Революция семнадцатого года сегодня тихо ушла в тень: о ней почти не говорят, а если говорят, то больше в черном свете, но в истории России - это одна из самых значительных и одновременно самых трагических страниц. Она расколола нацию на два непримиримых лагеря, один из которых беспощадно уничтожался, другой - строил новую жизнь, но по лекалам, прямо противоположным первым.


Седьмого ноября 1917 года, почти столетие назад, в некогда красный день календаря, случилось событие Вселенского масштаба, как его ни называй: Октябрьским ли переворотом, Великой ли народно-освободительной революцией, величайшей трагедией или революцией грядущего хама.


Как называть событие почти столетней давности, каждый выберет в соответствии со своими политическими пристрастиями и отношением к прошлому. Но я начала писать этот текст вовсе не для того, чтобы оценивать то событие, а чтобы вспомнить Александра Блока, которому в ноябре 2015 исполняется ровно сто тридцать пять (1880).



Гениальный поэт, определивший наравне с Иннокентием Анненским и Велимиром Хлебниковым развитие всей русской поэзии не только XX, но и XXI века, в три январских дня 1918 года сотворил нечто невероятно-потрясающее - гениальную мистическую поэму «Двенадцать», равной которой ни тогда не было, ни сейчас нет.


«Двенадцать» - поэма-Апокалипсис, поэма-Чудо, поэма-Пророчество, надиктованная Блоку свыше, как когда-то диктовались озарения библейским пророкам. Это пророчество не только о судьбах России начала XX века, но и о ее судьбе начала века XXI.


Александр Блок фактически оставил свое завещание на все времена: надо принимать все, что исходит от народа, только от лица народа и для народа можно написать нечто гениальное. И свою поэму он воспринимал именно такой - народной: гений не может быть не народным.


Поэт до конца жизни не мог понять, почему и как у него это получилось: почему Христос, а не Антихрист, почему разбойники превратились в апостолов и почему ураган, ветер и снежная буря первых глав в конце поэмы преображаются в ритмически мерный марш, усмиривший бурю.



Поэма «Двенадцать» для самого поэта стала не меньшим потрясением, чем для ее читателей, что тогда, что сейчас. Блок, когда писал, физически ощущал дрожь Земли и шум, идущий изнутри него и обступающий его извне. Читая поэму, невозможно это не почувствовать: она насквозь пронизана этой дрожью.


Но Блок не только услышал шум грядущего землетрясения, он сумел обратить его в музыку стиха: поэт был уверен, что поэтического слова достойно только то, что музыкально. Почувствовав необычность свершившегося, Блок пишет:



«Сегодня я - гений!»



Гениальность поэмы Александр Блок ощущал скорее подсознательно, шестым чувством, потому что понимал, что поэма не принадлежала ему, она была ему надиктована и отказаться от надиктованного Свыше он не мог.



Поэма "Двенадцать" стала точкой невозврата, как для самого поэта, так и для всей русской поэзии. На «Двенадцати» все кончилось и все началось с них. В этот момент Блок перестал быть лирическим поэтом, морщившись каждый раз, когда его просили напечатать или почитать что-нибудь из старого.


А поэму он вообще никогда не читал, даже если его очень об этом просили. Поэт не мог голосом передать то, что фактически ему не принадлежало. Поэма стала завершением и последним аккордом всей творческой жизни Блока, куполом построенного им поэтического храма и одновременно мученическим Крестом, от которого он никогда не отрекался, разве что в горячечном бреду перед самой смертью, когда просил жену сжечь поэму.


"Двенадцать" - не только вершина его поэзии, она - его личный подвиг и поступок. Травля, начавшаяся после публикации «Двенадцати» превратила поэта в глазах буржуазной интеллигенции в изгоя, предателя свободы, демократии и прогресса. От него отвернулись даже те, кто считал Блока своим кумиром, другом и близким знакомым.


Его поняли единицы: Есенин, Белый, Мейерхольд, Чуковский, Мандельштам. И всё. Зато в стане врагов оказались Гиппиус, Мережковский, Философов, Волошин, Бунин, Сологуб и вся буржуазия, которую Блок ненавидел всеми фибрами своей души и мечтал о ее смерти. В этом смысле наша революция девяностых стала предательством не только Блока, но и всего, что тогда олицетворяла революция семнадцатого, прежде всего, предательством народа.


Правда, травля поэта началась еще раньше, с пролога к поэме - статьи Александра Блока «Интеллигенция и Революция», которая уже была автокомментарием к еще только писавшейся поэме. После печати «Двенадцати» с ним перестали здороваться и подавать руку, но это уже было неважно: потому что для поэмы наступило бессмертие.


Для Блока же наступила тишина, для русской поэзии - новая жизнь. Выброс энергии, который произошел в те два-три дня января был такой силы, что после него Александр Александрович уже не мог писать так, как прежде, и по-новому - тоже не мог, хотя от него ждали продолжения.



Но, как высказался кто-то из литературоведов, поэма «Двенадцать» - это нулевой километр, которым все закончилось и с которого все началось. Переоценить поэму невозможно. Ее сотни раз разгадывали, комментировали, раскладывали на отдельные элементы, слова и предложения, высвечивали контрасты, на которых поэма построена, переливы ритмов и фольклоризмы.


Но поэма так и осталась неразгаданной и такой останется всегда, порождая у читателя новые смыслы и интерпретации. Поэма "Двенадцать" не потеряла своей актуальности, хотя с момента ее написания прошло почти столетие.


