Солнечный бог мрачного царства К юбилею Константина Бальмонта

«Мне кажется, что я не покидал России,

И что не может быть в России перемен»

15 июня исполняется 150 лет со дня рождения Константина Бальмонта – русского поэта-символиста, переводчика и эссеиста, оригинальнейшего представителя русской поэзии Серебряного века, умершего, как повелось в краю родных осин, в эмиграции.

Он опубликовал 35 поэтических сборников и более 20 книг прозы. Переводил Блейка, По, Шелли, Уайльда, Теннисона, Гауптмана, Бодлера, а также испанские песни, словацкий и грузинский эпос, болгарскую, литовскую, мексиканскую и японскую поэзию. Написал автобиографическую прозу, мемуары, филологические трактаты, историко-литературные исследования и массу критических эссе.

А еще Бальмонт был весьма смелым и эксцентричным человеком. Гимназистом расклеивал воззвания «Народной воли»; студентом, а позднее – поэтом участвовал в русском революционном движении, как он сам скромно писал в мемуарах: «в основном, стихами». Пятидесятилетним громил большевиков, убивавших, по его выражению, «невинных».

В начале ХХ века был вынужден уехать из страны за то, что обозвал дураком Николая II и написал про царя несколько жестких стихотворений. Одно из них ставит поэта в разряд первейших мистиков и провидцев не только своего времени. И сегодня, в 2017-м, мы чувствуем это также остро, как наши предки век назад:

Наш царь – Мукден, наш царь – Цусима,

Наш царь – кровавое пятно,

Зловонье пороха и дыма,

В котором разуму – темно.

Наш царь – убожество слепое,

Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,

Царь-висельник, тем низкий вдвое,

Что обещал, но дать не смел.

Он трус, он чувствует с запинкой,

Но будет, – час расплаты ждет.

Кто начал царствовать – Ходынкой,

Тот кончит – встав на эшафот.

Божественный раб слов

Рабом слов поэта назвал Максим Горький – очарованный, а после несколько разочарованный коллегой, что шел лишь за своей солнечной звездой, постепенно сбиваясь с коллективного революционного шага: «Большой, конечно, поэт, но раб слов, опьяняющих его».

Э, не знаю – по мне, так Бальмонт и раб, и повелитель слов. Одновременно их культовый служитель и самое настоящее поэтическое Божество. Божество изящное, виртуозное, музыкальное и прозрачное:

Я – изысканность русской медлительной речи,

Предо мною другие поэты – предтечи,

Я впервые открыл в этой речи уклоны,

Перепевные, гневные, нежные звоны.

Я – внезапный излом,

Я – играющий гром,

Я – прозрачный ручей,

Я – для всех и ничей.

Переплеск многопенный, разорванно-слитный,

Самоцветные камни земли самобытной,

Переклички лесные зеленого мая –

Все пойму, все возьму, у других отнимая.

Вечно юный, как сон,

Сильный тем, что влюблен

И в себя и в других,

Я – изысканный стих.

У меня кружится голова, когда я читаю Бальмонта. Мне кажется, что его поэзия – это именно то, что люди – искушенные и дилетанты ждут от поэзии. Бальмонт разочаровать не может.

Можете считать меня ужасной нахалкой – взялась пусть коротенько, но написать про это второе солнце русской поэзии. После Цветаевой, Анненского, Тэффи и прочих «олимпийцев» русской словесности. Но это, как говаривал один смешной персонаж русской классики, «от чувств-с». К тому же царственный поэт Константин любил поклонение. И в его юбилей любое лыко, как говорится, в панегирическую строку.

«Фейные сказки»

Бальмонту я обязана своим первым публичным триумфом. Мне было лет пять или шесть, когда в детском саду меня обделили главными и даже второстепенными новогодними ролями, отправив в «массовку» – исполнять танец снежинок. Захлебываясь соплями и слезами, я рассказала о своем фиаско дома.

Мама поинтересовалась: «А чем тебе снежинки не нравятся? Ты хотела быть зайчиком?» На что я оскорблено ответила: «Снежинок десять штук, зайчиков и того больше. Я хотела быть королевой. Снежной. Или Феей».

«Ерунда,– твердо парировала мама,– быть снежинкой – самое «фейное» дело. Нужно только знать секретные слова. Мы их выучим. У нас есть на этот случай волшебная книжка». Волшебные книжки – дореволюционные издания Бальмонта, Северянина и пр. кудесников Серебряного века – достались маме в наследство от мужа бабушкиной тетки Нади – кассира на железнодорожной станции, главного семейного «богатея» и интеллектуала, но главное – большого любителя и знатока поэзии, книгочея и собирателя книг. Его дореволюционных изданий нам перепало немного. К тому же, маме пришлось приспособиться к их орфографии, чтобы читать упоительные тексты как дОлжно. Но оно того стоило.

«Ты будешь самой интеллектуальной снежинкой, – сказала мама, – это гораздо ценнее королевской короны на глупой голове». Слово «интеллектуальной» мне понравилось. Родители вообще, обучая нас чтению, любили знакомить с новой буквой небанальным (для детского уха) словом. Так «И» началась с «интеллекта», « Э» – с «Эйфелевой башни», «Т» – с «турбулентности», «Х» – с «хаоса». Эксперимент папа-мама ставили рискованный (прежде всего для себя) – им же нужно было объяснить малышу значение слова. Но во многом их опыт, смею надеяться, удался.

Так вот волшебными словами, которыми я в числе прочих детсадовцев (что пели, плясали, кувыркались и читали стихи) помогла Деду Морозу «зажечь» капризничающую ёлочку стали строки бальмонтовской «Снежинки»:

Светло-пушистая,

Снежинка белая,

Какая чистая,

Какая смелая! Дорогой бурною

Легко проносится,

Не в высь лазурную,

На землю просится. Лазурь чудесную

Она покинула,

Себя в безвестную

Страну низринула. В лучах блистающих

Скользит, умелая,

Средь хлопьев тающих

Сохранно-белая. Под ветром веющим

Дрожит, взметается,

На нем, лелеющем,

Светло качается. Его качелями

Она утешена,

С его метелями

Крутится бешено. Но вот кончается

Дорога дальняя,

Земли касается,

Звезда кристальная. Лежит пушистая,

Снежинка смелая.

Какая чистая,

Какая белая!

Триумф же (мой, но, в основном, поэта, конечно) заключался в том, что когда утренник завершился, ко мне подтянулись и Дедуля со Снегуркой, и детсадовский музработник: «Детка, чье это стихотворение? Прочитай еще раз, мы запишем…» Купить Бальмонта в начале 70-х годов прошлого века даже в столице было непросто. Так что я на «бис», медленно еще пару раз продекламировала: «Светло – пушиииистая…»

Но главный успех того вечера: самый умный мальчик нашей группы – яйцеголовый Андрюша, знавший не только, когда родился, но и когда умер дедушка Ленин Владимир Ильич, обратил на меня внимание, поделившись сакральными знаниями о том, как звали бабушку Ленин…

С тех пор всякий раз в Рождество я вспоминаю Бальмонта (как узнала уже много позднее, это воспоминание вполне уместно: в канун Рождества страшного 1942-го поэта не стало – он умер в оккупированной гитлеровцами Франции). И довольно часто дружественным девочкам дарю на этот праздник «Фейные сказки» Константина Дмитриевича (написанные больше века назад для его четырехлетней дочки Нины). Потому что о феях, и я в этом уверена, нашим девочкам (да и мальчикам) нужно узнавать не из зарубежной анимации и фильмов, а от Бальмонта – первого, к слову, русского рассказчика об этих метафических мини-очаровательницах:

«Фея», – шепнули сирени,

«Фея» – призыв был стрижа,

«Фея», – шепнули сквозь тени

Ландыши, очи смежа́.

