Ум полководца теплов читать. Ум полководца. Квадрат: равновесие ума и воли

МАТЕРИАЛ

к внеклассной работе

«Что значит быть воспитаннымчеловеком»

Преподаватель:

Вдовиченко Н.Н.

Что значит «воспитанный человек»?

Воспитанность есть усвоение хороших привычек.

Платон

Как вы ответите на этот вопрос?

В толковом словаре сказано, что «воспитанный - это умеющий хорошо вести себя».

Кого мы считаем воспитанным? Может быть, того, кто получил высшее образование?

Жизнь показывает, что нельзя каждого образованного человека считать воспитанным. Образованность сама по себе не предопределяет воспитанности, хотя и создает для этого благоприятные условия.

Воспитанный человек обладает достаточным тактом, он умеет вести себя в обществе, обладает хорошими манерами. Воспитанного человека нетрудно распознать с первого взгляда. Облик его говорит сам за себя: он не теряется в незнакомом обществе, умеет сидеть за столом, красиво и аккуратно есть. Но воспитанность - это не только хорошие манеры. Это нечто глубокое и существенное в человеке. Этим «нечто» является внутренняя культура и интеллигентность, основой которой являются радушие и уважение к другому человеку.

Пример (воспоминания народной артистки СССР):

«Мне представляется эталоном таких качеств актер Художественного театра Василий Иванович Качалов. По улице шел он - и то залюбуешься. И скромно, и празднично... Он непременно запоминал все имена и отчества людей, с которыми встречался. Он органически уважал людей и всегда интересовался ими. При нем каждая женщина чувствовала себя привлекательной, существом нежным, достойным заботы. Мужчина чувствовал себя умным и очень ему (Качалову) нужным в данный момент. Василий Иванович как бы «впитывал» в себя чужие жизни, лица, характеры и был он среди людей как праздник, как человеческая красота и благородство».

В связи с этим хочется вспомнить о таком качестве личности, как обаяние. Обаятельный человек обладает притягательной силой, он всегда приветлив, предусмотрителен, его улыбка светла и естественна, встреча и разговор с ним доставляют удовольствие. А быть воспитанным - это значит быть внимательным к другому, деликатным, тактичным, не мелочным.

Пример. В письме к своему брату Николаю Антон Павлович Чехов пишет, каким условиям, по его мнению, должны удовлетворять воспитанные люди. Думается, нам полезно прислушаться к его словам: «Они уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы... Они не бунтуют из-за молотка или пропавшей резинки; живя с кем-нибудь, они не делают из этого одолжения, а уходя, не говорят: «С вами жить нельзя!» Они прощают и шум, и холод, и пережаренное мясо, и остроты, и присутствие в их жилье посторонних...

Они чистосердечны и боятся лжи, как огня. Не лгут они даже в пустяках. Ложь оскорбительна для слушателя и опошляет в его глазах говорящего. Они не рисуются, держат себя на улице так же, как дома, не пускают пыли в глаза меньшей братии. Они не болтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают...

Они не уничижают себя с той целью, чтобы вызвать в другом сочувствие. Они не играют на струнах чужой души, чтоб в ответ им вздыхали и нянчились с ними. Они не говорят: «Меня не понимают!», - потому что все это бьет на дешевый эффект, пошло, старо, фальшиво...

Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомство со знаменитостями... Делая дело на грош, они не носятся со своей палкой на сто рублей и не хвастают тем, что их пустили туда, куда других не пустили...»

Вывод: подлинная воспитанность и культура не могут сочетаться с барским высокомерием.

Совершенно несовместим с понятием воспитанного человека цинизм - наглое, бесстыдное поведение, проникнутое презрением к людям. Цинизм - это глубокое проявление невоспитанности, отсутствие подлинной внутренней культуры, неуважение к людям и обществу.

«Цинизм опасен, прежде всего, потому, что он возводит злобу в добродетель» (Андре Моруа, фр. писатель).

Люди с циничным поведением способны не созидать, а разрушать, не уважать, а унижать окружающих людей; а главное - они ни за что не чувствуют собственной ответственности.

Какое главное качество отличает воспитанного человека от невоспитанного?

Отношение к людям, внимание к ним, уважение их индивидуальности.

Каждый человек по-своему ощущает и воспринимает окружающий мир, у него свои особенности памяти, мышления, внимания, у него своеобразное воображение, свои интересы, потребности, симпатии, привязанности, особенности настроения, большая или меньшая сила эмоциональных переживаний, сильная или слабая воля, «легкий» или «трудный» характер, у него свой жизненный опыт, свои наблюдения, свои разочарования, печали и радости, привычки, наконец, своя судьба. Какое это богатство - внутренний мир человека!

Людей неинтересных в мире нет.

Их судьбы - как истории планет:

У каждой все особое, свое,

И нет планет, похожих на нее.

Е . Евтушенко

Как важно понимать и постоянно помнить, что такой сложный внутренний мир имею не только я, но и каждый из окружающих меня людей. И если человек, который находится рядом со мной, отличается от меня, то это не значит, что он хуже меня. Он просто другой, и нужно уважать этого другого человека с его индивидуальными особенностями, с его сильными и слабыми сторонами. Нужно исходить из того, что другой человек - самостоятельная личность, которая сама определяет свое поведение. Поэтому понукание, грубость, одергивание, приказной тон и т. п. несовместимы с понятием «воспитанный человек».

Воспитанный человек не только умеет разбираться в себе самом, в своих желаниях, возможностях, поступках, но и умеет понять окружающих людей, учитывать и уважать их интересы, желания, вкусы, привычки, настроения, искренне отзываться на их чувства и переживания.

Пример. «Бывает и так, - пишет писатель С. Шуртаков, - в дороге ли, в дальнем селе повстречаешь нового человека, незнакомого; глянется тебе человек: и на вид симпатичный, и разговаривать с ним интересно, и умен, и вообще, как говаривали в старину, все угодья в нем. Однако же, поговорил ты со своим новым знакомым, узнал его поближе, на прощание руку ему пожал и «до свидания» сказал, а только чувствуешь, понимаешь: если и не будет этого свидания - не очень-то огорчишься, не загрустишь. В глазах у тебя человек остался, а в сердце - нет, ничего-то его не тронуло, ничто из всех интересных разговоров в нем не отозвалось».

Действительно, как хочется каждому из нас встретить в собеседнике созвучие мыслей, чувств, настроений. Мы благодарны тем людям, которые участливо выслушивают нас, пытаются понять, что занимает нас и волнует. Нам часто и не нужны конкретные советы, а нужно «выговориться» в присутствии человека, доброжелательность которого в себе ощущаем. А обратная связь?

Но ведь и другие от нас ждут того же! Они надеются на понимание и интерес к ним с нашей стороны. А понять особенности человека не так уж просто. Мы часто объясняем поступки, настроения и отношения других, исходя из своих собственных представлений об их причинах. Надо сказать, что хороший человек в поступках и отношениях людей обычно видит хорошие побуждения. А плохой - плохие.

Хороший человек обычно доверчив. В своих отношениях с людьми он исходит из представления о том, что каждый добр, честен, порядочен, и очень удивляется и огорчается, когда в ком-то этих качеств не обнаруживает. Плохой человек подозрителен, он в каждом видит жулика, карьериста, любую удачу другого человека он объясняет хитростью того, лестью, обманом; и его очень трудно убедить в порядочности данного человека.

Вообще умение понять наиболее существенные особенности другого человека, определить истинный смысл его поступков, настроений, расхождения в оценках и представлениях, возникающих у людей, свидетельствует о достаточно высоком культурном развитии человека.

Культурный, воспитанный человек, прежде всего, заботится о том, чтобы не унизить достоинство другого человека.

Хочется обратить внимание еще на одно качество, о котором мы стесняемся говорить вслух, которое многие, к сожалению, считают старомодным. Это благородство.

Истинное благородство - приходить на помощь к человеку, какие бы неблагоприятные обстоятельства и последствия этому ни сопутствовали. С этим качеством связана способность человека сострадать, сопереживать, сочувствовать, содействовать - признак духовной зрелости личности.

Благородство - высокая нравственность человека, соединенная с самоотверженностью и честностью.

Нам иногда выпадают счастливые моменты встречи с благородным человеком, но эти моменты бывают очень редки. Почему? Наверное, потому, что действительно очень мало в жизни благородных и истинно культурных людей.

Ну, а мы-то сами? Почему-то смеем требовать благородства и великодушия, сочувствия и понимания, прощения и помощи от других людей по отношению к нам. А сами? Давайте зададим себе несколько вопросов и попытаемся ответить на них.

Что для нас главное - «быть» или «казаться»? Интересны ли нам люди сами по себе, вне их должности, места работы и материальных возможностей? Уважаем ли мы окружающих или только делаем вид? Любим ли кого-нибудь, кроме себя? Иными словами, каковы наши внутренние, самые сокровенные потребности, желания и ценности?

Как бы мы ни ответили на эти вопросы, наши слова, действия, поступки и отношения выдают нас.

Великий И. Гете писал, что «поведение - это зеркало, в котором каждый показывает свой истинный облик».

ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ ВОСПИТАННЫМ

Совершенно естественными стали для нас фразы: “Он - воспитанный человек”, “Она - просто хамка” и т.д. Но часто мы сами затрудняемся определить, что вкладываем в понятие “воспитанный человек”. А, между прочим, неплохо бы знать, из чего именно складывается воспитанность, хотя бы для того, чтобы самому быть именно таким, каким хотят нас видеть окружающие.

Вежливость. Древние греки утверждали, что надо быть очень выдающимся человеком, чтобы позволить себе быть невежливым. Именно вежливость смягчает нравы, предупреждает ссоры, усмиряет раздражение и ненависть, заставляет сдерживаться, способствует возникновению любви и уважения. Вежливости можно научиться, но существует и врожденная вежливость, идущая от души, а не от воспитания.

Правила вежливости запрещают:

Входить в официальное учреждение в шляпе (мужчинам) и громко разговаривать (лицам обоего пола);

Шуметь, тревожить и раздражать окружающих;

Критиковать чьи-либо религиозные убеждения;

Унижать чью-либо национальность;

Смеяться над ошибками и промахами других людей;

Наделять собеседника вслух оскорбительными эпитетами;

Отсылать по обратному адресу письмо или подарок;

В неуважительном тоне отзываться о близких собеседника;

Коверкать фамилии и имена;

Открывать чужую сумку, заглядывать в нее, если она открыта, исследовать содержимое чужих карманов;

Самовольно выдвигать ящики чужого стола и перекладывать их содержимое как на работе, так и дома, а также открывать чужой шкаф, буфет, кладовку.

