.
Что это был за язык?
Арамейский язык широко воспринимается учеными как основной язык, на котором говорил Иисус.
Подавляющее большинство документов и надписей той эпохи были сделаны на арамейском языке. Несмотря на то, что были найдены документы на греческом, иврите, латыни и других языках, они составляют меньшинство. И хотя многие религиозные тексты написаны на иврите (например, Свитки Мертвого моря — 15% написаны на арамейском языке, 3% — на греческом, а остальные на иврите), большинство нерелигиозных текстов — контракты, счета, претензии в отношении собственности и т.д. — на арамейском языке.
Ученые обнаружили, что иврит во времена Иисуса использовался в том же объеме, что и латинский сегодня. В наши дни немногие могут разговаривать по-латински, он в основном употребляется в религиозных церемониях католической церкви. Подобным же образом иврит был сохранен религиозными лидерами Палестины первого века, но он не был общеупотребительным язык, на котором многие умели разговаривать. Даже Священное Писание было переведено с иврита на арамейский, чтобы простые люди могли его понимать. Иисус продемонстрировал, что Он мог читать на иврите, когда взял свиток в синагоге (Луки 4: 16-30), но большинство Его неграмотных учеников скорее всего не знали этого языка.
Это не означает, что на иврите никто не говорил. Это просто означает, что случаи, когда разговаривали на иврите, были исключением , а не правилом .
Контексты, где на иврите продолжали разговаривать были локализованы либо географически (т.е. на холмах Иудеи), либо профессионально (т. е. среди священников и мыслителей), либо среди сектантов (то есть среди кумранитов).
Греческий язык также был разговорным языком в результате эллинизации, которая произошла много веков назад. Еврейские Писания были даже переведены на греческий язык, известные как Септуагинта. Иисус, вероятно, был знаком с греческим, но опять же это был не язык, на котором говорили толпы бедных людей, которым Он проповедовал.
С другой стороны, к тому времени, когда евангелисты сели писать Евангелия, они писали конкретным общинам и греческий язык стал тем языком, на котором они передавали слова Иисуса. Иисус мог говорить на арамейском языке, но писатели Евангелия записали Его слова на греческом языке. Христиане верят, что эти человеческие писатели были вдохновлены Божественным Автором Священного Писания, Святым Духом, тем самым сохраняя слова Иисуса от человеческой ошибки.
После оригинального греческого текста каждый другой язык рассматривается как перевод, и переводчики Библии проявляют большую осторожность, чтобы удостовериться, что каждый перевод является точным и отражает язык и культуру Палестины 1-го века.
Итак, если бы вы спросили Иисуса, на каком языке Он говорил, скорее всего, Он ответил бы: на арамейском.
Перевод Натальи Починовской, специально для ТБН
Ты думаешь - я дурочка?
- Кукла Лена, я думаю о тебе совсем в другом ракурсе. Особенно спросонья.
- А если ты такой умный, тогда скажи, на каком языке Иисус Христос говорил?
- Иисус Христос, как все нормальные люди, говорил на своем родном языке, то есть на иврите. А что, есть другое мнение?
- Еще бы! На арамейском он говорил. Это что за язык такой, кстати? И не лапай меня, когда я у плиты стою. Кому я, интересно, готовлю?
- Та-ак, ребёнок, как я посмотрю, уже вполне погружён в атмосферу разврата, а в моргах вопиют неопознанные тела. Кукла Лена, Иудея была тогда не оккупированный Израилем Правым Берегом реки Иордан, а провинция Римской империи. А русским языком в Римской империи была, как известно, латынь.
Римская империя достигла максимальных размеров при Марке Ульпие Траяне, который правил Римом в 98-117 годах н.э. Потом пошло медленная, но постоянная деградация, но твердая приверженность латыни никогда сомнению не подвергалась. Евреи же говорили на своем родном иврите и на языке международного общения латыни.
А на арамейской языке говорили в соседней Сирии, где жили, соответственно, арамейцы. Но при чем тут Иисус Христос? В России же не говорят на турецком, хотя Турция и граничила с Россией.
- А древнееврейский язык - это что такое?
- Тут, кукла Лена, все просто. В состав согласных древнееврейского языка входят лабиальные p, b, дентальные смычные t, t;, d, сибилянты s, s;, z, ;, ;, велярные смычные k, q (вероятно, поствелярный), g, велярные фрикативый; (графически совпадал с;) и;, фарингальные; (графически совпадал;), ;, аспирация h (частично < общесемитский *;), гортанный взрыв;, «полугласные» u;, i;, сонорные m, n, l, r…
- «Гортанный взрыв» говоришь? Чувствую я, что сегодня вечером у меня голова болеть будет.
