В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с царицею; детей у них не было. Стали они бога молить, чтоб создал им детище во младости на поглядение, а под старость на покормление; помолились, легли спать и уснули крепким сном.
Во сне им привиделось, что недалеко от дворца есть тихий пруд, в том пруде златопёрый ёрш плавает, коли царица его скушает, сейчас может забеременеть. Просыпaлись царь с царицею, кликали к себе мамок и нянек, стали им рассказывать свой сон. Мамки и няньки так рассудили: что во сне привиделось, то и наяву может случиться.
Царь призвал рыбаков и строго наказал поймать ерша златопёрого.
На заре пришли рыбаки на тихий пруд, закинули сети, и на их счастье с первою ж тонею попался златопёрый ёрш. Вынули его, принесли во дворец; как увидала царица, не могла на месте усидеть, скоро к рыбакам подбегала, за руки хватала, большой казной награждала; после позвала свою любимую кухарку и отдавала ей ерша златопёрого с рук на руки.
На, приготовь к обеду, да смотри, чтобы никто до него не дотронулся.
Кухарка вычистила ерша, вымыла и сварила, помои на двор выставила; по двору ходила корова, те помои выпила; рыбку съела царица, а посуду кухарка подлизала.
И вот разом забрюхатели: и царица, и её любимая кухарка, и корова, и разрешились все в одно время тремя сыновьями: у царицы родился Иван-царевич, у кухарки - Иван, кухаркин сын, у коровы - Иван Быкович.
Стали ребятки расти не по дням, а по часам; как хорошее тесто на опаре поднимается, так и они вверх тянутся. Все три молодца на одно лицо удались, и признать нельзя было, кто из них дитя царское, кто - кухаркино и кто от коровы народился. Только по тому и различали их: как воротятся с гулянья, Иван-царевич просит бельё переменить, кухаркин сын норовит съесть что-нибудь, а Иван Быкович прямо на отдых ложится.
По десятому году пришли они к царю и говорят:
Любезный наш батюшка! Сделай нам железную палку в пятьдесят пудов.
Царь приказал своим кузнецам сковать железную палку в пятьдесят пудов; те принялись за работу и в неделю сделали. Никто палки за один край приподнять не может, а Иван-царевич, да Иван, кухаркин сын, да Иван Быкович между пальцами её повертывают, словно перо гусиное.
Вышли они на широкий царский двор.
Ну, братцы, - говорит Иван-царевич, - давайте силу пробовать; кому быть бoльшим братом.
Ладно, - отвечал Иван Быкович, - бери палку и бей нас по плечам.
Иван-царевич взял железную палку, ударил Ивана, кухаркина сына, да Ивана Быковича по плечам и вбил того и другого по колена в землю. Иван, кухаркин сын, ударил - вбил Ивана-царевича да Ивана Быковича по самую грудь в землю; а Иван Быкович ударил - вбил обоих братьев по самую шею.
Давайте, - говорит царевич, - ещё силу попытаем: станем бросать железную палку кверху; кто выше забросит - тот будет больший брат.
Ну что ж, бросай ты!
Иван-царевич бросил - палка через четверть часа назад упала, а Иван Быкович бросил - только через час воротилась.
Ну, Иван Быкович, будь ты большой брат.
После того пошли они гулять по саду и нашли громадный камень.
Ишь какой камень! Нельзя ль его с места сдвинуть? - сказал Иван-царевич, упёрся в него руками, возился, возился - нет, не берет сила.
Попробовал Иван, кухаркин сын, - камень чуть-чуть подвинулся. Говорит им Иван Быкович:
Мелко же вы плаваете! Постойте, я попробую.
Подошёл к камню да как двинет его ногою - камень ажно загудел, покатился на другую сторону сада и переломал много всяких деревьев. Под тем камнем подвал открылся, в подвале стоят три коня богатырские, по стенам висит сбруя ратная: есть на чём добрым мoлодцам разгуляться!
Тотчас побежали они к царю и стали проситься:
Государь-батюшка! Благослови нас в чужие земли ехать, самим на людей посмотреть, себя в людях показать.
Царь их благословил, на дорогу казной наградил; они с царём простились, сели на богатырских коней и в путь-дорогу пустились. Ехали по долам, по горам, по зелёным лугам и приехали в дремучий лес; в том лесу стоит избушка на курячьих ножках, на бараньих рожках, когда надо - повёртывается.
Избушка, избушка, повернись к нам передом, к лесу задом; нам в тебя лезти, хлеба-соли ести.
Избушка повернулась. Добрые молодцы входят в избушку - на печке лежит баба-яга костяная нога, из угла в угол, нос в потолок.
Фу-фу-фу! Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам в рот катится.
Эй, старуха, не бранись, слезь-ка с печки да на лавочку садись. Спроси: куда едем мы? Я добренько скажу.
Баба-яга слезла с печки, подходила к Ивану Быковичу близко, кланялась ему низко:
Здравствуй, батюшка Иван Быкович! Куда едешь, куда путь держишь?
Едем мы, бабушка, на реку Смородину, на калиновый мост; слышал я, что там не одно чудо-юдо живёт.
Ай да Ванюша! За дело хватился; ведь они, злодеи, всех приполонили, всех разорили, ближние царства шаром покатили.
Братья переночевали у бабы-яги, поутру рано встали и отправились в путь-дорогу. Приезжают к реке Смородине; по всему берегу лежат кости человеческие, по колено будет навалено! Увидали они избушку, вошли в неё - пустехонька, и вздумали тут остановиться.
Пришло дело к вечеру. Говорит Иван Быкович:
Братцы! Мы заехали в чужедальнюю сторону, надо жить нам с осторожкою; давайте по очереди на дозор ходить.
Кинули жребий - доставалось первую ночь сторожить Ивану-царевичу, другую - Ивану, кухаркину сыну, а третью - Ивану Быковичу. Отправился Иван-царевич на дозор, залез в кусты и крепко заснул. Иван Быкович на него не понадеялся; как пошло время за полночь - он тотчас готов был, взял с собой щит и меч, вышел и стал под калиновый мост.
Вдруг на реке воды взволновалися, на дубах орлы закричали - выезжает чудо-юдо шестиглавое; под ним конь споткнулся, чёрный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Говорит чудо-юдо шестиглавое:
Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, а ты, песья шерсть, ощетинилась? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он, добрый молодец, ещё не родился, а коли родился - так на войну не сгодился; я его на одну руку посажу, другой прихлопну - только мокренько будет!
Выскочил Иван Быкович:
Не хвались, нечистая сила! Не поймав ясна сокола, рано перья щипать; не отведав добра молодца, нечего хулить его. А давай лучше силы пробовать: кто одолеет, тот и похвалится.
Вот сошлись они - поравнялись, так жестоко ударились, что кругом земля простонала. Чуду-юду не посчастливилось: Иван Быкович с одного размаху сшиб ему три головы.
Стой, Иван Быкович! Дай мне роздыху.
Что за роздых! У тебя, нечистая сила, три головы, у меня всего одна; вот как будет у тебя одна голова, тогда и отдыхать станем.
Снова они сошлись, снова ударились; Иван Быкович отрубил чуду-юду и последние головы, взял туловище - рассёк на мелкие части и побросал в реку Смородину, а шесть голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся. Поутру приходит Иван-царевич.
Ну что, не видал ли чего?
Нет, братцы, мимо меня и муха не пролетала.
На другую ночь отправился на дозор Иван, кухаркин сын, забрался в кусты и заснул. Иван Быкович на него не понадеялся; как пошло время за полночь - он тотчас снарядился, взял с собой щит и меч, вышел и стал под калиновый мост.
Вдруг на реке воды взволновалися, на дубах орлы закричали - выезжает чудо-юдо девятиглавое; под ним конь споткнулся, чёрный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Чудо-юдо коня по бедрам, ворона по перьям, хорта по ушам:
Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, а ты, песья шерсть, щетинишься? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он ещё не родился, а коли родился - так на войну не сгодился; я его одним пальцем убью!
Выскочил Иван Быкович:
Погоди - не хвались, прежде богу помолись, руки умой да за дело примись! Ещё неведомо - чья возьмёт!
Как махнет богатырь своим острым мечом раз-два, так и снёс у нечистой силы шесть голов; а чудо-юдо ударил - по колена его в сыру землю вогнал.
Иван Быкович захватил горсть земли и бросил своему супротивнику прямо в очи. Пока чудо-юдо протирал свои глазища, богатырь срубил ему и остальные головы, взял туловище - рассёк на мелкие части и побросал в реку Смородину, а девять голов под калиновый мост сложил.
Наутро приходит Иван, кухаркин сын.
Что, брат, не видал ли за ночь чего?
Нет, возле меня ни одна муха не пролетала, ни один комар не пищал!
Иван Быкович повел братьев под калиновый мост, показал им на мёртвые головы и стал стыдить:
Эх вы, сони, где вам воевать? Вам бы дома на печи лежать!
На третью ночь собирается на дозор идти Иван Быкович; взял белое полотенце, повесил на стенку, а под ним на полу миску поставил и говорит братьям:
Я на страшный бой иду; а вы, братцы, всю ночь не спите да присматривайтесь, как будет с полотенца кровь течь: если половина миски набежит - ладно дело, если полна миска набежит - все ничего, а если через край польёт - тотчас спускайте с цепей моего богатырского коня и сами спешите на помощь мне.
Вот стоит Иван Быкович под калиновым мостом; пошло время за полночь, на реке воды взволновалися, на дубах орлы раскричалися - выезжает чудо-юдо двенадцатиглавое; конь у него о двенадцати крылах, шерсть у коня серебряная, хвост и грива - золотые. Едет чудо-юдо; вдруг под ним конь споткнулся; чёрный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Чудо-юдо коня по бедрам, ворона по перьям, хорта по ушам.
Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, а ты, песья шерсть, щетинишься? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он ещё не родился, а коли родился - так на войну не сгодился; я только дуну - его и праху не останется!
Выскочил Иван Быкович:
Погоди - не хвались, прежде богу помолись!
А, ты здесь! Зачем пришёл?
На тебя, нечистая сила, посмотреть, твоей крепости испробовать.
Куда тебе мою крепость пробовать? Ты муха передо мной!
Отвечает Иван Быкович:
Я пришёл с тобой не сказки рассказывать, а насмерть воевать.
Размахнулся своим острым мечом и срубил чуду-юду три головы. Чудо-юдо подхватил эти головы, черкнул по ним своим огненным пальцем - и тотчас все головы приросли, будто и с плеч не падали! Плохо пришлось Ивану Быковичу; чудо-юдо стал одолевать его, по колена вогнал в сыру землю.
Стой, нечистая сила! Цари-короли сражаются, и те замиренье делают; а мы с тобой ужли будем воевать без роздыху? Дай мне роздыху хоть до трёх раз.
Чудо-юдо согласился; Иван Быкович снял правую рукавицу и пустил в избушку. Рукавица все окна побила, а его братья спят, ничего не слышат. В другой раз размахнулся Иван Быкович сильней прежнего и срубил чуду-юду шесть голов; чудо-юдо подхватил их, черкнул огненным пальцем - и опять все головы на местах, а Ивана Быковича забил он по пояс в сыру землю.
Запросил богатырь роздыху, снял левую рукавицу и пустил в избушку. Рукавица крышу пробила, а братья всё спят, ничего не слышат. В третий раз размахнулся он ещё сильнее и срубил чуду-юду девять голов; чудо-юдо подхватил их, черкнул огненным пальцем - головы опять приросли, а Ивана Быковича вогнал он в сыру землю по самые плечи.
Иван Быкович запросил роздыху, снял с себя шляпу и пустил в избушку; от того удара избушка развалилася, вся по брёвнам раскатилася.
Тут только братья проснулись, глянули - кровь из миски через край льётся, а богатырский конь громко ржёт да с цепей рвётся. Бросились они на конюшню, спустили коня, а следом за ним и сами на помощь спешат.
А! - говорит чудо-юдо, - ты обманом живёшь; у тебя помощь есть.
Богатырский конь прибежал, начал бить его копытами; а Иван Быкович тем временем вылез из земли, приловчился и отсек чуду-юду огненный палец. После того давай рубить ему головы: сшиб все до единой, туловище на мелкие части разнял и побросал всё в реку Смородину.
Прибегают братья.
Эх вы, сони! - говорит Иван Быкович. - Из-за вашего сна я чуть-чуть головой не поплатился.
Поутру ранешенько вышел Иван Быкович в чистое поле, ударился оземь и сделался воробышком, прилетел к белокаменным палатам и сел у открытого окошечка.
Увидала его старая ведьма, посыпала зернышков и стала сказывать:
Воробышек-воробей! Ты прилетел зернышков покушать, моего горя послушать. Насмеялся надо мной Иван Быкович, всех зятьёв моих извёл.
Не горюй, матушка! Мы ему за всё отплатим, - говорят чудо-юдовы жены.
Вот я, - говорит меньшая, - напущу голод, сама выйду на дорогу да сделаюсь яблоней с золотыми и серебряными яблочками: кто яблочко сорвёт - тот сейчас лопнет.
А я, - говорит середняя, - напущу жажду, сама сделаюсь колодезем; на воде будут две чаши плавать: одна золотая, другая серебряная; кто за чашу возьмётся - того я утоплю.
А я, - говорит старшая, - сон напущу, а сама перекинусь золотой кроваткою; кто на кроватке ляжет - тот огнём сгорит.
Иван Быкович выслушал эти речи, полетел назад, ударился оземь и стал по-прежнему добрым молодцем. Собрались три брата и поехали домой.
Едут они дорогою, голод их сильно мучает, а есть нечего. Глядь - стоит яблоня с золотыми и серебряными яблочками; Иван-царевич да Иван, кухаркин сын, пустились было яблочки рвать, да Иван Быкович наперёд заскакал и давай рубить яблоню крест-накрест - только кровь брызжет!
То же сделал он и с колодезем и с золотою кроваткою. Сгибли чудо-юдовы жены.
Как проведала о том старая ведьма, нарядилась нищенкой, выбежала на дорогу и стоит с котомкою. Едет Иван Быкович с братьями; она протянула руку и стала просить милостыни.
Говорит царевич Иван Быковичу:
Братец! Разве у нашего батюшки мало золотой казны? Подай этой нищенке святую милостыню.
Иван Быкович вынул червонец и подает старухе; она не берется за деньги, а берет его за руку и вмиг с ним исчезла. Братья оглянулись - нет ни старухи, ни Ивана Быковича, и со страху поскакали домой, хвосты поджавши.
А ведьма утащила Ивана Быковича в подземелье и привела к своему мужу - старому старику.
На тебе, - говорит, - нашего губителя!
Старик лежит на железной кровати, ничего не видит: длинные ресницы и густые брови совсем глаза закрывают. Позвал он двенадцать могучих богатырей и стал им приказывать:
Возьмите-ка вилы железные, подымите мои брови и ресницы чёрные, я погляжу, что он за птица, что убил моих сыновей?
Богатыри подняли ему брови и ресницы вилами; старик взглянул:
Ай да молодец Ванюша! Дак это ты взял смелость с моими детьми управиться! Что ж мне с тобою делать?
Твоя воля, что хочешь, то и делай, я на всё готов.
Ну да что много толковать, ведь детей не поднять; сослужи-ка мне лучше службу: съезди в невиданное царство, в небывалое государство и достань мне царицу - золотые кудри, я хочу на ней жениться.
Иван Быкович про себя подумал: «Куда тебе, старому чёрту, жениться, разве мне, молодцу!»
А старуха взбесилась, навязала камень на шею, бултых в воду и утопилась.
Вот тебе, Ванюша, дубинка, - говорит старик, - ступай ты к такому-то дубу, стукни в него три раза дубинкою и скажи: «Выйди, корабль! Выйди, корабль! Выйди, корабль!» Как выйдет к тебе корабль, в то самое время отдай дубу трижды приказ чтобы он затворился; да смотри не забудь! Если этого не сделаешь, причинишь мне обиду великую.
Иван Быкович пришёл к дубу, ударяет в него дубинкою бессчетное число раз и приказывает:
Все, что есть, выходи!
Вышел первый корабль; Иван Быкович сел в него, крикнул:
Все за мной! - и поехал в путь-дорогу.
Отъехав немного, оглянулся назад - и видит: сила несметная кораблей и лодок! Все его хвалят, все благодарят.
Подъезжает к нему старичок в лодке:
Батюшка Иван Быкович, много лет тебе здравствовать! Прими меня в товарищи.
А ты что умеешь?
Умею, батюшка, хлеб есть.
Иван Быкович сказал:
Фу, пропасть! Я и сам на это горазд; однако садись на корабль, я добрым товарищам рад.
Подъезжает к лодке другой старичок:
Здравствуй, Иван Быкович! Возьми меня с собой.
А ты что умеешь?
Умею, батюшка, вино-пиво пить.
Нехитрая наука! Ну да полезай на корабль.
Подъезжает третий старичок:
Здравствуй, Иван Быкович! Возьми и меня.
Говори: что умеешь?
Я, батюшка, умею в бане париться.
Фу, лихая те побери! Эки, подумаешь, мудрецы!
Взял на корабль и этого; а тут ещё лодка подъехала; говорит четвёртый старичок:
Много лет здравствовать, Иван Быкович! Прими меня в товарищи.
Да ты кто такой?
Я, батюшка, звездочёт.
Ну, уж на это я не горазд; будь моим товарищем.
Принял четвёртого, просится пятый старичок.
Прах вас возьми! Куда мне с вами деваться? Сказывай скорей: что умеешь?
Я, батюшка, умею ершом плавать.
Ну, милости просим!
Вот поехали они за царицей - золотые кудри. Приезжают в невиданное царство, небывалое государство; а там уже давно сведали, что Иван Быкович будет, и целые три месяца хлеб пекли, вино курили, пиво варили. Увидал Иван Быкович несчётное число возов хлеба да столько же бочек вина и пива; удивляется и спрашивает:
Чтоб это значило?
Это всё для тебя наготовлено.
Фу, пропасть! Да мне столько в целый год не съесть, не выпить.
Тут вспомнил Иван Быкович про своих товарищей и стал вызывать:
Эй вы, старички-молодцы! Кто из вас пить-есть разумеет?
Отзываются Объедайло да Опивайло:
Мы, батюшка! Наше дело ребячье.
А ну, принимайтесь за работу!
Подбежал один старик, начал хлеб поедать: разом в рот кидает не то что караваями, а целыми возами. Всё приел и ну кричать:
Мало хлеба; давайте ещё!
Подбежал другой старик, начал пиво-вино пить, всё выпил и бочки проглотил.
Мало, - кричит. - Подавайте ещё!
Засуетилась прислуга; бросилась к царице с докладом, что ни хлеба, ни вина недостало.