Еще ничего не случилось: ни сталинизма, ни лагерей, ни философского парохода, ничего из того, что произошло потом, а он уже все знал, в том числе и свою судьбу. И слезы наворачивались сами собой



Блок - поэт пророчески-трагический, он сумел передать этот трагизм в какофонии двенадцати небольших стихотворений. Я не помню, проходили ли мы Блока в школе, сегодня, кажется, проходят, судя по бесчисленным сочинениям и презентациям, выкладываемым школьными учителями и учениками.


Но разве то, что в школе проходят, сравнится с тем, что начинаешь чувствовать только спустя годы. Впрочем поэма каждый раз разворачивается по-новому и под разными углами зрения. Меня в этот раз поразили ритмы, их многообразие, изобилие народных песен, цветовая контрастность (белый, черный, красный), вихри, буря и ветер, присутствующие не только в слове, но и в самой композиции поэмы.


Блок сумел соединить символизм с авангардом, Анненского с Хлебниковым, не перепрыгнуть через свой век, а стать мостом между девятнадцатым веком и двадцать первым. Не зря говорят, что современные поэты Блока не жалуют, а блокоблудие, начавшееся тогда, не закончилось и поныне.



Современные поэты так и не научились слушать музыку революции, к чему призывал Александр Блок, когда все только начиналось. А именно это - умение по едва различимым толчкам услышать будущее - и есть самая суть гениальности. Кто-то сказал: талант и ум - из разных групп, тем более - гениальность, которая - ни с тем, ни с другим, она сама по себе.





Все иллюстрации в тексте к Поэме "Двенадцать" - Юрия Анненкова, взяты

Конечно, поэтическое мировоззрение Блока может быть названо философским лишь условно. Блок никогда не считал себя теоретиком и не был им. «Философского эго» я не имею, ибо не образован философски», - писал вон А. Белому. Поэтические образы, созерцания и лирические медитации преобладали в него над тезисами, выводами, доказательствами. Его творческое сознание, ищущее аватности выражения нового содержания жизни, как уже было сказано, не находило этой аватности в системе общепринятых, автоматизированных по крайней мэр в его восприятии понятой. Отсюда - стремление Блока выразить это не сводящееся к логике содержание средствами ассоциативной, метафорической речи. В метафорические формы облекались и его философские размышления.

Размышления в народ и интеллигенции в большей мэр, чем многое другое, были связаны с приближением Блока к реальному содержанию русской общественной жизни начала XX века. Но в прозе Блока, как это видно из того, что было сказано выше, отразились не только его попытки осмыслить общественную жизнь современности, но и то, что можно назвать его поэтической философией культуры. При этом в развитии и конкретизации философских тем Блока огромное и даже решающее значение имели стимулирующие их его «публицистические раздумья».

В прозе Блока мы находим и его высказывания, относящиеся к философии культуры, и его мысли в сущности искусства. Первые из наиболее характерных прозаических опытов Блока, напечатанных в журналах рецензии на книги Л. Белого и Брюсова и статья в Вяч. Иванове, тесно соприкасаются с ранним периодом его лирического творчества с настроениями и символами «Стихов в Прекрасной Даме». Еще не выйдя из сферы «соловьевской» ориентации, Блок в этот период в своих критических выступлениях был далек вот общественно-исторического мышления. Стиль мысли и словесную форму этих выступлений Блока можно условно назвать мистическим импрессионизмом его не следует смешивать с импрессионизмом чисто эстетическим.

Процесс затухания мистических настроений юности привел к поэтому, что апелляции Блока к «душа мира» потеряли прежнюю напряженность и перестроились. «Ты у поля отошла без возврата», - говорится об этом в его стихах. Представление в «женственной» сущности мира, при всеи своей широте и зыбкости, казалось уже недостаточно широким и вместе с тем слишком эзотерическим, то есть не могло удовлетворить потребности расширяющегося и идущего навстречу общепринятым формам мышления сознания поэта. В прозе Блока появляется тогда новый универсальный символ, генетически связанный в неи с идеей «души мира», по лишенный мистической догматизации: стихия. В специфических явлениях стихийности, характерных для русской культуры начала века, и об отражении этих представленный в поэтическом сознании Блока уже говорилось в разделе в пути поэта. Здесь, в отличие вот этого раздела, следует обратить внимание на то, что, объективному проявлению стихийности в творческом сознании и в поэзии Блока сопутствовала осознанная идея стихийности, проходящая сквозь его критическую прозу. Наиболее широко вон развернул эту символическую идею или «категорию» в статье 1908 года «Стихия и культура», в которой философски обобщается лирико-публицистическая тема доклада Блока «Народ и интеллигенция». В понимании символической идеи «стихии» у Блока есть совпадение с толстовскими мыслями в стихийности « », «Война и мир», с поэтической концепцией стихии в лирике Тютчева и вместе с тем с распространенным в начале столетия учением в «дионисийском» начале. «Стихия», по Блоку, есть проявление мощных раскованных сил природы, человека и человечества. Блок называл стихию «свободно парящей», «не отрывающейся вот земли». «Стихия» у Блока - в отличие вот «природы» в Руссо - вне категорий добрая и злая. Она является источником жизненности и творческой энергии людей, которые к неи близки - «стихийных людей», - и могучим врагом всего искусственного», оторванного вот стихии. Человек, по Блоку, борется со стихиями и любит их: «вон смотрит на них одновременно с любовью и со враждой».

Представление в «стихии» сохранило свое значение в сознании Блока к конца его жизни. Блока влекли к «стихии» ее энергия, жизненность, ее единство с природой. Однако «стихия» в понимании Блока оставалася нейтральной по отношению к высоким духовным ценностям и к идее развития. Очевидно, представление в «стихии» самои по себя не могло помочь укреплению веры Блока в духовные возможности жизни, в ее движение к лучшему, - веры,


1) Как биография Блока связана с его творчеством?