- Вот оно: чем жена моложе - тем жизнь дороже. Кукла Лена, ты же знаешь - твое здоровье для меня самое главное. Поэтому буду с тобой откровенен. Никакого древнееврейского языка нет и никогда не было. Существует язык иврит.
А все эти «древнееврейский язык», «Иисус Христос говорил на арамейском» - это детские антисемитские враки, придуманные ГлавПУРом (Главное Политическое Управление). Робкие шаги кривыми ногами.
Их цель - затушевать то, что Иисус по пятому пункту был евреем, а христианство возникло как секта в иудаизме. Как метко выразился по этому поводу рабби Моше Хаим Луцато: «Всему, что есть в нижних мирах, соответствуют наверху трансцендентные силы» («Дерех Гашем» 5.2).
А вообще у меня к тебе предложение, кукла Лена. Давай купим картину Сальвадора Дали «Юная девственница, предающаяся содомскому греху при помощи рогов своего целомудрия» и украсим ею нашу спальню. Я уже присмотрел, ее в подземном переходе продают возле нашей квартиры на Крайнем Севере. Красивая такая!
- Опять грязь танков не боится, как я посмотрю? Ты бываешь иногда невыносимо пошл и поган, Санитар. Но, не смотря на это, я тебя всегда слушаюсь в плане выполнения своего женского долга. Поэтому или руки убрал, или останешься голодный, как скажешь. Выбирай, сионистский революционер.
Опять? Мне ли, кукла Лена, не трепетать от нескрываемого возмущения. То, что ты, кукла Лена, делаешь этим утром в Иерусалиме, не происходило здесь со времен царя Давида.
Хотя евреи, на протяжении всей мировой истории, заметь, пытались сделать человечество лучше, причем, что важно отметить, как всегда абсолютно бескорыстно и от всего сердца. Только человечество почему-то всегда упиралось и лучше становиться упорно не желает.
Вот и сейчас, ты ставишь меня, любимая, перед совершенно неразрешимой альтернативой. А ведь женщину, возлюбленная моя, украшает только томность, еще раз томность и ничего кроме томности (см. картинку над текстом).
Потому что ничто не ново под луной, кукла Лена. Как учил меня один мудрый человек в секторе Газа, табельное оружие работников милиции - пистолет Макарова (ПМ) - это все тот же немецкий Walther PP (PolizeiPistole, то есть «полицейский пистолет») подвергнутый изменениям косметическим. В частности, Waltherовский патрон 9х17 kurz в нем заменен патроном 9х18 ПМ. А стандартный «НАТОвский» патрон - 9х19.
А так - все то же самое.
- Это ты о чем, жидомасон?
- Да так, вспомнилось почему-то. В ЦАХАЛе существует бригада специального назначения, в которую входят четыре подразделения («Эгоз», «Дувдеван», «Маглан» и «Римон»).
1). «Римон» (граната). Деятельность этого подразделения основано на технических ухищрениях. Свое название подразделению получило за операцию, в начале которой был обнаружили крупный склад ручных гранат, принадлежащий ООП.
Специалисты подразделения «поработали» над грантами, в результате чего взрыв происходил не через пять секунд, а через секунду после того, как была выдернута чека.
2). «Маглан» - спецподразделение, выполняющее задания исключительно в тылу врага в качестве боевой группы.
3). «Дувдеван». Бойцы подразделения действуют внутри арабской среды, выдавая себя за арабов (мистааравим - «превратившиеся в арабов»). Действуют внутри иррегулярных и регулярных подразделений противника.
4). «Эгоз». Специализация подразделения - борьба с иррегулярными частями противника.
Формально бригада приписана к дивизии «Оцбат Эш», фактически она напрямую подчиняется начальнику генштаба…
Готовы манты? Кукла Лена, да ты кудесница!