Тактичность. Такт - это моральная интуиция воспитанного человека, как бы подсказывающая ему наиболее верный подход, наиболее тонкую, деликатную, осторожную линию поведения по отношению к окружающим.

Такт предполагает в нас терпимость, великодушие, внимание и глубокое уважение к внутреннему миру других людей, искреннее желание и умение понять их, почувствовать, что может доставить им радость, а что - огорчить. Тактичность - это чувство меры, которое следует соблюдать в разговоре, в любых отношениях с людьми, умение не переходить границу, за которой всегда стоит обида собеседника. Тактичность также предполагает умение вовремя определить реакцию собеседника на наши слова или действия и в нужных случаях - самокритичность и способность вовремя извиниться за допущенную оплошность.

Такт не отменяет принципиальности, прямоты, честности, да и правила тактичного поведения далеко не первые в моральном кодексе. Но очень часто именно отсутствие тактичности ранит близких нам людей.

Пунктуальность. Именно она свидетельствует о хороших манерах. Только уважительная причина может извинить опоздание. Намеренно заставлять себя ждать (даже юным особам, приглашенным на первое свидание) - невежливо.

Скромность. Скромный человек никогда не стремится показать себя лучше, способнее, умнее других, не подчеркивает свое превосходство над ними, не говорит о своих качествах, не требует никаких привилегий, особых услуг, удобств.

Вместе с тем скромность - это не робость и не застенчивость. Обычно по-настоящему скромные люди в критических ситуациях оказываются намного тверже других в отстаивании своих принципов.

Услужливость. Это добродетель до тех пор, пока она не становится навязчивостью. Лучше всего взять себе за правило оказывать услуги только тогда, когда вас об этом попросят. Если же к вам обращаются с просьбой, которую вы не в состоянии выполнить, лучше отказаться сразу, чем дать слово и не сдержать его.

Хорошие манеры. “Хорошими манерами обладает тот, кто наименьшее количество людей ставит в неловкое положение”, - утверждал Джонатан Свифт.

Не принято в обществе:

Приводить себя и свою одежду в порядок, поправлять галстук, прическу, чистить ногти;

Причесываться и вообще трогать волосы;

Использовать ноготь мизинца в качестве зубочистки;

Щелкать суставами пальцев;

Потирать руки;

Одергивать одежду;

Постоянно что-то “мурлыкать” себе под нос;

Бурными проявлениями, оскорбительными, грубыми словами обнаруживать свой гнев и негодование.

А теперь посмотрите на своеповедение и подумайте, насколько вы вежливы.

Ответы людей на вопрос «что означает быть воспитанным человеком?» совершенно отличаются друг от друга. Сколько людей – столько и мнений. Объясняется это очень просто – разные представления о таком понятии как «воспитанность» формируются исключительно из собственных понятий, вложенных родителями еще с детства, и на основе своих личных качеств. На самом деле быть воспитанным – это целая наука, и не каждый человек знает даже ее азы. Говорить об этом можно очень долго, поэтому мы опишем здесь только основные моменты и особенности поведения воспитанного человека.

Главное качество, которое может «выдать» воспитанного человека, это его забота, в первую очередь о других людях, и только потом уже о себе. Такой человек находится в гармонии с собой и миром, в котором он живет. Он очень отзывчив, всегда готов придти на помощь нуждающимся и старается не создавать никому никаких помех или сложностей. В любой ситуации он остается вежливым и предупредительным.

Воспитанный человек не игнорирует общепринятые правила этикета, или другими словами, правила поведения в обществе. Он с уважением относится к интересам и взглядам разных людей и, несмотря на свое возможное несогласие с их точкой зрения, старается быть терпимым и великодушным.

Воспитанный человек оценивает все ситуации, происходящие с ним, адекватно и разумно. У него выражено чувство собственного достоинства, и он живет в соответствии со своими желаниями и принципами, не ограничивая при этом права других людей.

Своевременно выполнять свои обязанности, всегда доводить до конца любое начатое дело, независимо от его значимости – вот что значит быть воспитанным человеком.

Воспитанный человек никогда не опаздывает, потому что уважает людей, и не заставляет себя ждать. Он вовремя выполняет то, что пообещал. Его хорошее и добродушное отношение ко всем людям располагает к общению с ним. Даже находясь в компании незнакомых людей, он знает, как нужно правильно вести себя с ними.

В случае необходимости воспитанный человек может справиться с собой и не показать того, что он чувствует или думает.

В беседе с воспитанным человеком невозможно услышать грубость или бестактное замечание. Он никогда не перебивает собеседника и старается поддерживать разговор в доброжелательном тоне.

Быть честным с самим собой и с другими людьми – одно из главных качеств воспитанного человека.

Такой человек непременно соблюдает все законы страны, в которой проживает или временно пребывает.

Невозможно заметить воспитанного человека за спорами или руганью. Он также никогда не принуждает собеседника принять его точку зрения, но в случае надобности может отстоять ее, избегая любых препирательств. Если окажется, что он был неправ в чем-либо – он не побоится это признать.

По-настоящему воспитанный человек не станет ради собственного благополучия использовать других людей. За все, что он делает, он отвечает сам.

Воспитанный человек с большим почтением и благодарностью относится к своим родителям, а также к своим родным и любимым.

Если вы стремитесь быть воспитанным человеком, то станете с особым вниманием относиться к тому, что говорите – тогда ваш самоконтроль позволит быть уверенным в себе и своих словах.

Бесспорным фактом является то, что воспитанный человек никогда не допустит бранных и нецензурных слов в своем лексиконе.

Воспитанный человек всегда стремится к собственному духовному развитию и не останавливается на своих достижениях. Такой человек – самый лучший собеседник и хороший друг.

Книга: Теплов Б.М. Ум полководца (опыт психологического исследования мышления полководца по военно-историческим материалам - В кн.: Теплов Б.М. Избр. труды. В 2-х т. - Т.1. - М., 1985. - С.223 - 305.)

Принято думать, что от полководца требуется наличие двух качеств - выдающегося ума и сильной воли (причем под словом "воля" разумеется очень сложный комплекс свойств: сила характера, мужество, решительность, энергия, упорство и т.п.). Эта мысль совершенно бесспорная. Наполеон внес в нее новый важный оттенок: дело не только в том, что полководец должен иметь и ум, и волю, а и в том, что между ними должно быть равновесие, что они должны быть равны: "Военный человек должен иметь столько же характера, сколько и ума" (Наполеон. Избр. произв. Т.1. - М., 1941. - С.320.). Дарования настоящего полководца он сравнивал с квадратом, в котором основание - воля, высота - ум. Квадрат будет квадратом только при условии, если основание равно высоте; большим полководцем может быть только тот человек, у которого воля и ум равны. Если воля значительно превышает ум, полководец будет действовать решительно и мужественно, но мало разумно; в обратном случае у него будут хорошие идеи и планы, но не хватит мужества и решительности их осуществить их.

Наполеоновская "формула квадрата" имела большой успех: цитируют ее постоянно. При этом нередко идут дальше и ставят такого рода вопрос. Так как "равновесие в природе встречается редко" (Драгомиров М.И. Одиннадцать лет. 1895 - 1905: Сб. оригинальных и переводных статей. В 2-х т. Т.2. - СП б., 1909. - С.394.), то в большинстве случаев придется мириться с тем, что дарование полководца окажется не квадратом, а прямоугольником, придется мириться с тем, что равновесие, являющееся идеалом, будет нарушено. Что же надо признать более желательным: нарушение равновесия в сторону воли или в сторону ума? Что лучше: полководец с преобладанием воли или с преобладанием ума?

Мне не приходилось встречать в литературе случаи, когда этот вопрос решался бы в пользу ума. Обычно сам вопрос ставится для того, чтобы развернуть учение о примате воли в деятельности полководца. Чрезвычайно типичной является в этом отношении точка зрения М.И. Драгомирова. По его мнению, "из всех деяний человеческих война есть дело в значительной степени более волевое, чем умовое". "Как бы план ни был гениален, он может быть совершенно испорчен исполнением, а исполнение лежит в области воли, если не исключительно, то в несравненно большей мере, чем в области ума. Самые невероятные подвиги совершены почти одной волей: пример - переход Суворова через Альпы в 1799 г." (Там же. - С.170 - 171.).

Не давая еще общей оценки этой точке зрения, укажу попутно, что здесь имеет место одно очень распространенное заблуждение. Функцией ума считается выдумывание планов, функцией воли - исполнение их. Это неверно. С одной стороны, исполнение плана требует ума не меньше, чем воли, а с другой, в деятельности полководца задумывание плана обычно неотделимо от его исполнения. В этом одна из самых важных особенностей интеллектуальной работы полководца.

Практический ум

​ Задаваясь вопросом, что является двигателем волевого действия, Аристотель приходит к выводу, что таковым не может быть ни стремление само по себе ("ведь владеющие собой, хотя могут иметь стремление и охоту к чему-нибудь, но совершают действия не под влиянием стремления, а следуют предписаниям разума"), ни ум сам по себе ("ведь теоретический ум не мыслит ничего, относящегося к действию, и не говорит о том, чего следует избегать и чего надо домогаться"). Подлинным двигателем волевого действия является "ум и стремление", или "разумное стремление". "Ум не приводит в движение без стремления", но "обе способности - ум и стремление - обусловливают движение" (Аристотель. О душе. - М., 1937. - С.9 - 10.). Вот это-то единство ума и стремления Аристотель и называет волей, с одной стороны, практическим умом - с другой.

Ум полководца является одной из конкретных форм практического ума в аристотелевском смысле этого термина; его нельзя понимать как некий чистый интеллект; он есть единство интеллектуальных и волевых моментов.

Когда говорят, что какой-либо военачальник имеет выдающийся ум, но лишен таких волевых качеств, как решительность или моральное мужество, то это значит, что ум у него не тот, который нужен полководцу. Подлинный ум полководца не может быть у человека безвольного, робкого и слабохарактерного.

Редкое величие духа

"Стихия, в которой протекает военная деятельность, - это опасность" (Клаузевиц К О войне. - т.1. - М., 1941. - С.40.). "Бой порождает стихию опасности, в которой все виды военной деятельности пребывают и движутся, как рыбы в воде, как птицы в воздухе" (Там же. - С.108.). В "стихии опасности" работает ум полководца, и психологический анализ не может пройти мимо этого обстоятельства.