А царица - золотые кудри приказала вести Ивана Быковича в баню париться. Та баня топилась три месяца и так накалена была, что за пять вёрст нельзя было подойти к ней. Стали звать Ивана Быковича в баню париться; он увидал, что от бани огнём пышет, и говорит:
Что вы, с ума сошли? Да я сгорю там!
Тут ему опять вспомнилось:
Ведь со мной товарищи есть! Эй вы, старички-молодцы! Кто из вас умеет в бане париться?
Подбежал старик:
Я, батюшка! Моё дело ребячье.
Живо вскочил в баню, в угол дунул, в другой плюнул - вся баня остыла, а в углах снег лежит.
Ох, батюшки, замёрз, топите ещё три года! - кричит старик что есть мочи.
Бросилась прислуга с докладом, что баня совсем замёрзла, а Иван Быкович стал требовать, чтоб ему царицу - золотые кудри выдали. Царица сама к нему вышла, подала свою белую руку, села на корабль и поехала.
Вот плывут они день и другой; вдруг ей сделалось грустно, тяжко - ударила себя в грудь, оборотилась звездой и улетела на небо.
Ну, - говорит Иван Быкович, - совсем пропала! - Потом вспомнил: - Ах, ведь у меня есть товарищи. Эй, старички-молодцы! Кто из вас звездочёт?
Я, батюшка! Моё дело ребячье, - отвечал старик, ударился оземь, сделался сам звездою, полетел на небо и стал считать звёзды; одну нашёл лишнюю и ну толкать её! Сорвалась звездочка с своего места, быстро покатилась по небу, упала на корабль и обернулась царицею - золотые кудри.
Опять едут день, едут другой; нашла на царицу грусть-тоска, ударила себя в грудь, оборотилась щукою и поплыла в море. «Ну, теперь пропала!» - думает Иван Быкович, да вспомнил про последнего старичка и стал его спрашивать:
Ты, что ль, горазд ершом плавать?
Я, батюшка, моё дело ребячье! - Ударился оземь, оборотился ершом, поплыл в море за щукой и давай её под бока колоть. Щука выскочила на корабль и опять сделалась царицею - золотые кудри.
Тут старички с Иваном Быковичем распростились, по своим домам пустились; а он поехал к чудо-юдову отцу.
Приехал к нему с царицею - золотые кудри; тот позвал двенадцать могучих богатырей, велел принести вилы железные и поднять ему брови и ресницы чёрные. Глянул на царицу и говорит:
Ай да Ванюша! Молодец! Теперь я тебя прощу, на белый свет отпущу.
Нет, погоди, - отвечает Иван Быкович, - не подумавши сказал!
Да у меня приготовлена яма глубокая, через яму лежит жёрдочка; кто по жердочке пройдёт, тот за себя и царицу возьмёт!
Ладно, Ванюша! Ступай ты наперёд.
Иван Быкович пошёл по жёрдочке, а царица - золотые кудри про себя говорит:
Легче пуху лебединого пройди!
Иван Быкович прошёл - и жёрдочка не погнулась; а старый старик пошёл - только на середину ступил, так и полетел в яму. Иван Быкович взял царицу - золотые кудри и воротился домой; скоро они обвенчались и задали пир на весь мир. Иван Быкович сидит за столом да своим братьям похваляется:
Хоть долго я воевал, да молодую жену достал! А вы, братцы, садитесь-ка на печи да гложите кирпичи!
На том пиру и я был, мёд-вино пил, по усам текло, да в рот не попало; тут меня угощали: отняли лоханку от быка да налили молока; потом дали калача, в ту ж лоханку помоча. Я не пил, не ел, вздумал утираться, со мной стали драться; я надел колпак, стали в шею толкать!
См. также
- Бой на Калиновом мосту - вариант сказки с тремя Иванами.
Тексты для чтения, диктантов и изложений.
Принято считать, что курс ОБЖ родился в 1991 году. Как самостоятельный курс — да. Но в рамках отдельных дисциплин те или иные вопросы безопасности преподавались и раньше. Кому-то может показаться удивительным, тем не менее они затрагивались не только на таких, напрямую касающихся ОБЖ уроков, как физика, химия, гeография, природоведение, но даже в ходе изучения русского языка и литературы.
Подтверждением тому могут служить методические материалы, подготовленные еще в 1980 году специалистами ВОСВОДа. Они были предназначены для использования при проведении различных школьных мероприятий, а также в качестве текстов для чтения и диктантов. Эти материалы не потеряли своей актуальности. Надеемся, они сослужат добрую службу школьным педагогам и учащимся и сегодня.
Для диктанта в 5-6 кл.:
И ближняя дорога далека бывает
Вот и март. С утра еще подмораживает, а днем уже тепло. Появились лужи, почернели дороги и лед на реке. Петя и Миша всю зиму ходили в школу через реку.
И сегодня они побежали быстро по почерневшему льду. Вдруг возле берега Миша по пояс провалился в воду. Петя не растерялся, подбежал, подал руку и вытащил Мишу. Мальчики во весь дух побежали домой. Друзья опоздали в этот день в школу, но все кончилось хорошо.
Всякий лед до тепла живет.
Наступает время весеннего потепления. Подтаявший лед становится рыхлым и слабым. В это время переход через реку или любой другой водоем становится опасен для жизни. Будьте осторожны! Пора попрощаться с играми на льду до следующей зимы.
Становится еще теплее, реки вскрываются, начинается ледоход. Ребята, последите за тем, чтобы ваши младшие товарищи, любители приключений, не отправлялись в путешествия
на льдинах — это всегда кончается плохо. Объясните им, что во время ледохода всякие игры на льду, прыжки с льдины на льдину очень опасны. Будьте внимательны и осторожны!
Для диктанта в 7-8 кл.
Осторожно — ледоход!
Идет весна. Лед на реках и озерах под действием солнечных лучей и теплых вод становится слабым, рыхлым. Приближается время весеннего паводка. Скоро вскроются реки, и начнется ледоход. Это красивое зрелище всегда привлекает к себе многих детей.
Когда вы наблюдаете за ледоходом с моста, набережной или причала, не перегибайтесь через перила и другие ограждения, так как можно упасть в воду.
Остерегайтесь любоваться ледоходом и с обрывистых берегов. Во время ледохода вода часто размывает берега, и они обваливаются. Весной опасно сходить на плотины и запруды — они могут быть неожиданно сорваны напором льда или размыты сильным течением воды. Наблюдая ледоход, не приближайтесь к ледяным заторам.
Не катайтесь на плывущих льдинах — это опасно для жизни. Долг каждого школьника, увидевшего, что с кем-то случилась беда, немедленно оказать помощь пострадавшему. Для этого можно использовать спасательные круги, лодки, шесты, веревки, жерди, лестницы, доски и любые предметы, имеющие хорошую плавучесть. Зовите, при этом, на помощь старших товарищей. Не оставляйте младших ребят у воды без надзора. Будьте осторожны во время весеннего паводка и ледохода!
Возвращение.
В конце розового марта утренние оловянные заморозки становятся нежными, как фиалки, а земля дышит прозрачной испариной.
Сегодня много солнца. Волга, покрытая тающим льдом, вздувшаяся, перепачканная разжиженным навозом, кажется огромным пегим волдырем. Но это Волга, а не какая-то там речушка. Она скоро сбросит с себя зимнюю кору — и разольется же! У-у-yI Конца-краю не будет.
Через Волгу, по дороге, покрытой разжиженным навозом, пробирался человек. Он то осторожно, иногда по колено в воде, двигался по направлению к Широкому Буераку, то вскакивал на бурый ухаб и некоторое время стоял на нем, поводя головой, как сорока с куста.
«Куда же это он прется?» — с тревогой подумал Николай, зная, что дорога оторвалась от берегов, что лед стал ломкий, что и вообще-то вся ледяная, пегая кора на Волге, хотя и медленно, но упорно всей своей массой движется вниз, что остались какие-то минуты- и вся эта масса взорвется и хлынет по течению. Да, да. Николай хорошо знает, какую опасность таит в себе Волга, когда она, сбрасывая с себя ледяную рубашку, стонет, как роженица. «Как же это он один идет!» — Николай хотел было помочь человеку, но, глянув на Волгу, на водяные прогалины около берегов, развел руками...Пешеход в это время спрыгнул с ухаба и двинулся вверх — туда, где лед еще лежал нетронутым.
— Эй! Пропадешь! — Николай, надрываясь криком, замахал руками и со всего разбега ринулся вниз по скользкому обрыву. Раздался оглушительный треск, и льдина под пешеходом медленно поползла. Пешеход кинулся вперед, перескочил пространство между льдиной и неподвижной целиной. Та часть льда, на которую он прыгнул, от удара рухнула. Пешеход снова кинулся вперед, хотел перемахнуть через водяной прогал — льдина накренилась, окунулась, и, кружась, поплыла вниз.
А пешеход прыгал с льдины на льдину, падал, вскакивал и снова летел на другую льдину. Временами он задерживался, очевидно обессилев, полз, затем снова поднимался и бежал вперед. И вдруг, прыгнув, он провалился... и толпа замерла в ожидании. — Ну, сгиб человек... сгиб безвозвратно, — заключил дедушка Катай. — Гляди, гляди, — перебил его НикитаГурьянов. — Лодка. Николай, вооружившись длинным шестом, вел лодку меж льдин, огибая их, и люди с берега смотрели только на него, пугаясь уже того, что лодку могут сжать льдины, и тогда она хряснет, как орех на крепких зубах. Но Николай вел лодку умело, выбирая нужные прогалы, а когда он схватил за шиворот человека и выволок его из воды, широковцы облегченно вздохнули. Обратно лодка шла с большой скоростью. Николай работал на веслах, а пешеход, став на корму, отталкивался багром.
(По ФПанферову)
Река разлилась
|
Возвращался третий класс с книжками с урока. Видит — речка поднялась, Разлилась широко. Где недавно был каток, Там бушующий поток. Речка сбросила мостки, Вырвалась из плена. Все ей нынче пустяки, Море по колено! Затопила огород, Мчится по оврагу, По реке петух плывет, Унесло беднягу. Ну, теперь ему конец! Он неопытный пловец. Но с волной вперегонки Вниз с крутого ската Мчатся берегом реки |
школьники ребята. Они бегут к оврагу, Вокруг ручьи текут. Тяжелую корягу Ребята волокут. Петух плывет куда-то, Несет его вода. — Сюда! — кричат ребята. — Сюда плыви, сюда! — К реке бежит ватага, В волну летит коряга. За корягу, за сучки. Зацепился край доски. Машет крыльями петух! Он летит на берег. Озирается вокруг, Счастью он не верит. Знают все, что третий класс Петуха сегодня спас. (А. Барто) |
На рыбалку.
Было мне тогда лет 12, Санька — годом старше, а Лешке и 8 еще не было. Уж очень хотелось нам самим на налима пойти. Крючками мы запаслись еще с зимы — выменяли в кооперативе на крысиные шкурки, добытые своими руками. Наконец, Енисей тронулся. Теперь надо ждать, чтобы поднялась вода и унесла рыхлый лед, тогда лодки спустят на реку, и налим начнет брать, как шальной. Вода, наконец-то поднялась, собрала и подчистила лед по берегам, затопила ложки и луговину ниже плотины. Заревел и помчал мутную воду охмелевший от короткого водополья Енисей-батюшка.
Лодку мы отвязали худую, чтобы не так скоро хватились ее, и ответственности было поменьше, и поплыли к острову. Кружилась, вскипала под лодкой густая от мути вода, гнала редкие льдины, швыряла их на боны. Лодку качало, подбрасывало, норовило раз- вернуть и хрястнуть обо что-нибудь. Первый раз пересекали мы Енисей в ту пору, когда переплывать его и взрослые не решались. Силенок наших не хватило. Выдохлись мы, и тогда лодку поволокло к Караульному быку. Санька судорожно пытался развернуть лодку носом встречь течению, остепенить ее, утихомирить, но она мчалась, задравши нос, как норовистая лошадь, и слушаться не хотела. Много натекло в лодку воды, отяжелела она.
Я перехватил Алешкино весло и мотнул головой на старое ведро, плававшее среди лодки, Алешка бросился отчерпывать воду, лодка шатнулась, черпанула бортом. Внизу мощно ревел Караульный бык. Разъяренная вода кипела под ним, закручивалась воронками. В воронках веретеньями кружились бревна и исчезали куда-то. Серые льдины, желтую пену, щепки, вырванные с корнем сосенки, гоняло под быком. Сверху отваливались камни и бултыхали в воду. Рев нарастал. Лодка закачалась как-то безвольно и обреченно. Бык приближался, словно он был живой и мчался на нас, чтобы подмять лодку, расхряпать ее о каменную грудь и выбросить в реку щепье, заглотить в каменную пасть унорыша. Я уже не силой, а страхом поднимал и бросал весла. Алешка все выхлестывал и выхлестывал воду. Лодка сделалась легче, поворотливей, и мы выбили ее из стрежня, выгреблись в затишек, сделанный ухвостьем острова. Лодку подхватило и понесло обратным течением к острову. Я сложил весла и обернулся. Еще сажен сто, и нам бы несдобровать, нас унесло бы, прижало к быку, и половили бы мы рыбки, поналимничали. — Порядок на корабле — вяло сказал Санька и в изнеможении опустил весло. Руки его дрожали.
(По В. Астафьеву)
Для диктанта в 3-4 кл.
Муравей и голубка
Муравей спустился к ручью. Он захотел напиться. Волна захлестнула его и чуть не потопила. Голубка несла ветку. Вдруг она увидела, что муравей тонет. Голубка бросила ему ветку в ручей. Муравей сел на ветку и спасся. Потом охотник расставил сеть на го- лубку и хотел ее поймать. Муравей подполз к охотнику и укусил его за ногу. Охотник охнул и уронил сеть. Голубка вспорхнула и улетела.
(По Л.Толстому)
Шалить в воде — быть беде!
Ты любишь купаться? — это очень хорошо. Вода укрепляет здоровье, закаливает организм, доставляет удовольствие. Но с водой нужно быть осторожным. Не надо шалить в воде, в шутку «топить» товарищей, цепляться за их ноги. И нырять в незнакомых местах тоже не следует. Все это может привести к несчастью.
Умеешь ли ты купаться?
Ты, конечно, купаешься не в запрещенных местах. Не лезешь в омут, потому что омут затягивает даже очень сильных пловцов. Не ныряешь в незнакомых местах. И, разумеется, не сидишь в воде до озноба и посинения. Ты купаешься не больше 10-15 минут, а потом загораешь, бегаешь, играешь с ребятами в мяч на пляже. А затем снова идешь купаться. Если так, то ты делаешь все правильно, ты умеешь купаться! Молодец. Будьте осторожны на воде! Приближается лето — пора веселых каникул. Много интересного ожидает ребят: походы, рыбалка, игры у воды, купание. Но вода может принести и несчастье. Чтобы этого не случилось, нужно знать и выполнять правила поведения на воде и у воды. Не купайтесь в незнакомых и запрещенных местах. Рассчитывайте свои силы и не отплывайте далеко от берега. Будьте осторожны и дисциплинированны на воде!
Для диктанта в 5-6 кл.
Мечтатель Юра и Толя шли неподалеку от берега реки.«Интересно, — сказал Толя, — как это совершаются подвиги? Я все время мечтаю о подвиге!»
«А я об этом даже не думаю», — ответил Юра и вдруг остановился...
С реки донеслись отчаянные крики о помощи. Оба мальчика помчались на зов... Юра на ходу сбросил туфли, отшвырнул в сторону книги и, достигнув берега, бросился в воду.
А Толя бегал по берегу и кричал: «Кто звал? Кто кричал? Кто тонет?» Между тем Юра с трудом втащил на берег плачущего малыша. «Ах, вот он! Вот кто кричал! — обрадовался Толя. — Живой? Ну и хорошо! А ведь не подоспей мы вовремя, кто знает, что было бы!» (В. Асеева)
Как вести себя на воде и у воды
Наступает лето. С нетерпением ждут ребята каникул, когда можно будет искупаться и позагорать, посидеть на берегу с удочкой, совершить лодочную прогулку. Но нельзя забывать об опасности, которую таит в себе вода. Чтобы не случилось беды, запомните и строго соблюдайте правила поведения на водоемах. Купаться можно только в хорошо проверенных, безопасных местах. Никогда не подплывайте к проходящим судам, лодкам, катерам. Не пользуйтесь при купании досками, самодельными плотами, надувными камерами. Не допускайте шалостей на воде, это может привести к несчастью. Ребята, будьте осторожны на воде, не подвергайте свою жизнь и жизнь товарищей опасности!
Для диктанта в 7-8 кл.
Советы Нептуна
Наступают летние каникулы. Все вы, конечно, любите искупаться и позагорать в жаркий день, поваляться на горячем песке и снова броситься в прохладную воду, поплавать, понырять, поиграть в «морской бой». Что может быть лучше этого? Но не забывайте, что водная стихия сурова к тем, кто пренебрегает ее законами, не соблюдает мер безопасности. Чтобы не случилось несчастья, прежде всего, нужно знать и не нарушать правила купания. Купаться и загорать лучше всего на оборудованном пляже. Не умеющим плавать, не следует заходить в воду выше пояса. Находиться в воде рекомендуется не более 10-15 минут. После купания следует насухо вытереть лицо и тело. Не плавайте на надувных матрацах и автомобильных камерах. Ветром или течением их может отнести далеко от берега, а волной - захлестнуть или перевернуть. Не допускайте грубых шалостей в воде. Опасно подныривать друг под друга, хватать за ноги, «топить», заводить на глубину неумеющих плавать. Запрещается взбираться на буи, бакены и другие технические знаки. Некоторые шутники при купании любят делать вид, что они выбились из сил, захлебываются или тонут. Пресекайте такие «забавы». Ложные сигналы о помощи отвлекают спасателей и мешают им выполнять свои обязанности. Не оставляйте у воды младших братьев и сестер. Маленькие дети удивительно бесстрашны. Не ведая об опасности, они могут в воде оступиться и упасть, захлебнуться волной или попасть в яму. Не забывайте о своей ответственности за их безопасность. Не разрешается заплывать за ограничительные знаки, отплывать далеко от берега или переплывать водоем на спор. Будьте осторожны при прыжках в воду. Даже те места, где ныряли прошлым летом, нужно проверить, потому что за год там могли образоваться наносы или понизиться уровень воды. Всех правил, которые нужно соблюдать у водоема, не предусмотреть. Осторожность — вот единственный залог безопасности на воде. Помните, что только береженого Нептун бережет.
