Жизнь после смерти рассказы очевидцев. Жизнь после смерти! — Удивительный рассказ. Когда сердце останавливается

Академик РАМН и РАН Н.П.Бехтерева по поводу аутоскопических восприятий, которые возникают и в стрессовых ситуациях замечает: «При анализе явлений не последним должно быть то, что сообщает о виденном и слышанном человек не от “имени” тела, но от “имени” души, которая отделилась от тела. А тело не реагирует, оно клинически умерло, оно потеряло на некоторое время связь с самим человеком!..»

1975 год, 12 апреля, утро — Марте стало плохо с сердцем. Когда карета «скорой помощи» доставила ее в больницу, Марта уже не дышала, а сопровождавший ее доктор не мог нащупать пульс. Она находилась в состоянии клинической смерти. В последствии Марта рассказывала, что стала свидетельницей всей процедуры своего воскрешения, наблюдая за действиями медиков из некой точки вне ее тела. Однако рассказ Марты имел и еще одну особенность. Она сильно беспокоилась о том, как больная мама воспримет сообщение о ее смерти. И только Марта успела подумать о матери, как тут же увидала ее сидящей в кресле рядом с кроватью в своем доме.

«Я находилась в палате реанимации, и в то же время была у мамы в спальне. Было удивительным – находиться в одно и то-же время в двух местах, да еще и в настолько удаленных одно от другого, но пространство казалось понятием, лишенным смысла… Я, находясь в своем новом теле, села на краю ее кровати и сказала: “Мама, у меня был сердечный приступ, я могу умереть, но я не хочу, чтобы ты волновалась. Я не против того, чтобы умереть».

Однако она не смотрела на меня. Как видно, она меня не услышала. “Мама, – не переставала я шептать, – это я, Марта. Мне необходимо поговорить с тобой». Я попыталась привлечь ее внимание, но тут фокус моего сознания возвратился в реанимационное отделение. И я оказалась вновь в своем теле».

Позднее, придя в себя, Марта увидала у своей кровати мужа, дочь и брата, прилетевших из другого города. Как выяснилось, брату позвонила мать. У нее появилось странное ощущение, что с Мартой что-то произошло, и она попросила сына узнать, в чем дело. Позвонив, он узнал, что случилось, и первым же самолетом прилетел к сестре.

Неужели Марта в действительности смогла преодолеть без физического тела расстояние, равное двум третям протяженности Америки, и общалась со своей матерью? Мать рассказала, что она что-то почувствовала, т.е. что-то не в порядке с дочерью, но не могла понять, что именно, и не представляет себе, как она узнала об этом.

Рассказанное Мартов можно считать редким, но не единственным случаем. Марте в определенном смысле удалось добиться контакта с матерью и передать ей «чувство беспокойства». Но большинству этого сделать не удается. Однако наблюдения за действиями медиков, родственников, в том числе и находящихся на определенном расстоянии от операционной, потрясают.

Как-то раз оперировали женщину. Повода умереть от операции у нее в принципе не было. Она даже не предупреждала мать и дочь об операции, решив сообщить им обо всем позднее. Однако во время операции наступила . Женщину удалось вернуть к жизни, и о своей кратковременной смерти она ничего не знала. А, придя в себя, рассказала об удивительном «сне».

Ей, Людмиле, приснилось, что она вышла из тела, находится где-то сверху, видит свое тело лежащее на операционном столе, докторов вокруг нее и понимает, что она, скорей всего, умерла. Стало страшно за мать и за дочь. Подумав о родных, она неожиданно оказалась дома. Она увидала, что дочка примеряет перед зеркалом голубенькое платьице в горошек. Зашла соседка и сказала: «Люсеньке это понравилось бы». Люсенька – это она, находящаяся здесь и невидимая. Все спокойно, мирно дома – и вот она вновь в операционной.

Доктор, которому она поведала об удивительном «сне», предложил поехать к ней домой, успокоить домашних. Удивлению матери и дочери не было предела, когда она рассказала о соседке и о голубом платье в горошек, которое они готовили сюрпризом для Люсеньки.

В «Аргументах и фактах» за 1998 г. опубликована небольшая заметка Луганкова «Умирать совсем не страшно». Он написал, что в 1983 г. ему испытывал костюм для космонавтов. При помощи специального оборудования кровь от головы «отсасывали» в ноги, имитируя тем самым действие невесомости. Медики застегнули на нем «скафандр» и включили насос. И то ли про него позабыли, то ли автоматика подвела – но откачка продолжалась больше, чем надо.

«В какой-то момент я понял, что теряю сознание. Попытался позвать на помощь – из горла вырвался лишь хрип. Но тут боль прекратилась. По телу (по какому телу?) разлилось тепло и я почувствовал необыкновенное блаженство. Перед глазами появились сцены из детства. Я увидал сельских ребят, с которыми бегал на реку ловить раков, деда-фронтовика, покойных соседей…

Потом заметил, как врачи с растерянными лицами склонились надо мной, кто-то стал массировать грудную клетку. Сквозь сладкую пелену неожиданно ощутил отвратительный запах нашатыря и… очнулся. Доктор, конечно, не поверил моему рассказу. Но мне-то какое дело, если он не поверил – я теперь знаю, что такое остановка сердца и что умирать не так уж и страшно».

Очень любопытен рассказ американца Бринкли, который был в состоянии клинической смерти два раза. За последние несколько лет он говорил о своих двух посмертных опытах миллионам людей во всем мире. По приглашению Ельцина Бринкли (вместе с д-ом Моуди) появился и на российском телевидении и рассказал миллионам россиянам о своих опытах и видениях.

1975 год — в него ударила молния. Доктора сделали все возможное для того что бы его спасти, но… он умер. Первое путешествие Бринкли в потрясает. Он не только видел там светящихся Существ и хрустальные замки. Он видел там будущее человечества на несколько десятилетий вперед.

После того как его удалось спасти и он поправился, он обнаружил у себя способности читать чужие мысли, а прикоснувшись к человеку рукой тут же видит, как он сам говорит, «домашнее кино». Если человек, до которого он прикоснулся, был мрачен, то Бринкли видел «как в кино» сцены, объясняющие причину мрачного настроения человека.

Многие их людей по возвращении из Тонкого Мира обнаруживали у себя парапсихологические способности. Парапсихологическими феноменами «вернувшихся с того света» заинтересовались ученые. 1992 год – д-р Мелвин Морс опубликовал результаты опытов с Бринкли в книге «Преображенные Светом». В результате исследования он обнаружил, что у людей, побывавших на пороге смерти, проявляются приблизительно в четыре раза чаще, чем у обычных людей.

Вот что, к примеру, произошло с ним при второй клинической смерти:

Я вырвался из темноты на яркий свет в операционную и увидал двух хирургов с двумя ассистентами, которые держали пари, смогу я выжить или нет. Они рассматривали рентгеновский снимок моей грудной клетки, ожидая, пока меня подготовят к операции. Я видел себя с места, которое казалось в значительной степени выше потолка, и наблюдал, как мою руку прикрепляют к блестящей стальной скобе.

Сестра смазала мое тело коричневым антисептиком и накрыла чистой простыней. Кто-то еще ввел мне какую-то жидкость в трубку. После хирург сделал скальпелем надрез поперек моей грудной клетки и оттянул кожу. Ассистент передал ему инструмент, походивший на небольшую пилу, и он зацепил ее за мое ребро, а потом вскрыл грудную клетку и вставил внутрь распорку. Другой хирург срезал кожу вокруг моего сердца.

После этого я смог непосредственно наблюдать собственное сердцебиение. Больше я ничего не видел, так как вновь оказался в темноте. Я услыхал звон колоколов, а потом открылся туннель… В конце туннеля меня встречало то же самое Существо из Света, что и в прошлый раз. Оно привлекло меня к Себе, при этом расширившись, будто ангел, распростерший крылья. Свет этих излучений поглотил меня».

Какой же жестокий удар и нестерпимую боль получают родственники, когда узнают о гибели близкого им человека. Сегодня, когда гибнут мужья и сыновья, то найти слова, чтобы успокоить жен, родителей и детей, нельзя. Но может быть хоть каким-то утешением станут для них нижеприведенные случаи.

Первый случай произошел с Томасом Даудингом. Его рассказ: «Физическая смерть – ничто!.. Ее в действительности не надо бояться. …Я замечательно помню, как все происходило. Я ждал в изгибе окопа, когда наступит мое время заступить на пост. Был замечательный вечер, у меня не было никакого предчувствия опасности, но неожиданно я услыхал вой снаряда. Где-то сзади прогремел взрыв. Я невольно присел на корточки, но было поздно. Что-то ударило так тяжело и сильно – в затылок. Я упал, пока падал, не заметил даже на мгновение никакой потери сознания, оказался снаружи самого себя! Вы видите, как просто я это рассказываю, чтобы вам было лучше понятно.

Спустя 5 секунд я стоял рядом со своим телом и помогал двум моим товарищам нести его по траншее в перевязочную. Они подумали, что я просто без сознания, но живой… Мое тело положили на носилки. Мне все время хотелось узнать, когда же я вновь окажусь внутри тела.

Я расскажу, что я почувствовал. Это походило на то, как будто я тяжело и долго бежал, пока не взмок, не потерял дыхание и не скинул с себя одежду. Этой одеждой было мое раненное тело: казалось, если бы я его не сбросил, то я бы мог задохнуться… Мое тело доставили вначале в перевязочную, а потом – в морг. Я простоял возле своего тела всю ночь, но ни о чем не думал, попросту смотрел на него. Потом я потерял сознание и крепко уснул».

Это случай произошел с офицером американской армии Томми Клэком в 1969 г. в Южном Вьетнаме.

Он наступил на мину. Сначала его подкинуло в воздух, после швырнуло наземь. На какой-то миг Томми удалось сесть и он увидал, что у него нет левой руки и левой ноги. Клэк опрокинувшись на спину подумал, что умирает. Свет померк, пропали все ощущения, боли не было. Некоторое время спустя Томми очнулся. Он парил в воздухе и смотрел на свое тело. Солдаты положили его искалеченное тело на носилки, накрыли с головой и понесли к вертолету. Клэк, наблюдая с высоты, понял, что его считают мертвым. И в этот миг сам осознал, что в действительности умер.

Сопровождая свое тело в полевой госпиталь, Томми ощущал себя умиротворенным, даже счастливым. Спокойно смотрел, как на нем разрезают окровавленную одежду, и внезапно снова оказался на поле боя. Все 13 парней, убитых за день, были тут. Клэк не увидел их тонких тел, но каким-то образом чувствовал, что они рядом, общался с ними, но также неизвестным способом.

Солдаты были счастливы в Новом Мире и уговаривали его остаться. Томми чувствовал себя радостно и спокойно. Он не видел себя, ощущал себя (с его слов) просто формой, ощущал почти одной чистой мыслью. Со всех сторон лился яркий свет. Неожиданно Томми вновь очутился в госпитале, в операционной. Его оперировали. Доктора о чем-то переговаривались между собой. Тотчас же Клэк возвратился в тело.

Нет! Не все так просто в нашем материальном мире! И убитый на войне человек не умирает! Он уходит! Уходит в чистый, Светлый Мир, где ему гораздо лучше, чем оставшимся на Земле его родным и близким.

Размышляя о своих встречах с Существами из необычной реальности, Уитли Стрибер писал: «У меня создается впечатление, что материальный мир представляет из себя только частный случай более широкого контекста, а реальность разворачивается главным образом не физическим путем… Я думаю, что Светящиеся Существа как бы играют роль акушерок при нашем появлении в Тонком мире. Наблюдаемые нами Существа, возможно, представляют из себя особей более высокого эволюционного порядка…».

Но не всегда путешествие в Тонкий мир представляется «прекрасной прогулкой» для человека. Медиками отмечено, что перед некоторыми людьми – предстают адские видения.

Видение американки из Рой-Айленда. Ее доктор сообщил: «Придя в себя она сказала: “Я подумала, что умерла и оказалась в аду». После того, как я ее смогла успокоить, она рассказала мне о своем пребывании в аду, о том, как ее хотел унести дьявол. Рассказ переплетался с перечислением ее грехов и изложением того, что думают о ней люди. Ее страх усиливался, и медсестрам с трудом удавалось удержать ее в лежачем положении. Она сделалась почти невменяемой. У нее было давнее чувство вины, может быть, из-за внебрачных связей, которые закончились рождением незаконных детей. Больную угнетало то, что ее сестра скончалась от той же болезни. Она верила, что Бог карает ее за грехи».

Чувства одиночества и страха порой вспоминались с момента, когда человек ощущал тягу внутрь области тьмы или вакуума во время клинической смерти. Скоро после нефрэктомии (хирургического удаления почки) в Университете Флориды в 1976 году, 23-х летняя студентка колледжа потеряла сознание из-за неожиданного послеоперационного осложнения. В первых частях ее околосмертные переживания: «Была тотальная чернота вокруг. Если ты двигаешься очень быстро, можешь чувствовать, как стены надвигаются на тебя… Я ощущала себя одинокой и немного испугался».

Аналогичная тьма окутала 56-ти летнего мужчину и «напугала» его: «Следующей запомнившейся вещью было, как я оказался в полной, всецелой темноте… Это было очень мрачное место, и я не знал, где я был, что я делал там или что происходит, и мне было страшно».

Правда, такие случаи нечасты. Но даже если у немногих было видение ада, то это говорит о том, что не для всех смерть это избавление. Именно образ жизни человека, его мысли, желания, поступки определяют, где человек окажется после смерти.

Фактов выхода души из тела в стрессовых ситуациях и при клинической смерти собрано очень и очень много!.. Но на протяжении долгого времени не хватало объективной научной проверки.

В действительности ли существует этот, как говорят ученые, феномен продолжения жизни после смерти физического тела?

Такую проверку провели путем тщательного сопоставления фактов, указанных пациентами, с реальными событиями, и опытным путем, с применением необходимой аппаратуры.

Одним из первых такие доказательства получил американский доктор Майкл Сейбом, который начал исследования, как оппонент своего соотечественника д-ра Моуди, а закончивший их, как единомышленник и помощник.

С целью опровержения «бредовой» идеи Сейбом организовал проверочные наблюдения и подтвердил, а по сути дела доказал, что личность после смерти не прекращает своего существования, сохраняя способность видеть, слышать и чувствовать.

Д-р Майкл Сейбом – профессор мед.факультета в университете Эмори (Америка). Он имеет огромный практический опыт реанимации. Его книга «Воспоминания о смерти» вышла в 1981 году. Д-р Сейбом подтвердил то, о чем писали другие исследователи. Но главное не это. Он провел ряд исследований, сопоставляя рассказы своих пациентов, переживших временную смерть, с тем, что фактически происходило в то время, когда они находились в состоянии клинической смерти с тем, что было доступно объективной проверке.

Д-р Сейбом проверял, совпадают ли рассказы больных с тем, что в это время происходило в действительности в материальном мире. Те ли применялись медицинские аппараты и методы оживления, которые описывали люди, бывшие в это время ? На самом ли деле в других комнатах происходило то, что видели и описывали умершие?

Сейбом собрал и опубликовал 116 случаев. Все они тщательно проверялись им лично. Он составил точные протоколы с учетом места, времени, участников, произнесенных слов и т.д. Для своих наблюдений он отбирал только психически здоровых и уравновешенных людей.

Вот несколько примеров из сообщений доктора Сейбома.

Пациент д-а Сейбома во время операции оказался в состоянии клинической смерти. Он был с головой укрыт операционными простынями и физически не мог чего-то видеть и слышать. В последствии он описал свои переживания. Он видел в деталях операцию на своем собственном сердце и рассказанное им полностью соответствовало тому, что происходило на самом деле.

«Я, вероятно, уснул. Я ничего не помню, как они перевезли меня из этой комнаты в операционную. А потом вдруг я увидел, что комната освещена, но не так ярко, как я ожидал. Мое сознание вернулось… но они уже что-то сделали со мной… Моя голова и все тело были покрыты простынями… и тогда я неожиданно стал видеть то, что происходит…

Я был на пару футов над моей головой… Я видел двух врачей… они пилили мою грудную кость… Я мог бы нарисовать вам пилу и вещь, которой они раздвигали ребра… Она была завернута вся вокруг и была из хорошей стали… много инструментов… доктора называли их зажимами… я удивился, я думал, что будет много крови, а ее было очень мало… и сердце не такое, как я думал. Оно большое, больше сверху и узкое внизу, как континент Африка. Сверху оно розовое и желтое. Даже жутко. А одна часть была темней, чем остальные, вместо того, чтобы все было одного цвета…

Доктор находился с левой стороны, он отрезал кусочки от моего сердца и вертел их так и эдак и долго рассматривал… и у них был большой спор, нужно ли делать обвод или нет.

И решили это не делать… У всех докторов, кроме одного, на ботинках были зеленые чехлы, а этот чудак был в белых ботинках, покрытых кровью… Это было странно и, по-моему, анти-гигиенично…»

Описанный пациентом ход операции совпадал с записями в операционном журнале, сделанными другим стилем.

А вот чувство печали в описаниях околосмертного опыта, когда те «видели» усилия других воскресить их безжизненное физическое тело. 37-и летняя домохозяйка из Флориды вспоминала эпизод энцефалита или инфекции мозга, когда ей было 4 года, во время которого она была без сознания и не подавала признаков жизни. Она помнила «как смотрела вниз» на мать из точки у потолка с такими чувствами:

Величайшей вещью, которую я помню, было то, что я чувствовала большую печаль о того, что никак не могу дать ей знать о том, что со мной все хорошо. Почему-то я знала, что со мной все в порядке, но я не знала, как ей сказать. Я только смотрела… И было очень тихое, мирное чувство… Фактически, это было хорошее чувство».

Подобные чувства были выражены 46-ти летним мужчиной из северной Джорджии, когда он излагал свое видение, которое было во время остановки сердца в январе 1978 года: «Я чувствовал себя плохо, потому как моя жена плакала и казалась беспомощной, и я не мог помочь. Вы знаете. Но было приятно. Не больно».

Печаль упоминает 73-х летняя учительница французского из Флориды, когда она говорила о своем околосмертном переживании (ОСП), произошедшем во время серьезной инфекционной болезни и больших эпилептических припадков в 15-ти летнем возрасте:

Я разделилась и сидела значительно выше там, смотря на свои собственные конвульсии, и моя мать с моей горничной кричали и вопили, потому как думали, что я умерла. Мне было так жалко и их, и мое тело… Только глубокая, глубокая печаль. Я все еще могла чувствовать печаль. Но я чувствовала, что была свободна там, и не было причины страдать. У меня не было боли, и я была абсолютно свободна».

Другой счастливый опыт, одной женщины прервался чувствами угрызения совести из-за необходимости оставить своих детей во время послеоперационного осложнения, которое поставило ее на грани смерти и физически бессознательного состояния: «Да, да, я была счастлива до того времени, пока не вспомнила о детях. До тех пор я была счастлива, что умираю. Я в действительности, на самом деле была счастлива. Это было именно ликующее, веселое чувство».

Ребята, мы вкладываем душу в сайт. Cпасибо за то,
что открываете эту красоту. Спасибо за вдохновение и мурашки.
Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте

Около 10 % людей, переживших клиническую смерть, рассказывают необычайные истории. Ученые объясняют это тем, что после смерти некая часть мозга, отвечающая за воображение, работает еще около 30 секунд, порождая за это время целые миры в нашей голове. Пациенты же утверждают, что это не что иное, как доказательство жизни после смерти.

В любом случае любопытно просто сравнить видения различных людей, чем мы в АdMe.ru и решили заняться. Выводы делайте сами.