Принято думать, что в состоянии серьезной опасности, там, где имеется повод для возникновения страха, качество и продуктивность умственной работы понижается. Тот же Клаузевиц писал: "Человеческой природе свойственно, чтобы непосредственное чувство большой опасности для себя и для других являлось помехой для чистого разума" (Там же. - С.454). Но Клаузевиц достаточно хорошо понимал природу войны, чтобы не знать, что такого рода снижение умственных возможностей в опасной ситуации вовсе не является неизбежным. Он знал, что у всякого хорошего воина, а тем более у всякого большого полководца дело обстоит как раз наоборот: опасность не только не снижает, а, наоборот, обостряет работу ума. "Опасность и ответственность не увеличивают в нормальном человека свободу и активность духа, а, напротив, действуют на него удручающе, и потому если эти переживания окрыляют и обостряют способность суждения, то, несомненно, мы имеем дело с редким величием духа" (Там же. - т.2. - М., 1941. - С.305.).

В чем Клаузевиц бесспорно прав, так это в том, что такое поведение свидетельствует о величии духа. Без такого величия духа не может быть и большого полководца. Прав Клаузевиц и тогда, когда он непосредственно связывает то "состояние", которое "называется военным талантом", со способностью сохранять верность суждений в наиболее опасных и затруднительных обстоятельствах. Без такой способности никакой военный талант немыслим.

Повышение всех психических сил и обострение умственной деятельности в атмосфере опасности - черта, отличающая всех хороших полководцев...

Чтобы разрешить в кратчайший срок те исключительно сложные задачи, которые выступают перед военачальником в решающие минуты операции, недостаточно сохранить нормальные силы ума. Необходимо то "окрыление и обострение способности суждения", которому изумлялся Клаузевиц как проявлению "редкого величия духа" (Там же. - С.305.).

"Восхищения достойны именно попадание в точку..."

В науке иногда может иметь высокую ценность решение, неправильное в целом, но дающее глубокое, оригинальное и верное освещение отдельных сторон вопроса. В работе практического ума быть так не может. Нет основания называть гениальной деятельность полководца, неправильную в целом, т.е. в своих конечных результатах. Решения полководца, ведущие армию к поражению, будет плохим решением, хотя бы оно и содержало в себе глубокие, оригинальные и верные идеи и комбинации. Перед военачальником вопрос всегда стоит в целом, и дело не только в отдельных, хотя бы и замечательных, идеях, сколько в возможности охватить весь вопрос и найти такие пути решения, которые являются наилучшими во всех отношениях.

Клаузевиц касался одной из самых важных особенностей ума полководца, когда писал, что на войне "влияние гениальности сказывается не столько во вновь найденном оформлении действия, немедленно бросающемся в глаза, сколько в счастливом исходе целого предприятия. Восхищения достойны именно попадание в точку безмолвно сделанных предположений и бесшумная гармония во всем ходе дела, обнаруживающаяся лишь в конечном общем успехе" (Там же. - т.1. - М., 1941. - С.159.).

Гений целого и гений деталей

В военном деле конкретность мышления - необходимое условие успеха. Подлинный военный гений - это всегда и гений целого, и гений деталей.

Одной из отличительных способностей Петра Первого была, по характеристике М.М. Богословского, способность "при усиленном напряжении внимания к одному главному делу... помнить с большой точностью и заботиться о разных мелочах" (Богословский М.М. Петр Первый: Материалы для биографии. - М., 1941. - С.324.).

Неистовый и страстный Суворов умел с не меньшей тщательностью и кропотливостью заботиться о самых прозаических "мелочах". Доказательство тому - многочисленные его приказы, приказы не просто носящие его подпись, но и им сами сочиненные и написанные. Вот отрывок одного из его приказов 1793 г., самый слог которого выдает своего великого автора: "Драгоценность наблюдения здоровья в естественных правилах: 1) питье, квас; для него двойная посуда, чтобы не было молодого и перекислого. Если же вода, то здоровая и несколько приправленная; 2) пища; котлы вылуженные; припасы здоровые, хлеб выпеченный; пища доваренная, не переваренная, не отстоялая, не подогретая, горячая и для того, кто к каше не поспел, лишен ее... на тот раз воздух!" (Марченко А.М. Суворов в своих рукописях. - СП б., 1900. - С.38.).

Превращение сложного в простое...

В основе решения всякой задачи, стоящей перед полководцем, лежит анализ обстановки. Пока не выяснена обстановка, нельзя говорить ни о предвидении, ни о планировании. Сведения об обстановке - это те данные, исходя их которых должна решаться всякая стратегическая, оперативная или тактическая задача.

Но можно ли указать другую отрасль человеческой деятельности, где данные, из которых исходит планирующий и принимающий решения ум, были бы так сложны, многообразны и трудно обозримы, как данные об обстановке на войне?

Сведения о противнике, получаемые из самых разнообразных источников и касающиеся самых разных сторон состояния его армии, его действия и намерения, мгогообразнейшие данные о своих силах, данные о местности, в отношении которой иногда одна малозаметная деталь может иметь решающее значение, - во всем этом и еще во многом другом должен разобраться анализирующий ум полководца, прежде чем принять решение.

Таким образом, первая особенность интеллектуальной работы полководца - колоссальная сложность материала, подлежащего анализу.

Вторая, не менее характерная его особенность - простота, ясность, определенность продуктов этой работы, т.е. тех планов, комбинаций, решений, к которым приходит полководец. Чем проще и определеннее план операции или сражения, тем он при прочих равных условиях лучше. Эту мысль не раз высказывал и доказывал Клаузевиц: "Простота представлений... составляет корень хорошего ведения войны" (Клаузевиц К О войне. - т.2. - М., 1941. - С.295.).

Крупнейшие полководцы обладали этим качеством в наибольшей степени. В характеристиках полководческого искусства Суворова эта сторона всегда отмечается как одна из важнейших: "Простота суворовских соображений была замечательная, и ей соответствовала простота исполнения" (Петрушевский А.Ф. Генералиссимус князь Суворов, в 3-х т. Т.1. - СП б., 1884. - С.530.).

Над Психологосом работают преподаватели Университета практической психологии , возглавляемым доктором психологических наук, профессором Николаем Ивановичем Козловым . На портале представлен синтон-подход - психология здравого смысла для здоровых людей. Синтон-подход интегрирует лучшее из всех современных психологических подходов на базе самостоятельных, отечественных разработок. Психологос сотрудничает с крупнейшими вузами России: РГГУ , СПбГИПСР , КИПУ и др.

Психологос делает свои рассылки: популярную, "по жизни", для обычных пользователей, кому нужны простые и практичные заметки и подсказки по практической психологии, - и профессиональную, для коллег-психологов, где обсуждаются вопросы теории и методики, рассматривается "кухня" работы практического психолога. Подписаться на ту или иную рассылку вы можете, заполнив форму "Подписка" вверху слева. Просто введите свой e-mail и нажмите ОК.

ВЕСТНИК АКАДЕМИИ ВОЕННЫХ НАУК

КНИЖНЫЙ МИР

Б.М.ТЕПЛОВ,

психолог, действительный член

Академии педагогических наук РСФСР

УМ ПОЛКОВОДЦА

(Опыт психологического исследования мышления полководца по военно-историческим материалам1)

В основе решения всякой задачи, стоящей перед полководцем, лежит анализ обстановки. Пока не выяснена обстановка, нельзя говорить ни о предвидении, ни о планировании. Сведения об обстановке - это те данные, исходя из которых, должна решаться всякая стратегическая, оперативная или тактическая задача.

Но можно ли указать другую отрасль человеческой деятельности, где данные, из которых исходит планирующий и принимающий решение ум, были бы так сложны, многообразны и трудно обозримы, как данные об обстановке на войне? Я не касаюсь еще пока ни малой достоверности этих данных, ни их постоянной изменчивости. Я имею в виду только огромное количество их, сложность их взаимоотношений, взаимную противоречивость и, наконец, просто многообразие их содержания. Сведения о противнике, получаемые из самых разных источников и касающиеся самых разных сторон состояния его армии, его действий и намерений, многообразнейшие данные о своих силах, данные о местности, в отношении которой иногда одна мало заметная деталь может иметь решающее значение, - во всем этом и еще во многом другом должен разобраться анализирующий ум полководца, прежде чем принять решение.

Таким образом, первая особенность интеллектуальной работы полководца - колоссальная сложность материала, подлежащего анализу.

Вторая, не менее характерная ее особенность, - простота, ясность, определенность продуктов этой работы, т. е. тех планов, комбинаций, решений, к которым приходит полководец.

Чем проще и определеннее план операции или сражения, тем он при прочих равных условиях лучше. Эту мысль не раз высказывал и доказывал Клаузевиц.

«Простота представлений... составляет самый корень хорошего ведения войны» (14, т. II, стр. 295).

«В недалеком будущем, вероятно, всюду воцарится убеждение, что на войне крупные передвижения и комбинации всегда должны быть очень простыми и не потому, что сложные движения слишком трудно выполнимы, а потому что они в большинстве случаев являются только ненужными ухищрениями, фокусами, не ведущими прямо к цели» (15, стр. 103).

«Вопрос о том, что дает большой результат, простой ли удар или более сложный, искусный, может быть без колебаний разрешен в пользу последнего, если противник мыслится как пассивный объект». Но «если противник решится на более простой удар, выполнимый в короткий срок, то он предупредит нас и затормозит успех большого плана». «Подвижный, смелый и решительный противник не даст нам времени для искусных комбинаций дальнего прицела, а между тем против такого-то противника искусство нам больше всего и понадобится. Этим, как нам представляется, наглядно устанавливается преимущество простых и непосредственных приемов над сложными». «Таким образом, не только не следует пытаться превзойти противника в создании сложных планов, но, наоборот, надо стараться всегда опережать его в противоположном направлении» (14, т. I, стр.221, 222).

Классический пример плохого плана сражения - аустерлицкая диспозиция Вейротера. Одним из капитальных недостатков ее была чрезвычайная сложность и запутанность. Вейротер был, несомненно, умным, знающим и добросовестным человеком. Вероятно, он мог бы быть неплохим теоретиком, исследователем, но у него отсутствовало одно из важнейших качеств, необходимых для военачальника, - простота и ясность мысли.

Крупнейшие полководцы обладали этим качеством в наибольшей степени.

В характеристиках полководческого искусства Суворова эта сторона всегда отмечается как одна из важнейших: «Простота суворовских соображений была замечательная, и ей соответствовала простота исполнения» (34, стр. 530). «Планы его были всегда весьма просты, что составляет их главное достоинство» (31, стр. XXVI). «Стратегические принципы Суворова, вообще говоря, были прекрасны, и главное их достоинство состояло в простоте» (34, стр. 755).

Наполеон очень резко подчеркивал значение простоты в военном деле и был жестоким врагом всякого рода запутанности, неясности. В его словаре слово «неопределенный» означало сильнейшее порицание.