2) В чем идейное и художественное своеобразие "Стихов о Прекрасной Даме"? Каково их место в творчестве Блока?

3) Почему блок считал II том своей лирики антитезой по отношению к первому?

4) Блок рассматривал содержание III тома как синтез I и II. Как вы это понимаете?

5) Какой смысл вкладывает поэт в понятие "страшный мир"?

1) Творчество Блока неразрывно связано с его биографией, с людьми, которые его окружали. О многих чужих жизнях он размышляет как о своей.

Также его первая любовь, Ксения Содовская, сильно повлияла на его творчество. Знакомство с Владимиром Соловьевым(теоретиком космологизма) помогло Блоку сформировать свой стиль и свое мировоззрение.

Более или менее, но практически все события из жизни А.Блока повлияли на его творчество.

2) В "Стихах о Прекрасной Даме" А.Блок свои земные чувства переводит в высший, идеально-мистический план.

В тих стихах возлюбленная, лишенная каких бы то ни было земных черт, наделена признаками настоящего божества. Впечатление призрачности, неопределенности образа усиливается и оттого, что поэт избегает конкретных описательных эпитетов. Они рассчитаны лишь на эмоциональное восприятие.

Эти стихотворения занимают высокое место в творчестве Блока, в его любовной лирике - "это стихи о любви и высокой человеческой красоте, это облаченное в условно-мистические одежды торжество живой жизни, предчувствие всемирной зари".(М.Рыльский)

3) Центральный цикл I тома - "Стихи о Прекрасной Даме", где нашли отражение любовь поэта к Л.Д.Менделеевой и философская идея Вл.Соловьева. Лирика II тома отразила изменение блоковского мировосприятия. События начала XX века отражались и на А.Блоке, он отходил от прежних идеалов, но они остались для него "тезой", от которой начинался путь. А события, повлиявшие на него, и само мировоззрение называет "антитезой", противостоящей "тезе".

4) Третий том лирики - завершающий, высший этап.

Синтез-это новая, более высокая ступень осмысления действительности, отвергающая предыдущие и, в то же время, соединяющая в себе по-новому некоторые их черты.

Основная мысль, нашедшая воплощение в третьей книге стихов - мир не совершенен, но переделать его невозможно, необходимо лишь любыми средствами попытаться его понять. Это и пытается сделать А.Блок в своем III томе.

5) "Страшный мир" не только вокруг, но и в душе лирического героя. Но поэт найдет в себе силы, чтобы прийти к пониманию своего пути в жизни. "Страшный мир" - это мир реальный, земной. И лирический герой живет в этом мире, подчинив свою судьбу законам ее жизни.

6) Блок написал эту поэму в период безверия в Бога и сам никогда ее не читал. А перед смертью чувствовал вину за ее создание. Эта поэма обратила многих людей против поэта, он осмысляет пути развития России, объединяя с догматами кровь и пожар.

Эффективная подготовка к ЕГЭ (все предметы) - начать подготовку


Обновлено: 2012-09-23

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter .
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.

Поэма «Двенадцать» не входила в последнее прижизненное издание собрания стихотворений Блока, но неоднократно издавалась в Советской России, была известна в Европе и США по переводам. Существует много мнений, гипотез, ранних и более поздних, о толковании поэмы. Если в более наивных и ранних рецензиях на поэму критики решали, «большевистская» ли она, или «антиреволюционная», то со временем идеологический подход уступил место более глубокому анализу образной системы поэмы. Лирико-метафизический образ Христа во все времена побуждал критиков и читателей искать в ней вселенский этический смысл.

Сюжет поэмы не является особо сложным. Снежные улицы революционного города. Кратко написаны портреты главных героев - священник, богатая женщина в каракуле, старуха. По улицам Петрограда идет патрульный отряд революционеров из двенадцати человек, которые говорят о своем товарище Ваньке, который сошелся с «уличной девкой» Катькой. Когда патрульные видят повозку, на которой едет Ванька и Катька, они нападают на сани, от выстрела Петрухи, одного из двенадцати красноармейцев, Катька погибает. Патруль идёт дальше. За ними увязывается пёс, которого отгоняют штыками. В какой-то момент перед красноармейцами появляется неясный женственный образ - Иисуса Христа.

