Взгляни взгляни туда куда смотреть не стоит. Библиотека поэта

О своей работе Михаил Козаков в одном из интервью сказал: «… Когда ты выбираешь стихи, ты всегда один, ты отвечаешь сам за себя, тебе никто не нужен. Ни декорации, ни свет… Я читаю поэзию не только для публики, я читаю ее во многом для себя самого. Чтение стихов - это как будто ты служишь мессу, словно ты священник… Ты должен стремиться только к окончательной гармонии, чтобы… и у публики, и у тебя в душе что-то происходило, гармонизировалось в некое стройное здание, которое ты строишь, читая эти стихи и вставляя что-то от себя об этом поэте или об этом стихотворении. Иосиф Бродский как-то сказал, что в идеале каждое стихотворение ты шепчешь на ухо Богу. Вот и надо стараться читать, исполнять, импровизировать так, чтобы потом ощутить: да, получилось».

Пятая годовщина

Падучая звезда, тем паче -- астероид
на резкость без труда твой праздный взгляд настроит.
Взгляни, взгляни туда, куда смотреть не стоит.
___

Там хмурые леса стоят в своей рванине.
Уйдя из точки "А", там поезд на равнине
стремится в точку "Б". Которой нет в помине.

Начала и концы там жизнь от взора прячет.
Покойник там незрим, как тот, кто только зачат.
Иначе -- среди птиц. Но птицы мало значат.

Там в сумерках рояль бренчит в висках бемолью.
Пиджак, вися в шкафу, там поедаем молью.
Оцепеневший дуб кивает лукоморью.....

Бродский Иосиф Александрович (24 мая 1940, Ленинград - 28 января 1996, Нью-Йорк), русский поэт, прозаик, эссеист, переводчик, автор пьес; писал также на английском языке. В 1972 эмигрировал в США. В стихах (сборники «Остановка в пустыне», 1967, «Конец прекрасной эпохи», «Часть речи», оба 1972, «Урания», 1987) осмысление мира как единого метафизического и культурного целого. Отличительные черты стиля - жёсткость и скрытая патетика, ирония и надлом (ранний Бродский), медитативность, реализуемая через обращение к усложнённым ассоциативным образам, культурным реминисценциям (иногда приводящее к герметичности поэтического пространства). Эссе, рассказы, пьесы, переводы. Нобелевская премия (1987), кавалер ордена Почётного легиона (1987), обладатель Оксфордской премии Honori Causa.

Падучая звезда, тем паче - астероид
на резкость без труда твой праздный взгляд настроит.
Взгляни, взгляни туда, куда смотреть не стоит.

Начала и концы там жизнь от взора прячет.
Покойник там незрим, как тот, кто только зачат.
Иначе - среди птиц. Но птицы мало значат.

Там в сумерках рояль бренчит в висках бемолью.
Пиджак, вися в шкафу, там поедаем молью.
Оцепеневший дуб кивает лукоморью.

Там лужа во дворе, как площадь двух Америк.
Там одиночка-мать вывозит дочку в скверик.
Неугомонный Терек там ищет третий берег.

Там дедушку в упор рассматривает внучек.
И к звездам до сих пор там запускают жучек
плюс офицеров, чьих не осознать получек.

Там зелень щавеля смущает зелень лука.
Жужжание пчелы там главный принцип звука.
Там копия, щадя оригинал, безрука.

Зимой в пустых садах трубят гипербореи,
и ребер больше там у пыльной батареи
в подъездах, чем у дам. И вообще быстрее

нащупывает их рукой замерзшей странник.
Там, наливая чай, ломают зуб о пряник.
Там мучает охранник во сне штыка трехгранник.

От дождевой струи там плохо спичке серной.
Там говорят "свои" в дверях с усмешкой скверной.
У рыбной чешуи в воде там цвет консервный.

Там при словах "я за" течет со щек известка.
Там в церкви образа коптит свеча из воска.
Порой дает раза соседним странам войско.

Там пышная сирень бушует в полисаде.
Пивная цельный день лежит в глухой осаде.
Там тот, кто впереди, похож на тех, кто сзади.

Там в воздухе висят обрывки старых арий.
Пшеница перешла, покинув герб, в гербарий.
В лесах полно куниц и прочих ценных тварей.

Там, лежучи плашмя на рядовой холстине,
отбрасываешь тень, как пальма в Палестине.
Особенно - во сне. И, на манер пустыни,

там сахарный песок пересекаем мухой.
Там города стоят, как двинутые рюхой,
и карта мира там замещена пеструхой,

мычащей на бугре. Там схож закат с порезом.
Там вдалеке завод дымит, гремит железом,
не нужным никому: ни пьяным, ни тверезым.

Там слышен крик совы, ей отвечает филин.
Овацию листвы унять там вождь бессилен.
Простую мысль, увы, пугает вид извилин.

Там украшают флаг, обнявшись, серп и молот.
Но в стенку гвоздь не вбит и огород не полот.
Там, грубо говоря, великий план запорот.

Других примет там нет - загадок, тайн, диковин.
Пейзаж лишен примет и горизонт неровен.
Там в моде серый цвет - цвет времени и бревен.

Я вырос в тех краях. Я говорил "закурим"
их лучшему певцу. Был содержимым тюрем.
Привык к свинцу небес и к айвазовским бурям.