«Фея», – сквозя изумрудно,

Травки промолвила нить.

Фея вздохнула: «Как трудно!

Всех-то должна я любить».

А июне или в конце мая – как получится, я обязательно покупаю кипельно белые ароматные ландыши. В честь душистой, как июньская полянка после дождя, поэзии Бальмонта, в канун Дня рождения поэта. Ну, и в честь его прелестного креатива: когда в 1913-м по амнистии в честь 300-летия Дома Романовых, Бальмонту было позволено вернуться из эмиграции на Родину, на вокзале его встречала толпа поклонников. Полиция заблаговременно запретила поэту обращаться к «подданным» с речью. И в качестве приветствия и благодарности Бальмонт разбрасывал встречающим …ландыши.

«Ты здесь со мною так близко- близко»

В старших школьных классах, я, конечно, делилась с подружками дивными строчками, которые нам должны были написать, да так и не сочинили «кавалеры»:

Ты здесь, со мною, так близко-близко.

Я полон счастья. В душе гроза.

Ты цепенеешь – как одалиска

Полузакрывши свои глаза.

Кого ты любишь? Чего ты хочешь?

Теперь томишься? Иль с давних пор?

О чем поешь ты, о чем пророчишь,

О, затененный, но яркий взор?

Мое блаженство, побудь со мною,

Я весь желанье, я весь гроза.

Я весь исполнен тобой одною.

Открой мне счастье! Закрой глаза

Глупо, конечно, но очень романтично в 17-то лет!

Потом конгениальным стал совсем другой Бальмонт:

Я ненавижу человечество,

Я от него бегу спеша.

Мое единое отечество –

Моя пустынная душа. С людьми скучаю до чрезмерности,

Одно и то же вижу в них.

Желаю случая, неверности,

Влюблен в движение и в стих. О, как люблю, люблю случайности,

Внезапно взятый поцелуй,

И весь восторг – до сладкой крайности,

И стих, в котором пенье струй.

Менялась я, но КБ так и продолжал оставаться одним из близких и любимых авторов:

На всем своя – для взора – позолота.

Но мерзок сердцу облик идиота,

И глупости я не могу понять.

На другом этапе восторг и упоение сменились чисто профессиональным интересом. Например, я считала, что Бальмонт испытывал некий пиетет перед древними классиками, и конкретно перед греческим гекзаметром, оттого-то все его анапестические длинноты напоминают гомеровские эпосы…

Увлечением стали и переводческие опыты поэта, тем более что его усилиями поколения любителей литературы знакомились с иноязычными авторами. Бальмонт был замечательным тружеником – переводил и поэзию, и труды по филологии. Поэзия Уайльда, равно как и критика его творчества появились у нас, к слову, тоже благодаря Бальмонту, его литературному космополитизму. Наряду с русскоязычными литераторами – Пушкиным, Лермонтовым (его «Горные вершины» он называл любимым стихотворением), Тютчевым и Фетом (им он приписывал рождение русского литературного мистицизма), Гоголем и Тургеневым, Достоевским и некоторое время – Львом Толстым, Бальмонт считал своими учителями, предвестниками многих европейских авторов – Кальдерона, Блейка, По.

Клеймо поэта

Помню, мне было ужасно обидно, когда я прочитала, что Блок называл КБ « нахальным декадентским писарем». Бунин презирал его ломанье и «упоенье собой», а Горький полагал, что дальше «Будем, как солнце» поэт не пошел. Так же высокомерно характеризуют творчество поэта и многие современные коллеги. Поэтому бальзамом на мою влюбленную в бальмонтовскую поэзию душу стало «Слово о Бальмонте» Цветаевой. Читая ее красивое и энергичное эссе, думала: когда Марина Ивановна писала с теплотой и восхищением этот текст, посвященный полувековому юбилею литературной деятельности КБ, она, вероятно, хотела не то, чтобы ободрить – боялась не угодить кумиру своей юности:

«Если бы мне дали определить Бальмонта одним словом, я бы, не задумываясь, сказала:

– Поэт.

Не улыбайтесь, господа, этого бы я не сказала ни о Есенине, ни о Мандельштаме, ни о Маяковском, ни о Гумилеве, ни даже о Блоке, ибо у всех названных было еще что-то, кроме поэта в них. Большее или меньшее, лучшее или худшее, но – еще что-то. Даже у Ахматовой была – отдельно от стихов – молитва.

У Бальмонта, кроме поэта в нем, нет ничего.

На Бальмонте – в каждом его жесте, шаге, слове – клеймо – печать – звезда – поэта…

Я часто слышала о Бальмонте, что он – высокопарен.

Да, в хорошем, корневом, смысле – да.

Высоко парит и снижаться не желает. Не желает или не может? Я бы сказала, что земля под ногами Бальмонта всегда приподнята, т.е.: что ходит он уже по первому низкому небу земли…

Бальмонт мне всегда отдавал последнее. Не мне – всем. Последнюю трубку, последнюю корку, последнюю щепку. Последнюю спичку.

И не из сердобольности, а все из того же великодушия. От природной – царственности.

Бог не может не дать. Царь не может не дать. Поэт не может не дать…

Девятнадцать лет прошло с нашей первой встречи…За девятнадцать лет общения я к Бальмонту не привыкла. Священный трепет – за девятнадцать лет присутствия – уцелел. В присутствии Бальмонта я всегда в присутствии высшего. В присутствии Бальмонта я и ем по-другому, другое – ем. Хлеб с Бальмонтом именно хлеб насущный, и московская ли картошка, кламарская ли картошка, это не картошка, а – трапеза. Все же, что не картошка – пир.

Посадка головы? Ему ее Господь Бог так посадил. Не может быть смиренной посадки у человека, двадцати лет от роду сказавшего:

Я вижу, я помню, я тайно дрожу,

Я знаю, откуда приходит гроза.

И если другому в глаза я гляжу –

Он вдруг – закрывает глаза.

Отсюда и бальмонтовский взгляд: самое бесстрашное, что я в жизни видела. Верный: от взгляда – стих. И еще, друзья, как сказал бы устами персидского поэта подсолнечник: – Высокая посадка головы у того, кто часто глядит на солнце…

Бальмонтом написано: 35 книг стихов, т. е. 8750 печатных страниц стихов.

20 книг прозы, т. е. 5000 страниц, – напечатано, а сколько еще в чемоданах!

Бальмонтом, со вступительными очерками и примечаниями, переведено больше 10000 печатных страниц. Но это лишь – напечатанное. Чемоданы Бальмонта (старые, славные, многострадальные и многославные чемоданы его) – ломятся от рукописей. И все эти рукописи проработаны до последней точки.

Тут не пятьдесят лет, как мы нынче празднуем, тут сто лет литературного труда.

