Прошел уже почти год с момента прихода к власти в США Дональда Трампа. В какой степени изменилась политика США в отношении стран Азии, а в какой мере она сохраняет преемственность? Предварительные выводы уже можно делать, особенно с учетом того, что Трамп в первой половине ноября 2017 г. совершил 12-дневный тур, посетив пять стран Азии. 18 октября госсекретарь Рекс Тиллерсон выступил с программной речью в Центре стратегических и международных исследований в Вашингтоне. Это речь предваряла его визит в Индию и была посвящена американо-индийским отношениям, но фактических содержала в себя ряд установочных заявлений об азиатской политике США в целом. Наконец, в декабре была обнародована новая Стратегия национальной безопасности в США, в которой немалое место уделено азиатско-тихоокеанскому направлению.

Сотворение Индо-Пасифики

Одно из самых бросающихся в глаза изменений – в наименованиях. Как известно, администрация Барака Обамы именовала свою стратегию в АТР сначала «разворотом» (pivot ), а потом «перебалансировкой» (rebalancing ).Учитывая неприязнь Трампа практически ко всему, что связано с предыдущей администрацией, неудивительно, что термин перебалансировка исчез из лексикона первых лиц Белого дома, Госдепа и Пентагона. На смену ему пока не пришло официально утвержденного наименования. Тем не менее появился термин, который с наибольшей частотностью звучит в выступлениях Трампа, Рекса Тиллерсона и других высших американских руководителей, посвященных азиатской проблематике. Это «Индо-Пасифика» (Indo-Pacific ), или Индо-Тихоокеанский регион. Поэтому формирующуюся при Трампе линию США в Азии я бы условно назвал «Индо-Тихоокеанской стратегией».

Концепт «Индо-Пасифика» придуман отнюдь не администрацией Трампа и находится в обороте уже около десяти лет. Его употребляли и при Обаме, хоть и не столь активно. Одно из первых использований понятия «Индо-Тихоокеанский регион» (ИТР) в политико-стратегическом смысле было зафиксировано в 2007 году в статье индийского автора Гурприта Хурана. С тех пор довольно быстро понятие Indo-Pacific превратилось из экзотики в заметный элемент международно-политического дискурса. В интерпретации Вашингтона, Индо-Тихоокеанский регион – это обширное пространство «от западных берегов Индии до западного побережья США». Тиллерсон подчеркивает: «Индо-Пасифика – включая весь Индийский океан, западную часть Тихого океана и страны, которые их окружают – будет наиболее важной частью земного шара в 21 веке». Соединенным Штатам Америки ИТР нужен прежде всего для того, чтобы сбалансировать очевидное усиление Китая в Восточной Азии. Именно Восточная Азия является естественной осью Азиатско-Тихоокеанского региона. Значит, перефразируя знаменитое изречение Хэлфорда Маккиндера, тот, кто контролирует Восточную Азию, управляет АТР, а впоследствии, возможно, и целым миром. Расширение геополитической картинки за рамки восточноазиатского побережья и смещение ее в сторону Индийского океана позволяет ввести новых игроков, которые будут «размывать» влияние Китая. Эти надежды возлагаются в первую очередь на Индию. Примечательно также, что Индо-Тихоокеанский регион практически точно соответствует зоне ответственности Тихоокеанского командования США.

Регионостроительство, то есть целенаправленное создание политических регионов, – феномен в международных отношениях не такой уж редкий. Можно вспомнить «Евро-Атлантику» (она же «Северная Атлантика») – концепт, который был призван обеспечить нерушимое единство США и Западной Европы. Тот же самый АТР, который сейчас получил конкурента в виде ИТР, – это тоже в значительной мере искусственное образование. Как справедливо отмечает автор книги «Азиатско-Тихоокеанский регион: мифы, иллюзии и реальность» Олег Арин, нарратив об АТР, создававшийся в 1970–80-е годы, во многом был вызван потребностью в идеологическо-политическом обосновании сохранения и упрочения господствующих позиций США на Тихом океане и в Восточной Азии. Россия тоже не остается в стороне от подобных регионостроительных игр для обеспечения своих геополитических интересов. Яркий пример – продвижение геоконцепта Евразии и проекта Евразийского союза. Насколько успешной окажется попытка сконструировать Индо-Тихо­океанский регион, покажет время.

Для России идея ИТР не сулит радужных перспектив. Тихий океан, конечно же, никуда не исчезнет, и Россия не перестанет быть тихоокеанской державой, но смещение геополитического акцента на запад от Малаккского пролива, скорее всего, ослабит влияние Москвы в регионе: в Тихом океане наши позиции никогда не были особенно сильными, а уж в Индийском они практически отсутствуют. Поэтому следует осторожно относиться к тому, чтобы заимствовать термин ИТР в официальный российский лексикон. Наверное, стоит сохранять верность АТР, хотя, повторюсь, он тоже имеет западное происхождение. Обращает на себя внимание, что американцы говорят о «свободной и открытой Индо-Пасифике”. Под этим, во-первых , подразумевается неприятие китайской инициативы «Пояса и Пути», которая, как считают в Вашингтоне, создает угрозу геоэкономического доминирования Китая в Азии. Во-вторых , это свобода для американских и дружественных военно-морских и военно-воздушных сил действовать (sail, fly and operate ) во всех частях Тихого и Индийского океанов в соответствии с принципом свободы мореплавания. Попытки Китая установить суверенитет над Южно-Китайским морем, а также его территориальный спор с Японией рассматриваются как прямое посягательство на принцип «свободы и открытости». В контекст «свободной и открытой Индо-Пасифики» также укладываются адресуемые Китаю обвинения в «подрыве суверенитета соседних стран», использовании «хищнических экономических методов» и превращении других стран в свои «сателлиты».

