По своим общественным взглядам Николай Петрович Николев принадлежал к кругу дворян-оппозиционеров. Он получил воспитание в доме родственницы - княгини Е. Р. Дашковой. Видимо, Дашкова, не только читавшая, но лично знавшая и Дидро и Вольтера, первая познакомила Николева с просветительской литературой. Она же ввела Николева в дом братьев Паниных, известных своим вольнодумством. В двадцатилетнем возрасте, после тяжелой болезни Николев ослеп. Единственной его отрадой стала литературная деятельность. Современники называли его российским Мильтоном, по аналогии с английским поэтом, также слепцом.
Оппозиционность Николева весьма умеренна. Как и все просветители, он осуждал деспотизм, но его вполне устраивала монархическая форма правления. Русское государство, писал он, «есть монархическое, а не деспотическое (так, как иностранные писатели ложно о том думали) паче при владении Екатерины II, запретившей верноподданым своим называться рабами; паче после премудрого Наказа, сочиненного сердцем богачеловека». Обличительные тирады николевских героев в адрес тиранов отличаются хотя и эффектным, но довольно отвлеченным пафосом. Основой творчества Николева был классицизм. Он писал оды, сатиры, послания. Лучшими среди его сочинений признаны классицистическая трагедия «Сорена и Замир» (1784) и сентиментальная комическая опера «Розана и Любим» (1776).
«Сорена и Замир»
Эта трагедия, впервые поставленная в 1785 г. в Москве, имела у зрителей большой успех. Пьеса принадлежит к числу тираноборческих произведений и продолжает традицию «Дмитрия Самозванца» Сумарокова. Вместе с тем в ней чувствуется влияние трагедии Вольтера «Альзира». В сравнении с пьесой Сумарокова трагедия ближе к просветительству. В ней противопоставлены не только два типа правителей - монарх-тиран и монарх«отец», как это было у Сумарокова, но и два общественных уклада: половецкая земля, где люда живут под защитой законов, и владения русского князя Мстислава, где подданные отягощены рабством. Половецкая «княгиня» Сорена с отвращением говорит о подданных Мстислава:
Они невольники; монарх у них тиран, Так их достоинства измена и обман, А извиненье им - оковы их и бедства.
То же самое повторяет ее муж Замир:
Тиран в моих странах, а рабство мне несносно,
Свободы не лишусь, хоть весь восстанет мир,
С свободою рожден и с ней умрет Замир (Ч. 5. С. 275).
От контраста тирании и свободы берет начало высокая лексика пьесы, выдержанная в духе антитез: рабство и свобода, граждане и рабы, монарх и тиран. В своих общих медитациях Николев иногда заявляет смелые мысли о недопустимости наделять правителей неограниченной властью:
Исчезни навсегда сей пагубный устав,
Который заключен в одной монаршей воле!..
Где властью одного все скованы сердца,
В монархе не всегда находим мы отца! (Ч. 5. С. 293).
«Но если и цари покорствуют страстям, Так должно ль полну власть присваивать царям?» (Ч. 5. С. 310) - размышляет на ту же тему и сам «российский царь» Мстислав. В уста своих героев Николев вкладывает и еще более дерзкие мысли - о необходимости уничтожения тиранов:
Тирана истребить есть долг, не злодеянье.
И если б оному внимали завсегда,
Тиранов не было б на свете никогда (Ч. 5. С. 313 -314).
Видимо, от Вольтера воспринята Николевым и идея веротерпимости. В ответ на решение Мстислава насильственно обратить Замира в христианство его наперсник Премысл заявляет:
Все веры суть равны, коль бога чтут за бога,
К блаженству истинна для всех одна дорога (Ч. 5. С. 290).
Но все эти тирады в конечном счете повисают у Николева в воздухе, поскольку идеальным общественным строем признается просвещенная монархия, а реальным ее воплощением - правление Екатерины II, Безвредность николевской трагедии для своего престижа хорошо почувствовала и сама императрица, охотно выступавшая в своем «Наказе» против монархов-тиранов. В 1785 г. московский главнокомандующий Я. А. Брюс нашел трагедию Николева опасной для постановки на сцене и послал свое решение на высочайшее утверждение. Екатерина не согласилась с мнением ретивого администратора. «Удивляюсь, граф Яков Александрович, - писала она, - что Вы остановили представление трагедии... Смысл таких стихов, которые Вы заметили, никакого не имеют отношения к Вашей государыне. Автор восстает против самовластия тиранов, а Екатерину вы называете матерью».