• Была пьяная драка. И вдруг почувствовал очень сильную боль. А потом я упал в канализационный люк. Я начал выкарабкиваться, цепляясь за склизкие стены - вонючие до невозможности! С трудом выполз наружу, а там машины стоят: скорая, милиция. Люди собрались. Осматриваю себя - нормальный, чистый. Через такую грязь полз, но почему-то чистый. Подошел посмотреть: что там, что случилось?
  Людей спрашиваю, они на меня ноль внимания, гады! Вижу, какой-то мужик лежит на носилках, весь в крови. Его втащили в скорую, и уже машина стала отъезжать, как вдруг чувствую: с этим телом меня что-то связывает.
  Крикнул: «Эй! Куда вы без меня? Куда моего брата увозите?!»
  И тут вспомнил: никакого брата у меня нет. Сначала растерялся, а потом понял: это же я!
  Норбеков М. С

• Врачи предупредили, что я могу рассчитывать лишь на 5 % успешности операции. Рискнули делать. В какой-то момент операции мое сердце остановилось. Я помню, как увидел мою недавно умершую бабушку, которая гладила меня по вискам. Все было черно-белым. Я не двигался, поэтому она стала нервничать, трясти меня, потом перешла на крик: она кричала и кричала моя имя, пока я наконец не нашел силы открыть рот, чтобы ответить ей. Я глотнул порцию воздуха, и удушье прошло. Бабушка улыбнулась. А я резко ощутил холодный операционный стол.
  Quora

• Было много других людей, идущих к вершине горы, манящей всех ярким светом. Они выглядели совершенно обыкновенно. Но я понимал, что все они были мертвы, как и я. Меня раздирало от ярости: сколько людей спасают в скорой помощи, почему со мной-то так поступили?!
  Вдруг из толпы выскочила моя покойная кузина и сказала мне: «Дин, возвращайся назад».
  Меня не называли Дином с детства, и она была одной из немногих людей, которые вообще знали эту вариацию имени. Тогда я обернулся, чтобы понять, что она имела в виду под словом «назад», и меня буквально ударило в кровать в больнице, где вокруг меня в панике бегали врачи.
  Dailymail

Я помню только 2 двери, похожие на те, что были в Средневековье. Одна - деревянная, другая - железная. Я просто молча смотрел на них долгое время.
Reddit

Я увидела, что я лежу на операционном столе и смотрю на себя со стороны. Кругом суета: врачи, медсестры заводят мне сердце. Я вижу их, я слышу их, а они меня нет. И тут одна медсестра берет ампулу и, надламывая кончик, ранит себе палец - под ее перчаткой скапливается кровь. Потом наступает полная тьма. Вижу следующую картину: моя кухня, за столом сидят мать с отцом, мама плачет, отец опрокидывает рюмку за рюмкой коньяка - меня не видят. Снова темнота.
Я открываю глаза, все вокруг в мониторах, трубки, я не чувствую тела, не могу пошевелиться. И тут вижу медсестру, ту самую, которая ампулой поранила палец. Я перевожу взгляд на руку и вижу забинтованный палец. Она говорит мне, что меня сбила машина, что я в больнице, скоро придут родители. Я спрашиваю: а ваш палец уже прошел? Вы же поранили его, когда ампулу вскрывали. Она, открыв рот, на мгновенье потеряла дар речи. Оказалось, что прошло уже 5 дней.

• Моя машина была разбита, а через минуту в нее врезалась огромная фура. Я поняла, что сегодня умру.
  Затем произошло что-то очень странное, чему до сих пор у меня нет логических объяснений. Я лежала в крови, сдавленная кусками железа внутри своей машины, в ожидании смерти. И тут резко меня окутало странное чувство спокойствия. Причем не только ощущение - мне показалось, что через окно машины ко мне распростерлись руки, чтобы обнять меня, забрать или вытащить оттуда. Я не могла видеть лицо этого мужчины, женщины или некоего существа. Просто стало очень легко и тепло.

Д обрый день, дорогие посетители православного островка «Семья и Вера»!

Ж ил на земле такой человек, который перевернул своей жизнью, а вернее смертью, многие атеиистические умы, и очень многих возвратил на спасительный жизненный путь Христов!

Его звали Константин Икскуль.

После своего чудесноо возвращения к жизни, он написал очень интересный рассказ, состоящий из 32 глав, который мы ниже и публикуем.

Вступление

…Врачи, наблюдавшие за К. Икскулем, сообщили, что все клинические признаки смерти были налицо и состояние смерти продолжалось 36 часов…

Эта действительно поражающая по своему содержанию книга, открывает нам тайны загробной жизни, тайны вечного бытия вне своего тела. Автор книги К. Искуль повествует о своем личном посмертном опыте. Он рассказывает о том, как во время тяжкой болезни его душа отделилась от тела и перешла в мир иной. Что же увидел автор книги в том духовном мире? Об этом Вы можете прочитать в данной книге с таким же интригующим, как и само содержание названием «Невероятное для многих, но истинное происшествие». К.Искуль приводит объективные доказательства того, что все, что написано в этой книге, он не выдумал, но в действительности это пережил. Мы думаю, что эта книга, может быть интересна всем, кто хоть раз задумывался, о том, что его ждет после смерти.

Константин Икскуль

НЕВЕРОЯТНОЕ ДЛЯ МНОГИХ, НО ИСТИННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Глава 1

М ногие наш век (разумею XIX, ибо ХХ так еще юн, что было бы много для него чести считаться с ним и давать ему определения, как веку) называют «веком отрицания» и объясняют такую характерную особенность его духом времени.

Не знаю, возможны ли тут вообще такие подобия эпидемий, поветрий, но, несомненно, что, кроме этих, так сказать, эпидемических отрицаний, не мало есть у нас и таких, которые всецело выросли на почве нашего легкомыслия. Мы зачастую отрицаем то, чего совсем не знаем, а то, о чем слышали, то не продумано у нас и тоже отрицается, — и этого непродуманного накопляются целые вороха, и в голове получается невообразимый хаос; какие-то обрывки разных, иногда совсем противоречивых учений, теорий, и ничего последовательного, цельного, и все поверхностное, неясное и туманное для нас самих; до полной невозможности разобраться в чем-нибудь. Кто мы, что мы, во что веруем, какой носим в душе идеал, и есть ли он у нас — все это для многих из нас такие же неведомые вещи, как миросозерцание какого-нибудь патагонца или бушмена. И удивительная странность здесь: кажется, никогда люди не любили так много рассуждать, как в наш «просвещенный» век, и рядом с этим самих себя не хотят осмыслить. Говорю это и по наблюдению над другими, и по личному сознанию.

Не буду вдаваться здесь в общую характеристику моей личности, так как это не к делу, и постараюсь представить себя читателю только в моих отношениях в религиозной области.

Как выросший в православной и довольно набожной семье и затем учившийся в таком заведении, где неверие не почиталось признаком гениальности ученика, из меня не вышел ярый, завзятый отрицатель, какими были большинство молодых людей моего времени. Получилось из меня, в сущности, что-то весьма неопределенное: я не был атеистом и никак не мог считать себя сколько-нибудь религиозным человеком, а так как и то и другое являлось не следствием моих убеждений, но сложилось лишь в силу известной обстановки, то и прошу читателя самого подыскать должное определение моей личности в сем отношении.

Официально я носил звание христианина, но, несомненно, никогда не задумывался над тем, имею ли я, действительно, право на такое звание; никогда мне даже и в голову не приходило проверить — чего требует оно от меня и удовлетворяю ли я его требованиям?

Я всегда говорил, что я верую в Бога, но если бы меня спросили, как я верую, как учит веровать в Него Православная Церковь, к которой я принадлежал, я, несомненно, стал бы в тупик. Если бы меня последовательно и обстоятельно спросили, верую ли я, например, в спасительность для нас воплощения и страданий Сына Божия, в Его второе пришествие, как Судьи, как отношусь я к Церкви, верую ли в необходимость ее учения, в святость и спасительность для нас ее таинств и проч., — я воображаю только, каких нелепостей наболтал бы я в ответ.

Вот образчик: Однажды бабушка моя, которая всегда строго соблюдала пост, сделала мне замечание, что я не исполняю этого.

— Ты еще силен и здоров, аппетит у тебя прекрасный, стало быть, отлично можешь кушать постное. Как же не исполнять даже и таких установлений Церкви, которые для нас и не трудны?

— Но это, бабушка, совсем бессмысленное установление, — возразил я. — Ведь и вы кушаете только так, машинально, по привычке, а осмысленно никто такому учреждению подчиняться не станет.

— Почему же бессмысленное?

— Да не все ли равно Богу, что я буду есть: ветчину или балык?

Неправда ли, какая глубина понятий образованного человека о сущности поста!

— Как же это ты так выражаешься? — продолжала между тем бабушка. — Разве можно говорить, бессмысленное установление, когда сам Господь постился?

Я был удивлен таким сообщением, и только при помощи бабушки вспомнил евангельское повествование об этом обстоятельстве. Но то, что я совсем забыл о нем, как видите, нисколько не мешало мне пуститься в возражения. да еще довольно высокомерного тона.

И не подумайте, читатель, чтоб я был пустоголовее, легкомысленнее других молодых людей моего круга.

Вот вам еще один образец.

Одного из моих сослуживцев, слывшего за человека начитанного и серьезного, спросили: верует ли он во Христа как в Богочеловека? Он отвечал, что верует, но сейчас же из дальнейшего разговора выяснилось, что Воскресение Христа он отрицает.

— Позвольте, да вы же говорите что-то очень странное, — возразила одна пожилая дама. Что же, по вашему, далее последовало со Христом? Если вы веруете в Него, как в Бога, как же вместе с этим вы допускаете, что он мог совсем умереть, то есть прекратить Свое бытие?

Мы ждем какого-нибудь хитроумного ответа от нашего умника, каких-нибудь тонкостей в понимании смерти или нового толкования означенного события. Ничуть не бывало. Отвечает просто:

— Ах, этого я не сообразил! Сказал, как чувствовал.

Глава 2

Вот совершенно подобная несообразность засела и, по недосмотру, свила себе прочное гнездо и в моей голове.

Я веровал в Бога, как будто так, как и следовало, то есть понимал Его, как Существо личное, всемогущее, вечное; признавал человека Его творением, но в загробную жизнь не верил.

Недурной иллюстрацией к легкомыслию наших отношений и к религии, и к своему внутреннему устроению может служить то, что я и не знал в себе этого неверия, пока так же, как и вышеупомянутого моего сослуживца, его не обнаружил случай.

Судьба столкнула меня в знакомстве с одним серьезным и очень образованным человеком; он был при этом и чрезвычайно симпатичен и одинок, и я время от времени охотно посещал его.

Придя однажды к нему, я застал его за чтением катехизиса.

— Что это вы, Прохор Александрович (так звали моего знакомого) , или в педагоги собираетесь? — удивленно спросил я, указывая на книжку.

— Какое, батенька мой, в педагоги! Хоть бы в школьники порядочные попасть. Где уж других учить! Самому надо к экзамену готовиться. Ведь седина то, видите, чуть не с каждым днем увеличивается; того и гляди вызовут, — со своею обычною добродушною улыбкою проговорил он.

Я не принял его слов в подлинном значении, подумав, что ему, как человеку всегда много читающему, просто понадобилась какая-нибудь справка в катехизисе. А он, желая, очевидно, объяснить странное для меня чтение, сказал:

— Но неужели же вы верите этому?

— То есть как же в это не верить? Куда же я денусь, позвольте узнать? Неужели так-таки и рассыплюсь в прах? А если не рассыплюсь, так уж тут и вопроса не может быть о том, что к ответу потребуют. Я не пень, я с волей и разумом, я сознательно жил и … грешил…

— Не знаю, Прохор Александрович, как и из чего могла сложиться у нас вера в загробную жизнь. Думается, умер человек — и всему тут конец. Видишь его бездыханным, все это гниет, разлагается, о какой же жизни может явиться тут представление? — проговорил я, тоже высказывая, что чувствовал и как, стало быть, сложилось у меня понятие.

— Позвольте, а куда же Лазаря Вифанского прикажете мне девать? Ведь это факт. И он ведь такой же человек, из этой же глины слеплен, что и я.

Я с нескрываемым удивлением смотрел на моего собеседника. Неужели же этот образованный человек верит таким невероятностям?

А Прохор Александрович, в свою очередь, посмотрел на меня пристально с минуту и затем, понизив голос, спросил:

— Или вы не верите?

— Нет, почему же? Я верую в Бога, — ответил я.

— А богооткровенному учению не верите? Впрочем, нынче и Бога стали различно понимать, и богооткровенную истину стал чуть не каждый по своему усмотрению переделывать, какие-то классификации тут позавели: в это, мол, должно верить, а в это можно и не верить, а в это и совсем не надо верить! Как будто истин несколько, а не одна. И не понимают, что они уже веруют в продукты собственного ума и воображения, и что если так, тогда уж для веры в Бога тут нет места

— Но нельзя же всему верить. Иногда встречаются такие странные вещи.

— То есть непонятные? Заставьте понять себя. Не удастся — знайте, что вина здесь в вас, и покоритесь. Начните простолюдину толковать о квадратуре круга, или еще о какой-нибудь премудрости высшей математики, он тоже ничего не поймет, но из этого не следует, что и самую эту науку следует отрицать. Конечно, отрицать легче; но не всегда… лепо.

Вдумайтесь, какую, в сущности, несообразность вы говорите. Вы говорите, что в Бога веруете, а в загробную жизнь нет. Но Бог не есть же Бог мертвых, но живых. Иначе какой же это Бог? О жизни за гробом говорил Сам Христос, неужели же он говорил неправду? Но в этом не могли Его обличить даже злейшие враги. И зачем тогда приходил и страдал Он, если нам предстоит лишь рассыпаться в прах?

Нет, так нельзя, это нужно непременно, непременно, — вдруг горячо заговорил он, — исправить. Ведь, поймите, как это важно. Такая вера должна ведь совсем иначе осветить вашу жизнь, дать ей иной смысл, направить иначе всю вашу деятельность. Это целый нравственный переворот. В этой вере для вас и узда, и в то же время утешение, и опора для борьбы с неизбежными для всякого человека житейскими невзгодами.

Глава 3

Я понимаю всю логичность слов почтенного Прохора Александровича, но, конечно, несколько минут беседы не могли поселить во мне веры в то, во что я привык не верить, и разговор с ним, в сущности, послужил лишь к обнаружению моего взгляда на известное обстоятельство, — взгляда, которого я сам дотоле хорошо не знал, потому что высказывать его не приходилось, а раздумывать о нем и подавно.

А Прохора Александровича, по-видимому, серьезно взволновало мое неверие; он несколько раз в течение вечера возвращался к этой теме, и когда я собирался уходить от него, он наскоро выбрал несколько книг в своей обширной библиотеке и, подавая их мне, сказал:

— Прочтите их, непременно прочтите, потому что так этого оставить нельзя. Я уверен, что рассудочно вы скоро поймете и убедитесь в полной неосновательности вашего неверия, но надобно это убеждение провести из ума в сердце, надо, чтобы сердце поняло, а иначе оно продолжится у вас час, день — и опять разлетится, потому что ум — это решето, через которое только проходят разные помышления, а кладовая для них не там.

Я прочел книжки, не помню уж, все ли, но оказалось, что привычка была сильнее моего разума. Я признавал, что все написанное в этих книжках было убедительно, доказательно, (по скудости моих познаний в религиозной области я и не мог возразить чего-нибудь мало-мальски серьезного на имевшиеся в них доводы), а веры у меня все-таки не явилось.

Я сознавал, что это не логично, верил, что все, написанное в книгах — правда, но чувства веры у меня не было, и смерть так и оставалась в моем представлении абсолютным финалом человеческого бытия, за которым следовало лишь разрушение.

К моему несчастью, случилось так, что вскоре после означенного разговора с Прохором Александровичем я выехал из этого городка, где он жил, и мы больше с ним не встречались. Не знаю, быть может, ему, как человеку, располагавшему обаянием горячо убежденного человека, удалось бы хотя сколько-нибудь углубить мои взгляды и отношения к жизни и вещам вообще, и через это внести и некоторое изменение в мои понятия о смерти.

Но, предоставленный самому себе и не будучи вовсе по характеру особенно вдумчивым и серьезным молодым человеком, я нисколько не интересовался такими отвлеченными вопросами и по своему легкомыслию даже на первое время ни капельки не задумался над словами Прохора Александровича о важности недостатка в моей вере и необходимости избавиться от него.

А затем время, перемена мест, встречи с новыми людьми не только выветрили из моей памяти и этот вопрос, и беседу с Прохором Александровичем, но даже и самый образ его и мое кратковременное знакомство с ним.

Глава 4

Прошло немало лет. К стыду моему должен сказать, что я мало изменился за истекшие годы нравственно. Хотя я уже находился в предположении дней моих, то есть был уже человеком средних лет, но в моих отношениях к жизни и себе немного прибыло серьезности. Я не осмыслил жизни, какое -то мудреное познание самого себя оставалось для меня такою же «химерическою» выдумкой, как рассуждения метафизика в известной басне того же имени, я и жил, водясь теми же грубоватыми, пустыми интересами, тем же лживым и довольно- таки низменным пониманием смысла жизни, какими живет большинство светских людей моей среды и образования.

На той же точке стояло и мое отношение к религии, то есть я по-прежнему не был ни атеистом, ни сколько-нибудь осмысленно набожным человеком. Я, как и прежде, ходил по привычке изредка в церковь, по привычке говел раз в год, по привычке крестился, когда полагалось — и этим ограничивалось все. Никакими вопросами религии я не интересовался, кроме, конечно, самых элементарных, азбучных понятий; я ничего не знал здесь, но мне казалось, что я отлично знаю и понимаю все, и что все тут так просто, «не хитро», что «образованному» человеку не над чем и голову трудить. Наивность уморительная, но, к сожалению, очень свойственная «образованным» людям нашего века.

Само собой разумеется, что при наличности таких данных, ни о каком прогрессировании моего религиозного чувства, ни о расширении круга моих познаний в этой области не могло быть и речи.

Глава 5

И вот в эту пору случилось мне попасть по делам службы в К. и заболеть серьезно.

Так как ни родных, ни даже прислуги в К. у меня не было, то и пришлось лечь в больницу. Доктора определили у меня воспаление легких.

В первое время я чувствовал себя настолько порядочно, что не раз уже думал, что из-за такого пустяка не стоило и ложиться в больницу, но по мере того, как болезнь развивалась и температура стала быстро подниматься, я понял, что с таким «пустяком» вовсе было не интересно валяться одному-одинешеньку в номере гостиницы.

В особенности донимали меня в больнице длинные зимние ночи; жар совсем не давал спать, иногда даже и лежать было нельзя, а сидеть на койке неловко, и утомительно; встать и походить по палате то не хочется, то не можется; и так вертишься, вертишься в кровати, то ляжешь, то сядешь, то спустишь ноги, то сейчас же их опять подберешь и все прислушиваешься: да когда же эти часы будут бить! Ждешь, ждешь, а они, словно назло, пробьют два или три, стало быть, до рассвета оставалась еще целая вечность. И как удручающе действует на больного этот общий сон и ночная тишина! Словно живой попал на кладбище в общество мертвецов.

По мере того как дело подвигалось к кризису, мне, конечно, становилось все хуже и труднее, по временам начало так прихватывать, что уж было ни до чего, и я не замечал томительности бесконечных ночей. Но не знаю, чему следовало приписать это: тому ли, что я всегда был и считал себя человеком очень крепким и здоровым, или это происходило оттого, что до этого времени я ни разу не болел серьезно и голове моей чужды были те печальные мысли, какие навевают иногда тяжелые болезни, только, как ни скверно бывало мое самочувствие, как ни круты бывали в иные минуты приступы моей болезни, мысль о смерти ни разу не пришла мне в голову.

Я с уверенностью ожидал, что не сегодня-завтра должен наступить поворот к лучшему и нетерпеливо спрашивал всякий раз, когда у меня вынимали градусник из-под руки, какова у меня температура.

Но, достигнув известной высоты, она словно замерла на одной точке, и на мой вопрос я постоянно слышал в ответ: «сорок и девять десятых», «сорок один», «сорок и восемь десятых».

— Ах, какая же это длинная канитель! — с досадой говорил я, и затем спрашивал у доктора — Неужели же и мое поправление будет идти таким черепашьим шагом?

Видя мое нетерпение, доктор утешал меня и говорил, что в мои годы и с моим здоровьем нечего бояться, что выздоровление не затянется, что при таких выгодных условиях после всякой болезни можно оправиться чуть ли не в несколько дней.

Я вполне верил этому и подкреплял свое терпение мыслью, что остается только как-нибудь дождаться кризиса, а там все сразу как рукой снимет.

Глава 6

В одну ночь мне было особенно плохо; я метался от жара, и дыхание было крайне затруднено, но к утру мне вдруг сделалось легче настолько, что я мог даже заснуть. Проснувшись, первою моей мыслью при воспоминании о ночных страданиях, было: «Вот это, вероятно, и был перелом. Авось теперь конец и этим удушьям, и этому несносному жару».

И, увидав входившего в соседнюю палату молоденького фельдшера, я позвал его и попросил поставить мне градусник.

— Ну, барин, теперь дело на поправку пошло, — весело проговорил он, вынимая через положенное время градусник, — температура у вас нормальная.

— Неужели? — радостно спросил я.

— Вот, извольте посмотреть: тридцать семь и одна десятая. Да и кашель вас, кажется, не так беспокоил.

В девять часов пришел доктор. Я сообщил ему, что ночью мне было нехорошо, и высказал предположение, что, вероятно, это был кризис, но что теперь я чувствую себя недурно и перед утром мог даже заснуть несколько часов.

— Вот это и отлично, — проговорил он и подошел к столу просмотреть лежавшие на нем какие-то таблички или списки.

— Градусник прикажете ставить? — спросил у него в это время фельдшер. — Температура у них нормальная.

— Как нормальная? — быстро подняв голову от стола и с недоумением глядя на фельдшера, спросил доктор.

— Так точно, я сейчас смотрел.

Доктор велел вновь поставить градусник и даже сам посмотрел, правильно ли он поставлен.

Но на этот раз градусник не дотянул и до тридцати семи: оказалось тридцать семь без двух десятых.

Доктор достал из бокового кармана сюртука свой градусник, встряхнул, повертел его в руках, очевидно удостоверяясь в его исправности, и поставил мне.

Второй показал то же, что и первый.

К моему удивлению, доктор не выразил не малейшей радости по поводу этого обстоятельства, не сделав даже, ну, хоть бы приличия ради, сколько-нибудь веселой мины, и, повертевшись как-то суетливо и бестолково у стола, вышел из палаты, а через минуту я услыхал, что в комнате зазвенел телефон.