Такое чтение и слушание я и хочу предложить – с небольшими комментариями. Я собрала те стихи Елены Шварц, по которым проходит пунктир одного «сюжета». Этот сюжет составлен из нескольких центральных мотивов ее поэзии; я назвала бы его так:
Птица. Клетка. Иное (Звезды)
И птица, и звезды, и клетка (или другие образы заточенья) входят во многие другие конфигурации в стихах Елены Шварц. В нашем сюжете они связаны с мыслью о поэте. В свою очередь, и поэт у Шварц может отождествляться не только с певчей птицей, но с деревом, рыбой, вином, иноком, юродивым, радистом… много с чем и с кем еще. И все же прежде всего – с птицей. В самой фонике стихов Шварц сквозь русский язык часто совершенно явственно слышится птичья речь (смотрите начало «Соловья» и «Черной речки») – как в музыкальную ткань Моцарта попадают птичьи обороты. В этой «орнитологичности» русской речи самый близкий Елене поэт – Велимир Хлебников.
И птицы Хлебникова пели у воды.
Итак, попробуем идти за нитью «птичье-стихотворческого» сюжета, проходящей через три десятилетия.
Эпизод первый.
«Соловей спасающий»
Соловей засвистал и защелкал –
Как банально начало – но я не к тому –
Хотя голосовой алмазною иголкой
Он сшил Деревню Новую и Каменного дышащую мглу,
Но это не было его призваньем. Он в гладком шаре ночи
Всю простучал поверхность и точку ту нашел, слабее прочих.
Друг! Неведомый! Там он почуял иные
Края, где нет памяти, где не больно
Дышать, – там они, те пространства родные,
Где чудному дару будет привольно.
И, в эту точку голосом ударив, он начал жечь ее
как кислотой,
Ее буравить, рыть, как роет пленник, такою ж
прикрываясь темнотой.
Он лил кипящий голос
В невидимое углубленье –
То он надеялся, что звук взрастет, как колос,
Уже с той стороны, то умолкал в сомненье.
То просыпался и тянул из этой ямки все подряд,
Как тянут из укуса яд.
Он рыл туннель в грязи пахучей ночи
И ждал ответ
С той стороны – вдруг кто-нибудь захочет
Помочь ему. Нездешний свет
Блеснет. Горошинку земли он в клюв тогда бы взял
И вынес бы к свету чрез темный канал.
Эти изумительные стихи написаны в начале 1970-х: автору немного за 20. Я помню, как, прочитав в самиздатской машинописи первую строчку этих стихов – попробуйте прочитать, и вы почувствуете, что сами засвистали и защелкали: звук пришел! – строчку чистой новизны и одновременно как будто входящую во все хрестоматии поэзии, и не только русской, я вздрогнула: нечто произошло. Чудо этой звучности в последующих строках развернется в головокружительный ряд образов – голосовой иголки, шара ночи, колоса звука и т.д. Соловей – лучший повод устроить пир звучности, это и Крылов прекрасно понимал. Соловей – лучший повод обсудить смерть и бессмертие, бессмертие дара и вдохновения. Это знал Китс. «Как банально начало». Мы находимся в мире, где знают о банальности. Не всегда это было важно.
Оригинально шварцевское здесь – это тема замкнутости, герметичной тюрьмы мирозданья – и птичьего пенья (поэтической речи) как спасенья: пробиться на свободу, в иное. Насилие, боль, нанесение травмы здесь неизбежны. Звук должен пробить (проколоть, просверлить, пробуравить) глухую стену мира и проникнуть в «нездешний свет», в «пространства родные». И вынести туда весь этот мир, землю, сжавшуюся до горошины в его клюве. Такого спасенья ищет соловей – и поэт. Финал стихотворения говорит, скорее, о сорвавшейся попытке. Конец в сослагательном наклонении? Шар ночи остается прочно замкнутым.
Эпизод второй.
«Башня, в ней клетки»
Строфа – она есть клетка с птицей,
Мысль пленная щебечет в ней –
Она вздыхает, как орлица,
Иль смотрит грозно, как царица,
То щелкает, как соловей.
Они стоят – на клетке клетка – как бы собор,
Который сам поет, как хор.
Я б выпустила вас на волю,
Но небо крапинкою соли
Мерцает в выси – ни дверей, ни окон
Нет в этой башне, свернутой, как кокон.
Но я открою клеток дверцы –
Они вскричат, как иноверцы
На безъязыких языках.
Толкаясь, вылетят они
И защебечут, залопочут,
Заскверещат и загогочут.
И горл своих колышут брыжи,
И перья розовые сыплют,
Пометом белоснежным брызжут,
Клюют друг друга и звенят.