Принадлежность Николева к просветительскому лагерю нашла отражение и в сентиментальной комической опере «Розана и Любим». Пьеса посвящена злободневной для того времени теме помещичьего произвола. Об этом красноречиво поет в своей песенке лесник Семен:
Бары нашу братью так
Принимают, как собак,
Нет поклонов, нет речей,
Как боярин гаркнет: бей
В зад, и в макушку, и в лоб,
Для него крестьянин - клоп (Ч. 22. С, 82).
В основу пьесы положен широко распространенный в европейской литературе сюжет: покушение дворянина на честь девушки-крестьянки и защита ее доброго имени или женихом, или близкими родственниками, а иногда и односельчанами. Эта весьма типичная для феодального мира тема открывает перед авторами самые разнообразные решения, начиная с примирительных и кончая бунтарскими, как это было, например, в «Овечьем источнике» Лопе де Вега. Главные герои пьесы Николева - пастушка Розана и рыбак Любим. Писатель поэтизирует и героизирует любовные чувства крестьян, ставит их выше мимолетных, скоропреходящих увлечений помещиков. Эта тема специально обыгрывается в песенке Розаны. Обращаясь к дворянам, она поет:
Да и слух идет об вас,
Что любовь у вас на час;
А крестьянские сердца
В ней не ведают конца (Ч. 29. С. 58).
Так еще до появления повести Карамзина «Бедная Лиза» было заявлено, что и крестьянки «любить умеют». В пьесе говорится не только о любовных чувствах, но и о человеческом достоинстве, о чести крестьян. Тем самым одной из ведущих тем становится просветительская идея внесословной ценности человеческой личности.
Конфликт пьесы несет на себе печать сентиментальной литературы. В мир трогательных идиллических отношений вторгается чуждое им начало, воплощенное в лице развратного крепостника. Такое соотношение сил не в пользу «детей природы» и таит в себе трагическую развязку. Но здесь все зависит от смелости писателя и от степени зрелости его политических взглядов. На Розану обратил внимание помещик Щедров. По его распоряжению девушку похищают на глазах у жениха и отвозят в помещичий дом. В защиту Розаны выступают ее жених Любим и ее отец - отставной солдат Излет. Именно ему принадлежит монолог о человеческом достоинстве крестьянина: «Так вот добродетели-то знатных бояр; коли не разоряют соседей, так увозят девок, не ставят за грех обесчестить бедного человека, с тем, чтобы бросить ему деньги... Не знает он (т. е. Щедров. - П. А. ),что честь также дорога и нам... Ах! мне бы легче было видеть её во гробе, нежели в позоре» (Ч. 22. С. 78).
Наряду с защитниками добродетели, Николев рисует и другой тип крестьян, у которых под влиянием помещичьего произвола побеждают рабские чувства и мысли. Таков прежде всего лесник Семен, пьяница и циник, помогавший похищению Розаны. Он советует Излету безоговорочно подчиниться барской воле: «Постой, постой, ты, право, брат, тововано с ума спятился: ну куда ты хочешь итти?.. Нам ли, свиньям, с боярами возиться» (Ч. 22. С. 80). Убедительны образы псарей помещика Щедрина. Втайне они ненавидят не только своего барина, но и все дворянское сословие в целом. Об этом красноречиво свидетельствует песенка, которую они распевают в отсутствие своего господина:
Барское щастье - наше нещастье,
Барское ведра - наше ненастье,
Их забава -
Наша отрава;
Хлеб да вода;
Хлеб да вода -
Наша еда (Ч. 22. С. 32).
Все это не мешает им безоговорочно выполнять волю помещика и участвовать в похищении Розаны.