Несмотря на всю сегодняшнюю истерику, связанную с Россией и якобы имевшим местом вмешательством Москвы в американские выборы, Вашингтон видит главную долгосрочную геополитическую угрозу не в ней, а в Китае. Идентификация Китая в качестве ключевого соперника США произошла еще в начале 2000-х годов, когда Джордж Буш-младший провозгласил КНР главным «стратегическом конкурентом». С тех пор, независимо от смены президентских администраций, Вашингтон довольно последовательно проводит курс на ограничение роста стратегического влияния Пекина. Это зафиксировано и в трамповской Стратегии национальной безопасности. Среди главных соперников США документ первым называет именно Китай, а уж следом за ним Россию. В перечне региональных приоритетов американской внешней политики Стратегия ставит на первое место Индо-Пасифику, где главным вызовом является опять-таки Китай. Европа – где основной угрозой названа, разумеется, Россия – поставлена на второе место. Да и общая тональность документа, в котором исходящий от Китая вызов изображается многословнее и в более ярких красках, чем «российская угроза», не оставляет сомнений в приоритетах стратегического планирования США.

Как уже было сказано выше, именно Индии США хотели бы отвести роль главного противовеса Китаю в Азии. Объективно только Индия по своим агрегированным показателям способна балансировать китайского гиганта. К 2050 году индийская экономика может стать второй в мире по объему ВВП. К 2030 г. численность населения Индии должна превзойти Китай, причем индийское население, медианный возраст которого составляет всего 25 лет, будет гораздо моложе неуклонно стареющего населения Китая, что должно сказаться на темпах роста экономики, уровне инновационной активности и т.д. Уже сегодня темпы роста экономики Индии превышают китайские.

Разумеется, американцы делают ставку и на общие «демократические ценности». Вот характерная цитата из речи Тиллерсона: «США и Индия во все большей степени становятся глобальными партнерами со все более близкими стратегическими интересами. Индийцы и американцы не просто разделяют общую приверженность демократии. У нас общее видение будущего…Наши нации служат двумя опорами стабильности – по обеим сторонам земного шара…У нас никогда не будет таких же отношений с Китаем, недемократическим обществом, какие мы можем иметь с большой демократической страной» . Такая риторика свидетельствует о том, что в качестве своего главного перспективного партнера в Азии Вашингтон видит уже не увядающую и неуверенную в себе Японию, а растущую и все более амбициозную Индию. Администрация Трампа четко обозначила, что намерена всячески укреплять стратегические отношения с Индией, как в политико-дипломатической, так и в военной сферах, включая совместные учения, поставки оружия и военных технологий. Следует отметить, что политика администрации Трампа в отношении Индии демонстрирует полную преемственность с администрациями и Обамы, и Буша-младшего. Именно при Буше-младшем началось активное сближение Вашингтона и Дели, которое продолжалось и при Обаме.

Остается, однако, вопросом, насколько сама Индия готова к такой миссии главного стратегического партнера США в Азии, поскольку эта роль неизбежно означает ту или иную степень противостояния Китаю. В целом, Дели ведет себя в отношении Китая достаточно осторожно и пока нет оснований говорить, что Индия отказалась от традиционной для себя линии «стратегической автономии», которая подразумевает избегание слишком тесных альянсов с великими державами. Показательно, что Дели не готов участвовать в «патрулировании» Южно-Китайского моря для поддержания принципа свободы мореплавания, чего от Индии очень бы хотели американцы.

«Сетевизация» военно-политических альянсов

Союзнические отношения с другими государствами – один из важнейших инструментов сохранения и укрепления Pax Americana в ключевых геополитических регионах, в том числе в Азии. Как известно, в ходе президентской кампании кандидат Трамп очень критически высказывался о союзах США в Европе и Азии, ставя под сомнение их пользу для Америки. Критике подверглись альянсы с Японией и Южной Кореей. На этой волне многие даже начали предрекать если не конец, то ослабление краеугольных азиатских альянсов США. Однако в 2017 году этого не произошло. Более того, в случае с Японией наблюдается даже укрепление союзнических отношений, что объясняется личной дружбой Трампа и Синдзо Абэ, а также фактором усилившейся «северокорейской угрозы».

Что касается Южной Кореи, персональные отношения Трампа с президентом Мун Чжэ-ином не такие тесные, как с Абэ, но институционально военно-политический альянс США и Республики Корея выглядит сегодня довольно прочным, чему тоже способствует фактор Северной Кореи. Если американо-южнокорейский альянс и начнет ослабевать, это скорее всего произойдет по инициативе не Вашингтона, а Сеула, который все больше ощущает свою экономическую и геополитическую зависимость от Китая и старается лишний раз не раздражать своего гигантского соседа (свидетельством чему стало данное в ноябре 2017 г. Сеулом обещание Пекину не разворачивать на территории Южной Кореи дополнительных комплексов THAAD, не участвовать в создаваемых США региональной и глобальной системах ПРО и не вступать в трехсторонний военно-политической альянс с США и Японией).

Кроме того, при Трампе были сделаны шаги по восстановлению военно-политических отношений с Таиландом, договорным союзником США, отношения с которым значительно ухудшились при Обаме после прихода к власти в Бангкоке военной хунты. Традиционно в Сан-Францисской системе существовали только двусторонние вертикальные связи – между Вашингтоном и младшими союзниками, в то время как горизонтальные соединения между последними практически отсутствовали. Ни США, ни их тихоокеанские клиенты не были особо заинтересованы в том, чтобы выходить за рамки проверенной временем модели “оси и спиц” (hub and spokes ). Однако с 2000-х годов американская дипломатия взяла курс на продвижение военно-политического сотрудничества между “спицами” – младшими союзниками и партнерами. Оно развивается как в двусторонних, так и в многосторонних форматах. Помимо своих традиционных союзников, США активно вовлекают в эти стратегические связки новых партнеров, прежде всего Индию и Вьетнам. В ряде случаев (например, в треугольнике Япония-США-Австралия) Вашингтон является непосредственным участником и лидером. В других (например, Индия-Австралия-Япония, Филиппины-Япония, Южная Корея-Австралия) американцы формально отсутствуют, но и в этих случаях мало сомнений, что процесс происходит с благословления Вашингтона.