Бальмонт, по его собственному, при мне, высказыванию, с 19 лет – «когда другие гуляли и влюблялись» – сидел над словарями. Он эти словари – счетом не менее пятнадцати – осилил, и с ними души пятнадцати народов в сокровищницу русской речи – включил.

Если эмиграция считает себя представителем старого мира и прежней Великой России – то Бальмонт одно из лучших, что напоследок дал этот старый мир. Последний наследник …»

Единственное, что никогда особенно меня не интересовало, – это подробная биография поэта. Все эти женитьбы, дети, какие-то гадкие рассказы современников (за исключением впечатлений и анализа его поэзии или исследовательских, переводческих трудов) замутняли, снижали, я бы даже сказала – унижали восприятие божественной гармонии Бальмонта.

Впрочем, попадались и милые воспоминания о КБ. Помню, ужасно смеялась над рассказом Тэффи, как к маленькой дочке КБ и его последней супруги позвали врача, потому что малышка залезла под стол нагишом и ни за что не хотела вылезать. Доктор «успокоил» встревоженных родителей, мол, это ведь ВАША девочка, чему ж вы удивляетесь?! Или ремарке Ахматовой, как однажды на литературном приеме, где Бальмонт оказался сидящим рядом с Анной Андреевной, он, «заложив ножку за ножку, когда танцевали, сказал: « Зачем мне, такому нежному на это смотреть?»

Не буду спорить с Чуковским, утверждавшим, что точное знание всех нюансов биографии художника – залог полного понимания его искусства. Видимо, не всегда эта аксиома работает. Либо слишком высок был интерес к частной жизни оригинала Бальмонта, оттого и породил просто неприличное количество липких сплетен. Так что желающим узнать подробности всех трех женитьб поэта, противоречивые версии происхождения его фамилии (Бальмонта от Баламут, и наоборот) и версии ударений этой фамилии, нюансы отношений КБ с возлюбленными, историю его неврастении или попытки юношеского самоубийства не доставит проблем найти соответствующие источники. С Бальмонтом все по Пушкину: «Толпа… в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе».

«Прикольнее» же и тактичнее всего, на мой взгляд, для «близкого» знакомства с поэтом прочитать «роман в стихах» Бальмонта и Мирры Лохвицкой, а также его автобиографический роман «Под новым серпом» и мемуары. Произведения эти достаточно подробны и откровенны, к тому же изобилуют фирменным эксцентричным юмором КБ, что делает чтение легким, чистеньким, занятным до забвения. Есть там и про истерию: дескать, это клиницисты бьют тревогу, а для художников – состояние самое «продуктивное».

Особенно, я думаю, полезно это чтение (кроме любителей и историков культуры, а также практикующих филологов и начинающих поэтов) родителям, учителям, всевозможным психиатрам и психологам, а так же, как ни странно, политологам. Свою последнюю гимназию поэт «припечатал» следующим образом: «Гимназию проклинаю всеми силами. Она надолго изуродовала мою нервную систему », а первую именовал не иначе, как «гнездом декадентства и капиталистов, чьи фабрики портили воздух и воду в реке». Впечатляет и новелла о том, как маленький Костя, написав первые два стихотворения «одно о лете, другое – о зиме », на шесть лет перестал сочинять – после маминой критики его литературных опытов.

Даже в последние «сумеречные» годы его эмиграции не обошлось без проблеска бальмонтовского отношения ко всему. Например, попав в аварию, он больше сокрушался не о «членовредительстве», а об ущербе, нанесенном гардеробу: ««Русскому эмигранту в самом деле приходится размышлять, что ему выгоднее потерять – штаны или ноги, на которые они надеты…»

Если хорошо лишь мне и немногим, это безобразно

Но более всего меня поразила (потому я и упомянула про политологов) бальмонтовская почти религиозная мотивация раннего выбора революционной деятельности: в 7-м классе Шуйской гимназии КБ стал членом нелегального кружка – вместе с соучениками печатал и распространял в городе прокламации партийного исполкома «Народной воли»: «…Я был счастлив, и мне хотелось, чтобы всем было так же хорошо. Мне казалось, что, если хорошо лишь мне и немногим, это безобразно».

Многие исследователи говорят о неглубокой революционности Бальмонта. Дескать, опасаясь ареста, он в 1906 году (как раз после ставшего бестселлером «Нашего царя», текст коего приведен в начале материала) уехал, фактически бежал из России.

Мне это мнение кажется конъюнктурным, дошедшим до нас из советских, так сказать, идеологических глубин. Сам поэт до конца жизни считал себя революционером, мечтающим «о воплощении человеческого счастья на земле», а про юность писал, что до того, как стал поэтом, готовился в революционные пропагандисты и всерьез собирался «уйти в народ».

Лично я рада, что это намерение КБ не воплотил. Но вообще-то его революционную деятельность как-то неловко называть поверхностной. Тут ведь нужно определиться в терминах: какую революционность и кто полагает глубокой. С 1884-го года, когда Бальмонта исключили из гимназии за народовольчество, начинается довольно длительный период противостояния поэта «безобразному».

В 1887 году студента юрфака Московского университета Константина Бальмонта исключили из вуза за участие в беспорядках (юноши выступили против введение нового – реакционного по мнению профессуры и студентов – университетского устава), арестовали, засунули на трое суток в Бутырку, а затем без суда сослали в Шую. Кстати, этим исключением, а также неполучением «казенного» университетского образования, поэт повторил судьбу своего кумира – Лермонтова (тот, правда, был исключен с другого – нравственно-политического факультета МУ).

А в 1901-м Бальмонт стал «подлинным героем в Петербурге», приняв участие в мартовской студенческой демонстрации на площади у Казанского собора, требовавшей отменить указ о призыве на царскую службу неблагонадежных студентов. Демонстрацию разогнали полиция и казаки, среди участников были жертвы. По этому поводу на ближайшем литературном вечере – не где-нибудь, а в здании Городской Думы – поэт прочитал свое «зашифрованное» стихотворение «Маленький султан», ставшее поэтическим бестселлером, нет, – бомбой культурного Петербурга:

То было в Турции, где совесть – вещь пустая,

Там царствуют кулак, нагайка, ятаган,

Два-три нуля, четыре негодяя

И глупый маленький султан.

Во имя вольности, и веры, и науки

Там как-то собрались ревнители идей,

Но сильных грубостью размашистых плетей

На них нахлынули толпы башибузуков.

Они рассеялись... И вот их больше нет;

Но тайно собрались изгнанники с поэтом.

«Как выйти, – говорят, – из этих темных бед, –

Ответствуй нам, певец, не поскупись советом!»

И он собравшимся, подумав, так сказал:

«Кто может говорить, пусть дух в нем словом дышит,

И если кто не глух, пускай то слово слышит,

А если нет – кинжал».

Революционный пафос есть и у этого стихотворения поэта – предвоенного, написанного по возвращении на родину в 1913-м году. Актуального, согласитесь, и поныне:

Мне кажется, что я не покидал России,

И что не может быть в России перемен.

И голуби в ней есть. И мудрые есть змии.

И множество волков. И ряд тюремных стен.

Грязь «Ревизора» в ней. Весь гоголевский ужас.

И Глеб Успенский жив. И всюду жив Щедрин.

Порой сверкнёт пожар, внезапно обнаружась,

И снова пал к земле земли убогий сын.

