В 1918-1920 годы Бунин записывал в форме дневниковых заметок свои непосредственные наблюдения и впечатления от событий в России того времени. Вот несколько фрагментов:
Москва, 1918 г.
1 января (старого стиля). Кончился этот проклятый год. Но что дальше? Может, нечто еще более ужасное. Даже наверное так…
5 февраля. С первого февраля приказали быть новому стилю. Так что по-ихнему уже восемнадцатое…
“Ах, если бы!”. На Петровке монахи колют лед. Прохожие торжествуют, злорадствуют: “Ага! Выгнали! Теперь, брат, заставят!”
Далее даты опускаем. В вагон трамвая вошел молодой офицер и, покраснев, сказал, что он “не может, к сожалению, заплатить за билет”. Приехал Дерман, критик, – бежал из Симферополя. Там, говорит, “неописуемый ужас”, солдаты и рабочие “ходят прямо по колено в крови”. Какого-то старика-полковника живьем зажарили в паровозной топке. “Еще не настало время разбираться в русской революции беспристрастно, объективно…” Это слышишь теперь поминутно. Но настоящей беспристрастности все равно никогда не будет, А главное: наша “пристрастность” будет ведь очень и очень дорога для будущего историка. Разве важна “страсть” только “революционного народа”? А мы-то что ж, не люди, что ли? В трамвае ад, тучи солдат с мешками – бегут из Москвы, боясь, что их пошлют защищать Петербург от немцев. Встретил на Поварской мальчишку-солдата, оборванного, тощего, паскудного и вдребезги пьяного. Ткнул мне мордой в грудь и, отшатнувшись назад, плюнул на меня и сказал: “Деспот, сукин сын!” На стенах домов кем-то расклеены афиши, уличающие Троцкого и Ленина в связи с немцами, в том, что они немцами подкуплены. Спрашиваю Клестова: “Ну, а сколько же именно эти мерзавцы получили?” “Не беспокойтесь, – ответил он с мутной усмешкой, – порядочно…” Разговор с полотерами:
– Ну, что же скажете, господа, хорошенького?
– Да что скажешь. Все плохо.
– А Бог знает, – сказал курчавый. – Мы народ темный… Что мы знаем? То и будет: напустили из тюрем преступников, вот они нами и управляют, а их надо не выпускать, а давно надо было из поганого ружья расстрелять. Царя ссадили, а при нем подобного не было. А теперь этих большевиков не сопрешь. Народ ослаб… Их и всего-то сто тысяч наберется, а нас сколько миллионов, и ничего не можем. Теперь бы казенку открыть, дали бы нам свободу, мы бы их с квартир всех по клокам растащили”.
Разговор, случайно подслушанный по телефону:
– У меня пятнадцать офицеров и адъютант Каледина. Что делать?
– Немедленно расстрелять.
Опять какая-то манифестация, знамена, плакаты, музыка – и кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток: “Вставай, подымайся, рабочай народ!”. Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: “Сауе гигет”. На эти лица ничего не надо ставить, и без всякого клейма все видно. Читали статейку Ленина. Ничтожная и жульническая – то интернационал, то “русский национальный подъем”. “Съезд Советов”. Речь Ленина. О, какое это животное! Читал о стоящих на дне моря трупах, – убитые, утопленные офицеры. А тут “Музыкальная табакерка”. Вся Лубянская площадь блестит на солнце. Жидкая грязь брызжет из-под колес. И Азия, Азия – солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой, маковыми плитками, папиросами… У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие. В кухне у П. солдат, толстомордый… Говорит, что, конечно, социализм сейчас невозможен, но что буржуев все-таки надо перерезать.
Одесса. 1919 г.
12 апреля (старого стиля). Уже почти три недели с дня нашей погибели. Мертвый, пустой порт, мертвый, загаженный город-Письмо из Москвы… от 10 августа пришло только сегодня. Впрочем, почта русская кончилась уже давно, еще летом 17 года: с тех самых пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился “министр почт и телеграфов…”. Тогда же появился впервые и “министр труда” – и тогда же вся Россия бросила работать. Да и сатана Каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства дохнул на Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода. Тогда сразу наступило исступление, острое умопомешательство. Все орали друг на друга за малейшее противоречие: “Я тебя арестую, сукин сын!”.
Часто вспоминаю то негодование, с которым встречали мои будто бы сплошь черные изображения русского народа. …И кто же? Те самые, что вскормлены, вспоены той самой литературой, которая сто лет позорила буквально все классы, то есть “попа”, “обывателя”, мещанина, чиновника, полицейского, помещика, зажиточного крестьянина – словом, вся и всех, за исключением какого-то “народа” – безлошадного, конечно, – и босяков.
Сейчас все дома темны, в темноте весь город, кроме тех мест, где эти разбойничьи притоны, – там пылают люстры, слышны балалайки, видны стены, увешанные черными знаменами, на которых белые черепа с надписями: “Смерть, смерть буржуям!”