Самым развитым является австрало-американо-японский треугольник, официальное начало которому было положено в 2002 г. запуском диалога по безопасности на уровне старших должностных лиц. С 2006 г. он проводится на министерском уровне и именуется Трехсторонним стратегическим диалогом. С 2011 г. проводится американо-индийско-японский трехсторонний диалог (на уровне заместителей министров), а в сентябре 2015 г. состоялась первая трехсторонняя встреча на уровне министров. С 2015 г. Япония присоединилась в качестве третьего постоянного участника к крупномасштабным американо-индийским военно-морским учениям “Малабар”. В июне 2015 г. в Дели состоялась первая трехсторонняя встреча заместителей глав внешнеполитических ведомств Индии, Японии и Австралии. Таким образом, система “оси и спиц” постепенно трансформируется в “сеть”, узлы которой соединены многочисленными связями, хотя и с разной степенью формализованности и интенсивности. Главным “хабом” сети, который управляет ее строительством и функционированием, по-прежнему остаются Соединенные Штаты.

При Трампе тенденция «сетевизаци» сохранилась и получила дальнейшее развитие. На полях Восточноазиатского саммита в Маниле в ноябре 2017 г. состоялся очередной трехсторонний саммит президента США, премьер-министров Японии и Австралии, подтвердивший жизнеспособность трехсторонней коалиции. Но самым значимым событием стала встреча в Маниле формате «четверки» (Quad ), состоящей из США, Японии и Австралии и Индии. США и Япония уже довольно давно продвигали идею «четверки», но не получали поддержки со стороны Канберры и Дели, которые не хотели лишний раз провоцировать Китай: всем понятно, что «четверка» имеет отчетливо различимый привкус сдерживания Китая. Именно поэтому первая встреча в четырехстороннем формате, которая состоялась в 2007 г. по инициативе Японии (это было во время первого премьерского срока Синдзо Абэ), не получила затем продолжения. И вот сейчас четверка возрождается, хотя пока что это была встреча не на уровне лидеров государств или министров, а лишь старших должностных лиц. Показательно, что в коммюнике по итогам встречи все четыре стороны заявили о приверженности «свободной и открытой Индо-Пасифике».

От «свободной» торговли к «справедливой»

Если военно-политическая стратегия США в АТР осталась в принципе прежней, то этого нельзя сказать о сфере торгово-экономических отношений, где в полной мере проявились протекционистские наклонности трамповской администрации. Администрация Трампа делает акцент не на «свободную торговлю» (free trade ), а на «справедливую торговлю» (fair trade ). Трамп, как известно, вывел США из заключенного администрацией Обамы многостороннего Транстихоокеанского партнерства и дал понять, что США будут отдавать приоритет двусторонним торгово-экономическим соглашениям, поскольку такой формат дает Америке гораздо больше рычагов при переговорах. Отказавшись от ТПП, администрация Трампа предпочла очевидные и краткосрочные торговые преимущества более долгосрочной перспективе формирования в АТР – и в мире в целом – экономического режима, основанного на модели либерального постиндустриального капитализма, которая до недавнего времени была основой внешнеэкономической политики США. Пока не совсем ясно, как именно выход из ТПП, а также желание США изменить соглашение о свободной торговле с Южной Кореей повлияют на стратегические позиции Вашингтона в регионе, приведут ли они к ослаблению влияния США и усилению позиций Китая, как быстро и в какой степени.

Фактор Северной Кореи

Наконец, еще одним принципиально новым фактором, влияющим на политику США в АТР, стала Северная Корея. Приход к власти Трампа совпал с моментом, когда северокорейская ракетно-ядерная программа начала представлять реальную угрозу США (вероятное или ожидаемое в скором времени наличие у КНДР межконтинентальной баллистической ракеты, термоядерной боеголовки и т.п.). Трамп, как и любой американский президент на его месте, должен на это реагировать. Северная Корея стала одним из главных пунктов американской повестки в АТР, что отразилось и на отношениях с Китаем. Вашингтон исходит из того, что только Пекин, который, по сути, контролирует подавляющую часть внешнеэкономических контактов КНДР, способен заставить Пхеньян пойти на попятную. Американцы рассчитывают на то, что китайцы применят к Северной Корее жесткие экономические санкции и, возможно, задействуют какие-то дополнительные имеющиеся у них рычаги в отношении северокорейского режима. Зависимость от Пекина в северокорейском вопросе заставляет Трампа искать дружбы с Си Цзиньпинем. Это одна из главных причин, почему Трамп резко отказался от предвыборной антикитайской риторики.

В обмен на сотрудничество по Северной Корее Белый дом готов пойти на уступки Китаю в сфере торговли и, возможно, даже по вопросам Тайваня и Южно-Китайского моря. Показательно, что в первые месяцы администрации Трампа США показательно провели несколько «операций по обеспечению свободы мореплавания» (FONOPs ) в непосредственной близости от контролируемых китайцами островков в Южно-Китайском море, но по мере обострения Корейского кризиса эти операции прекратились (по крайней мере, нет публичной информации о них). Администрация Трампа явно не хочет ссориться с Пекином и не предпринимает серьезных попыток поставить заслон китайской экспансии в ЮКМ. Ряд американских аналитиков считают, что Вашингтон еще при Обаме фактически смирился с китайской экспансией в ЮКМ и призывают администрацию Трампа к гораздо более решительному отпору, в том числе путем милитаризации ЮКМ через поставки современного американского оружия оппонентам Китая в Юго-Восточной Азии. Но Трамп на это вряд ли пойдет, пока главной непосредственной угрозой воспринимается Северная Корея и сохраняется надежда на помощь Китая в ее устранении.

Далеко не все в Вашингтоне верят в то, что Китай готов помогать в решении северокорейской проблемы. Так, видный консервативный сенатор-республиканец и союзник Трампа Том Коттон, которого прочат на пост директора ЦРУ, уверен, что Китай ведет двойную игру. По его мнению, наличие ядерной Северной Кореи выгодно Пекину, так как отвлекает внимание США от экономической экспансии и других враждебных действий, предпринимаемых Китаем. Нельзя не признать, что в этих утверждениях есть рациональное зерно. С одной стороны, Северная Корея – это головная боль для Китая. Но, с другой стороны, она может использоваться как козырная карта в торге с США по другим важным для Китая вопросам. Поэтому Пекин вряд ли заинтересован в полном и окончательном решении северокорейского вопроса.