Там за окном стоят. Подайте. Погорели.

У вас нежданный гость. То – голубой мундир.

Учтивый человек. Любезный в самом деле.

Из ваших дневников себе устроил пир.

И на сто вёрст идут неправда, тяжба, споры,

На тысячу – пошла обида и беда.

Жужжат напрасные, как мухи, разговоры.

И кровь течёт не в счет. И слёзы – как вода.

«Я мечтою ловил уходящие тени…»

И все- таки, и все- таки. Не Россия, не революция, не любовь, не болезнь и не эмиграция определяют Бальмонта. Этот солнечный (Константин Дмитриевич и наяву был рыженьким) поэтический бог обитал не в России, и даже не во Вселенной. Он принадлежал только царству слов. Цветаева, кажется, заметила, что он говорил на русском, будто на иностранном – своем бальмонтовском языке. И упоительные его поэтические па творили в человеческом мире не только романтические, но и вполне реальные чудеса.

Расскажу о двух, совершенных лишь одним стихотворением.

Мой дядя Владик – муж и отец двух сыновей (в описываемую пору – школьного и дошкольного возраста) – был заядлым, запойным аквариумистом. В трехкомнатной квартире, где кроме означенных домочадцев и дядиной жены жили еще его родители – мои дедушка с бабушкой, одна комната полностью «ушла» под его хобби. В этом узком «пенале» тремя ярусами стояли прямоугольные, круглые и квадратные аквариумы различной емкости. Со скаляриями, барбусами, гупёшками, петущками, сомиками и прочими красавцами и красавицами. Все окрестные дети, да и многие взрослые приходили полюбоваться Владиковыми владениями, что особенно хороши были по вечерам – подсвеченные они напоминали мини-копию подводных владений капитана Немо.

Но вот кто-то из злобных подруг надоумил мою тетю – милую, по большому счету женщину, начать истребление этой мужниной нелепой «слабости». Не выдержав ее длительного пиления: «Здоровый мужик, а все как Дуремар мормышей в луже сачком ловишь – рыбёшек своих кормить», «дети растут, места мало, а он целую комнату немым тварям отвёл», – Владик таки решился аквариумы продать – раздать. Местная детвора опечалилась, загрустили и домочадцы. Что делать? И тут мне (приехавшей на каникулы) пришла в голову счастливая мысль пересказать тетке Анне историю от Надежды Тэффи, как ее спасло стихотворение о золотой рыбке: « Это было в разгар революции. Я ехала ночью в вагоне, битком набитом полуживыми людьми. Они сидели друг на друге, стояли, качаясь как трупы, и лежали вповалку на полу. Они кричали и громко плакали во сне. Меня давил, наваливаясь мне на плечо, страшный старик, с открытым ртом и подкаченными белками глаз. Было душно и смрадно, и сердце мое колотилось и останавливалось. Я чувствовала, что задохнусь, что до утра не дотяну, и закрыла глаза. И вдруг запелось в душе стихотворение, милое, наивное, детское. Бальмонт!

И вот нет смрадного хрипящего вагона…»

«А ты, – грозно укорила я Анну, – хочешь лишить стольких милых людей простого удовольствия любоваться по вечерам в маленькой комнатке золотистыми барбюсами». «Ты стихотворение-то расскажи», – притихла тетка.

В замке был веселый бал,

Музыканты пели.

Ветерок в саду качал

Легкие качели.

В замке, в сладостном бреду,

Пела, пела скрипка.

А в саду была в пруду

Золотая рыбка.

И кружились под луной,

Точно вырезные,

Опьяненные весной,

Бабочки ночные.

Пруд качал в себе звезду,

Гнулись травы гибко,

И мелькала там в пруду

Золотая рыбка.

Хоть не видели ее

Музыканты бала,

Но от рыбки, от нее,

Музыка звучала.

Чуть настанет тишина,

Обновлено: 06.10.2018

Константин Дмитриевич Бальмонт – один из самых известных поэтов-символистов серебряного века, автор 35 поэтических сборников, 20 книг прозы, знаток множества языков, переводчик Перси Шелли, Эдгара По, Педро Кальдерона, Кнута Гамсуна, Оскара Уайльда, Шарля Бодлера, Шота Руставели, литовской, балканской поэзии и др. Написал ряд филологических, историко-литературных работ и критических эссе.

Родился Константин Бальмонт 3(15) июня 1867года в сельце Гумнищи Шуйского уезда, Владимирской губернии. Отец Д.К. Бальмонт служил в уездном суде и земстве. Отмечая успехи пятилетнего сына в освоении грамоты, отец подарил ему первую книгу, где повествовалось о жизни дикарей Океании, что, видимо, повлияло в будущем на необузданную страсть поэта к путешествиям. Основное влияние на воспитание сына имела мать Вера Николаевна, урождённая Лебедева, которая знала иностранные языки, устраивала литературные вечера и любительские спектакли, познакомила его с народными песнями, стихами Никитина, Кольцова, Некрасова, Пушкина, Лермонтова.

Так случилось, что получить высшее образованию Константину Бальмонту не удалось. Первые сложности его личной жизни: разлады с женой и попытка самоубийства, первая книга стихов и переводов, не имевшая успеха, скитания несколько лет по редакциям журналов и издательств с их случайными заработками, не остудили охватившего его желания стать поэтом. Благодаря новым знакомствам Бальмонту в Москве удалось напечатать некоторые стихи и переводы. Но регулярно публиковаться поэт стал только в Петербурге в журнале «Северный вестник», превратившийся с декабря 1891 года в центр русского символизма. Далее последовали публикации переводов в журналах «Вестник иностранной литературы» и «Вестник Европы».

К. Д. Бальмонт. Портрет работы Валентина Серова (1905)

В январе 1894 года в типографии Стасюлевича М. М. - главного редактора «Вестника Европы», вышел стихотворный сборник «Под северным небом», который поэт считал началом своего вхождения в литературу. Вслед за ним появляется целая серия книг, принесших Константину Бальмонту славу самого известного поэта России: «В безбрежности» (1895), «Тишина» (1898), «Горящие здания» (1900), «Будем как солнце» (1903), «Только любовь» (1903), «Литургия красоты» (1905). Особо отметим, что сборник «Будем как солнце» был выпущен издательством «Скорпион», а «Литургия красоты» - издательством «Гриф», которые с этого периода играли ведущую роль в распространении символизма - нового поэтического направления.

Каждая из упомянутых книг являлась этапом творческого становления Бальмонта как поэта-символиста. Сам поэт так понимал смысл символической поэзии:

- «Реалисты всегда являются простыми наблюдателями, символисты – всегда мыслители.»;

- «Если вы любите непосредственное впечатление, наслаждайтесь в символизме свойственной ему новизной и роскошью картин. Если вы любите впечатление сложное, читайте между строк – тайные строки выступят и будут говорить с вами красноречиво.»

В дополнение к атрибутике символизма Бальмонта привнес в поэзию такие образы, перепевы гласных, созвучия согласных, интонации, ритмы, и такую музыкальность и мелодичность стиха, что это не могло не вызывать массового подражания. Как писал Валерий Брюсов – близкий знакомый Бальмонта и один из теоретиков символизма: «В течение десятилетия Бальмонт нераздельно царил над русской поэзией. Другие поэты покорно следовали за ним, или, с большими усилиями, отстаивали свою самостоятельность от его подавляющего влияния».

