Эпиграфом к поэме стали три цитаты из «Карла 12» Вольтера. Это цитаты о юности Мазепы, который, по мнению Вольтера, был польским шляхтичем, пажом Яна Казимира. Вольтер рассказывает, как, с его точки зрения, Мазепа стал украинским гетманом, о бегстве Карла 12.
- Закончен полтавский бой. На поле битвы множество трупов, но швед отступил и Москва защищена. Правда, ненадолго, а до года нового поражения, до года «всех других черней».
- Израненный шведский король Карл 12 мчится через леса. Весь его полк полёг, но не упрекал «тщеславца». Полковник Гиета уступил Карлу коня, из-за чего попал в плен и умер. Конь, проскакав много лиг, «поник», остановился в глуши. Карл, измученный ранами и скачкой, лёг под диким дубом, но озноб мешал ему спать. Лирический герой патетически вопрошает, для этой ли славы и отдыха «народы сносят гнёт и боль». Карл пережил все невзгоды, «суров и прям», подчинив страданья воле.
- Те немногие полководцы, что ушли из боя, поспешили сесть рядом с королём и упавшим конём. Среди них старик Мазепа, сам похожий на дуб, под которым остановился. Князь Украины суров и груб, спокоен и смел. Он не лёг, не позаботившись о коне: расседлал его, расчесал и вычистил, подложил под него листья, дал травы. Конь ел без капризов, потому что был неприхотлив к еде и ложу, послушен, игрив, быстр, силён. Конь узнавал товарища по голосу и шёл за ним.
- Позаботившись о коне, Мазепа прислонил к дубу копьё, проверил всё своё оружие и достал ужин, «скудный и простой». Мазепа предложил Карлу и всем вокруг свой ужин. Карл, взяв кусок, показал, что он сильнее и раны, и беды. Карл превознёс Мазепу, сравнив его коня с Буцефалом – конём Македонского, а скачущего не нём Мазепу со скифом. Но Мазепа проклял школу, которая научила его искусно ездить. Он отказался рассказать об этом до перехода Борисфена, опасаясь нападения близкого врага. Но Карл настоял, ведь история могла помочь ему уснуть.Мазепа вернулся на 50 лет назад. Когда ему было 20, он состоял пажом при Яне Казимире. Этот король не завоёвывал земель. Он любил книги, женщин и прослыл польским Соломоном. Среди придворных был граф знатного, богатого и древнего рода, который с возрастом все подвиги рода стал считать своими. Его жена была на 30 лет моложе. Она страдала под гнётом мужа и начала ему изменять.
- В 20 лет рассказчик Мазепа был красив, резв, молод и силён. Сейчас же он согбен, морщинист. Года, войны и заботы стёрли след души с его лица, хотя он сохранил бодрость и ясный ум. Тереза была возлюбленной Мазепы. В ней слились польская и турецкая кровь. Взгляд её "азийских" глаз был подобен тёмному небу с лунным блеском, широкий, тёмный, влажный, весь грусть и пламя. Взор возлюбленной был подобен взгляду восходящей на костёр мученицы. Лоб чист, как летний пруд, в котором отражаются небеса. Мазепа до сих пор любит Терезу.
- Мазепа рассказывает, как произошло объяснение с Терезой. Он вздыхал при встречах, но не решался открыться. Тереза тоже молчала, хотя между ними уже зарождалась духовная связь. Во время карточной игры с возлюбленной Мазепа заметил, что она «сидит рассеяна, скучна», и заподозрил, что она тоже, возможно, влюблена. Это помогло ему объясниться, но Тереза оставалась холодной.
- Мазепа был счастлив в любви. Он объясняет Карлу, что не всем дано, как королю, править страстями, страной и самим собой. Мазепа как князь посылает на смерть тысячи, но совладать со страстями он не мог. Для него нет выше счастья, чем любить и быть любимым. Но Мазепу угнетала необходимость встречаться тайком. Он отдал бы всю Украину, чтобы вернуть огненный час свидания, вновь стать пажом, у которого есть только нежное сердце, меч и молодое здоровье.
- Влюблённых поймали ночью. Граф был взбешён. Мазепа был без меча, но даже с оружием он был бы смят толпой. Ночью в уединённом замке ему никто не мог бы помочь. Мазепа не думал дожить до утра. Он взывал к деве Марии и к святым. Его привели на внутренний двор. Гордый и непреклонный граф был возмущён не зря: он боялся запятнать герб, испортить именитую кров. Была задета его гордость, ведь паж должен был склоняться перед ним. Граф готов был простить такой поступок только королю.
- Привели коня – истинного татарина. Он только два дня назад был взят из табуна, никогда не знал узды и шпор, был дик и неудержим, как лесной зверь. Мазепу прикрутили ремнями к спине коня и отпустили.
- Конь, весь в пене, рванул в степь, провожаемый хохотом и улюлюканьем слуг. Мазепа изловчился, порвал ремень на шее и кинул им проклятье. Ему пришлось несладко, пока он нёсся по степи на взмыленном молниеногом коне. Сейчас нельзя догадаться, что на том месте был замок. Позже Мазепа видел, как он горел, как свинец стекал с крыш. Проклятие Мазепы сбылось. Ведь он вернулся с «десятком тысяч скакунов», чтобы отомстить графу за шутку.
- След жилья исчез, а конь, как ветер, всё мчался по дикой равнине, окаймлённой тёмным лесом.Год назад там прошёл турецкий отряд, так что даже травы не было. Небосвод был сер, стонал унылый ветер, и герой вторил ему. Веса юноши было недостаточно, чтобы замедлить ход коня, но стоны пугали его, движения подгоняли. Ремень перетёр кожу, текла кровь. А жажда пылала, как костёр.
- Конь влетел в дикий лес. Он рос впроредь, а ширь полян была занята кустами, красные листья которых, облетевшие осенью, сравнимы с кровью мертвецов. Если бы деревья росли чаще, герой погиб бы. Вечерний холодок принёс облегчение его ранам. За конём гнались волки, даже рассвет не вспугнул их. Герой мечтал об оружии для защиты. В начале скачки он хотел бы, чтобы его конь упал. Потом он молил судьбу о том, чтобы конь, наделённый бегом оленя, не выбился из сил. Конь был раздражён, свиреп и дик, как обиженная женщина или раздражённый отказом баловник.
- В июльский день юному Мазепе было холодно. В то время он был кипуч, неукротим, порывистый, страстный и гневный, как весь его род, который он сравнивает с гремучей змеёй. Он перенёс озноб, муки, «голод, горе, стыд, Раздетость, горький хмель обид». Неудивительно, что в какой-то момент он потерял сознание, но ремень не дал ему упасть. Герой чувствовал только, как ночь наступила и закончилась. Он был похож на утопающего, ныряющего в волнах на доске. Тогда Мазепа впервые узнал, что терпит умирающий. С тех пор он не единожды смотрел смерти в глаза.
- Мазепа очнулся и понял, что конь переплывает реку. На небе смутно блестели звёзды. Впереди ждал страх. Герой не знал, сколько длились боль и пытка.
- Мокрый, задыхающийся, дрожащий конь взвился на обрыв. На той стороне реки снова был простор неживой равнины. В лунном свете в «пустыне беспредельной» не видно жилья. Мазепа мечтал бы увидеть костёр или даже болотный огонёк, рад был бы даже обману.
- Конь был укрощён, сменил бег на шаг, был весь в мыле. Теперь им могло бы управлять и малое дитя, но Мазепа был привязан, его руки не слушались. Он попытался развязать ремни, но лишь сильнее их затянул. Между тем наступил тягучий мглистый рассвет.