Говорит, кричит, заикаясь, со слюной во рту, глаза сквозь криво висящее пенсне кажутся особенно яростными. Галстучек высоко вылез сзади на грязный бумажный воротничок, жилет донельзя запакощенный, на плечах кургузого пиджачка – перхоть, сальные жидкие волосы всклокочены… И меня уверяют, что эта гадюка одержима будто бы “пламенной, беззаветной любовью к человеку”, “жаждой красоты, добра и справедливости”!
Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом – Чудь. Но и в том и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, “шаткость”, как говорили в старину. Народ сам cказал про себя: “из нас, как из древа, – и дубина, и икона”, – в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев.
“От победы к победе – новые успехи доблестной Красной Армии. Расстрел 26 черносотенцев в Одессе…”
Слыхал, что и у нас будет этот дикий грабеж, какой уже идет в Киеве, – “сбор” одежды и обуви… Но жутко и днем. Весь огромный город не живет, сидит по домам, выходит на улицу мало. Город чувствует себя завоеванным как будто каким-то особым народом, который кажется гораздо более страшным, чем, я думаю, казались нашим предкам печенеги. А завоеватель шатается, торгует с лотков, плюет семечками, “кроет матом”. По Дерибасовской или движется огромная толпа, сопровождающая для развлечения гроб какого-нибудь жулика, выдаваемого непременно за “павшего борца” (лежит в красном гробу…), или чернеют бушлаты играющих на гармонях, пляшущих и вскрикивающих матросов: “Эх, яблочко, куда котишься!”
Вообще, как только город становится “красным”, тотчас резко меняется толпа, наполняющая улицы. Совершается некий подбор лиц… На этих лицах прежде всего нет обыденности, простоты. Все они почти сплошь резко отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всему и всем.
Я видел Марсово Поле, на котором только что совершили, как некое традиционное жертвоприношение революции, комедию похорон будто бы павших за свободу героев. Что нужды, что это было, собственно, издевательство над мертвыми, что они были лишены честного христианского погребения, заколочены в гроба почему-то красные и противоестественно закопаны в самом центре города живых.
Из “Известий” (замечательный русский язык): “Крестьяне говорят, дайте нам коммуну, лишь бы избавьте нас от кадетов…”
Подпись под плакатом: “Не зарись, Деникин, на чужую землю!”
Кстати, об одесской чрезвычайке. Там теперь новая манера пристреливать – над клозетной чашкой.
“Предупреждение” в газетах: “В связи с полным истощением топлива, электричества скоро не будет”. Итак, в один месяц все обработали: ни фабрик, ни железных дорог, ни трамваев, ни воды, ни хлеба, ни одежды – ничего!
Вчера поздно вечером, вместе с “комиссаром” нашего дома, явились измерять в длину, ширину и высоту все наши комнаты “на предмет уплотнения пролетариатом”.
Почему комиссар, почему трибунал, а не просто суд? Все потому, что только под защитой таких священно-революционных слов можно так смело шагать по колено в крови…
В красноармейцах главное – распущенность. В зубах папироска, глаза мутные, наглые, картуз на затылок, на лоб падает “шевелюр”. Одеты в какую-то сборную рвань. Часовые сидят у входов реквизированных домов в креслах в самых изломанных позах. Иногда сидит просто босяк, на поясе браунинг, с одного боку висит немецкий тесак, с другого кинжал.
Призывы в чисто русском духе: “Вперед, родные, не считайте трупы!”
Р. S. Тут обрываются мои одесские заметки. Листки, следующие за этими, я так хорошо закопал в одном месте в землю, что перед бегством из Одессы, в конце января 1920 года, никак не мог найти их.
Вариант 2
Некоторые записки Бунина в виде дневниковых заметок о личных наблюдениях в период гражданской войны в России.
Москва, 1918 год.
В вагоне трамвая молодой офицер не может расплатиться за билет. Бежавший из Симферополя критик Дерман рассказывает про творящийся там ужас. Рабочие и солдаты ходят по колено в крови. Один старик-полковник был зажарен живьем в паровозной топке. Повсюду слышно, что рассматривая русскую революцию не нужно быть объективным и беспристрастным. В трамвае ад, множество солдат с мешками убегают из Москвы, страшась, что будут посланы на защиту от немцев Петербурга.
На Поварской встречается мальчишка-солдат, тощий, паскудный, оборванный, вдребезги пьяный. Он назвал меня сукиным сыном. На стенах домов расклеены афиши, которые уличают Ленина и Троцкого в подкупе, в связях с немцами. Клестов сказал, что данные мерзавцы получили довольно порядочно денег.
В разговоре с полотерами, те сказали, что дела очень плохи. Что ими управляют тюремные преступники. Что их следовало не выпускать, а расстрелять. Что при царе такого не было. Что из-за слабости народа, большевиков теперь не сопрешь.