В «Очерках военных событий второй половины 1799 года» он писал: «Так как война является искусством исполнения, то все сложные комбинации в ней должны быть отброшены. Простота есть первое условие хорошего маневра» (29, стр. 339). И в другом месте: «Военное искусство просто и выполнимо; в нем все основано на здравом смысле, и оно не допускает ничего неопределенного» (29, стр. 317). В письме к брату он подчеркивал, что на войне «необходимы точность, сила характера и простота» (46, стр. 97). Характеризуя генерала Шерера, Наполеон замечал: «Он рассуждал о войне смело, но неопределенно, и не был к ней пригоден» (29, стр. 320). Замечательно, что, по его мнению, у Шерера «не было недостатка ни в уме, ни в храбрости». Однако даже эти качества не могли в его глазах компенсировать недостаток «определенности». Порок «неопределенности» оказывается решающим и приводит к выводу: к войне не пригоден. На эту сторону в деловой оценке людей Наполеон вообще обращал большое внимание. Сошлюсь хотя бы на даваемую в «Итальянской кампании» характеристику графа Кобенцля, в центре которой тот же мотив: «В его суждениях недоставало определенности и точности» (29, стр. 249). «Неопределенность» была для Наполеона примерно тем же, чем для Суворова знаменитая «немогузнайка».

Итак, для интеллектуальной работы полководца типичны: чрезвычайная сложность исходного материала и большая простота и ясность, конечного результата. В начале - анализ сложного материала, в итоге - синтез, дающий простые и определенные положения. Превращение сложного в простое - этой краткой формулой можно обозначить одну из самых важных сторон в работе ума полководца.

Конечно, одна эта способность еще не делает великого полководца, но несомненно, что человек, обладающий ею в высокой мере, является очень ценным военным работником. Примером, как мне кажется, может служить знаменитый начальник штаба Наполеона, маршал Бертье.

Личность Бертье всегда представляется несколько неясной. Недостатки его (слабость, нерешительность, неспособность к самостоятельным действиям) общеизвестны и подтверждены свидетельством его великого начальника. Что же делало его в буквальном смысле незаменимым помощником Наполеона? Что заставляло Наполеона так крепко за него держаться, награждать его и деньгами и почестями больше всех других маршалов, больше Нея, Даву, Ланна, Массены? Почему так резко сказывалось отсутствие Бертье на посту начальника штаба (кампания 1815 года)? Едва ли это можно объяснить только тем, что принц Нейштальский и Ваграмский был человек работоспособный и неутомимый, тщательно заботился о рассылке приказаний и хорошо знал карту. Все это - важные достоинства, но Наполеон умел находить множество людей, обладающих подобного рода деловыми качествами. Незаменимая ценность Бертье еще меньше может быть объяснена тем, что он был хорошим организатором штабной работы. Как раз в этом пункте Бертье был слаб, и Наполеон очень живо почувствовал это в кампании 1813 г. (см. 53, t.IV). Мне думается, что главной причиной было наличие у Бертье в очень высокой степени одного редкого и особо ценного свойства, отмеченного самим Наполеоном в беглой характеристике, которую он дал своему начальнику штаба в «Итальянской кампании». Он пишет там, что Бертье обладал уменьем «самые сложные движения армии представлять в докладах ясно и просто» (29, стр. 68). Я думаю, что этого качества, - принимая во внимание, что оно сопровождалось всеми перечисленными свойствами хорошего штабного работника, - было достаточно, чтобы сделать обладателя его незаменимым помощником великого полководца.

Успешное разрешение в труднейших условиях войны той задачи, которую я условно назвал «превращение сложного в простое», предполагает высокое развитие целого ряда качеств ума.

Оно предполагает, прежде всего, очень сильную способность к анализу, дающую возможность разбираться в самых запутанных данных, обращать внимание на мельчайшие детали, выделять из них такие, которые остаются незамеченными для более поверхностного взгляда, но могут при данных условиях иметь решающее значение.

Оно предполагает далее умение видеть сразу и целое, и все детали. Иначе говоря, оно предполагает мощную синтетическую силу ума (одним взглядом охватить целое), соединенную, однако, с конкретностью мышления. Здесь требуется синтез, осуществляющийся не с помощью далеко идущей абстракции, - то синтез, который можно видеть у многих ученых, особенно у математиков и философов, - а конкретный синтез, видящий целое в многообразии деталей. В этом отношении ум полководца имеет много общего с умом художника. «Мой гений состоял в том, - писал Наполеон без несвойственной ему скромности, - что одним быстрым взглядом я охватывал все трудности дела, но в то же время и все ресурсы для преодоления этих трудностей; этому обязано мое превосходство над другими» (53, т. IV, стр. 16).

Нельзя сказать, что важнее для полководца: способность к анализу или способность к синтезу. Некоторые авторы (в частности, Клаузевиц), склонны подчеркивать, что ум полководца - ум по преимуществу аналитический. Едва ли это верно. Не только большие полководцы, но и военные деятели типа маршала Бертье, характеризуются способностью к синтезу не меньше, чем способностью к анализу: в задаче «превращения сложного в простое» вторая половина решения основывается по преимуществу на операциях синтетического типа.

В психологии широким распространением пользуется классификация умов на аналитические и синтетические. Эта классификация имеет полное право на существование: в самых разнообразных областях деятельности мы встречаем людей с резко выраженным преобладанием у одних способности к анализу, у других - к синтезу. В некоторых видах деятельности предпочтительнее умы первого типа, в других - второго. Деятельность полководца, однако, принадлежит к числу таких, успешное выполнение которых предполагает в качестве обязательного условия высокое развитие и анализа, и синтеза.

Полан, автор специальной монографии, посвященной сравнению умов аналитического и синтетического типов, дает очень ясную и верную характеристику того, к каким результатам в работе практического ума приводит как перевес анализа над синтезом, так и перевес синтеза над анализом. Приведу целиком, соответствующее место.

В области практического ума, пишет Полан, «мы снова находим противоположность между духом анализа и духом синтеза. Первый, более достоверный, более осторожный, более методический, более регулярный, рискует потеряться в деталях и в результате излишка добросовестности или излишних колебаний придти к бессилию. Второй, более смелый, более непосредственно активный, более мощный, более новаторский, стоит перед опасностью впасть в неудачи вследствие недостатка наблюдений, вследствие недостаточности понимания всех условий того предприятия, которое надо привести к благополучному концу.

Практическая деятельность, так же как деятельность художественная или научная, дает возможность наметить три больших типа. Во-первых, уравновешенный, который сначала наблюдает, осторожно анализирует и критикует с тем, чтобы потом действовать плодотворно и уверенно. Во-вторых, аналитик, теряющийся в деталях и, вследствие желания ясно увидеть все играющие роль элементы отдать себе в них отчет, забывающий принять за самое дело или не смеющий этого сделать, боясь риска, связанного с действиями... Наконец, в-третьих, ум слишком синтетический, по существу своему активный, который обсуждает дело лишь столько времени, сколько нужно, чтобы принять решение, который строит и реализует свой проект в целом, не задерживаясь на деталях, который предпочитает десять раз подряд попытаться осуществить свое предприятие, если девять раз оно ему не удается, вместо того, чтобы один раз тщательно рассмотреть все условия, которые ему нужно знать» (54, стр. 159-160).

Конечно, внимательное наблюдение может подметить у отдельных военачальников некоторый уклон ума в ту или другую сторону. Бесспорно, однако, что если этот уклон силен, человек, не преодолев его, не сможет стать крупным самостоятельным полководцем. Большие полководцы всегда характеризуются равновесием между анализом и синтезом.

В чем же психологическая природа этого «равновесия»?

Прежде всего, в том, что в основе аналитической работы уже лежат некоторые, по терминологии Полана, «системы-анализаторы» (systemes-analiseurs), которые сами создаются синтезами» (54, стр. 188). Синтез не только следует за анализом, но и предшествует ему. Такими «системами-анализаторами» являются известные руководящие идеи, контуры будущих оперативных планов, замыслы возможных комбинаций, с точки зрения, которых проводится анализ обстановки. Анализ, характерный для больших полководцев, это всегда анализ с какой-то точки зрения, анализ в свете каких-то идей и комбинаций. При этом, однако, - здесь мы касаемся пункта исключительно важного, - требуется величайшая гибкость и свобода ума. Ум полководца никогда не должен быть заранее скован и связан этими предварительными точками зрения. Полководец должен иметь достаточный запас возможных планов и комбинаций, и обладать способностью быстро менять их или выбирать между ними. Человек, склонный превращать работу анализа в подтверждение заранее приятой им идее, человек, находящийся во власти предвзятых точек зрения, никогда не может быть хорошим полководцем.

Нельзя разобраться в сложнейших данных обстановки без помощи «системы анализаторов», но хороший полководец является хозяином этих «систем», а не рабом их. В дальнейшем, при анализе вопросов о планировании, нам придется подробнее остановиться на вопросе о гибкости ума полководца.

Еще одно замечание к вопросу об аналитической работе военачальника: она, безусловна, исключает всякую торопливость. Не быстроту, скорость, иногда даже стремительность, - это как раз качества, необходимые для мышления полководца, - а именно торопливость. Торопливость - это отсутствие терпения и выдержки, это своеобразная лень мысли, толкающая к тому, чтобы прекратить тяжелую и кропотливую работу анализа, как только намечается какая-нибудь возможность прийти к кому-нибудь выводу. Торопливость-это то, что Бэкон называл «нетерпеливым стремлением к исчерпывающим и окончательным вывода» (6, стр. 75). Такого рода стремление несовместимо с работой полководца, потому что на войне не может быть «окончательных» выводов. «Большинство людей, писал Горький, - думает и рассуждает не для того, чтобы исследовать явления жизни, а потому что спешит найти для своей мысли спокойную пристань, торопится установить различные «бесспорные истины» (8, стр. 210). Не из этого «большинства» выходят хорошие полководцы.

Анализ, проводимый с помощью «систем-анализаторов» и направленный на осуществление синтеза, анализ ведущий к «превращению сложного в простое», центральным своим зерном имеет выделение существенного. Умение видеть, подмечать все частности, все «мелочи», все детали - не есть самоцель. Оно является лишь условием для того, чтобы не упустить главного, существенного, решающего, ключ к которому иногда находится в какой-нибудь на первый взгляд мало заметной детали.

Остановлюсь на одном примере, ярко показывающем, до какой степени все интеллектуальные функции могут быть подчинены принципу «выделения существенного». Я имею в виду вопрос о памяти Наполеона.