Там, думал, и умру - от скуки, от испуга.
Когда не от руки, так на руках у друга.
Видать, не расчитал. Как квадратуру круга.

Видать, не рассчитал. Зане в театре задник
важнее, чем актер. Простор важней, чем всадник.
Передних ног простор не отличит от задних.

Теперь меня там нет. Означенной пропаже
дивятся, может быть, лишь вазы в Эрмитаже.
Отсутствие мое большой дыры в пейзаже

не сделало; пустяк: дыра, - но небольшая.
Ее затянут мох или пучки лишая,
гармонии тонов и проч. не нарушая.

Теперь меня там нет. Об этом думать странно.
Но было бы чудней изображать барана,
дрожать, но раздражать на склоне дней тирана,

паясничать. Ну что ж! на все свои законы:
я не любил жлобства, не целовал иконы,
и на одном мосту чугунный лик Горгоны

казался в тех краях мне самым честным ликом.
Зато столкнувшись с ним теперь, в его великом
варьянте, я своим не подавился криком

и не окаменел. Я слышу Музы лепет.
Я чувствую нутром, как Парка нитку треплет:
мой углекислый вздох пока что в вышних терпят,

и без костей язык, до внятных звуков лаком,
судьбу благодарит кириллицыным знаком.
На то она судьба, чтоб понимать на всяком

наречьи. Предо мной - пространство в чистом виде.
В нем места нет столпу, фонтану, пирамиде.
В нем, судя по всему, я не нуждаюсь в гиде.

Скрипи, мое перо, мой коготок, мой посох.
Не подгоняй сих строк: забуксовав в отбросах,
эпоха на колесах нас не догонит, босых.

Мне нечего сказать ни греку, ни варягу.
Зане не знаю я, в какую землю лягу.
Скрипи, скрипи, перо! переводи бумагу.

у стихотворения ПЯТАЯ ГОДОВЩИНА аудио записей пока нет...

Петр Вайль, Прага:

Стихотворение Иосифа Бродского "Пятая годовщина", написанное в 1977-м году, начинается так: "Падучая звезда, тем паче - астероид на резкость без труда твой праздный взгляд настроит". В стихах, завершающих последний, посмертный, сборник, есть строчки: "Но скоро, как говорят, я сниму погоны и стану просто одной звездой".

Сейчас, в пятую годовщину смерти Бродского эта звезда настраивает взгляд и на ту "Пятую годовщину", стихотворение к пятилетию своего отъезда из России. В большой поэзии не бывает случайного, а пророческого оказывается больше, чем представлялось. В новейшей российской истории было время, когда показалось, что стихотворение 1977-го года принадлежит уже уходящей, ушедшей эпохе. Но подлинный поэт видит резче и дальше. При этом божественный глагол тем и отличается от обычного, что захватывает и горние выси, и земные низины, допускает и выдерживает любое прочтение. Так что попробуем взглянем на "Пятую годовщину" как на актуальный репортаж.

"Там лужа во дворе, как площадь двух Америк. Там одиночка-мать вывозит дочку в скверик. Неугомонный Терек там ищет третий берег", - звучит, как пересказ выпуска новостей - именно сегодняшних, поскольку в 1977-м Терек ничего не искал.
"Там при словах "я за" течет со щек известка", - кажется, речь о тех, что именуется творческой интеллигенцией.
"Там тот, кто впереди, похож на тех, кто сзади", - похоже на предсказание о первом лице государства.
"И карта мира там замещена пеструхой, мычащей на бугре", -с этим согласится парламентское большинство.
"Там вдалеке завод дымит, гремит железом, ненужным никому: ни пьяным, ни тверезым", - официально это именуется "задолженность по заработной плате".
"Там украшают флаг, обнявшись, серп и молот", - уточнение: не флаг, а гимн.
"Но в стенку гвоздь не вбит и огород не полот", - будто цитата из министерского отчета.
"Там в моде серый цвет - цвет времени и бревен", - кто это сказал: серые начинают и выигрывают?

Разумеется, стихотворение Бродского "Пятая годовщина", как водится в большой поэзии - не об этом. То есть, об этом тоже, но главное - о поэте, о языке, о судьбе. "Мне нечего сказать ни греку, ни варягу. Заранее не знаю я, в какую землю лягу. Скрипи, скрипи, перо! Переводи бумагу". Смирение и гордость, одиночество и свобода, надежда и тревога. В нынешнюю пятую годовщину, настроив взгляд по звезде Иосифа Бродского, прочтем, что он сказал нам, грекам, варягам и прочим.

"Там говорят "свои" в дверях с усмешкой скверной", - к счастью, пока еще не говорят. С надеждой и тревогой дождемся встречи в дверях в следующую годовщину.

Там хмурые леса стоят в своей рванине.
Уйдя из точки «А», там поезд на равнине
стремится в точку «Б». Которой нет в помине.

От дождевой струи там плохо спичке серной.
Там говорят «свои» в дверях с усмешкой скверной.
У рыбной чешуи в воде там цвет консервный.

Там при словах «я за» течет со щек известка.
Там в церкви образа коптит свеча из воска.
Порой дает раза соседним странам войско.

Я вырос в тех краях. Я говорил «закурим»
их лучшему певцу. Был содержимым тюрем.
Привык к свинцу небес и к айвазовским бурям.

не сделало; пустяк: дыра, - но небольшая.
Ее затянут мох или пучки лишая,
гармонии тонов и проч. не нарушая.