Поэма была напечатана, вышла отдельной книгой, и ее читала вслух по большей части Любовь Дмитриевна, а изредка и сам Александр Блок. Нина Берберова, впрочем, отмечает, что в какой-то момент декламация поэмы стала главным источником заработка поэта . Сразу же после публикации и первых концертов произведение была принято буквально в штыки большинством представителей русской интеллигенции. Иван Бунин , присутствуя на собрании, которое московские писатели устроили для чтения «Двенадцати», выступил со словами «…Блок перешел к большевикам, стал личным секретарем Луначарского, после чего написал брошюру «Интеллигенция и Революция», стал требовать: «Слушайте, слушайте музыку революции!» и сочинил «Двенадцать», написав в своем дневнике для потомства очень жалкую выдумку: будто он сочинял «Двенадцать» как бы в трансе, «все время слыша какие-то шумы — шумы падения старого мира» . Читая «Двенадцать» Блока, даже его близкие и искренне сочувствующие старые друзья одновременно испытывали удивление и испуг, даже полное неприятие неожиданной и новой позиции поэта. Особо известна критика Зинаиды Гиппиус, высказанных в стихах, в которых она обращалась к поэту весьма - безапелляционно: «Я не прощу, Душа твоя невинна. Я не прощу ей — никогда». Потом они встретятся в опустевшем вагоне случайно, и Зинаида Гиппиус подаст ему руку, по ее собственному выражению — «лично», но не «общественно». . Близкой друг Александра Блока поэт Андрей Белый был также шокирован, написав Блоку в письме от 17 марта 1918 года: «Читаю с трепетом Тебя. «Скифы» (стихи) — огромны и эпохальны, как Куликово поле" … По-моему, Ты слишком неосторожно берёшь иные ноты. Помни — Тебе не «простят» «никогда»… Кое-чему из Твоих фельетонов в «Знамени труда» и не сочувствую: но поражаюсь отвагой и мужеством Твоим… Будь мудр: соединяй с отвагой и осторожность». Николай Гумилёв утверждал, что Блок, написав «Двенадцать», послужил «делу Антихриста » — «вторично распял Христа и ещё раз расстрелял государя » . Всеволод Ива́нов в своих воспоминаниях пишет о своей якобы-встрече с адмиралом Колчаком и передает его слова, которые тоже свидетельствуют не в пользу Блока: «Горький и в особенности Блок талантливы. Очень, очень талантливы… И всё же обоих, когда возьмём Москву, придётся повесить…» . Поэма «Двенадцать» не получила одобрения и со стороны властей. Л.Троцкий, например, пишет: "Конечно, Блок не наш. Но он рванулся к нам. Рванувшись, надорвался" . Яркой иллюстрацией является и стихотворение А.В.Луначарского, написанное в ответ на "Двенадцать": "Так идут державным шагом, А поодаль ты, поэт, За кроваво-красным стягом, Подпевая их куплет. Их жестокого романса Подкупил тебя трагизм. На победу мало шанса, Чужд тебе социализм, — Но объят ты ихней дрожью Их тревогой заражен, И идешь по бездорожью, Тронут, слаб, заворожен" . Подобная реакция, на наш взгляд, как нельзя лучше подтверждает не столько глубину философии Блока или даже его ум, сколько чистоту сердца, определенную наивность, которая явственно свидетельствует в пользу «духотворящей» трактовки поэмы, наглядно иллюстрирует ее сильную, мощную образную доминанту, не признать которую невозможно, даже вопреки мудрым и порой циничным критикам.

Обращают на себя внимание два образа, связанных воедино, которые и придают поэме силу, ставят ее на особое место в истории, делают невероятно актуальной во все времена, особенно для русского читателя. Образ России, который выписан на фоне образных мотивов «мировой катастрофы», «мировой музыки», «гула», «ветра» и образа Христа, — собранных воедино. По мнению критиков, один из возможных ключей к пониманию поэмы можно найти в творчестве известного шансонье и поэта М. Н. Савоярова , концерты которого Блок посещал в 1915—1920 годах. Не только сам текст и образный ряд стихов, но и особенности представления поэмы самим Блоком и Любовью Дмитриевной были связан с «пониженным», «народным» савояровским стилем. Одним из первых это почувствовал и затем определил Виктор Шкловский: «Двенадцать» — ироническая вещь. Она написана даже не частушечным стилем, она сделана «блатным» стилем. Стилем уличного куплета вроде савояровских [ . Этот мотив «народности» соотносится с тем, что сам Блок неоднократно пишет в своих статьях, обсуждая, проживая проблему взаимосвязи интеллигенции и народа. Например, в статье «Народ и интеллигенция» Александр Блок дает развернутую картину собственного представления о неоднозначности их «точек соприкосновения»: «С екатерининских времен проснулось в русском интеллигенте народолюбие, и с той поры не оскудевало. Собирали и собирают материалы для изучения "фольклора"; загромождают книжные шкафы сборниками русских песен, былин, легенд, заговоров, причитаний; исследуют русскую мифологию, обрядности, свадьбы и похороны; печалуются о народе; ходят в народ, исполняются надеждами и отчаиваются; наконец, погибают, идут на казнь и на голодную смерть за народное дело. Может быть, наконец, поняли даже душу народную; но как поняли? Не значит ли понять все и полюбить все — даже враждебное, даже то, что требует отречения от самого дорогого для себя, — не значит ли это ничего не понять и ничего не полюбить? Это — со стороны "интеллигенции". Нельзя сказать, чтобы она всегда сидела сложа руки. Волю, сердце и ум положила она на изучение народа. А с другой стороны — та же все легкая усмешка, то же молчание "себе на уме", та благодарность за "учение" и извинение за свою "темноту", в которых чувствуется "до поры, до времени" <…> Есть между двумя станами - между народом и интеллигенцией — некая черта, на которой сходятся и сговариваются те и другие. Такой соединительной черты не было между русскими и татарами, между двумя станами, явно враждебными; но как тонка эта нынешняя черта - между станами, враждебными тайно» .

В статьях Блока тема народности развернута, продумана, а главное - прочувствована и прожита. В поэме «Двенадцать» мотив «народности» реализуется несколько иным образом, более емко, точно. Актуализируется, прежде всего, посредством включения образа Катьки, ярким образом самой России, которая стала «уличной девкой», которую - убили, но зато - любили. Лицо Катьки впервые возникает еще в историческом прологе — портрете «старой Руси», который, как считает И.А. Новиков, «необходим, чтобы видеть, откуда налетела эта метель и из какой национальной стихии поэт принимает и это (т. е. двенадцать)» . Катька — вариант русского национального женского типа, который во многих образах отражала литература. Ее лицо — «это лицо и,Хозяйки" Достоевского, и Грушеньки, и Катерины из,Грозы", и „рыжей бабы" из „Серебряного голубя". Да и Катюши Масловой. <. . .> Это инообличья одного и того же образа» . Портрет русской девушки настолько четко и остро-воздейственно очерчивает образ России того, да и любого, к примеру, сегодняшнего времени, что можно, на наш взгляд, заявлять о том, что страдания, стенания и вопросы самого Блока были не столько реализованы в ироничной манере, сколько были подчеркнуто серьезно воплощены в поэме, что, собственно, и вызвало ярые нападки и критику.