Принято думать, что «память у него была исключительная» (39, стр. 12). Тому приводится много примеров, бесспорно убедительных. В 1788 году, будучи поручиком в Оксонне, «посаженный за что-то на гауптвахту, он совершенно случайно нашел в помещении, где был заперт, неизвестно как попавший сюда старый том юстинианского сборника (по римскому праву). Он не только прочел его от доски до доски, но потом почти 15 лет спустя, изумлял знаменитых французских юристов на заседании по выработке Наполеоновского кодекса, цитируя наизусть римские дигесты» (39, стр. 12). «Он знал, - пишет Тарле, - громадное количество солдат индивидуально; его исключительная память всегда... поражала окружающих. Он знал, что этот солдат храбр и стоек, но пьяница, а вот этот очень умен и сообразителен, но быстро утомляется, потому что болен грыжей» (39, стр. 51).

На фоне такого рода сообщений неожиданно звучит рассказ Лас Каза о том, каков был Наполеон в качестве обучающегося английскому языку. (Лас Каз начал давать ему уроки английского языка по пути на остров Святой Елены и продолжал их по прибытию на место последнего заключения Наполеона). «Император, с чудесной легкостью схватывающий все, что казалось смысла языка, имел ее очень мало там, где дело шло о материальном механизме языка. Это был живой интеллект и очень плохая память; это последнее обстоятельство особенно его огорчало; он находил, что не подвигается вперед. Как только я мог подчинить то, о чем шла речь, какому-нибудь закону или правильной аналогии, это тотчас же классифицировалось и мгновенно усваивалось; ученик даже обгонял учителя в приложениях и следствиях; но если надо было заучить наизусть и повторять несвязанные элементы, это было трудным делом; постоянно одни слова принимались за другие» (51, зап. 28/1 1816).

Какова же была память Наполеона: «исключительная» или «очень плохая»?

Ответ на этот вопрос дал сам Наполеон в одном из разговоров, записанных тем же Лас Казом. «Говорили о памяти. Он сказал, что голова без памяти подобна крепости, без гарнизона. У него самого была счастливая память: она не была ни универсальной, ни абсолютной, но верной и притом только на то, что ему было необходимо». В другой раз, «рассказывая за столом об одном из своих сражений в Египте, он называл номер за номером все восемь или десять полубригад, которые принимали в нем участие; здесь мадам Бертран не удержалась и прервала его, спрашивая, как возможно через столько лет, помнить так все номера. «Мадам, вспоминая любовника о его прошлых возлюбленных», - живо ответил Наполеон» (51, зап.23/V1 1816г.).

Память у Наполеона была прекрасная, и как раз одним из важнейших достоинств ее была резко выраженная «избирательность»: она удерживала «только то, что ему было необходимо». Он помнил иногда мельчайшие индивидуальные особенности отдельных солдат потому, что эти особенности были для него в высшей степени важны и знание их было ему необходимо. Он помнил номера частей, участвующих в том или другом сражении, не потому, что он обладал способностью запоминать всякие вообще числа, а потому, что у него было такое отношение к своим войскам, как у «любовника к возлюбленной». Достойным удивления у Наполеона является не столько сила памяти сама по себе, сколько обилие тех сведений, которые являлись для него «необходимыми», выступали перед ним как существенные, глубоко захватывали и интересовали его. Умение видеть важное и существенное в том, что большинству кажется недостойным внимания, - вот, что, прежде всего, обусловливало богатство памяти Наполеона.

Приведенный рассказ Лас Каза о том, как Наполеон учился английскому языку, показателен еще и в другом отношении: ученик был не способен запоминать «несвязанные элементы», но «мгновенно усваивал» все то, что подчинялось «какому-нибудь закону или правильной аналогии» и что ему удавалось «классифицировать». При этом классифицировал он «тотчас же» и «обгонял учителя в приложениях и следствиях»2.

Отвращение ко всякого рода несвязному материалу, стремление к систематизации и способность «тотчас же» эту систематизацию осуществить - черты, очень важные для полководца. Анализ, производимый полководцем, - систематизирующий анализ.

Умение находить и выделять существенное и постоянная систематизация материала - вот важнейшие условия, обеспечивающие то единство анализа и синтеза, то «равновесие» между этими сторонами мыслительной деятельности, которые отличают работу ума хорошего полководца.

Данные, из которых должен исходить полководец, отличаются не только трудно обозримым многообразием, сложностью и запутанностью их взаимоотношений. Они, кроме того, никогда не бывают полностью известны. Многие, и иногда очень важные, звенья остаются скрытыми, о других имеются сведения малодостоверные, а нередко и просто неверные. Наконец, данные эти чрезвычайно изменчивы: сведения, которые удалось получить сегодня, завтра могут оказаться уже устарелыми. Обстановка на войне не только очень сложная, она, кроме того, текуча и никогда не бывает полностью известна.

Эту сторону дела с особенной настойчивостью подчеркивал всегда Клаузевиц. «Война - область недостоверного; три четверти того, на чем строится действие на войне, лежит в тумане неизвестности» (14,т. I, стр. 65). «Своеобразное затруднение представляет недостоверность данных на войне; все действия ведутся до известной степени в полумраке» (там же, стр. 110). «Военная деятельность представляет собой совокупность действий, происходящих в области тьмы или, по меньшей мере, сумерек» (14, т. II, стр. 258).

Приведу несколько примеров того «мрака», в котором иногда приходится действовать полководцу. Беру эти примеры из наполеоновских войн, из деятельности того полководца, который в лучших своих кампаниях уделял максимальную работу изучению обстановки, который был одним из крупнейших мастеров по рассеиванию «мрака».

В кампанию 1800 г. Наполеон перед сражением при Маренго оказывается в полной неизвестности о местонахождении противника. Он спускается на равнину Маренго, стремясь найти армию Меласа. Где она находится, он не знает. Утром 14 июля он далек от мысли, что в этот день развернется генеральное сражение. Боясь, что Мелас от него ускользнет, он отдает приказание обеим фланговым дивизиям удалиться на большое расстояние. В 11 часов Наполеон, совершенно неожиданно для него, оказывается лицом к лицу со всей армией Меласа и вынужден отправить этим дивизиям контрприказы, призывающие их назад. Командиру одной из них, Дезэ, он писал при этом: «Я думал атаковать противника; он предупредил меня. Возвращайтесь, ради бога, если еще можете это сделать». Дезэ успел вернуться и своим прибытием решил судьбу сражения (59, т. I, стр. 80-81).

Еще поучительнее кампания 1806 г., все начало которой происходит в тех «сумерках», о которых говорит Клаузевиц. Наполеон принимает энергичные меры для выяснения обстановки; 11 октября лично производит разведку. И все же ему не удается установить местонахождение главных сил пруссаков. 13 октября он занимает Иену, перед которой находится армия Гогенлоэ. Последнюю он принимает за главные силы неприятеля. С высот Ландграфенберга он видит далекие огни неприятельского лагеря у Ауэрштадта, но даже не подозревает, что там находятся главные силы врага (18, стр. 129-133; 59, т. I, стр. 132). 14 октября происходит битва под Иеной. Даже после ее окончания остается еще некоторое время в убеждении, что разбил все главные силы прусской армии, тогда как на самом деле эту задачу разрешил в тот же день Даву у Ауэрштадта (19, стр. 126). Столь же невероятное представление об обстановке имело и прусское командование: Гогенлоэ думал, что против него находится вовсе не сам Наполеон со своими главными силами, а лишь боковой отряд французов. О Наполеоне он полагал, что тот движется за герцогом Брауншвейгским (18, стр. 133).

Не менее яркий пример - Регенсбургская операция (1809), где Наполеон, двигаясь к Ландсгуту, предполагал, что преследует всю армию эрцгерцога Карла, которая на самом деле была у Регенсбурга против Даву (об этой операции см. ниже).

Конечно, не всегда обстановка бывает столь темной для полководца, но она всегда может оказаться таковой, и ум полководца всегда должен быть готов к тому, чтобы «мерцанием своего внутреннего света прозревать сгустившиеся сумерки и нащупать истину» (14, т. I, стр. 66). Две способности помогают в этом полководцу: во-первых, способность предвидения и, во-вторых, способность быстро находить новые решения при непредвиденном изменении обстановки. О них я буду говорить дальше. Но как бы сильны они ни были, они не могут полностью рассеять мрак военной обстановки и дать полководцу возможность действовать в условиях полной уверенности и безопасности.

Конечно, идеалом является наличие исчерпывающих и совершенно достоверных сведений об обстановке. Полководец, которому удается в большей мере приблизиться к этому идеалу, стоит выше того, кто действует во мраке и не делает всего, что в его силах, для того, чтобы этот мрак рассеять. Но этот идеал никогда не может быть достигнут, и обязательным условием работы полководца являются готовность и умение действовать во мраке. Природа войны исключает возможность откладывать решение до того времени, когда сведения будут совершенно исчерпывающими и достоверными.

Но даже если бы полководец и мог иметь исчерпывающие данные о наличной обстановке, он все равно не мог бы никогда иметь гарантированных сведений о том, чем кончится намечаемое им мероприятие, приведет ли оно к успеху или к неудаче. «Нужно твердо помнить и знать, - писал Драгомиров, - что вперед никто не скажет, он побьет, или его побьют; что с неприятеля нельзя взять расписки, что он даст себя побить, и потому нужно дерзать» (10, т. 2, стр. 225).

Без риска и дерзания деятельность полководца невозможна.

Это приводит нас к одному из важнейших качеств ума полководца, для обозначения которого применяются очень различные выражения: способность к риску, смелость мысли, мужество ума (courage d"esprit), наконец, решительность (или, как иногда говорят решимость).

Упоминание о решительности в контексте вопроса о качествах ума может вызвать возражение с точки зрения привычных психологических рубрик, согласно которым решимость относится к волевым качествам.

Эти возражения, думается мне, не основательны и имеют своим источником тот самый разрыв между умом и волей, о котором шла речь выше. Клаузевиц, давший очень тонкий и верный психологический анализ решимости, с полным основанием писал: «Решительность обязана своим существованием особому складу ума». «Решительность, побеждающая состояние сомнения, может быть вызвана только разумом, притом своеобразным его устремлением» (14, т. I, стр. 67)3.

Психологическую природу решимости Клаузевиц понимал следующим образом.

Решимость есть «способность... устранять муки сомнений и опасности колебаний». Она может иметь место только тогда, когда надо действовать при отсутствии достаточных данных: «В тех случаях, когда у человека есть достаточные данные... говорить о решимости нет никаких оснований, потому что решимость предполагает сомнения, которых здесь нет». С другой стороны, решительными в том смысле, который имеется в виду, «не могут быть люди, обладающие ограниченным умом». Такие люди могут действовать в затруднительных случаях без колебаний, но не потому, что они способны преодолеть сомнения, а потому, что у них никаких сомнений и не возникает, так как они не могут оценить степень достоверности и полноты данных. О таких людях нельзя сказать, что они действуют решительно; о них можно сказать, что они действуют необдуманно. Необходимыми условиями решительности являются большой ум (проницательность) и мужество. Но свести к ним решительность нельзя. Бывают люди, обладающие очень проницательным умом и безусловным мужеством, но «их мужество и проницательность стоят порознь, не протягивая друг другу руки и потому не производят третьего свойства - решительности» (14, т. I, стр. 67-68).