Заключение

Итак, в 2017 году – в первом году администрации Трампа – политика США в АТР характеризовалась как существенными элементами преемственности, которые она восприняла от предыдущих администраций, так и отличиями. Преемственность – идентификация Китая как главного геополитического вызова для Америки, ставка на Индию как наиболее важного потенциального балансира Китая, а также курс на укрепление и расширение сети альянсов и военно-политических партнерств Вашингтона, где самым примечательным событием стало возрождение «четверки» (США, Япония, Австралия, Индия). Эта сеть опять же направлена на долгосрочное стратегическое сдерживание Китая. Самые значительные перемены произошли в сфере торговой политики: поворот от идеологии «свободы торговли» и либерально-глобализационной повестки на основе многосторонних региональных блоков к протекционизму, акценту на двусторонние соглашения и связанный с этим выход из ТТП.

Новым фактором, который внес заметные коррективы в азиатско-тихоокеанскую политику США, стала Северная Корея. Во многом из-за необходимости заручиться поддержкой Пекина в давлении на Северную Корею Трамп сменил гнев на милость в отношениях с Китаем. Остается, однако, большой вопрос, как будут развиваться американо-китайские отношения, в случае если действия Китая по Северной Корее не приведут к желаемому Вашингтоном результату или если Белый дом начнет подозревать Пекин в двойной игре и нежелании окончательно решить северокорейской ядерный вопрос. В этом случае нельзя исключать резкого и значительного ухудшения отношений между США и Китаем.

Термин Indo-Pacific и его производные все чаще встречаются в англоязычных научных статьях, выступлениях государственных деятелей и СМИ.

Индо-Тихоокеанский регион - это обширное морское пространство, включающее Индийский и Тихий океаны, а также окаймляющие их берега. По мысли авторов идеи, новый географический концепт должен отразить рост и взаимопроникновение сфер влияния Китая и Индии, а также значительное увеличение морских торговых потоков, особенно поставок энергоносителей, между Восточной Азией, Южной Азией и Ближним Востоком.

Понятие «Индо-Тихоокеанский регион» в политико-стратегическом смысле впервые было употреблено в 2007 году в статье индийского автора Гурприта Хурана. Любопытно, что раньше оно тоже использовалось, но обозначало биогеографический район тропических вод Индийского океана, а также западной и центральной части Тихого океана, для которого характерна общность многих морских видов. Стремительно, буквально за последние один-два года, понятие Indo-Pacific превратилось из экзотики в заметный элемент международно-политического дискурса. Это заставляет предположить, что новый геоконцепт целенаправленно и энергично продвигается.

Кто продвигает ИТР?

Кто может быть заинтересован в Индо-Тихоокеанском регионе? Обращает на себя внимание, что с наибольшим энтузиазмом ИТР сегодня пропагандируют Австралия, Индия и США, а также Япония.

Интерес Индии понятен. Одноименный, «свой» регион, конечно же, льстит великодержавному самолюбию индийцев и повышает престиж страны. Если принадлежность Дели к АТР часто оспаривалась, то ИТР уже не должен оставлять в этом никаких сомнений. Концепт Indo-Pacific легитимизирует растущие стратегические интересы Индии в Восточной Азии и западной части Тихого океана.

Соединенным Штатам Америки ИТР нужен прежде всего для того, чтобы сбалансировать очевидное усиление Китая в Восточной Азии. Именно Восточная Азия является естественной осью Азиатско-Тихоокеанского региона. Значит, перефразируя знаменитое изречение Хэлфорда Маккиндера, тот, кто контролирует Восточную Азию, правит АТР, а впоследствии, возможно, и целым миром. Расширение геополитической картинки за рамки восточноазиатского побережья и смещение ее в сторону Индийского океана позволяет ввести новых игроков, которые будут «размывать» влияние Китая. Эти надежды, разумеется, возлагаются в первую очередь на Индию. Примечательно также, что Индо-Тихоокеанский регион практически точно соответствует зоне ответственности Тихоокеанского командования США.

Что касается Австралии – страны, находящейся на стыке Индийского и Тихого океана, новая географическая формула дает Канберре шанс оказаться в самом центре переформулированного АТР и избавиться от некоторой маргинальности и периферийности своей региональной идентичности. Именно австралийские аналитики проявили на сегодня наибольшую активность в разработке идеи ИТР. Они также не скрывают, что одна из целей нового региона – обосновать необходимость сохранения ведущей стратегической роли главного союзника Канберры, Вашингтона, в индо-тихоокеанской Азии.

Судя по всему, идея ИТР близка и Японии. Премьер-министр Синдзо Абэ выступает за то, чтобы Австралия, Индия, Япония и США образовали конфигурацию в виде «стратегического алмаза» для обеспечения безопасности морских пространств в Индийском океане и западной части Пасифики.

Регионостроительство, то есть целенаправленное создание политических регионов, – феномен в международных отношениях не такой уж редкий. Можно вспомнить «Евро-Атлантику» (она же «Северная Атлантика») – концепт, который был призван обеспечить нерушимое единство США и Западной Европы. Тот же самый АТР, который сейчас получил конкурента в виде ИТР, – это тоже в значительной мере искусственное образование. Как справедливо отмечает автор книги «Азиатско-Тихоокеанский регион: мифы, иллюзии и реальность» Олег Арин, нарратив об АТР, создававшийся в 1970–80-е годы, во многом был вызван потребностью в идеологическо-политическом обосновании сохранения и упрочения господствующих позиций США на Тихом океане и в Восточной Азии. Кстати, Россия тоже не остается в стороне от подобных регионостроительных проектов для обеспечения своих геополитических интересов. Яркий пример – продвижение геоконцепта Евразии и проекта Евразийского союза.