Они моею кровью напитались,
Они мне вены вскрыли ловко,
И мной самой (какая, впрочем, жалость)
Раскидан мозг по маленьким головкам.
Осколки глаз я вставила им в очи,
И мы поем,
А петь нас Бог учил, и мы рычим, и мы клокочем,
Платок накинут – замолчим.
Стихи того же времени, 1972. Но птица (птицы) уже в клетке, это не вольный соловей. Выпускать эти пернатые создания – щебечущие мысли, строфы – бесполезно: вселенная замкнута, как башня. Небо над ней «крапинкой соли» (в первом стихотворении земля сжималась в горошину, здесь небо еще меньше), она «без дверей, без окон». Поэт открывает дверцы клеток-строф – но птицы не вылетают. Они начинают представление. Из птичьего языка рождаются русские слова – заскверещат, загогочут, брыжи и т.д. Четвертая строфа не то что подражает птичьим звукам, она их просто смещает внутрь членораздельной речи. Все кончается перспективой не только закрытой, но и затемненной клетки, сна и молчанья. Кстати, какой замечательный признак различия мысли прозаической и стихотворной: стихотворная мысль щебечет и ежеминутно меняется (как орлица – как царица – как соловей ). Мир замкнут, как башня-кокон: клетка с птицами – в клетке.
Эпизод третий.
«Попугай в море»
Вот после кораблекрушенья
Остался в клетке попугай.
Он на доске плывет – покуда
Не заиграет Океан.
Перебирает он слова,
Как свои шелковые перья,
Упустит – и опять поймает,
Укусит – и опять подбросит.
Поет он песню о мулатке
Иль крикнет вдруг изо всей мочи
На самом на валу, на гребне –
Что бедный попка водки хочет.
И он глядит так горделиво
На эту зыбкую равнину.
Как сердце трогает надменность
Существ беспомощных и слабых.
Бормочет он, кивая:
Согласен, но, однако...
А впрочем... вряд ли... разве...
Сугубо... И к тому же...
На скользкой он доске
Сидит и припевает,
Бразилия, любовь
Зажаты в желтых лапах.
Косит он сонным глазом,
Чтоб море обмануть.
Год дэм!.. В какой-то мере,
И строго говоря...
А волны все темней и выше,
И к ночи Океан суровей,
Он голову упрячет в перья
И спит с доверчивостью детской.
И растворяет тьма глухая
И серый Океан косматый
Комочек красно-золотистый,
Зеленый и голубоватый.
Стихи похожи на киносьемку визионера. Клетка теперь еще и в океане! Изменчивость, актерство и надменность попугая – те же, что у птиц в клетке строфы. Но здесь это уже вопиюще неуместно. Стихи невыносимой жалости. Комичный попугай, птица-забавник (ср.попугая в начале «Кинфии») становится трагическим героем (как в других, автопортретных стихах Е.Шварц – воинственный воробей). В конце камера удаляется. Последняя вспышка цвета перед концом, перед серой всеобщей тьмой: красно-золотистый, зеленый и голубоватый. Последняя вспышка нашей речи вдали от всякого смысла («перебирает он слова, как свои шелковые перья», как было сказано в начале). Последняя вспышка нашей глупой, почти пародийной, крохотной и доверчивой жизни. Вселенная здесь замкнута не как «гладкий шар ночи» («Соловей спасающий»), и не как башня, а как косматый Океан, пожирающий звук и цвет. Это кажется еще более безвыходно. Растворение в энтропии.
Эпизод четвертый.
«Песня птицы на дне морском»
Мне нынче очень грустно,
Мне грустно до зевоты –
До утопанья в сон.
Плавны водовороты,
О, не противься морю,
Луне, воде и горю,
Кружась, я упадаю
В заросший тиной склон,
В замшелых колоколен
Глухой немирный звон.
Птица скользит под волнами,
Гнет их с усильем крылами.
Среди камней лощеных
Ушные завитки
Ракушек навощенных,
И водоросль змеится,
Тритон плывет над ними,
С трудом крадется птица,
Толкаясь в дно крылами,
Не вить гнездо на камне,
Не, рыбы, жить меж вами,
А петь глубинам, глыбам
В морской ночной содом
Глухим придонным рыбам
О звездах над прудом,
О древней коже дуба
И об огне свечном,
И о пещных огнях,
Негаснущих лампадках,
О пыли мотыльков,
Об их тревоге краткой,
О выжженных костях.
Птица скользит под водами,
Гнет их с усильем крылами.