То мужество, которое лежит в основе решительности, отлично от мужества в отношении личной опасности. Это - мужество, позволяющее действовать, несмотря на недостоверность данных, мужество в принятии на себя ответственности. Моральное мужество, мужество разума. У людей, имеющих такого рода мужество, по меткому замечанию Клаузевица, «всякий иной страх побеждается страхом перед колебаниями и медлительностью».

Бывают люди, очень мужественные перед лицом прямой опасности, но не обладающие «мужеством разума», обстоятельство, которое отмечал Наполеон. К числу таких людей он относил, например, герцога Брауншвейского, прусского главнокомандующего в 1806 году, «хорошего администратора, доблестного в бою, но робкого в кабинетной обстановке» (цит. по 15, стр. 188-189), или генерала Журдана, «очень храброго в день боя, перед лицом врага и под огнем, но не обладающего смелостью мысли в ночной тиши, перед боем» (29, стр. 143). К этой же категории он относил и Мюрата, о котором писал его жене, а своей сестре: «Ваш супруг очень храбр на поле сражения, но слабее женщины или монаха, когда не видит неприятеля. У него нет совсем моральной храбрости» (цит. по 46, стр. 97).

Это же различие имел в виду Суворов, когда говорил, что «генералу нужно мужество, офицеру - храбрость, солдату - бодрость» (23, стр. 14). И, по-видимому, Суворов был твердо убежден, что то мужество разума, которое требуется от военачальника, - качество гораздо более редкое и дело гораздо более трудное, чем простая личная храбрость. Биографы Суворова отмечают, что он был очень далек от того, чтобы гордиться подвигами своей личной храбрости, но «высоко ценил свои подвиги, как генерала, даже не отличаясь в этом отношении скромностью» (см. 31, стр. XII). Величайшим деянием своей жизни он, по-видимому, считал штурм Измаила, при котором, однако, он «впервые в жизни не был в гуще боя», а следил за ходом последнего, находясь в стороне на кургане (32, стр. 164,168). Исключительность же измаильского штурма заключалась для сознания самого Суворова именно в том, что это был подвиг морального мужества, решительности. Прибыв к Измаилу и ознакомившись с обстановкой, он написал Потемкину: «Обещать нельзя; божий гнев и милость зависят от его провидения» (34, стр. 236). Единственный раз в жизни Суворов дал такой ответ, получив боевое поручение. Даже для него, не признававшего на войне «невозможного», взятие Измаила представлялось почти «невозможным». И все же он отважился это «невозможное» совершить: «Я решился овладеть этой крепостью, либо погибнуть под ее стенами», - говорил Суворов на военном совете перед штурмом (32, стр. 161). Принятие этого решения и расценивалось Суворовым, как «величайшее деяние» его жизни. Через два года после измаильского дела, в Финляндии, проезжая мимо одной крепости, он спросил своего адъютанта, можно ли взять эту крепость штурмом. Адъютант отвечал: «Какой крепости нельзя взять, если взят Измаил?» Суворов задумался и после некоторого молчания сказал: «На такой штурм, как измаильский, можно пускаться один раз в жизни» (34, стр. 247).

Приведу еще два примера - один из античной истории. Перед битвой при Саламине Фемистокл, «удрученный мыслью, как бы эллины, упустив выгоды местоположения в узких проливах, не разошлись по своим городам», тайно послал к Ксерксу человека с поручением сказать, что он, Фемистокл, якобы перешел на сторону персидского царя и поэтому, извещая его о том, что эллины собираются тайно уйти, настоятельно советует немедленно перейти в наступление. В результате этого предупреждения Ксеркс действительно отдал распоряжение охватить кольцом своих кораблей проливы, чтобы не дать уйти эллинским кораблям (Плутарх, 35, стр. 36). Какое нужно было мужество, чтобы единолично взять на себя воистину страшную ответственность за такое мероприятие, грозящее гибелью всего дела в случае, если бы не оправдался расчет Фемистокл а на возможность в узких проливах одержать победу над громадными силами персов!

Другой пример - оставление Кутузовым Москвы без боя, вопреки мнению огромного большинства русских военачальников, вразрез с требованиями царя и всех правящих сфер Петербурга, мало того, вразрез с голосом большинства армии и народа.

Конечно, прав Л. Н. Толстой, когда пишет: «Он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать» (41, т. III, ч. 3, гл. III). Он понимал, что попадает «в то положение зачумленного, в котором был Барклай до Царева - Займища» (Тарле, 40, стр. 144). Авторитет его в армии не мог временно не пошатнуться после оставления Москвы. «По выезде из Москвы, - пишет один из очевидцев, - светлейший князь велел оборотить к городу дрожки свои и, облокотя на руку голову... смотрел... на столицу и на войска, проходившие мимо него с потупленным взором; они в первый раз, видя его, не кричали ура» (цит. по 40, стр. 147). Бессмертное величие Кутузова в том, что он не испугался страшной тяжести взятой на им на себя ответственности и сделал то, что по совести считал единственно правильным.

Достойно внимания, что и Фемистокл, и Кутузов, давшие столь исключительные образцы мужества в принятии решения, были полководцами, наиболее выделявшимися среди полководцев прошлого силой своего предвидения (см. ниже). Не случайно такой вид мужества называется в военной литературе «мужеством ума» или «мужеством разума».

Тот «особый склад ума», который порождает решительность, предполагает, во-первых, особенно большую «проницательность» и «осмотрительность», вследствие чего для такого ума рискованность операции является меньшей, чем она кажется другим, и, во-вторых, сознательное убеждение в необходимости, неизбежности риска. Иначе говоря, это есть такой склад ума, в котором сочетаются величайшая осторожность и критичность мысли с предельной смелостью ее. Это - способность к большому риску, являющаяся, по выражению Драгомирова, результатом «великого понимания» (9, стр. 316).

Большими полководцами могут быть только те, которых эти противоположные свойства - осторожность и смелость мысли - образуют единство, создают новое качество, которое наиболее естественно было бы назвать несколько странно звучащим выражением: «осторожная смелость». Нельзя понимать дело так, что идет речь о какой-то «золотой середине», о некотором качестве, среднем между смелостью и осторожностью.

Неверно было бы думать, что у больших полководцев смелость как бы умеряется, ослабляется, сдерживается осторожностью. Наоборот: осторожность, высокая критичность мысли дают возможность идти на такую смелость решения, которая вне этого немыслима.

Примерами чрезвычайно осторожных полководцев, которым не хватало смелости мысли, дерзания, способности к риску (это нисколько не исключает у них большого личного мужества), могут служить, во-первых, Даун, австрийский главнокомандующий в Семилетнюю войну, главный противник Фридриха II, и, во-вторых, Веллингтон. Отличительной чертой Дауна, «очень умного, тонкого и осторожного стратега», было стремление вести войну, выигрывать, наносить удары противнику, не рискуя; он «не умел, не хотел, да и не мог рисковать и поэтому очень часто вследствие нерешительности и медлительности терял то, что выигрывал искусной осторожностью (17, стр. 46-47).

В этом отношении много общего с Дауном было и у Веллингтона, полководца, вообще говоря, крупного масштаба. «Веллингтон поставил себе за правило ничего не оставлять на долю случая, продвигаясь осторожно, методически, обеспечивая пункт за пунктом свою оперативную линию и свои базы снабжения» (59, т. II, стр. 75). По меткой характеристике Драгомирова, «дело он делал и хорошо делал, но неизвестности, как Чичиков, предаваться не любил (10, т. I, стр. 95).

Противоположными свойствами отличался Фридрих И, «смелый, хотя и не лишенный истеричности» (17, стр. 211), «имевший решимость все потерять или все выиграть, как игрок, бросающий на карту последнее достояние» (14, т. I, стр. 313 и т. II, стр. 45). Согласно подсчетам Наполеона, из шестнадцати крупных битв, данных Фридрихом во время Семилетней войны (10 под его личным предводительством и 6 под предводительством его генералов), он выиграл только восемь, а остальные восемь проиграл (28, стр. 399). Одной из важнейших причин этого была недостаточная осторожность, переоценка своих сил и возможностей и недооценка противника. Страшный разгром, понесенный им при Кунерсдорфе от русской армии, в значительной мере был следствием того, что после успешно проведенного начала боя Фридрих, явно недооценивая возможностей русских, предпринял действия, в данных условиях безрассудные, имевшие целью полный разгром русской армии, а фактически приведшие к его собственному поражению. Такой же результат могло бы иметь для прусского короля и сражение при Цорндорфе, если бы его кавалерийский начальник Зейдлиц в точности исполнил его приказание; прусская армия была спасена только тем, что Зейдлиц сознательно замедлил переход конницы в наступление.

В отличие от этих примеров лучшие операции подлинно первоклассных полководцев обнаруживают замечательное совмещение смелости мысли с глубокою осторожностью и осмотрительностью. В качестве самых ярких образцов можно назвать:

Ганнибала, по словам Наполеона, «самого смелого из всех», «такого дерзкого, такого уверенного, такого широкого во всех деталях», поход которого в Италию в равной мере изумляет как необычайной смелостью замысла, так и великолепным обеспечением его выполнения;

Цезаря, в особенности во время похода в Британию, поражавшего своей смелостью (Плутарх, 35, стр. 331-332) и в то же время являющегося образцом осторожности (12, стр. 45);

Тюрення, который, по характеру одного из первых его биографов, имел совершенно своеобразное мужество, благодаря которому он, будучи особенно осмотрителен при подготовке сражений, необычайно быстро решался на них, когда это было необходимо, Тюрення, который, по мнению Наполеона, «был единственным полководцем, у которого смелость увеличивалась с летами и опытом» (28, стр. 374);

Суворова, считавшего возможным атаковать даже в пять раз большие силы, но «с разумом, искусством и под ответом» (7, стр. 109), стремительным наступлением разгромившего под Рымником турецкую армию, по численности в четыре раза превосходящую русско-австрийские силы, и сделавшего это в результате глубокого обдуманного расчета («ежели турки не наступают, значит, они не закончили сосредоточение сил»), совершившего безумный по смелости штурм Измаила, но предпославшего ему единственную в своем роде по тщательности и осторожности подготовку (постройка копии измаильского вала и систематические упражнения на ней, воспроизводящие все фазы предстоящего штурма, разработка подробнейшей диспозиции и т. п.);

Кутузова, наконец, чья осторожность, расчетливость, хитрость, осмотрительность, выдержка и другие качества этого же рода всегда расценивались как выходящие из ряда, но который умел, как мы недавно видели, показывать наряду с этим такое мужество решения, которое по плечу только величайшим из полководцев4.