Как оказать первую помощь пострадавшему на воде
На ваших глазах произошел несчастный случай — утонул человек. Что вы будете делать? Побежите искать спасателей и звонить в «Скорую»?
Но утонувшего, можно вернуть к жизни только в том случае, если он пробыл под водой не более 5-6 минут.
Значит, помощь ему нужно оказать немедленно.
Пусть кто-нибудь срочно вызывает врачей, а вы, не дожидаясь, их прибытия, приступайте к оказанию первой помощи пострадавшему. Помните — его жизнь в ваших руках!
Действуйте спокойно, правильно и быстро. Прежде всего, осмотрите извлеченного из воды человека. Если в рот ему попали песок, ил, тина, то поверните его голову набок и пальцем, обернутым платком, очистите ротовую и носовую полости.
В случае обильного истечения жидкости изо рта и носа пострадавшего, положите его нижним краем грудной клетки (не желудком!) на бедро своей согнутой ноги так, чтобы голова находилась по уровню ниже желудка. Одной рукой удерживайте голову в таком положении, а другой ритмично нажимайте на спину, пока выходит вода.
Эти действия, в случае их необходимости, не должны занимать более 10-15 секунд. Затем сразу же приступайте к проведению искусственного дыхания. Помните, что чем раньше вы его начнете, тем больше шансов спасти человека.
Уложите пострадавшего спиной на ровную и обязательно твердую поверхность. Если он одет, расстегните ему верхние пуговицы и пояс. Встаньте на колени слева, максимально запрокиньте назад голову пострадавшего, чтобы у него открылись дыхательные пути, и одновременно, сместив челюсть вниз, раскройте ему рот. Сделайте глубокий вдох, приложите свои губы к губам пострадавшего и с силой произведите вдувание воздуха. Во время вдувания пальцами другой руки зажимайте ноздри пострадавшему. Выдох у него произойдет самостоятельно. Вдувания воздуха делайте с частотой собственного дыхания.
Если вам не удалось открыть рот пострадавшему, то в той же последовательности производите вдувания воздуха через нос.
Обязательно сочетайте искусственное дыхание с наружным массажем сердца, если у пострадавшего отсутствует сердцебиение. Для проведения массажа положите одну ладонь поперек нижней трети грудины пострадавшего (не на ребра), а другую поверх нее накрест. Надавите на грудину запястьями так, чтобы она прогнулась на 3-4 см к позвоночнику, и отпустите. Через каждое вдувание воздуха в рот (нос) пострадавшего делайте 4-5 ритмичных надавливаний на грудину.
Прогибать грудину нужно сильно, толчком, используйте для этого вес собственного тела. Детям наружный массаж делайте одной рукой. Хорошо, если помощь оказывают двое. В этом случае один производит искусственное дыхание, а другой, затем массирует сердце. Стимулируя, таким образом, сердечную мышцу, вы можете заставить ее сокращаться самостоятельно.
Но если этого долго не происходит — не отчаивайтесь, продолжайте поддерживать искусственное кровообращение и дыхание до прибытия «скорой помощи». Ваши действия поддержали жизнедеятельность организма пострадавшего, и это облегчит врачам-реаниматорам мероприятия по дальнейшему оживлению человека.
Динка уже стоит по щиколотку в воде. Минька хватает горсть мокрого песку и швыряет ей в голову. Трошка шлепал по воде, пытаясь достать ее кулаком... Но дно уже ускользает из - под ног Динки, и, оглянувшись на берег, девочка бросается вплавь.
Но гребет и гребет, не чувствуя страха. С пристани доносится гудок парохода... Куда он идет? Если мимо, то от него побегут большие волны. Динка пугается и поворачивает назад. Посредине реки с длинным протяжным гудком проплывает пароход. Динка торопится. «Сейчас будут волны... Сейчас будут волны... » — зажмурившись, думает она. Динка гребет изо всех сил. Первая большая волна поднимает ее вверх и, опрокинув навзничь, бросает вниз. Динка поворачивается, вскидывает голову и снова видит берег... Теперь он кажется ближе, она выплевывает изо рта воду, жадно хватает воздух.
С баржи, подняв вверх руки и сложив вместе обе ладони, бросается в воду мальчик. Наклонив голову вниз, он плывет крупными саженками наперерез Динке... Динка видит его уже почти рядом.
Новая волна тащит Динку вниз и накрывает с головой. Чья-то рука больно вцепляется в волосы и сильным рывком поднимает захлебнувшуюся девочку над водой.
(По В.Осеевой)
Как я стал водоплавающим
Воды я не боюсь ни капельки. Даже после того, как чуть не утонул, когда в яму провалился. Я может быть даже и не утонул бы, а выплыл, но меня папа сразу вытащил. Я даже ничуть не испугался, а мама вдруг взяла и заплакала.
А папа говорит: — Ну что ты, право, перестань, здесь вода пресная, питьевая, не надо ее химическую формулу портить... Между прочим, если хотите знать, есть даже такой способ — с лодки человека сбрасывать, чтобы он сразу плавать научился.
Я удивился и говорю: — А если с самолета сбросить, человек летать научится?
Папа засмеялся и говорит: — Со временем, возможно. А пока, пойдем - ка учиться плавать.
Папа дал мне руку, и мы пошли в воду. Сначала мне было по пояс, потом по шейку, а там, где с головкой, папа вытянул руки, и я лег на них. Папа сказал, что надо набрать побольше воздуха и делать движения, будто плывешь. А мама ходила по берегу и ужасно волновалась: «Вася, осторожно! Вася, ты его утопишь! Вася, выйди с глубины, я тебя умоляю!» Вася, то есть папа, потихоньку опускает руки, а сам говорит: «Ничего-ничего, мужчина должен уметь плавать, это всегда пригодиться может». Но мама так продолжала волноваться, что я нахлебался воды, поэтому мне расхотелось дальше учиться, и мы вышли на берег. Мама сначала была вся красная, а тут она даже побледнела.
— Василий, — говорит, — дай мне слово, что ты этих опытов над человеком проводить больше не будешь. Нет, нет, не возражай. Мальчику и впрямь взбредет невесть что в голову, он потеряет осторожность и... Ты что, забыл, как у Петруниных единственный сын утонул? «Все-таки плохо, когда ты один у родителей», — подумал я. У папы еще оставались от отпуска две недели, и мы каждый день ходили купаться, но только он сказал, что, действительно, враз ничего не бывает и учиться нужно постепенно. Сначала мы играли в разные игры: то я проплывал у него между ногами, то он разбрасывал по дну пятаки, а я должен был под водой их все собрать, то он полотенце бубликом клал на воду и мне нужно было головой вынырнуть в бубличную дырку. Потом я у самого беpeгa ложился на воду, упирался руками в дно, а ногами болтал вверх-вниз, по- кроличьи, то есть кролем. Потом я заходил в реку по грудь, набирал воздуха, отталкивался ногами от дна, вытягивал руки и скользил по воде как торпеда.
А потом отпуск кончился, мы вернулись домой, и я поехал на третью смену в лагерь. Я решил железно научиться плавать. Когда нас повели купаться, то спросили, кто умеет плавать, и я сказал, что умею, чтобы не ходить в «лягушатник». А тут нас стали проверять. «Все, — подумал я, — кранты рулям». И вот меня вызвали, я вошел в воду, оттолкнулся, замолотил руками и ногами - и вдруг почувствовал, что плыву. Я думал, что проплыл целых метров десять, а когда оглянулся, то увидел, что отплыл всего шага на три. Но все равно — ведь отплыл... Каждый день я проплывал все больше и больше. И руками уже греб не по- собачьи, а как настоящий кролист. Когда мы вернулись домой, я сходил в бассейн, и меня записали в секцию плавания. Вечером я с гордостью сообщил: — Вот, записался в секцию. В группу умеющих плавать. А мама сказала:— Горе ты мое водоплавающее, в бассейн-то ты уже сам ходишь, а вот в ванну тебя, почему силком загонять приходится?
С донесением — вплавь.
Мне нужно было переправиться через реку, чтобы доставить важное сообщение. Я знал, что раз нужно, я переплыву речку Кальва — она не так широка, чтобы я выбился из сил и задохнулся. Но я знал, что стоит мне на мгновение растеряться, испугаться глубины, хлебнуть глоток воды, и я пойду ко дну, как это со мной было год тому назад. Я подошел к берегу, вынул из кармана тяжелый оловянный браунинг, повертел его и швырнул в воду. Полегоньку, уговаривая себя не волноваться, а главное, не торопиться, взмах за взмахом продвигался я вперед. Я переплыл эту речку и вовремя доставил порученное мне важное сообщение. Страх — самый страшный враг плывущего человека. Я преодолел его.
(По А Гайдару)
Ты не пароход
Лодочка, на которой в глубочайшей тайне от родителей отправились в путешествие Никита, его младший брат Митя и собака Цыган, называлась «Воробей».
Нужно твердо помнить, что путешественники всегда от одной опасности переходят к другой. Нет ничего приятнее, как преодолевать опасность, и смело плыть навстречу приключениям.
Торопиться было некуда. Никита положил весла, и «Воробей» все плыл да плыл вниз по реке Ждановке мимо лесопильных заводов, заборов и рыбаков.
Течение подхватило лодку. «Воробей» накренился и все быстрее и быстрее заскользил мимо рыбаков, заборов, лодок к устью Ждановки, впадающей, у лесопильного завода в Малую Невку.
Здесь началась качка. Волна била в борт. «Воробей» стал нырять, зарываться носом и, как стрела, полетел через Малую Невку к Крестовскому острову.
В лицо било брызгами, посвистывал ветер. Митя тихо шипел от восторга. И вдруг сильный толчок. Раздался треск — лодка ударилась носом в зеленую сваю.
Митины ноги болтнулись в воздухе, и он клубочком перелетел за борт лодки в воду.
Никита не успел даже сообразить, что случилось, как Цыган выпрыгнул из лодки, схватил Митю за рубашку и поплыл с ним к берегу.
(по А Толстому)
Про двух лодырей
Как Винни-Пух спас кенгуренка Ру
Кенгуренок Ру мыл мордочку и лапки в речке возле запруды.
— Не одобряю я этих разных умываний, — ворчал ослик Иа,
— в особенности этой новой моды мыть за ушами.
А ты как считаешь?- спросил он Вини-Пуха
— Ну, — сказал Пух, — я считаю... Но в этот момент раздался всплеск,
чей-то жалобный писк.
— Крошка Ру упал в воду, — закричал Кролик.
— Доумывался, — сказал Иа. Кристофер Робер и Пух кинулись на помощь.
— Смотрите, как плаваю пропищал крошка Ру. Он был уже на середине и течение относило его к водопаду у плотины. — Смотрите, как я пла... Буль, буль! — и он вынырнул еще дальше.
Поросенок Пятачок прыгал на месте и кричал: «Ой! Ой!». Сова объясняла, что в случае неожиданного погружения в воду самое важное — это держать голову над поверхностью. Кристофер и Кролик носились взад и вперед, подбадривая всех.
И только Винни-Пух сделал что- то полезное. Он подхватил длинную палку и перебросил ее на тот берег. Кенгуренок, продолжающий радостно булькать: «Смотрите, как я пла- ваю», — ухватился за нее и выкарабкался на берег.
По А.Милна)
Робинзон Крузо
Когда нас отнесло примерно мили на четыре от корабля, огромный вал величиной с гору неожиданно набежал с кормы, словно для того, чтобы последним ударом прекратить наши страдания. В один миг он опрокинул нашу шлюпку.
Ничем не выразить смятения в моих мыслях, когда я погрузился в воду. Я отлично плаваю, но я не мог вынырнуть на поверхность и набрать в грудь воздуху, пока подхватившая меня волна, пронеся меня изрядное расстояние по направлению к берегу, не разбилась и не отхлынула назад, оставив меня на мелком месте, полумертвого от воды, которой я нахлебался. У меня хватило самообладания настолько, что, увидев сушу гораздо ближе, чем я ожидал, поднялся на ноги и опрометью пустился бежать в надежде достичь берега прежде, чем нахлынет и подхватит меня другая волна. Но море шло горой и погоняло, как разъяренный враг. Главной моей заботой было справиться по возможности с новой волной так, чтобы она, поднеся меня еще ближе к берегу, не увлекла за собой в обратном движении к морю.
Меня подхватило и долго с неимоверной силой и быстротой несло ко дну. Я уже почти задыхался, как вдруг почувствовал, что поднимаюсь кверху; вскоре, к великому моему облегчению, мои руки и голова оказались над водой, и хотя я мог продержаться на поверхности не больше двух секунд, однако успел перевести дух, и это придало мне силы и мужества. Меня снова захлестнуло, но на этот раз я пробыл под водой не так долго. Когда волна разбилась и пошла назад, я не дал ей увлечь себя обратно и скоро почувствовал под ногами дно. Я постоял несколько секунд, чтобы отдышаться, и, собрав остаток сил, опрометью пустился бежать к берегу.
Увидев, что сейчас меня опять накроет волной, я крепко уцепился за выступ скалы и, задержав дыхание, решил переждать, пока волна не схлынет. Так как ближе к земле волны были не столь высоки, то я продержался до ее хода. Затем я снова пустился бежать и очутился настолько близко к берегу, что следующая волна хоть и перекатилась через меня, но уже не могла подхватить и унести обратно в море. Пробежав еще немного, я, к великой моей радости, почувствовал себя на суше, вскарабкался на прибрежные скалы и опустился на траву. Здесь я был в безопасности: море не могло достать до меня.
Будьте осторожны на льду.
Настало время осенних заморозков. Реки, пруды и озера начинают затягиваться первым ледком. Но этот лед еще слаб и тонок. По нему очень опасно ходить, кататься на коньках и санках. Ребята, помните об этом! Будьте осторожны!
С осенними заморозками на реках, озерах, прудах наступает опасная пора. Веселые развлечения на неокрепшем льду, могут привести к несчастному случаю. Чтобы этого не произошло, надо соблюдать осторожность на льду водоемов, строго выполнять существующие правила. Нельзя кататься и собираться группами на тонком льду, особенно если он запорошен снегом. Опасно сбегать и прыгать с берега на лед, когда не известна его крепость. Будьте осторожны на льду в незнакомых местах и особенно там, где летом было быстрое течение, где в водоем впадают реки и ручейки, образующие промоины, а также в местах спуска воды от фабрик, заводов, теплостанций.
Для диктанта в 7-8 кл.
Осторожный пешеход не провалится под лед
Осенний лед коварен. Кажется, что он уже прочен, даже выдерживает у берега тяжесть человека, но стоит сделать несколько шагов, как неожиданно раздается треск — и вы оказываетесь в воде. Не выходите на лед до наступления морозов. Период ледостава на реках дольше, чем на прудах и озерах, а на середине водоема лед бывает непрочен даже зимой. Не переходите реки по льду до полного их замерзания.
Переходить водоемы нужно в местах, где оборудованы специальные ледовые (пешеходные или автогужевые) переправы. Безопасность вашего движения здесь гарантирована. В местах, где ледовые переправы отсутствуют, при переходе следует обязательно проверять прочность льда пешней или палкой. Если пешня проваливается, или в месте удара появляется вода, или лед трескается, нужно немедленно возвращаться к берегу. При групповом переходе расстояние между пешеходами должно быть не менее 5-6 м. При переходе водоема на лыжах нужно отстегнуть крепления, снять с рук петли лыжных палок, снять с одного плеча лямку рюкзака. Расстояние между лыжниками тоже должно быть 5-6 м.
Будьте внимательны и осторожны при катании на санках или лыжах с крутого берега — внизу может оказаться прорубь, майна или полынья. Опасно кататься на коньках или играть в хоккей за пределами специально оборудованного катка вы можете не заметить запорошенных снегом трещин или проломов.
Во время зимнего лова рыбы опасно собираться большими группами на льду, делать рядом несколько лунок. Чтобы кто-нибудь случайно не попал ногой в затянувшуюся льдом лунку, уходя, ставьте около нее вешку. Обходите вмерзшие в лед кусты, камыши или какие-либо предметы, места впадения в водоем речек или ручьев, а также места-сброса промышленных вод — лед там всегда непрочен.
При оказании помощи провалившемуся под лед приближайтесь к нему ползком (лучше всего подложив под себя лыжи, доску, лестницу или фанеру), за 4-5 м от пролома подайте шест, багор, доску, веревку, ремень или шарф и, медленно отползая, вытягивайте пострадавшего на прочный лед.
Был такой случай: Илюша с братьями пришли кататься на коньках. С ними вместе прибежали человек пять деревенских ребят. Лед на пруду был тонок, слышались раскатистые металлические потрескивания. Илюше вздумалось испытать прочность льда. Он собрал всех ребят в кучу и велел им по команде изо всех сил подпрыгнуть. Сам он отошел в сторону. Мальчики подпрыгнули, лед под ними обломился, и они всей кучей пошли ко дну. К счастью, это было на мелком месте и все обошлось благополучно.
(По Л.Толстому)
Переправа
|
В ноябре — к зиме седой. Два бойца сидят в дозоре Над холодною водой. Видят — маленькая точка Показалась вдалеке: То ли чурка, то ли бочка Проплывает по реке — Нет, не чурка и не бочка— Просто глазу маята. — Не пловец ли одиночка — Шутишь, брат. Вода не та! — Да, вода... Помыслить страшно. Даже рыбам холодна. — Не из наших ли вчерашних Поднялся какой со дна?.. — Нет, живой. Без гимнастерки. (А. Твардовский) |
— А не фриц? Не к нам ли в тыл? — Нет. А может, это Тёркин?- Кто-то робко пошутил. — Стой, ребята, не соваться, Толку нет спускать понтон. — Разрешите попытаться? — Что пытаться! — Братцы, — он! И у заберегов кромку Ледяную обломав, Он как он, Василий Тёркин, Встал живой, — добрался вплавь. Доложил по форме; словно Тотчас плыть ему назад. — Молодец, — сказал полковник.— Молодец! Спасибо, брат! |
Для диктанта в 3-4 кл.
В декабрьский день детвора, как обычно, рассыпалась на ледяном просторе речки, пересекающей деревню. Мальчишки с веселым шумом гоняли по льду жестяную консервную банку, катались на самодельных коньках. Шестилетний Леня и первоклассник Юра ушли вверх по речке. В течение получаса они шли не останавливаясь. Вскоре не стало видно ни играющих ребят, ни строений деревни. Тут-то и случилось несчастье: Леня очутился в полынье. При каждой попытке удержаться на кромке льда слабые ручонки Лени скользили, и он уходил в воду с головой. Юра не стал звать на помощь: он знал, что на берегу никого нет. Юра пополз к полынье, держа в руках прут, выдернутый из прибрежного тальника. Нелегко было Лене выбраться из полыньи: намокшая одежда тянула его на дно. На сильном морозе вся фигура Лени выглядела как - будто, в инее, а затем стала подобна ледяной глыбе. Все же Юре удалось помочь Лене подняться на поверхность речки. А потом Юра с трудом тащил друга по заснеженной поверхности коварной речонки. Когда показались первые избы деревень и навстречу выбежали люди, Юра в изнеможении упал. Позади мальчиков-друзей тянулся трехкилометровый след.