Насколько успешной окажется попытка сконструировать Индо-Тихо­океанский регион, покажет время. Очевидно, что далеко не всем эта геополитическая конструкция придется по вкусу. Прежде всего, конечно же, она не нравится Китаю.

России идея ИТР тоже не сулит радужных перспектив. Тихий океан, конечно же, никуда не исчезнет, и Россия не перестанет быть тихоокеанской державой, но смещение геополитического акцента на запад от Малаккского пролива, скорее всего, ослабит влияние Москвы в регионе: в Тихом океане наши позиции никогда не были особенно сильными, а уж в Индийском они практически отсутствуют.

Пекин – Дели: новая ось мировой политики?

Если Индо-Тихоокеанский регион все же превратится из модной словесной конструкции в геополитическую реальность, он будет определять состояние мировой политики и экономики, а его несущей осью станут отношения Китая и Индии.

Китай с объемом ВВП $12,4 трлн (по паритету покупательной способности) сегодня уступает по экономической мощи только США. Показатели Индии выглядят скромнее: ее ВВП почти в три раза уступает китайскому, составляя «лишь» $4,7 трлн (4-е место в мире). Индия пока отстает от КНР и по темпам экономического роста. Если Китай уже в течение длительного времени демонстрирует рост 8–10% в год, то скорость приращения индийского ВВП с конца 1990-х годов составляла около 7%, а в 2012 году она и вовсе снизилась до 5,4%.

Индийская экономика по большинству параметров пока заметно уступает китайской, но у нее есть одно очень важное потенциальное преимущество – демографическое. Дело в том, что Китай скоро войдет в фазу быстрого старения населения, когда количество уходящих на пенсию людей будет значительно превышать число новых работников. По данным последней переписи, уже с 2010 года численность населения трудоспособного возраста (от 16 до 60 лет) в КНР начала снижаться, что стало закономерным следствием низкой рождаемости. Одновременно растет число пожилых граждан, увеличивая нагрузку на финансовую систему страны. Этот фактор станет фундаментальным ограничителем для дальнейшего быстрого роста китайской экономики и создаст для нее серьезнейшие вызовы.

Индия же, наоборот, вступает в максимально благоприятную демографическую фазу, когда в возрастной структуре преобладают люди молодых и средних лет. По прогнозам экспертов ООН, к 2030 году население Китая начнет сокращаться, а Индия станет самой многонаселенной страной мира. Это, скорее всего, повлияет на соотношение их экономических потенциалов: темпы развития Китая будут замедляться, а Индия начнет рваться вперед.

Можно с уверенностью прогнозировать, что диада Дели – Пекин, наряду с осью Пекин – Вашингтон, будет выступать в качестве важнейших двусторонних отношений мировой политики XXI века. То, что будет происходить между двумя азиатскими гигантами, будет прямо или косвенно касаться всех остальных. Если Индия и Китай сумеют договориться, образовав «азиатский альянс», они легко смогут претендовать на мировую гегемонию.

Однако такой сценарий выглядит маловероятным. Пекин и Дели сегодня выступают, скорее, в качестве соперников, чем стратегических партнеров. И судя по всему, их конкуренция будет обостряться. В Дели не забыли унизительного поражения в пограничной войне 1962 года, когда индийская армия была наголову разбита китайцами. Индийцам категорически не нравится альянс КНР с Пакистаном, у них вызывает тревогу нарастающее присутствие китайцев в Индийском океане. В свою очередь, китайцы недовольны увеличивающимся проникновением Индии в Юго-Восточную Азию, которую Пекин считает своей сферой влияния. Пекин также крайне обеспокоен укреплением сотрудничества Дели с Вашингтоном.

Главная же причина разгорающегося соперничества двух азиатских колоссов заключается, пожалуй, в том, что они перестали быть самодостаточными, сосредоточенными на самих себе цивилизациями, каковыми они являлись на протяжении тысячелетий, и превратились в амбициозные великие державы, которые активно самоутверждаются на международной арене. Остается только надеяться, что состязание Индии и Китая будет иметь мирный и конструктивный исход.

Американские военные переименовывают огромную часть Восточного полушария

30 мая министр обороны США Джим Мэттис объявил о переименовании Тихоокеанского командования в Индо-Тихоокеанское командование. Так, самая большая (в географическом смысле) структура Пентагона приобрела ещё больший размер.

Новый термин вводился постепенно, но в последние месяцы он употреблялся всё чаще. А 21 мая о предстоящем переименовании заявил спикер Пентагона полковник Роб Мэннинг.

Американские СМИ отмели предположение, что ребрендинг связан со сдерживанием Китая и Ирана. Однако КНР омывается Тихим океаном, Иран имеет выход в Индийский океан. О необходимости противодействия их растущим возможностям заявляла ещё администрация Обамы, при Трампе это стало воплощаться в действия. 23 мая Пентагон объявил, что Китай больше не будет принимать участие в военно-морских манёврах Rim of the Pacific (RIMPAC), которые раз в два года проходят под эгидой США у Гавайских островов. Формальным поводом послужили учения, проведенные НОАК в районе Южно-Китайского моря, когда ядерные бомбардировщики КНР приземлились на оспариваемые острова.

Антикитайские настроения в американском истэблишменте стали привычными – как антииранские, антисеверокорейские и антироссийские.

В плане оснащения войск США и географии их присутствия переименование огромной географической части Восточного полушария не даёт никаких преимуществ. Скорее наоборот. Смена символики – от изготовления новых шевронов до замены огромного количества всевозможных надписей и табличек — лишь увеличит расходы, а переподчинение структур вызовет дополнительные бюрократические хлопоты.

За этим решением кроме антикитайской и антииранской риторики стоит тесное сотрудничество США с Индией. В последнее время Вашингтон уделяет Нью-Дели повышенное внимание, характеризуя Индию как один из будущих полюсов региональной безопасности наряду с Японией, Австралией и другими своими союзниками. Премьер-министр Индии Нарендра Моди 3 июня на конференции Shangri-La Dialogue (SLD) в Сингапуре прокомментировал изменение названия американского командования, отметив, что для Индии объединение Индийского и Тихого океанов в единый географический массив выглядит вполне естественно. Тогда же стало известно, что США, Австралия, Япония и Индия, объединённые в группу Quad (Четвёрка), отныне будут рассматривать два океана как единое стратегическое пространство.