С точки зрения проблемы «осторожность и смелость мысли» очень поучительна полководческая деятельность Наполеона, в особенности первая половина ее5.

Когда просматриваешь его высказывания, советы, оценки и т.п., прежде всего, создается впечатление, что имеешь перед собой полководца, максимально осторожного и предусмотрительного. Вот типичные в этом смысле его советы:

«Если и случается иногда, что 17000 человек разбивают 25 000, то это не оправдывает безрассудства тех, кто без оснований вступает в такой бой. Когда армия ожидает подкреплений, утраивающих ее силы, она не должна ничем рисковать, чтобы не сорвать успеха, вполне вероятного после сосредоточения всех дивизий» (29, стр. 341).

«Полководец должен каждый день спрашивать себя: если неприятельская армия покажется у меня с фронта, справа или слева, что я должен буду делать?» (29, стр. 274).

«Как правило, армия должна всегда держать свои колонны соединенными, чтобы противник не мог вклиниться в них» (29, стр. 268).

«Когда умеют выигрывать сражения, подобно мне, едва ли простительно не давать указаний на случай отступления; ибо это - величайшая ошибка, которую может допустить полководец. Он, конечно, не должен оглашать своих указаний, но он должен предусмотреть соединение с теми частями, которые могут быть тут же отрезаны» (цит. по 15, стр. 201).

Но это только одна сторона дела. Менее часто, но зато совершенно категорически подчеркивал он и необходимость смелости, крайней решительности, способности, когда это нужно, идти на риск.

«Бывают моменты, когда нужно сжечь все корабли, подтянуть все силы для решительного удара и сокрушительной победой уничтожить противника; для этого приходится рисковать даже и временным ослаблением коммуникационной линии» (цит. по 39, стр. 390).

«Генерал, который будет сохранять свежие войска к следующему за сражением дню, будет всегда бит. В случае необходимости надо уметь двинуть в бой всех до последнего человека, так как на следующий день после победы нет неприятеля, которого надо побеждать» (цит. по 18, стр. 33).

«Нет ничего труднее и в то же время ценнее, чем уметь решаться» (51, зап. 4-5/ХII 1815 г.).

«В необычном положении надобна и решительность необычайная». «Сколько, по-видимому, невозможного было сделано людьми решительными, не имеющих никаких пособий, кроме смерти» (28, стр. 333).

В лучших операциях самого Наполеона смелость его действий, казавшаяся порой почти безумной, сбивавшая с толку его противников, в особенности австрийских генералов, и наполовину уже обеспечившая победу, на самом деле вырастала из большой осторожности, была результатом глубочайшей обдуманности, методичности, рассчитанности.

Остановимся в качестве примера на действиях его в ноябре 1796 года при наступлении в Италию австрийской армии под командованием генерала Альвинци, действиях, закончившихся сражением при Арколе. При этом - что для наших целей особенно поучительно - положим в основу описание этих действий, данное самим Наполеоном в «Итальянской кампании 1796-1797 гг.» (29, стр. 110-120).

Наполеон с главными силами идет навстречу Альвинци, чтобы разбить его раньше, чем он сможет соединиться с колонной Давидовича, идущей из Тироля. Происходит успешное для французов сражение на Бренте, прерванное ночью. В 2 часа ночи Наполеон получает известие, что «прикрывающая путь Давидовича дивизия Вобуа отступила из Тироля. Тогда французская армия начинает быстро отступать через город Виченцу, «который, став свидетелем одержанной победы, не мог уяснить себе этого отступательного движения; Альвинци, со своей стороны, в 3 часа утра тоже начал отходить (вот как благоприятно, по видимости, обстояло дело! - Б.Т.), но вскоре узнал... об отступлении французов» и переправился через Бренту, чтобы следовать за ними. Со стороны Наполеона - осторожность, превосходящая даже расчеты его чрезмерно осторожного противника.

Но она была не напрасна. Положение, действительно, создалось очень опасное. «Вобуа понес значительные потери; у него осталось не больше 8000 человек. Две другие дивизии (с которыми отступал Наполеон) имели в строю не больше 13000 человек. Мысль о перевесе сил противника была у всех». (Альвинци имел 40000, Давидович - 18000 человек). Гарнизон осажденной Мантуи оживился и стал делать частые вылазки. Моральное состояние французского солдата заметно понизилось.

Но тут-то Наполеон берет в руки инициативу чрезвычайно смелым и неожиданным путем. Ночью 14 ноября, он «в величайшей тишине» вывел свою армию из Вероны и переправил ее на правый берег Адидже (т.е. в сторону от противника). «Час выступления, направление, являющееся направлением отхода, молчание, которое хранилось согласно...приказа, одним словом общее положение дел - все указывало на предстоящее отступление». «Однако армия, вместо того, чтобы следовать по пескиерской дороге, вдруг повернула налево и пошла вдоль Адидже. К рассвету она прибыла в Ронко, где Андреосси заканчивал наводку моста. С первыми лучами солнца армия простым захождением очутилась, к своему удивлению, на другом берегу. Тогда офицеры и солдаты... начали догадываться о намерении своего генерала: «Он хочет обойти Кальдиеро, которого не мог взять с фронта; не имея возможности драться на равнине с 13 000 против 40 000, он переносит поле сражения на ряд шоссе, окруженных обширными болотами, где одной численностью не сделаешь ничего, но где доблесть головных частей решает все... «Надежда на победу оживила тогда все сердца, и каждый дал обещание превзойти самого себя, чтобы поддержать такой хорошо задуманный и отважный план». Когда французы были около Арколе, Альвинци не поверил сначала в этот факт. «Для него казалось безрассудным, что можно таким образом бросить армию в непроходимые болота». - Смелость, производящая впечатление безрассудства!

15 ноября - первый, кровопролитный день сражения при Арколе. К вечеру, ценою огромных жертв и бесчисленных подвигов самопожертвования со стороны всех, начиная с главнокомандующего, - знаменитая сцена со знаменем на Аркольском мосту! - селение было взято. Но... «главнокомандующий, который не мог знать, что, произошло в течение дня, предположил, что все дела идут у Вобуа плохо, что он оттеснен». И поэтому вечером он приказывает очистить Арколе и отвести армию обратно на правый берег. Узнав об отступлении, Альвинци снова занимает Арколе.

Второй день сражения - как бы повторение предыдущего. Победа снова осталась за французами, Арколе снова занято. Но вечером, «следуя тем же мотивам и тем же комбинациям, главнокомандующий предписал то же самое движение, что и накануне, - концентрацию всех своих войск на правом берегу Адидже, с оставлением на левом берегу только авангарда». Крайняя смелость днем и сверхосторожность по ночам.

17 ноября, в 5 часов утра, было, наконец, получено известие о том, что у Вобуа все благополучно. Тогда армия снова перешла на левый берег, но главнокомандующий еще медлит перейти в решительное наступление. Только после получения он счел, наконец, что настал момент завершить дело. Что побудило его к этому? «Он распорядился тщательно сосчитать число пленных и установить приблизительно потери противника. Подсчет показал, что за три дня противник был ослаблен больше чем на 25 000 человек. Таким образом, число бойцов у Альвинци превосходило французские силы не больше чем на одну треть. Наполеон приказал выйти из болот и приготовиться к атаке противника на равнине. Обстоятельства этих трех дней настолько изменили моральное состояние обеих армий, что победа была обеспечена».

Так была подготовлена и проведена эта знаменитая операция, давшая возможность 13 000 человек разбить 40 000. Мы видим здесь замечательный пример сочетания смелости с осторожностью, по внешнему впечатлению, как бы чередование того и другого. Чрезвычайная осторожность ряда мероприятий подготавливает возможность крайне смелого шага, который влечет за собой необходимость еще более осторожного поведения, из которого снова рождается возможность решительных действий, и т. д.

Сочетание смелости и осторожности создает у полководца ту уверенность в себе, ту веру в успех дела, которая есть необходимое условие победы. Только тот полководец, который принял во внимание все возможные обороты дела, даже и самые худшие, и приготовился ко всему, может спокойно и уверенно смотреть вперед. Без этого невозможны были бы ни спокойствие и невозмутимость Кутузова, ни страшная сила духовного натиска Суворова.

Наполеон во второй половине своей деятельности стал терять равновесие между смелостью и осторожностью и, как следствие этого, он после 1812 года лишился веры в самого себя (48, т. II, стр. 141). Заявив в 1807 году: «Я теперь все могу», и, начав с этих пор проявлять «высокомерное легкомыслие» (см. ниже), он, по собственному признанию, пришел к тому, что утерял доверие к себе и то «чувство конечного успеха», которое прежде никогда его не покидало (см. 51, зап. 12/XI 1816 г.). Необоснованная самоуверенность уничтожила его замечательную осторожность, а потеря осторожности уничтожила здоровую уверенность в себе.

Приступая к изложению событий периода войны 1914 года, В.Ф. Новицкий следующим образом характеризует различие между доктринами немецкой и французской армий: «Во всех положениях боевой обстановки немцы раньше всего считали необходимым возможно скорее сойтись с противником, непременно навязать ему свою волю и свое решение и со всей решительностью осуществить свой план действий, свой маневр, не считаясь с намерениями и желаниями неприятеля. Наоборот, во французской доктрине господствовало стремление раньше всего прикрыться со стороны противника, возможно полнее разведать о нем, разгадать намерения, проникнуть в его планы и соответственно с результатами этой разведки и этого изучения сообразовывать свои действия» (30, стр. 48).

Малый интерес к намерениям и действиям противника, пренебрежительное, и даже легкомысленное к нему отношение составляет, по-видимому, некоторую традиционную особенность немецкого командования. Еще Фридрих II славился своим пренебрежительным отношением к неприятелю, позволявшим ему совершать марш «на глазах, часто даже под жерлами неприятельских пушек» (14, т. I, стр. 162). Это сходило ему, пока он имел дело с австрийскими войсками, во главе которых стоял Даун, знаменитый своей медлительностью, осторожностью и нерешительностью. Но столь же легкомысленное отношение к русским при Кунерсдорфе привело к катастрофическому разгрому прославленной армии прусского короля.