(По С. Алексееву)
Клим Самгин (на катке)
Пятеро ребят пошли на речной каток. Разрезвившись, они перелезли через ограждение и покатили по речному льду. Под двумя первыми детьми лед провалился, и они оказались в воде. Девочка сразу захлебнулась, но успела схватить за ноги еще барахтавшегося мальчика.
Подоспевший Клим подполз к пролому и бросил товарищу ремень. Мальчик поймал конец ремня, потянул — и вместе с ремнем потащил к воде более легкого Клима. Клим испугался и выпустил ремень из рук. Рядом не было никого из взрослых. Дети утонули.
(По М.Горькому)
Черемыш, брат героя
Аня Баратова, перепрыгнув через бортик, погналась за мячом. Мяч вылетел далеко за вешки, которыми были обставлены опасные участки льда. Со дна били там родники, и
во льду образовались майны. Они были покрыты тонким льдом и незаметны. Но Аня, видимо, забыла про это. Она пронеслась мимо вешек и вдруг исчезла, как в люке, только
легонько всплеснулась вода на том месте...Первым добежал до полыньи Званцев, бывший ближе других к этому месту. Но Званцева тут же обогнал Гешка. Сбросив ботинки с коньками, он то ползком, то на четвереньках добрался до края. Гешка подполз ближе, и вдруг что-то треснуло под ним. Лед стал наклонно, и жгучий холод залил Гешку с головой.
— Спокойно! Все на месте! — кричал летчик Климентий Черемыш. — Давайте сюда лыжи. Быстро — веревки! В руках летчика уже был бортик от хоккейного поля. Он сунул его вперед, и длинная доска, скользнув по льду, перекрыла полынью, упершись концом в другой край. Потом летчик лег плашмя на скрещенные лыжи и, действуя руками,словно тюлень ластами, мигом подполз к гибельному месту. Лыжи не давали ему проваливаться. Летчик вытянул на лед Аню, но в эту минуту Гешка, уставший от борьбы с быстрым течением, начал слабеть и погружаться. Держась одной рукой за лежавшую поперек пролома доску, Климентий, не задумываясь, спрыгнул в ледяную воду, окунулся и свободной рукой успел схватить за шиворот мальчика. Подтянувшись на одной руке, он выволок Гешку из воды на лед. Он тотчас укутал мальчика в шинель, которую сбросил еще прежде на бегу, отряхнулся и понес Гешку к берегу. Гимнастерка его обмерзла и хрустела, как накрахмаленная.
(По Л.Кассилю)
Для диктанта в 5-6 кл.
Соблюдай осторожность на льду
Хорошо в морозную погоду промчаться на коньках по ледяной глади, стремительно скатиться с крутого берега на санках. Много удовольствий сулит зима! Однако, чтобы избежать несчастных случаев, надо соблюдать осторожность на льду, строго выполнять простые, но обязательные правила. Следует опасаться мест, запорошенных снегом: под снегом лед нарастает значительно медленнее. Иногда случается, что по всему водоему толщина открытого льда достигает десяти сантиметров, а под снегом — всего трех. Нередко по берегам водоемов расположены фабрики и заводы. Некоторые из них спускают в водоемы отработанные теплые воды, которые на большом расстоянии во всех направлениях подмывают лед. Поэтому кататься на коньках, санках и лыжах и даже просто ходить по льду близ фабрик и заводов очень опасно. В местах, где бьет родниковая вода, где в водоем впадает ручей или река, а также в местах с быстрым течением образуются промоины, проталины, полыньи. Здесь вода покрывается лишь тонким льдом. Такие места опасны и для лыжников, и для пешеходов.
Для диктанта в 7-8 кл.
Как помочь провалившемуся под лед.
Оказывая помощь пострадавшему, помните, что к месту пролома во льду нельзя подходить, а надо ползти на животе с раскинутыми в сторону руками и ногами, иначе вы рискуете провалиться. Если у вас под рукой окажутся доска, шест или багор, толкайте их перед собой и подавайте пострадавшему за 4-5 м от провала. Как только терпящий бедствие ухватится за поданный ему предмет, тяните его ползком на берег или на крепкий лед.
Если вы сами неожиданно провалились под лед, старайтесь удержаться на поверхности воды и громко зовите на помощь. Не теряя самообладания, постарайтесь выбраться из пролома самостоятельно. Раскиньте для этого руки в стороны и положите их на кромку льда, осторожно вынесите на лед одну ногу, а затем вторую. Мягким движением выкатитесь на лед и отползите в сторону от места провала.
На льдине
Зимой море замерзло. Рыбаки собрались ловить рыбу подо льдом. Взяли они сети и поехали на санях по льду. Выехали далеко-далеко. Насверлили во льду дырок и сквозь них стали запускать сети. День был солнечный, всем было весело. А к вечеру начался сильный ветер. «Почему нас качает — закричал кто-то. И вдруг понял. — Беда! Нас оторвало и несет на льдине в море». А ветер становился все сильнее. «Пропали!» — раздавались голоса со всех сторон. И вдруг в небе появился самолет. С самолета упал мешок, в нем была еда и записка: «Держитесь! Помощь идет!» Через час пришел пароход и перегрузил к себе людей, сани, лошадей и рыбу.
(По Б. Житкову)
Пролетело детство, как чудесная сказка, на ковре-самолете, на фанерке, несущейся с ледяной горки. Внизу - папа меня за воротник ловит. Ловил…
Давно нет бати на белом свете. Да и я уже большой грузный дядька, и годы мои быстрые никакими силами не остановишь…
Дом наш на реке. Ну, почти на реке, только с горки спуститься, через березовую рощу. Летом на реке - благодать! Хочешь, камешки в воду бросай, хочешь, удочку самодельную - все равно не клюет. Правда, родители на речку ходить не разрешали. Ты мальчик городской, к природе не приученный. Ну, как на камне поскользнешься? Дальше Березовки - ни ногой! Но я все равно ходил. Я воду люблю. Хоть она холодная и бурная - да очень интересная. От каждого камня подводного, островка, кустика приключениями веет! Зимой - картина другая. Зимой - лед. Его, в первую очередь, опробовать надо. Перед сверстниками - восьмилетками да десятилетками - смелостью хвастануть… Только, что это меня тогда на лед потянуло? Ведь никого рядом и за километр не было. Поздний вечер. Ребята по домам разбежались. На речной горушке - я один, туда-сюда хожу, катаюсь. К самой реке на фанерке скатился. Попробовал лед - крепкий. Сделал шаг, другой. Вот уж берег родной близко. Одна узенькая полоска незамерзшей воды осталась. Вот я ее сейчас перепрыгну!.. Как же, перепрыгнул… С головой в воду ледяную окунулся. Лед у берега самый тонкий. Вынырнул. Кричать бесполезно. Кругом ни души. Кое-как за куст прибрежный ухватился. Шуба и валенки тяжеленными стали! Еле-еле я себя на берег вытащил. Поначалу в жар бросило, потом - в холод. Я, как-то сразу, по батарее родненькой, тепленькой соскучился. По дороге домой через березовую рощу звенел, как ледяной колокольчик. Маме с папой ни в чем не признался. Что такой мокрый? На горке в Березовке катался… На горке… Знали бы родители, что сын их на волосок, на ивовую веточку от гибели находился. Чтоб я еще на лед неокрепший ступил…
Теперь, спустя годы, я понимаю, чем это могло закончиться. Если бы течением под лед утянуло, хлебнул бы воды побольше, и - все. Все, как в папиной шутливой поговорке: ты смотри, сынок, утонешь - домой не приходи!
Георгий Марков
Отец и сын (сборник)
Отец и сын. Роман
Книга первая
Глава первая
В знойную июльскую пору тысяча девятьсот двадцать первого года вверх по Васюгану плыли караваном проконопаченные паклей с варом, просмоленные тесовые лодки. В лодках под брезентом и берестой - груз, на кормовых и носовых лавках - мужики, бабы, ребятишки. Лодки осели в воду по самые верхние бортовины и двигались медленно, тяжело, будто взбирались на крутую гору. Хотя река Васюган тихая, без волны, и темная-темная, как из навара чаги, а все ж не стоит она на месте, катит непроглядное, мутное месиво из воды, ила, древесного мусора к глубоким обским омутам. В версте от каравана - два баркаса. В них - кони и коровы на тугих привязях.
Взрывая вековечную тишину Васюгана, гулко хлопали о воду плицы гребей, пронзительно взвизгивали от натуги уключины, перекрикивались по-богатырски звонкими и сильными от эха голосами горластые мужики.
Старый, матерый глухарь взгромоздился на сухую вершину высоченного кедра, вытянул вороненую шею и замер, будто окаменел. Птичий век его подходил к концу, а такого скопления людей ему видывать на этой безмолвной реке не доводилось.
На третий день пути Васюган изогнулся, словно змея перед прыжком, и рассек глухую холмистую тайгу длинным и прямым, наподобие охотничьего ножа, плесом. Слева поднимался белый, чуть не меловой яр в отменных лесах: кедр, сосна, береза - и все как на подбор; а справа тянулся серебрящийся и днем, и в лунные ночи песок, чисто промытый в половодье. Вдоль реки по песку стояла зеленая стена из тополей, ветлы и тальника. За этой стеной расстилались гладкие, покрытые густой травой заливные луга. Вдали их разбег преграждала непроглядная, дремучая тайга. Она сливалась с небом, и думалось, нет у нее ни конца ни края.
Когда прямой плес пошел на закругление, первая лодка причалила к берегу. Из нее выпрыгнул высокий длиннорукий мужик. Он был в броднях с завернутыми голенищами, в просторных холщовых шароварах, в сатиновой рубашке без пояса. Большую лобастую голову покрывали волнистые, почти кудрявые светло-русые волосы. На щеках и под губами лохматилась небогатая бородка, тоже почти кудрявая. На сухощавом лице - крупный нос и неспокойные серые глаза, зоркие, в прищуре, диковатые, как у рассерженной рыси, а минутами добрые, буйно-веселые. Это был Роман Захарович Бастрыков.
Правь сюды! - крикнул он кормовым в лодках и зазывно замахал руками.
Чуем, Роман! - отозвались с лодок, и они одна за другой повернули к берегу.
Ну айда, ребятушки, на смотрины, - сказал Бастрыков мужикам, вместе с ним сошедшим с лодки.
Сокрушая бурьян сильными ногами, Бастрыков шагнул прямо в чащобу леса, полез в гору. За ним цепочкой потянулись: толстый, с повисшей сухой рукой Васюха Степин; его братан Митяй - жилистый, гибкий парень с отчаянными, озорными глазами и усмешкой на веснушчатом лице; грудастый силач Тереха, крепкий и тяжелый, будто выпиленный из лиственничного сутунка, и десятилетний парнишка, щуплый цыпленок, розовощекий и светлоглазый, как девчонка, Алешка, сынок Бастрыкова, нигде и никогда не покидавший отца. Лес скрыл мужиков, голоса их стали неразборчивыми, а потом и вовсе затерялись в неподвижной немоте тайги.
Лодки пристали, но на берег никто сходить не рисковал: а вдруг придет Роман с мужиками и доведется снова плыть по Васюгану дальше и дальше?
Ждали долго - может быть, час, а то и поболе. Вот стал слышен хруст сушняка под ногами мужиков, потом их говор. Они были веселы, разговаривали громко, смеялись, Митяй Степин присвистывал и от озорства и от удовольствия. Гоготал и сам Роман Бастрыков. Его любимец Алешка попискивал наподобие бурундучка тонюсенько-тонюсенько, будто дул в соломинку.
Над чем вы там ржете-то, как жеребцы стоялые? - крикнули с лодок, когда головы мужиков замелькали в прибрежном бурьяне.
Алешка обогнал всех, подбежал к лодкам первым, давясь смехом, принялся рассказывать:
Михайла Топтыгин… учудил… Идем, а он на полянке балуется… Испужались мы… убечь хотели. А тятя говорит: «Давайте тумнем все разом». Мы и крикнули. Ка-а-ак он сиганет! И пошел и пошел, только хруст стоит. Так перепужался, что с перепугу всю поляну обмарал…
Алешка закинул вихрастую головенку, залился звонким смехом.
Господи боже, и куды нас нелегкая занесла! - запричитала на одной из лодок баба, повязанная, невзирая на жару, теплым полушалком.
А если б он кинулся на вас - тогда что? Голой рукой разве его возьмешь?! Подмочил бы ты тогда, Алешка, штаны-то! - ухмыльнулся кормовой самой большой лодки Иван Солдат, степенный мужик со смолево-черной окладистой бородой.
Голой рукой?! А вот он - топор! Хрясь по черепку между глаз - и готов! - подходя к лодкам, сказал Митяй и поиграл топором, перебрасывая его из руки в руку.
Последним вышел из лесу Бастрыков. Люди в лодках примолкли, бросали на него нетерпеливые и вопрошающие взгляды. Бастрыков вытер рукавом рубахи взмокшее, в крупных каплях пота, раскрасневшееся лицо.
Тут и осядем, братаны.
Обскажи выгоды, - попросил Иван Солдат.
И все вокруг насторожились, чтобы не упустить чего.
Перво-наперво - место, - заговорил Бастрыков. - Видимость во все стороны. Мы видим, и нас видят. Избы срубим по яру, вдоль реки. Лес тут же: сосна, ель, пихта. Что тебе по душе, то и руби. Чуть подале - кедрач, а раз кедрач, то и орех, и зверь, и ягоды под рукой.
А под пашню чистина найдется? - спросила баба, низко повязанная полушалком. На нее зашикали: не перебивай, мол, дойдет черед и до этого, Роман не без головы.
Но Бастрыков услышал и ответил без промедления:
Чистины есть, а только сразу не вспашешь. Выжигать и корчевать придется.
Ой, мужики, насидимся без хлеба! - воскликнула баба.
Проживем, Лукерья! Рыба, дичь, ягода…
Обсказывай, Роман, выгоды…
Ну, вон напротив нас луга, - продолжал Бастрыков. - Есть где скотине мясо и жир нагуливать. А рядом с нами еще одна речка. - Он махнул длинной рукой. - Вот этот заливчик устье обозначает. В случае, если в большой реке рыбы нету, в малой ее будем брать…
Будто для нас сотворено это место, - подтвердил Васюха Степин.
От добра добра не ищут. Давайте выгружаться да балаганы к ночи готовить. Не ровен час гроза соберется. Припаривает, как в бане. - Иван Солдат похлопал себя широкой ладонью по нечесаной, лохматой голове.
С богом! Не один ли шут, где помирать: здесь или еще где. - Лукерья встала, сбросила с себя полушалок и, сразу чудом помолодевшая, легко и ловко выпрыгнула из лодки.
Ты у меня докаркаешься! - крикнул на жену Тереха и угрожающе, без шутки, поднял кулаки-кувалды на уровень крепкой, выгнутой груди.
Мужики, бабы, ребятишки - все кинулись из лодок на берег. Митяй подошел к толстой сосне, ловкими ударами топора стесал боковину. Алешка сбегал в лодку, принес банку со смолой, Митяй корявыми буквами вывел: «Сдеся поселилась сельскохозяйственна коммуна “Дружба”.
Как, Роман, вывеска подходяща? - спросил он, когда работа была окончена.
Бастрыков сидел на пеньке, плановал с мужиками, как расставить балаганы, где поместить общую кухню и построить склад для хранения припасов и прочего имущества.
Какая вывеска? - Бастрыков озабоченно взглянул на Митяя и своего сынка Алешку, который, как вьюн, крутился то возле отца, то возле парня.
А вона… Пусть все знают, что пришла на Васюган советска власть и коммуния, - указывая на толстую прибрежную сосну, с торжественностью в голосе произнес Митяй.
Глянь, тятя, глянь! - схватив отца за руку, Алешка тянул Романа за собой.
Бастрыков встал, подошел к сосне. Мужики все до едина двинулись за Романом.
Около сосны Роман остановился, уставил длинные руки в бока, откинул голову и замер с тихой улыбкой на губах.
Эх, чертяка, угораздил! - Бастрыков бросил на Митяя довольный взгляд. - Вывеска неслыханна, никто мимо такой вывески не пройдет, не проедет. - Он прищурил глаза, вслух по складам прочитал: - «Сдеся поселилась сельскохозяйственна коммуна “Дружба”. - Потом произнес эти слова еще и еще раз. По гордой осанке, по задорно взбитой бороденке, по блаженству, которое отражалось на худощавом, забронзовевшем на солнцепеке лице, чувствовалось, что слова эти вызывают в душе Романа и радость и гордость и нет в жизни у него слов, которые были бы сейчас дороже этих.
Тереха сердито покосился на жену, и опять его увесистые кулаки угрожающе поднялись. Но Бастрыков посмотрел на Тереху осуждающе и Лукерье ответил с подчеркнутым уважением:
Для самих себя это, Лукерья! Мало ли люди напридумали себе всяких удовольствий. Ну вот и мы: знай, дескать, наших, как-никак - коммунары!
Да разве мы одни тут? Раскиданы здесь люди, как суслоны по пашне, - сказал Васюха Степин и повернулся к брату. - Доброе дело Митюшка придумал.
Остяк, он хоть и не прочитает, потому что темен, а заметить - заметит. Глаз у него страсть какой зоркий, - обращаясь по-прежнему к Лукерье, пояснил Бастрыков. - И любопытен он, как ребенок. Вот пройдет слух, что мы на Белом яру поселились, и зачтут они к нам ездить… Придется привечать. Угнетенный был народ, обиженный…
Парижски коммунары всем трудовым людям дружки были. Абы ты черны мозолисты руки имел, - хвастнул своими познаниями Митяй.
Алешка взглянул на него с завистью и поближе встал к парню. Тот, к великой радости мальчишки, обнял его при всех.
Ну, братаны, дело надо делать, - сказал Бастрыков. - Одни будут лес валить, другие с неводом на рыбалку поедут. Вася, ты тут на берегу за старшего, а я там - на воде.
А где я буду, тятя? - влез в разговор Алешка.
Где иголка, там и нитка, - ласково усмехнулся Бастрыков.
А Митяй куда пойдет, тятя?
Митяй - лесоруб. Пойдет лес валить.
Алешка задумался: хорошо бы пойти с Митяем, весело с ним, но жалко покидать и отца, с ним всегда спокойно, хорошо: что не знаешь - он расскажет, что попросишь - непременно уважит, сделает.