В последнем действии события достигают наивысшего драматизма. В дом Щедрова, где томится Розана, врываются Любим и Излет. Отец Розаны угрожает помещику заступничеством Екатерины II: «Я пойду к самой царице просить суда на твое беззаконие. Она защитит меня: для ее правосудия все подданные равны» (Ч. 22. С. 100). Розана и Любим, стоя на коленях, умоляют Щедрова сжалиться над ними. Вся эта сцена глубоко потрясает помещика, не закоренелого злодея, а легкомысленного, взбалмошного человека, способного не только на дурные, но и на добрые поступки. Следует умилительнослащавая развязка, не вытекающая из общего обличительного содержания пьесы. Щедров отказывается от своих притязаний на Розану, награждает ее и Любима деньгами, а Излета благодарит за преподнесенный ему урок: «Ты научил меня своим примером, что добродетель неравенства не знает... Тщетно наша гордость присваивает все преимущества: природа везде одинакова» (Ч. 22. С. 103).
Н. П. Николев
СОРЕНА И ЗАМИР
ТРАГЕДИЯ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Мстислав , царь российский.
Замир , князь половецкий.
Сорена , его супруга.
Премысл , наперсник Мстиславов.
Зенида , наперсница Соренина.
Воины Мстиславовы .
Воины Замировы .
Действие в Полоцке, в царских чертогах.
Театр представляет царские чертоги.
Вдали виден храм божий, отделенный от места представления большими сеньми.
КОММЕНТАРИЙ
Впервые — Российский феатр, или Полное собрание всех российских феатральных сочинений. СПб., 1787, ч. 5, с. 235. Печатается по этому единственному прижизненному изданию. При комментировании учтены примечания В. А. Бочкарева, включившего пьесу в издание: Стихотворная трагедия конца XVIII — начала XIX в. М.— Л., 1964.
Трагедия написана в 1784 г. 9 марта 1784 г. И. А. Дмитревский просил Николева прислать две его трагедии («Сорена и Замир» и «Пальмира») для представления в петербургском театре, упоминая, что «прекрасные сочинения» Николева в списках распространяются по городу (XVIII век. Сб. 3. М.— Л., 1958, с. 514—515). Премьера «Сорены и Замира» состоялась в Москве 12 февраля 1785 г. Это явилось значительным событием в театральной жизни того времени. «Благородство характеров, чистота слога, <...> сила чувств и выражений поразили внимание и взоры зрителей, давно уже не видавших подобных произведений на языке отечественном, — рассказывал биограф Николева. — Несколько дней сряду они не требовали других представлений, кроме Сорены. Три раза вызывали на сцену молодого автора, и всегда с новым удовольствием ему рукоплескали» (Маслов С. А. Краткая биография Николева, с. 204). Трагедия привлекла зрителей своим тираноборческим пафосом: «...при резких выходках против тиранов и тиранства раздавались громкие рукоплескания» (Глинка С. Н. Записки. СПб., 1895, с. 160). Характерно, что пьеса вызвала одобрение Петра Ивановича Панина, видного военного деятеля того времени, который был связан с группировкой, оппозиционно настроенной по отношению к правительству Екатерины II. В стихотворном «Письме к графу П. И. Панину» Николев упоминал, что Панин «при многолюдстве» похвалил «Сорену». Интерес к пьесе и толки вокруг нее вызвали опасения московского главнокомандующего Я. А. Брюса, который отправил текст трагедии императрице, отметив наиболее смелые строки. Однако Екатерина II весьма дипломатично ответила на это: «Удивляюсь, граф Яков Александрович, что вы остановили представление трагедии, как видно, принятой с удовольствием всею публикою. Смысл таких стихов, которые вы заметили, никакого не имеют отношения к вашей государыне. Автор восстает против самовластия тиранов, а Екатерину вы называете матерью» (Русский вестник, 1810, № 4, с. 119). После этого пьеса продолжала ставиться и в 1780-е и в 1790-е годы. В «Драматическом словаре» (М., 1787) сообщалось, что эта трагедия понравилась московской публике «нежностию и слогом стихов», причем особо была отмечена игра актрисы Ульяны Синявской, исполнявшей роль Сорены. Пьеса шла и в начале XIX в. Однако после постановки в январе 1810 г. появился критический отзыв А. Ф. Мерзлякова, который упрекал Николева в отсутствии исторического правдоподобия и патриотизма: «Что за мысль представить какого-то небывалого царя Мстислава честолюбцем, мучителем и обманщиком, а Замира, половецкого князя, великодушным, справедливым, другом человечества?» (Вестник Европы, 1810, № 3, с. 233). Эти упреки Мерзлякова были вызваны новым отношением к исторической проблематике: в начале XIX в., в соответствии с общими романтическими веяниями, появился особый интерес к событиям национального прошлого, и одной из художественных задач стало стремление передать самый дух ушедшей эпохи. Николев же, разумеется, не ставил подобных целей в своей трагедии. В защиту драматурга сразу же выступил С. Н. Глинка в «Письме пожилого любителя отечественной словесности» (Русский вестник, 1810, № 4, с. 95—123). Позднее Глинка вспоминал: «Я любил Николева и как человека, и как писателя, поднял за него перчатку и возразил на грозный отзыв о его Сорене». Одновременно, однако, мемуарист признавал, что «Сорена» «отжила спокойно свой век» (Глинка С. Н. Записки. СПб., 1895, с. 247).