Глава 7

Вскоре явился старший врач; они вдвоем выслушали, осмотрели меня и велели чуть не всю мою спину облепить мушками; затем, прописав микстуру, они не сдали мой рецепт с прочими, но послали отдельно с ним фельдшера в аптеку, очевидно, с приказанием приготовить его не в очередь.

— Послушайте, чего это вы вздумали теперь-то, когда я чувствую себя совсем неплохо, жечь меня мушками? — спросил я у старшего доктора.

Мне показалось, будто доктора смутил или раздосадовал мой вопрос, и он нетерпеливо ответил:

— Ах, Боже мой! Да нельзя же вас сразу бросить без всякой помощи на произвол болезни, потому что вы чувствуете себя несколько лучше! Надо же повытянуть из вас всю эту дрянь, что накопилась там за это время.

Часа через три младший доктор вновь заглянул ко мне; он посмотрел, в каком состоянии были поставленные мне мушки, спросил, сколько ложек микстуры успел я принять. Я сказал — три.

— Кашляли вы?

— Нет, — отвечал я.

— Ни разу?

— Ни разу.

— Скажите, пожалуйста, — обратился я по уходе врача к вертевшемуся почти неотлучно в моей палате фельдшеру, — какая мерзость наболтана в этой микстуре? Меня тошнит от нее.

— Тут разные отхаркивающие средства, немножко и ипекакуаны есть, — пояснил он.

Я в данном случае поступил как раз так, как зачастую поступают нынешние отрицатели в вопросах религии, то есть, ровно ничего не понимая из происходящего, я мысленно осудил и укорил в непонимании дела докторов: дали, мол, отхаркивающее, когда мне и выхаркивать нечего.

Глава 8

Между тем, спустя часа полтора или два после последнего посещения докторов, ко мне в палату снова явилось их целых три: два наших и третий, какой-то важный и осанистый, чужой.

Долго они выстукивали и выслушивали меня; появился и мешок с кислородом. Последнее несколько удивило меня.

— Теперь-то к чему же это? — спросил я.

— Да надо же профильтровать немножко ваши легкие. Ведь они, небось, чуть не испеклись у вас, — проговорил чужой доктор.

— А скажите, доктор, чем это так пленила вас моя спина, что вы так хлопочите над нею? Вот уже третий раз за утро выстукиваете ее, мухами всю расписали.

Я чувствовал себя настолько лучше, сравнительно с предыдущими днями, и поэтому так далек был мыслью от всего печального, что никакие аксессуары, должно быть, не способны были навести меня на догадки о моем действительном положении; даже появление важного чужого доктора я объяснил себе как ревизию или что-нибудь в этом роде, никак не подозревая, что он вызван был специально для меня, чтобы мое положение требовало консилиума. Последний вопрос я задал таким непринужденным и веселым тоном, что, вероятно, ни у кого из моих врачей не хватило духу, хотя намеком, дать понять мне надвигавшуюся катастрофу. Да и правда, как сказать человеку, полному радостных надежд, что ему, быть может, остается всего несколько часов жить!

— Теперь-то и надо похлопотать около вас, — неопределенно ответил мне доктор.

Но я и этот ответ принял в желаемом смысле, то есть, что теперь, когда наступил перелом, когда сила недуга ослабевает, вероятно, и должно, и удобнее приложить все средства, чтоб окончательно выдворить болезнь и помочь восстановиться всему, что было поражено ею.

Глава 9

Помню, часов около четырех я почувствовал как бы легкий озноб и, желая согреться, плотно увернулся в одеяло и лег было в постель, но мне вдруг сделалось очень дурно.

Я позвал фельдшера; он подошел, поднял меня с подушки и подал мешок с кислородом. Где-то прозвенел звонок, и через несколько минут в мою палату торопливо вошел старший фельдшер, а затем, один за другим, и оба наши врача.

В другое время такое необычайное сборище всего медицинского персонала и быстрота, с какой собрался он, несомненно, удивили и смутили бы меня, но теперь я отнесся к этому совершенно равнодушно, словно оно и не касалось меня.

Странная перемена произошла вдруг в моем настроении! За минуту перед тем жизнерадостный, я теперь, хотя и видел, и отлично понимал все, что происходило вокруг меня, но ко всему этому у меня вдруг явилась такая непостижимая безучастность, такая отчужденность, какая, думается, совсем даже и не свойственна живому существу.

Все мое внимание сосредоточилось на мне же самом, но и здесь была удивительно своеобразная особенность, какая-то раздвоенность: я вполне ясно и определенно чувствовал и осознавал себя, и в то же время относился к себе настолько безучастно, что, казалось, будто утерял способность физических ощущений.

Я видел, например, как доктор протягивал руку и брал меня за пульс, и понимал, что он делал, но прикосновения его не чувствовал. Я видел и понимал, что доктора, приподняв меня, все что-то делали и хлопотали над моей спиной, с которой, вероятно, начался у меня отек, но что делали они — я не чувствовал, и не потому, чтобы в самом деле лишился способности ощущать, но потому, что меня нисколько не интересовало это, потому что, уйдя куда-то далеко вглубь себя, я не прислушивался и не следил за тем, что делали они со мной.

Во мне как бы вдруг обнаружились два существа: одно — крывшееся где-то глубоко и главнейшее; другое — внешнее и, очевидно, менее значительное; и вот теперь словно связывавший их состав выгорел или расплавился, и они распались, и сильнейшее чувствовалось мною ярко, определенно, а слабейшее стало безразличным. Это слабейшее было мое тело.

Могу представить себе, как, быть может, всего несколько дней тому назад, был бы поражен я откровением в себе этого неведомого мною дотоле, внутреннего моего существа и сознанием его превосходства над той, другой моей половиной, которая, по моим понятиям, и составляла всего человека, но которой теперь я почти и не замечал.

Удивительно было это состояние: жить, видеть, слышать, понимать все, и, в то же время, как бы и не видеть, и не понимать ничего, такую чувствовать ко всему отчужденность.

Глава 10

Вот доктор задал мне вопрос; я слышу и понимаю, что он спрашивает, но ответа не даю, не даю потому, что мне незачем говорить с ним. А ведь он хлопочет и беспокоится обо мне же, но о той половине моего я, которая утратила теперь всякое значение для меня, до которой мне нет никакого дела.

Но вдруг она заявила о себе, и как резко и необычайно заявила!

Я вдруг почувствовал, что меня с неудержимой силой потянуло куда-то вниз. В первые минуты это ощущение было похоже на то, будто ко всем членам моим подвесили тяжелые многопудовые гири, но вскоре такое сравнение не могло уже выразить моего ощущения: представление такой тяги оказывалось уже ничтожным.

Нет, тут действовал какой-то ужасающей силы закон притяжения.

Мне казалось, что не только всего меня, но каждый мой член, каждый волосок, тончайшую жилку, каждую клеточку моего тела в отдельности тянет куда-то с такой-же неотразимостью, как сильнодействующий магнит притягивает к себе куски металла.

И, однако, как не сильно было это ощущение, оно не препятствовало мне думать и сознавать действительность, то есть, что я лежу на койке, что палата моя во втором этаже, что подо мной такая же комната, но, в то же время, по силе ощущения я был уверен, что, будь подо мною не одна, а десять нагроможденных одна на другую комнат, все это мгновенно расступится предо мною, чтобы пропустить меня… куда?

Да, именно в землю, и мне захотелось лечь на пол; я сделал усилие и заметался.

Глава 11

Агония, — услышал я произнесенное надо мною доктором слово.

Так как я не говорил, и взгляд мой, как сосредоточенного в самом себе человека, должно быть, выражал полную к окружающему безучастность, то доктора, вероятно порешили, что я нахожусь в бессознательном состоянии и говорили обо мне надо мною, уже не стесняясь. А между тем, я не только отлично понимал все, но не мог не мыслить и в известной сфере не наблюдать.

«Агония! смерть!» — подумал я, услыхав слова доктора. » Да неужели же я умираю?» — обращаясь к самому себе, громко проговорил я; но как? почему? объяснить этого не могу.

Мне вдруг вспомнилось когда-то давно прочитанное мной рассуждение ученых о том, болезненна ли смерть, и, закрыв глаза, я прислушался к себе, к тому, что происходило во мне.

Нет, физических болей я не чувствовал никаких, но я, несомненно, страдал, мне было тяжко, томно. Отчего же это? Я знал, от какой болезни я умираю; что же, душил ли меня отек, или он стеснил деятельность сердца, и оно томило меня? Не знаю, быть может, таково было определение наступавшей смерти по понятиям тех людей, того мира, который был теперь так чужд и далек для меня; я же чувствовал только непреодолимое стремление куда-то, тяготение к чему-то, о котором говорил выше.

И я чувствовал, что тяготение это с каждым мгновением усиливается, что я уже вот-вот совсем близко подхожу, почти касаюсь того влекущего меня магнита, прикоснувшись к которому я всем моим естеством припаяюсь, срастусь с ним так, что уж никакая сила не в состоянии будет отделить меня от него. И чем сильнее чувствовал я близость этого момента, тем страшнее и тяжелее становилось мне, потому что вместе с этим ярче обнаруживался во мне протест, яснее чувствовал, что весь я не могу слиться, что что-то должно отделиться во мне, и это что-то рвалось от неведомого предмета притяжения с такою же силой, с какой что-то другое во мне стремилось к нему. Эта борьба и причиняла мне истому, страдания.

Глава 12

Значение услышанного мною слова «агония» было вполне понятно для меня, но все во мне как-то перевернулось теперь от моих отношений, чувств и до понятий включительно.

Несомненно, если бы я услышал это слово хотя тогда, когда трое докторов выслушивали меня, я был бы невыразимо испуган им. Несомненно также, что, не случись со мною такого странного переворота, оставайся я в обычном состоянии больного человека, я и в данную минуту, зная, что наступает смерть, понимал бы и объяснял все происходящее со мной иначе; но теперь слова доктора удивили меня, не вызывая того страха, какой вообще присущ людям при мысли о смерти, и дали совсем неожиданное в сопоставлении с моими прежними понятиями толкование тому состоянию, какое испытывал я.

«Так вот оно что! Это она, земля, так тянет меня», — вдруг ясно выплыло в моей голове. «То есть не меня, а то свое, что на время дала мне. И она ли тянет или оно стремится к ней?»

И то, что прежде казалось мне столь естественным и достоверным, то есть, что весь я по смерти рассыплюсь в прах, теперь явилось для меня противоестественным и невозможным.

«Нет, весь я не уйду, не могу», — чуть ли не громко вскрикнул я, и, сделав усилие освободиться, вырваться от той силы, что влекла меня, вдруг почувствовал, что мне стало легко.

Я открыл глаза, и в моей памяти с совершенной ясностью, до малейших подробностей, запечатлелось все, что увидел я в ту минуту.

Я увидел, что стою один посреди комнаты; вправо от меня, обступив что-то полукругом, столпился весь медицинский персонал; заложив руки за спину и пристально глядя на что-то, чего мне за их фигурами не было видно, стоял старший врач; подле него, слегка наклонившись вперед — младший; старик-фельдшер, держа в руках мешок с кислородом, нерешительно переминался с ноги на ногу, по-видимому, не зная, что делать ему теперь со своей ношей, отнести ли ее, или она может еще понадобиться; а молодой, нагнувшись, поддерживал что-то, мне из-за его плеча виден был только угол подушки.

Меня удивила эта группа; на том месте, где стояла она, была койка. Что же теперь привлекало внимание этих людей, на что смотрели они, когда меня уж там не было, когда я стоял посреди комнаты?

Я подвинулся и глянул туда, куда глядели все они…

Там на койке лежал я.

Глава 13

Не помню, чтобы я испытал что-нибудь похожее на страх при виде своего двойника; меня охватило только недоумение: «Как же это? Я чувствую себя здесь, между тем и там тоже я?»

Я оглянулся на себя, стоящего посреди комнаты. Да, это, несомненно, был я, точно такой же, каким я знал себя.

Я захотел осязать себя, взять правою рукой за левую: моя рука прошла насквозь; попробовал охватить себя за талию — рука снова прошла через мой корпус, как по пустому пространству.

Пораженный таким странным явлением, я хотел, чтобы мне со стороны помогли разобраться в нем, и, сделав несколько шагов, протянул руку, желая дотронуться до плеча доктора, но почувствовал: иду я как-то странно, не ощущая прикосновения к полу, рука моя, как ни стараюсь я, все никак не может достигнуть фигуры доктора, всего, может быть, какой-нибудь вершок-два остается пространства, а дотронуться до него не могу.

Я сделал усилие твердо встать на пол, но, хотя корпус мой повиновался моим усилиям и опускался вниз, а, достигнув пола, так же, как фигуры доктора, мне оказалось невозможным, Тут тоже оставалось ничтожное пространство, но преодолеть его я никак не мог.

И мне живо вспомнилось, как несколько дней тому назад сиделка нашей палаты, желая предохранить мою микстуру от порчи, опустила пузырь с нею в кувшин с холодной водой, но воды в кувшине было много, и она сейчас же вынесла легкий пузырь наверх, а старушка, не понимая в чем дело, настойчиво и раз, и другой, и третий опускала его на дно и даже придерживала его пальцем, в надежде, что он устоится, но едва поднимала палец, как пузырь снова выворачивался на поверхность.

Так, очевидно, и для меня, теперешнего меня, окружавший воздух был уже слишком плотен.

Глава 14

Что же сделалось со мной?

Я позвал доктора, но атмосфера, в которой я находился, оказывалась совсем непригодной для меня; она не воспринимала и не передавала звуков моего голоса, и я понял свою полную разобщенность со всем окружающим, свое странное одиночество, и панический страх охватил меня. Было действительно что-то невыразимо ужасное в этом необычайном одиночестве. Заблудился ли человек в лесу, тонет ли он в пучине морской, горит ли в огне, сидит ли в одиночном заключении, — он никогда не теряет надежды, что его поймут, лишь бы донесся куда-нибудь его зов, его крик о помощи; он понимает, что его одиночество продолжится только до той минуты, пока он не увидит живое существо, что войдет сторож в его каземат, и он может сейчас же заговорить с ним, высказать ему, что желает, и тот поймет его.

Но видеть вокруг себя людей, слышать и понимать их речь, и в то же время знать, что ты, что бы ни случилось с тобой, не имеешь никакой возможности заявить им о себе, ждать от них, в случае нужды, помощи, — от такого одиночества волосы на голове становились дыбом, ум цепенел. Оно было хуже пребывания на необитаемом острове, потому что там хоть природа воспринимала бы проявление нашей личности, а здесь, в одном этом лишении возможности сообщаться с окружающим миром, как явлении неестественном для человека, было столько мертвящего страха, такое страшное сознание беспомощности, какого нельзя испытать ни в каком другом положении и передать словами.

Я, конечно, сдался не сразу; я всячески пробовал и старался заявить о себе, но попытки эти приводили меня лишь в полное отчаяние. «Неужели же они не видят меня?» — с отчаянием думал я и, снова и снова, приближался к стоящей над моей койкой группе лиц, но никто из них не оглядывался, не обращал на меня внимания, и я с недоумением осматривал себя, не понимая, как могут они не видеть меня, когда я такой же, как был. Но делал попытку осязать себя, и рука моя снова рассекала лишь воздух.

«Но ведь я же не призрак, я чувствую и сознаю себя, и тело мое есть действительное тело, а не какой-нибудь обманчивый мираж», — думал я и снова пристально осматривал себя и убеждался, что тело мое, несомненно, было тело, ибо я мог всячески рассматривать его и совершенно ясно видеть малейшую черточку, точку на нем. Внешний вид его оставался таким же, как был и прежде, но изменилось, очевидно, свойство его: оно стало недоступно для осязания, и окружающий воздух стал настолько плотен для него, что не допускал его полного соприкосновения с предметами.

«Астральное тело. Кажется, это так называется?» — мелькнуло в моей голове. «Но почему же, что сталось со мной?» — задавал я себе вопрос, стараясь припомнить, не слышал ли я когда-нибудь рассказов о таких состояниях, странных трансфигурациях в болезнях.

Глава 15

Нет, ничего тут не поделаешь! Все кончено, — безнадежно махнув рукой, проговорил в это время младший доктор и отошел от койки, на которой лежал я.

Мне стало невыразимо досадно, что они все толкуют и хлопочут над тем моим «я», которого я совершенно не чувствовал, которое совсем не существовало для меня и оставляют без внимания другого, настоящего меня, который все сознает и, мучаясь страхом неизвестности, ищет, требует их помощи.

«Неужели они не спохватятся меня, неужели не понимают, что там меня нет», — с досадой думал я и, подойдя к койке, глянул на того себя, который в ущерб моему настоящему «я» привлекал внимание находившихся в палате людей.

Я глянул, и тут только впервые у меня явилась мысль: «Да не случилось ли со мною того, что на нашем языке, на языке живых людей, определяется словом «смерть»?»

Это пришло мне в голову потому, что мое лежавшее на койке тело имело совершенно вид мертвеца: без движения, бездыханное, с покрытым какой-то особенной бледностью лицом, с плотно сжатыми, слегка посинелыми губами, оно живо напомнило мне всех виденных мною покойников. Сразу может показаться странным, что только при виде моего бездыханного тела я сообразил, что именно случилось со мною, но, вникнув и проследив, что чувствовал и испытывал я, такое странное по первому взгляду недоумение станет понятным.

В наших понятиях со словом «смерть» неразлучно связано представление о каком-то уничтожении, прекращении жизни, как же мог я думать, что умер, когда я ни на одну минуту не терял самосознания, когда я чувствовал себя таким же живым, все слышащим, видящим, сознающим, способным двигаться, думать, говорить? Даже слова доктора о том, что «все кончено», не остановили на себе моего внимания и не вызвали догадки о случившемся — настолько разнствовало то, что произошло со мною, с нашими представлениями о смерти!

Разобщение со всем окружающим, раздвоение моей личности скорее всего могло бы дать мне понять случившееся, если бы я верил в существование души, был человеком религиозным; но этого не было, и я водился лишь тем, что чувствовал, а ощущение жизни было настолько ясно, что я только недоумевал над странными явлениями, будучи совершенно не в состоянии связывать моих ощущений с традиционными понятиями о смерти, то есть, чувствуя и сознавая себя, думать, что я не существую.

Впоследствии мне неоднократно приходилось слышать от людей религиозных, то есть не отрицавших существования души и загробной жизни, такое мнение или предположение, что душа человека, едва только сбросит он с себя бренную плоть, сейчас же становится каким-то всеведущим существом, что для нее ничего нет непонятного и удивительного в новых сферах, в новой форме ее бытия, что она не только мгновенно входит в новые законы открывшегося ей нового мира и своего измененного существования, но что все это так сродни ей, что тот переход есть для нее как бы возвращение в настоящее отечество, возвращение к естественному ее состоянию. Такое предположение основывалось главным образом на том, что душа есть дух, а для духа не может существовать тех ограничений, какие существуют для плотского человека.

Глава 16

Предположение такое, конечно, совершенно неверно.

Из вышеописанного читатель видит, что я явился в этот новый мир совершенно таким же, каким ушел из старого, то есть почти с теми же способностями, понятиями и познаниями, какие имел, живя на земле.

Так, желая как-нибудь заявить о себе, я прибегал к таким же приемам, какие обыкновенно употребляются для этого всеми живыми людьми, то есть я, старался дотронуться, толкнуть кого-нибудь; заметив новое свойство своего тела, я находил это странным; следовательно, понятия у меня оставались прежние; иначе это не было бы для меня странным, и, желая убедиться в существовании моего тела, я опять- таки прибегал к обычному мне, как человеку, для этого способу.

Даже поняв, что я умер, я не постиг какими-нибудь новыми способами происшедшей во мне перемены, и, недоумевая, то называл мое тело «астральным», то у меня проносилась мысль, что не с таким ли телом был создан первый человек, и что полученные им после падения кожаные ризы, о которых упоминается в Библии, не есть ли то бренное тело, которое лежит на койке и через несколько времени превратиться в прах; одним словом, желая понять случившееся, я подводил такие ему объяснения, какие ведомы и доступны были мне по моим земным познаниям.

И это естественно. Душа, понятно, есть дух, но дух, созданный для жизни с телом; поэтому, каким же образом тело может явиться для нее чем-то вроде тюрьмы, какими-то узами, приковывающими ее к несродному будто бы ей существованию?

Нет, тело есть законное, предоставленное ей жилище и поэтому явится в новый мир в той степени своего развития и зрелости, каких достигла в совместной жизни с телом, в положенной ей нормальной форме бытия. Конечно, если человек был при жизни духовно развит, настроен, его душе много будет более сродно и оттого понятнее в этом новом мире, чем душе того, кто жил, никогда не думая о нем, и, тогда как первая в состоянии будет, так сказать, сразу читать там, хотя и не бегло, а с запинками, второй, подобно моей, нужно начинать с азбуки, нужно время, чтобы уразуметь и тот факт, о котором она никогда не помышляла, и ту страну, в какую она попала, в которой никогда и мысленно не бывала.