Повсюду манифестации, музыка, знамена, плакаты. Везде слышны первобытные, утробные голоса: “Вставай, рабочий народ!”. У женщин лица мордовские, чувашские, у мужчин сахалинские, преступные. Римлянами на лица каторжников ставились клейма. На этих лицах все видно без всякого клейма
Одесса. 1919 год.
Уже три недели со дня нашей погибели. Город и порт весь загаженный, мертвый, пустой. Все дома темны, весь город в темноте, кроме разбойничьих притонов. Там слышны балалайки, пылают люстры. Стены там увешаны черными знаменами с белыми черепами и надписями “Смерть буржуям!”
Слыхал, что как и в Киеве, здесь будет дикий грабеж – “сбор” обуви и одежды. Жутко даже в дневное время. Весь огромный город практически не живет. Все сидят по домам, редко выходя на улицу. Город чувствует себя полностью завоеванным неким особым народом, кажущимся страшнее печенегов. При этом завоеватель шатается, плюет семечками, торгует с лотков, “кроет матом”. Встречаются толпы, сопровождающие для развлечения красный гроб очередного жулика, выдаваемого за “павшего борца”. Везде чернеют бушлаты вскрикивающих, пляшущих и играющих на гармонях матросов.
На Марсовом Поле совершают традиционное жертвоприношение революции. Это комедия похорон, будто бы погибших за свободу героев. Это явное издевательство над мертвыми. Они были лишены христианского честного погребения, заколочены в красные гробы и закопаны в центре города живых.
Вчера поздно вечером, люди совместно с “комиссаром” дома, прибыли измерять размеры наших комнат для уплотнения пролетариатом. Главным критерием красноармейцев является распущенность. Глаза наглые, мутные, в зубах папироска, картуз на затылок, одеты во всякую сборную рвань. Поблизости входов реквизированных домов сидят часовые во всевозможных изломанных позах. Встречаются просто босяки с браунингом на поясе, по бокам с кинжалом и немецким тесаком. Повсюду призывы в истинно русском духе: “Вперед, не считая трупы!”.
Краткое содержание Окаянные дни Бунин
В 1918-1920 годы Бунин записывал в форме дневниковых заметок свои непосредственные наблюдения и впечатления от событий в России. 1918 год он называл “проклятым”, а от будущего ожидал чего-то еще более ужасного.
Бунин очень иронично пишет о введении нового стиля. Он упоминает “о начавшемся наступлении на нас немцев”, которое все приветствуют, и описывает происшествия, которые наблюдал на улицах Москвы.
В вагон трамвая входит молодой офицер и смущенно говорит, что он “не может, к сожалению, заплатить за билет”.
В Москву возвращается критик Дерман – бежал из Симферополя. Он говорит, что там “неописуемый ужас”, солдаты и рабочие “ходят прямо по колено в крови”. Какого-то старика-полковника живьем зажарили в паровозной топке.
“Еще не настало время разбираться в русской революции беспристрастно, объективно…” Это слышится теперь поминутно. Но настоящей беспристрастности все равно никогда не будет, а наша “пристрастность” будет очень дорога для будущего историка. Разве важна “страсть” только “революционного народа”?
В трамвае ад, тучи солдат с мешками – бегут из Москвы, боясь, что их пошлют защищать Петербург от немцев. Автор встречает мальчишку-солдата, оборванного, тощего и вдребезги пьяного. Солдат натыкается на автора, отшатнувшись назад, плюет на него и говорит: “Деспот, сукин сын!”.
На стенах домов расклеены афиши, уличающие Троцкого и Ленина в том, что они подкуплены немцами. Автор спрашивает у приятеля, сколько именно эти мерзавцы получили. Приятель с усмешкой отвечает – порядочно.
Опять какая-то манифестация, знамена, плакаты, пение в сотни глоток: “Вставай, подымайся, рабочай народ!”. Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма. На эти лица ничего не надо ставить, и без всякого клейма все видно.
Вся Лубянская площадь блестит на солнце. Жидкая грязь брызжет из-под колес, солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой, маковыми плитками, папиросами – настоящая Азия. У солдат и рабочих, проезжающих на грузовиках, морды торжествующие. В кухне у знакомого – толстомордый солдат. Говорит, что социализм сейчас невозможен, но буржуев надо перерезать.
Одесса, 12 апреля 1919 года (по старому стилю). Мертвый, пустой порт, загаженный город. Почта не работает с лета 17 года, с тех пор, как впервые, на европейский лад, появился “министр почт и телеграфов”. Тогда же появился и первый “министр труда”, и вся Россия бросила работать. Да и сатана Каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства дохнул на Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода.
Автор часто вспоминает то негодование, с которым встречали его будто бы сплошь черные изображения русского народа. Негодовали люди, вскормленные той самой литературой, которая сто лет позорила попа, обывателя, мещанина, чиновника, полицейского, помещика, зажиточного крестьянина – все классы, кроме безлошадного “народа” и босяков.