А ты, может, со мной, Алешка, пойдешь котелки чистить? - подскочила к парнишке Мотька - дочь Васи Степина, крепкая, мускулистая девка, проворная, как огонь.
Вались-ка ты со своими котелками в болото, - отмахнулся Алешка и заспешил вслед за отцом.
Ушли мужики на работу, и опустел взлобок около обтесанной сосны. Остались тут одни бабы выгружать пожитки, только Лукерья отошла в сторону, привалилась к сосне, окинула взглядом по лихорадочному мятежных черных глаз широкий разлет лугов, блестящую, всю в золотых бликах реку, яр с нависшими над круговертью бездонных омутов соснами и березами, тяжело вздохнула. Нет, чужим и неприветливым казался ей этот далекий, пустынный край. Ни обилие рыбы в непроглядной, темной реке, ни эти безлюдные просторы, полные нетронутого богатства, ни радости коммунарской жизни, которые с такой щедростью обещал Роман Бастрыков, - ничто не трогало Лукерьиного сердца. Неужели ради прозябания тут, в этой глуши, стоило бросать насиженное гнездо в хлебопашеской родной сторонке, плыть пять суток на полуразбитом пароходишке все к северу, все к северу, а потом скрестись три дня на утлых лодчонках, рискуя в любую минуту наскочить на коварный подводный карч? Нет…
Лукерья закрыла лицо полушалком, всхлипнула.
Лукерья вздрогнула, выпрямилась.
«Господи, хоть бы ты-то, постылый, забыл меня в этот час! Ни детей с тобой не прижито, ни добра с тобой не нажито».
Вдруг на яру ударили острые топоры, рассыпался по тайге их стукоток, потом зазвенели поперечные пилы, рассекая дремотную тишину знойного полудня, рухнула первая сосна, да так рухнула, что земля задрожала.
Лукерья торопливо перекрестилась, со стоном произнесла:
Батюшки светы, неужто не будет конца этой распрочертовой жизни!..
Глава вторая
Никто, ни один посторонний человек не видел, как выгружались из лодок коммунары, как они три дня и три ночи без передышки ладили балаганы, амбар, рубили лес на постройку домов. Рано утром на четвертый день жизни у Белого яра произошел случай, который хочешь не хочешь заставил думать, что весть о прибытии коммунаров разнесли по Васюгану птицы.
Сидели у костров, завтракали. Бабы нажарили язей, напекли белых пышек из государственной муки, выданной коммуне наряду с двумя неводами, двумя баркасами, двенадцатью лодками, двадцатью охотничьими ружьями, с припасом «в порядке поддержки рабоче-крестьянской власти коммунистических устремлений бедноты и батрачества», как говорилось в постановлении губисполкома.
Ели у костров на длинных столах, сколоченных из толстых кедровых плах. Ели не спеша, деловито и основательно: впереди предстояла тяжелая работа.
Лодка на реке! - вдруг крикнул Алешка, выскакивая из-под прибрежного куста, где он сидел с самого рассвета с удочками.
Коммунары отодвинули еду, встали из-за столов, потянулись один за другим поближе к реке. Отсюда, с изгиба берега, хорошо, насквозь просматривался и нижний плес, прямой как стрела, и верхний плес, круглый и тихий, как таежное озеро. Лодка плыла по этому верхнему плесу, ближе к левому берегу, возле которого было все-таки небольшое течение.
Откуда же он плывет? И кто он?
А может быть, он не один!
А что, возьмет помашет нам платочком, и был таков, - переговаривались коммунары.
Подошла Лукерья, сложила руки крестом на груди, прислушалась к разговору, поблескивая глазами, с усмешкой сказала:
Эка невидаль - человек едет! Совсем скоро одичаем, друг на дружку бросаться начнем.
Тебе, Лукерьюшка, такое в привычку. Тебе только моргни, ты в момент фонарей Терехе под глаза наставишь, - съязвил под смех коммунаров Митяй.
Черт ты сухоребрый! Язык у тебя, как помело, всяку грязь метет! - не осталась в долгу Лукерья.
Митяй не ждал такого удара, на мгновение опешил, тараща глаза на молодую, гибкую Лукерью, смачно выплюнул окурок, собираясь сказать ей в ответ такое, что аж лес закачается. Но Бастрыков опередил его:
Не груби ей, Митяй. Грубостью не убедишь. Вот подожди: она сама скоро нашу жизнь поймет…
Лукерья отступила на шаг, внимательно, благодарным взглядом посмотрела на Бастрыкова.
Спасибо тебе, Роман. Будь все такие, как ты, не то что коммунию - царство небесное на земле люди давным-давно воздвигли бы.
– Какая вывеска? – Бастрыков озабоченно взглянул на Митяя и своего сынка Алешку, который, как вьюн, крутился то возле отца, то возле парня.
– А вона… Пусть все знают, что пришла на Васюган советска власть и коммуния, – указывая на толстую прибрежную сосну, с торжественностью в голосе произнес Митяй.
– Глянь, тятя, глянь! – схватив отца за руку, Алешка тянул Романа за собой.
Бастрыков встал, подошел к сосне. Мужики все до едина двинулись за Романом.
Около сосны Роман остановился, уставил длинные руки в бока, откинул голову и замер с тихой улыбкой на губах.
– Эх, чертяка, угораздил! – Бастрыков бросил на Митяя довольный взгляд. – Вывеска неслыханна, никто мимо такой вывески не пройдет, не проедет. – Он прищурил глаза, вслух по складам прочитал: – «Сдеся поселилась сельскохозяйственна коммуна “Дружба”. – Потом произнес эти слова еще и еще раз. По гордой осанке, по задорно взбитой бороденке, по блаженству, которое отражалось на худощавом, забронзовевшем на солнцепеке лице, чувствовалось, что слова эти вызывают в душе Романа и радость и гордость и нет в жизни у него слов, которые были бы сейчас дороже этих.
Тереха сердито покосился на жену, и опять его увесистые кулаки угрожающе поднялись. Но Бастрыков посмотрел на Тереху осуждающе и Лукерье ответил с подчеркнутым уважением:
– Для самих себя это, Лукерья! Мало ли люди напридумали себе всяких удовольствий. Ну вот и мы: знай, дескать, наших, как-никак – коммунары!
– Да разве мы одни тут? Раскиданы здесь люди, как суслоны по пашне, – сказал Васюха Степин и повернулся к брату. – Доброе дело Митюшка придумал.
– Остяк, он хоть и не прочитает, потому что темен, а заметить – заметит. Глаз у него страсть какой зоркий, – обращаясь по-прежнему к Лукерье, пояснил Бастрыков. – И любопытен он, как ребенок. Вот пройдет слух, что мы на Белом яру поселились, и зачтут они к нам ездить… Придется привечать. Угнетенный был народ, обиженный…
– Парижски коммунары всем трудовым людям дружки были. Абы ты черны мозолисты руки имел, – хвастнул своими познаниями Митяй.
Алешка взглянул на него с завистью и поближе встал к парню. Тот, к великой радости мальчишки, обнял его при всех.
– Ну, братаны, дело надо делать, – сказал Бастрыков. – Одни будут лес валить, другие с неводом на рыбалку поедут. Вася, ты тут на берегу за старшего, а я там – на воде.
– А где я буду, тятя? – влез в разговор Алешка.
– Где иголка, там и нитка, – ласково усмехнулся Бастрыков.
– А Митяй куда пойдет, тятя?
– Митяй – лесоруб. Пойдет лес валить.
Алешка задумался: хорошо бы пойти с Митяем, весело с ним, но жалко покидать и отца, с ним всегда спокойно, хорошо: что не знаешь – он расскажет, что попросишь – непременно уважит, сделает.
– А ты, может, со мной, Алешка, пойдешь котелки чистить? – подскочила к парнишке Мотька – дочь Васи Степина, крепкая, мускулистая девка, проворная, как огонь.
– Вались-ка ты со своими котелками в болото, – отмахнулся Алешка и заспешил вслед за отцом.
Ушли мужики на работу, и опустел взлобок около обтесанной сосны. Остались тут одни бабы выгружать пожитки, только Лукерья отошла в сторону, привалилась к сосне, окинула взглядом по лихорадочному мятежных черных глаз широкий разлет лугов, блестящую, всю в золотых бликах реку, яр с нависшими над круговертью бездонных омутов соснами и березами, тяжело вздохнула. Нет, чужим и неприветливым казался ей этот далекий, пустынный край. Ни обилие рыбы в непроглядной, темной реке, ни эти безлюдные просторы, полные нетронутого богатства, ни радости коммунарской жизни, которые с такой щедростью обещал Роман Бастрыков, – ничто не трогало Лукерьиного сердца. Неужели ради прозябания тут, в этой глуши, стоило бросать насиженное гнездо в хлебопашеской родной сторонке, плыть пять суток на полуразбитом пароходишке все к северу, все к северу, а потом скрестись три дня на утлых лодчонках, рискуя в любую минуту наскочить на коварный подводный карч? Нет…
Лукерья закрыла лицо полушалком, всхлипнула.
Лукерья вздрогнула, выпрямилась.
«Господи, хоть бы ты-то, постылый, забыл меня в этот час! Ни детей с тобой не прижито, ни добра с тобой не нажито».
Вдруг на яру ударили острые топоры, рассыпался по тайге их стукоток, потом зазвенели поперечные пилы, рассекая дремотную тишину знойного полудня, рухнула первая сосна, да так рухнула, что земля задрожала.
Лукерья торопливо перекрестилась, со стоном произнесла:
– Батюшки светы, неужто не будет конца этой распрочертовой жизни!..
Глава вторая
Никто, ни один посторонний человек не видел, как выгружались из лодок коммунары, как они три дня и три ночи без передышки ладили балаганы, амбар, рубили лес на постройку домов. Рано утром на четвертый день жизни у Белого яра произошел случай, который хочешь не хочешь заставил думать, что весть о прибытии коммунаров разнесли по Васюгану птицы.
Сидели у костров, завтракали. Бабы нажарили язей, напекли белых пышек из государственной муки, выданной коммуне наряду с двумя неводами, двумя баркасами, двенадцатью лодками, двадцатью охотничьими ружьями, с припасом «в порядке поддержки рабоче-крестьянской власти коммунистических устремлений бедноты и батрачества», как говорилось в постановлении губисполкома.
Ели у костров на длинных столах, сколоченных из толстых кедровых плах. Ели не спеша, деловито и основательно: впереди предстояла тяжелая работа.
– Лодка на реке! – вдруг крикнул Алешка, выскакивая из-под прибрежного куста, где он сидел с самого рассвета с удочками.
Коммунары отодвинули еду, встали из-за столов, потянулись один за другим поближе к реке. Отсюда, с изгиба берега, хорошо, насквозь просматривался и нижний плес, прямой как стрела, и верхний плес, круглый и тихий, как таежное озеро. Лодка плыла по этому верхнему плесу, ближе к левому берегу, возле которого было все-таки небольшое течение.
– Откуда же он плывет? И кто он?
– А может быть, он не один!
– А что, возьмет помашет нам платочком, и был таков, – переговаривались коммунары.
Подошла Лукерья, сложила руки крестом на груди, прислушалась к разговору, поблескивая глазами, с усмешкой сказала:
– Эка невидаль – человек едет! Совсем скоро одичаем, друг на дружку бросаться начнем.
– Тебе, Лукерьюшка, такое в привычку. Тебе только моргни, ты в момент фонарей Терехе под глаза наставишь, – съязвил под смех коммунаров Митяй.
– Черт ты сухоребрый! Язык у тебя, как помело, всяку грязь метет! – не осталась в долгу Лукерья.
Митяй не ждал такого удара, на мгновение опешил, тараща глаза на молодую, гибкую Лукерью, смачно выплюнул окурок, собираясь сказать ей в ответ такое, что аж лес закачается. Но Бастрыков опередил его:
– Не груби ей, Митяй. Грубостью не убедишь. Вот подожди: она сама скоро нашу жизнь поймет…
Лукерья отступила на шаг, внимательно, благодарным взглядом посмотрела на Бастрыкова.
– Спасибо тебе, Роман. Будь все такие, как ты, не то что коммунию – царство небесное на земле люди давным-давно воздвигли бы.
Бастрыков ухмыльнулся в клочковатую бородку, приветливо взглянул на рослую красавицу, вразумляющим тоном сказал:
– Коммуния, Лукерья, куда лучше царства небесного. Это царствие для мертвых, коммуния же для живых.
– Тять, в лодке остяк, в платке, с трубкой в зубах! – снова подал голос глазастый Алешка.
Все замолкли, пристально всматриваясь в приближавшегося человека. Вскоре стало видно, что человек плывет в легком обласке, по бортам обитом свежим ободком из черемухового прута. На середине обласка в железном ведерке курится синеватым дымком огневище. Таежный человек без огня ни шагу. И против гнуса и против зверя огонь – первое средство. Тлеет на угольках березовый нарост – трут, источает горьковатый запах. Без этого запаха остяк дня не проживет, как не проживет он и одного часа без крепкого табака. Приткнется остяк к берегу, сунет уголек под горсть сухого мха, а запылает огонь во всю силу.
Встреча с Дерсу
Мы попали в бурелом и потому подвигались очень медленно. Часам к четырем дня мы подошли к какой-то вершине. Оставив людей и лошадей на месте, я сам пошел наверх, чтобы осмотреться.
То, что я увидел сверху, сразу рассеяло мои сомнения. Куполообразная гора, где мы находились в эту минуту, была тот самый горный узел, который мы искали. От него к западу тянулась высокая гряда, падавшая на север крутыми обрывами. По ту сторону водораздела общее направление долин шло к северо-западу. Вероятно, это были истоки р. Лефу.
Когда я присоединился к отряду, солнце стояло уже низко над горизонтом и надо было торопиться разыскать воду, в которой и люди, и лошади очень нуждались. Спуск с куполообразной горы был сначала пологий, но потом сделался крутым. Лошади спускались, присев на задние ноги. Вьюки лезли вперед, и если бы при седлах не было шлей, вьюки съехали бы лошадям на головы. Пришлось делать длинные зигзаги, что при буреломе, который валялся здесь во множестве, было делом далеко не легким.
За перевалом мы сразу попали в овраги. Местность была чрезвычайно пересеченная — глубокие распадки , заваленные корчами, водотеки и скалы, обросшие мхом. Трудно представить себе местность более дикую и неприветливую, чем это ущелье.
Не хотелось мне здесь останавливаться, но делать было нечего. На дне ущелья шумел поток, я направился к нему и, выбрав место поровнее, распорядился ставить палатки.
Величавая тишина леса сразу огласилась звуками топоров и голосами людей. Мои спутники стали таскать дрова, расседлывать коней и готовить ужин.
Сумерки в лесу всегда наступают рано. На западе сквозь густую хвою еще виднелись кое-где клочки бледного неба, а внизу, на земле, уже легли ночные тени. По мере того, как разгорался костер, ярче освещались выступившие из темноты кусты и стволы деревьев.
Наконец, на нашем биваке стало все понемногу успокаиваться. После чая каждый занялся своим делом: кто чистил винтовку, кто поправлял седло, кто починял разорванную одежду. Покончив со своими делами, стали ложиться спать. Плотно прижавшись друг к другу и прикрывшись шинелями, мы заснули, как убитые. Не найдя корма в лесу, лошади подошли к биваку и, опустив головы, погрузились в дремоту. Не спали только я и Олентьев. Я записывал в дневник пройденный маршрут, а он починял свою обувь. Часов в десять вечера я закрыл тетрадь и, завернувшись в бурку, лег к огню. От жара, подымавшегося вместе с дымом, качались ветви старой ели, у подножья которой мы расположились, и они то закрывали, то открывали темное небо, усеянное звездами. Стволы деревьев казались длинной колоннадой, уходившей в глубь леса и незаметно сливавшейся там с ночным мраком.
Вдруг лошади подняли головы и насторожили уши; потом они успокоились и опять стали дремать. Сначала мы не обратили на это особого внимания и продолжали разговаривать. Прошло несколько минут. Я что-то спросил у Олентьева и, не получив ответа, повернулся в его сторону. Он стоял на ногах в ожидательной позе и, заслонив рукою свет костра, смотрел куда-то в сторону.
— Что случилось? — спросил я его.
— Кто-то спускается с горы, — отвечал он шепотом.
Мы оба стали прислушиваться, но кругом было тихо — так тихо, как только бывает в лесу в холодную осеннюю ночь. Вдруг сверху посыпались мелкие камни.
— Это, вероятно, медведь, — сказал Олентьев и стал заряжать винтовку.
— Стреляй не надо! Моя — люди!.. — послышался из темноты голос, и через несколько минут к нашему огню подошел человек.
Одет он был в куртку из выделанной оленьей кожи и такие же штаны. На голове у него была какая-то повязка, на ногах унты , за спиной большая котомка, а в руках сошки и старая длинная берданка.
— Здравствуй, капитан, — сказал пришедший, обращаясь ко мне.
Он поставил к дереву свою винтовку, снял со спины котомку, обтер потное лицо рукавом рубашки и подсел к огню. Теперь я мог хорошо его рассмотреть. На вид ему было лет сорок пять. Это был человек невысокого роста, коренастый и, видимо, обладавший достаточной физической силой. Грудь у него была выпуклая, руки крепкие, мускулистые, ноги немного кривые. Темное загорелое лицо его было типично для туземцев: выдающиеся скулы, маленький нос, глаза с монгольской складкой век и широкий рот с крепкими зубами. Небольшие темно-русые усы окаймляли его верхнюю губу, и маленькая рыжеватая бородка украшала подбородок. Но всего замечательнее были его глаза. Темно-серые, но не карие, они смотрели спокойно и немного наивно. В них сквозили решительность, прямота характера и добродушие.
Незнакомец не рассматривал нас так, как рассматривали его мы. Он достал из-за пазухи кисет с табаком, набил им свою трубку и молча стал курить. Не расспрашивая его, кто он и откуда, я предложил ему поесть. Так принято делать в тайге.
— Спасибо, капитан, — сказал он. — Моя шибко хочу кушай, моя сегодня кушай нету.
Пока он ел, я продолжал его рассматривать. У пояса его висел охотничий нож. Очевидно, это был охотник. Руки его были загрубелые, исцарапанные. Такие же, но еще более глубокие царапины лежали на лице: одна на лбу, а другая на щеке около уха. Незнакомец снял повязку, и я увидел, что голова его покрыта густыми темными волосами; они росли в беспорядке и свешивались по сторонам длинными прядями.
Наш гость был из молчаливых. Наконец, Олентьев не выдержал и спросил пришельца прямо:
— Ты кто будешь, китаец или кореец?