Вспоминая и продумывая впоследствии свое тогдашнее состояние, я заметил только, что мои умственные способности действовали и тогда с такой удивительной энергией и быстротой, что, казалось, не оставалось ни малейшей черты времени для того, чтобы с моей стороны сделать усилие сообразить, сопоставить, вспомнить что-нибудь; едва что-либо вставало предо мною, как память моя, мгновенно пронизывая прошлое, выкапывала все завалявшиеся там и заглохшие крохи знания по данному предмету, и то, что в другое время, несомненно, вызывало бы мое недоумение, теперь представлялось мне как бы известным. Иногда я даже каким-то наитием предугадывал и неведомое мне, но все-таки не раньше, чем оно представлялось моим глазам. В этом только и заключалась особенность моих способностей, кроме тех, которые являлись следствием моего измененного естества.

Глава 17

Перехожу к повествованию о дальнейших обстоятельствах моего невероятного происшествия.

Невероятно! Но если оно до сих пор казалось невероятным, то эти дальнейшие обстоятельства явятся в глазах моих образованных читателей такими «наивными» небылицами, что о них и повествовать бы не стоило; но, может быть, для тех, кто пожелает взглянуть на мой рассказ иначе, самая наивность и скудость послужат удостоверением его истинности, ибо если бы я сочинял, выдумывал, то здесь для фантазии открывается широкое поле и, конечно, я бы выдумал что-нибудь помудренее, поэффектнее.

Итак, что же дальше было со мною? Доктора вышли из палаты, оба фельдшера стояли и толковали о перипетиях моей болезни и смерти, а старушка няня (сиделка), повернувшись к иконе, перекрестилась и громко высказала обычное в таких случаях пожелание мне:

— Ну, Царство ему Небесное, вечный покой…

И едва она произнесла эти слова, как подле меня явились два Ангела; в одном из них я почему-то узнал моего Ангела-Хранителя, а другой был мне неизвестен.

Взяв меня под руки, Ангелы вынесли меня прямо через стену из палаты на улицу.

Глава 18

Смерклось уже, шел большой, тихий снежок. Я видел это, но холода и вообще перемены между комнатною температурой и надворною не ощутил. Очевидно, подобные вещи утратили для моего измененного тела свое значение. Мы стали быстро подыматься вверх. И по мере того, как подымались мы, взору моему открывалось все большее и большее пространство, и, наконец, оно приняло такие ужасающие размеры, что меня охватил страх от сознания моего ничтожества перед этой бесконечной пустыней. В этом, конечно, сказывались некоторые особенности моего зрения. Во-первых, было темно, а я видел все ясно; следовательно, зрение мое получило способность видеть в темноте; во-вторых, я охватывал взором такое пространство, какого, несомненно, не мог охватить моим обыкновенным зрением. Но этих особенностей я, кажется, не сознавал тогда, а что я вижу не все, что для моего зрения, как ни широк его кругозор, все-таки существует предел, — это я отлично понимал и ужасался. Да, насколько, стало быть, свойственно человеку ценить во что-то свою личность: я сознавал себя таким ничтожным, ничего не значащим атомом, появление или исчезновение которого, понятно, должно было оставаться совсем незамеченным в этом беспредельном пространстве, но вместо того, чтобы находить для себя в этом некоторое успокоение, своего рода безопасность, я страшился… что затеряюсь, что эта необъятность поглотит меня, как жалкую пылинку. Удивительный отпор ничтожной точки всеобщему (как мнят некоторые) закону разрушения, и знаменательное проявление сознания человеком его бессмертия, его вечного личного бытия!

Глава 19

Идея времени погасла в моем уме, и я не знаю, сколько мы еще подымались вверх, как вдруг послышался сначала какой-то неясный шум, а затем, выплыв откуда-то, к нам с криком и гоготом стала быстро приближаться толпа каких-то безобразных существ.

«Бесы!» — с необычайной быстротой сообразил я и оцепенел от какого-то особенного, неведомого мне дотоле ужаса. Бесы! О, сколько иронии, сколько самого искреннего смеха вызвало бы во мне всего несколько дней, даже часов тому назад чье-нибудь сообщение, не только о том, что он видел своими глазами бесов, но что он допускает существование их, как тварей известного рода! Как и подобало «образованному» человеку конца девятнадцатого века, я под этим названием разумел дурные склонности, страсти в человеке, почему и самое слово это имело у меня значение не имени, а термина, определявшего известное понятие. И вдруг это «известное отвлеченное понятие» предстало мне живым олицетворением! Не могу и до сих пор сказать, как и почему я тогда без малейшего недоумения признал в этом безобразном видении бесов. Несомненно лишь, что такое определение совсем выходило из порядка вещей и логики, ибо, предстань мне подобное зрелище в другое время, сказал бы, что это какая-то небылица в лицах, уродливый каприз фантазии, — одним словом, все что угодно, но уж, конечно, никак не назвал бы его тем именем, под которым понимал нечто такое, чего и видеть нельзя. Но тогда это определение вылилось с такой быстротой, как-будто тут и думать было незачем, как-будто я увидел что-то давно и хорошо мне известное, и так как мои умственные способности работали в то время, как говорил я, с какой-то непостижимой энергией, то я почти так же быстро сообразил, что безобразный вид этих тварей не был их настоящей внешностью, что это был какой-то мерзкий маскарад, придуманный, вероятно, с целью больше устрашить меня, и на мгновение что-то похожее на гордость шевельнулось во мне. Мне стало стыдно за себя, за человека вообще, что для того, чтобы испугать его, столь много мнящего о себе, другие твари прибегают к таким приемам, какие нами практикуются по отношению к малым детям.

Окружив нас со всех сторон, бесы с криком и гамом требовали, чтобы меня отдали им, они старались как-нибудь схватить меня и вырвать из рук Ангелов, но, очевидно, не смели этого сделать. Среди их невообразимого и столь же отвратительного для слуха, как сами они были для зрения, воя и гама я улавливал иногда слова и целые фразы.

— Он наш: он от Бога отрекся, — вдруг чуть не в один голос завопили они, и при этом уж с такой наглостью кинулись на нас, что от страха у меня на мгновение застыла всякая мысль.

«Это ложь! Это неправда!» — опомнившись, хотел крикнуть я, но услужливая память связала мне язык. Каким-то непонятным образом мне вдруг вспомнилось такое маленькое, ничтожное событие, к тому же и относившееся еще к давно минувшей эпохе моей юности, о котором, кажется, я и вспомнить никак не мог.

Глава 20

Мне вспомнилось, как еще во времена моего учения, собравшись однажды у товарища, мы, потолковав о своих школьных делах, перешли затем на разговор о разных отвлеченных и высоких предметах, — разговоры, какие велись нами зачастую.

— Я вообще не люблю отвлеченностей, — говорил один из моих товарищей, — а здесь уж совершенная невозможность. Я могу верить в какую-нибудь, пусть и не исследованную наукой, силу природы, то есть я могу допустить ее существование, и не видя ее явных, определенных проявлений, потому что она может быть ничтожной или сливающейся в своих действиях с другими силами, и оттого ее трудно и уловить; но веровать в Бога, как в Существо личное и всемогущее, верить — когда я не вижу нигде ясных проявлений этой Личности — это уже абсурд. Мне говорят: веруй. Но почему должен я веровать, когда я одинаково могу верить и тому, что Бога нет. Ведь правда же? И может быть, Его и нет? — уже в упор ко мне отнесся товарищ.

— Может быть и нет, — проговорил я.

Фраза эта была в полном смысле «праздным глаголом»: во мне не могла вызвать сомнений в бытии Бога бестолковая речь приятеля, я даже не особенно следил за разговором, — и вот теперь оказалось, что этот праздный глагол не пропал бесследно в воздухе, мне надлежало оправдываться, защищаться от возводимого на меня обвинения, и таким образом удостоверялось евангельское сказание, что, если и не по воле ведующего тайная сердца человеческого Бога, то по злобе врага нашего спасения, нам действительно предстоит дать ответ и во всяком праздном слове.

Обвинение это, по-видимому, являлось самым сильным аргументом моей погибели для бесов, они как бы почерпнули новую силу для смелости своих нападений на меня и уж с неистовым ревом завертелись вокруг нас, преграждая нам дальнейший путь.

Я вспомнил о молитве и стал молиться, призывая на помощь тех Святых, которых знал и чьи имена пришли мне на ум. Но это не устрашало моих врагов. Жалкий невежда, христианин лишь по имени, я чуть ли не впервые вспомнил о Той, Которая именуется Заступницей рода христианского.

Но, вероятно, горяч был мой порыв к Ней, вероятно, так была преисполнена ужаса душа моя, что едва я, вспомнив, произнес Ее имя, как вокруг нас вдруг появился какой-то белый туман, который и стал быстро заволакивать безобразное сонмище бесов. Он скрыл его от моих глаз, прежде чем оно успело отделиться от нас. Рев и гогот их слышался еще долго, но по тому, как он постепенно ослабевал и становился глуше, я мог понять, что страшная погоня отставала от нас.

Глава 21

Испытанное мной чувство страха так захватило меня всего, что я не сознавал даже, продолжали ли мы во время этой ужасной встречи наш полет, или она остановила нас на время; я понял, что мы движемся, что мы продолжаем подниматься вверх, лишь когда предо мною снова разостлалось бесконечное воздушное пространство.

Пройдя некоторое его расстояние, я увидел над собой яркий свет; он походил, как казалось мне, на наш солнечный, но был гораздо сильнее его. Там, вероятно, какое-то царство света.

«Да, именно царство, полное владычество света, — предугадывая каким-то особым чувством еще не виданное мною, думал я, — потому что при этом свете нет теней». «Но как же может быть свет без тени?» — сейчас же выступили с недоумением мои земные понятия.

И вдруг мы быстро внеслись в сферу этого света, и он, буквально,ослепил меня. Я закрыл глаза, поднес руки к лицу, но это не помогло, так как руки мои не давали тени. Да и что значила здесь подобная защита!

«Боже мой, да что же это такое, что это за свет такой? Для меня ведь та же тьма. Я не могу смотреть и, как во тьме, не вижу ничего» — взмолился я, сопоставляя мое земное зрение и забыв, или, быть может, даже и не осознавая, что теперь такое сравнение не годилось, что теперь я могу видеть и во тьме.

Эта невозможность видеть, смотреть, увеличивала для меня страх неизвестности, естественный при нахождении в неведомом мне мире, и я с тревогой размышлял: «Что же будет дальше? Скоро ли минем мы эту сферу света и есть ли ей предел, конец?»

Но случилось иное. Величественно, без гнева, но властно и непоколебимо, сверху раздались слова: — Не готов!

И затем… затем мгновенная остановка в нашем стремительном полете вверх — и мы быстро стали опускаться вниз.

Но прежде чем покинули мы эти сферы, мне дано было узнать одно дивное явление.

Едва сверху раздались означенные слова, как все в этом мире, казалось, каждая пылинка, каждый самомалейший атом отозвались на них своим изволением. Словно многомилионное эхо повторило их на неуловимом для слуха, но ощутимом и понятном для сердца и ума языке, выражая свое полное согласие с последовавшим определением. И в этом единстве воли была такая дивная гармония, и в этой гармонии столько невыразимой, восторженной радости, пред которой жалким бессолнечным днем являлись все наши земные очарования и восторги. Неподражаемым музыкальным аккордом прозвучало это многомиллионное эхо, и душа вся заговорила, вся беззаботно отозвалась на него пламенным порывом слиться с этой общей дивной гармонией.

Глава 22

Я не понял настоящего смысла относившихся ко мне слов, то есть не понял, что должен вернуться на землю и снова жить так же, как раньше жил; я думал, что меня несут в какие-либо иные страны, и чувство робкого протеста зашевелилось во мне, когда предо мной сначала смутно, как в утреннем тумане, обозначились очертания города, а затем и ясно показались знакомые улицы.

Вот и памятное мне здание больницы. Так же, как прежде, через стены здания и закрытые двери был внесен я в какую-то совершенно неизвестную мне комнату: в комнате этой стояло в ряд несколько окрашенных темной краской столов, и на одном из них, покрытом чем-то белым, я увидел лежащего себя, или вернее мое мертвое окоченевшее тело.

Неподалеку от моего стола какой-то седенький старичок в коричневом пиджаке, водя согнутой восковой свечкой по строкам крупного шрифта, читал Псалтырь, а по другую сторону, на стоявшей вдоль стены черной лавке сидела, очевидно, уже извещенная о моей смерти и успевшая приехать, моя сестра, и подле нее, нагнувшись и что-то тихо говоря — ее муж.

— Ты слышал Божие определение, — подведя меня к столу, обратился ко мне безмолвствовавший доселе мой Ангел-Хранитель, — и готовься!

И за сим, оба Ангела стали невидимы для меня.

Глава 23

Совершенно ясно помню, что и как произошло после этих слов со мной.

Сначала я почувствовал, что меня как бы стеснило что-то; затем явилось ощущение неприятного холода, и возвращение этой утраченной мной способности чувствовать такие вещи живо воскресило во мне представление прежней жизни, и чувство глубокой грусти как бы о чем-то утраченном охватило меня (замечу здесь, к слову, что чувство это осталось после описываемого мною события навсегда при мне).

Желание вернуться к прежней жизни, хотя до этой поры в ней не было ничего особенно скорбного, ни на минуту не шевельнулось во мне; меня нисколько не тянуло, ничто не влекло к ней.

Приходилось ли вам, читатель, видеть пролежавшую некоторое время в сыром месте фотографию? Рисунок на ней сохранился, но от сырости он выцвел, облинял и, вместо определенного красивого изображения, получилась какая-то сплошная бледно-рыжеватая муть. Так обесцветилась для меня жизнь, превратясь тоже в какую-то сплошную водянистую картинку, и таковою остается она в моих глазах и по ныне.

Как и почему почувствовал я это сразу — не знаю, но только она ничем не влекла меня; испытанный мной ранее ужас от сознания моего разобщения с окружающим миром теперь почему-то утратил для меня свое странное значение; я видел, например, сестру и понимал, что не могу сообщаться с ней, но это нисколько не тяготило меня; я довольствовался тем, что сам вижу ее и знаю все о ней; во мне даже не явилось, как прежде, желания заявить как-нибудь о своем присутствии.

Впрочем и не до того было. Чувство стеснения заставляло меня все больше и больше страдать. Мне казалось, что меня словно жмут какими-то тисками, и ощущение это все усиливалось; я, со своей стороны, не оставался пассивным, делал что-то, боролся ли, стараясь освободиться от него, или делал усилия, не освобождаясь, как-нибудь сладить, одолеть его — определить не могу, помню только, что мне становилось все тесней и тесней, и, наконец, я потерял сознание.

Глава 24

Очнулся я уже лежащим в больничной палате на койке.

Открыв глаза, я увидел себя окруженным чуть не целой толпой любопытствующих, или, выражаясь иначе: с напряженным вниманием наблюдавших меня лиц.

У самого моего изголовья, на придвинутом табурете, стараясь сохранить свое обычное величие, сидел старший врач; его поза и манеры, казалось, говорили, что все это, мол, вещь обыкновенная, и ничего тут нет удивительного, а между тем в его устремленных на меня глазах так и сверкало напряженное внимание и недоумение.

Младший доктор — тот уже безо всякого стеснения буквально впился в меня глазами, словно стараясь просмотреть меня всего насквозь.

У ног моей койки, одетая в траурное платье, с бледным, взволнованным лицом, стояла сестра моя, подле нее — зять, из-за сестры выглядывало более других спокойное лицо больничной сиделки, а еще дальше за ней виднелась уже совсем перепуганная физиономия нашего молодого фельдшера.

Придя окончательно в себя, я прежде всего приветствовал сестру; она быстро подошла ко мне, обняла меня и заплакала.

— Да я отлично помню все, что происходило со мной, — проговорил я.

— Как? Неужели вы не теряли сознания?

— Стало быть — нет.

— Это очень, даже очень странно, — проговорил он, взглянув на старшего доктора. — Странно потому, что вы лежали настоящей кочерыжкой, без малейших признаков жизни, нигде ничего, ни-ни.Как же можно в таком состоянии сохранить сознание?

— Вероятно же — можно, если я и видел, и сознавал все.

— То есть видеть-то вы ничего не могли, а слышать, чувствовать. И неужели вы все — все слышали и понимали? Слышали, как вас обмывали, одевали…

— Нет, этого я ничего не чувствовал. Вообще тело мое было для меня совсем не чувствительно.

— Как же так? Говорите, что помните все, что было с вами, а ничего не чувствовали?

— Я говорю, что не чувствовал только того, что делалось с моим телом, находясь под ярким впечатлением пережитого, — проговорил я, думая, что такого пояснения вполне достаточно, чтобы понять вышесказанное мною.

— Ну-те? — видя, что я остановился на этом, проговорил доктор.

А я даже и запнулся на минуту, не зная, что же еще ему нужно от меня? Мне казалось, что все так понятно, и я снова лишь повторил:

— Я сказал вам, что не чувствовал только своего тела, следовательно всего, что касалось его, но ведь тело мое — не весь же я? Ведь не весь же я лежал кочерыжкой. Ведь прочее-то все жило и продолжало действовать во мне! — проговорил я, думая, что то раздвоение или вернее раздельность в моей личности, которая была теперь яснее Божьего дня для меня, была так же известна и тем людям, к которым я обращал мою речь.

Очевидно, я еще не вернулся вполне в прежнюю жизнь, не перенесся на точку ее понятий, и говоря о том, что знал теперь и перечувствовал, сам не понимал, что слова мои могут казаться чуть не бредом сумасшедшего для не испытавших ничего подобного и отрицавших все подобное людей.

Глава 25

Младший доктор хотел еще что-то возразить или спросить, но старший сделал ему знак, чтобы он оставил меня в покое, — не знаю уж, потому ли, что этот покой был действительно нужен мне, или потому, что из моих слов он вывел заключение, что голова моя еще не в порядке, и поэтому нечего толковать со мной.

Убедившись, что организм мой пришел в более или менее надлежащий вид, меня ослушали: отека в легких не оказалось; затем, дав мне выпить, кажется, чашку бульона, все удалились из палаты, позволив лишь сестре побыть со мной еще некоторое время.

Думая, вероятно, что напоминания о случившемся могут волновать меня, вызывая всякие страшные предположения и гадания, в роде возможности быть погребенным заживо, и т.п., все окружавшие и навещавшие меня избегали заводить со мной об этом разговоры; исключение составлял только младший доктор.

Его, по-видимому, крайне интересовал бывший со мной случай, и он по несколько раз на день прибегал ко мне, то просто лишь взглянуть, что и как, то задать один-другой надуманный вопрос; иногда он приходил один, а иногда приводил даже с собой какого-либо товарища, по большей части студента, посмотреть на побывавшего в мертвецкой человека.

На третий или четвертый день, найдя меня, вероятно, достаточно окрепшим, или, может быть, просто потеряв терпение выжидать дольше, он, придя в мою палату, пустился уже в более продолжительный разговор со мной.

Подержав меня за пульс, он сказал:

— Удивительно: все дни пульс у вас совершенно ровный, без всяких вспышек, отклонений, а если бы вы знали, что с вами творилось! Чудеса, да и только!

Я уже освоился теперь, вошел в колею прежней жизни, и понимал всю необычайность случившегося со мной, понимал и то, что знаю о нем только я, и что те чудеса, о которых говорил доктор, есть какие-нибудь внешние проявления пережитого мной происшествия, какие-нибудь диковины с медицинской точки зрения, и спросил:

— Это когда же чудеса со мной творились? Перед тем, как я вернулся к жизни?

— Да, перед тем, как вы очнулись. Я уж не говорю о себе, я человек малоопытный, а случая летаргии до сих пор и совсем не видал, но кому я ни рассказывал из старых врачей, все удивлены, понимаете, до того, что отказываются верить моим словам.

— Да что ж собственно было со мной столь диковинного?

— Я думаю, вы знаете, — впрочем, тут и знать не надо, оно и так, само собой понятно, — что когда у человека проходит даже простое обморочное состояние, все органы его работают сначала крайне слабо: пульс едва уловить можно, дыхание сосем неприметно, сердца не сыщешь. А у вас произошло что-то невообразимое: легкие сразу запыхтели, как какие-то меха исполинские, сердце застучало, что молот о наковальню. Нет, этого даже передать нельзя: это надо было видеть. Понимаете, это был какой-то вулкан перед извержением, мороз бежит по спине, со стороны становилось страшно; казалось, еще мгновение — и кусков не останется от вас, потому что никакой организм не может выдержать такой работы.

«Гм… не диво же, что я, перед тем как очнуться, потерял сознание» — подумал я.

А до рассказа доктора я все недоумевал и не знал, как объяснить то странное, как казалось мне, обстоятельство, что во время умирания, то есть, когда все замирало во мне, я ни на минуту не потерял сознание, а когда мне надлежало ожить, я впадал в обморочное состояние. Теперь же это стало понятно мне: при смерти я хотя тоже чувствовал стеснение, но в крайний момент оно разрешилось тем, что я сбросил с себя то, что причиняло его, а одна душа, очевидно, не может падать в обмороки; когда же мне следовало вернуться к жизни, я, наоборот, должен был принять на себя то, что подвержено всяким физическим страданиям, до обмороков включительно.