Сейчас все дома темны. Свет горит только в разбойничьих притонах, где пылают люстры, слышны балалайки, видны стены, увешанные черными знаменами с белыми черепами и надписями: “Смерть буржуям!”.
Автор описывает пламенного борца за революцию: во рту слюна, глаза яростно смотрят сквозь криво висящее пенсне, галстучек вылез на грязный бумажный воротничок, жилет запакощенный, на плечах кургузого пиджачка – перхоть, сальные жидкие волосы всклокочены. И эта гадюка одержима “пламенной, беззаветной любовью к человеку”, “жаждой красоты, добра и справедливости”!
Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом – Чудь. Но и в том и в другом есть страшная переменчивость настроений и обликов. Народ сам говорит про себя: “Из нас, как из древа, – и дубина, и икона”. Все зависит от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев.
“От победы к победе – новые успехи доблестной Красной Армии. Расстрел 26 черносотенцев в Одессе…”
Автор ожидает, что в Одессе начнется дикий грабеж, который уже идет в Киеве, – “сбор” одежды и обуви. Даже днем в городе жутко. Все сидят по домам. Город чувствует себя завоеванным кем-то, кто кажется жителям страшнее печенегов. А завоеватель торгует с лотков, плюет семечками, “кроет матом”.
По Дерибасовской или движется огромная толпа, сопровождающая красный гроб какого-нибудь жулика, выдаваемого за “павшего борца”, или чернеют бушлаты играющих на гармонях, пляшущих и вскрикивающих матросов: “Эх, яблочко, куда котишься!”.
Город становится “красным”, и сразу меняется толпа, наполняющая улицы. На новых лицах нет обыденности, простоты. Все они резко отталкивающие, пугающие злой тупостью, угрюмо-холуйским вызовом всему и всем.
Автор вспоминает Марсово Поле, на котором совершали, как некое жертвоприношение революции, комедию похорон “павших за свободу героев”. Про мнению автора, это было издевательство над мертвыми, которые были лишены честного христианского погребения, заколочены в красные гробы и противоестественно закопаны в самом центре города живых.
Подпись под плакатом: “Не зарись, Деникин, на чужую землю!”.
В одесской “чрезвычайке” новая манера расстреливать – над клозетной чашкой.
“Предупреждение” в газетах: “В связи с полным истощением топлива, электричества скоро не будет”. В один месяц обработали все – фабрики, железные дороги, трамваи. Нет ни воды, ни хлеба, ни одежды – ничего!
Поздно вечером, вместе с “комиссаром” дома, к автору являются измерять в длину, ширину и высоту все комнаты “на предмет уплотнения пролетариатом”.
Почему комиссар, почему трибунал, а не просто суд? Потому, что только под защитой таких священно-революционных слов можно так смело шагать по колено в крови.
Главная черта красноармейцев – распущенность. В зубах папироска, глаза мутные, наглые, картуз на затылке, на лоб падает “шевелюр”. Одеты в сборную рвань. Часовые сидят у входов реквизированных домов, развалившись в креслах. Иногда сидит просто босяк, на поясе браунинг, с одного боку висит немецкий тесак, с другого кинжал.
Призывы в чисто русском духе: “Вперед, родные, не считайте трупы!”.
В Одессе расстреливают еще пятнадцать человек и публикуют список. Из Одессы отправлено “два поезда с подарками защитникам Петербурга”, то есть с продовольствием, а сама Одесса дохнет с голоду.
(No Ratings Yet)
Краткое содержание “Окаянных дней” Бунина
Другие сочинения по теме:
- Бунин, как мы знаем, решительно не Февральскую, а затем и Октябрьскую революцию 1917 года. В пору братоубийственной гражданской войны он...
- Роман посвящен истории рабочей семьи Лашковых. Книга состоит из семи частей, каждая из которых называется по дням недели и рассказывает...
- Главный герой романа, Колен, очень милый молодой человек двадцати двух лет, так часто улыбающийся младенческой улыбкой, что от этого на...
- Рассказчик, запущенный длинноволосый толстяк не первой молодости, решает учиться живописи. Бросив свое имение в Тамбовской губернии, он проводит зиму в...
- Таня, семнадцатилетняя деревенская девочка с простым, миловидным личиком и серыми крестьянскими глазами, служит горничной у мелкой помещицы Казаковой. Временами к...
- Автор-рассказчик вспоминает недавнее прошлое. Ему вспоминается ранняя погожая осень, весь золотой, подсохший и поредевший сад, тонкий аромат опавшей листвы и...
- Ы Госпожа Маро, родившаяся и выросшая в Лозанне, в строгой честной семье, выходит замуж по любви. Новобрачные отправляются в Алжирию,...
- Рассказчица вспоминает о женихе. Он всегда считался в семье своим человеком: его покойный отец был другом и соседом отца. В...
- Сочинение не тему Чернобыльской катастрофы. Раскрытие проблемы правды и совести в произведениях о трагедии Чернобыля. Двадцать лет – это миг,...