Выест зрачок твой синяя соль,
Боль тебе клюв грызет,
Спой, вцепясь в костяное плечо,
Утопленнику про юдоль,
Где он зажигал свечу.
Птица скользит под водами,
Гнет их с усильем крылами.
Поет, как с ветки на рассвете,
О солнце и сиянье сада,
Но вести о жаре и свете
Прохладные не верят гады.
Поверит сумрачный конек –
Когда потонет в круглой шлюпке,
В ореховой сухой скорлупке
Пещерный тихий огонек –
Тогда поверит морской конек.
Стоит ли петь, где не слышит никто,
Трель выводить на дне?
С лодки свесясь, я жду тебя,
Птица, взлетай в глубине.
Продолжение после конца. Сновидение или «жизнь после жизни». Оказывается, что очевидный конец – еще не конец. Петь можно и за чертой последней замкнутости, невозможности, на дне морском, в среде не воздушной, а водной, где птицам нечем дышать и наши звуки не звучат. Жить невозможно, но петь возможно (жить и петь часто противопоставлены у Е.Шварц: см. «Из Марло» «Все жить хотят… Но я – другой, я – птица, я – бродильня… Я петь желаю»).
Строфы, пересказывающие песнь птицы (начиная с «А петь глубинам, глыбам»), – из самых прекрасных у Елены Шварц. Птица на дне поет о разных огнях и о свете (о звездах, свечах, печном огне, лампаде). Сладостно это слышать, сладостно вспоминать. Свет и огонь у Шварц – это и есть выход в «пространства родные». Птица на дне совершает свой подвиг спасения (соединение воды и огня – важный «алхимический» символ Шварц) – но происходит это там, где никто не слышит, где не живут, но поют.
Эти стихи связаны с многократно выраженными Е.Шварц в последние годы в стихах и прозе мыслями о конце, уходе поэзии в наступающие времена. Не стихотворства – с этим ничего не случится, но спасающей поэзии, поэзии как древней жертвы («Жертвы требует Бог»). Где-то она, бессмертная птица, поет, и краше прежнего – но услышать ее почти никому невозможно: только сновидцу, визионеру.
Это состояние жизни-смерти напоминает эпизод из пушкинской сказки о Мертвой Царевне. Гроб качается хрустальный.
Эпизод пятый.
«В Новой Деревне птицы все те же»
На Черной речке птицы щебетали,
Как будто щеки воздуха щипали
И клювом дергали,
И лапками терзали,
И, сердце напружив,
Забыв о друге, о душе, о дали
До смерти небо тьмы защекотали.
Хвостами резали и опереньем,
И взвизгами, и судорожным пеньем.
Да, птицы певчие хищны,
Их хищность в том,
Чтоб воздух догонять,
Терзать его потом.
Перетирать, крошить,
Язвить, ласкать, журить,
Чтоб наконец
В нем истинные звезды пробурить.
И в том они подобны Богу,
Он к сердцу моему свечу подносит,
И самого себя он только спросит:
Что если в нем дыру прожжет –
Что там увидит? зеркало, дорогу?
И почему Ему мы застим взор?
И исступленья сладостным огнем
И вдохновенья режущим лучом
Он нас заставит душу разорвать
И чрез нее в свою глазницу глянет.
О птицы певчие, терзайте воздух нежный.
Я – ваше небо, я – позор безбрежный.
Эти стихи – в своем роде «Вновь я посетил». На Черной речке пел в начале 70-ых «Соловей спасающий», здесь прошло детство и молодость Елены Шварц. Здесь она бродила со своим воспетым и оплаканным пуделем Яго Боевичем. Переезд в другой район города Елена Шварц переживала как настоящее прощание с родиной: «Мы эмигрируем в Измайловские роты».
«Минувшее меня объемлет живо». Птицы те же. Они делают то же, что некогда Соловей. Болезненными усилиями они бурят в замкнутом воздухе прорехи. Эти прорехи – звезды. Из других стихов Шварц мы знаем, что звезды – прорехи, сквозь которые видно сверкающее, божественное тело космоса.
Уже знакомая картина неожиданно получает новый поворот: замкнутым оказывается не только мир (как это было в ранних стихах), но и сердце того, кто глядит на мир. Требуется не только пробить стену ночи – но прорвать ход в глухом, «застящем» сердце. Дело поэта – не только птичье: колотить звуком в глухую преграду, пока ее не пробьешь. Это теперь – и предоставить собственное сердце сверлящему огню, разрывающей сердце божественной Птице. Претерпевание боли открытости.