11-16 июня неподалёку от острова Гуам состоялись совместные американо-индо-японские военно-морские учения «Малабар». В официальном заявлении ВМС США сказано, что манёвры направлены на улучшение боевых навыков, закрепления морского превосходства и проекции силы. С учётом того, что Пакистан стремительно сходит с орбиты влияния США, интерес Пентагона к Индии закономерен. Соседи Индии, Пакистан и Китай, имеют к ней определённые территориальные претензии (как и она к ним), и это тоже учитывается индийско-американскими стратегами.

Зонтичная идея более глубокого вмешательства США в дела Азии была предложена в концепции «свободной и открытой Индо-Тихоокеанской стратегии» (U.S. concept of a free and open Indo-Pacific strategy, FOIP). Её цель – заменить Транс-Тихоокеанское торговое партнёрство, от которого отказался Дональд Трамп, и перетянуть на свою сторону участников ASEAN или по крайней мере вывести их из-под влияния Китая. Это оперативный подход, а есть ещё факторы, связанные с формированием нового геополитического нарратива. Это известный приём: создание воображаемых географических образов, которые затем формируют геополитические модели и задают внешнеполитическую повестку.

Примером может служить термин «Ближний Восток», который сейчас является универсальным обозначением группы стран между Средиземным, Красным и Арабским морями. Для кого этот регион ближний? И для кого он восток? Для Индии и Китая это, например, запад. Происхождению термина мы обязаны англо-саксонской политической школе, точнее – ряду английских дипломатов, историков, политиков, интеллектуалов: Томасу Тэйлору Мидоузу, Дэвиду Джорджу Хогарту, Генри Норману, Уильяму Миллеру, Арнольду Тойнби. Это также плод размышлений над географией стратегических коммуникаций британского дипломата Томаса Эдварда Гордона и американского адмирала Альфреда Тайера Мэхэна. И вряд ли бы эти размышления появились, если бы не колониальные владения Великобритании, которые нуждались в управлении, контроле, а при необходимости и применении военной силы. Не будь британских колоний, мы бы использовали сейчас арабские самоназвания Магреб, Машрек или другие, более точные географические термины (например, Западная Азия). Так же и с термином IndoPacific – за его появлением стоит экспансионизм.

Ещё пример. Концепция атлантизма, объединяющая Старый Свет и Америку, демонстрирует, как можно обосновать вмешательства в дела Европы под видом оказания помощи или защиты от коммунизма, или создания общей системы безопасности. А появление доктрины евроатлантизма (субпродукт атлантизма) показывает, что европейские клиенты начинают сами оправдывать своё подчинённое положение по отношению к американскому патрону.

И последний пример – рамочная модель Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР). Если прямой выход в Тихий океан у США был несколько столетий, то для обоснования американского присутствия в Азии нужно было создать ментальную привязку, подготовить концепт Азиатско-Тихоокеанского региона. В результате, несмотря на всё то, чем Америка отметилась в Азии в ХХ веке (ядерная бомбардировка японских городов; участие в войне на Корейском полуострове; провокация в Тонкинском заливе с агрессией против Вьетнама; поддержка различных антикоммунистических движений; подрывная деятельность), присутствие США в тихоокеанской части Азиатского континента превратилось в устойчивый нарратив.

Теперь американцы будут внедрять понимание данного региона как «Индо-Тихоокеанского». Это означает их продвижение вглубь Евразии ещё дальше с востока на запад. Хотя морское присутствие США является глобальным, а в зону ответственности командований Пентагона так или иначе попадают все страны мира, официальное обоснование присутствия американской военной силы от Африканского Рога до Малаккского залива станет ещё более наступательным. Индо-тихоокеанский массив может превратиться в «структуру длительной продолжительности» (longue durée), если использовать понятия школы французских историков «Анналы».

Для России, в частности, это будет означать переключение внимания США с европейского направления на азиатское. В контексте смещения центра экономической активности в Азию и частых заявлений Дональда Трампа о том, что члены НАТО должны сами решать вопросы бюджета организации, а не надеяться на Вашингтон, здесь есть логика. Саммит НАТО 11-12 июля в Брюсселе должен это показать.

«Фонд стратегической культуры»

Подпишитесь на нас

Инициатива представляет собой организационную концепцию внешней политики Китая на обозримое будущее; и сердце того, что концептуализировалось ещё даже до президента Си Цзиньпина - это «мирный рост» Китая.

Реакция администрации Трампа на существование и масштаб Инициативы несколько минималистична. На данный момент все вылилось в терминологический сдвиг от того, что раньше называлось азиатско-тихоокеанским к «индо-тихоокеанскому». Администрация Обамы вплоть до последнего визита в Азию бывшего президента в сентябре 2016 года всегда говорила об азиатско-тихоокеанском регионе.

Индо-тихоокеанский регион включает в себя Южную Азию и Индийский океан. Итак, с американской точки зрения подразумевается восхождение Индии к статусу растущей глобальной сверхдержавы, способной «сдерживать» Китай.

Госсекретарь США Рекс Тиллерсон не мог выразиться резче:

«Мировой центр притяжения сдвигается к сердцу индо-тихоокеанского региона. США и Индия - с нашими общими стремлениями к миру, безопасности, свободе навигации и свободной и открытой архитектуре - должны служить восточным и западным маяками индо-тихоокеанского региона. Как левые и правые отличительные огни, ориентируясь на которые регион может достичь своего величайшего и наилучшего потенциала».

Попытки представить это, как «единый подход» могут маскировать явное геополитическое отклонение, где индо-тихоокеанский звучит ремиксом «разворота к Азии» времён Обамы, расширенном на Индию.