- Тщетно герой пытался рассмотреть признаки жилья, увидеть следы людей или животных. Конь брёл едва живой. Вдруг из-за леса послышалось ржание и вылетел «яр и дик» табун коней, как эскадрон. Диких коней была тысяча «вольнее волн среди морей». Конь рванулся к товарищам, но пал, захрипел и умер. Табун убежал в лес, испугавшись человека. Герой остался лежать «на мёртвом полумёртв». Он не знал, доживёт ли до утра. В лирическом рассуждении герой высказывает мысль, что смерть страшна всем. Богатые принимают её спокойнее, чем те, кто жил в нищете.
- На закате герой всё ещё связан с мёртвым конём. Он ждал смерти, вместе с надеждой ушёл и страх. Ворон кружил над человеком, ожидая обеда, но Мазепа из последних сил вспугнул его. Он уснул последним, смертным сном.
- Герой проснулся на постели в комнате. Кто-то смотрел на него ласковым ярким взором. Под стеной сидела и следила за ним стройная девушка с густой косой. Её полный сострадания взор был чёрен, блестящ и смел. Казачка улыбнулась Мазепе и на цыпочках вышла из комнаты, уверив его, что вся её семья рядом и поможет ему.
- Казачка вошла с отцом и матерью. Мазепа прервал рассказ о событиях. Его нашли в степи, принесли в ближайший дом, даже не подозревая. Что он станет владыкой их земли. Злой безумец, выгнавший его нагим в степь, провёл его путь на престол. Мазепа даёт несколько советов, как смертному узнать свой рок. Он должен быть «сердцем твёрд, душой высок». Гетман лёг на ложе из листов, он был готов уснуть всюду, где настигнет сон. К тому моменту Карл спал уже больше часа.
«Тот, кто занимал тогда этот пост, был польский шляхтич, по имени Мазепа, родившийся в Подольском палатинате; он был пажом Яна Казимира …был пажом Яна Казимира… - Ян Казимир - польский король (1609–1672). и при его дворе приобрел некоторый европейский лоск. В молодости у него был роман с женой одного польского шляхтича, и муж его возлюбленной, узнав об этом, велел привязать Мазепу нагим к дикой лошади и выпустить ее на свободу. Лошадь была с Украины и убежала туда, притащив с собой Мазепу, полумертвого от усталости и голода. Его приютили местные крестьяне; он долго жил среди них и отличился в нескольких набегах на татар. Благодаря превосходству своего ума и образования он пользовался большим почетом среди казаков, слава его все более и более росла, так что царь принужден был объявить его украинским гетманом» (Voltaire. Hist, de Charles XII, p. 196).
«Король бежал, и гнавшиеся за ним враги убили под ним коня; полковник Гнета, раненый и истекающий кровью, уступил ему своего. Таким образом, завоевателя, который не мог сесть в седло во время битвы, дважды посадили на коня во время бегства» (стр. 216).
«Король с несколькими всадниками отправился другой дорогой. Карета, в которой он сидел, сломалась по пути, и его посадили верхом на лошадь. В довершение, он ночью заблудился в лесу. Потеряв лошадь, упавшую от усталости, обессиленный, невыносимо страдая от ран, лежал он несколько часов под деревом, ежеминутно подвергаясь опасности быть настигнутым преследователями» (стр. 218).Выдержки из сочинения Вольтера «История Карла XII» Байроном приведены по-французски.
Он стих - полтавский страшный бой,
Когда был счастьем кинут Швед;
Вокруг полки лежат грядой:
Им битв и крови больше нет.
Победный лавр и власть войны
(Что лгут, как раб их, человек)
Ушли к Царю, и спасены
Валы Москвы… Но не навек:
До дня, что горше и мрачней, До дня, что горше и мрачней… - Байрон говорит о походе Наполеона в Россию в 1812 г. и его бесславном поражении. К моменту создания поэмы Байрон имел уже широкое и детальное представление об этом историческом событии от русского дипломата Петра Борисовича Козловского (1783–1840), с которым поэт познакомился в 1812–1813 гг. в Лондоне, и в еще большей мере от участника этого похода - французского писателя Стендаля (Анри Бейля, 1783–1842), с которым встречался в Милане в октябре 1816 г.
До года, всех других черней,
Когда позором сменят мощь
Сильнейший враг, славнейший вождь,
И гром крушенья, слав закат,
Смяв одного, - мир молньей поразят!
Игра судьбы! Карл день и ночь,
Изранен, должен мчаться прочь
Сквозь воды рек и ширь полей,
В крови подвластных и в своей:
Весь полк, пробивший путь, полег,
И все ж не прозвучал упрек
Тщеславцу - в час, когда он пал
И властью правду не пугал.
Гиета Карлу уступил
Коня - и русский плен влачил,
И умер. Конь тот, много лиг
Промчавшись бодро, вдруг поник
И пал. В лесной глуши, где мрак
Обвил преследователь-враг
Кольцом огней сторожевых,
Измученный пристал король.
Вот лавр! Вот отдых! - И для них
Народы сносят гнет и боль?
До смертной муки изнурен,
Под дикий дуб ложится он;
На ранах кровь, и в жилах лед;
Сырая тьма над ним плывет;
Озноб, что тело сотрясал,
Сном подкрепиться не давал
И все ж, как должно королям,
Карл все сносил, суров и прям,
И в крайних бедах, свыше сил,
Страданья - воле подчинил,
И покорились те сполна,
Как покорялись племена!
Где полководцы? Мало их
Ушло из боя! Горсть живых
Осталась, рыцарскую честь
Храня по-прежнему, при нем,
И все спешат на землю сесть
Вкруг короля с его конем:
Животных и людей всегда
Друзьями делает беда.
Здесь и Мазепа. Древний дуб,
Как сам он - стар, суров и груб,
Дал кров ему; спокоен, смел,
Князь Украины не хотел
Лечь, хоть измучен был вдвойне,
Не позаботясь о коне:
Казацкий гетман расседлал
Его и гриву расчесал,
И вычистил, и подостлал
Ему листвы, и рад, что тот
Траву стал есть, - а сам сперва
Боялся он, что отпугнет
Коня росистая трава;
Но, как он сам, неприхотлив
Был конь и к ложу, и к еде;
Всегда послушен, хоть игрив,
Он был готов на все, везде;
Вполне «татарин» - быстр, силен,
Космат - Мазепу всюду он
Будь ночь беззвездная вокруг,
Он мчался на знакомый звук;
Он от заката по рассвет
Бежал козленком бы вослед!
Все сделав, плащ Мазепа свой
Постлал; копье о дуб крутой
Опер; проверил - хорошо ль
Дорогу вынесла пистоль,
И есть ли порох под курком,
И держит ли зажим тугой
Кремень, и прочно ли ножны
На поясе закреплены;
Тогда лишь этот муж седой
Достал из сумки за седлом
Свой ужин, скудный и простой;
Он предлагает королю
И всем, кто возле, снедь свою
Достойнее, чем куртизан, Достойнее, чем куртизан… - Куртизан - здесь - придворный.
Кем праздник в честь монарха дан.
И Карл с улыбкою берет
Кусок свой бедный - и дает
Понять, что он душой сильней
И раны, и беды своей.