Эпизод шестой. Неожиданный финал.
«Тебе, Творец, Тебе, Тебе»
Тебе, Творец, Тебе, Тебе,
Тебе, земли вдовцу,
Тебе – огню или воде,
Птенцу или Отцу –
С кем говорю я в длинном сне,
Шепчу или кричу:
Не знаю, как другим, а мне –
Сей мир не по плечу.
Тебе, с кем мы всегда вдвоем,
Разбившись и звеня,
Скажу – укрой своим крылом,
Укрой крылом меня.
Птица (Птенец) этих стихов – не совсем из того ряда, о котором мы говорили. Эта птица – не обязательно поэт. Это человек (ср. «Простые стихи для себя и для Бога»), всякий человек. Мы слышим постоянные мотивы нашей темы: огонь, вода, звон, разбитость, сон. И среди них новое, сильное слово – Отец. Но оно в ряду других, которые перечисляются, как неокончательные: не важно кому, но – Тебе. И здесь мы видим полный поворот сюжета. Если прежде речь шла постоянно о том, чтобы пробить замкнутость, – здесь, наоборот, страстная просьба об укрытости. Речь идет не о том, чтобы спасать – но чтобы быть спасенным, убереженным, как птенец, укрытый материнским (отцовским) крылом. Библейский образ Бога как птицы, покрывающей птенцов крыльями – его вспоминает Господь, плача о Иерусалиме. «Сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья…» (Лк.13, 34).
Остается спросить: задумывал ли сам поэт такое движение «сюжета», следил ли за ним? Или даже – заметил ли его? Я думаю: вполне вероятно, что нет. Поэт прикасается к некоторым вещам, смыслам, символам – и они сами продолжают свою жизнь в его письме и делают то, что считают необходимым. Не стоит по привычке называть такую работу «подсознательной». Более точно в пространственном отношении назвать ее надсознательной.
Осёл оценивает Соловьиную песню в басне Крылова. Забавная, красивая и очень тонкая история.
Басня Осёл и соловей читать
Осел увидел Соловья
И говорит ему: "Послушай-ка, дружище!
Ты, сказывают, петь великий мастерище.
Хотел бы очень я
Сам посудить, твое услышав пенье,
Велико ль подлинно твое уменье?"
Тут Соловей являть свое искусство стал:
Защелкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул, переливался;
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
Внимало все тогда
Любимцу и певцу Авроры;
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
И прилегли стада
Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
И только иногда,
Внимая Соловью, пастушке улыбался.
Скончал певец. Осел, уставясь в землю лбом,
"Изрядно, - говорит, - сказать неложно,
Тебя без скуки слушать можно;
А жаль, что незнаком
Ты с нашим петухом;
Еще б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко поучился",
Услыша суд такой, мой бедный Соловей
Вспорхнул - и полетел за тридевять полей.
Избави бог и нас от этаких судей.
Мораль басни Осёл и соловей
Избави бог и нас от этаких судей (судить без знания дела абсурдно, а принимать во внимание такие суждения тем более)Басня Осёл и соловей - анализ
В басне Крылова Осел и Соловей каждый из героев выступает символом качеств, которые стоят того, чтобы о них задуматься. Итак, Соловей. Птица прекрасным пением олицетворяет человека - мастера своего дела, с даром от самой Природы. К пению птицы прислушивается каждый, кто его услышит и каждый высоко оценит талант Соловья, чем тот по праву гордится. Крылов использует такие выразительные интонации и слова в адрес Соловушки, которые кажется не превзошел никто из русских писателей. Очаровательные, подробные описания окружающей обстановки, реакции людей и животных на песню птицы, доказывают к тому же, что Крылов – не просто баснописец, он – великий поэт. Соловей описан так, что не найдется больше ничего того, что стоило бы добавить.
Осёл же, напротив, совершенно не разбирается в пении, но оценивать Соловья считает возможным. За неимением слуха и понимания прекрасного, посчитал, что даже петух спел бы лучше. Крылов здесь передает абсурдность сложившейся ситуации и моралью в последней строчке басни подводит итог: браться судить о том, о чем даже не имеешь представления – глупо. Осел, сравнивая Соловья с Петухом, сопоставляет две совершенные противоположности, показывая нам отсутствие какого-либо вкуса.