В своем роде символическим является ответ австрийского генерала Вейротера на совещании в ставке Кутузова в ночь перед Аустерлицким сражением. На вопрос о том, какие мероприятия намечены на случай, если Наполеон атакует союзные войска с Праценских высот, Вейротер ответил: «Этот случай не предвидится» (18, стр.114). О том же сражении под Аустерлицем, где руководство союзными войсками фактически принадлежало австрийским генералам (план сражения был составлен Вейротером, «не предвидевшим» наступление со стороны Наполеона), Энгельс писал: «Казалось, что ни количество, ни тяжесть поражения не могли заставить союзников усвоить ту мысль, что они имели дело с таким вождем, в присутствии которого одно ложное движение должно повлечь за собой гибель» (48, т. I, стр. 394).

Такова же была манера действия прусских военачальников в 1806 г., манера, вызывающая законное недоумение со стороны Наполеона: «Герцог (Брауншвейгский, прусский главнокомандующий.- Б.Т.) рассчитывал...перейти границу Франконии в трех точках, чтобы напасть на мою майнскую линию, где, по его мнению, я должен был оставаться для обороны. Это был странный способ суждения обо мне лично, о моей позиции, о моем прошлом. Как можно было, в самом деле, думать, что полководец, устремившийся с быстротой орла на соединенные силы Австрии и России, погрузится в сон за Майном перед изолированными силами второстепенной державы - в особенности тогда, когда у него были сильные мотивы для решительных действий до прибытия русских и до пробуждения австрийцев» (цит. по 15, стр. 190).

Теоретическое обоснование получила эта манера действия у Мольтке. «На войне, - писал он, - часто приходится принимать в соображение вероятные действия противника и в большинстве случаев наиболее вероятным оказывается, что противник принимает правильное (!) решение» (26, стр. 78).

Но ведь война не арифметика, и «правильность» решения - понятие далеко не однозначное. Иначе на войне не было бы неправильных решений. Очевидно, Мольтке рекомендует нам ожидать от противника решений «правильных» с нашей, а с его, противника, точки зрения. Тогда противник - реальный противник, а не тот, который поступает «правильно» с нашей точки зрения - неизбежно «становится ничтожной величиной, которую не принимают в расчет» (Фош, 43,стр. 315). Один из немецких писателей справедливо охарактеризовал точку зрения Мольтке так: «Генерал Мольтке представлял целую школу и, можно даже сказать, что он сам и был этой школой. Поэтому он рассматривал, что противник может или должен сделать то-то, становясь на точку зрения его (Мольтке - Б.Т.) школы. В отношении мер, принимаемых противником, школа эта принципиально предполагала, что противник будет делать то, что может доставить ему наибольшее преимущество...» (цит. по 43, стр. 375).

Здесь мы сталкиваемся с одним из важных вопросов психологии полководца.

Несомненно, первое, что требуется от военачальника, - максимальная инициативность и способность подчинять своей воле волю врага.

Но в том-то и заключается вся трудность задачи, что прямолинейное выполнение своих планов, «не считающееся с намерениями и желаниями неприятеля», есть лишь очень грубый и несовершенный способ «навязывания своей воли». Такой способ действия при поверхностном рассмотрении может казаться импонирующим, он может давать кратковременный эффект при столкновении со слабовольным и мало способным к сопротивлению противником, но в серьезной борьбе он не может привести к длительному успеху.

Большие мастера военного дела поступали иначе. Первой своей задачей они ставили проникновение в намерения и замыслы неприятеля. Твердо держись «принципа неподчинения воле неприятеля»6, но именно для этого начни с того, что подчини свой ум сведениям о противнике, и только тогда составь свой, творческий и максимально инициативный, план и при осуществлении его волю противника подчини своей. И самое трудное заключается в том, что весь этот цикл постоянно повторяется - при каждом изменении обстановки, при каждом поступлении новых сведений о действиях и намерениях неприятеля.

Не удивительно поэтому, что способность проникать в замыслы врага, разгадывать его намерения всегда расценивалось, как одно из ценнейших качеств полководца. «Как рассказывают, Фемистокл однажды заметил, что он считает высшей добродетелью полководца - уметь понять и предугадать замыслы врага» (Плутарх, 35, стр. 65). «Ничего не делает полководца более великим, - пишет Макиавелли, - как проникновение в замыслы противника» (Драгомиров, 10, т. 2, стр. 534).

Тюреннь, полководец, которого Суворов чтил больше всех после Цезаря, всегда следовал такому правилу: «Не делай того, чего хочет неприятель, единственно потому, что он хочет этого» (28, стр. 118). Прекрасное выражение «принципа неподчинения воле неприятеля»! Но ведь, чтобы последовать этому совету, нужно, прежде всего, знать, что хочет противник, что он действительно хочет, а не что он должен был бы, по нашим предположениям, хотеть, если бы рассуждал «правильно» с нашей точки зрения. Доктрина Мольтке заранее была осуждена не кем иным, как Клаузевицем, писавшем: «Каждый из обоих противников может судить о другом на основании того, чем, строго говоря, должен был бы и что должен был бы делать» (14, т. I, стр. 31).

Только что упомянутый Тюреннь один раз поступил так, как если бы он следовал «Поучениям» Мольтке, и этот случай Наполеон квалифицировал, как «величайшую из всех ошибок этого великого полководца», как «пятно для его славы». Я имею в виду тот эпизод в кампании 1673 года, когда Монтекукули обманул Тюрення, заставив его идти в Эльзас, между тем как он сам двинулся к Кельну и соединился там с принцем Оранским. Разбирая этот эпизод, Наполеон замечает: «Лучше всякого другого Тюреннь знал, что военное искусство основывается не на предположениях; он должен был располагать свои движения по движениям противника, а не по собственной идее» (28, стр. 162-163).

Действия полководца не могут быть просто «свободными акциями»; они должны быть, прежде всего, «реакцией» на намерения и действия противника, сохраняя, однако, при этом величайшую инициативность и величайшую силу волевого натиска.

Замечательно яркую иллюстрацию этого положения дают действия Цезаря в битве при Фарсале; они целиком «реактивны». Помпеи помещает против правого фланга Цезаря всю свою конницу. В ответ на это Цезарь также сосредоточивает на своем правом фланге всю свою конницу, прибавляя, однако, к ней легко вооруженную пехоту и помещая шесть когорт перпендикулярно линии фронта. Атакует конница Помпея. Конница Цезаря сначала отходит назад, уклоняясь от удара, и только когда конница Помпея проникает достаточно далеко, во фланг ей ударяют шесть когорт, стоящих перпендикулярно, и одновременно с этим конница прекращает свое отступление и переходит в контратаку. В результате полное поражение армии Помпея, имевшего над Цезарем тройное преимущество в силах (конницы у Помпея было в семь раз больше, чем у Цезаря); Цезарь при этом потерял 1 200 человек, тогда как Помпеи - 15 000 убитыми и 24 000 пленными. Действия Цезаря замечательно целесообразны, решительны и оригинальны для своего времени (перпендикулярное размещение шести когорт), но все они, в сущности, только ответы на действия противника (12, стр. 70-71; 36, стр. 188).

Умение проявлять активность, инициативность и силу волевого натиска и в то же время тончайшим образом «считаться с противником», гибко реагировать, отвечать на все его действия и даже намерения отличает всех подлинно больших полководцев. В качестве примера можно указать на Суворова.

Суворов, пославший перед штурмом Измаила такое послание туркам: «Я с войсками сюда прибыл. Двадцать четыре часа на размышления - воля; первый мой выстрел - уже неволя; штурм - смерть. Что объявляю вам на рассмотрение» (34, стр. 237), Суворов, начавший приказ к сражению при Требии словами: «Неприятельскую армию взять в полон» (34, стр. 580), - этот же Суворов проявил настолько большой интерес к противнику, что «неприятельскую позицию знал иногда лучше, чем сам неприятель» (34, стр. 752), предпочитал всегда борьбу с умным противником7 - черта невозможная у полководца грубо и элементарно «активного» типа - и дал классические образы «реактивного» способа ведения сражений (Кинбурн, Гирсово).

Очень поучительно с точки зрения интересующего нас вопроса изучение полководческой деятельности Наполеона. В первый период ее он показывает образцовое умение «считаться с противником». Уже под Тулоном он поразил своей способностью рассчитывать действия неприятеля и точнейшим образом предвидеть их. И впоследствии он не только советовал «при всяком положении или предприятии, прежде всего, решать задачу за неприятеля» (10, т. 2, стр. 224), но умел и сам следовать этому совету. Однако «с 1807 года, с Тильзита, он стал терять способность повиноваться... обстоятельствам и считаться с ними. «Я теперь все могу», - сказал он вскоре после Тильзита своему брату Люсьену» (40, стр. 39). Уже в кампании 1809 года он проявляет тенденцию недооценивать противника и недостаточно считаться с его действиями. Этим в значительной мере объясняется его неудача под Асперном (51, зап. 12/VIII 1816 г. и 18, стр. 164). Обладая, по выражению Драгомирова, «чисто демонической способностью заглядывать в душу противника, разгадать его духовный склад и намерения» (9, стр. 328), он в 1812 году обнаружил полное непонимание своего противника и в результате полную перед ним беспомощность.

Несомненно, что одной из причин катастрофы, постигшей Наполеона в 1812 году, явилась та черта, которую Клаузевиц охарактеризовал, как «высокомерное легкомыслие» (16, стр. 181), а сам он на острове Св. Елены назвал «несчастной верой в свою звезду и манией постоянно верить в слабость противника» (53, т. IV, стр. 158). Эта черта повлекла за собой потерю способности «считаться с противником» и, как следствие этого, потерю способности побеждать.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Продолжение. Начало в «Вестнике АВН» № 3(20) за 2007 год.

2. Любопытно отметить, что обучение английскому языку шло у Наполеона сначала не очень успешно, так что учитель был даже несколько обескуражен. Но потом дело резко изменилось: после 20-25 уроков ученик уже мог «просматривать любые книги и письменно дать понять, что ему нужно». Перелом, по-видимому, произошел с того времени, как ученик получил возможность применить к делу свои способности улавливать скрытые закономерности, классифицировать и систематизировать.

3. Это, конечно, не исключает того, что решительность является и волевым качеством.

4. Совмещение у Кутузова этих противоположных качеств, по-видимому, сбивало с толку Клаузевица, который, отказываясь понять гений великого русского полководца, основные его достоинства видит в хитрости, рассудительности, осторожности (16, стр. 90, 150) и в то же время усматривает у него «неслыханную смелость» и даже «легкомыслие» (там же, стр. 90-91).

5. Впоследствии по причинам, о которых мне еще придется говорить, гармония между этими свойствами стала у Наполеона нарушаться.

6. Выражение Клаузевица.

7. Как характерны для него слова, сказанные при Нови: «Моро понимает меня, старика, и я радуюсь, что имею дело с умным военачальником» (32, стр. 296).