Индо-тихоокеанский регион прямо касается протяжённости Морского Шёлкового Пути в Индийском океане, представляющего собой один из основных маршрутов связности Китая, с явными признаками «глобализации с китайскими характеристиками». Как и Вашингтон, Пекин целиком и полностью за свободные рынки и открытый доступ к общему столу. Но с китайской точки зрения это не обязательно подразумевает единственную обширную организационную сеть, контролируемую США.

«Евразифрика»?

Что касается Нью-Дели, использование индо-тихоокеанской концепции повлекло за собой практически ходьбу по натянутому канату.

В прошлом году и Индия, и Пакистан стали официальными членами ШОС, ключевого элемента российско-китайского стратегического партнёрства.

Индия, Китай и Россия - члены БРИКС, президент Нового Банка Развития БРИКС со штаб-квартирой в Шанхае - индус. Индия ещё и член возглавляемого Китаем Азиатского Банка Инфраструктурных Инвестиций. И до недавних пор Индия принимала участие в Инициативе.

Но затем в прошлом мае ситуация начала меняться, когда премьер-министр Нарендра Моди отказался присутствовать на саммите Инициативы в Пекине, поскольку Экономический Коридор Китай-Пакистан с ключевым узлом Инициативы, как оказалось, пересекает Гилгит-Балтистан и чувствительный регион, который Пакистан называет Азад Кашмир, а Индия - оккупированным Пакистаном Кашмиром.

И тут же на встрече Банка Африканского Развития в Гуджарате Нью-Дели раскрыл то, что может представлять собой соперничающий проект Инициативы - Азиатско-африканский коридор роста (AAGC) в сотрудничестве с Японией. не мог бы быть более «индо-тихоокеанским» проектом, на самом деле очерчивая индо-тихоокеанский коридор свободы и открытости, финансируемый Японией и использующий знание Африки Индией, этот коридор способен соперничать - ну с чем же ещё - с Инициативой.

На данный момент это не более чем объявленный документ-концепция » разделяемых Моди и его японским коллегой Синдзо Абэ намерениях создать нечто вроде Инициативы, вроде развития качества инфраструктуры и цифровой связности.

Ну а довеском к AAGC идёт «Четырёхугольник » (Индия, США, Япония и Австралия), эдакий выверт японского министра иностранных дел с проектом «свободного и открытого международного порядка, основанного на верховенстве закона в индо-тихоокеанском регионе». Что это ещё раз противопоставляет «стабильность индо-тихоокеанского региона» и восприятие Токио «агрессивной внешней политики Китая» и «воинственность в Южно-Китайском море», подвергающую опасности то, что США всегда представляют, как «свободу навигации».

Как бы не расхваливали недавно Си и Абэ новое начало китайско-японских отношений, реальность говорит обратное. Япония, ссылаясь на угрозу со стороны КНДР на самом деле опасаясь быстрой военной модернизации Китая, закупит больше американского оружия. В то же время Нью-Дели и Канберра тоже весьма встревожены стремительным экономическим/военным ростом Китая.

По сути AAGC и «Четырёхугольник» связывают Закон о Восточной политике Индии с японской «Стратегией свободы и открытости Индо-Тихоокеанского региона ». При сличении обоих документов вовсе не выглядит натянутой характеристика индо-японской стратегии как нацеленная на «Евразифику».

На практике, помимо экспансии в Африку в сотрудничестве с Индией Токио стремится расширить инфраструктурные проекты в Юго-Восточной Азии - некоторые из них конкурируют или пересекаются с Инициативой. Между тем Азиатский банк развития (ADB) рассматривает варианты финансирования инфраструктурных проектов вне рамок Инициативы.

Как выясняется, «Четырёхугольник» всё ещё в процессе создания, с его «стабильностью индо-тихоокеанского региона», противопоставленной признанному желанию Пекина создать «сообщество общего будущего» с Азиатско-тихоокеанском регионе. Есть причины тревожиться, что эта новая конфигурация может на деле развиться в резкую экономическую и политическую поляризацию Азии.

Раскол в сердце БРИКС

Согласно данным Азиатского банка развития на инфраструктурные проекты Азии необходимы ошеломляющие $1.7 триллиона в год. В теории Азия в целом получила бы выгоду от ряда проектов Инициативы вкупе с некоторыми другими, которые Азиатский Банк развития финансирует и которые связаны с AAGC.

Учитывая крайне амбициозное существование и масштаб всей стратегии, Инициатива довольна существенным стартовым рывком. Обширные ресурсы Пекина уже направлены на инвестиции в инфраструктуру по всей Азии в тандеме с экспортом излишних строительных мощностей и улучшением связности всего вокруг.

И наоборот, Нью-Дели обладает достаточными промышленными мощностями для нужд самой Индии. На самом деле Индия отчаянно нуждается во вложениях в инфраструктуру. По данным расширенного доклада Индии необходимо по меньшей мере $1.5 триллиона в следующем десятилетии. И помимо всего прочего, у Индии сохраняется постоянный дефицит в торговле с Китаем.

Осязаемый возможный успех - индийские инвестиции в иранский порт Чехбехар, как часть афганской торговой стратегии (см. часть вторую доклада). Но хватит об этом.

Помимо энергетических и структурных проектов, вроде национальной цифровой системы идентификации граждан и резидентов AADHAAR (1,18 миллиарда пользователей) и инвестиций в ряд производств солнечной энергии, Индии ещё многое надо пройти. По недавно опубликованному Общему определителю голода (GHI) Индия занимает 100 место из 119 стран, где была произведена оценка детского голода на основании следующих компонентов: плохой уход, детская смертность, недоедание ослабление роста среди детей. Это крайне тревожно - на семь позиций ниже КНДР. И лишь на семь позиций выше Афганистана, в конце списка.

Нью-Дели вряд ли что потеряло бы, если бы осознанно сделало ставку на выстраивание сотрудничества Индии и Китая в рамках БРИКС. А сюда входит признание, что инвестиции Инициативы полезны и даже очень важны для развития инфраструктуры Индии. Двери остаются открытыми. Всё внимание приковано к 10-11 декабря, когда Индия принимает трёхстороннюю встречу на уровне министров России, Индии и Китая - все они члены БРИКС.