Сказал он: «Всяк из нас явил
Немало доблести и сил
В боях и в маршах; но умел
Дать меньше слов и больше дел
Лишь ты, Мазепа! Острый взор
С дней Александра до сих пор
Столь ладной пары б не сыскал,
Чем ты и этот Буцефал. …Острый взор // С дней Александра до сих пор // Столь ладной пары б не сыскал. // Чем ты и этот Буцефал. - Здесь Мазепа и его конь сравниваются с Александром Македонским и его конем по кличке Буцефал.
Всех скифов ты затмил, коня
Чрез балки и поля гоня».
«Будь школа проклята моя,
Где обучился ездить я!»
«Но почему же, - Карл сказал,
Раз ты таким искусным стал?»
В ответ Мазепа: «Долог сказ;
Ждет путь еще немалый нас,
Где, что ни шаг, таится враг,
На одного по пять рубак;
Коням и нам не страшен плен,
Лишь перейдем за Борисфен. Борисфен - древнегреческое название реки Днепр.
А вы устали; всем покой
Необходим; как часовой
При вас я буду». - «Нет; изволь
Поведать нам, - сказал король,
Твою историю сполна;
Пожалуй, и уснуть она
Мне помогла бы, а сейчас
Дремотой не сомкнуть мне глаз».
«Коль так, я, государь, готов
Встряхнуть все семьдесят годов,
Что помню. Двадцать лет мне… да…
Так, так… был королем тогда
Ян Казимир. А я при нем
Сызмлада состоял пажом.
Монарх он был ученый, - что ж…
Но с вами, государь, не схож:
Он войн не вел, земель чужих
Не брал, чтоб не отбили их;
До неприличья благодать
Была при нем. И скорбь он знал:
Он муз и женщин обожал,
А те порой несносны так,
Что о войне вздыхал бедняк,
Но гнев стихал, - и новых вдруг
Искал он книг, искал подруг.
Давал он балы без конца,
И вся Варшава у дворца
Сходилась - любоваться там
На пышный сонм князей и дам.
Как польский Соломон воспет
Он был; нашелся все ж поэт
Без пенсии: он под конец
Скропал сатиру, как «не-льстец».
Ну, двор! Пирам - утерян счет;
Любой придворный рифмоплет;
Я сам стишки слагал - пиит!
Дав подпись «Горестный Тирсит ».Тирсит - возможно, по аналогии с Терситом, - жалкий пиит, посягнувший соревноваться с великими поэтами.
Там некий граф был, всех других
Древнее родом и знатней,
Богаче копей соляных
Или серебряных. Своей
Гордился знатностью он так,
Как будто небу был свояк;
Он слыл столь знатен и богат,
Что мог претендовать на трон;
Так долго устремлял он взгляд
На хартии, на блеск палат,
Пока все подвиги семьи,
В полубезумном забытьи,
С ним не была жена согласна:
На тридцать лет его юней,
Она томилась ежечасно
Под гнетом мужа; страсти в ней
Кипели, что ни день, сильней;
Надежды… страх… и вот слезою
Она простилась с чистотою:
Мечта, другая; нежность взгляда
Юнцов варшавских, серенада,
Истомный танец - все, что надо,
Чтоб холоднейшая жена
К супругу сделалась нежна,
Ему даря прекрасный титул,
Что вводит в ангельский капитул;
Но странно: очень редко тот,
Кто заслужил его, хвастнет.
«Я очень был красив тогда;
Теперь за семьдесят года
Шагнули, - мне ль бояться слов?
Немного мужей и юнцов,
Вассалов, рыцарей, - со мной
Могли поспорить красотой.
Был резв я, молод и силен,
Не то, что нынче, - не согбен,
Не изморщинен в смене лет,
Забот и войн, что стерли след
Души моей с лица; меня
Признать бы не смогла родня,
Со мною встреться и сравни
И прошлые, и эти дни.
К тому ж не старость избрала
Своей страницей гладь чела;
Не совладать покуда ей
С умом и с бодростью моей,
Иначе б в этот поздний час
Не мог бы я вести для вас
Под черным небом мой рассказ.
Туда, за куст ореха тот,
Как бы сейчас плывет она,
Настолько в памяти ясна!
И все же нет ни слов, ни сил
Ту описать, кого любил!
Был взор ее азийских глаз
(Кровь турок с польской кровью здесь
Дает порой такую смесь)
Темнее неба в этот час,
Но нежный свет струился в нем,
Как лунный блеск в лесу ночном.
Широкий, темный, влажный, - он
В своих лучах был растворен,
Весь - грусть и пламя, точно взор
У мучениц, что, на костер
Взойдя, на небо так глядят,
Как будто смерть благодарят.
Лоб ясен был, как летний пруд,
Лучом пронизанный до дна,
Когда и волны не плеснут,
И высь небес отражена.
Лицо и рот… Но что болтать?
Ее люблю я, как любил!
Таких, как я, любовный пыл
Не устает всю жизнь терзать,
Сквозь боль и злобу - любим мы!
И призрак прошлого из тьмы
Приходит к нам на склоне лет,
И - за Мазепой бродит вслед.
«При встречах - я глядел, вздыхал;
Она молчала, но звучал
Ответ в безмолвьи; много есть
Тонов и жестов, что прочесть
Умеют взор и слух: душа
Рождает их, любить спеша;
И вот - загадочная связь!
Она уже с другой слилась,
Помимо воли свой призыв
Каленой цепью закрепив,
Что электрической волной
Проводит пламя в дух чужой.
Глядел, вздыхал я, слезы лил
И все же в стороне бродил,
Ждал быть представленным; а там
Встречаться легче стало нам
Без подозрений. Только тут
Решил признаться я, - и что ж?
При встрече вмиг слова замрут,
И сотрясает губы дрожь.
Но час настал. - Одной игрой,
Забавой глупой и пустой,
(Забыл названье!) все кругом
Дни заполняли. Мы вдвоем
Играли тоже: у стола
Нас шутка случая свела.
Исход не волновал меня;
Но быть вблизи, лицом к лицу,
Глядеть и слушать! Как юнцу
Не чуять страстного огня?
Я был при ней как часовой
(Быть нашим зорче б в час ночной!)
И вдруг подметил, что она
Сидит рассеяна, скучна,
Игрой не занята ничуть,
Успехом, сдачей - но стряхнуть
Не может плен ее: сидит
За часом час, хотя бежит
Удача прочь. И вот тогда,
Как яркой молньи борозда,
Сверкнула мысль в мозгу моем,
Что нечто есть в томленьи том,
Сулящее надежду мне.
И - хлынули слова, - вполне
Бессвязные, - но им она
Внимала, хоть и холодна.
С меня - довольно: будут нас
Вновь слушать, выслушавши раз,
Душа не в лед превращена,
И безответность - не отказ!
«Любил я; стал любимым вдруг…
Вам, государь, слыхал я, - тот
Плен сладкий чужд. Я мой отчет
О смене радостей и мук
Прерву: вам пуст казался б он.
Но ведь не всякий прирожден
Страстями править (иль страной
Как вы - и заодно собой).
Я - князь (иль был им); мог послать
Десятки тысяч - умирать
Там, где велю. Но над собой
Я власти не имел такой.
Да, я любил и был любим;
По правде, счастья выше - нет,
И все же, наслаждаясь им,
Доходишь вдруг до мук и бед.
Все встречи - втайне. Час ночной,
Что вел меня в ее покой,
Был полон огненной тоской,
Дней не видал я и ночей,
Лишь час; он в памяти моей
Доныне несравненным сном
Живет: и я отдать бы рад
Всю Украину, чтоб назад
Вернуть его, стать вновь пажом,
Счастливцем, кто владел одним:
Лишь сердцем нежным, да мечом;
Кто был, чужой дарам земным,
Богат здоровьем молодым.