В 1918-1920 годы Бунин записывал в форме дневниковых заметок свои непосредственные наблюдения и впечатления от событий в России того времени. Вот несколько фрагментов:
Москва, 1918г.
1 января (старого стиля). Кончился этот проклятый год. Но что дальше? Может, нечто еще более ужасное. Даже наверное так:
5 февраля. С первого февраля приказали быть новому стилю. Так что по-ихнему уже восемнадцатое:
6 февраля. В газетах - о начавшемся наступлении на нас немцев. Все говорят: . На Петровке монахи колют лед. Прохожие торжествуют, злорадствуют:
Далее даты опускаем. В вагон трамвая вошел молодой офицер и, покраснев, сказал, что он. Приехал Дерман, критик, - бежал из Симферополя. Там, говорит, солдаты и рабочие. Какого-то старика-полковника живьем зажарили в паровозной топке. Это слышишь теперь поминутно. Но настоящей беспристрастности все равно никогда не будет А главное: наша будет ведь очень и очень дорога для будущего историка. Разве важна только? А мы-то что ж, не люди, что ли? В трамвае ад, тучи солдат с мешками - бегут из Москвы, боясь, что их пошлют защищать Петербург от немцев. Встретил на Поварской мальчишку-солдата, оборванного, тощего, паскудного и вдребезги пьяного. Ткнул мне мордой в грудь и, отшатнувшись назад, плюнул на меня и сказал: На стенах домов кем-то расклеены афиши, уличающие Троцкого и Ленина в связи с немцами, в том, что они немцами подкуплены. Спрашиваю Клестова: Разговор с полотерами:
Ну, что же скажете, господа, хорошенького?
Да что скажешь. Все плохо.
А Бог знает, - сказал курчавый. - Мы народ темный: Что мы знаем? То и будет: напустили из тюрем преступников, вот они нами и управляют, а их надо не выпускать, а давно надо было из поганого ружья расстрелять. Царя ссадили, а при нем подобного не было. А теперь этих большевиков не сопрешь. Народ ослаб: Их и всего-то сто тысяч наберется, а нас сколько миллионов, и ничего не можем. Теперь бы казенку открыть, дали бы нам свободу, мы бы их с квартир всех по клокам растащили>.
Разговор, случайно подслушанный по телефону:
У меня пятнадцать офицеров и адъютант Каледина. Что делать?
Немедленно расстрелять.
Опять какая-то манифестация, знамена, плакаты, музыка - и кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток: . Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: . На эти лица ничего не надо ставить, и без всякого клейма все видно. Читали статейку Ленина. Ничтожная и жульническая - то интернационал, то. . Речь Ленина. О, какое это животное! Читал о стоящих на дне моря трупах, - убитые, утопленные офицеры. А тут. Вся Лубянская площадь блестит на солнце. Жидкая грязь брызжет из-под колес. И Азия, Азия - солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой, маковыми плитками, папиросами: У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие. В кухне у П. солдат, толстомордый: Говорит, что, конечно, социализм сейчас невозможен, но что буржуев все-таки надо перерезать.
Одесса. 1919 г.
12 апреля (старого стиля). Уже почти три недели с дня нашей погибели. Мертвый, пустой порт, мертвый, загаженный город-Письмо из Москвы: от 10 августа пришло только сегодня. Впрочем, почта русская кончилась уже давно, еще летом 17 года: с тех самых пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился. Тогда же появился впервые и - и тогда же вся Россия бросила работать. Да и сатана Каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства дохнул на Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода. Тогда сразу наступило исступление, острое умопомешательство. Все орали друг на друга за малейшее противоречие: .
Часто вспоминаю то негодование, с которым встречали мои будто бы сплошь черные изображения русского народа. :И кто же? Те самые, что вскормлены, вспоены той самой литературой, которая сто лет позорила буквально все классы, то есть, мещанина, чиновника, полицейского, помещика, зажиточного крестьянина - словом, вся и всех, за исключением какого-то - безлошадного, конечно, - и босяков.
Сейчас все дома темны, в темноте весь город, кроме тех мест, где эти разбойничьи притоны, - там пылают люстры, слышны балалайки, видны стены, увешанные черными знаменами, на которых белые черепа с надписями:
Говорит, кричит, заикаясь, со слюной во рту, глаза сквозь криво висящее пенсне кажутся особенно яростными. Галстучек высоко вылез сзади на грязный бумажный воротничок, жилет донельзя запакощенный, на плечах кургузого пиджачка - перхоть, сальные жидкие волосы всклокочены: И меня уверяют, что эта гадюка одержима будто бы, !
Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом - Чудь. Но и в том и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, как говорили в старину. Народ сам вказал про себя: , - в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев.