Глава 26

Доктор, между тем, продолжал:

— И вы помните, что это ведь не после какого-нибудь обморока, а после полуторасуточной летаргии! Можете судить о силе этой работы по тому, что вы представляли собой замороженную кочерыжку, а спустя какие-нибудь пятнадцать-двадцать минут, ваши члены получили уже гибкость, а к часу согрелись даже и конечности. Ведь это невероятно, баснословно! И вот, когда я рассказываю, мне отказываются верить.

— А знаете, доктор, почему это случилось так необычайно? — сказал я.

— Почему?

— Вы, по вашим медицинским понятиям, под определение летаргии понимаете нечто сходное с обмороком?

— Да, только в наивысшей степени…

— Ну, тогда, стало быть, со мной была не летаргия.

— А что же?

— Я, стало быть, действительно умирал и вернулся к жизни. Если бы здесь было только ослабление жизнедеятельности в организме, то тогда бы она, конечно, восстановилась без всякой подобной «бульверсии», а так как телу моему надлежало экстренно приготовиться к принятию души, то и работать все члены должны были тоже экстраординарно.

Доктор с секунду слушал меня внимательно, а затем его лицо приняло равнодушное выражение.

— Да вы шутите; а для нас, медиков, это крайне интересный случай.

— Могу вас уверить, что я и не думал шутить. Я сам несомненно верю тому, что говорю, и хотел бы даже, чтобы и вы поверили… ну, хотя бы для того, чтобы серьезно исследовать такое исключительное явление. Вы говорите, что я ничего не мог видеть, а хотите — я вам нарисую всю обстановку мертвецкой, в которой я живым никогда не был, хотите, расскажу, где кто из вас стоял и что делал в момент моей смерти и вслед за тем?

Доктор заинтересовался моими словами, и когда я рассказал и напомнил ему, как все было, он, с видом человека, сбитого с толку, промычал:

— Н-да, странно. Какое-то ясновидение…

— Ну, доктор, это уж совсем что-то не вяжется: состояние замороженного судака — и ясновидение!

Но верх изумления вызвал в нем мой рассказ о том состоянии, в котором я находился в первое время после разъединения моей души с телом, о том, как я видел все, видел, что они хлопочут над моим телом, которое, по его бесчувствию, имело для меня значение сброшенной одежды; как мне хотелось дотронуться, толкнуть кого-нибудь, чтобы привлечь внимание к себе, и как ставший слишком плотным для меня воздух не допускал моего соприкосновения с окружающими меня предметами.

Глава 27

Вероятно, он сообщил об этом и старшему врачу, ибо этот последний, во время визитации на следующий день, осмотрев меня, задержался около моей койки и сказал:

— У вас, кажется, были галлюцинации во время летаргии. Так вы смотрите, постарайтесь отделаться от этого, а то…

— Могу с ума спятить? — подсказал я.

— Нет, это, пожалуй, уж много, а может перейти в манию.

— А разве бывают при летаргии галлюцинации?

— Что ж вы спрашиваете. Вы знаете теперь лучше меня.

— Единственный случай, хотя бы и со мной, для меня не доказательство. Мне хотелось бы знать общий вывод медицинских наблюдений по этому обстоятельству.

— А куда же девать случай с вами? Ведь это же факт!

— Да, но если все случаи подводить под одну рубрику, то не закроем ли мы этим двери для исследования разных явлений, различных симптомов болезней, и не получится ли через подобный прием нежелательная односторонность в медицинских диагнозах?

— Да тут ничего подобного быть не может. Что с вами была летаргия — это вне всякого сомнения, следовательно и должно принять то, что было с вами, за возможное в этом состоянии.

— А скажите, доктор: есть ли какая-нибудь почва для появления летаргии в такой болезни, как воспаление легких?

— Медицина не может указать, какая именно нужна для нее почва, потому что она приключается при всяких болезнях, и даже бывали случаи, что человек впадал в летаргический сон без предшествия какой-либо болезни, будучи по-видимому совершенно здоров.

— А может пройти сам по себе отек легких во время летаргии, то есть в то время, когда сердце его бездействует и, следовательно, увеличение отека не встречает никаких препятствий для себя?

— Раз это случилось с вами — стало быть, это возможно, хотя, верьте, отек прошел, когда вы уже очнулись.

— В несколько минут?

— Ну, уж в несколько минут… Впрочем, хотя бы и так. Такая работа для сердца и легких, какова была в момент вашего пробуждения, может, пожалуй, и лед на Волге взломать, не то что разогнать какой угодно отек в короткое время.

— А могли стесненные, отекшие легкие работать так, как они работали у меня?

— Стало быть.

— Следовательно, ничего удивительного, поразительного в приключившемся со мной нет?

— Нет, почему же! Это, во всяком случае… редко наблюдаемое явление.

— Редко, или в такой обстановке, при таких обстоятельствах — никогда?

— Хм, как же никогда, когда это было с вами?

— Следовательно, и отек может пройти сам по себе, даже когда все органы у человека бездействуют, и стесненное отеком сердце, и отекшие легкие могут, если им вздумается, работать на славу; казалось бы, от отека легких и умирать нечего! А скажите, доктор, может ли человек очнуться от летаргии, приключившейся во время отека легких, то есть может ли он вывернуться зараз от двух таких…неблагоприятных казусов?

На лице доктора появилась ироническая улыбка.

— Вот видите: я предупреждал вас не даром относительно мании-то, — проговорил он. — Вы все хотите подвести бывший с вами случай под что-то другое, а не летаргию, и задаете вопросы с целью…

«С целью убедиться, — подумал я, — кто из нас маньяк: я ли, желающий выводами науки проверить основательность сделанного тобой моему состоянию определения, или ты, подводящий, быть может, вопреки даже возможности, все под одно имеющееся в твоей науке наименование?»

Но громко я сказал следующее:

— Я задаю вопросы с целью показать вам, что не всякий, увидав порхающий снег, способен, вопреки указаниям календаря и цветущим деревьям, во что бы то ни стало утверждать, что стало быть зима, потому лишь, что по науке снег значится принадлежностью зимы; ибо сам я помню, как однажды выпал снег, когда по календарному счислению значилось двенадцатое мая и деревья в саду моего отца были в цвету.

Этот мой ответ, вероятно, убедил доктора, что он опоздал со своим предупреждением, что я уже впал в «манию», и он ничего не возразил мне, а я не стал больше ни о чем спрашивать его.

Глава 28

Я привел этот разговор для того, чтобы читатель не обвинил меня в непростительном легкомыслии, что я по горячим, так сказать, следам не обследовал научно бывшего со мной необычайного случая, тем более что произошел он при такой благоприятной для сего обстановке. Ведь и в самом деле, на лицо были два лечившие меня врача, два врача — очевидца всего случившегося, и целый штат больничных служащих различных категорий!

И вот по приведенному разговору читатель может судить, чем должны были окончиться мои «научные обследования». Что я мог узнать, чего добиться при таком отношении к делу? Мне многое хотелось узнать, хотелось для соображений подробно узнать и понять весь ход моей болезни, хотелось узнать: было ли хотя на йоту вероятности в том, что отек у меня мог всосаться в то время, когда сердце у меня бездействовало и кровообращение, повидимому, окончательно прекратилось, так как я окоченел? Басне, что он прошел у меня в несколько минут, когда я уже очнулся, одинаково мудрено было верить, потому что тогда все равно являлась непонятной такая деятельность стесненных отеком сердца и легких.

Но после подобных вышеприведенных попыток я оставил моих врачей в покое и перестал расспрашивать их, потому что все равно и сам не поверил бы правдивости и безпристрастности их ответов.

Пробовал я и впоследствии «обследовать научно» этот вопрос; но результат получился почти тот же; я встречал такое же апатичное отношение ко всяким самостоятельным «обследованиям», такое же рабство мысли, такой же малодушный страх перешагнуть за черту очерченного наукой круга.

А наука… Ах, какое тут постигло разочарование! Когда я спрашивал: возможно ли человеку, впавшему в летаргию при наступившем после воспаления легких отеке очнуться, или наблюдались ли в медицине и возможны ли по закону природы вообще такие случаи, чтобы во время летаргии больной совершенно выздоравливал от болезни, весь ход которой и финал являлись, по мнению врачей, вполне естественно и правильно наступившей смертью, мне обыкновенно сразу отвечали отрицательно. Но сейчас же, при дальнейших моих вопросах, уверенный тон переходил в гадательный, появлялись разные «впрочем», «знаете», и т.п. О том, что это было со мной, конечно, нечего было и заикаться. Тут уж сразу, без малейшей запинки, выплывало всеподданейшее пред наукой и всеобъемлющее и всеудовлетворяющее ученых: «раз это было с вами…», и проч. И никакого недоумения, удивления, что указывало на полнейшее отсутствие уверенности и обоснованности того, что говорилось за четверть часа перед тем. Меня, как не посвященного в тонкости этой науки, да еще на беду привыкшего рассуждать, ужасно злило это, и я не раз с горячностью спрашивал, ставя вопрос ребром: — Но скажите, пожалуйста, пусть летаргия явление редкое, пусть сама она мало наблюдалась, мало исследована, но неужели же в ваших законоположениях о жизни организма нельзя найти сколько-нибудь определенного ответа на подобные вопросы?

Но тут приходилось убедиться, что это «научное законоположение для жизни организма» имело под собой столько же незыблемой почвы, как и гипотеза о происхождении каналов на Марсе и бываемых там наводнениях. Да и чего уж было в сущность сущностей забираться, когда даже на мой вопрос, бывают ли (я уже не спрашивал — возможны или невозможны, так как тут опять требовалось самостоятельное мышление и умозаключение) при летаргии галлюцинации, я не получил прямого ответа.

И пришлось мне самому браться за собирание тех сведений, какие я хотел найти готовыми в науке, и собирал я их, особенно в первое время, весьма усердно, во-первых, потому, что мне хотелось уяснить самому себе, что должно понимать под словом «летаргия» — глубокий ли сон, обморок, одним словом такое состояние, когда жизнь в человеке как-бы замирает, но не покидает его совсем, или такое представление медицины неверно и в сущности со всяким впавшим по нашему определению в летаргию происходит то же, что было и со мной. А во вторых, я предвидел, конечно, то недоверие (откровенно говоря, совсем бессмысленное и неосновательное, так как научно нельзя ведь доказать невозможности такого явления), какое будет встречать мой рассказ и какое он несомненно вызовет и теперь, и будучи сам горячо убежден в происшедшем со мной, желал найти подтверждение основательности моей убежденности в наблюдениях и возможных исследований данного обстоятельства.

Глава 29

Итак, какой же результат дали мои исследования, что же именно было со мной? Несомненно то, что я и писал, то есть, что душа моя покинула на время тело, и затем, Божьим определением, вернулась в него. Ответ, могущий, конечно, иметь двоякое к себе отношение: безусловно невозможный для одних и вполне вероятный для других, в зависимости от внутреннего устроения, от миросозерцания человека. Для того, кто не признает существования души, недопустим даже вопрос о каком-либо правдоподобии такого определения. Какая душа может отделиться, когда ее и нет вовсе? Желательно только, чтобы такие мясники обратили внимание на то, что в человеке может видеть, слышать, одним словом, жить и действовать тогда, когда тело его лежит окоченелым и совершенно бесчувственным. А кто верит, что в человеке помимо физического состава, физических отправлений, есть и еще какая-то сила, совершенно от сих последних независимая, для того в подобном факте нет ничего невероятного.

А верить этому, думается, и гораздо разумнее и основательнее, ибо если не эта сила одухотворяет, дает жизнь нашему телу, а сама лишь является продуктом деятельности этого последнего, то тогда уж совершенной нелепостью является смерть. Чего ради должен я верить в логичность таких явлений, как старость, разрушение, когда потребный для питания и обновления моего организма обмен веществ в моем теле не прекращается? Когда я обращался с моим рассказом к духовным лицам разных иерархических степеней, а между ними были и люди очень умные, все они единогласно отвечали мне, что в бывшем со мной происшествии нет ничего невероятного, что повествования о подобных случаях имеются и в Библии и в Евангелии, и в житиях святых, и в своих благих и премудрых целях Господь допускает иногда такие предвосхищения души, дает по мере ее способностей — одной созерцать больше, другой меньше из того таинственного мира, в который всем нам предстоит неизбежный путь. Прибавлю здесь от себя, что иногда цель таких откровений бывает сразу ясна и понятна, иногда остается сокрытой и настолько, что откровение кажется как бы беспричинным, ничем не вызванным, а иногда лишь через долгий промежуток времени или какими-нибудь окружными путями обозначается его необходимость.

Так, в перечитанной мной литературе по этому предмету я попал на случай, где только для правнука подобное обстоятельство явилось грозным и столь властно, неотразимо воздействовавшим на него предостережением, что он не колеблясь отказался от самоубийства, от которого дотоле ничего не могло отвратить его. Очевидно, в род этот необходимо было пролить такое знание, но кроме прабабки спасенного этим знанием юноши, вероятно, никто не способен был воспринять его, и оттого и лег такой долгий промежуток времени между откровением и его применением. Такова духовная, религиозная сторона этого обстоятельства. Перейдем к другим. Здесь я встретил много такого, что могло лишь подтвердить мою веру, и ничего такого, что бы ее опровергло.

Глава 30

Прежде всего, из всяких справок и всего перечитанного мной по этому предмету я узнал, что галлюцинаций в летаргии по существу быть не может, что впавший в летаргический сон или ничего не слышит и не чувствует, или чувствует и слышит лишь то, что в действительности происходит вокруг него, и медицинское наименование такого состояния «сном» совершенно неправильно. Это скорей какое-то оцепенение, парализация, или, как еще подходяще выражается наш простой народ, «обмирание», которое в зависимости от степени его силы иногда распространяется на все мельчайшие отправления, на всю тончайшую работу организма, и в таком случае, само собой разумеется, ни о каких сновидениях и галлюцинациях речи быть не может, так как всякая деятельность мозга бывает так же парализована, как и прочих органов. При более же слабой степени оцепенения больной чувствует и сознает все вполне правильно, мозг его находится в совершенно трезвом состоянии, как у бодрствующего и совершенно трезвого человека, и, следовательно, этому страшному недугу совсем несвойственно, даже и в малой мере, на подобие хотя бы сна или легкого забытья, омрачать сознание.

Далее несомненно веским, хотя быть может и не для людей «положительных» наук, но для людей просто со здравым смыслом и трезвым отношением к вещам, доказательством того, что бывающие в подобных приключившимся со мной обстоятельствах видения не суть бред, галлюцинация, а действительно ими пережитое, служит их сила и реальность. Думаю, каждый из нас знаком с какими-нибудь яркими сновидениями, бредом, кошмаром и тому подобными явлениями, и каждый по себе может проверить, насколько продолжительны обыкновенно оставляемые ими впечатления. Обыкновенно они бледнеют и рассеиваются вслед за пробуждением, если дело идет о сновидении или кошмаре, или при наступившем переломе к выздоровлению, в случае бреда, галлюцинаций. Достаточно человеку прийти в себя, как он сейчас же отделывается от их власти и сознает, что это был бред или кошмар. Так я знал одного горячечного, который, спустя час после кризиса, со смехом рассказывал о пережитых им страхах в бреду; несмотря на очень сильную еще слабость, он уже смотрел на едва минувшее глазами здорового человека, сознавал, что это был бред, и воспоминания о нем не вызывали уже в нем страха. Совсем иное то состояние, о котором я веду речь. Я никогда ни на одно мгновение не усомнился в том, что все виденное и испытанное мной в те часы, которые протекли, выражаясь языком докторов, от моей «агонии» и до «пробуждения» в мертвецкой, были не грезы, но столь же реальная быль, как и моя теперешняя жизнь и окружающая обстановка. Меня всячески старались сбить с этой уверенности, оспаривали подчас даже и до смешного, но можно ли заставить усомнится человека в том. что для него так же действительно и памятно, как прожитый вчерашний день. Попробуйте уверить его, что он вчера спал весь день и видел сны, когда он отлично знает, что пил чай, обедал, ходил на службу и видел известных людей.

И заметьте, что я здесь не представляю исключения. Перечитайте или прослушайте повествования о таких случаях, и вы увидете, что подобные откровения загробного мира имели иногда, очевидно, чисто личную цель, и в таких случаях лицу, получившему их, запрещалось рассказывать о виденном (в известной части) другим, и хотя бы это лицо проживало после того десятки лет, какой бы это ни был легкомысленный, слабохарактерный человек, ни ради чего, ни даже самым близким и дорогим ему людям он не открывал тайны. Из этого ясно, насколько свято было для него полученное приказание, и что оно во всю жизнь, стало быть, сохраняло характер несомненной действительности, а не продукт его расстроенного воображения. Известно также, что после подобных случаев отъявленные атеисты становились и оставались во всю последующую жизнь глубоко верующими людьми.

Что же это за странность, что за исключительность такая? Каким образом вполне здоровый человек, каким, например, я знаю себя, может, вопреки общему закону для подобных вещей, во всю жизнь оставаться под воздействием какого-то кошмара, галлюцинаций, и даже больше того: как что-либо подобное может изменить его самого, его миросозерцание, когда и житейский опыт, и самые ошеломительные катастрофы в этой нашей действительной жизни сплошь да рядом являются бессильными произвести подобную перемену в человеке?

Очевидно, тут дело не в летаргии и галлюцинациях, а в действительно пережитом и испытанном. И принимая во внимание общую склонность людей к забвению, вследствие чего сложилась и фраза: «время исцеляет все», всякие потери, пережитые катастрофы, сердечные раны, не доказывает ли такая необычайная, исключительная памятливость, что переживший подобное происшествие человек действительно переступил через ту грозную для нас и величайшего значения грань, за которой времени и забвения уже не будет, и которую мы называем смертью?

Глава 31

Нужно ли здесь повторять и все другие необычайности бывшего со мной происшествия? Куда, в самом деле, девался мой отек — и отек, как должно думать, очень значительный, если у меня сразу так понизилась температура и он так залил мои легкие, что я ничего не мог выхаркать, несмотря на все способствующие тому средства, хотя и грудь моя была переполнена мокротой? Как разошелся, во что всосался он, когда и кровь моя застыла? Каким образом могли так правильно и сильно заработать мои отекшие легкие и сердце, если отек оставался у меня до пробуждения? Очень мудрено при наличности таких условий верить, чтобы я мог очнуться и остаться живым, не чудом, а естественным путем.

Не очень-то часто выпутывается больной из отека легких, даже и при более благоприятной обстановке. А тут, нечего сказать, хороша обстановка: медицинская помощь оставлена, самого обмыли, нарядили, и вынесли в нетопленую мертвецкую! И потом, что же это за непостижимое явление? Я видел и слышал не какие-нибудь создания моей фантазии, а что в действительности происходило в палате, и отлично понимал все это, стало быть, я не бредил и вообще был в полном сознании, и в то же время, имея умственные способности в порядке, я вижу, чувствую и сознаю себя раздвоившимся, — вижу лежащее на койке свое бездыханное тело, и вижу и сознаю, помимо этого тела, другого себя, и сознаю странность этого обстоятельства, и понимаю все особенности новой формы моего бытия. Потом я вдруг перестаю видеть, что происходит в палате. Почему же? Потому ли, что умственная деятельность моя погружается в настоящую нирвану, что я окончательно теряю сознание? Нет, я продолжаю видеть и сознавать окружающее меня и не вижу происходящего в больничной палате только потому, что я отсутствую, а как возвращусь, я снова по-прежнему буду видеть и слышать все, но уже не в палате, а в мертвецкой, в которой я при жизни никогда не был. Но кто же это мог отсутствовать, если в человеке нет, как самостоятельного существа, души? Как могла отделиться совершенно душа от тела, если здесь не произошло того, что на нашем языке называется смертью? Да и какая охота была мне, в наш век неверия и отрицания всего сверхчувственного, говорить о таком невероятном факте и доказывать его истинность, если бы все не произошло и не было для меня так явственно, осязательно и несомненно? Это потребность человека, не верующего только, но уверенного, — уверенного в истинности православного учения о смерти, исповедь человека, чудесным образом излеченного от бессмысленного, грозного и слишком распространенного в наше лукавое время недуга неверия в загробную жизнь.