— Моя гольд , — ответил он коротко.
— Ты, должно быть, охотник? — спросил я.
— Да, — отвечал он. — Моя охота ходи, другой работы нету, рыба лови понимай тоже нету, только один охота понимай.
— А где ты живешь? — продолжал допрашивать его Олентьев.
— Моя дома нету. Моя сопка живи. Огонь клади, палатка делай — спи... Всегда охота ходи, как дома живи.
Потом он рассказал, что сегодня охотился за изюбрями, ранил одну матку, но слабо. Идя по подранку, он наткнулся на наши следы. Они завели его в овраг. Когда стемнело, он увидел огонь и пошел прямо на него.
— Моя тихонько ходи, — говорил он. — Думай, какой люди далеко сопка ходи. Посмотри, капитан есть, солдаты есть. Моя тогда прямо ходи.
— Как тебя зовут? — спросил я незнакомца.
— Дерсу Узала, — отвечал он.
Меня заинтересовал этот человек. Что-то в нем было особенное, оригинальное. Говорил он просто, тихо, держал себя скромно, незаискивающе... Мы разговорились. Он долго рассказывал мне про свою жизнь. Я видел перед собой первобытного охотника, который всю свою жизнь прожил в тайге. Из его слов я узнал, что средства к жизни он добывал ружьем и предметы своей охоты выменивал у китайцев на табак, свинец и порох, и что винтовка ему досталась в наследие от отца. Потом он рассказал мне, что ему теперь пятьдесят три года, что у него никогда не было дома, он вечно жил под открытым небом и только зимой устраивал себе временную юрту из корья или бересты. Первые проблески его детских воспоминаний были: река, шалаш, огонь, отец, мать и сестренка.
— Все давно помирай, — закончил Дерсу свой рассказ и задумался.
Он помолчал немного и продолжал снова:
— У меня раньше тоже жена была, сын и девчонка. Оспа все люди кончай. Теперь моя один остался...
Лицо его стало грустным от переживаемых воспоминаний. Я пробовал, было, его утешить, но что были мои утешения для этого одинокого человека, у которого смерть отняла семью, это единственное утешение в старости. Он ничего мне не отвечал и только еще более поник головой. Хотелось мне как-нибудь выразить ему сочувствие, что-нибудь для него сделать, но я не знал, что именно. Наконец, я надумал: я предложил ему обменять его старое ружье на новое, но он отказался, сказав, что берданка ему дорога как память об отце, что он к ней привык, и что она бьет очень хорошо. Он потянулся к дереву, взял свое ружье и стал гладить рукой по ложе.
Звезды на небе переместились и показывали далеко за полночь. Часы летели за часами, а мы все сидели у костра и разговаривали. Говорил больше Дерсу, а я его слушал, и слушал с удовольствием. Он рассказывал мне про свою охоту, про то, как раз он попал в плен к хунхузам, но убежал от них. Говорил он о злых духах, о наводнениях, рассказывал про свои встречи с тиграми, говорил о том, что стрелять их нельзя, потому что это запретные звери, охраняющие женьшень от человека.
Однажды на Дерсу напал тигр и сильно изранил. Жена искала его десять суток, прошла более двухсот верст и по следам нашла его обессиленного от потери крови. Пока он болел, она ходила на охоту.
Потом я стал его расспрашивать о том месте, где мы находимся. Он сказал, что это истоки реки Лефу, и что завтра мы дойдем до первой зверовой фанзы.
На земле и на небе было еще темно; только в той стороне, откуда подымались все новые звезды, чувствовалось приближение рассвета. На землю пала обильная роса — верный признак, что завтра будет хорошая погода. Кругом царила торжественная тишина. Казалось, природа отдыхала тоже.
Через час восток начал алеть. Я посмотрел на часы, — было шесть часов утра.
Небо из черного сделалось синим, а потом серым, мутным. Ночные тени стали жаться в кусты и овраги. Они выйдут оттуда, когда солнце скроется за горизонтом.
Вскоре бивак наш опять ожил: заговорили люди, очнулись от оцепенения лошади, заверещала в стороне пищуха, ниже по оврагу ей стала вторить другая; послышался крик дятла и трескотливая музыка желны.
Тайга просыпалась. С каждой минутой становилось все светлее, и вдруг яркие солнечные лучи снопом вырвались из-за гор и озарили весь лес. Наш бивак принял теперь другой вид. На месте яркого костра лежала груда золы; огня почти не было видно; на земле валялись порожние банки из-под консервов; там, где стояла палатка, торчали одни жерди и лежала примятая трава.
Охота на кабанов
После чая стрелки начали вьючить коней, Дерсу тоже стал собираться. Он надел свою котомку, взял в руки сошки и берданку. Через несколько минут отряд наш тронулся в путь. Дерсу пошел с нами.
Ущелье, по которому мы шли, было длинное и извилистое. Справа и слева к нему подходили другие такие же ущелья. Из них с шумом бежала вода. Распадок становился шире и постепенно превращался в долину. Здесь на деревьях были старые затески; они привели нас на тропинку.
Дерсу шел впереди и все время внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался к земле и разбирал листву руками.
— Что такое? — спросил я его.
Дерсу остановился и сказал, что тропа пешеходная, что идет она по соболиным ловушкам, что несколько дней тому назад по ней прошел один человек и что, по всей вероятности, это был китаец.
Слова Дерсу нас всех поразили. Заметив, что мы отнеслись к нему с недоверием, он воскликнул:
— Как ваша понимай нету? Посмотри сам.
После этого он привел такие доказательства, что все наши сомнения отпали разом. Все было так ясно и просто, что я удивился, как этого раньше не замечал. Во-первых, на тропе нигде не видно было конских следов, во-вторых, по сторонам она не была очищена от ветвей; наши кони пробирались с трудом и все время задевали вьюками за деревья. Затем повороты были так круты, что кони не могли повернуться и должны были делать обход; через ручьи следы шли по бревну, и нигде тропа не спускалась в воду; бурелом, преграждавший путь, не был прорублен, — люди шли свободно, а лошадей обводили стороною. Все это доказывало, что тропа не была приспособлена для путешествий с вьюками.
— Давно один люди ходи, — говорил Дерсу, как бы про себя. — Люди ходи кончай, дождь ходи, — и он стал высчитывать, когда был последний дождь.
Часа два мы шли по этой тропе. Мало-помалу хвойный лес начал переходить в смешанный. Все чаще и чаще стали попадаться тополь, клен, осина, береза и липа. Я хотел, было, сделать второй привал, но Дерсу посоветовал пройти еще немного.
— Наша скоро балаган найди есть, — сказал он и указал на деревья, с которых была снята кора.
Я сразу понял его. Значит, поблизости должно быть то, для чего это корье предназначалось. Мы прибавили шагу и через десять минут на берегу ручья увидели небольшой односкатный балаган, поставленный охотниками или искателями женьшеня. Осмотрев его кругом, наш новый знакомый опять подтвердил, что несколько дней тому назад по тропе прошел китаец, и что он ночевал в этом балагане. Прибитая дождем зола, одинокое ложе из травы и брошенные старые наколенники из дабы свидетельствовали об этом.
Тогда я понял, что Дерсу не простой человек. Передо мной был истинный следопыт, и невольно мне вспомнились герои романов Фенимора Купера и Майн-Рида.
Надо было покормить лошадей. Я решил воспользоваться этим, лег в тени кедра и тотчас же уснул. Часа через два меня разбудил Олентьев. Проснувшись, я увидел, что Дерсу наколол дров, собрал бересты и все это сложил в балаган. Я думал, что он хочет его спалить, и начал отговаривать от этой затеи. Но вместо ответа он попросил у меня щепотку соли и горсть рису. Меня заинтересовало, что он хочет с ними делать, и я дал ему просимое. Дерсу тщательно обернул берестой спички, отдельно в бересту завернул соль и рис и повесил все это в балагане. Затем он поправил снаружи корье и стал собираться.
— Верно, ты думаешь вернуться сюда? — спросил я Дерсу.
Он отрицательно покачал головой. Тогда я спросил его, для кого он оставил рис, соль и спички.
— Какой другой люди ходи, — отвечал Дерсу, — балаган найди, сухие дрова найди, спички найди, кушай найди — пропади нету.
Меня глубоко поразило это. Я задумался... Гольд заботится о неизвестном ему человеке, которого он никогда не увидит и который тоже не узнает, кто приготовил ему дрова и продовольствие. Таков был этот «дикарь».
К вечеру мы дошли до того места, где две речки сливаются вместе, откуда собственно и начинается Лефу.
После ужина я рано лег спать и тотчас уснул.
На другой день, когда я проснулся, все люди были уже на ногах. Я тотчас отдал приказание седлать лошадей, и пока стрелки возились с вьюками, я успел приготовить планшет для съемки и пошел вперед вместе с Дерсу.
От места нашего ночлега долина стала постепенно поворачивать на запад. Левые склоны ее были крутые, правые — пологие. С каждой верстой тропа становилась шире и лучше. В одном месте лежало срубленное топором дерево. Дерсу подошел, осмотрел пень и сказал:
— Весной рубили; два люди работали; один люди высокий — его топор тупой, другой люди маленький — его топор острый.
Для этого удивительного человека почти не существовало тайн. Как ясновидящий, он знал все, что здесь происходило. Тогда я решил быть внимательнее и попытаться самому разобраться в следах. Вскоре я увидел еще один порубленный пень. Кругом валялось множество щепок, пропитанных смолою. Я понял, что кто-то добывал растопку. Ну, а дальше? А дальше я ничего не мог придумать.
— Фанза близко, — сказал гольд как бы в ответ на мои размышления.
Действительно, уже опять стали попадаться деревья, частично лишенные коры (я уже знал, что это значит), а саженях в ста от них, на самом берегу реки, среди небольшой полянки стояла зверовая фанза. Это была небольшая постройка с глинобитными стенами, крытая корьем. Она оказалась пустой.
Внутренняя обстановка фанзы была грубая. Железный котел, вмазанный в низенькую печь, от которой шли дымовые ходы, согревающие каны (нары), два-три долбленых корытца, деревянный ковш для воды, кухонная тряпка, железная ложка, метелочка для промывки котла, две запыленных бутылки, кое-какие брошенные тряпки, две скамеечки, масляная лампа и обрывки звериных шкур, разбросанные по полу, — составляли все ее убранство.
Отсюда вверх по Лефу шли три тропы. Одна была та, по которой мы пришли, другая вела в горы на восток и третья направлялась на запад. Эта последняя была много хоженая — конная. По ней мы пошли дальше. Стрелки закинули лошадям поводья на шею и предоставили им самим выбирать дорогу. Умные животные шли хорошо и всячески старались не зацеплять вьюками за деревья.
В местах болотистых и на каменистых россыпях они не прыгали, а ступали осторожно, каждый раз пробуя почву ногою, прежде чем поставить ее как следует. Этой сноровкой отличаются именно местные лошадки, привыкшие к путешествиям в тайге с вьюками.
От зверовой фанзы Лефу начала понемногу загибать к северо-востоку. Пройдя еще верст шесть, мы подошли к земледельческим фанзам, расположенным на правом берегу реки, у подножья высокой горы, которую китайцы называют Тудинза.
Неожиданное появление воинского отряда смутило китайцев. Я велел Дерсу сказать им, чтобы они не боялись нас и продолжали свои работы.
Зверовые шкуры, растянутые для просушки, изюбриные рога, сложенные грудой в амбаре, панты, подвешенные для просушки, мешочки с медвежьей желчью , оленьи выпоротки , рысьи, куньи, собольи и беличьи меха и инструменты для ловушек, — все это указывало на то, что местные китайцы занимаются не столько земледелием, сколько охотой и звероловством. Около фанз были небольшие участки обработанной земли. Китайцы сеяли пшеницу, чумизу и кукурузу. Они жаловались на кабанов и говорили, что недавно целые стада их спустились с гор в долины и начали травить поля, — поэтому пришлось собирать недозревшие овощи. Но теперь на землю осыпались желуди, и дикие свиньи удалились в дубняки.
Солнце стояло еще высоко на небе, и потому я решил подняться на гору Тудинза, чтобы оттуда осмотреть окрестности. Вместе со мною пошел и Дерсу. Мы отправились налегке и захватили с собой только винтовки.
Гора была крутая. Раза два мы садились и отдыхали, потом опять лезли вверх. Кругом вся земля была изрыта. Дерсу часто останавливался и разбирал следы. По ним он угадывал возраст животных, пол их, видел следы хромого кабана, нашел место, где два кабана дрались и один гонял другого. С его слов все это я представил себе ясно. Мне казалось странным, как это раньше я не замечал следов, а если видел их, то, кроме направления, в котором уходили животные, они мне ничего не говорили.
Через час мы достигли вершины горы, покрытой осыпями. Здесь мы сели на камни и стали осматриваться.
— Посмотри, капитан, — сказал мне Дерсу, указывая на противоположный склон пади. — Что это такое?
Я взглянул в указанном направлении и увидел какое-то темное пятно. Я думал, что это тень от облака, и высказал Дерсу свое предположение. Он засмеялся и указал на небо. Я посмотрел вверх. Небо было совершенно безоблачным: на беспредельной его синеве не было ни одного облачка. Через несколько минут пятно изменило свою форму и немного передвинулось в сторону.
— Что это такое? — спросил я гольда в свою очередь.
— Тебе понимай нету, — отвечал он. — Надо ходи посмотрим.
Мы стали опускаться вниз. Скоро я заметил, что пятно тоже двигалось нам навстречу. Минут через десять гольд остановился, сел на камень и указал мне знаком, чтобы я сделал то же.
— Наша тут надо дожидай, — сказал он. — Надо тихо сиди, чего-чего ломай не надо, говори тоже не надо.
Мы стали ждать. Вскоре я опять увидел пятно. Оно возросло до больших размеров. Теперь я мог рассмотреть его составные части. Это были какие-то живые существа, передвигавшиеся с места на место.
— Кабаны! — воскликнул я. Действительно, это были дикие свиньи.
Их было тут более сотни. Некоторые животные отходили в сторону, но тотчас опять возвращались назад. Скоро можно было рассмотреть каждое животное отдельно.
— Один люди шибко большой, — тихонько проговорил Дерсу.
Я не понял, про какого «человека» он говорил, и посмотрел на него недоумевающе.
Посредине стада, как большой бугор, выделялась спина огромного кабана. Он превосходил всех своими размерами и, вероятно, имел пудов пятнадцать веса. Стадо приближалось с каждой минутой. Теперь ясно были слышны шум сухой листвы, взбиваемой сотнями ног, треск сучьев, резкие звуки, подаваемые самцами, хрюканье свиней и визг поросят.
— Большой люди близко ходи нету, — сказал Дерсу, и я опять его не понял.
Самый крупный кабан был в центре стада, множество животных бродило по сторонам, и некоторые отходили довольно далеко от табуна, так что, когда эти одиночные свиньи подошли к нам почти вплотную, большой кабан был еще вне выстрела. Мы сидели и не шевелились. Вдруг один из ближайших к нам кабанов поднял кверху свое рыло. Он что-то жевал. Я как сейчас помню большую голову, настороженные уши, свирепые глаза, подвижную морду с двумя носовыми отверстиями и белые клыки. Животное замерло в неподвижной позе, перестало есть и уставилось на нас злобными вопрошающими глазами. Наконец, оно поняло опасность и издало резкий крик. Вмиг все стадо с шумом и с фырканьем бросилось в сторону. В это мгновение грянул выстрел. Одно из животных грохнулось на землю. В руках у Дерсу дымилась винтовка. Еще несколько секунд в лесу был слышен треск ломаемых сучьев, затем все стихло.
Кабан, убитый гольдом, оказался двухгодовалой свиньей. Я спросил Дерсу, почему он не стрелял в секача.
— Его старый люди, — сказал он про кабана с клыками. — Его худо кушай, мясо мало-мало пахнет.
Меня поразило, что Дерсу кабанов называет «людьми». Я спросил его об этом.
— Его все равно люди, — подтвердил он, — только рубашка другой. Обмани понимай, сердись понимай, кругом понимай, — все равно как люди...
Для меня стало ясно. Этот первобытный зверобой очеловечивал окружающий животный мир.
На горе мы пробыли довольно долго. Незаметно кончился день. У облаков, столпившихся на западе, края светились так, точно они были из расплавленного металла. Сквозь них прорывались солнечные лучи и веерообразно расходились по небу.
Дерсу наскоро освежевал убитого кабана, взвалил его к себе на плечи, и мы пошли к дому. Через час мы были уже на биваке.
В китайских фанзах было тесно и дымно, поэтому я решил лечь спать на открытом воздухе вместе с Дерсу.
— Моя думай, — сказал он, поглядывая на небо, — ночью тепло будет, завтра вечером — дождь...
Я долго не мог уснуть. Всю ночь мне мерещилась кабанья морда с раздутыми ноздрями. Ничего другого, кроме этих ноздрей, я не видел. Они казались мне маленькими точками. Потом вдруг увеличивались в размерах... Это была уже не голова кабана, а гора, и ноздри — пещеры, и будто в пещерах опять кабаны, с такими же дырявыми мордами.
Три бивака
Утром я проснулся позже других. Первое, что мне бросилось в глаза, — отсутствие солнца. Все небо было в тучах. Заметив, что стрелки укладывают вещи так, чтобы их не промочил дождь, Дерсу сказал:
— Торопиться не надо. Наша днем хорошо ходи, вечером будет дождь.
Я спросил его, почему он думает, что днем дождя не будет.
— Тебе сам посмотри, — ответил гольд. — Видишь, маленькие птицы туда, сюда ходи, играй, кушай. Дождь скоро, — его тогда тихонько сиди, все равно спи.
Действительно, я вспомнил, что перед дождем всегда бывает тихо и сумрачно, а теперь — наоборот: лес жил полной жизнью; всюду перекликались дятлы, сойки и кедровки и весело посвистывали суетливые поползни.
Мы тронулись в путь. Мне хотелось поскорее добраться до корейской деревни и устроиться на ночь под крышу, но осенью в пасмурный день всегда смеркается рано. Часов в пять начал накрапывать дождь. Мы прибавили шагу. Скоро дорога разделилась надвое. Одна шла за реку, другая — как будто направлялась в горы. Мы выбрали последнюю. Потом стали попадаться еще другие дороги, пересекающие нашу в разных направлениях. Когда мы подходили к корейской деревне, было уже совсем темно.
Чтобы не беспокоить корейцев, мы разложили костры на берегу реки и начали ставить палатки. В стороне стояла старая развалившаяся фанза, а рядом с ней были сложены груды дров, заготовленных корейцами на зиму.