Анализируя статью Блока «Народ и интеллигенция» В. Ходасевич пишет: ""Еще в промежуток между 1907 и 1913 годами Блок написал цикл статей: "Религиозные искания и народ", "Народ и интеллигенция", "Стихия и культура", "Ирония", "Дитя Гоголя", "Пламень", "Интеллигенция и революция". Они замечательны тем, что в них Блок не просто предсказывает будущую революцию, но говорит о ней как о событии уже происходящем, звук которого ему уже внятен: "Гоголь и другие русские писатели любили представлять себе Россию как воплощение тишины и сна; но этот сон кончается; тишина сменяется отдаленным и возрастающим гулом, непохожим на смешанный городской гул... Тот же Гоголь представлял себе Россию летящей тройкой... Тот гул, который возрастает так быстро... и есть чудный звон колокольчика тройки... Бросаясь к народу, мы бросаемся прямо под ноги бешеной тройке на верную гибель. " Отдаленный гул", о котором здесь говорится, должно, разумеется, отнести к категории снов, постепенно становящихся явью. Но Блок последователен: эту явь он, в свою очередь, как нечто уже являющееся сном по отношению к тому, чему предстоит совершиться в более отдаленном будущем, может "уже представить себе, как бывает в страшных снах и кошмарах, что тьма происходит оттого, что над нами повисла косматая грудь коренника и готовы опуститься тяжелые копыта". Таким образом, прошлое для Блока есть сон о настоящем, но само настоящее - сон о будущем. Явь каждой предшествующей минуты - есть сон о последующей. Живем во сне и в действительности одновременно" .

Высказывание В. Ходасевича позволяет отметить еще один важный момент. Для Блока именно имя Гоголя (существует подробный анализ помет Блока на «Письме» Белинского к Гоголю, сделанный исследователями Пушкинского дома) неразрывно связано с понятием Россия. Гоголь в сознании поэта объединен с Россией будущей, той, что виделась, по словам Гоголя, только "духовными очами". Параллельно формированию концепции кризиса гуманистической культуры имена Гоголя и Белинского обрели в критическом творчестве Блока значения противоборствующих тенденций в искусстве и оказались соединены друг с другом "напряженными антитетическими отношениями" . Соотнесение России (видения ее будущего) и Иисуса Христа воедино - это творческая позиция, которая в поэме Блока все же не подкрепляется новыми эстетическими средствами, как будет позднее, в эпоху пост-авангарда, для которого «отрицание художественности» будет более очевидным приемом. В литературном творчестве жест или жизнь юродивого, например, станет сознательным отрицанием красоты, опровержением общепринятого идеала прекрасного, перестановкой этого идеала с ног на голову и возведением безобразного в степень эстетически положительного . На данном этапе для Блока важнее даже не новые эстетические средства реализации образа, а его размытость и многоликость, сходная, возможно, с личной позицией поэта и художника.

Смыслообразующим для поэмы становится образ ветра, то есть стихии, который наиболее точно передает ощущение духа, святого ли, который в религиозной литературе часто сравнивается с ветром, по причине того, что он гуляет, когда и где хочет (сравните высказывание Блока в 1909 году: «Те, кто исполнен музыкой, услышат вздох всеобщей души, если не сегодня, то завтра»), или разрушительного, смертельного? Гул в поэме Александра Блока - отголосок стихии, звуковое воплощение мировой музыки. Интересно, что непосредственно перед созданием поэмы «Двенадцать» Блок 3 и 6 января 1918 г. Делает такие пометы в своей записной книжке: «К вечеру — ураган (непосредственный спутник переворотов)»; «К вечеру — циклон» . Уместным будет упомянуть, что, одной из особенностей мировосприятия Блока состоит в том, что его сознание было открыто самым различным культурно-историческим, философским и поэтическим концепциям. Так было с философскими взглядами Р. Вагнера и Ф. Ницше, поэзией В. Брюсова, английским философом и критиком Т. Карлейлем. По мнению критиков, образ антонимичного, двойственного Логе — огня у Вагнера («Кольцо Нибелунгов»), как и почти все мифологические образы, используемые Карлейлем, так или иначе отмечены Блоком. Например, подчеркивание в рассуждении Блока о подъеме «общественного духа» в начале революции, который Карлейль частичпо объясняет «плутоно-нептуническим» мифом: «По плутоно-нептунической геологии, мир сгнил изнутри, дал остатки и теперь со взрывом разрушится и создастся заново». . Сходным образом, в 1902 году Блок в форме, близкой мистическим построениям Карлейля, записывает мысль об антиномии светлого (божеского) и темного (дьявольского) начал . Подобный двойственный характер стихии особо созвучен «музыке революции» в поэме «Двенадцать».

Категория музыки в последние годы у Блока также связана с темой народа. В это время для него особенно важен вопрос об отношении народа к культуре и идея культуры как «музыкального ритма». Носитель музыкального начала мира, народ играет определяющую роль в историческом и культурном процессе: «Варварские массы оказываются хранителем культуры, не владея ничем, кроме духа музыки, в те эпохи, когда обескрылевшая и отзвучавшая цивилизация становится врагом культуры, несмотря на то, что в ее распоряжении находятся все факторы прогресса» .