ъДТБЧУФЧХКФЕ.
нЕОС ЪПЧХФ зПМДЙ. с ОБЮЙОБА ЧЩРХУЛ ОПЧПК ТБУУЩМЛЙ "ъБЗБДПЮОЩЕ Й НЙУФЙЮЕУЛЙЕ ЙУФПТЙЙ".
ч ОЕК ВХДХФ РХВМЙЛПЧБФШУС ТЕБМШОЩЕ, ОЕЧЩДХНБООЩЕ ЙУФПТЙЙ П РТПСЧМЕОЙСИ Ч ОБЫЕК ЦЙЪОЙ фполпзп нйтб, чуфтеюби у езп пвйфбфемснй, ретеипде ч дтхзйе ртпуфтбоуфчб. ьФЙ ЙУФПТЙЙ РПНПЗХФ ЧБН МХЮЫЕ ХЪОБФШ ОБЫ НОПЗПНЕТОЩК НЙТ, ЧПЪНПЦОПУФЙ ЮЕМПЧЕЛБ, Й ЧБЫЙ УПВУФЧЕОО ЩЕ.
рТЙУЩМБКФЕ НОЕ УЧПЙ ЪБЗБДПЮОЩЕ Й НЙУФЙЮЕУЛЙЕ ЙУФПТЙЙ, ПОЙ ВХДХФ ПРХВМЙЛПЧБОЩ Ч ТБУУЩМЛЕ У НПЙНЙ ЛПННЕОФБТЙСНЙ Й ТБЪНЕЭЕОЩ ОБ УБКФЕ.

чУФТЕЮБ У БОЗЕМПН-ИТБОЙФЕМЕН.

(ЙУФПТЙС йТЙОЩ)
рТПЙЪПЫМБ ЬФБ ЙУФПТЙС РТЙНЕТОП ЮЕТЕЪ НЕУСГ РПУМЕ НПЕЗП ЪБНХЦЕУФЧБ, Ч ЛПОГЕ ЪЙНЩ 1996 ЗПДБ. оПЮША С РТПУОХМБУШ ПФ УФТБООПЗП ПЭХЭЕОЙС: НЕОС ОЕ УМХЫБМПУШ ФЕМП. ьФП ВЩМП ПЮЕОШ РПИПЦЕ ОБ ФП, ЛПЗДБ ЮЕМПЧЕЛ ЪБУЩРБЕФ. фЕМП ЛБЛ-ФП ПОЕНЕМП Й МЙЫЙМПУШ УЙМ. оЕЧПЪНПЦОП ДБЦЕ РПЧЕТОХФШ ЗПМПЧХ. уПЪОБОЙЕ ТБУУЕСООПЕ. нОЕ РПЛБЪБМПУШ, ЮФП ЙЪ ПЛОБ ОБ НЕОС РБДБЕФ МХЮ УЧЕФБ, ОЕ ПЮЕОШ СТЛЙК, ОП Ъ БНЕФОЩК. рПФПН НЕОС ЛБЛ-ФП ЪБЛТХФЙМП Й ЧПЪОЙЛМП ПЭХЭЕОЙЕ РПМЕФБ. рТЙ ЬФПН ОЙЮЕЗП ОЕ ВЩМП ЧЙДОП, ФЕМБ С ОЕ ЮХЧУФЧПЧБМБ. еУМЙ НПЦОП ФБЛ УЛБЪБФШ: НПЕ УПЪОБОЙЕ ЛХДБ-ФП МЕФЕМП. ьФП РТПДПМЦБМПУШ ПЮ ЕОШ ОЕ ДПМЗП. пЮХФЙМБУШ С ПЛПМП БДНЙОЙУФТБФЙЧОПЗП ЪДБОЙС ЪБ РПМ-ПУФБОПЧЛЙ ПФ ДПНБ. уФПА ОБ УОЕЗХ ВПУБС, Ч ПДОПК ОПЮОПК ТХВБЫЛЕ Й НОЕ УПЧУЕН ОЕ ИПМПДОП.
пФЛХДБ-ФП УЧЕТИХ ВШЕФ СТЛЙК МХЮ УЧЕФБ, Й С ЧУС Ч ОЕН. пЭХЭЕОЙС УЧЕТИЮЕМПЧЕЮЕУЛЙЕ: ЗМХВПЛПЕ УРПЛП КУФЧЙЕ Й МЕЗЛПУФШ. нОЕ ОЙЛПЗДБ ФБЛ ИПТПЫП ОЕ ВЩМП. чДТХЗ ТСДПН У ЛТХЗПН УЧЕФБ С ЪБНЕФЙМБ ЦЕОЭЙО Х. х ОЕЕ ВЩМП ЛБЛПЕ-ФП ПЮЕОШ ДПВТПЕ Й ЪОБЛПНПЕ МЙГП, ИПФС С ФПЮОП ОЙ ТБЪХ ЕЕ ДП ЬФПЗП ОЕ ЧЙДЕМБ. с ЮХЧУФЧПЧБМБ, ЮФП ПОБ НОЕ ОЕ ЮХЦБС. еЭЕ НЕОС ПЮЕОШ ХДЙЧЙМБ ЕЕ ПДЕЦДБ - УФБТЙООПЕ РМБФШЕ У РЩЫОЩН РПДПМПН. цЕОЭЙОБ ХМЩВОХМБУШ Й ЪБЗПЧПТЙМБ УП НОПК. уЕКЮБУ, ТБЪХНЕЕФУС, С ДПУМПЧОП ОЕ ЧУРПНОА ОБЫ ТБЪЗПЧПТ, ОП УНЩУМ РТЙНЕТОП ФБЛПК: - оХ ЮФП ЦЕ ФЩ УФПЙЫШ? рПМЕФЕМЙ?
- лХДБ?
- фЩ ЦЕ ЪОБЕЫШ. (рПЛБЪЩЧБЕФ ТХЛПК ОБ ОЕВП, ПФЛХДБ ЙДЕФ УЧЕФ.)
- оЕФ. с ОЕ НПЗХ.
- рПЮЕНХ? фЩ ЦЕ ПЮЕОШ ИПФЕМБ.
- с Й УЕКЮБУ ИПЮХ. оП ФЕРЕТШ ОЕ НПЗХ. с ФПМШЛП ЮФП ЧЩЫМБ ЪБНХЦ. с ЕЭЕ ДБЦЕ ТЕВЕОЛБ ОЕ ТПДЙ МБ. дБ Й ЛБЛ С НПЗХ ПУФБЧЙФШ ТПДЙФЕМЕК? пОЙ ЦЕ УФБТЩЕ. оЕФ, С ОЕ НПЗХ.
- тЕЫБК. нПЦЕФ, ЧУЕ-ФБЛЙ РПМЕФЙЫШ? фБЛПЗП УМХЮБС ВПМШЫЕ ОЕ ВХДЕФ.
- оЕФ. уЧПА УХДШВХ ТЕЫБА С УБНБ. рПУМЕДОАА ЖТБЪХ С РПНОА ПЮЕОШ ИПТПЫП.
рПУМЕ ЬФПЗП ЧУЕ ЛХДБ-ФП ЙУЮЕЪМП. пВТБФОПЗП РПМЕФБ С ОЕ РПНОА, ПЮОХМБУШ ХЦЕ Ч ЛТПЧБФЙ, Й УТБЪХ ЦЕ НЕОС ПЛБФЙМБ ЧПМОБ УФТБИБ. фЕМП ДП УЙИ РПТ ОЕ ИПФЕМП НЕОС УМХЫБФШУС, ФПМШЛП ЮЕТЕЪ ОЕ ЛПФПТПЕ ЧТЕНС С УНПЗМБ РПЫЕЧЕМЙФШУС.
чЕУШ УМЕДХАЭЙК ДЕОШ С ФПМШЛП Й ДХНБМБ ПВ ЬФПН «УОЕ», РЩФБМБУШ ЕЗП БОБМЙЪЙТПЧБФШ. пЮЕОШ ХЦ ПО ВЩМ ТЕБМШОЩН. ч ТБЪЗПЧПТЕ ЦЕОЭЙОБ УЛБЪБМБ, ЮФП С ЪОБА ЛХДБ МЕФЕФШ. оП ЬФП ВЩМП ОЕ УПЧУЕН ФБЛ. лПЗДБ С ОБИПДЙМБУШ «ЧП УОЕ», ФП ФПМШЛП ЮХЧУФЧПЧБМБ УЧПЕ МАВПРЩФУФЧП, ФП ЕУФШ ЦЕМБОЙЕ РПУНПФТЕФШ ЮФП ФБН. дБЦЕ ФПЗДБ С ОЕ ЪОБМБ, ЮФП ФБН ОБЧЕТИХ. рПЬФПНХ, РТЙЪОБАУШ, НЩУМШ ПВ ЙОПРМБОЕФСОБИ ЛБЪБМБУШ НОЕ ПЮЕОШ ДБЦЕ ТЕБМШОПК. й ФПМШЛП Ч ЛПОГЕ ДОС РТЙЫМБ ДПЗБДЛБ - С ЦЕ ХНЙТБМБ. чУЕ УФБОПЧЙФУС ОБ УЧПЙ НЕУФБ: РПМЕФ; СТЛЙК, ОП ОЕ УМЕРСЭЙК УЧЕФ. чПФ ФХФ С ЙУРХЗБМБУШ РП-ОБУФПСЭЕНХ. вПСМБУШ, ВПСМБУШ, Б ДЕМБФШ ОЕЮЕЗП. оХ, ДХНБА, ЕУМЙ РТЙЫМП ЧТЕНС ХНЙТБФШ, ФП ОБДП ЧУЈ УДЕМБФШ, ЛБЛ РПМПЦЕОП: РПНЩФШУС, ПДЕФШ ЧУЕ ЮЙУФПЕ Й МЕЮШ УРБФШ.
рПУМЕДОЙН ХДБТПН УФБМБ ЕЭЕ ПДОБ ДЕФБМШ: Ч ДХЫЕ С ПВОБТХЦЙМБ, ЮФП ОБ ЫЕЕ Х НЕОС ВПМФБЕФУС РХУФПК НЕДБМШПО. дЕМП Ч ФПН, ЮФП С ОПУЙМБ ОБ ГЕРПЮЛЕ ЙЪПВТБЦЕОЙЕ УЧПЕК УЧСФПК. фБЛ ЧПФ, ОБ ГЕРПЮЛЕ ПУФ БМБУШ ФПМШЛП РПДМПЦЛБ! нЩУМЙ РТЙНЕТОП ФБЛЙЕ: - «уЧПА УХДШВХ ТЕЫБА С УБНБ!». дПЧЩРЕОДТЙЧБМБУШ!
- ьФБ ЦЕОЭЙОБ ВЩМБ НПЙН БОЗЕМПН-ИТБОЙФЕМЕН. фЕРЕТШ ПОБ ПФ НЕОС ХЫМБ.
- с УПЧУЕН ПДОБ!! чЩРЙМБ С УФПРЛХ ЧПДЛЙ, ОБДЕМБ ЮЙУФХА ТХВБИХ Й МЕЗМБ УРБФШ... оБ ДЧПТЕ ХЦЕ 2003 ЗПД. нПЕК ДПЮЕТЙ 5 МЕФ. с РПЮФЙ ОЕ ЧУРПНЙОБА П УЧПЙИ УФТБИБИ. нПЦЕФ, ЬФП ВЩМ Ч УЕЗП МЙЫШ ЛПЫНБТОЩК УПО? б ЮФП ЛБУБЕФУС НЕДБМШПОБ, ФП ЧУЕ ЧЕЭЙ ЛПЗДБ-ОЙВХДШ МПНБАФУС. б ЧЩ ЛБЛ ДХНБЕФЕ? нпк лпннеофбтйк .ч ОБЮБМЕ Х ЧБУ ВЩМ БУФТБМШОЩК ЧЩИПД ЙЪ ФЕМБ. чЩ, ЛБЛ ДХИ, ПФДЕМЙМЙУШ ПФ Ф ЕМБ, РПЬФПНХ ПОП ОЕ УМХЫБМПУШ. рПФПН, ЧЩ Ч ЛБЮЕУФЧЕ ДХИБ ЧУФТЕФЙМЙУШ У ЧБЫЕК "ЧЕДХЭЕК". с ДХНБА, ТЕЮШ ОЕ ЫМБ П УНЕТФЙ. тЕЮШ ЫМБ П РХФЕЫЕУФЧЙЙ "ОБ ОЕВП" У ГЕМША РПМХЮЕОЙС ЙОЖПТНБГЙЙ, ОХЦОПК ДМС ЧБЫЕЗП ДБМШОЕКЫЕЗП ТБЪЧЙФЙС. с ЧПЫМБ Ч ЛПОФБЛФ У "ЧЕДХЭЕК" - ПОБ ОЕ ЪБЛТЩЧБМБ ЙОЖПТНБГЙА. с ХЧЙДЕМБ ЛБТФЙОЛЙ ЦЙЪОЙ Ч ДТХЗЙИ НЙТ БИ. х НЕОС ПЭХЭЕОЙЕ, ЮФП ЧБН ВЩМ ВЩ РТЕДМПЦЕО ФБН ЧЩВПТ: ПУФБФШУС ЙМЙ ЧЕТОХФШУС. й ЧЩ ВЩ УНПЗМЙ ЧЕТОХФШУС, ОП У ЛБЛЙНЙ-ФП ОПЧЩНЙ УРПУПВОПУФСНЙ Й, УППФЧЕФУФЧЕООП, ЪБДБЮЕК.
рТПРБЦБ НЕДБМШПОБ - ТЕБМШОПЕ УЧЙДЕФЕМШУФЧП РТПЙЪПЫЕДЫЕЗП. уЧПЙНЙ УМПЧБНЙ ЧЩ ПФЛБЪБМЙУШ ПФ РПДДЕТ ЦЛЙ "ЧЕДХЭЕК" Й ПФ РМБОБ, ЛПФПТЩК ПОБ РТЕДМБЗБМБ.
с ОЕ УЛБЦХ, ЮФП ЬФП РМПИП ЙМЙ ИПТПЫП. ьФП ЧБЫ ЧЩВПТ. й ЧБН УМЕДХЕФ ПУПЪОБЧБФШ УЧПА ПФЧЕФУФЧЕООПУФШ ЪБ ОЕЗП. чПЪНПЦОП, ЧЩ ЧЩВТБМЙ ДМС УЕВС, ЛБЛ ДХИБ, ВПМЕЕ ФТХДОЩК РХФШ. "чЕДХЭБС" РТЕДМБЗБМБ ЧБН ЧПЪНПЦОПУФШ РТПДЧЙОХФШУС ОБ УФХРЕОШЛХ ЧЧЕТИ ВЩУФТЕЕ, Ч ПВИПД ЕУФЕ УФЧЕООПЗП РХФЙ. у ДТХЗПК УФПТПОЩ, ЛПЗДБ ЧЩ ЕК ФБЛ ПФЧЕФЙМЙ, Х ЧБУ ОБ ЬФП ВЩМЙ ПУОПЧБОЙС. уЕКЮБУ, ЦЙЧС Ч ФЕМЕ, ЧЩ ЬФПЗП ОЕ РПНОЙФЕ, ОЕ ПУПЪОБЕФЕ. фПЗДБ, ПФЧЕЮБС ЕК Й ВХДХЮЙ ДХИПН, ЧЩ ПУПЪОБЧБМЙ УЕВС ЛБЛ ДХИ Й УЧПЙ РМБОЩ. чУЕЗП ИПТПЫЕЗП. зПМДЙ.

ПРАВ ЛИ ДОКТОР МОУДИ?

“Однажды у меня был сердечный приступ. Я вдруг обнаружила, что я нахожусь в черном вакууме, и я поняла, что я покинула свое физическое тело. Я знала, что умираю, и я подумала: “Боже, я бы жила не так, если бы знала, что случится сейчас. Пожалуйста, помогите мне”. И немедленно я стала выходить из этой черноты и увидела что-то бледно-серое, и я продолжала двигаться, скользить в этом пространстве. Потом я увидела серый тоннель и направилась к нему. Мне показалось, что я двигаюсь к нему не так быстро, как мне хотелось бы, потому что я поняла, что, продвигаясь ближе, я смогу что-то увидеть сквозь него. За этим тоннелем я увидела людей. Они выглядели так же, как и на земле. Там я увидела нечто такое, что можно было бы принять за картины настроения.Все было пронизано удивительным светом: живительным, золотисто-желтым, теплым и мягким, совсем непохожим на тот свет, который мы видим на земле. Когда я приблизилась, я почувствовала, что прохожу сквозь тоннель. Это было удивительное, радостное ощущение. На человеческом языке просто нет слов, которыми можно было бы это описать. Только моё время перейти за этот туман, вероятно, еще не пришло. Прямо перед собой я увидела моего дядю Карла, который умер много лет назад. Он преграждал мне путь, говори: “Иди назад, твое дело на земле еще не закончено. Сейчас возвращайся обратно”. Я не хотела идти, но у меня не было выбора, поэтому я вернулась в свое тело. И вновь ощутила эту ужасную боль в груди и услышала, как мои маленький сын плакал и кричал: “Боже, верни мамочку!”.

“Я видел, как они поднимали мое тело и вытаскивали его из автомобиля, затем я чувствовал, что меня как будто тащат через какое-то ограниченное пространство, что-то вроде воронки. Там было темно и черно, и я быстро двигался через эту воронку обратно, к моему телу. Когда я был “влит” обратно, мне показалось, что это “вливание” началось с головы, будто я входил с головы. Я не чувствовал, что могу как-то рассуждать об этом, не было даже времени подумать. Перед этим я был в нескольких ярдах от моего тела, и все события вдруг приняли обратный ход. Я не успел даже сообразить, в чем дело, я был “вливаем” в мое тело”.

“Я была взята в больницу в критическом состоянии. Они говорили, что я не выживу, пригласили моих родных, потому что я должна скоро умереть. Родные вошли и окружили мою кровать. В тот момент, когда врач решил, что я умерла, мои родные стали мне далекими, будто бы они стали удаляться от меня. Это в самом деле выглядело так, будто не я удаляюсь от них, а они начали удаляться все дальше и дальше от меня. Становилось все темнее, и, тем не менее, я видела их. Потом я потеряла сознание и не видела, что происходило в палате. Я находилась в узком Y-образном тоннеле, похожем на изогнутую спинку вот этого стула. Этот тоннель по форме соответствовал моему телу. Мои руки и ноги, казалось, были сложены по швам. Я стала входить в этот тоннель, продвигаясь вперед. Там было темно настолько, насколько вообще бывает темно. Я двигалась через это вниз. Потом я посмотрела вперед и увидела прекрасную полированную дверь без всяких ручек. Из-под краев двери я видела очень яркий свет. Лучи его выходили таким образом, что было ясно, что все там, за дверью, очень счастливы. Лучи эти все время двигались и вращалась. Казалось, что там, за дверью, все ужасно заняты. Затем меня вернули обратно, и так быстро, что у меня захватило дух”.

“Я слышал, как врачи оказали, что я умер. И тогда я почувствовал, как я начал падать или как бы плыть через какую-то черноту, некое замкнутое пространство. Словами это невозможно описать. Все было очень черным, и только вдалеке я мог видеть этот свет. Очень-очень яркий свет, но сначала небольшой. Он становился больше по мере того, как я приближался к нему. Я старался приблизиться к этому свету, потому что чувствовал, что это было что то высшее. Я стремился попасть туда. Это не было страшно. Было более или менее приятно…”

“Я встал и пошел в другую комнату налить чего- нибудь выпить, и именно в этот момент, как мне потом сказали, у меня было прободение аппендицита, я почувствовал сильную слабость и упал. Потом все как будто сильно поплыло, и я почувствовал вибрацию моего существа, рвущегося из тела, и услышал прекрасную музыку. Я парил по комнате и затем через дверь перенесся на веранду. И там мне казалось, что вокруг меня стало собираться какое-то облачко сквозь розовый туман. И тогда я проплыл мимо через перегородку, как будто ее там и не было вовсе, по направлению к прозрачному ясному свету.

Он был прекрасен, такой блестящий, такой лучезарный, но он совсем не ослеплял меня. Это был неземной свет. По-настоящему я не видал никого в этом свете, и все же в ней была заключена особая индивидуальность… Это был свет абсолютного понимания и совершенной любви. Мысленно я услышал: “Любишь ли ты меня?” Это не было сказано в форме определенного вопроса, но думаю, что смысл можно выразить так: “Если ты действительно любишь меня, возвращайся и закончи в своей жизни то, что начал”. И все это время я чувствовал себя окруженным всепоглощающей любовью и состраданием”.

Феномена посмертных видений у людей, находившихся в состоянии клинической смерти, не отрицает никто. Впрочем, Моуди, как добросовестный исследователь, рассматривает и другие объяснения ОВС, разделяя их на три типа: сверхъестественные, естественные (научные) и психологические. О сверхъестественном я уже сказал. В качестве научных Моуди предлагает фармакологические, физиологические и неврологические объяснения. Рассмотрим их по порядку.

*Моуди, однако, вынужден оговориться, что его пациенты, пережившие опыт ОВС, описывали свои переживания словами, которые являются только аналогиями или метафорами. В силу иной природы “того света” эти ощущения невозможно передать адекватно.

РАССКАЗЫ ЛЮДЕЙ, ПОБЫВАВШИХ В АДУ

Чаще всего после клинической смерти люди вспоминают что-то приятное: внеземной свет, общение с доброжелательными существами, ощущение счастья.

Но, иногда встречаются рассказы, которые описывают ужасное место, полное страданий и отчаяния, т.е. ад.

Помощник инженера Томас Уэлч из Орегоны оступился и упал с высоты, ударившись при этом о перекладины подмостков, в воду при проведении работ над будущей лесопилкой. Это увидело несколько человек, и, тут же были организованы поиски. Примерно через час его удалось найти и вернуть к жизни. Но, душа Томаса в этот промежуток времени была далека от места трагедии. Упав с мостков, он неожиданно для себя очутился у огромного огненного океана.