После чая я сел у огня и стал записывать в дневнике свои наблюдения. Дерсу разбирал свою котомку и поправлял костер.
— Мало-мало холодно, — сказал он, пожимая плечами.
— Иди спать в фанзу, — посоветовал я ему.
— Не хочу, — ответил он, — моя всегда так спи.
Затем Дерсу натыкал позади себя несколько ивовых прутьев и обтянул их полотнищем палатки, постлал на землю козью шкуру, сел на нее и, накинув себе на плечи кожаную куртку, закурил трубку. Через несколько минут я услышал легкий храп. Он спал. Голова его свесилась на грудь, руки опустились, погасшая трубка выпала изо рта и лежала на коленях... «И так всю жизнь, — подумал я. — Каким тяжелым трудом, ценою каких лишений добывал себе этот человек средства к жизни!..».
В стороне глухо шумела река; где-то за деревней лаяла собака; в одной из дальних фанз плакал ребенок. Я завернулся в бурку, лег спиной к костру и сладко уснул. Начался дождь...
На другой день чуть свет мы все были уже на ногах. В восемь часов утра мы выступили в путь.
Чем дальше, тем долина все более и более принимала характер луговой. По всем признакам видно было, что горы кончаются. Они отодвинулись куда-то далеко в сторону, и на место их выступили широкие и пологие увалы, покрытые кустарниковой порослью. Наша тропа стала подниматься влево, в горы, и увела нас от реки версты на четыре. В этот день мы немного не дошли до деревни Ляличи и заночевали в шести верстах от нее на берегу маленького и извилистого ручейка.
Вечером я сидел с Дерсу у костра и беседовал с ним о дальнейшем маршруте по р. Лефу. Мне очень хотелось взглянуть на озеро Ханка, воспетое Пржевальским. Гольд говорил, что далее пойдут обширные болота и бездорожье, и советовал плыть на лодке, а лошадей и часть команды оставить в Ляличах.
Совет его был вполне благоразумный. Я последовал ему и только изменил местопребывание стрелков.
На другое утро я взял с собой лишь Олентьева и стрелка Марченко, а остальных отправил в село Черниговку с наказом дожидаться там моего возвращения. Нам очень скоро удалось заполучить плоскодонку. Весь день был употреблен на оборудование лодки. Дерсу сам приспособлял весла, устраивал из колышков уключины, налаживал сидения и готовил шесты. Я любовался, как работа у него в руках спорилась и кипела. Он никогда не суетился, все действия его были обдуманы, последовательны и ни в чем не было проволочек.
Случайно в одной избе нашлись готовые сухари. А больше нам ничего и не надо было. Все остальное — чай, сахар, соль, крупу и консервы — мы имели в достаточном количестве. В тот же вечер, по совету гольда, все имущество было перенесено в лодку, а сами мы остались ночевать на берегу.
Ночь выпала ветреная и холодная. За недостатком дров большого огня развести было нельзя, и потому все зябли и почти не спали. Как я ни старался завернуться в бурку, но холодный ветер находил где-нибудь лазейку и знобил то плечо, то бок, то спину. Дрова были плохие, они трещали и бросали во все стороны искры. У Дерсу прогорело одеяло. Сквозь дремоту я слышал, как он ругал полено, называя его по-своему «худой люди».
— Его постоянно так гори — все равно кричи, — говорил он кому-то и при этом изобразил своим голосом, как трещат дрова. — Его надо гоняй.
После этого я слышал всплеск на реке и шипение головешки. Очевидно, гольд бросил ее в воду. Потом мне удалось согреться, и я уснул.
Ночью я проснулся и увидел Дерсу сидящим у костра. Гольд поправлял огонь. Ветер раздувал пламя во все стороны. Поверх бурки на мне лежало одеяло гольда. Значит, это он прикрыл меня, вот почему я и согрелся. Стрелки тоже поверх шинелей были прикрыты его палаткой. Я предложил Дерсу лечь на мое место, но он отказался.
— Не надо, капитан, — сказал он. — Тебе спи, моя буду караулить огонь. Его шибко вредный, — и он указал на дрова.
На лодке по реке Лефу
Когда совсем рассвело, Дерсу разбудил нас. Он согрел чай и изжарил мясо. После завтрака я отправил стрелков с лошадьми в Черниговку, затем мы спустили лодку в воду и тронулись в путь.
Подгоняемая шестами, лодка наша хорошо шла по течению. Верст через пять мы достигли железнодорожного моста и остановились на отдых. Дерсу рассказал, что в этих местах он бывал еще мальчиком с отцом.
После краткого отдыха мы поплыли дальше. Около железнодорожного моста горы кончились. Я вышел из лодки и поднялся на ближайшую сопку, чтобы в последний раз осмотреться во все стороны. Красивая панорама развернулась перед моими глазами. Сзади, на востоке, толпились горы; на юге были пологие холмы, поросшие лиственным редколесьем; на севере, насколько хватал глаз, расстилалось бесконечное низменное пространство, покрытое травой. Сколько я ни напрягал зрение, я не мог увидеть конца этой низины. Она уходила вдаль и скрывалась где-то за горизонтом. Порой по ней пробегал ветер.
Низина эта казалась безжизненной и пустынной. Ярко блестевшие на солнце в разных местах лужи свидетельствовали о том, что долина р. Лефу в дождливый период года затопляется водой. К полудню мы доехали еще до одной возвышенности, расположенной на самом берегу реки с левой стороны. Сопка эта, высотою 60—70 саж., покрыта редколесьем из дуба, березы, липы, клена, ореха и акации.
Во вторую половину дня мы проехали еще столько же и расположились биваком довольно рано.
Долгое сиденье в лодке наскучило, и потому всем хотелось выйти и размять онемевшие члены. Меня тянуло в поле. Олентьев и Марченко принялись устраивать бивак, а мы с Дерсу пошли на охоту.
С первого же шага буйные травы охватили нас со всех сторон. Они были так высоки и так густы, что человек в них казался утонувшим. Внизу, под ногами, — трава; спереди и сзади — трава; с боков — тоже трава, и только вверху — голубое небо. Казалось, что мы шли по дну травяного моря. Это впечатление становилось еще сильнее, когда, взобравшись на какую-нибудь кочку, я видел, как степь волновалась. С робостью и опаской я опять погружался в траву и шел дальше. В этих местах так же легко заблудиться, как в лесу.
Мы несколько раз сбивались с дороги, но тотчас же спешили исправить свои ошибки. Найдя какую-нибудь кочку, я взбирался на нее и старался рассмотреть что-нибудь впереди. Дерсу хватал полынь руками и пригибал ее к земле. Я смотрел вперед, в стороны, и всюду передо мной расстилалось бесконечное волнующееся травяное море.
Главное население этих болотистых степей — пернатое. Кто не бывал в низовьях р. Лефу во время перелета, тот не может себе представить, что там происходит.
Тысячи тысяч птиц большими и малыми стаями тянулись к югу. Некоторые шли в обратном направлении, другие — наискось, в сторону. Вереницы их то подымались кверху, то опускались вниз, и все разом, ближние и дальние, мелькали на фоне неба, в особенности внизу, около горизонта, который вследствие этого казался затянутым паутиной.
Выше всех были орлы. Распластав свои могучие крылья, они парили, описывая большие круги. Ниже их, но все же высоко над землей, летели гуси. Эти осторожные птицы шли правильными косяками и, тяжело, вразброд махая крыльями, оглашали воздух своими сильными криками. Рядом с ними летели казарки и лебеди. Внизу, ближе к земле, с шумом неслись торопливые утки. Тут были стаи грузной кряквы, которую легко можно было узнать по свистящему шуму, издаваемому ее крыльями. Совсем над водою тысячами летели чирки и другие мелкие утки.
Там и сям в воздухе виднелись канюки и пустельга. Грациозные и подвижные чайки и изящные проворные крачки своей снежной белизной мелькали в синеве лазурного неба. Кроншнепы летели легко, плавно и при полете своем делали удивительно красивые повороты. Остроклювые крохали на лету посматривали по сторонам, точно выискивали место, где бы им можно было остановиться. Сивки-моряки держались болотистых низин. Лужи стоячей воды, видимо, служили для них вехами, по которым они и держали направление. И вся эта масса птиц неслась к югу.
Вдруг совершенно неожиданно перед нами пробежали две козули. Они были от нас шагах в шестидесяти. В густой траве их почти не было видно — мелькали только головы с растопыренными ушами и белые пятна около задних ног. Отбежав шагов полтораста, козули остановились. Я выпалил из ружья — и промахнулся. Раскатистое эхо подхватило звук выстрела и далеко разнесло его по реке. Тысячи птиц поднялись от воды и с криками полетели во все стороны. Испуганные козули сорвались с места и снова пошли большими прыжками. Тогда прицелился Дерсу. И в тот момент, когда голова одной из них показалась над травою, он спустил курок. Когда дым рассеялся, животных уже не было видно. Гольд снова зарядил свою винтовку и не торопясь пошел вперед. Я молча последовал за ним. Дерсу огляделся, потом повернулся назад, пошел в сторону и опять вернулся обратно. Видно было, что он что-то искал.
— Кого ты ищешь? — спросил я его.
— Козулю, — ответил гольд.
— Да ведь она ушла...
— Нет, — сказал он уверенно. — Моя в голову его попади.
Я принялся тоже искать убитое животное, хотя и не совсем верил гольду. Мне казалось, что он ошибся. Минут через десять мы нашли козулю. Голова ее оказалась действительно простреленной. Дерсу взвалил ее себе на плечи и тихонько пошел обратно. На бивак мы возвратились уже в сумерки.
После ужина Дерсу и Олентьев принялись свежевать козулю, а я занялся своей работой.
На следующий день мы встали довольно рано, наскоро напились чаю, уложили свои пожитки в лодку и поплыли вниз по Лефу. Чем дальше, тем извилистее становилась река.
Течение становилось медленнее. Шесты, которыми мои спутники проталкивали лодку вперед, упираясь в дно реки, часто вязли, и настолько крепко, что вырывались из рук.
Почва около берегов более или менее твердая, но стоит только отойти немного в сторону, как сразу попадешь в болото. Среди зарослей скрываются длинные озерки. К вечеру мы немного не дошли до р. Черниговки и стали биваком на узком перешейке между ней и небольшой протокой.
Сегодня был особенно сильный перелет. Олентьев убил несколько уток, которые и составили нам превосходный ужин. Когда стемнело, все птицы прекратили свой лет. Кругом сразу водворилась тишина. Можно было подумать, что степи эти совершенно безжизненны, а, между тем, не было ни одного озерка, ни одной заводи, ни одной протоки, где не ночевали бы стаи лебедей, гусей, крохалей, уток и другой водяной птицы.
Вечером Марченко и Олентьев улеглись спать раньше нас, а мы с Дерсу, по обыкновению, сидели и разговаривали. Забытый на огне чайник настойчиво напоминал о себе шипением. Дерсу отставил его немного, но чайник продолжал гудеть. Дерсу отставил его еще, но чайник все же продолжал гудеть. Дерсу отставил его еще дальше. Тогда чайник запел тоненьким голосом.
— Как его кричи, — сказал Дерсу. — Худой люди.
Он вскочил и вылил горячую воду на землю.
— Как «люди»? — спросил я его в недоумении.
— Вода, — отвечал он просто. — Его могу кричи, могу плакать, могу тоже играй.
И долго еще говорил этот первобытный человек о своем мировоззрении. Он представлял себе живую силу в воде, — и в тихом течении ее, и во время наводнений.
— Посмотри, — сказал Дерсу, указывая на огонь. — Его тоже все равно люди.
Я взглянул на костер. Дрова искрились и трещали. Огонь вспыхивал то длинными, то короткими языками, то становился ярким, то тусклым; из углей слагались замки, гроты; потом все это разрушалось и созидалось вновь. Дерсу умолк, а я долго сидел и смотрел на «живой огонь».
В реке шумно всплеснула рыба. Я вздрогнул и посмотрел на Дерсу. Он сидел и дремал. В степи по-прежнему было тихо. Звезды на небе показывали полночь. Подбросив дров в костер, я разбудил гольда, и мы оба стали укладываться на ночь.
На следующий день мы все проснулись очень рано.
Как только начала заниматься заря, пернатое царство поднялось на воздух, и с шумом и гамом снова понеслось к югу. Первыми снялись гуси, за ними пошли лебеди, потом утки, и уже последними тронулись остальные перелетные птицы. Сначала они низко летели над землею, но по мере того, как становилось светлее, поднимались все выше и выше.
До восхода солнца мы успели отплыть от бивака верст восемь и дошли до горы Чайдынза, покрытой ильмом и осиной. Здесь долина реки Лефу достигает шириной более сорока верст. С левой стороны ее на огромном протяжении тянутся сплошные болота. Лефу разбивается на множество рукавов, которые имеют десятки верст длины. Рукава разбиваются на протоки и в свою очередь дают ответвления. Эти протоки тянутся широкой полосой по обе стороны реки и образуют такой лабиринт, в котором очень легко заблудиться, если не держаться главного русла и польститься на какой-нибудь рукав в надежде сократить расстояние.
Мы плыли по главному руслу и только в случае крайней нужды сворачивали в сторону с тем, чтобы при первой же возможности выйти на реку снова. Протоки эти, заросшие лозой и камышами, совершенно скрывали нашу лодку. Мы подвигались тихо и нередко подходили к птицам ближе, чем на ружейный выстрел. Иногда мы задерживались нарочно и подолгу рассматривали их.
Прежде всего, я заметил белую цаплю с черными ногами и желто-зеленым клювом. Она чинно расхаживала около берега, покачивала в такт головой и внимательно рассматривала дно реки. Заметив лодку, птица подпрыгнула два раза, грузно поднялась на воздух и, отлетев немного, снова опустилась на соседней протоке.
Потом мы увидели выпь. Серовато-желтая окраска перьев, грязно-желтый клюв, желтые глаза и такие же желтые ноги делают ее удивительно непривлекательной. Эта угрюмая птица ходила сгорбившись по песку и все время преследовала подвижного и хлопотливого кулика-сороку. Кулик отлетал немного, и как только садился на землю, выпь тотчас же направлялась туда шагом; когда подходила близко, бросалась бегом, стараясь ударить его своим острым клювом. Заметив лодку, выпь забилась в траву, вытянула шею и, подняв голову кверху, замерла на месте. Когда лодка проходила мимо, Марченко выстрелил в выпь, но не попал, хотя пуля прошла так близко, что задела рядом с ней камышины. Выпь не шелохнулась.
Дерсу рассмеялся.
— Его шибко хитрый люди. Постоянно так обмани, — сказал он.
Действительно, теперь выпь нельзя уже было заметить. Окраска ее оперения и поднятый кверху клюв совершенно затерялись в траве.
Дальше мы увидели опять новую картину. Низко над водой, около берега, на ветке лозняка уединенно сидел зимородок. Эта маленькая птичка с большой головой и большим клювом, казалось, дремала. Вдруг она ринулась в воду, нырнула и снова показалась на поверхности, держа в клюве маленькую рыбку. Проглотив добычу, зимородок сел на ветку и опять погрузился в дремоту, но, услышав шум приближающейся лодки, с криком понесся вдоль реки. Яркой синевой мелькнуло его оперение. Отлетев немного, он опять уселся на куст, потом отлетел еще дальше и, наконец, совсем скрылся за поворотом реки.
Раза два мы встречали болотных курочек-лысух. Эти черные, ныряющие птички с длинными тонкими ногами легко и свободно ходили по листьям водяных растений, но в воздухе казались беспомощными. Видно было, что это не их родная стихия.
Погода нам благоприятствовала. Стоял один из тех теплых осенних дней, которые так часто бывают в Южно-Уссурийском крае в октябре. Небо было совершенно безоблачное, ясное; легкий ветерок тянул с запада. Такая погода бывает часто обманчива, и нередко после нее начинают дуть холодные северо-западные ветры; чем дольше стоит такая тишь, тем резче будет перемена. Часов в одиннадцать утра мы сделали большой привал около реки Люганки. Во вторую половину дня мы прошли еще верст двенадцать и стали биваком на одном из многочисленных островов.
В этот день мы имели случай наблюдать на востоке теневой сегмент земли. Вечерняя заря переливалась особенно яркими красками. Сначала она была бледная, потом стала изумрудно-зеленой, и по этому зеленому фону, как расходящиеся столбы, поднялись из-за горизонта два светло-желтых луча. Через несколько минут лучи пропали. Зеленый свет зари сделался оранжевым и потом — красным. Самое последнее явление заключалось в том, что багрово-красный горизонт стал темным, словно от дыма. Одновременно с закатом солнца на востоке появился теневой сегмент земли. Одним концом он касался северного горизонта, другим — южного. Внешний край этой тени был пурпуровый, и чем ниже спускалось солнце, тем выше поднимался теневой сегмент. Скоро пурпуровая полоса слилась с красной зарей на западе, и тогда наступила темная ночь.
Я смотрел и восторгался, но в это время услышал, что Дерсу ворчит:
— Понимай нету.
Я догадался, что это замечание относилось ко мне, и спросил его, в чем дело.
— Это худо, — сказал он, указывая на небо. — Моя думай, будет большой ветер.
Вечером мы недолго сидели у огня. Утром мы встали рано, за день утомились и поэтому, как только поужинали, тотчас же легли спать. Предрассветный наш сон был какой-то тяжелый. Во всем теле чувствовались истома и слабость, движения были вялые. Так как это состояние ощущалось всеми одинаково, то я испугался, думая, что мы заболели лихорадкой или чем-нибудь отравились, но Дерсу успокоил меня, сказав, что это всегда бывает при перемене погоды.
Нехотя мы поели и нехотя поплыли дальше. Погода была теплая, ветра не было совершенно; камыши стояли неподвижно и как будто дремали. Дальние горы, виденные нами ясно, теперь совсем утонули во мгле. По бледному небу протянулись тонкие растянутые облачка, а около солнца появились венцы. Я заметил, что кругом уже не было такой жизни, как накануне. Куда-то исчезли и гуси, и утки, и все мелкие птицы.
По словам Дерсу, птицы любят двигаться против ветра. При полном штиле и во время теплой погоды они сидят на болотах. Если ветер дует им вслед, они зябнут, потому что холодный воздух проникает под перья. Тогда птицы прячутся в траве. Только неожиданное выпадение снегов может принудить пернатых лететь дальше, невзирая на ветер и стужу.
На озере Ханка
Чем ближе мы подвигались к озеру Ханка, тем болотистее становилась равнина. Деревья по берегам проток исчезли, и их место заняли редкие тощие кустарники. Замедление течения в реке тотчас сказалось на растительности.