Видались тайно мы. Иной
Находит в том восторг двойной.
Не знаю! Я бы жизнь отдал,
Когда б ее моею звал
При всех, - пред небом и землей!
Я часто горевал о том,
Что встречи наши - лишь тайком.
«За парочкой всегда следят
Глаза чужие… Мог бы ад
Быть полюбезней… Но навряд
Был сатана тут виноват.
Не заскучавший ли ханжа
Благочестивой желчи дал
Исход, от зависти дрожа?..
И раз лазутчиков отряд
Вдруг ночью нас поймал!
Был вне себя от гнева граф;
Я - без меча; но и представ
С мечом, в броне до самых пят,
Толпою все ж бы я был смят.
Уединенный замок; ночь;
Глушь деревенская; помочь
Кто мог бы мне? Дожить до дня
Я и не думал: для меня
И миги сочтены. С мольбой
Воззвал я к деве пресвятой
Да к двум иль трем святым; свой рок
Приняв, сколь ни был он жесток.
Рой слуг меня во внешний двор
Повел. С Терезой разлучен
Был навсегда я с этих пор.
Представьте же, как был взбешен
Наш гордый непреклонный граф!
И он, по совести, был прав:
Боялся он, чтоб наша связь
В потомстве не отозвалась;
Бесился, что запятнан герб,
Что родовая честь ущерб
Несет, что древняя семья
Вся происшествием таким
Оскорблена с главой своим:
Он твердо верил, что пред ним
Склонен весь мир, и первый - я.
Ах, черт! С пажом! Будь то король,
Ну что ж, куда ни шло, - изволь!
Но паж! Сопляк!.. Я гнев понять
Мог - но не в силах описать!..
«- Коня сюда! - Ведут коня.
Нет благородней скакуна!
Татарин_ истый! Лишь два дня,
Как был он взят из табуна.
Он с мыслью спорил быстротой,
Но дик был, точно зверь лесной,
Неукротим: он до тех пор
Не ведал ни узды, ни шпор.
Взъероша гриву, опенен,
Храпел и тщетно рвался он,
Когда его, дитя земли,
Ко мне вплотную подвели.
Ремнем я был к его спине
Прикручен, сложенным вдвойне;
Скакун отпущен вдруг, - и вот,
Неудержимей бурных вод,
Рванулись мы - вперед, вперед!
«Вперед! - Мне захватило грудь.
Не понял я - куда наш путь.
Бледнеть чуть начал небосвод;
Конь, в пене, мчал - вперед, вперед!
Последний человечий звук,
Что до меня донесся вдруг,
Был злобный свист и хохот слуг;
Толпы свирепой гоготня
Домчалась с ветром до меня.
Я взвился в ярости, порвал
Ремень, что шею мне сжимал,
Связуя с гривою коня,
И на локтях кой-как привстал,
И кинул им проклятье. Но
Сквозь гром копыт, заглушено,
К ним, верно, не дошло оно.
Досадно!.. Было б сладко мне
Обиду им вернуть вдвойне!
Но, впрочем, мой настал черед:
Уж нет ни замка, ни ворот,
Ни стен, ни подвесных мостов,
Мостков, бойниц, решеток, рвов;
В полях ни стебелька; жива
Одна лишь сорная трава
Там, где очаг был. Будь вы там,
Ни разу б не приснилось вам,
Что был тут замок. Видеть мне
Ту крепость довелось в огне,
Как падал за зубцом зубец,
И тек расплавленный свинец
Дождем с обуглившихся крыш!
Нет, - месть мою не отвратишь!
Не чаяли они, гоня
Молниеногого коня
Со мной на гибель, что опять,
С десятком тысяч скакунов,
Вернусь я - графу честь воздать,
Раз он пажей катать готов!
Он славно пошутил со мной,
Связав со взмыленным конем;
Ему я шуткою двойной
Недурно отплатил потом:
Всему приходит свой черед,
И тот, кто миг подстережет,
Возьмет свое. Где в мире путь,
Которым можно ускользнуть,
Коль недруг жаждет счеты свесть
И в сердце клад лелеет - месть?
«Вперед, вперед - мой конь и я
На крыльях ветра! След жилья
Исчез. А конь все мчался мой,
Как в небе сполох огневой,
Когда мороз, и ночь ясна,
Сияньем северным полна.
Ни городов, ни сел, - простор
Равнины дикой, темный лес
Каймой, да на краю небес
Порой, на смутном гребне гор,
Стан башни: от татар они
Хранили степь в былые дни,
И все. Пустыня. Год назад
Турецкий тут прошел отряд,
А где спаги оставил след, А где спаги оставил след… - Спагú - вид легкой кавалерии во французских колониальных войсках в XIX–XX вв.; формировались в Сев. Африке. А. Николюкин
Травы в лугах кровавых нет.
Был сер и дымен небосвод;
Унылый ветр стонал порой,
И с ним бы стон сливался мой,
Но мчались мы - вперед, вперед
И глох мой вздох с моей мольбой.
Лил ливнем хладный пот с меня
На гриву буйную коня,
И, в ярости и страхе, тот,
Храпя, все длил безумный лет.
Порой казалось мне, что он
Скок замедляет, изнурен;
Но нет, - нетрудной ношей был
Мой легкий стан для ярых сил;
Я шпорою скорей служил:
Лишь дернусь, боли не стерпев
В руках затекших, - страх и гнев
Коню удваивают пыл;
Я слабо крикнул, - сгоряча
Рванулся он, как от бича:
Дрожа при каждом звуке, он
За трубный рев мой принял стон.
Ремень мне кожу перетер
Меж тем, и кровь текла по нем,
И в горле сдавленном моем
Пылала жажда, как костер.
«Мы в дикий лес влетели; он
Шел без конца, со всех сторон;
Пред строем вековых стволов
Сильнейших бурь бессилен рев,
Что, из Сибири налетев,
Здесь листья лишь дерут с дерев.
Он впроредь рос, а ширь полян
Покрыл кустов зеленый стан,
Чья, пышная весной, листва
С туманом осени - мертва
И падает к ногам дерев,
Суха, безжизненно зардев,
Как кровь на мертвецах, что в ряд
Непогребенные лежат,
И ночь дыханьем ледяным
Так заморозит лица им,
Что даже вороны подчас
Не выклюют зальдевших глаз…
То дикий был подлесок. Вкруг
Там мощный дуб вставал, там бук,
Там грубая сосна; но ствол
Не, льнул к стволу, не то б нашел
Я рок иной; путь уступал
Кустарник нам и не терзал
Мне тела. Жить еще я мог:
Стянул мне раны холодок,
И не давал упасть ремень;
В кустах мы мчались целый день,
Как вихрь; я слышал волчий вой
И волчий бег в глуши лесной,
Звук неуемных их прыжков,
Что бесят гончих и стрелков;
Они летели нам вослед,
И не спугнул их и рассвет;
С зарей их стая к нам близка,
И слышал я сквозь мрак ночной
Вплотную в гущине лесной
Пугливый бег их воровской.
О, если б дали мне мое
Оружье, - меч или копье,
Чтоб мог, коль надо умирать,
Жизнь подороже я продать!