Слыхал, что и у нас будет этот дикий грабеж, какой уже идет в Киеве, - одежды и обуви: Но жутко и днем. Весь огромный город не живет, сидит по домам, выходит на улицу мало. Город чувствует себя завоеванным как будто каким-то особым народом, который кажется гораздо более страшным, чем, я думаю, казались нашим предкам печенеги. А завоеватель шатается, торгует с лотков, плюет семечками, . По Дерибасовской или движется огромная толпа, сопровождающая для развлечения гроб какого-нибудь жулика, выдаваемого непременно за (лежит в красном гробу:), или чернеют бушлаты играющих на гармонях, пляшущих и вскрикивающих матросов:
Вообще, как только город становится, тотчас резко меняется толпа, наполняющая улицы. Совершается некий подбор лиц: На этих лицах прежде всего нет обыденности, простоты. Все они почти сплошь резко отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всему и всем.
Я видел Марсово Поле, на котором только что совершили, как некое традиционное жертвоприношение революции, комедию похорон будто бы павших за свободу героев. Что нужды, что это было, собственно, издевательство над мертвыми, что они были лишены честного христианского погребения, заколочены в гроба почему-то красные и противоестественно закопаны в самом центре города живых.
Из (замечательный русский язык):
Подпись под плакатом:
Кстати, об одесской чрезвычайке. Там теперь новая манера пристреливать - над клозетной чашкой.
В газетах: . Итак, в один месяц все обработали: ни фабрик, ни железных дорог, ни трамваев, ни воды, ни хлеба, ни одежды - ничего!
Вчера поздно вечером, вместе с нашего дома, явились измерять в длину, ширину и высоту все наши комнаты.
Почему комиссар, почему трибунал, а не просто суд? Все потому, что только под защитой таких священно-революционных слов можно так смело шагать по колено в крови:
В красноармейцах главное - распущенность. В зубах папироска, глаза мутные, наглые, картуз на затылок, на лоб падает. Одеты в какую-то сборную рвань. Часовые сидят у входов реквизированных домов в креслах в самых изломанных позах. Иногда сидит просто босяк, на поясе браунинг, с одного боку висит немецкий тесак, с другого кинжал.
Призывы в чисто русском духе:
В Одессе расстреляно еще 15 человек (опубликован список). Из Одессы отправлено, то есть с продовольствием (а Одесса сама дохнет с голоду).
Р. S. Тут обрываются мои одесские заметки. Листки, следующие за этими, я так хорошо закопал в одном месте в землю, что перед бегством из Одессы, в конце января 1920 года, никак не мог найти их.
В первой четверти XX века, в 1918-1920 годах, известный российский писатель Бунин вёл свой личный дневник, в котором он в форме небольших письменных заметок описывал все громкие события, происходящее на территории родной страны. Кроме общей политической обстановки, Бунин также писал про жизнь обычных людей, которых он видел на улице. По сути, произведение рассказывает о небольшом отрезке российской истории с позиции обычного писателя, не имеющего своих интересов в происходящем и просто старающимся прожить сам и помочь другим.
1918 год Бунин без зазрения совести именует «проклятым», а в будущее он смотрит вовсе не с надеждой, здраво рассуждая о том, что проблемы будут всегда, и с развитием общества их будет становиться всё больше.
Множество заметок писателя посвящены обычным жизненным ситуациям, с которыми он встречался на каждом шагу. Каждая из них даёт читателю частичное понимание непростой обстановки в стране и изменениях в сознании людей, которые, впрочем, пытаются сопротивляться грядущим народным реформам.
Так, Бунин пишет про скорое наступление со стороны немецкой армии, которое, однако, не вызывает особого страха перед обычными жителями, а большинство боеспособных мужчин стараются избежать призыва к оружию, боясь, что их отправят на передовую. Некоторые офицеры могут нарушать общественные правила, не опасаясь каких-либо последствий.
Из Симферополя в Москву стремительно прибыл известный в своих кругах критик по имени Дерман. На вопросы о причине своего приезда он отвечал страшными рассказами об ужасах, творящихся на улицах мирного ранее Симферополя: повсюду кровь, мертвецы и паника. По словам Дермана, одного пожилого полковника сожгли заживо, в качестве костра используя топку паровоза.
Бунин отмечает, что большинство окружающих его людей пытаются рассуждать о народной революции, призывая оставаться рациональными и относительно беспристрастными, хотя сами прекрасно понимают, что это невозможно.
В трамваях царит полнейший хаос: толпы разъярённых солдат отчаянно пытаются сбежать подальше от Москвы, здраво опасаясь, что их могут послать в Петербург на войну с немецкими войсками. Прогуливаясь по улицам города, Бунин однажды встретил мальчишку в военной форме, который был пьян настолько, что с трудом мог ходить. Сами солдаты, поддавшись всеобщей панике и не понимая, что теперь будет с государством, ведут себя совершенно неподобающе, расталкивая и оскорбляя всех гражданских, попадающихся им на пути.
На стенах, столбах и заборах расклеены афиши и плакаты, в которых говорится о продажной натуре таких политических деятелей, как Ленин и Троцкий, которые были подкуплены командованием немецкой армии. Никто не знает о точных суммах «взяток», но автор уверенно утверждает, что денег там было предостаточно.