Появились лилии, кувшинки, курослеп, водяной орех и т. п. Иногда заросли травы были так густы, что лодка не могла пройти сквозь них, и мы вынуждены были делать большие обходы.
С каждым днем ориентировка становилась все труднее и труднее.
Раньше по деревьям можно было далеко проследить реку, теперь же нигде не было даже кустов; вследствие этого на несколько сажен вперед нельзя было сказать, куда свернет протока: влево или вправо.
Предсказание Дерсу сбылось. В полдень начал дуть ветер с юга. Он постепенно усиливался и в то же время менял направление к западу. Гуси и утки снова поднялись на воздух и полетели низко над землею.
В одном месте было много плавникового леса, принесенного сюда во время наводнений. На р. Лефу этим пренебрегать нельзя, иначе рискуешь заночевать без дров. Через несколько минут стрелки разгружали лодку, а Дерсу раскладывал огонь и ставил палатку.
До озера Ханка оставалось немного, но для того, чтобы достигнуть его на лодке, нужно было пройти еще верст пятнадцать, а напрямик, целиною, — не более двух с половиной или трех верст. Было решено, что завтра мы, вместе с Дерсу, пойдем пешком и к сумеркам вернемся назад. Олентьев и Марченко должны были остаться на биваке и ждать нашего возвращения.
Вечером у всех было много свободного времени. Мы сидели у костра, пили чай и лениво разговаривали. Сухие дрова горели ярким пламенем. Камыши качались и шумели, и от этого шума ветер казался сильнее, чем он был на самом деле. На небе лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть только виднелись крупные звезды.
На другой день, часов в десять утра, сделав нужные распоряжения, мы с Дерсу отправились в путь. Полагая, что к вечеру возвратимся назад, мы пошли налегке, оставив все лишнее на биваке. На всякий случай под тужурку я надел фуфайку, а гольд захватил с собой полотнище палатки и две пары меховых чулок.
По дороге он часто посматривал на небо, что-то говорил сам с собою и затем обратился ко мне с вопросом:
— Как, капитан, наша скоро назад ходи или нет? Моя думай, ночью будет худо.
Я ответил ему, что до озера Ханка недалеко и что задерживаться мы там не будем.
Дерсу был сговорчив. Его всегда можно было легко уговорить. Он считал своим долгом предупредить об угрожающей опасности, и если видел, что его не слушают, покорялся, шел молча и никогда не спорил.
— Хорошо, капитан, — сказал он мне в ответ. — Тебе сам посмотри, а моя — «как ладно, так и ладно». — Последняя фраза была обычной формой выражения им своего согласия.
Идти можно было только по берегам протоков и озерков, где почва была немного суше. Мы направились левым берегом той протоки, около которой был расположен наш бивак. Она долгое время шла в желательном для нас направлении, но потом вдруг круто повернула назад. Мы оставили ее и, перейдя через болотце, вышли к другой, узкой, но очень глубокой протоке. Перепрыгнув через нее, мы снова пошли камышами. Затем я помню, что еще другая протока появилась у нас слева, — мы направились по правому ее берегу. Заметив, что она загибается к югу, мы бросили ее и некоторое время шли целиной, обходя лужи стоячей воды и прыгая с кочки на кочку. Так, вероятно, прошли мы версты три. Наконец, я остановился, чтобы ориентироваться. Теперь ветер дул с севера, как раз со стороны озера. Тростник сильно качался и шумел. Порой ветер пригибал его к земле, и тогда являлась возможность разглядеть то, что было впереди. Северный горизонт был затянут какой-то мглой, похожей на дым. Сквозь тучи на небе неясно просвечивало солнце, и это казалось мне хорошим предзнаменованием. Наконец, мы увидели озеро Ханка. Оно пенилось и бурлило.
Дерсу обратил мое внимание на птиц. Он заметил у них что-то такое, что начало его беспокоить. Это не был спокойный перелет, это было торопливое бегство. Птица, как говорят охотники, шла валом и в беспорядке. Гуси летели низко, почти над самой землей. Странный вид имели они, когда двигались нам навстречу и находились на линии зрения. В это время они были похожи на древних летучих ящеров. Ни ног, ни хвоста не было видно, — виднелось что-то кургузое, машущее длинными крыльями и приближающееся с невероятной быстротой. Увидев нас, гуси сразу взмывали кверху, но, обойдя опасное место, опять выстраивались в прежнем порядке и снова снижались.
Около полудня мы с Дерсу дошли до озера Ханка. Грозный вид имело теперь это пресное море. Вода в нем кипела, как в котле. После долгого пути по травяным болотам вид свободной водяной стихи доставлял большое удовольствие. Я сел на песок и стал глядеть в воду.
Озеро было пустынно. Нигде ни одного паруса, ни одной лодки.
— Утка кончай ходи, — произнес Дерсу.
Действительно, перелет птиц сразу прекратился.
Черная мгла, которая прежде была у горизонта, вдруг стала подниматься кверху. Солнца теперь уже совсем не было видно. По темному небу, покрытому тучами, точно вперегонки бежали отдельные белесоватые облака. Края их были разорваны и висели клочьями, словно грязная вата.
— Капитан, надо наша скоро ходи назад, — сказал Дерсу. — Моя мало-мало боится.
В самом деле, пора было подумать о возвращении на бивак. Мы переобулись и пошли обратно. Дойдя до зарослей, я остановился, чтобы в последний раз взглянуть на озеро. Точно разъяренный зверь на привязи, оно металось в своих берегах и вздымало кверху желтоватую пену.
— Вода прибавляй есть, — сказал Дерсу, осматривая протоку.
Он был прав. Сильный ветер гнал воду к устью Лефу, вследствие чего река вышла из берегов и понемногу стала затоплять равнину. Вскоре мы подошли к какой-то большой протоке, преграждавшей нам путь. Место это мне показалось незнакомым. Дерсу тоже не узнал его, остановился, подумал немного и пошел влево. Протока стала поворачивать и ушла куда-то в сторону. Мы оставили ее и пошли напрямик к югу. Через несколько минут мы попали в топь и должны были возвратиться назад к протоке. Тогда мы повернули направо, наткнулись на новую протоку и перешли ее вброд. Отсюда мы пошли на восток, но попали в трясину. В одном месте мы нашли сухую полоску земли. Как мост, тянулась она через болото. Ощупывая почву ногами, мы осторожно пробирались вперед и, пройдя с полверсты, очутились на сухом месте, густо заросшем травой.
Я взглянул на часы. Было около четырех часов пополудни, а, казалось, как будто наступили уже сумерки. Тяжелые тучи опустились ниже и быстро неслись к югу. По моим соображениям, до реки оставалось не более двух с половиной верст. Одинокая сопка вдали, против которой был наш бивак, служила нам ориентировочным пунктом. Заблудиться мы не могли, могли только запоздать.
Вдруг совершенно неожиданно перед нами очутилось довольно большое озеро. Мы решили его обойти. Но оно оказалось длинным. Тогда мы пошли влево. Шагов через полтораста перед нами появилась новая протока, идущая к озеру под прямым углом. Мы бросились в другую сторону, но вскоре опять подошли к тому же зыбучему болоту. Тогда я решил еще раз попытать счастья в правой стороне.
Скоро под ногами стала хлюпать вода; дальше виднелись большие лужи. Стало ясно, что мы заблудились. Дело принимало серьезный оборот. Я предложил гольду вернуться назад и разыскать тот перешеек, который привел нас на этот остров. Дерсу согласился. Мы пошли обратно, но вторично его найти уже не могли.
Вдруг ветер сразу упал. Издали донесся до нас шум озера Ханка. Начало смеркаться, и одновременно с тем в воздухе закружилось несколько снежинок. Штиль продолжался всего только несколько минут, и вслед затем налетел вихрь. Снег пошел сильнее.
«Придется ночевать», — подумал я и вдруг вспомнил, что на этом острове нет дров: ни единого деревца, ни единого кустика, — ничего, кроме воды и травы. Я испугался.
— Что будем делать? — спросил я Дерсу.
— Моя шибко боится, — отвечал он.
Тут только я понял весь ужас нашего положения. Ночью, во время пурги, нам приходилось оставаться среди болот, без огня и без теплой одежды. Единственная моя надежда была на Дерсу. В нем одном я видел свое спасение.
— Слушай, капитан, — сказал он, — хорошо слушай. Надо наша скоро работай. Хорошо работай нету — наша пропал. Надо скоро резать траву.
Я не спрашивал его зачем это было нужно. Для меня было только одно понятно: надо скорей резать траву. Мы быстро сняли с себя все снаряжение и с лихорадочной поспешностью принялись за работу. Пока я собирал такую охапку травы, что ее можно было взять в одну руку, Дерсу успевал нарезать столько, что еле охватывал двумя руками. Ветер дул порывами и с такой силой, что стоять на ногах было почти невозможно. Моя одежда стала смерзаться. Едва успевали мы положить на землю срезанную траву, как сверху ее тотчас же заносило снегом. В некоторых местах Дерсу не велел резать траву. Он даже сердился, когда я его не слушал.
— Тебе понимай нету! — кричал он. — Тебе надо слушай и работай. Моя понимай.
Дерсу взял ремни от ружей, взял свой пояс, у меня в кармане нашлась веревочка. Все это он свернул и сунул к себе за пазуху.
Становилось все темнее и холоднее. Благодаря выпавшему снегу можно было кое-что еще рассмотреть на земле. Дерсу двигался с поразительной энергией. В голосе его слышались нотки страха и негодования. Тогда я снова брался за нож и работал до изнеможения. На рубашку мне навалилось много снегу. Он стал таять, и я почувствовал, как холодные струйки воды побежали по спине. Я думаю, что мы резали траву более часа. Резкий, пронзительный ветер и колючий снег нестерпимо резали лицо. У меня озябли руки. Я стал согревать их дыханием и в это время обронил нож. Заметив, что я перестал работать, Дерсу вновь крикнул мне.
— Капитан, работай! Моя шибко боится! Скоро пропади!
Я сказал, что потерял нож.
— Рви траву руками! — крикнул он, стараясь перекричать шум ветра.
Автоматически, почти бессознательно я стал ломать камыши и порезал руки, но боялся оставить работу и продолжал рвать траву до тех пор, пока окончательно не обессилел. В глазах у меня начали ходить круги, зубы стучали, как в лихорадке, намокшая одежда коробилась и трещала. На меня напала дремота. «Так вот как замерзают», — мелькнуло у меня в го- лове, и вслед затем я впал в какое-то забытье. Сколько времени продолжалось это обморочное состояние, не знаю. Вдруг я почувствовал, что меня кто-то трясет за плечо. Я очнулся. Надо мною наклонившись стоял Дерсу.
— Становись на колени, — сказал он мне.
Я повиновался и уперся руками в землю. Дерсу накрыл меня своей палаткой, а затем сверху стал заваливать травой. Сразу стало теплее. Закапала вода. Дерсу долго ходил вокруг, подгребал снег и утаптывал его ногами. Я начал согреваться, потом впал в тяжелое дремотное состояние. Мне показалось, что я долго спал. Вдруг я услышал голос Дерсу:
— Капитан, подвинься...
Я сделал над собой усилие и прижался в сторону. Гольд вполз под палатку, лег рядом со мной и стал покрывать нас обоих своей кожаной курткой. Я протянул руку и нащупал на ногах у себя знакомую мне меховую обувь.
— Спасибо, Дерсу, — говорил я ему. — Покрывайся сам.
— Ничего, ничего, капитан, — отвечал он, — теперь бояться не надо. Моя крепко трава вяжи. Ветер ломай не могу.
Чем больше засыпало нас снегом, тем теплее становилось в нашем импровизированном шалаше. Капанье сверху прекратилось. Снаружи доносилось завывание ветра. Точно где-то гудели гудки, звонили в колокола. Потом мне стали грезиться какие-то пляски, песни, куда-то я медленно падал все ниже и ниже и, наконец, погрузился в долгий и глубокий сон... Так, вероятно, мы проспали часов двенадцать. Когда я проснулся, было темно и тихо. Вдруг я заметил, что лежу один.
Я поспешно вылез наружу и невольно закрыл глаза рукой. Кругом все белело от снега. Воздух был свежий, прозрачный. Морозило. По небу плыли разорванные облака; кое-где виднелось синее небо. Хотя кругом было еще хмуро и сумрачно, но уже чувствовалось, что скоро выглянет солнце. Прибитая снегом трава лежала полосами. Дерсу собрал немного сухой ветоши, развел небольшой огонек и сушил на нем мои обутки.
Теперь я понял, почему Дерсу в некоторых местах не велел резать траву. Он скрутил ее и при помощи ремней и веревок перетянул верх шалаша, чтобы его не разметало ветром. Первое, что я сделал, это — поблагодарил Дерсу за спасение.
— Сегодня ночью много люди пропади.
Я понял, что «люди», о которых говорил Дерсу, были пернатые.
После этого мы разобрали травяной шатер, взяли ружья и пошли снова искать перешеек. Оказалось, что наш бивак был очень близко от него. Перейдя через болото, мы прошли немного по направлению к озеру Ханка, а потом свернули на восток к р. Лефу.
После пурги степь казалась безжизненной и пустынной. Гуси, утки, чайки, крохали, — все это куда-то исчезло. По буро-желтому фону большими пятнами белели болота, покрытые снегом. Идти было хорошо: мокрая земля подмерзла и выдерживала тяжесть ноги человека. Скоро мы вышли на реку, а через час были на биваке.
Олентьев и Марченко не беспокоились о нас. Они думали, что около озера Ханка мы нашли жилье и остались там ночевать. Я переобулся, напился чаю, лег у костра и крепко заснул. По другую сторону огня спал Дерсу.
На следующий день утром ударил крепкий мороз. Вода всюду замерзла, по реке шла шуга. Переправа через протоки Лефу отняла у нас целый день. Мы часто попадали в слепые рукава и должны были возвращаться назад. Пройдя длинной протокой версты две, мы свернули в соседнюю. Она оказалась узкой и извилистой. Там, где эта извилистая протока опять соединялась с главным руслом, высилась отдельная коническая сопка, покрытая порослью дубняка. Здесь мы и заночевали. Это был последний наш бивак. Отсюда следовало идти походным порядком в Черниговку, где нас ожидали остальные люди с конями.
Уходя с бивака, Дерсу просил Олентьева помочь ему вытащить лодку на берег. Он старательно очистил ее от песка и обтер травою, затем перевернул ее вверх дном и поставил на катки. Я уже знал, что это делается для того, чтобы какой-нибудь «люди» мог в случае нужды ею воспользоваться.
Утром мы распрощались с рекой Лефу. В тот же день после полудня пришли в деревню Дмитровку, расположенную по другую сторону Уссурийской железной дороги.
В деревне мы встали по квартирам, но гольд не хотел идти в избу, — он, по обыкновению, остался ночевать под открытым небом. Вечером я соскучился о нем и пошел его искать.
Ночь была хотя и темная, но, благодаря выпавшему снегу, можно было кое-что рассмотреть. Во всех избах топились печи. Беловатый дым струйками выходил из труб и спокойно подымался кверху. Вся деревня курилась. Из окон домов выходил свет на улицу и освещал сугробы. В другой стороне, «на задах», около ручья виднелся огонь. Я догадался, что это бивак Дерсу, и направился прямо туда. Гольд сидел у костра, о чем-то думая.
— Пойдем в избу чай пить, — сказал я ему.
Он не ответил мне, и, в свою очередь, задал вопрос:
— Куда завтра ходи?
Я ответил, что пойдем в Черниговку, а оттуда — во Владивосток, и стал приглашать его с собой. Я обещал в скором времени опять пойти в тайгу, предлагал жалованье... Мы оба задумались. Не знаю, что думал он, но я почувствовал, что в сердце мое закралась тоска. Я стал снова рассказывать ему про удобства и преимущества жизни в городе. Дерсу слушал молча. Наконец, он вздохнул и проговорил:
— Нет, спасибо, капитан. Моя Владивосток не могу ходи. Чего моя там работай? Охота нету, соболя гоняй тоже не могу. Город живи — моя скоро пропади.
«В самом деле, — подумал я. — Житель лесов не выживет в городе, и не делаю ли я худа, что сбиваю его с того пути, на который он встал с детства»...
Дерсу замолчал. Он, видимо, обдумывал, что делать ему дальше. Потом, как бы отвечая на свои мысли, сказал:
— Завтра моя прямо ходи. — Он указал рукою на восток. — Четыре солнца ходи. Моя слыхал, там, на морской стороне, чего-чего много: соболь есть, олень тоже есть.
Долго мы еще сидели с ним у огня и разговаривали. Ночь была тихая и морозная. Изредка набегающий ветерок чуть шелестел дубовой листвою, еще не опавшей на землю. В деревне давно уже все спали, только в том доме, где поместился я вместе со стрелками, светился огонек. Созвездие «Ориона» показывало полночь. Наконец, я встал, попрощался с гольдом, пошел к себе в избу и лег спать. Непонятная тоска овладела мною. За это короткое время я успел привязаться к Дерсу. Теперь мне жаль было с ним расставаться. С этими мыслями я задремал.
На следующее утро первое, что я вспомнил, это то, что Дерсу должен уйти от нас. Напившись чаю, я поблагодарил хозяев и вышел на улицу. Мои товарищи были уже готовы к выступлению, Дерсу был тоже с ними. С первого же взгляда я увидел, что он снарядился в далекий путь. Котомка его была плотно уложена, пояс затянут, унты хорошо надеты.
Отойдя от Дмитровки с версту, Дерсу остановился. Настал тяжелый момент расставания.
— Прощай, Дерсу, — сказал я ему, пожимая руку, — желаю тебе всего хорошего. Я никогда не забуду того, что ты для меня сделал. Прощай. Быть может, когда-нибудь увидимся.
Дерсу попрощался с моими спутниками, затем кивнул мне головой и пошел в кусты налево. Мы остались на месте и смотрели ему вслед. В ста саженях от нас высилась небольшая горка, поросшая мелким кустарником. Минут через пять он дошел до нее. На светлом фоне неба отчетливо вырисовывалась его фигура с котомкой и ружьем за плечами и с сошкой в руке. В этот момент яркое солнце взошло из-за гор, осветив гольда. Поднявшись на гривку, он остановился, повернулся к нам лицом, помахал рукой и скрылся за гребнем. Словно что-то оторвалось у меня в груди. Я почувствовал, что потерял близкого мне человека.
— Хороший он человек, — сказал Марченко.
— Да, таких людей мало — ответил ему Олентьев.
«Прощай, Дерсу, — думал я. — Ты спас мне жизнь... Я никогда не забуду этого...».
К сумеркам мы дошли до Черниговки и присоединились к отряду. Вечером в тот же день я выехал во Владивосток к месту своей постоянной службы.