По мнению многих современников высшим творческим достижением поэта считался сборник «Будем как солнце», в котором особенно заметна смена минорного и элегического восприятия жизни, характерного для предшествующей русской поэзии 70-80 х годов, пафосом мистического воодушевления, восторга и упоение ею.

Книга «Будем как солнце» - многоплановое произведение, состоящее из семи разделов. Это мистическое число воплощало для символистов идею вселенной. Первый раздел «Четверогласие стихий» отражал пантеистическое мировоззрение поэта, любовь и преклонение перед природой, его представления о космогонической картине мира, в центре которого находится Солнце. Начинается сборник двумя широко известными стихотворениями «Я в этот мир пришёл, чтоб видеть солнце» и «Будем как солнце», содержание которых стало основным лейтмотивом всего дальнейшего творчества Константина Бальмонта.

В разделе «Змеиный глаз» Бальмонт затрагивает вопросы поэтического творчества., позже развёрнутые в статье «Поэзия как волшебство», где в качестве его поэтического манифеста появляется знаменитое стихотворение
«Я – изысканность русской медлительной речи».

Наибольший успех у основной массы читателей имели стихотворения из разделов «Млечный Путь» и «Зачарованный грот», в которых нашла отражение любовная и природная лирика поэта.: «Нет дня, чтоб я не думал о тебе», «К ночи» (О, ночь, побудь со мной), «Осень» (Поспевает брусника-стали дни холоднее), «Отцвели» (Отцвели - о, давно! - отцвели орхидеи, мимозы, «Хочу» (Хочу быть дерзким, хочу быть смелым) и др.

Екатерина Андреева, вторая жена Бальмонта с их дочерью Ниной.

Некоторые стихотворения поэта были за гранью позволенного в те времена. По этой причине цензура из сборника «Будем как солнце» изъяла немало эротических стихотворений, а сборник «Стихотворения» (1906) был конфискован полицией уже по политическим соображениям, которая следила за поэтом, с тех пор, когда им в 1901 году было написано стихотворение "Маленький султан. В нём, откликаясь на разгон студенческой демонстрации, Бальмонт довольно жёстко клеймил императора Николая 2, за что поплатился высылкой под надзор полиции в провинцию.

С конца января по июль 1905 года поэт путешествует по Мексике и США. Позже в книге «Змеиные цветы» (1910) он напишет о той тоске по родине, которую он испытал во время поездки. Вернувшись в Россию, Бальмонт напишет замечательную детскую книжку «Фейные сказки», которую посвящает своей четырёхлетней дочери Нине (Нинике) от второй жены поэта Екатерины Андреевой.

С 31 декабря 1905 года Бальмонт вынужден жить за границей, где проживая. в основном в Париже, много путешествует (Египет, Индия, Австралия, Индонезия и др.) Материалы путешествий по Египту нашли отражение в книге «Край Озириса» (1914), а в сборнике 1908 года "Зовы древности" поэт дал художественные переложения ритуально-магической и жреческой поэзии Америки, Индии, Китая, Океании, Эллады, Скандинавии и др.

Под свежими впечатлениями о событиях в России в 1905 году, Бальмонт издаёт в Париже книгу «Песни мстителя» (1907), которая была запрещена для распространения в России из-за антимонархического содержания. Ранее выпущенный в 1906 году в России небольшой сборник «Стихотворения» имел такое же направление и был раскритикован с эстетических позиций в журналах «Весы» и «Золотое руно». И пусть в последний эмигрантский период Бальмонт указанные свои произведения не упоминал, он полагал свою реакцию на царский произвол в стране в те годы искренней и не считал долгом раскаиваться.

Среди книг, подготовленных поэтом в этот период жизни за границей, следует отметить также: «Злые чары» (1906), «Жар-птица(1907) и «Птицы в воздухе», в которых зазвучали мотивы русского устного народного творчества и славянского фольклора, что было связано с неославянофильскими тенденциями в русском символизме после 1905 года. Это проявлялось в разных видах стилизации: или использовании форм народного творчества для отражения актуального современного содержания или интерпретации и переложении содержания произведений народного творчества средствами современной поэзии или их комбинацией.

Вернувшись в Россию в мае 1913 года, в связи с амнистией по случаю 300-летия династии Романовых, Бальмонт издаёт сборник «Звенья», в который вошли его избранные стихотворения за период 1890-1912 гг. В последующие годы Бальмонт часто ездил с лекциями по стране, посещает в Грузию, среднюю Россию, Поволжье, Урал, Сибирь. Эти поездки поддерживали поэта морально (его поэзию помнили и любили), а также давали некоторые доходы.

В 1915 году вышел теоретический труд Бальмонта «Поэзия как волшебство» своеобразное продолжение работы «Элементарные слова о символической поэзии». Тема поэтического творчества русских и западноевропейских поэтов ранее уже рассматривалась Бальмонтом в книгах «Горные вершины» (1904), «Белые зарницы» (1908), «Морское свечение» (1910). При этом сам поэт особенно любил жанр западноевропейского сонета, многие из которых вошли в сборник «Сонеты Солнца, Неба и Луны» (1917). В 1916 году была издана книга «Ясень. Видение древа», которую Бальмонт рассматривал как энциклопедию собственного творчества и в стихотворении «Навек» выражал надежду на долговечную значимость его поэзии.

Падение самодержавия в феврале 1917 года поэт считал закономерным и встретил с энтузиазмом. Но после Октябрьской революции жизнь в Москве, где жил поэт сильно осложнилась от голода и болезней.

В начале 1920 года поэт начал хлопоты о поездке за границу, ссылаясь на ухудшение здоровья жены и дочери. С 25 июня 1920 года Бальмонт отбыл в свою последнюю эмиграцию, в период которой он проживал во Франции, скончавшись 23 декабря 1942 года 75 лет.

Творческая деятельность поэта не прекращалась и там, но голос поэта звучал тише и реже и нередко воспроизводил уже написанное ранее. Вспоминая о Бальмонте, некоторые современники отмечали его высокомерие, горделивую позу, богемный образ жизни.

Но давайте услышим и другие мнения.

«Бальмонт любил позу. Да это и понятно. Постоянно окружённый поклонением, он считал нужным держаться так, как, по его мнению, должен держаться великий поэт. Он откидывал голову, хмурил брови. Но его выдавал его смех. Смех его был добродушный, детский и какой-то беззащитный. Этот детский смех его объяснял многие нелепые его поступки. Он, как ребёнок, отдавался настроению момента…», - вспоминала Тэффи.

К. Д. Бальмонт, справа Е. К. Цветковская (третья жена поэта), их дочь Мирра Бальмонт среди семьи И. С. Шмелева, друга поэта. 1920-е гг.

Марина Цветаева, знавшая Бальмонта в самые трудные годы жизни в Москве в 1916-1920 годах, отмечала, что тот нуждавшемуся мог отдать последнее: «Не мне-всем. Последнюю трубку, последнюю корку, последнюю щепку. Последнюю спичку… А брать, вот, умел меньше». Советский переводчик Марк Талов вспоминал, как 9 марта 1921 года, покидая парижскую квартиру Бальмонта, обнаружил в карманах пальто 2 апельсина, 3 пачки английских сигарет и 50 франков, отметив «Это Константин Дмитриевич мне положил. Он добрейшей души был человек, об этом просто не все знали», хотя и сам поэт жил далеко не припеваючи.