Это зрелище поразило его, внушило ужас и почтение. Озеро из огня простиралось вокруг него и занимало все пространство, оно бурлило и грохотало. В нем никого не было, и сам Томас наблюдал его со стороны. Но, вокруг, не в самом озере, а рядом с ним, было довольно много народу. Одного из присутствующих Томас даже узнал, хотя и не разговаривал с ним. Они когда-то вместе учились, но, тот умер, будучи еще ребенком, от рака. Окружающие были в какой-то задумчивости, были как-будто сбиты с толку, озадачены зрелищем страшного озера из огня, рядом с которым они очутились. Сам Томас понял, что вместе с ними попал в тюрьму, из которой нет выхода. Он подумал о том, что если бы знал заранее о существовании подобного места, постарался бы при жизни делать все от него зависящее, чтобы сюда не вернуться. Как только эти мысли промелькнули в голове, перед ним появился Ангел. Томас обрадовался, так как поверил, что тот поможет ему выбраться оттуда, но, просить помощи не посмел. Он прошел мимо, не обратив на него внимания, но, перед тем, как уйти, обернулся и посмотрел на него. После душу Томаса вернули в его тело. Он услышал голоса людей, находившихся рядом, а потом смог открыть глаза и заговорить.
Этот случай был описан в книге Мориц С. Роолингза «За порогом смерти». Там же можно прочитать еще несколько рассказов о том, как во время клинической смерти души оказывались в Аду.

У другого пациента начались сильные боли из-за воспаления поджелудочной железы. Ему давали лекарства, но, они не особо помогли, он потерял сознание. В этот момент он начал уходить через длинный туннель, удивляясь тому, что не касается его ногами, перемещался как – бы плавая в пространстве. Это место было очень похоже на подземелье или пещеру, наполненную жуткими звуками и запахами гниения. Часть увиденного он забыл, но в памяти всплывали злодеи, облик которых лишь на половину был людским. Они говорили на своем языке и передразнивали друг друга. В отчаянии умирающий крикнул: «Спаси меня!». Тут же появился человек в в белой одежде и посмотрел на него. Тот почувствовал указание о том, что надо жить иначе. Больше этот человек ничего не запомнил. Возможно, сознание не захотело держать в памяти все ужасы, которые он там видел.

Кеннет Е. Хагин, который стал священником после опыта клинической смерти, описал свои видения и переживания в брошюре «Мое свидетельство».

21 апреля 1933г. его сердце перестало биться, а душа отделилась от тела. Она стала спускаться все ниже и ниже, пока полностью не пропал свет земли. В самом конце он очутился в кромешной тьме, абсолютной черноте, где не мог разглядеть даже руку, поднесенную к глазам. Чем дальше он спускался, тем более жарким и душным становилось окружающее его пространство. Потом он очутился перед дорогой в преисподнюю, где видны были огоньки Ада. На него надвигалась пламенная сфера с белыми гребнями, которая стала притягивать его к себе. Душа не хотела идти, но, не могла сопротивляться, т.к. притягивалась, как железо к магниту. Кеннета обдало жаром. Он очутился на дне ямы. Рядом с ним оказалось некое существо. Сначала он не обратил на него внимания, завороженный картиной Ада, раскинувшейся перед ним, но, это существо положило руку между его локтем и плечом, чтобы проводить его в сам ад. В это время раздался голос. Слов будущий священник не понял, но, почувствовал его силу и мощь. В этот момент его спутник ослабил хватку, и какая-то сила вытащила его наверх. Он очутился в своей комнате и проскользнул в свое тело так же, как и вышел – через рот. Бабушка, с которой он заговорил, очнувшись, призналась, что считала его уже мертвым.

Есть описания Ада и в православных книгах. Один человек, мучившийся от болезни, молился Богу, чтобы тот избавил его от страданий. Ангел, посланный им, предложил страдальцу, вместо одного года на земле провести 3 часа в аду, чтобы очистится душой. Тот согласился. Но, как оказалось, напрасно. Это было самое отвратительное место, которое можно вообразить Везде была теснота, мрак, витали духи злобы, раздавались вопли грешников, были одни страдания. Душа больного испытала невыразимый страх и томление, но, на его крики о помощи никто не отзывался кроме адского эха и клокотания пламени. Ему показалось, что он находится там вечность, хотя, Ангел, навестивший его, объяснил, что прошел всего лишь час. Страдалец умолял забрать его из этого жуткого места, и был освобожден, после чего терпеливо сносил свою болезнь.

Картины Ада страшны и непривлекательны, но, они дают повод о многом задуматься, пересмотреть свое отношение к жизни, к своим желаниям и целям.

ИСТОРИЯ ЧЕТЫРЕХЛЕТНЕГО МАЛЬЧИКА

Этот удивительная реальная мистическая история произошла семь лет назад. Во время семейного отдыха в Колорадо. У четырех летнего малыша Колтона Берпо лопнул аппендикс. Как сказали врачи, начался перитонит и состояние ребенка критическое. Операция предстояла очень сложная, даже медики не сильно верили в благополучный исход.

Его родители Тодд и Соня очень переживали за сына. Это был их единственный ребенок, за год до рождения Корлтона у Сони был выкидыш, тогда убитой горем матери врачи сказали, что это была девочка. Через некоторое время после операции, очнувшись, сын поведал им удивительную, реальную полную мистики историю.

В своей истории он рассказал к чему снится ангел. Вначале он некоторое время наблюдал как бы со стороны молящихся родителей, а затем оказался в невероятно красивом месте. Первым кого он там встретил, была его не родившаяся сестра. Она ему объяснила, что это поразительное место называется Раем, что она не имеет имени, так как ей его не дали родители. Затем мальчик рассказал, что встречал прадедушку, умершего более 30 лет до рождения Корлтона. Дедушка был молод, а не таким, какими запомнился мальчику на фотографиях последних лет жизни.

Ребенок рассказал о невероятно красивых улицах из золота. Там никогда не бывает ночи, а небо играет всеми цветами радуги. У каждого жителя невероятное сияние над головой и они одеваются в белые длинные одежды с разноцветными ленточками. Еще его поразили врата Рая, они были сделаны из чистого золота с множеством драгоценных камней вставленных во врата в виде мозаики.

В настоящее время Корлтон с родителями живет в небольшом городке Империал, штат Небраска. Мальчик совершенно здоров и учится в местной школе. Ему уже 11 лет, но как он говорит, что все, что он видел во время операции и сегодня стоит у него перед глазами.

Родители написали и издали книжку о этой реальной мистической истории что произошло с их сыном. Книга разошлась большим тиражом. Ее издали и в Великобритании. Вот какие иногда кажущиеся фантастическими случаи происходят с людьми. Это происходит тогда когда, кажется, что человек уже перешел ту черту, из которой возврата нет. Но они возвращаются к жизни чем ставят в тупик, как медиков, так и ученых материалистов.

БИЛЛ ВИСС. 23 МИНУТЫ В АДУ

… Мы ехали на собрание. Вдруг удар, яркий свет. Я помню, что я оказался в камере с каменными стенами и решетками на дверях. Это если вы представите себе обыкновенную тюремную камеру, вот там я оказался. Но в этой камере я был не один, было еще четыре существа вместе со мной.

Сперва я не понял, кто эти существа, потом я сообразил и увидел, что это были демоны. Я помню также, когда я там оказался, во мне не было никакой физической силы, я был бессилен. Была такая слабость и бессилие, как будто бы у меня не было совсем никаких мускулов. Еще я помню, что в этой камере была ужасная жара.
Тело по виду было как мое настоящие, только немного другое. Демоны разрывали мою плоть, но когда они это делали, из моего тела не исходило никакой крови, не было никакой жидкости, но я чувствовал боль. Я помню, что они подхватили меня и бросили о стену, и после этого все мои кости как бы сломались. И когда я это переживал, думал, что я сейчас должен умереть, должен умереть после всех этих повреждений и от этой жары. Я удивлялся, как это так получается, что я еще жив.

Там также присуствовал запах серы и сгорающей плоти. В то время я еще не видел никого, кто бы при мне горел, но я знал этот запах, это был знакомый запах горящей плоти и серы.
Демоны, которых я там видел и которые меня мучили, они были где-то ростом в 12-13 футов, это где-то около четырех метров, и по своему виду они выглядели, как пресмыкающиеся гады.
Я знаю, потому что я видел, что исходило от них, уровень разума, соображения у них был нулевой. Я также заметил, что у них не было никакого милосердия в то время, когда они причиняли мне боль, и я мучился, они не выражали никакого милосердия. Но сила у них, мощь физическая была где-то в тысячу раз превышающая силу обыкновенного человека, поэтому человек, находящийся там не мог бороться с ними и сопротивляться им.

Когда демоны продолжали мучить меня, я пытался, как бы избавиться от них, постарался выползти из этой своей камеры. Я посмотрел в одну сторону, но там была непроглядная тьма, и я там услышал миллионы человеческих воплей. Это были очень громкие вопли. И я так же имел это знание, что там есть очень много таких тюремных камер как моя и там были как бы ямы в горящем огне. И когда я посмотрел в другую сторону, то мог видеть исходящие из земли языки огня, которые как-бы даже освещали небо. И там я увидел такую яму или озеро огненное, которое было в ширину, может быть, три мили. И когда эти языки огненные восходили, они освещали, так что я мог увидеть, что происходит вокруг меня. Там воздух полностью состоял из смрада и дыма. Ландшафт этой местности, пейзаж был весь коричневый и темный, там не было никакой зелени. Вокруг меня в том месте нигде не было ни капли влаги или воды, и я имел такую сильную жажду, что я хотел хотя бы каплю воды. Для меня было бы драгоценным получить от кого-либо хотя-бы каплю воды, но не было такого.
Я знаю, что я там был очень короткое время, но для меня тогда казалось, что я там был вечность. И там я особенно понял значение слова «вечность».

БОБ ДЖОНС. ПУТЕШЕСТВИЕ НА НЕБЕСА

Это происходило седьмого августа 1975 года
Мой сын с невесткой привезли меня домой, и уложили в постель. На моё тело навалилась невыносимая боль во всёх внутренностях. Началось сильное кровотечение изо рта. Боль возрастала сильнее и сильнее и вдруг, в одно мгновение, всё прекратилась. Я увидел, что моё тело отделяется от меня. Вернее, я отделился от тела, не очень соображая что происходит, и направился к свету исходящему от входа в необычный коридор-тоннель. Этот свет влёк меня, и я полетел вдоль этого коридора, наполненного светом. И вдруг, до меня дошло – я умер. Со мной рядом летел Ангел в белом.

Мы вышли с Ангелом из тоннеля-коридора в пространство совершенно иного мира. Было небо, напоминающее земное, но цвет его был неописуемо-живого, сине-золотого цвета, постоянно меняющего свои переливы. Я увидел множество таких же как и я людей оставивших Землю. Мы собрались вместе, и единым потоком, двинулись куда-то, а куда – знали только ангелы, сопровождавшие нас. Через время мы приблизились к границе, разделяющей пространства. Граница была необычной и напоминала оболочку мыльного пузыря – прозрачную и очень тонкую. Проход сквозь неё сопровождался странным звуком напоминающим хлопок. Оболочка как будто прорывалась, выбрасывая каждого из нас в другое измерение и моментально захлопываясь за каждым.
Пройдя сквозь эту границу, я увидел что мы движемся в сторону далекой, светящейся точки. Когда мы приблизились, наши сердца замерли от великолепия, исходящего от небесного поселения. Это был один из городов Небесного Царства. Ангелы неторопливо, начали выстраивать нашу движущуюся вереницу к воротам города.

Перед воротами, Ангелы разделяли очередь на две – левую и правую. Левая была огромной. Если сравнить их в процентном соотношении, то в левой было 98 % людей, а в правой – только 2%. Чем ближе мы приближались к воротам, тем ярче проявлялась внутренняя суть, каждого. Если человек, был эгоистом, стремился к власти, порабощая других это было видно. Можно было различить банковских работников обманывающих вкладчиков, музыкантов, компьютерщиков, бизнесменов и т.д. Мне стало не по себе.

Я подумал: “А вдруг и со мной что-то не так?” И украдкой посмотрел на своих ангелов. Они мне сказали, что я вернусь на Землю, чтобы рассказать об увиденном. И добавили, что поверят мне немногие.

ИСТОРИЯ БОРИСА ПИЛИПЧУКА

Удивительно, но про сияющие ворота и дворец из золота и серебра в раю рассказывал и наш современник милиционер Борис Пилипчук, переживший клиническую смерть:

«За огненными воротами я увидел сияющий золотом куб. Он был огромным».

Потрясение от блаженства, испытанного в раю, было столь великим, что после воскрешения Борис Пилипчук полностью переменил свою жизнь. Он бросил пить, курить. Его жена не узнавала в нем прежнего супруга:

«Тот часто бывал грубым, а теперь Борис всегда нежен и ласков. Я поверила в то, что это он, только после того, как он рассказал мне о случаях, про которые знали только мы вдвоем. Но поначалу спать с человеком, вернувшимся с того света, было страшно, словно с покойником. Лед растаял только после того, как случилось чудо он назвал точную дату рождения нашего будущего ребенка, день и час. Я родила именно в названное им время.»

ВАНГА И БОГ

Необыкновенные способности болгарской ясновидящей из Петрича в свое время потрясли весь мир. Ее посещали главы держав, знаменитые актеры, люди искусства, политики, экстрасенсы и простой народ. Ежедневно Ванга принимала множество людей, шедших к ней за помощью, иногда визит к ней был для них последним утешением. Бабушка Ванга не только предсказывала, но и была целительницей, лечила травами. В своей самоотверженной помощи людям, Ванга отказывала себе в отдыхе и лечении, даже когда ей было уже далеко за восемьдесят. Ведь возле ее дома каждый день собирались сотни страждущих, порой приезжавших к ней за тысячи километров. Ванга не могла отказать….

Бабушка Ванга всегда говорила, что дар ее от Бога, так как он забрал у нее зрение, но взамен дал другое. По ее словам, ее дар невозможно было как-то изучить, или объяснить логически, ведь сам Бог давал ей знания и руководил ее судьбой. А у Бога своя логика, которая имеет отличия от человеческой.

Ванга видела Бога . По ее словам он выглядят совсем не так, как принято считать. Она описывала его как огненный шар, сотканный из света, на который больно смотреть глазам. Ванга предупреждала о необходимости вести праведную жизнь, чтоб воочию увидеть новую, радостную жизнь после второго пришествия. Бога она воспринимала как высшее существо, состоящее из любви и света, его она благодарит за свою необыкновенную судьбу и ниспосланный дар предвидения. На Бога уповает Ванга до посленего дня своей жизни, молясь за здоровье родных и близких и за будущее всего человечества.

Вот некоторые ее слова:

«Будьте добрее, чтобы не страдать больше, человек рожден для добрых дел. Плохие же не остаются безнаказанными».

«Мой дар от Бога. Он лишил меня зрения, но дал мне другие глаза, которыми я вижу мир- и видимый, и невидимый…»

«Сколько книг написано, но никто не даст окончательного ответа, если не поймет и не признает, что существует духовный мир (небо) и физический (земля) и верховная сила, называйте ее как хотите, которая нас создала».

ДЖЕННИФЕР ПЕРЕЗ.АД – ЭТО РЕАЛЬНОСТЬ

Меня зовут Дженнифер Перез и мне 15 лет. Я была в гостях у друзей, мы пили что-то. Мне стало не по себе, я потеряла сознание. Вдруг я почувствовала, как мой дух покидает тело. Я видела свое тело, лежащим на кровати. Когда я обернулась, я увидела двух человек. Они сказали: “Пойдем с нами”, и схватили меня под руки. И сказали мне, что я предназначена идти в Ад
Ангел подошел и взял меня под руку. Затем мы начали падать вниз на очень большой скорости. В то время как мы падали, становилось все жарче и жарче. Когда мы остановились, я открыла глаза и увидела, что стою на большой дороге. Я начала оглядываться вокруг и увидела людей, мучимых бесами.

Там была девушка, она очень страдала, над ней издевался бес. Этот бес отрезал ее голову и колол ее везде своим копьем. Ему было без разницы куда, в глаза, в тело, в ноги, в руки. Затем он снова надевал голову на тело и продолжал колоть ее. Она же рыдала с криками агонии. Ее тело умирало и восстанавливалось снова, бесконечные муки смерти.

Затем я увидела другого беса, этот демон мучил молодого человека 21-23 лет. У этого человека была цепь вокруг шеи. Он стоял возле ямы с огнем. Демон колол его своим длинным копьем. Затем он схватил его за волосы и с помощью цепи бросил парня в яму с огнем. После, бес вытащил его из огня и продолжил колоть копьем. Это продолжалось постоянно, без конца.

Я обернулась и посмотрела на своего Ангела, он же смотрел вверх. Я подумала, что он не хочет смотреть, как мучают других людей. Он посмотрел вниз на меня и сказал: “У тебя есть еще один шанс”. Мы снова перенеслись к воротам.

Мне показали Землю на чем то подобие экрана. Так же показали мне будущее. Люди узнают правду. Вы должны проверить, как вы живете, и задать себе вопрос: “Готов ли я к этому моменту?” Он показал мне это, но сказал никому не рассказывать, но ждать и наблюдать за приближением этого момента. Я предупреждаю вас, что пришествие близко !

ИОАНН РАЙНОЛДЗ. СОРОК ВОСЕМЬ ЧАСОВ В АДУ

В течение 1887 и 1888 годов заключенный-конокрад Георгий Леннокс работал на угольной шахте. Однажды на него обвалилась крыша и совершенно погребла его. Вдруг наступила полная темнота, затем как бы распахнулась большая железная дверь и я переступил через проём. Мысль, пронзившая меня была - я мертв и нахожусь в другом мире.

Вскоре меня встретило существо, которое совершенно невозможно описать. Я могу дать только слабые очертания этого ужасного явления. Оно напоминало до некоторой степени человека, но было значительно больше любого человека, которого мне когда-либо доводилось видеть. Он был метра 3 ростом, имел огромные крылья на спине, черен как уголь, который я добывал, и абсолютно обнаженный. В руках он держал копье, рукоятка которого была, вероятно, длиной в 15 фут. Глаза его горели подобно огненным шарам. Зубы были как жемчуг и длиной в полтора сантиметра. Нос, если его можно так назвать, очень большой, широкий и плоский. Волосы грубые, жесткие и длинные висели вдоль массивных плеч. Я увидел его при вспышке света и задрожал как осиновый лист. Он вознес свое копье как-будто хотел пронзить меня. Своим страшным голосом, который мне, кажется, слышится и теперь, предложил следовать за ним, сказав, что послан сопровождать меня…

…Я увидел огненное озеро. Огненное серное озеро раскинулось передо мной так далеко, как только мог видеть глаз. Большие огненные волны, были как морские волны во время сильного шторма. Людей высоко поднимало на гребни волн и тут же стремительно бросало вниз в глубину ужасного огненного пекла. Оказавшись на мгновение на гребне огненных волн, они издавали душераздирающие вопли. Это громадная преисподняя вновь и вновь оглашалась стенаниями покинутых душ.

Вскоре я обратил свой взгляд на дверь, через которую вошел несколько минут назад, и прочел эти страшные слова: “Это твоя гибель. Вечность никогда не кончается”. Я почувствовал как что то начало тянуть меня обратно и я открыл глаза будучи в тюремном госпитале.

КЛИНИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ

Случай, о котором пойдет речь дальше, также не является чем-то особым, за исключением того момента, что действующее лицо, Татьяна Ваничева, ухитрилась разумно воспользоваться своим бестелесным состоянием и дважды посмотрела на часы, лежавшие у нее на тумбочке: в момент выхода из тела и в момент возвращения. Интересно: между этими событиями прошло не менее получаса. Причем реаниматоры взялись за ее тело как раз по истечении этого срока. Ну а за полчаса пребывания в астральном мире женщина ухитрилась увидеть и испытать весьма любопытные вещи.

Свой рассказ она направила в 1997 году в редакцию одной из ростовских газет, разумеется, ничего не зная об исследованиях профессора Спивака.

«Было это 3 ноября 1986 года в 16 часов 15 минут. Я находилась в роддоме. Но так как рожала не в первый раз и практически не кричала, медперсонал подходил ко мне редко. Я была в предродовой палате одна и лежала на кровати. Рядом, на тумбочке, на противоположном от меня краю лежали мои часы. Этот момент очень важен: именно часы дали мне доказательство того, что все произошедшее со мной не бред и не сон.

Чувствуя начало родов, я зову акушерку, но она не идет. И тут, с последним своим криком, я родила и… умерла. То есть лишь через несколько минут я поняла, что умерла, а пока была лишь кратковременная потеря сознания. Очнулась я и обнаружила, что стою возле кровати. Глянула на кровать, а на ней лежу я сама! Потрясла головой, ощупала себя руками: да нет же, вот я! Стою, живая и нормальная! Кто же лежит?