В начале скачки я мечтал,
Чтоб конь мой, изнурен, упал;
Теперь дрожал я, что из сил
Он выбьется. Нет! Он хранил
Дар предков диких: мощный бег
Оленя. Не быстрее снег
Заносит горца у ворот,
Куда он больше не войдет,
Пургою ослеплен, - чем мой
Стремился конь тропой лесной,
Свиреп, неукротим и дик,
Как раздраженный вдруг отказом,
Его не знавший, баловник
Или как женщина, что вмиг
Теряет от обиды разум.
«Лес пройден. Непонятно стыл
Июньский день. Иль в недрах жил
Кровь стыла? Длящаяся боль
Сильней ведь самых твердых воль.
Тогда иным был я: кипуч,
Неукротим, как горный ключ,
Готов явить и страсть, и гнев,
В них разобраться не успев,
Представьте ж ярость, боль, испуг,
Всю смену вынесенных мук,
Озноб мой, голод, горе, стыд,
Раздетость, горький хмель обид!
Весь род мой гневен: кровь - огонь;
Нас лучше не задень, не тронь,
Не то гремучею змеей
Взовьемся мы, готовы в бой;
Что ж странного, коль я на миг
Под гнетом мук моих поник?
Земля исчезла; небосвод
Вдруг вбок поплыл. Свалюсь! Вот-вот!..
Но нет: ремень был крепок тот.
Грудь сжало; мозг пылал, и звон
Стоял в ушах, но смолк и он:
Вертелось небо колесом;
Как пьяный, гнулся лес кругом;
Вдруг молний сноп, кроваво ал,
Мне взор застлал. Кто умирал,
Не мог бы умереть полней.
Истерзан скачкою моей,
Тьмы уловив
Прилив, отлив,
Я силился очнуться, но
Не мог собрать себя в одно!
Так, утопая, льнешь в тоске
К ныряющей в волнах доске,
Вверх-вниз, вверх-вниз, - и по волнам
Скользишь к пустынным берегам.
Мерцала жизнь, как те огни,
Что призрачно снуют в тени,
Когда глушит полночный сон
Мозг, что горячкой воспален.
Но бред прошел, с ним - боль и стон;
Но горько было: понял я,
Что, в миг последний бытия,
Страдалец терпит, - если он
Не обречен на худший страх,
Пока не превратится в прах…
Ну что ж! Нередко я с тех пор
Стоял пред Смертью - взор во взор!
«Вернулась мысль. Где мы? Я зяб,
В висках гудело. Как ни слаб,
Вновь пульс мой жизнь вливал в меня,
Пока вдруг боль как от огня
Меня свела, и к сердцу вновь
Пошла отхлынувшая кровь;
В ушах возник нестройный гул;
Забилось сердце; я взглянул,
Я видел: зренье вновь пришло,
Но мутно все, как сквозь стекло.
Я волн вблизи услышал плеск,
Звезд видел в небе смутный блеск;
Не сплю я: дикий конь плывет
В стремнине столь же диких вод!
Виясь, шумна и широка.
Неслась прекрасная река;
На стрежне мы; изо всех сил
Конь к берегу чужому плыл;
На миг я силы ощутил:
Мой обморок волною смыт,
И бодрость вновь она дарит
Рукам распухшим. Мощью полн,
Конь гордо бьется против волн,
Мы движемся вперед.
Вот наконец и берег тот
Как пристань предстает.
Но рад я не был: позади
Был страх, ждал ужас впереди,
И ночь - повсюду разлита.
Как долго длилась пытка та,
Не рассказать. Едва ль я знал.
Дышал я или не дышал.
«Намокла грива; шерсть блестит,
Конь тяжко дышит, весь дрожит,
И все ж - достаточно ретив,
Чтоб взвиться на обрыв.
Мы наверху. Во тьме ночной
Вновь даль равнины неживой:
Опять простор, простор, простор
Как бездны в снах души больной
Захлестывает взор.
Кой-где вдали белеет блик,
Кой-где угрюмый куст возник
В туманных отблесках луны,
Встающей с правой стороны,
Но хоть бы малый след
Жилья означил лунный свет
В пустыне беспредельной, - нет!
Мелькни костер во тьме ночной
Нам путеводною звездой,
Болотный огонек в тени
Насмешкой надо мной блесни,
Нет! - И ему бы я был рад,
Лги он, обманывай, скользи:
Он бы уверил скорбный взгляд.
Что человек вблизи!
«В путь - вновь; но вяло, кое-как:
Уж нету дикой мощи той,
Весь в мыле, бег сменил на шаг
Конь истомленный мой.
Теперь и малое дитя
Им управляло бы шутя,
Но что мне пользы в том?
Он укрощен, но связан я,
А развяжись, - рука моя
Не справится с конем.
Я все ж попробовал опять
Тугие ремни разорвать,
Увы! не удалось:
Я лишь больней их на себе
В бесплодной затянул борьбе,
И бросить все пришлось.
Казалось, кончен дикий скок,
Но где предел? - еще далек!
Вот мглисто посветлел восток,
Как был рассвет тягуч!
Казалось, что сырая мгла,
Клубясь, темна и тяжела,
Навеки солнце облекла,
Пока багряный луч
Не бросил звезд бессильных ниц,
Затмив лучи их колесниц,
И с трона залил мир кругом
Своим единственным огнем.
«День встал. Клубясь, исчезла мгла,
И все ж - пустыня вкруг была,
Куда лишь глаз хватал. Зачем
Стремиться по просторам тем
Чрез поле, реку, лес? Там нет
Людей, - зверей нет! Хоть бы след
Копыт иль ног по целине,
Знак жизни! В тяжкой тишине
Сам воздух там застыл
Не слышен тонкий рог цикад,
Птиц - или нет, или молчат.
Шатаясь, из последних сил,
Брел конь мой, - долго; тяжко он
Был изнурен и запален;
И все - пустырь со всех сторон.
Вдруг долетело до меня
Как будто ржание коня
Из чащи сосен, - или там
Промчался ветер по ветвям?
Но нет: из леса к нам летит
С тяжелым топотом копыт
Табун огромный, яр и дик;
Хотел я крикнуть - замер крик.
Как эскадрон, летят ряды;
Где ж всадники - держать бразды?
Их тысяча - и без узды!
По ветру - гривы и хвосты;
Раздуты ноздри, вольны рты;
Бокам их шпоры и хлысты
Неведомы, зубам - мундштук,
Ногам - подков железный круг;
Их тысяча - сплошь дикарей;
Вольнее волн среди морей,
Они, гремя, неслись
Навстречу нам, а мы - плелись.
Но моего коня взбодрил
Их вид на миг; из крайних сил
Рванулся он, слегка заржал
В ответ им - и упал.
Дымясь, хрипел он тяжело;
Глаза застыли, как стекло,
И сам застыл он. Первый бег
Был и последним - и навек!
Видал табун,
Как пал скакун,
Видал простертого меня
В петлях кровавого ремня;
Все стали, вздрогнули, все пьют
Ноздрями воздух, прочь бегут,
Вновь подлетают, вновь - назад,
Дыбятся, прыгают, кружат
Вслед патриарху: за собой
Вел конь их, мощный, вороной,
Без нити белой, чья бы вязь
В косматой шерсти завилась;
Ржут, фыркают, храпят - и бег
В свой лес помчали: человек
Им, по инстинкту, страшен был.
А я лежал, простерт, без сил,
На мертвом стынущем коне,
На коченеющей спине,
Что перестала чуять груз;
Но страшный разорвать союз
Не мог я и лежал, простерт,
На мертвом - полумертв.
Не ждал я видеть день второй
Над беззащитной головой.