Об образе Христа Блок пишет: «Что Христос перед нами - это несомненно. Дело не в том, «достойны ли они его», страшно то, что опять Он с ними, и другого пока нет; а надо - Другого?» . Варианты «Другого» здесь, пожалуй, - Ленин и сатана (первое, что приходит в голову, в качестве интерпретации). Первая трактовка могла бы сделать из поэмы наивное, наглядно-реалистичное повествование, чуждое поэзии символизма по определению. Вторая была бы банальна. Подписать элементарный приговор происходящему было бы слишком пошлым эстетическим средством. Блок создает образ Христа - образ света, спасения, прощения, будущего. Блок, в данном случае, как и многие поэты серебряного века, видят в любой человеческой душе то зерно божественного, которое в ней, по определению, неминуемо присутствует при любых обстоятельствах. Впрочем, критиковали Блока, в основном, за то, что его поэзия была слишком направлена вглубь самого себя, что, по всей вероятности, и приводило к языческой трактовке христианства. «Верховная значимость трансценденции в мире Блока не подвергается сомнению", однако "подвергается вопрошанию ее статус и подвергается сомнению должная угаданность пути распятия поэта. Такого рода сомнения в опыте самопознания, ставящего на первое место "знание", а не "веру", давали основания упрекать Блока в "демонизме" как православным священникам о. Павлу Флоренскому, прот. Георгию Флоровскому, так и членам "соловьевского братства». Все они предупреждали об опасностях, таящихся в безбожественной мистике и ведущих к утрате критерия для "испытания духов", к смешению сфер "духовного" и "плотского" и невозможности их "примирения" все духовного опыта христианской традиции» ,

Возвращаясь к раннему творчеству Александра Блока, следует отметить, что, несмотря на то, что поэма «Двенадцать» по большей части считается новым этапом в творчестве поэта, определенные идеи, свойственные Блоку в стихотворениях, написанные под влиянием идей Платона и античной философии, отчетливо выражены и в рассматриваемом нами произведении. Одним из проявлений блоковской метафизики было то, что он на своем языке называл "числением". Понятие это не однозначное. В самом общем виде, "числить", согласно Блоку, — значит активно созерцать, мыслить, постигать внутренним взором глубинные сущности мира и бытия, погружаться в особое мистическое состояние. Но нередко Блок вкладывал в это понятие и сугубо числовую конкретику (уже непосредственно в духе пифагорейцев), когда размышлял именно над сочетаниями цифр. Для юного Блока все вокруг было не только "полно богов", но и полно каких-то знаков, намеков, символов. Он ожидал свершения неких событий вселенского масштаба и в то же время томился неотступной думой о перипетиях своей страстной "неземной" любви к Л.Д. Менделеевой . В отношении поэмы «Двенадцать» эти идеи весьма актуальны по причине того, что декларируя тему христианства в образе Христа, Блок, тем не менее, одновременно оставляет за читателем возможность выбора и в пользу античной трактовки, тем более, что на Христе в поэме вовсе не терновый венец, а «венчик из роз». Образ, в некотором смысле, весьма похож на привычный мистическую ауру, которой пронизана поэзия Блока, как и сама цифра 12, которая может трактоваться не как соотнесение красноармейцев и апостолов, а, возможно, как сочетание цифр (например, сумма пары цифр — один и два - дают нечетное число, что, согласно пифагорейской мудрости, — символ конечности, завершения, итога») . Еще одним важным моментом, который отмечают критики, становится тот факт, что «Двенадцать» и Христос в поэме - разделены, то есть находятся в оппозиции. «Необходимо указать еще на один исключительно важный факт. <.. .> Двенадцать стреляют в Христа. Об этом свидетельствует логическая связь строк-угроз: «— Эй, товарищ, будет худо, Выходи, стрелять начнем! —и стиха «И от пули невредим». Зачем бы поэт упоминал, что Христа не берет пуля, если бы они не стреляли в него? Явление Христа не неожиданно и не неестественно только в том случае, если он вновь поднимается на Голгофу» .

Не менее важным для трактовки поэмы «Двенадцать» представляется опыт А. Блока в отношении создания символистской драмы, которая в то время «стала тяготеть к монодраматическому построению» . В символистской монодраме «маской» было каждое из действующих лиц, внутренне объединенных драмой авторского сознания. Посредством «масок» — лирических персонажей автор выражал свое переживание сопричастности к таинству вселенского бытия. Такая монодрама учила читателей (зрителей) видеть все в ней происходящее глазами автора и должна была объединять их с всечеловеческим «я» и с высшей мировой волей. В ней не было этических координат, присущих трагедии . Для поэмы «Двенадцать», на наш взгляд, особо важна не этическая сторона вопроса, а объединение, сопряжении разных персонажей и мотивов, которые раскрывают переживания, поиски самого автора.

По мнению исследователей Пушкинского дома, можно говорить о том, как менялось отношение Блока к революции после января 1918 года, то есть после поэмы "Двенадцать". Сведения о настроениях Блока этого времени можно почерпнуть из записи в записной книжке от 4 апреля 1918 года: "После январских восторгов — у меня подлая склеротическая вялость и тупость". В последующие годы в записях поэта будет повторяться мысль о завершении, конце революции. В мае 1919 года в записной книжке он задается вопросом: "Кто погубил революцию" и в скобках уточняет "дух музыки". А в лекции 1920 года прозвучит: "... В России два года назад закончилась революция". Итак, после января 1918 года в сознании поэта укореняется мысль о том, что "дух музыки", которым был насыщен октябрьский переворот, дух, который должен был преобразить цивилизацию в культуру, — постепенно исчезает. Немаловажно, что Блок, анализируя развитие революции, различает несколько этапов: когда бурное движение сменяется замедлением и становится заметной "убыль творческого хмеля, той музыки, которая звучала в конце 1917-го и в первой половине 1918 года" (VI, 390) .