Что касается богемности и отношения к женщинам. Да, порой поэт перебирал с выпивкой, часто влюблялся, имел несколько жён, но со всеми старался сохранить, по возможности, дружеские отношения. Воспевая в стихах разные оттенки любовных чувств от романтики до грубой чувственности, Бальмонт, как выражается сам «любил любовь» т.е. был, если так можно выразиться, любовником любви. Более подробно о творческой и личной жизни поэта можно узнать в книгах: «Бальмонт» (авторы П. Куприяновский и Н. Молчанова, М., 2014), Константин Бальмонт глазами современников (Санкт-Петербург, 2013),: Андреева-Бальмонт Е. А., Воспоминания (, М., 1997).

Исполнитель:

А.Д. Громов - зав. сектором отдела формирования фонда НЭБ

16 декабря в 12.00 в библиотеке имени К.Д. Бальмонта (филиал №8 Централизованной библиотечной системы города Ярославля) прошли Пятые Бальмонтовские чтения «Я победил холодное забвенье».

Открывая мероприятие, директор ЦБС Светлана Юрьевна Ахметдинова заметила, что еще пять лет назад никто и подумать не мог, что имя Бальмонта может так гармонично влиться в культурную жизнь Ярославля.

А вот сейчас — Бальмонтовские чтения в библиотеке, носящей имя поэта, собирают год от года всё больше людей; появились постоянные участники этого форума, расширяются формы и методы работы с именем: три года назад заработало арт-кафе «Ярославская бродячая собака». Под солнцем по имени Бальмонт (мы помним, что поэт призывал «Будем как солнце») расцветают таланты, искусство, творческие идеи, к нему тянется все живое. Мощь его личности и таланта — как солнечная энергия. И только солнце русской поэзии Александр Сергеевич Пушкин может сравниться с ним и затмить его: «Сегодня слова не приходили, — писал Константин Дмитриевич, — наверное, потому что много читал Пушкина».

О Бальмонте говорят, что он — весенний поэт, что он внес новую мелодику в русскую литературу, создал столько, сколько мог создать небольшой народ. Стихи и проза — сколько опубликовано, а сколько еще ждет своего часа! К счастью, постепенно эта лакуна заполняется: выходят новые сборники, исследования. И Бальмонтовские чтения вносят свой весомый вклад в этот процесс.

Первая часть Чтений-2016 была посвящена большому юбилею — в этом году исполнилось 850 лет грузинскому поэту Шота Руставели. А Константин Бальмонт был первым переводчиком знаменитой поэмы, известной нам под названием «Витязь в тигровой шкуре». Дело в том, что сам Бальмонт назвал свой перевод дословно — «Носящий барсову шкуру». Тут надо отметить, что Константин Дмитриевич, будучи полиглотом (он свободно владел 16 языками, а всего переводил более чем с 30!), изучил грузинский, прежде чем приступить к работе. Он побывал на родине поэмы, общался с людьми, погружался в культурное пространство, в мир, из которого вышел и сам Руставели, и его стихи. И настолько проникся грузинским мироощущением, что его перевод поэмы, несмотря на некоторые вольности с текстом и лирические отступления, в Колхиде и по сей день особенно нежно любят и считают наилучшим.

К слову, когда в 30-е годы в СССР выпустили несколько изданий поэмы, в предисловии одного из них значилось: только у Бальмонта есть полный перевод, поэтому «мы вынуждены» публиковать именно его. Почему вынуждены? Напомним, что Константин Дмитриевич на тот момент был эмигрантом, а к таким людям в Стране Советов относились не лучшим образом.

А на мысль заняться переводом Бальмонта натолкнул случайный попутчик — поэт, заметим, был отчаянным и заядлым путешественником, объездил почти весь мир, бывал в Японии, Мексике — это в досамолетную эпоху-то! Попутчик был англичанином, знатоком грузинской культуры. Он и рассказал, что «Витязь» переведен почти на все европейские языки. А вот на русском полного перевода нет. И Бальмонт загорелся.

Руставели — кстати, считается, что это не фамилия, а прозвище по месту рождения, Шота из села Рустави, — очень непрост в переложении, особенно поэтическом. Есть даже переводы в прозе, поскольку стихотворный строй, которым написан «Витязь», довольно архаичен и с трудом переносится на язык современной поэзии. Но Константину Дмитриевичу невозможное удавалось очень хорошо — и в 1916 году появился «Носящий барсову шкуру».

Обо всем этом, а также об истории создания поэмы, о праздновании в Ярославле 850-летия уроженца села Рустави и говорили докладчики. В этой части чтений выступили Светлана Юрьевна Ахметдинова («Венценосец в веках». Шота Руставели»), Марина Семеновна Горохова, заведующая библиотекой имени К.Д. Бальмонта («Константин Бальмонт- первый переводчик поэмы Шота Руставели «Витязь в барсовой шкуре»), Михаил Юрьевич Бальмонт («Обзор прижизненных изданий «Витязь в барсовой шкуре» Руставели в переводе К. Д. Бальмонта из личной коллекции»). Также зрителям был предложен видео-обзор «Мамука Чхеидзе — коллекционер книг Руставели».

Интересно, что древняя поэма охотно принимает современные формы — например, графического романа, комиксов, настольной игры. Могла в начале 20 века появиться и киноверсия этого произведения, Константин Бальмонт написал сценарий по тексту Шота Руставели — но не сложилось: 20-е годы были временем трудным. А потом сценарий затерялся.

— Но чудеса случаются, и мы в них будем верить, — заметила С.Ю. Ахметдинова. — Вдруг текст будет найден? Просто он ждет где-то своего человека. А кто ищет, тот найдет, верно?

Во второй части Чтений публике представили доклад Нины Владимировны Обнорской о купцах Оловянишниковых. Какая связь у них с Бальмонтом? У поэта был друг — поэт Юргис Балтрушайтис. Его супруга как раз и являлась представительницей этого ярославского купеческого рода, а их история любви, к которой был причастен и К.Д. Бальмонт, достойна целого романа. Они ведь были из разных социальных слоев: она — богатая наследница, он — нищий студент… Об этой истории есть упоминание в «Дневнике русской женщины» Елизаветы Александровны Дьяконовой, двоюродной сестры Марии Ивановны Оловянишниковой.

Михаил Бальмонт рассказал о жизни своего знаменитого предка в 1916 году — ровно сто лет назад, о его путешествиях в этот год. В дополнение к выступлению была сделана книжная выставка «1916 год в жизни и судьбе Бальмонта».

— Любопытно изучить объявления в прессе о выступлениях Константина Дмитриевича. Эти анонсы не занимали много места, такие, знаете, небольшие публикации — размером в два спичечных коробка, как говорится. Только тема — без подробностей. Да и появлялись объявления часто буквально накануне, за день-другой до события. А залы были битком! В помещении на 400 мест собирались по 700 человек. Хотя оратором Бальмонт не был, говорил тихо, иногда — не самым понятным простому люду языком. Но энергетика, исходившая от него, затмевала все недостатки.