До сумерек следил я тут
За ходом медленных минут;
Я знал, что хватит жизни - взгляд
Послать последний на закат;
Дух, безнадежностью объят,
Был примирен, был даже рад,
Что наконец оно пришло
То, что казалось худшим, зло.
Смерть неизбежна; благо в ней,
Хоть и уносит в цвете дней;
И все же всем она страшна,
Силками кажется она,
Что можно обойти.
Порой зовут ее, молясь,
Порой - на свой же меч ложась,
Но все же - страшный в ней конец
И для растерзанных сердец:
Ужасней нет пути.
И странно: дети наслаждений,
Что жизнь проводят в вечной смене
Пиров, любви, безумств и лени,
Спокойней ждут ее, чем те,
Кто в муке жил и нищете.
Тем, кто изведал на лету
Всю новизну, всю красоту,
Чего желать, к чему лететь?
И, кроме лишних дней (а их
Всяк видит, идя от своих
Здоровых нервов иль больных),
И нечего жалеть.
Бедняк же бедам ждет конца,
И смерть для скорбного лица,
Для глаз пугливых - враг, не друг,
Пришедший выхватить из рук
Плод райский, - воздаянье мук:
Ведь Завтра - все ему вернет,
Искупит боль, развеет гнет;
Ведь Завтра - будет первым днем,
Что со слезами незнаком,
Что ряд начнет счастливых лет,
Блиставших сквозь туманы бед;
Ведь завтра он не станет клясть
Судьбу, получит мощь и власть
Блистать, владеть, спасать, губить,
И Утру - вдруг на гроб светить?!
«Закат, - а все ремнем тугим
Я связан с трупом ледяным;
Смешаться должен был наш прах,
Я ждал; стояла смерть в глазах,
С надеждою прогнав и страх.
Прощальный взор я в небосклон
Послал; мне застилая свет,
Кружил там ворон; распален,
Моей дождется ль смерти он,
Чтоб свой начать обед?
Он сел, вспорхнул и снова сел,
И вновь поближе подлетел;
Я видел взмахи крыльев; раз
Так близко сел он, что тотчас,
Будь силы, я б ударить мог
Его, - но хрустнул лишь песок
Под слабою рукой, лишь стон
Сорвался с губ, не крик, - и он
Вспорхнул и улетел совсем.
Но что произошло затем,
Не помню. Сон последний мой
Был нежной осиян звездой;
В глаза глядел мне из-за туч
Ее мерцавший, зыбкий луч;
Затем вновь холод, тусклый бред,
Сознанья сумеречный след,
И вновь блаженный смертный сон,
И вновь беззвучный вздох и стон,
Дрожь… миг бесчувствья… в сердце лед.
Б мозгу внезапных молний взлет…
Боль, что свела меня всего…
Вздох, дрожь… и - ничего.
«Очнулся я… Где я? Ужель,
Взор человечий надо мной?
Под ноющей спиной - постель?
Уютный кров над головой?
Я - в комнате? Все наяву?
Ужель земному существу
Тот яркий взор принадлежит,
Столь ласковый? - Ресницы я
Смежил, боясь, что этот вид
Лишь грезы забытья.
Там девушка с густой косой,
Большая, стройная, за мной
Следила, сидя под стеной;
Оцепенение мое
Стряхнув, я встретил взор ее:
Он черен был, блестящ и смел;
Он состраданием горел
Ко мне; как бы молился он.
Я понял: то - не сон!
Я жив, - и тело драть мое
Не будет жадно воронье!
Казачка, увидав, что я
Очнулся вдруг от забытья,
Мне улыбнулась. Я открыл
Глаза, сказать хотел, - нет сил;
Она стремит свой легкий шаг
И, палец приложа к губам,
Не говорить дает мне знак,
Пока оправлюсь так, что сам,
Без муки, волю дам словам;
Потом слегка мне руку жмет,
Подушку половчей кладет
И к двери на носках идет.
Чуть приоткрыла, шепчет в щель;
Не слышал. Музыка была
В самих шагах ее; звала
Она кого-то, - нет их: спят.
Она сама выходит, взгляд
Мне кинув, знак подав, чтоб я
Не опасался, - что семья
Вся здесь; что все на зов придут;
Что только несколько минут
Ее не будет тут.
Ушла, - и хоть на краткий срок
Я все ж остался - одинок.
«С отцом и с матерью тотчас
Она вошла… К чему рассказ
О прочем, - с той поры, что кров
Я отыскал у казаков?
Они без чувств меня нашли,
В ближайший дом перенесли,
Вернули к жизни, - и кого?
Кто стал владыкой их земли!
Так злой безумец, торжество
Справлявший злобно надо мной,
Когда один, в крови, нагой,
Я в степь был выгнан, - мне провел
Путь чрез пустыню на престол!
Как смертному узнать свой рок?
Будь сердцем тверд, душой высок!
Быть может, завтра на лугу,
Там, на турецком берегу,
За Борисфеном, мы дадим
Коням пастись… Вовек с таким
Восторгом рек я не встречал,
Как встречу завтра, если б дал
Нам рок - дойти!.. Спокойных снов,
На ложе из листов
Под сенью дуба гетман лег
Во весь свой рост; удобно мог
Там он уснуть: привычен он
Спать всюду, где застигнет сон…
Что ж Карл спасибо за рассказ
Не скажет? - Гетман не смущен:
Карл спит - по крайней мере час.
9 КЛАСС
ДЖОРДЖ ГОРДОН БАЙРОН
МАЗЕПА
В ужасный день возле Полтавы
От шведов счастье утекло.
Вокруг рубленое, кровавое
Все войско Карлове легло...
Мур Москвы спасен, а Карл XII, раненный и окровавленный, убегает с поля битвы. Когда силы оставили короля, он вынужден был заночевать на чужбине, в лесу под сосной.
И мужественно сносит обладатель
От судьбы послан удар,
Потому покорил невыносимые боли
Своей твердой и упорной воли,
Что перед ней все приключения
Немеют, как когда-то народы.
А рядом, «в рыцарской толпе», устраивается на ночь «мрачный и старый» казацкий гетман Мазепа.
И сначала, хоть стомивсь за день,
Казацкий князь обтер коня,
Розпутав, розгнуздав, обчистил,
Разгладил гриву, ноги и хвост,
Послал ему травы и листа
И радовался, что карий ест...
Этот конь был настоящим товарищем гетману: всегда был рядом, все делал так, как требовал хозяин, мужественно нес на себе храброго воина в боях. Поэтому так бережно заботится гетман о своего друга.
С этим справившись, гетман
На землю разослал жупан,
Копье к дереву притащил.
И взявсь осмотреть теперь
Ружье, она как следует
Перенесла тяжелый поход.
Затем, достав из своей сумки еду, он поделился ими с Карлом и всеми, кто был рядом. Король, приняв этот скромный дар, начал разговор с гетманом. Он расспрашивал о лошади, о славе Мазепы и его войска. И казацкий гетман отвечал, что проклял «ту школу», где «он вчивсь езды». Король настоял, чтобы Мазепа поведал ему свою историю.
И вот гетман начал свой рассказ:
Для этого я вернуться советов
Так лет пятьдесят назад.
Мне двадцатый год шло...
Еще Казимир королював,
Ян-Казимир... Шесть лет я
Был паж у того короля.
Это был король! Ученый сам -
Он совсем был не чета вам,
Потому что и не собирался воевать,
Чтобы набувать чужих стран,
А потом снова их терять,
Поэтому супокійне правил он,
И кроме грызни на собрании сейма,
Так мирно жил, аж неприлично.