Стало не по себе. Чувствую, даже волосы на голове шевелятся. Машинально пригладила их рукой. В тот момент и посмотрела на часы: 16.15. Выходит, я умерла? Это объясняет то, что я одновременно стою и лежу на кровати. А как же мой ребенок? Шагнула от тумбочки и не почувствовала пола, а я ведь босиком! Провела по телу рукой – да ведь я абсолютно голая, рубашка осталась на той, что лежит на кровати! Неужели это все-таки я? Ф-фу, гадость! Эта жирная туша – я? Еще раз провела по телу руками: крепкое, стройное тело, как в молодости, где-то лет в пятнадцать. Вспомнила, что хотела посмотреть на ребенка, наклонилась ниже … господи, урод! Мой ребенок уродлив! Господи, за что? И тут чувствую, меня куда-то тянет. Я стала искать взглядом выход из комнаты и вылетела из роддома. Лечу! Все вверх и вверх. Вот уже и небо почернело, вот и космос – лечу! Летела долго. Кругом миллиарды звезд – как красиво! Чувствую, приближаюсь… куда, зачем? Не знаю. И тут появился свет. Теплый, живой, бесконечно родной. По телу разлилось невероятно блаженное чувство – я дома! Наконец-то я дома!

Но тут свет чуточку похолодел, и раздался голос. Он был строгим: “Ты куда?” Чувствую, что здесь нельзя говорить громко, и тихо отвечаю: “Домой…”

Вокруг стало холодно и темно. Лечу обратно. Куда именно, не знаю, двигалась, как по ниточке. Хотя и не видела ее. Вернулась в род-дом. Стою у кровати. Опять смотрю на себя. Какое противное тело! Как не хочется возвращаться в него. Но с голосом не поспоришь. Надо возвращаться. И тут мне пришло в голову, что мне (то есть той, что лежит на кровати) необходима помощь – она же умерла!

Пошла в ординаторскую, ощущая себя вполне реально. И там столкнулась с тем, что меня не видят и не слышат! Тормошу акушерку, детскую сестру, но мои руки проходят сквозь них. Кричу, а они не слышат! Что же делать? Там же ребенок, он погибнет без помощи! Пусть урод, но это мой ребенок! Я обязана ему помочь!

Вышла. Слышу, акушерка говорит: “Что-то там Ваничева замолчала, пойти глянуть? Уж не родила ли? Вечно у нее не как у людей. Пойду посмотрю”.

Акушерка поднялась и бегом в палату. А я перед тем, как вернуться в свое тело, машинально посмотрела на часы: 16 часов 40 минут. И – вернулась. Правда, не сразу. Еще посмотрела, как испугалась акушерка, как она побежала за врачом и как они стали колоть меня. Слышу: “Господи, умерла! Пульса нет, давления нет… Ой, что делать?”

Ну все, мне пора. Подошла вплотную к голове, мгновенная потеря сознания – и вот я лежу на кровати и открываю глаза. “Ну что, плоховато на этот раз, да?” – спрашиваю. В ответ -облегченный вздох акушерки: “Фу, как ты нас напугала, Таня”.

Какое-то время я думала, что все рассказанное здесь мне просто приснилось. Но как я ни пыталась увидеть часы на тумбочке с кровати – не получалось. Если бы приподнялась с кровати и села – непременно задавила бы ребенка. А он жив и здоров поныне.

Спрашивала я и врача, не могло ли быть у меня бреда? Она ответила, что такое бывает лишь при родовой горячке, но у меня, сколько рожала, горячки не было ни разу. Одно знаю твердо, что все это было! Мне мало кто верил, кому я рассказывала. Даже побывала у психиатра: с психикой у меня все в порядке”.

МАРВИН ФОРД. Я ОТПРАВИЛСЯ В НЕБО

Марвин Форд был в больнице после серьезного сердечного приступа. Он пережил клиническую смерть. … Я увидел такое ослепительное зрелище, которого никогда не видел и даже вообразить не мог за всю свою жизнь! От красоты, величия, великолепия того города захватывало дух! Золотой цвет и лучи света, которые исходили из этого города, были ослепляющими для глаз. Только не для моих глаз. Мой дух видел это.

Я увидел стены из яшмы! Стены были абсолютно прозрачными, потому что свет изнутри того города был настолько ярким, что абсолютно ничто не может противостоять ему. И я увидел в фундаменте этих стен драгоценные и полудрагоценные камни. Жемчужные ворота выглядят так, как будто они, по крайней мере, 1500 километров в диаметре.
И я видел, от стены до стены, улицы, миллионы километров улиц из твердого золота. Не вымощены золотом, как написал один поэт, но те улицы из твердого золота, полностью и абсолютно прозрачного. Ах, какое великолепие и красота, и лучи света, которые исходили от тех улиц!

И я видел, на каждой стороне улиц из золота, хоромы. Я видел огромные усадьбы, и я видел маленькие домики, я увидел особняки всех размеров между ними. И будучи строителем, я заинтересован в строительстве, и я разбираюсь в зданиях. И я все осматривал в этом городе, даже больше, чем сам город, чтобы узнать, из чего эти особняки строятся. И знаете что? Я не мог найти! Все они были завершены …

МОЙ ПУТЬ К СПАСЕНИЮ ЛЕЖАЛ ЧЕРЕЗ АД

…я оказался в адском аду. Вокруг был абсолютный мрак и тишина. Мучительнее всего переживалось отсутствие времени. Но страдание было абсолютно реальным. Только я, страдание и вечность. И сейчас озноб пробегает по телу при воспоминании об этом ужасе. Вот кричал о помощи. Затем вернулся в реальность.

Но уже через пять минут напрочь забыл об этом. Мне вновь захотелось уколоться. Теперь это кажется мне очень странным. Моя жизнь стала рушиться. Я потерял все, что имел: дом, работу, семью, друзей. Все вокруг рассыпалось, как карточный домик. Все те ценности, на которые я ориентировался, потеряли свою значимость. Моя жизнь стала похожа на серию кошмаров. За что бы я ни брался, это приводило меня в лучшем случае к большим неприятностям.

Однажды я пытался совершить одну аферу, чтобы получить большую сумму денег. И все уже, казалось, окончилось благополучно, но мои соучастники решили обойтись без меня. Под надуманным предлогом они заманили меня в Ростов и попытались убить. Мне подсыпали в водку какой-то яд. По заключению врачей, это было “кардиотоксическое вещество”.
Я смутно помню, как всё это происходило. Внезапно наступила клиническая смерть. И вновь ад. Или, по меньшей мере, его преддверие. Я ощущал себя привязанным к столу, наподобие тех, что в морге, а какое-то ужасное демоническое существо готовилось меня вскрывать, перебирая звякающие инструменты. Я кричал и рвался, но бесполезно. Меня снова вернули обратно… Я выжил…

ОПИСАНИЕ РАЯ

Рай – это чудесное место, наполненное светом, приятными запахами, где душа парит и наслаждается.

Видения рая бывают и у людей, переживших клиническую смерть.

Так, Бетти Мальц рассказала о своих видениях после клинической смерти. Она путешествовала по зеленому холму, шла по траве необычайно яркого зеленого цвета. Ее окружали разноцветные цветы, деревья кустарники, и, хотя солнца не было видно, все пространство заливал яркий свет. Ее сопровождал высокий мужчина в широкой одежде, скорее всего, ангел. Вдвоем они подошли к серебристому сооружению, похожему на дворец. Вокруг раздавалось мелодичное пение стройного хора голосов. Перед ними появились ворота высотой около 4 метров, сделанные из цельного жемчужного листа. Ангел прикоснулся к ним, и они открылись. Внутри была видна улица золотого цвета с перекрытием из чего-то блестящего, напоминающего то ли стекло, то ли воду. Внутри слепил яркий желтый свет. Ее пригласили войти, но, тут женщина вспомнила о своем отце. Ворота захлопнулись, она начала спускаться по холму, на прощание лишь разглядев восход солнца над стеной, усыпанной драгоценностями.

В книге Джона Майерса «Голоса на краю вечности» описываются ощущения женщины, которая также побывала на небесах. Как только ее душа покинула тело, она попала в место, залитое светом. Она считала, что все земные радости несравнимы с тем, что она испытывала там. Ее душа упивалась красотой, постоянно ощущала присутствие гармонии, радости, сочувствия, она сама хотела слиться, стать частью этой красоты. Вокруг нее были деревья, одновременно покрытые плодами и благоухающими цветами, а сама она мечтала резвиться вместе с толпой детей в яблоневом саду.

Врач из Вирджинии Джордж Ричи картинами рая любовался всего несколько мгновений. Он увидел лучезарный город, в котором все светилось: и дома, и улицы, и стены, а обитатели этого мира тоже были сотканы из света.

В книге Р. Моуди « Размышления о жизни после жизни» есть целая глава, которая называется «города света». Там также рассказано о людях, побывавших в этих сказочных местах.

Один человек, переживший остановку сердца, пролетел через туннель и попал в яркий свет, красивый, золотистый, исходящий из неведомого для него источника. Он был всюду, занимал все окружающее пространство.
Потом зазвучала музыка, и ему показалось, что он находится среди деревьев, ручьев, гор. Но, оказалось, что он ошибся, ничего похожего рядом не было, зато появилось ощущение присутствия людей. Он их не видел, просто знал, что они рядом. При этом он наполнился чувством совершенства мира, чувствовал удовлетворение и любовь, сам стал частицей этой любви.

Женщина, пережившая клиническую смерть, в этот самый миг покинула свое тело. Она стояла у кровати и видела себя со стороны, ощутила, как медсестра прошла сквозь нее, направляясь за кислородной маской. Потом она поплыла вверх, очутилась в туннеле, и вышла к сияющему свету. Она оказалась в чудесном месте, наполненном яркими красками, неописуемыми и не похожими на земные. Все пространство наполнял сверкающий свет. В нем находилось множество счастливых людей, некоторые из которых тоже светились. Вдалеке был расположен город, со зданиями, фонтанами, сверкающей водой… Он был наполнен светом. Там также находились счастливые люди, играла прекрасная музыка.

Колтон Барпо, четырехлетний мальчик, был между жизнью и смертью. Чтобы его спасти, понадобилась срочная операция, в успехе которой не были уверены и сами врачи. Но, мальчик выжил, и, кроме этого рассказал о своем удивительном путешествии в рай. Его описание этого места похоже на рассказы других очевидцев: улицы из золота, множество оттенков цвета и т.д. Но, что самое удивительное, Колтон смог доказать достоверность увиденного. Он сообщил, что встретил на небесах сестру, которая была очень на него похожа. Она стала обнимать брата, сказав, что очень рада встретиться с членом своей семьи, поведала, что скучает по своим родителям. Когда же мальчик спросил ее имя, она сообщила, что ей его не успели дать. Как оказалось, за год до рождения мальчика, у его мамы был выкидыш, т.е. сестренка действительно могла бы родиться. Однако сам Колтон об этом не знал. Также мальчик встретил в Раю своего прадедедушку, который умер за 30 лет до его рождения. После этой встречи он узнал его на фотографии, где тот был изображен молодым. По рассказам мальчика, обитатели Рая забыли, что такое старость, и жили в нем вечно молодыми. Обо всем пережитом его сыном отец Колтона, пастор Тодд Барпо, написал книгу под названием «Рай и правда есть», которая стала бестселлером.

Люди, побывавшие в Раю, были поражены не только его неземной красотой, но и своими чувствами: ощущением безмятежности, всеобщей любви и гармонии. Наверное, это и есть ключевой момент райского блаженства. Умение любить, дарить любовь окружающим вознаграждается еще на земле, а на небесах души погружаются в этот мир света и любви, чтобы пребывать в нем вечно.

ОПЫТ КЛИНИЧЕСКОЙ СМЕРТИ ОТ ШЕРОН СТОУН

На шоу Опры Уинфри, которое проходило 27 мая 2004 года, актриса Шэрон Стоун поделилась с публикой своим опытом клинической смерти.

«Я видела много белого света», - сказала Стоун. Это случилось после того, как ей сделали МРТ. Она была без сознания во время сеанса, и когда очнулась, то рассказала врачам, что пережила клиническую смерть.

«Это похоже на падение в обморок, только вы дольше не можете прийти в себя», - говорит она. Стоун в 2001 году перенесла инсульт.

Её внетелесный опыт начался со вспышки белого света.

«Я увидела много белого света и моих друзей, которые уже умерли, они говорили со мной. Ко мне подошла моя бабушка и сказала, чтобы я доверилась врачам, а затем я вернулась обратно в моё тело», - рассказала актриса.

Однако этот опыт не удивил Шэрон, она чувствовала «невероятное чувство благоденствия» и описала своё состояние как прекрасное: «Это очень близко и очень безопасно… чувство любви, нежности и счастья, и нет ничего такого, чего можно было бы бояться».

ПУТЕШЕВСТВИЕ В АД

У каждого человека, пережившего кратковременное путешествие на тот свет, своя история, свой опыт. Многие исследователи не раз удивлялись тому, как похожи картины, описываемые людьми в разных концах света, независимы от их образа жизни, образованности, религиозных взглядов. Но, иногда там, за гранью, человек попадает в реальность, больше похожую на страшную сказку, которую мы называем адом.

Каково же классическое описание ада?

Прочитать о нем можно в «Деяниях Фомы, где все преподнесено доступным и простым языком. Рассказ ведется от имени грешной женщины, которая побывала в этом месте тьмы и подробно рассказала обо всем увиденном.

Она в сопровождении страшного существа в испачканной одежде оказалась в местности с множеством пропастей, откуда поднимались смертельные испарения.

Заглянув в одну из ям, она разглядела пламя, которое кружилось наподобие вихря. В нем крутились души, сталкиваясь друг с другом, издавая вопли и шум. Они не могли выбраться из этой круговерти. В этом месте были наказаны те, кто на земле вступали в незаконную связь друг с другом.

Те, же, кто бросил своих супругов, чтобы соединиться с другими, мучились во – второй пропасти, в грязи, среди червей.

В другом месте было собрание душ, подвешенных за разные части тела. Как объяснил проводник, каждое наказание соответствовало греху: подвешенные за язык были в жизни клеветниками, лжецами, сквернословами; за волосы подвешивали бесстыдных и праздношатающихся; за руки – воров и тех, кто не приходил на помощь нуждающимся, а предпочитал забрать все материальные блага себе; за ноги подвешивали тех, кто жил беспутно, шел дурными путями, не заботясь о других людях.

Потом женщину отвели в пещеру, наполненную зловонием, откуда пленники пытались вырваться хотя бы на секунду, чтобы глотнуть свежего воздуха, но, были остановлены. Стражники пытались и душу этой путешественницы отправить для свершения наказания, но, сопровождающее ее существо, не дало это сделать, т.к. ему не было приказано оставлять ее в аду.

Женщине удалось выбраться, после чего она решила изменить свою жизнь, чтобы не оказаться там снова.

Читая эти и подобные им истории, невольно начинаешь думать, что они похожи на сказку. Слишком уж жестоки наказания, неправдоподобны картины, пугающе содержание. Однако есть и более современные и достоверные источники, из которых мы можем узнать, что далеко не все, описанное выше, является плодом фантазии религиозных фанатиков, и есть место, полное ужаса и страданий. Доктор медицинских наук Мориц С. Роолингз не был уверен в существовании загробной жизни, как и большинство его коллег. Но один случай в практике заставил его более серьезно отнестись к переживаниям людей, переживших клиническую смерть, а в дальнейшем даже пересмотреть свои взгляды на жизнь.

Один из его пациентов с заболеванием сердца во время тестирования почувствовал себя хуже, упал на пол, а приборы в этот момент показали полную остановку сердца. Врач вместе со своими помощниками делал все для того, чтобы оживить мужчину, но результаты были кратковременными. Как только доктор прерывал ручной массаж грудной клетки, дыхание прекращалось, а сердце переставало биться. Но, в промежутках, когда его ритм восстанавливался, этот мужчина кричал о том, что он в аду и просил врача не останавливаться и вернуть его к жизни. Его лицо искажала страшная гримаса, на лице был написан ужас, зрачки расширены, а сам он обливался потом и дрожал. Мужчина просил врача вытащить его из этого ужасного места. Позже, врач, впечатленный всем увиденным, решил побеседовать с этим человеком, чтобы узнать все подробности того, что он видел в аду. После клинической смерти мужчина стал верующим, хотя до этого в церкви бывал редко.

Это не единственный случай в практике Ролингза, когда его пациент оказывается в преисподней. Он также рассказывает о девушке, которая решила наложить на себя руки из-за плохого табеля успеваемости и незначительных ссор с родителями. Врачи делали все возможное, чтобы привести ее в чувство. В те моменты, когда к ней возвращалось сознание, она просила мать защитить ее от кого-то, кто причиняет ей боль. Сначала все думали, что она говорит о докторах, но девочка сообщила другое: «их, тех демонов в аду… Они не хотели уходить от меня… Они хотели меня… Я не могла вернуться… Это было так ужасно!»… впоследствии она стала миссионером.

Очень часто те, кто побывал между жизнью и смертью, рассказывают о необычных встречах, о полетах в неизведанных далях, но, редко кто описывает свою кратковременную смерть полной мучений, страданий и страха. Но, как оказалось, подобные воспоминания могли бы быть у многих, если бы заботливое подсознание не спрятало их как можно глубже, чтобы не отравлять жизнь мыслями о муках, или, же по какой-то другой, неведомой нам причине.

РАССКАЗ О КЛИНИЧЕСКОЙ СМЕРТИ ДОНА ПАЙПЕРА

Пайпер попал в аварию 18 января 1989 года. Его объявили мертвым. Через 1,5 часа к Пайперу вернулась жизнь. За это время он успел совершить незабываемое путешествие на тот свет.

В минуту смерти Пайпер почувствовал, что летит по длинному темному туннелю. Вдруг его окутал очень яркий свет, не поддающийся описанию. Он вспоминал, что в нем вибрировала радость. Осмотревшись, он заметил очень красивые ворота в город и группу людей перед ними. Оказалось, что все эти люди – его знакомые, умершие при его жизни. Они очень радовались встрече, улыбались. Их было очень много, и они были очень счастливы. Вся эта картина была наполнена самыми яркими цветами, теплым светом и радовала красотой, небывалыми ощущениями. Пайпер чувствовал, что его все любят, он впитывал эту любовь, наслаждаясь происходящим. Окружающие его люди были красивы, без морщин и признаков старения, выглядели они также, как он их запомнил при жизни.

Ворота Рая сверкали ярче света, который окружал их. Там все буквально сияло так, что человеческая речь не способна это передать. Они всей группой пошли вперед. За воротами также был яркий свет. То сияние, что было вначале, исходящее от встречающих, стало постепенно бледнеть по сравнению с этим светом. Чем дальше они двигались, тем света становилось больше. Потом появилась музыка, очень приятная и красивая, которая не смолкала. Она наполнила его душу и сердце. Пайпер почувствовал, что вернулся домой, ему не хотелось покидать это место.

Над всей группой показались ворота города, огромные, но, с небольшим входом. Они были перламутровые, радужные, светились и мерцали. За ними находился город с мощеными улицами из чистого золота. Встречающие пошли к воротам и звали Пайпера с собой. Но, неожиданно он покинул это место, наполненное покоем и радостью, и очутился на Земле.

После своего чудесного возвращения к жизни Дон Пайпер был прикован к постели, перенес 34 операции. Обо всем этом он более подробно рассказывает в своей книге «90 минут на Небесах». Его мужество и стойкость помогли многим поверить в свои силы и со смирением и благодарностью принимать все испытания, которые так часто выпадают на долю простого человека.

РАССКАЗЫ ЛЮДЕЙ, ПЕРЕЖИВШИХ КЛИНИЧЕСКУЮ СМЕРТЬ

Что может быть загадочней, чем смерть?

Никто не знает, что таится там, за пределами жизни. Однако время от времени появляются свидетельства людей, побывавших в состоянии клинической смерти и рассказывающих о необыкновенных видениях: тоннелях, ярком свете, встречах с ангелами, умершими родственниками и т.д.
Я много читала о клинической смерти, и даже однажды смотрела передачу, где выступали люди, пережившие её. Каждый из них рассказывал очень убедительные истории, как явился в загробный мир, что там происходило и всё такое… Лично я верю в клиническую смерть, она действительно существует, и ученые с научной точки зрения это подтверждают. Они обьясняют это явление тем, что человек полностью погружается в своё подсознание и видит вещи, которые порой очень хочет увидеть, или переносится в то время, которое ему очень запомнилось. То есть человек действительно находится в том состоянии, когда все органы тела отказывают, но мозг находится в рабочем состоянии и перед глазами человка предстаёт картина реальных событий. Но, через некоторое время, эта картина исчезает постепенно, и органы вновь возобновляют свою работу, а мозг в течении некоторого времени находится в состоянии торможения, это может длиться несколько минут, несколько часов, дней, а иногда человек вообще никогда не приходит в себя после клинической смерти… Но при этом, память человека полностью сохраняется! А есть еще и такое утверждение, что состояние комы – это тоже своего рода клиническая смерть.
Что видят люди в момент клинической смерти?

Известны разные видения: свет, тоннель, лица умерших родственников… Как это объяснить?