Разговорившись с одним офицером, Бунин узнаёт, что, по мнению большинства солдат, все проблемы в стране из-за резкой смены власти, которая стремительно перешла в руки преступников, недавно выпущенных из тюрем, где им самое место. Многие военные хотели бы лично пристрелить бывших заключённых, но смелости у них не хватает.
На улицах собираются толпы людей с плакатами, призывающими русский народ подняться и дать отпор великому неприятелю. Что иронично, выступающие, как правило сами не русские, а лидеры таких столпотворений явно не отличаются особыми манерами, так как сами являются отпущенными на свободу преступниками, преследующими свои цели.
На Лубянке расположился целый базар, состоящий из ряда торговых лавок, уличных кухонь и простых продавцов, впихивающих свой товар каждому, кто попадёт в их поле зрения. Периодически проезжают грузовики, наполненные усталыми, но довольными солдатами, предчувствующими скорые изменения в обществе, из которых можно извлечь немало выгоды. Все единогласно заявляют, что социализм при нынешних обстоятельствах невозможен, но вот буржуев надо непременно убивать, о чём сообщают многочисленные надписи на каждом доме.
Люди резко воспылали ненавистью к отечественной литературе, представители которой всегда защищали интересы простого народа, высмеивая глупость зазнавшихся членов общественной власти, помещиков и продажных чиновников.
Бунин даёт краткое, но вполне информативное описание обычного сторонника народных репрессий и революции: яростный и фанатичный взгляд, дрожащие от праведного гнева руки, засаленная грязная одежда, противное зловоние давно немытого тела и постоянные громкие крики о «любви к миру и народу». Писатель искренне недоумевает, какую любовь могут принести подобные люди, являющиеся лишь пешками в руках народных манипуляторов.
В Одессе дела обстоят ещё хуже. Народ попрятался по домам, свет горит только в логовах преступников, а солдаты полностью забыли о манерах и банальном сострадании, вламываясь в дома и вытаскивая оттуда всё ценное.
Заметки Бунина оканчиваются в 1920 году, когда писатель был вынужден незамедлительно бежать из Одессы, спрятав свой дневник так надёжно, что сам потом долгое время не мог его найти.
В стране постоянно что-то разрушали и оскверняли. Все это указывает на цинизм исторических личностей, влияющих на ход истории. Они не всегда убивали, но несмотря на это Россия периодически оказывалась по колено в крови. И иногда смерть была единственным избавлением от не кончающихся страданий.
Жизнь населения в обновлённой России представляла собой медленную смерть. Быстро разрушив ценности, в том числе религиозные, создаваемые веками, своего народного, душевного богатства революционеры не предложили. Зато активно развивался вирус безвластия и вседозволенности, всё заражая на своём пути.
Глава «Москва 1918»
Само произведение написано в виде дневниковых заметок. Такой стиль очень красочно отражает видение современником наступившей действительности. На улице торжествовал послереволюционный период, происходили изменения в государственной деятельности.Бунин очень сильно переживал за свою родину. Именно это и отражается в строках. Автор испытывал боль за страдания своего народа, он по-своему чувствовал их на себе.
Первая запись в дневнике была сделана в январе 18 года. Автор писал, что проклятый год уже позади, но радости у народа все равно нет. Он не может представить себе, что ждет Россию дальше. Оптимизм напрочь отсутствует. А те небольшие просветы, которые вовсе не ведут к светлому будущему, нисколько не улучшают ситуацию.
Бунин отмечает, что после революции из тюрем выпустили бандитов, которые своим нутром почувствовали вкус власти. Автор отмечает, что согнав царя с трона, солдаты стали еще более жестокими и карают всех подряд, без особого разбора. Эти сто тысяч человек взяли в руки власть над миллионами. И хотя не весь народ разделяет взгляды революционеров, остановить безумную машину власти не представляется возможным.
Глава «Беспристрастность»
Бунин не скрывал того, что революционные перемены ему не нравятся. Порой общественность как на территории России, так и за рубежом обвиняла его в том, что такие суждения весьма субъективны. Многие говорили, что только время может указывать на беспристрастность и объективно оценить правильность революционных направлений. На такие высказывания у Ивана Алексеевича был один ответ: «беспристрастности на самом деле не существует, да и вообще понятие такое непонятно, а высказывания его напрямую связаны с жуткими переживаниями». Имея таким образом чёткую позицию, литератор не старался угодить общественности, а описывал увиденное, услышанное, прочувствованное так, как оно есть на самом деле.Бунин отмечал, что народ имеет полное право на отдельную ненависть, злость и осуждение происходящего вокруг. Ведь очень легко просто наблюдать за происходящим из дальнего угла и знать, что до тебя не дойдет вся жестокость и бесчеловечность.