Михаил Юрьевич показал участникам мероприятия новый двухтомник, подготовленный Александром Юрьевичем Романовым, бальмонтоведом и краеведом из Шуи. В издание вошли ранее не публиковавшиеся стихи и проза, а также переводы. М.Бальмонт также презентовал сувенирную продукцию, выпущенную к грядущему в следующем году 150-летию поэта, новые издания его стихов.

Некоторые книги иллюстрированы Иваном Кашириным, художником из Шуи, о творчестве которого, так трагически оборвавшемся в 2013 году, рассказала его мать, Нина Александровна Каширина, хранитель традиций Шуйской средней школы №2 им. К. Д. Бальмонта, лауреат премии имени К. Д. Бальмонта. Главной темой сообщения стал образ Бальмонта в иллюстрациях и графике художника.

Работы И. Каширина упоминались и в выступлении «Серебряные россыпи стихов» Светланы Юрьевны Хромовой, заместителя директора средней школы № 2 города Шуи имени К. Д. Бальмонта, учителя русского языка и литературы высшей категории, Почетного работника общего образования и лауреата премии им. К. Д. Бальмонта. Она рассказала о работе детского поэтического клуба «Серебряная лира», о том, как там популяризируют и изучают творчество К. Бальмонта.

Не отстают от шуйских ребят и ярославские школьники, в чем смогли убедиться гости арт-кафе «Ярославская бродячая собака», распахнувшего свои двери сразу после завершения Чтений.

Учащиеся Центра детского творчества «Россияне» подготовили по стихам Константина Дмитриевича литературно-музыкальную композицию «Боярыня лесов — Зима». Был у поэта такой цикл «Хоровод времен» (в библиотеке, кстати, работала одноименная книжная выставка, подготовленная специально к Бальмонтовским чтениям) — и вот его часть, посвященная Зиме, Боярыне-Зиме, и прозвучала в арт-кафе.

Татьяна Николаевна Кузнецова, заведующая библиотекой-филиалом № 7 МУК ЦБС города Ярославля, подготовила эссе «Лишь в музыку веруй». К. Бальмонт и С. Рахманинов», а Вадим Викторович Лунин, ярославский бард, порадовал публику своим «Посвящением», в котором прозвучали песни на стихи К. Бальмонта, в том числе и замечательные строки:

Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.

А финальным аккордом Пятых Бальмонтовских чтений стала литературно-музыкальная программа «Хроника удивительных мгновений», которую представил Игорь Кулагин-Шуйский, московский поэт-бард, лауреат Всероссийской литературной премии имени К.Д. Бальмонта «Будем как солнце».

Звучали не только строки Бальмонта, положенные на музыку, но и стихи самого И. Кулагина-Шуйского, посвященные поэту, и стихи других авторов, так или иначе относящиеся к Константину Дмитриевичу. Все это перемежалось рассказом Игоря Кулагина о своих связях с Ивановским краем (он родом из Шуи), о любви к поэзии Бальмонта, о том, как присутствует поэт в его жизни — и сопровождает весь творческий путь.

Кстати, в этом году бард получил премию Губернатора Московской области «Наше Подмосковье», которую вручают ежегодно. Он был удостоен Диплома третьей степени в номинации «Культпросвет» за проект «Мой Бальмонт — музыка любви».

Да! И самое главное! В арт-кафе ведь был и сам Бальмонт! Стало доброй традицией вводить в программу театрализованные сценки, в которых роль поэта исполняют читатели и помощники библиотеки.

Первым «Бальмонтом» был Валерий Иванович Кушнарев, почетный гость и давний друг библиотеки.

Я отошедший день, каких немного было
На памяти твоей, мечтающий мой брат.
Я предвечернее светило,
Победно-огненный закат.
В своих мелодичных строках, которые записывал сходу, без черновиков, Константин Бальмонт отождествлял себя с миром и природой - «всему и всем чувственный двойник» - трепетно воспринимал действительность и стремился стать в ней солнцем.

Он говорил: "Имею спокойное убеждение, что до меня в России не умели писать звучных стихов". Конечно, дерзко, но, на самом деле, он был такой славой окружен,

Россия начала XX века от Бальмонта была буквально без ума. Его стихи читали с эстрады, влюбленные нашептывали друг другу, а гимназистки переписывали в тетради.

Благовещенье и свет,
Вербы забелели.
Или точно горя нет,
Право, в самом деле?

Благовестие и смех,
Закраснелись почки.
И на улицах у всех
Синие цветочки.

Сколько синеньких цветков,
Отнятых у снега.
Снова мир и свеж, и нов,
И повсюду нега.

Вижу старую Москву
В молодом уборе.
Я смеюсь и я живу,
Солнце в каждом взоре.

От старинного Кремля
Звон плывет волною.
А во рвах живет земля
Молодой травою.

В чуть пробившейся траве
Сон весны и лета.
Благовещенье в Москве,
Это праздник света!

1903

Константин Бальмонт родился 15 июня 1867 года в сельце Гумнищи Шуйского уезда Владимирской губернии, третьим из семерых сыновей.

Известно, что дедушка поэта был морским офицером. Отец Дмитрий Константинович Бальмонт (1835-1907) служил в Шуйском уездном суде и земстве: сначала - коллежским регистратором, затем мировым судьёй, наконец - председателем уездной земской управы. Мать Вера Николаевна, урождённая Лебедева, происходила из семьи полковника, в которой любили литературу и занимались ею профессионально. Она выступала в местной печати, устраивала литературные вечера, любительские спектакли. Оказала сильное влияние на мировоззрение будущего поэта, введя его в мир музыки, словесности, истории, первой научив постигать «красоту женской души». Вера Николаевна хорошо знала иностранные языки, много читала и «не была чужда некоторого вольнодумства»: в доме принимали «неблагонадёжных» гостей. Именно от матери Бальмонт, как сам он писал, унаследовал «необузданность и страстность», весь свой «душевный строй». Читать он научился самостоятельно в пять лет, подсматривая за матерью, которая обучала грамоте старшего брата. Растроганный отец подарил Константину по этому случаю первую книжку, «что-то о дикарях-океанийцах». Мать познакомила сына с образцами лучшей поэзии.

В сентябре 1894 года в студенческом «Кружке любителей западноевропейской литературы» Бальмонт познакомился с В. Я. Брюсовым, впоследствии ставшим его самым близким другом. Брюсов писал об «исключительном» впечатлении, которое произвели на него личность поэта и его «исступлённая любовь к поэзии». Сборник «Под северным небом», вышедший в 1894 году, принято считать отправной точкой творческого пути Бальмонта. Книга получила широкий отклик, и отзывы были в основном положительными. Если дебют 1894 года не отличался оригинальностью, то во втором сборнике «В безбрежности» (1895) Бальмонт приступил к поискам «нового пространства, новой свободы», возможностей соединения поэтического слова с мелодикой. 1890-е годы были для Бальмонта периодом активной творческой работы в самых разнообразных областях знаний. Поэт, обладавший феноменальной работоспособностью, осваивал «один за другим многие языки, упиваясь работой, как одержимый... прочитывал целые библиотеки книг, начиная с трактатов о любимой им испанской живописи и кончая исследованиями по китайскому языку и санскриту».

http://stuki-druki.com/authors/Balmont.php

Бальмонт собирал огромные залы в Москве, Петербурге. Самый путешествующий поэт своего времени совершил два кругосветных турне и открыл русскому читателю писателей Индии, Мексики, Японии. А также впервые перевел произведения По, Шелли, Кальдерона и многих других.