При дворе польского короля служил тогда также один ясновельможный пан - чрезвычайно богатый, самолюбив, родовитый. Он имел прекрасную жену Терезу, младше его на тридцать лет. Однажды Мазепа встретился с Терезой и влюбился в эту женщину неземной красоты.
В ее глазах был восточный жар -
Соседство турок и татар
Смешало польскую кровь...
Были чорніш этой ночи,
Еще и с таким прекрасным лучом
Языков нежный блеск молодого человека. -
Глубокие и влажные, как река, -
Они утопали в собственном сиянии.
В них море тоски и огня -
Словно глаза мученицы-жертвы,
Что смотрит на блеск в раю
И видит радости и в смерти.
Чистое и ясное чело
Языков летнее озеро было,
Что в нем даже солнце с неба
Любуется на себя.
А щечки и рот... и жалко и речи!..
Любил когда - то-и сейчас тоже -
Огонь подобной любви
В добрые и злые не знает границ.
Но длительное время, они могли только обмениваться многозначительными взглядами, ведь в высшем свете не принято было знакомиться самостоятельно. Правила требовали, чтобы кто-то представил их друг другу. Знакомство произошло во время какой-либо игры, название которой Мазепа-рассказчик уже и не помнил.
VII - VIII
Любил я и испытал любовь.
Хоть и счастливая судьба эта,
А все же конец ее - страдания
Мы тайком виделись.
Это покажется
Для некоторых тройным счастьем -
Не знаю - я бы жизнь отдал,
Чтобы перед небом и землей
Я мог назвать ее моей...
Я так тосковал и горевал,
Что только втайне имел возможность
Где-то украдкой видеться с ней.
Однажды старый граф выследил влюбленных и взбесился от ярости и ревности. Он придумал ужасную и унизительную казнь для Мазепы. По приказу графа привели коренастого коня, который вырос в диких степях и имел очень крутой нрав. Юношу привязали к спине этого коня и под смех гайдуков пустили в поле.
Вперед, вперед! Бешеный движение, -
Куда - не видел я ничего...
От дикого бега, быстрого
У меня в груди сперло дух...
Я резко поднял голову -
На лошадиной шее треснул ремень.
Что горло связывал мне -
Я обернулся на лошади
И им проклятие прохрипел...
Но за топотом копыт
Мой крик до них не долетел.
Обидно, досадно!..
Я же хотел
За глумление то насмешкой отплатит.
И впоследствии лучше отплатил!
От ворот замка я и кирпичики,
Ни камешка не оставил...
X - XVIII
Конь летел вперед, а Мазепа пытался развязать ремни, что стягивали ему грудь. Но чем сильнее он тянул, тем больше они сжимали его тело. Юноша временами терял сознание, силы оставляли его. Немного легче стало всаднику, когда лошадь переплывал реку, - вода воскресила молодые силы. Впрочем освободиться он все равно не мог. А впереди его ждали еще более тяжелые испытания...
Конь с Мазепой на спине оказался посреди дикой местности. И тут он увидел табун диких лошадей, который мчался именно на него.
Когда мой конь увидел их,
Словно сбылся он бессилие,
Он хрипло, глухо заржал,
Вздрогнул... и на землю упал...
Табун еще некоторое время кружил поблизости, отбегал и возвращался, но наконец все-таки исчез в лесу.
Здесь сам остался я в одчаї,
Привязан тугим ремнем
До этого труппа без жизни;
Его немые, холодные члены
Лежали плотно возле меня,
Уже без необычной веса,
Что то от нее я не смог
Освободить ни себя, ни их, -
И встать не было сил!
Так лежали мы прикупе -
Умирающий на мертвім труппе.
Проснулся Мазепа в горнице. Возле него сидела юная госпожа. Увидев, что юноша пришел в себя, она выбежала из горницы - позвать своих. Уже потом Мазепа узнал, что находится у казаков,
которые нашли его в поле, принесли до ближайшего жилища, чем и вырвали из объятий неминуемой смерти.
Мазепа хотел было рассказать еще о том, как остался с казаками, как стал их гетманом, но его уже никто не слушал: «Король уже с час спал».
Перевод с английского - Д. Загул
Закінчився бій шведів під Полтавою. Численні полки Карла XII полягли «серед скривавлених шляхів». Самого короля поранено. Втікаючи з поля бою, Карл XII спиняється в лісі для перепочинку. Він лягає під деревом, тамуючи біль від ран. Гетьман Мазепа і собі злазить з коня, але перш ніж лягти відпочивати козацький гетьман (1):
…обійняв свого коня
За шию, наче той рідня,
І не зважаючи на втому,
Підкинув листя вороному,
Обтер на спині вогкий пил,
Звільнив з оброті і вудил,
І неприховано радів,
Що їв годованець степів,
Хоча й тривожився раніше,
Чи стане він на пасовище,
Адже оцей купратий кінь
Був невловимий, наче тінь,
Неначе блискавка гарячий,
Проте покірливий, терплячий,
І ніс вождя у далечінь,
Як справжній кінь, татарський кінь!
Він знав господареву річ
І лиш почує тихий клич -
Крізь натовп, силу, тисячі,
Було то вдень а чи вночі,
Від заходу і до світання
До нього линув без вагання
І зупинявся на постій,
Неначе олень молодий.
Тож, доглянувши коня, Мазепа послав на землю горностаєву кирею, перевірив рушницю (чи не відсирів порох, «чи цілий кремінь і курок»), черес і піхви золоті. Потім дістав баклажку і харчі та й почав частувати короля й увесь почет. Карл XII прийняв частування, а тоді почав розпитувати Мазепу, за що той так шанує свого коня. Козацький гетьман відповів, що не добром поминає «ту школу, де навчивсь їзди». Швецький король зацікавився такою відповіддю і, замість того щоб заснути, наполіг на розповіді Мазепи:
А все ж таки уваж і вволь,-
Сказав гетьманові король,
Який до всього мав готовність,-
Я хочу вислухати повість.
Гетьман погодився розказати.про давній випадок із власного життя. Тоді він служив пажем при дворі короля Яна-Казиміра.
Вродливий красень з мене був.
Як сімдесятий рік минув,
Тоді признатися не гріх,
Що на світанку днів моїх
З чоловіків ніхто красою
Не міг би зміритись зо мною.
Я мав і молодість, і міць,
Рум’янець повний серед лиць
І шкіру ніжну, молоду…
При дворі польського короля служив тоді також один ясновельможний пан - надзвичайно багатий, гонористий, родовитий. Він мав прекрасну дружину Терезу, молодшу за нього на тридцять років. Одного разу Мазепа зустрівся з Терезою і закохався у цю жінку неземної краси. Але тривалий час вони могли тільки обмінюватися багатозначними поглядами, адже у вищому світі не прийнято було знайомитися самостійно - отож треба було, щоб хтось представив їх одне одному. Знайомство відбулося під час якоїсь гри, назву якої Мазепа-оповідач вже й не пам’ятав.
Ми зустрічались в таїні.
Той день у схованці мені,
Коли темніла неба синь,
Був нагородою терпінь.
Ходив я днями сам не свій,
Крім того часу, про який
Пригадую. За мить єдину
Я всю віддав би Україну,
До неї всю мою любов,
Щоб тільки пажем бути знов,
Що ніжним серцем володів
І шпагою, не мав скарбів,
Багатства, крім дарів природи -
Здоров’я, молодості, вроди.
Ми зустрічались в таїні.