Оказавшись же в гуще событий, мнение человека кардинально меняется. Ведь ты не знаешь, вернёшься ли сегодня живым, ежедневно испытываешь голод, тебя выбрасывают на улицу из своей же квартиры, и ты не знаешь куда пойти. Такие физические страдания даже несопоставимы с душевными. Человек осознает, что его дети уже никогда не увидят ту родину, которая была раньше. Меняются ценности, взгляды, принципы, убеждения.
Глава «Эмоции и чувства»
Сюжет рассказа «Окаянные дни», как и жизнь того времени переполнен опустошением, фактами подавленности и нетерпимости. Строки и мысли преподнесены таким образом, чтобы человек, после их прочтения, во всех темных красках видел не только отрицательные стороны, но и положительные. Автор отмечает, что темные картинки, на которых нет никаких ярких красок, намного эмоциональнее воспринимаются и западают глубже в душу.
В качестве черных чернил представлена сама революция и большевики, которые размещаются на белоснежном снегу. Такой контраст является мучительно-прекрасным, одновременно вызывающим отвращение, страх. На этом фоне народ начинает верить, что рано или поздно найдется тот, кто сможет одолеть разрушителя человеческих душ.
Глава «Современники»
В книге имеется очень много информации о современниках Ивана Алексеевичаа. Здесь он приводит свои высказывания, размышления о Блоке, Маяковском, Тихонове и о многих других литературных деятелях того времени. Чаще всего он осуждает писателей за их неправильные (по его мнению) взгляды. Бунин никак не может простить им то, что они склонились перед новым узурпаторским правительством. Автор не понимает, какие честные дела можно вести с большевиками.
Он отмечает, что русские литераторы, с одной стороны, пытаются бороться, называя власть авантюристской, предающей взгляды простого народа. А с другой стороны – они живут, как прежде, с навешанными на стены плакатами Ленина и постоянно находятся под контролем охраны, организованной большевиками.
Некоторые его современники открыто заявили, что намерены сами присоединиться к большевикам, и присоединялись. Бунин считает их глупыми людьми, которые ранее возносили самодержавие, а теперь придерживаются большевизма. Такие перебежки создают своеобразный забор, из-под которого народу практически невозможно выбраться.
Глава «Ленин»
Следует отметить, что по-особенному в произведении описан образ Ленина. Он пропитан сильной ненавистью, автор при этом не особо скупился на всевозможные эпитеты в адрес вождя. Он называл его ничтожным, жуликом и, даже животным. Бунин отмечает, что по городу много раз развешивали различные листовки, описывающие Ленина как мерзавца, предателя, который подкуплен немцами.Бунин не особо верит данным слухам и считает людей. Которые развешивали такие объявления, простыми фанатиками, одержимыми за гранями разумного, ставшие на пьедестал своего обожания. Писатель отмечает, что такие люди никогда не останавливаются и всегда идут до конца, какой бы ни был плачевный исход событий.
Бунин особое внимание уделяет Ленину как персоне. Он пишет о том, что Ленин боялся всего как огня, ему везде мерещились заговоры против него. Он сильно переживал, что потеряет власть или жизнь и до последнего не верил, что будет победа в октябре.
Глава «Русская вакханалия»
В своём произведении Иван Алексеевич дает ответ, из-за чего возникла такая несуразица в народе. Он опирается на общеизвестные работы мировых, на то время, критиков – Костомарова и Соловьева. В рассказе даются четкие ответы на причины возникновения колебаний духовного плана среди народа. Автор отмечает, что Россия – это типичное государство буяна.
Бунин представляет читателю народ в виде общества, постоянно жаждущего справедливости, а также перемен и равенства. Люди, желающие лучшей доли, периодически становились под знаменами самозванцев-царей, которые имели только корыстные цели.
Хотя народ был самой разнообразной социальной направленности, к концу вакханалии остались лишь воры и лентяи. Становилось совсем неважно, какие цели ставились изначально. То, что ранее все желали сделать новый и справедливый порядок вдруг забывалось. Автор говорит, что идеи со временем пропадают, а остаются лишь различные лозунги, чтобы оправдать образовавшийся хаос.
Созданное Буниным произведение описывало факты из жизни писателя до января 1920 года. Именно в это время Бунин вместе со своими членами семьи спасался от новой власти в Одессе. Здесь часть дневника была бесследно утеряна. Именно поэтому рассказ на данном этапе обрывается.
В заключение стоит отметить исключительные слова о русском народе. Бунин, безмерно уважал свой народ, так как был всегда связанным незримыми нитями с родиной, со своим отечеством. Писатель говорил, что в России существует два типа людей. Первые – это главенство, а вторые – чудики-фанатики. Каждый из этих видов может иметь переменчивость характера, многократно меняя свои взгляды.
Многие критики считали, что Бунин не понимал и не любил людей, но это совершенно не так. Злость, возникающая в душе писателя, была направлена на нелюбовь к народным страданиям. А нежелание идеализировать жизнь России в период революционных перемен, делают произведения Бунина не только литературными шедеврами, но и историческими информационными источниками.