Таким образом, для Блока его собственная позиция поэта и художника превалирует над политическими, как, впрочем, и над религиозными идеями. Поэма «Двенадцать» — это не глубинная философия ума, а скорее манифестация воспитания собственной души, воплощенной в творчестве. В этом смысле образ Иисуса Христа во много созвучен автору по причине нарочитой устремленности на критику и поиски «собственного я», а не болезненной склонности трактовать и осуждать окружающие политический, религиозный, поэтический миры. Фокус лирического «я» в поэме лучше всего демонстрирует этические и эстетические нормы самого поэта. Женственный образ Христа сменяет, вырастает из образа Прекрасной Дамы. Здесь мало наивности, как нет ее и в попытке принять силу христианства, идущему на смену античному миропониманию.

В январе 1918-го года Блок пишет: «Я в последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе девятьсот седьмого или в марте девятьсот четырнадцатого. Оттого я и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было писано в согласии со стихией (с тем звуком органическим, которого он был выразителем всю жизнь), например, во время и после окончания «Двенадцати» я несколько дней ощущал физически, слухом , большой шум вокруг — шум слитный (вероятно шум от крушения старого мира). Поэтому те, кто видит в Двенадцати политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы большой злобой,— будь они враги или друзья моей поэмы» . Возможно, и те, и другие забывают, что путь лирического героя Блока «по кругам ада» к «вочеловечению» также включает период искушений.

Литература :

Берберова, Н. Александр Блок и его время. Биография. М.: Издательство Независимая газета, 1991

Бунин И.А. Окаянные дни (сборник) . М.: «Молодая гвардия», 1991.

Гиппиус, З. Живые лица. Т. 1. Прага, 1925. С. 5--70

Орлов В. Н. Жизнь Блока. М.: «Центрполиграф», 2001. 618 с.

Троцкий Л. Литература и революция. М., 1991. С. 102.

Луначарский А.В. Два стихотворения А.В.Луначарского // Вопросы литературы. 1961. № 1. С.202.

Шкловский В. Б. Письменный стол . // Шкловский В. Б. Гамбургский счёт: Статьи — воспоминания — эссе (1914—1933). М.: Советский писатель, 1990. С. 175.

Блок, А. Народ и интеллигенция. Впервые опубликована в "Золотом руне", 1909, № 1, под заглавием "Россия и интеллигенция".

Новиков И. А. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 362; Новиков И. А. Под родным небом. М., 1956. С. 160.

Ходасевич В.Ф. Ни сны, ни явь (Памяти Блока)// Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. Записная книжка. Статьи о русской поэзии. Литературная критика 1922--1939. М.: Согласие, 1996.

Обатина Е.Р. Пометы А. Блока на «Письме» Белинского к Гоголю // Александр Блок. Исследования и материалы. С.-Петербург: Издательство «Дмитрий Буланин», Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии наук, 1998.

Эпштейн, М. Поставангард. Сопоставление взглядов. Искусство авангарда и религиозное сознание. Новый Мир.1989, № 12. С.222-250.

Аверин Б.В., Дождикова Н.А. Блок Т.Карлейль. Александр Блок. Исследования и материалы. Ленинград. Институт русской литературы (Пушкинский дом): Изд-во «Наука», 1987

Грякалова Н.Ю. Травестия и трагедия. Метафизическая проблематика символизма в романах Бориса Поплавского // Александр Блок. Исследования и материалы. С.-Петербург: Издательство «Дмитрий Буланин», Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии наук, 1998.

Быстров В.Н. Раннее творчество А.Блока и античная философия // Александр Блок. Исследования и материалы. С.-Петербург: Издательство «Дмитрий Буланин», Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии наук, 1998.

Станишич, Й. Блок в Югославии (о переводах «Двенадцати»)// Александр Блок. Исследования и материалы. Ленинград. Институт русской литературы (Пушкинский дом): Изд-во «Наука», 1987

Герасимов Ю.К. Жанровые особенности ранней драматургии Блока // Александр Блок. Исследования и материалы. Ленинград. Институт русской литературы (Пушкинский дом): Изд-во «Наука», 1987

Фокин П, Полякова, С. Блок без глянца. СПб.: «Амфора», 2008. 432 с. С. 357-358

В тексте использованы иллюстрации к поэме "Двенадцать" Александра Блока художника Юрия Анненкова, сделанные им в 1918 году.

Товарищ, винтовку держи, не трусь! Пальнём-ка пулей в Святую Русь…
А. Блок


П оэма "Двенадцать" - это произведение актуально до сих пор.
Блок мечтал что бы его прочли потомки. Написав поэму Блок делает запись в своей записной книжке, которая оканчивается строкой "Сегодня я — гений ".