Сюжет пьесы восходит к трагедии Вольтера «Альзира» (1736), привлекавшей внимание русских литераторов ХVIII в.: в начале 1760-х годов она была переведена Д. И. Фонвизиным, позднее, в 1786 г., — П. М. Карабановым. Николев по-своему разработал этот сюжет, сосредоточившись на проблемах, имевших самый злободневный смысл для русских читателей и зрителей той поры. «Сорена и Замир» — это политическая трагедия, во многом продолжающая традиции А. П. Сумарокова: одной из важнейших здесь остается тема верховной государственной власти. Значительный интерес представляет и развитие любовной темы, обнаруживающее постепенное углубление психологизма в русской трагедии ХVIII в. По-своему оригинален образ Мстислава, который, в отличие от Димитрия Самозванца Сумарокова, — не однозначно отрицательный герой: в результате тяжкой душевной борьбы он одерживает внутреннюю победу над собой и оказывается способен на великодушное самоотречение.
Константин Бальмонт
ТОЛЬКО ЛЮБОВЬ
СЕМИЦВЕТНИК
Эта книга возникла на берегу Балтийского моря, в Мерреклюле, в летние дни и ночи 1903 - го года.
Появляется вновь без изменений в тексте.
Да живут созвучья Янтарного моря.
ЦВЕТНЫЕ ТКАНИ
ГИМН СОЛНЦУ
Жизни податель,
Светлый создатель,
Солнце, тебя я пою!
Пусть хоть несчастной
Сделай, но страстной,
Жаркой и властной
Душу мою!
Жизни податель,
Бог и Создатель,
Страшный сжигающий Свет!
Дай мне - на пире
Звуком быть в лире,-
Лучшею в Мире
Счастия нет!
О, как, должно быть, было это Утро
Единственно в величии своем,
Когда в рубинах, в неге перламутра,
Зажглось ты первым творческим лучом.
Над Хаосом, где каждая возможность
Предчувствовала первый свой расцвет,
Во всем была живая полносложность,
Все было «Да», не возникало «Нет».
В ликующем и пьяном Океане
Тьмы тем очей глубоких ты зажгло,
И не было нигде для счастья грани,
Любились все, так жадно и светло.
Действительность была равна с мечтою,
И так же близь была светла, как даль.
Чтоб песни трепетали красотою,
Не надо было в них влагать печаль.
Все было многолико и едино,
Все нежило и чаровало взгляд,
Когда из перламутра и рубина
В то Утро ты соткало свой наряд.
Потом, вспоив столетья, миллионы
Горячих, огнецветных, страстных дней,
Ты жизнь вело чрез выси и уклоны,
Но в каждый взор вливало блеск огней.
И много раз лик Мира изменялся,
И много протекло могучих рек,
И песню крови слышал человек.
«О, дети Солнца, как они прекрасны!»-
Тот возглас перешел из уст в уста.
В те дни лобзанья вечно были страстны,
В лице красива каждая черта.