Я знаю, декому ті дні
Солодкими подвійно є.
Та я б віддав життя своє,
Щоб перед небом і землею
Назвати міг її моєю,
Бо часто й довго нарікав,
Що крадькома її стрічав.
Але щастя закоханих тривало недовго. Старий граф вистежив коханців і оскаженів від люті й ревнощів. Разом із загоном гайдуків він оточив місце зустрічі Мазепи з Терезою. Молодий паж вихопив шпагу і почав оборонятися, але сили були нерівні - напасники здолали його. Мазепу закували і перепровадили до графського замку. Кара, яку вигадав одурений чоловік, виявилася жахливою:
Коня! - і вивели коня.
Тяжка була із ним борня -
То справжній виходень пустині,
Що народився в Україні.
Ніяк приборкать не могли
Його шаленого пориву,
Він дибився і їжив гриву,
Покритий піною, коли
Його до мене підвели.
І в лютім запалі тоді
Мене стайничі молоді
Йому на спину завдали,
Ріжучі в’яжучи вузли,
Жахнули скакуна - і враз
На волю випустили нас…
Мазепа-паж почув услід дикий регіт, свист і сміх. Він хотів вигукнути страшні слова прокльону, але вітром йому забило дух. Лише через кілька років він зміг помститися за біль образи:
Від осоружних тих воріт
Нічого я не залишив;
Ані підйомових мостів,
Ані решіток опускних,
Чи загород, ровів старих,
Ні каменя, ані бруска -
Все знищила моя рука:
Ніде й зела за кілька гін,
Лиш мурава на гребнях стін.
Ніколи вам не прийде мисль,
Що замок там стояв колись.
Мазепа спалив осоружний замок.
Але повернімось до того часу, коли, прив’язаний до скакуна, Мазепа мчав степами вдень і вночі. Паж пробував пручатися, аби звільнитися від пут, але цим ще більше лякав коня. Голос «і тихий, і слабий» «конем сприймався, ніби вибух, немов лунав мисливський ріг…» Пута врізалися в тіло Мазепи, він стікав кров’ю, спрага мучила його. Рисак нісся вже лісом, де зграя вовків, почувши запах крові, влаштувала тривалу гонитву. Часом хлопець втрачав свідомість і, приходячи до тями, дивувався витривалості коня, який не спинявся ні на мить. Трохи легше стало вершнику, коли кінь перепливав річку,- вода воскресила молоді сили. Але надії звільнитися від пут були марні: силкуючись, вершник лише сильніше затягував вузли.
Перепливши річку, кінь стишив свій хід.
У нестриманному бігу,
Замилений, свою снагу
Він загубив. Пристав, ослаб -
Його й дитина повела б…
Зійшло сонце, і Мазепа-паж побачив, що він у дикій місцевості: ніде не виднілося ні людського, ні звіриного сліду, відбитку колеса чи плуга. Нарешті десь здалека почулося кінське іржання. Юнак зрадів, гадаючи, що то якийсь кінний загін їде шляхом. Але радість його була передчасною. Назустріч йому вибіг табун диких коней, які не знали ні вуздечок, ні острогів. Рисак, на якому сидів Мазепа, тихим від знемоги іржанням «відповів - і враз упав». Табун, здивований побаченим, ураз спинився, постояв трохи над своїм мертвим товаришем і помчав далі. Бідолашний вершник не мав сил позбутися коня, «і вкупі вмираючий лежав на трупі!» Вже над ним кружляв ворон, готовий виклювати очі, і лише слабкий хрип людини відлякував хижого птаха. Вже серед мороку юнак побачив якісь вогні, але, сприйнявши їх за марення, втратив свідомість. Опритомнів він у світлиці, де біля нього сиділа юна панна. Виявляється, молодого Мазепу серед степу знайшли козаки і віднесли до найближчого помешкання, де його й вирвали з обіймів смерті.
На цьому гетьман обірвав розмову. Ніхто нічого не сказав йому щодо пережитого ним випадку - король Карл XII «спав уже з годину».
(1) Тут і далі уривки з поеми наводяться в перекладі О. Веретенченка.
МАЗЕПА
Поема
(Скорочено)
Закінчився бій шведів під Полтавою. Численні полки Карла XII полягли «серед скривавлених шляхів». Самого короля поранено. Втікаючи з поля бою, Карл XII спиняється в лісі для перепочинку. Він лягає під деревом, тамуючи біль від ран. Гетьман Мазепа і собі злазить з коня, але перш ніж лягти відпочивати козацький гетьман:
Обійняв свого коня
За шию, наче той рідня,
І не зважаючи на втому,
Підкинув листя вороному,
Обтер на спині вогкий пил,
Звільнив з оброті і вудил,
І неприховано радів,
Що їв годованець степів,
Хоча й тривожився раніше,
Чи стане він на пасовище,
Адже оцей купратий кінь
Був невловимий, наче тінь,
Неначе блискавка гарячий,
Проте покірливий, терплячий,
І ніс вождя у далечінь,
Як справжній кінь, татарський кінь!
Він знав господареву річ
І лиш почує тихий клич -
Крізь натовп, силу, тисячі,
Було то вдень а чи вночі,
Від заходу і до світання
До нього линув без вагання
І зупинявся на постій,
Неначе олень молодий*.
Тож, доглянувши коня, Мазепа послав на землю горностаєву кирею, перевірив рушницю (чи не відсирів порох, «чи цілий кремінь і курок»), черес і піхви золоті. Потім дістав баклажку і харчі та й почав частувати короля й увесь почет. Карл XII прийняв частування, а тоді почав розпитувати Мазепу, за що той так шанує свого коня. Козацький гетьман відповів, що не добром поминає «ту школу, де навчивсь їзди». Швецький король зацікавився такою відповіддю і, замість того щоб заснути, наполіг на розповіді Мазепи:
А все ж таки уваж і вволь,-
Сказав гетьманові король,
Який до всього мав готовність,-
Я хочу вислухати повість.
Гетьман погодився розказати.про давній випадок із власного життя. Тоді він служив пажем при дворі короля Яна-Казиміра.
Вродливий красень з мене був.
Як сімдесятий рік минув,
Тоді признатися не гріх,
Що на світанку днів моїх
З чоловіків ніхто красою
Не міг би зміритись зо мною.
Я мав і молодість, і міць,
Рум"янець повний серед лиць
І шкіру ніжну, молоду...
При дворі польського короля служив тоді також один ясновельможний пан - надзвичайно багатий, гонористий, родовитий. Він мав прекрасну дружину Терезу, молодшу за нього на тридцять років. Одного разу Мазепа зустрівся з Терезою і закохався у цю жінку неземної краси. Але тривалий час вони могли тільки обмінюватися багатозначними поглядами, адже у вищому світі не прийнято було знайомитися самостійно - отож треба було, щоб хтось представив їх одне одному. Знайомство відбулося під час якоїсь гри, назву якої Мазепа-оповідач вже й не пам"ятав.
Ми зустрічались в таїні.
Той день у схованці мені,
Коли темніла неба синь,
Був нагородою терпінь.
Ходив я днями сам не свій,
Крім того часу, про який
Пригадую. За мить єдину
Я всю віддав би Україну,
До неї всю мою любов,
Щоб тільки пажем бути знов,
Що ніжним серцем володів
І шпагою, не мав скарбів,
Багатства, крім дарів природи -
Здоров"я, молодості, вроди.
Ми зустрічались в таїні.
Я знаю, декому ті дні
Солодкими подвійно є.