Сюжет поэмы прост... Если коротко - зимний Петроград. Разруха. По улицам идёт патрульный отряд революционеров из двенадцати человек (по числу Апостолов). Патрульные обсуждают своего бывшего товарища Ваньку, бросившего революцию ради кабаков и сошедшегося с бывшей проституткой Катькой. Неожиданно отряд сталкивается с повозкой, на которой едут Ванька с Катькой. Красногвардейцы нападают на сани; извозчику удаётся выехать из-под огня, но Катька погибает от выстрела одного из двенадцати. Убивший её боец Петруха печалится, но товарищи осуждают его за это.
Патруль идёт дальше, держа шаг. За ними увязывается шелудивый пёс, но его отгоняют штыками. Затем бойцы видят впереди неясную фигуру и пытаются стрелять по ней, но безрезультатно — впереди идёт Иисус Христос...

Поэма сочинялась единым духом, в послереволюционном, застывшем от холода Петрограде, в состоянии какого-то полубессознательного лихорадочного подъёма, всего за несколько дней, и на её окончательную доработку понадобился лишь один месяц.

Гумилёв сказал, что конец поэмы «Двенадцать» (то место, где является Христос) кажется ему искусственно приклеенным.

Это он о финальной фразе поэмы -«... в белом венчике из роз, впереди Иисус Христос...» .

Блок выслушал и сказал задумчиво и осторожно, словно к чему-то прислушиваясь: — Мне тоже не нравится конец «Двенадцати». Я хотел бы, чтобы этот конец был иной. Когда я кончил, я сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа. И тогда же я записал у себя: к сожалению, Христос.

Позже Блок писал: "Если бы в России существовало действительное духовенство, а не только сословие нравственно тупых людей духовного звания, оно бы давно «учло» то обстоятельство, что «Христос с красногвардейцами».

Дом на углу Пряжки и Офицерской, виден балкон квартиры, где была написана поэма.

Общество восприняло поэму сложно. Гопота с восторгом, но общество это не только гопота и пролетарии. Даже его близкие и искренне сочувствующие ему старые друзья одновременно испытывали порой и удивление, и даже полное неприятие неожиданной и полностью выдающейся из своего круга новой позиции поэта.

Гумилёв в своём кругу утверждал, что Блок, написав Двенадцать» послужил "делу Антихриста" — "вторично распял Христа и ещё раз расстрелял государя".

Колчак якобы сказал (возможно легенда): "Горький и в особенности Блок талантливы. Очень, очень талантливы... и всё же обоих, когда возьмём Москву, придётся повесить."

Виктор Шкловский : "«Двенадцать» — ироническая вещь. Она написана даже не частушечным стилем, она сделана «блатным» стилем. Блок пошёл от куплетистов и уличного говора. И, закончив вещь, приписал к ней Христа.

Зинаида Гиппиус : "Я не прощу, Душа твоя невинна. Я не прощу ей — никогда".

Иван Алексеевич Бунин: "Блок задумал воспроизвести народный язык, народные чувства, но вышло нечто совершенно лубочное, неумелое, сверх всякой меры вульгарное... увлекшись Катькой, Блок совсем забыл свой первоначальный замысел «пальнуть в Святую Русь» и «пальнул» в Катьку, так что история с ней, с Ванькой, с лихачами оказалась главным содержанием «Двенадцати». Блок опомнился только под конец своей «поэмы» и, чтобы поправиться, понес что попало: тут опять «державный шаг» и какой-то голодный пес — опять пес! — и патологическое кощунство: какой-то сладкий Иисусик, пляшущий (с кровавым флагом, а вместе с тем в белом венчике из роз) впереди этих скотов, грабителей и убийц..."

После «Двенадцати» и «Скифов» (обе вещи были написаны в январе 1918 года) Блок как поэт замолчал...

В феврале 1919 года Блок был арестован петроградской Чрезвычайной Комиссией. Его подозревали в участии в антисоветском заговоре. Через день, после двух долгих допросов Блока всё же освободили, так как за него вступился Луначарский. Однако даже эти полтора дня тюрьмы надломили его. В 1920 году Блок записал в дневнике: «…под игом насилия человеческая совесть умолкает; тогда человек замыкается в старом; чем наглей насилие, тем прочнее замыкается человек в старом. Так случилось с Европой под игом войны, с Россией — ныне ».

Весной 1921 года Александр Блок тяжело заболел. Сказались голодные годы гражданской войны, истощение нервной системы и творческий кризис, наступивший после написания поэмы "Двенадцать", которую современники не поняли.

Произведение подняли на щит и сторонники, и противники нового режима. Некоторые видели в «Двенадцати» карикатуру на разбойников-большевиков. Других шокировало, что у Блока красногвардейцев-уголовников по Петрограду ведёт сам Христос.

Блока упрекали в том, что он "продался большевикам", бывшие друзья-поэты не подавали ему руки. В довершение всего, в его квартиру на Офицерской улице подселили революционного матроса, который по ночам горланил, водил девок и играл на гармошке. Можно себе представить, насколько тяжко пришлось больному поэту от такого соседства.

Зинаида Гиппиус, узнав об этом, заметила: "Блок страдает, к нему подселили одного матроса... жалко, что не двенадцать..."

Однажды, незадолго до смерти поэта, они встретились в трамвае.

Зинаида Николаевна, вы мне подадите руку? - спросил Блок.

Гиппиус увидела больные печальные глаза.

Общественно нет, человечески - да! - и Гиппиус протянула ему руку, которую Блок пожал.

7 августа Блока не стало, по воспоминаниям жены, он сильно мучался, и в последние дни, в бреду все время спрашивал жену, все ли экземпляры "Двенадцати" уничтожены:

"Люба, не остался ли где-нибудь хоть один? Хорошенько поищи, и сожги, все сожги"...

Бесполезно... как известно, в России, даже рукописи, и те не горят...

Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови -
Господи, благослови!

(С) разные места интернета.