То в Мексике, где в таинствах жестоких
Цвели так страшно красные цветы,-
То в Индии, где в душах светлооких
Сложился блеск ума и красоты,-
То там, где Апис, весь согретый кровью,
Склонив чело, на нем являл звезду,
И, с ним любя бесстрашною любовью,
Лобзались люди в храмах, как в бреду,-
То между снов пластической Эллады,
Где Дионис царил и Аполлон,-
Везде ты лило блеск в людские взгляды,
И разум Мира в Солнце был влюблен.
Как не любить светило золотое,
Надежду запредельную Земли.
О, вечное, высокое, святое,
Созвучью нежных строк моих внемли!
Я все в тебе люблю Ты нам даешь цветы,
Гвоздики алые, и губы роз, и маки,
Из безразличья темноты
Выводишь Мир, томившийся во мраке,
К красивой цельности отдельной красоты,
И в слитном Хаосе являются черты,
Во мгле, что пред тобой, вдруг дрогнув, подается,
Встают они и мы, глядят - и я и ты,
Растет, поет, сверкает, и смеется,
Ликует празднично все то,
В чем луч горячей крови бьется,
Что ночью было как ничто.
Без Солнца были бы мы темными рабами,
Вне понимания, что есть лучистый день,
Но самоцветными камнями
Теперь мечты горят, нам зримы свет и тень.
Без Солнца облака - тяжелые, густые,
Недвижно-мрачные, как тягостный утес,
Но только ты взойдешь,- воздушно-золотые,
Они воздушней детских грез,
Нежней, чем мысли молодые.
Ты не взойдешь еще, а Мир уже поет,
Над соснами гудит звенящий ветер Мая,
И влагой синею поишь ты небосвод,
Всю мглу Безбрежности лучами обнимая.
И вот твой яркий диск на Небеса взошел,
Превыше вечных гор, горишь ты над богами,
И люди Солнце пьют, ты льешь вино струями,
Но страшно ты для глаз, привыкших видеть дол,
На Солнце лишь глядит орел,
Когда летит над облаками
Но, не глядя на лик, что ослепляет всех,
Мы чувствуем тебя в громах, в немой былинке,-
Когда, желанный нам, услышим звонкий смех,
Когда увидим луч, средь чащи, на тропинке.
Мы чувствуем тебя в реке полночных звезд,
И в глыбах темных туч, разорванных грозою,
Когда меж них горит, манящей полосою,
Воздушный семицветный мост.
Тебя мы чувствуем во всем, в чем блеск алмазный,
В чем свет коралловый, жемчужный иль иной
Без Солнца наша жизнь была б однообразной,
Теперь же мы живем мечтою вечноразной,
Но более всего ласкаешь ты - весной
Свежей весной
Все озаряющее,
Нас опьяняющее
Цветом, лучом, новизной,-
Слабые стебли для жизни прямой укрепляющее,-
Ты, пребывающее
С ним, неизвестным, с тобою, любовь, и со мной!
Ты теплое в радостно-грустном Апреле,
Когда на заре
Играют свирели,
Горячее в летней поре,
В палящем Июле,
Родящем зернистый и сочный прилив
В колосьях желтеющих нив,
Что в свете лучей утонули.
Ты жгучее в Африке, свет твой горит
Смертельно, в час полдня, вблизи Пирамид,
И в зыбях песчаных Сахары.
Ты страшное в нашей России лесной,
Когда, воспринявши палящий твой зной,
Рокочут лесные пожары
Ты в отблесках мертвых, в пределах тех стран,
Где белою смертью одет Океан,
Что люди зовут Ледовитым,-
Где стелются версты и версты воды
И вечно звенят и ломаются льды,
Белея под ветром сердитым
В Норвегии бледной - полночное ты,
Сияньем полярным глядишь с высоты,
Горишь в сочетаньях нежданных.
Ты тусклое там, где взрастают лишь мхи,
Цепляются в тундрах, глядят как грехи,
В краях для тебя нежеланных.
Но Солнцу и в тундрах предельности нет,
Они получают зловещий твой свет,
И, если есть черные страны,
Где люди в бреду и в виденьях весь год,
Там день есть меж днями, когда небосвод
Миг правды дает за обманы,
И тот, кто томился весь год без лучей,
В миг правды богаче избранников дней.