«Знал 16 языков, писал на 17-м - бальмонтском», - говорила о нем Марина Цветаева. В 1920 поэт уехал в командировку на год, чтобы собирать революционную поэзию Европы и Америки. На родину он не вернулся.

На литературе без Бальмонта выросло несколько поколений россиян. Книги эмигранта и декадента в России долгое время были под запретом. Он оставил после себя 35 поэтических сборников и 20 книг прозы, издал множество сборников в разных странах мира.

Константин Бальмонт был одним из наиболее известных представителей Серебряного века русской поэзии. Благодаря его переводам не одно поколение читателей познакомилось с творчеством Уильяма Блейка , Эдгара По , Оскара Уайльда , Шарля Бодлера , Шота Руставели и других выдающихся литераторов. Он был удивительным человеком и настоящим художником слова.

Цветаева, Бунин, Тэффи, Волошин и Паустовский о Константине Дмитриевиче Бальмонте

Максимилиан Волошин

Кто же Бальмонт в русской поэзии? Первый лирический поэт? Родоначальник? Выше он — или ниже других живущих? Его нельзя сравнивать. Он весь — исключение. Его можно любить только...

Марина Цветаева

Если бы мне дали определить Бальмонта одним словом, я бы не задумываясь сказала: — Поэт. Не улыбайтесь, господа, этого бы я не сказала ни о Есенине, ни о Мандельштаме, ни о Маяковском, ни о Гумилеве, ни даже о Блоке, ибо у всех названных было еще что-то, кроме поэта в них. Большее или меньшее, лучшее или худшее, но — еще что-то. Даже у Ахматовой была — отдельно от стихов — молитва. У Бальмонта, кроме поэта в нем, нет ничего. Бальмонт: поэт: адекват. Поэтому когда семейные его, на вопрос о нем, отвечают: «Поэт — спит», или «Поэт пошел за папиросами» — нет ничего смешного или высокопарного, ибо именно поэт спит, и сны, которые он видит — сны поэта, и именно поэт пошел за папиросами — в чем, видя и слыша его у прилавка, никогда не усумнился ни один лавочник. На Бальмонте — в каждом его жесте, шаге, слове — клеймо — печать — звезда — поэта.

Константин Паустовский

Он заговорил тягучим голосом. После каждой фразы замолкал и прислушивался к ней, как прислушивается человек к звуку рояльной струны, когда взята педаль.... После перерыва Бальмонт читал свои стихи. Мне казалось, что вся певучесть русского языка заключена в этих стихах.

Тэффи

Бальмонт любил позу. Да это и понятно. Постоянно окруженный поклонением, он считал нужным держаться так, как, по его мнению, должен держаться великий поэт. Он откидывал голову, хмурил брови. Но его выдавал его смех. Смех его был добродушный, детский и какой-то беззащитный. Этот детский смех его объяснял многие нелепые его поступки. Он, как ребенок, отдавался настроению момента, мог забыть данное обещание, поступить необдуманно, отречься от истинного.

Иван Бунин

Бальмонт был вообще удивительный человек. Человек, иногда многих восхищавший своей «детскостью», неожиданным наивным смехом, который, однако, всегда был с некоторой бесовской хитрецой, человек, в натуре которого было немало притворной нежности, «сладостности», выражаясь его языком, но немало и совсем другого — дикого буянства, зверской драчливости, площадной дерзости. Это был человек, который всю свою жизнь поистине изнемогал от самовлюбленности, был упоен собой, уверен в себе до такой степени, что однажды вполне простодушно напечатал свой рассказ о том, как он был у Толстого, как читал ему свои стихи и как Толстой помирал со смеху, качаясь в качалке. Ничуть не смущенный этим смехом, Бальмонт закончил свой рассказ так: «Старик ловко притворился, что ему мои стихи не нравятся!»

Торжественное собрание, посвященное 150-летию со дня рождения поэта Константина Бальмонта, состоялось 14 июня в Музее промышленности и искусства города Иванова. В мероприятии приняли участие губернатор Павел Коньков, первый вице-спикер регионального парламента Анатолий Буров, депутаты Ирина Виноградова и Александр Маслов.

Анатолий Буров озвучил текст приветствия депутатов Ивановской областной Думы. В нем, в частности, говорится: «Гордый оптимизм и жизнеутверждающий энтузиазм лирики поэта возвышал свободу человеческого духа. Его поэзия стала новой философией, знаменующей начало Серебряного века русской литературы. Имя Константина Бальмонта непосредственно связано с историей нашего края, а творчество – это величайшее наследие, которым гордится вся Россия, каждый, кому небезразлична русская культура, запечатленная в его бессмертных стихах!». Законодатель отметил, что лейтмотивом жизни и творчества поэта была любовь к России.

Благодарности Председателя областной Думы парламентарий вручил издателю Ольге Епишевой, руководителю литературного объединения «Слово» при литературно-краеведческом музее Константина Бальмонта в городе Шуя Татьяне Литвиновой, а также заместителю директора средней шуйской общеобразовательной школы №2 имени Константина Бальмонта Светлане Хромовой.

Отметим, что на собрании глава региона Павел Коньков вручил Всероссийскую литературную премию имени Константина Бальмонта «Будем как солнце» ивановскому литератору Александру Романову. Его книга «Константин Бальмонт. Несобранное и забытое из творческого наследия», представляющая собой итог серьезного научно-исследовательского труда составителя, завоевала большинство голосов членов комиссии. Автор в течение более десятка лет кропотливо собирал неизвестные и малоизвестные тексты произведений поэта.

Павел Коньков вручил Благодарственные письма губернатора Ивановской области за популяризацию творческого наследия Константина Бальмонта. В рамках мероприятия также состоялась церемония гашения юбилейного памятного конверта.

В завершение вечера для гостей и участников была представлена литературно-музыкальная композиция Ивановской государственной филармонии «Я стозвучные песни пою…».

Для информации:

Константин Дмитриевич Бальмонт – поэт-символист, переводчик, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века. Опубликовал 35 поэтических сборников, 20 книг прозы, переводил с многих языков. Автор автобиографической прозы, мемуаров, филологических трактатов, историко-литературных исследований и критических статей.

Родился 15 июня 1867 года в сельце Гумнищи Шуйского уезда Владимирской губернии. Отец Дмитрий Константинович Бальмонт (1835-1907) служил в Шуйском уездном суде и был председателем уездной земской управы.

В Гумнищах поэт получил первоначальное образование, как и все его братья. Когда старшие из них (а всего в семье было семеро сыновей) поступили на учебу в Шуйскую мужскую гимназию, семья переехала в Шую. В Шуйской мужской гимназии учился и Константин.

Дальнейшая биография поэта уже не была связана с родными местами. Большую часть своей жизни Константин Бальмонт провел за границей. Но он всегда очень тосковал по родине. Умер Константин Бальмонт вдали от России 24 декабря 1942 года. Похоронен он в Нуази ле Гран, близ Парижа.

Отметим, что в июне 2017 года исполняется 150 лет со дня рождения поэта. Центральные мероприятия, посвященные юбилейной дате, пройдут в июне в Иванове и на родине поэта, в Шуе.