Всё чаще Нью-Дели балансирует на грани между политическими реалиями Евразии и Индо-Тихоокеанского региона. В Индо-Тихоокеанском регионе географические, экономические и политические векторы гораздо более благоприятны для Индии. Евразия – это принципиально другая ситуация, и разворот Индии будет основываться на силе её двусторонних отношений с Москвой.

В то время как новая концепция Индо-Тихоокеанского региона продолжает лидировать в заголовках СМИ, недавняя переориентация индийской дипломатии говорит о возвращении признания важности Евразии, того, что американский стратег Збигнев Бжезинский называл «великой геополитической шахматной доской» мира. Чтобы понять значимость этого стратегического пространства, полезно сравнить его с динамикой развития событий в Индо-Тихоокеанском регионе.

Индо-Тихоокеанский регион представляет собой союз двух морских географических регионов, формировавшийся в течение нескольких десятилетий под влиянием присутствия США и их военно-политической стратегии. Рост влияния Китая бросает вызов сложившемуся положению, а Нью-Дели стремится выработать новое объединение стран-единомышленниц для поддержания порядка, выгодного интересам Индии.

Евразия же представляет собой пересечение двух континентальных и нормативных пространств: Европы и Азии. Россия – архетипическая евразийская держава; её внешняя политика формируется в равной мере постоянно меняющейся динамикой в странах Азии и Европы и балансируется политикой НАТО. Как и в Индо-Тихоокеанском регионе, в этом регионе также возникают новые проекты сотрудничества в связи с китайской инициативой «Один пояс, один путь». Учитывая такое положение дел, и её взаимодействие с Москвой .

Вся сложность внешней политики Индии заключается в лавировании между этими двумя регионами. Дели поддерживает партнёрские отношения с Вашингтоном в Индо-Тихоокеанском регионе, но сотрудничество Индии в Евразии распадается из-за ключевых различий в оценке динамики безопасности в регионе, особенно в контексте сотрудничества Индии с Ираном и Москвой. Взаимодействие же Индии с Евразией ещё более осложняется партнёрством Москвы и Пекина по проектам развития систем связи и появляющейся возможностью взаимодействия между двумя государствами в Индо-Тихоокеанском регионе.

Ситуация весьма похожа на дилемму Британии конца XIX века, когда Лондон стремился к сотрудничеству с Францией для нейтрализации вызова со стороны Германии на континенте и сохранения баланса сил в Европе, но противостоял попыткам Франции установить своё превосходство на море в Азии. Все сравнения на этом заканчиваются, поскольку первые признаки упадка Британии были тогда уже очевидны и, таким образом, возможности маневра у Лондона были ограничены. Индия же в свою очередь находится на подъёме.

Однако эти сложные отношения в рамках треугольника усиливают напряжённость и неопределённость в отношениях между Индией и Россией, учитывая, что Индо-Тихоокеанский регион и Евразия не являются чётко разделёнными стратегическими театрами. Мягко говоря, партнёрство с Вашингтоном на море и с Россией на континенте представляет собой тонкий баланс для любой страны. Однако два факта говорят о том, что такое положение дел будет сохраняться в отношении Индии и в будущем.

Во-первых, Индия является растущей экономической державой. По имеющимся оценкам, она станет второй по величине экономикой в мире по ППС в 2040-х годах. Дело в том, что российская экономика в размере 1,6 трлн долл. США просто не может обеспечить Нью-Дели требуемыми инвестиционными возможностями и коммерческим партнёрством. Вашингтон же представляет собой динамичную и глобальную экономику, которая способна содействовать росту Индии с помощью финансов и технологий. Многолетнее присутствие военно-морского флота в Америке и партнёрство в Индо-Тихоокеанском регионе также способствуют интеграции Индии и укреплению её регионального лидерства.

Во-вторых, Дели не может позволить, чтобы этот союз с Вашингтоном поставил под угрозу отношения в области безопасности с Москвой. Действительно, Индия прекрасно понимает, что никакая другая страна не поможет в строительстве оборонного потенциала так, как это уже делает Россия, будь то аренда атомной подводной лодки, совместная разработка ракетных систем типа «Брамос» или продажа систем ПРО С-400. В конечном счёте Индия заключит эти сделки, несмотря на угрозу санкций США, поскольку она должна уделять приоритетное внимание интересам своей безопасности в ущерб благосклонному расположению со стороны Америки.

В Евразии эти реалии усложняют положение вещей. Взаимодействие с Москвой остаётся критически важным, если Индия хочет иметь возможность реагировать на неразрешимые конфликты в Афганистане, постоянные угрозы безопасности на Ближнем Востоке и в Центральной Азии и постоянное расширение Китая на Запад. Такое партнёрство может воспрепятствовать тому, чтобы ШОС стала де-факто полицейской силой в рамках китайской инициативы «Один пояс, один путь», и взамен придать форуму более законный и плюралистичный голос в евразийских диалогах о взаимосвязанности, финансах, безопасности и развитии.

Поэтому «ось удобства» России с Китаем является скорее осью зависимости. Китай – единственная страна, способная защитить Москву от американского давления. Индия не может сделать того же самого политически или экономически, тем самым оставляя Москве немного вариантов. И хотя Вашингтон проявил некоторую гибкость в стремлении освободить оборонные закупки Индии от санкций, приоритеты безопасности Америки в Евразии имеют глубокие корни – и враждебность по отношению к России сидит глубоко в её внешней политике. Пока не совсем ясно, где Вашингтон проводит красную черту в отношении Индии.

Всё чаще Нью-Дели балансирует на грани между политическими реалиями Евразии и Индо-Тихоокеанского региона. В Индо-Тихоокеанском регионе географические, экономические и политические векторы гораздо более благоприятны для Индии. Евразия – это принципиально другая ситуация, и разворот Индии будет основываться на силе её двусторонних отношений с Москвой. Нью-Дели должен оценивать свои интересы в регионе, сообщать о взаимоприемлемой свободе партнёрских отношений и переосмысливать свои отношения с Россией в XXI веке.