Александра Леонтьевна родилась в семье Леонтия Борисовича Тургенева, потомка декабриста Николая Тургенева, и Екатерины Александровны Багговут.
Девушка окончила Самарскую женскую гимназию. Александре Леонтьевне едва исполнилось 19 лет, когда в Самару приехал граф Николай Александрович Толстой. Графа окружал ореол героя, он был богат, красив, представлял собой блестящую партию для молодой девушки, поэтому, когда посватался к Александре Леонтьевне, получил согласие. В 1873 году их обвенчали. В семье родилось трое детей. Александра Леонтьевна была писательницей, являлась автором 10 книг прозы для взрослых, детей и юношества, романа «Неугомонное сердце». Ее печатали в «Самарской газете», «Саратовском листке», журнале «Русское богатство» и других изданиях.
На одном из светских вечеров она повстречала либерала-народника, земского чиновника из Николаевска, уездного города Самарской губернии, Алексея Аполлоновича Бострома. Вспыхнула любовь. В ноябре 1881 года она уезжает в Николаевск к Бострому.
Мольбы и угрозы мужа, моральное давление родителей, боязнь за любимого человека, которому угрожал граф, заставили Александру Леонтьевну вскоре вернуться в Самару к мужу Николай Александрович увозит её в Петербург и, чтобы удержать, издаёт написанный ею роман «Неугомонное сердце» (1882 год), в котором передана душевная драма, мучившая в то время саму Александру Леонтьевну В конце апреля 1882 года Александра Леонтьевна написала Бострому полное отчаяния письмо о том, что она беременна и отец ребенка – Толстой. В мае 1882 года она, скрыв от мужа, что ждёт ребенка, окончательно уходит к Вострому, оставив троих детей.
Граф Николай Толстой не оставил дела и 20 августа 1882 года стрелял в своего соперника Алексея Бострома. Востром был легко ранен. Началось слушание по делу графа H.A. Толстого и его жены Александры. В «Неделе» и «Московском телеграфе» в январе 1883 года появились статьи в поддержку Александры Леонтьевны, которую назвали «провинциальной Анной Карениной». Однако решение мирского и духовного судов было таково: граф Николай Толстой оправдан, брак расторгнут, а епархиальное начальство постановило: Александру Леонтьевну, графиню Толстую, оставить «во всегдашнем безбрачии». 29 декабря 1882 года родился Алексей.
Детские годы будущего писателя прошли в небольшом имении Алексея Бострома на хуторе Сосновка, недалеко от Самары.
На протяжении всей дальнейшей жизни Александра Леонтьевна усердно занималась литературным творчеством и смогла увлечь им своего сына Алексея. Известный критик и литературовед А.М. Скабичевский писал: «Нельзя сказать, чтобы г-жа Бостром обладала особенно сильным творческим талантом… Это писатель-фотограф в полном смысле слова, но надо отдать ей справедливость,–списывает она до мельчайших деталей верно, вы видите в её произведениях бездну наблюдательности, анализа, а главное – ума…»
Алексей Николаевич Толстой описал её в повести «Детство Никиты». Но мать не дожила года до выхода первой книги её сына. Она скончалась от менингита 25 июля 1906 года в Самаре, похоронена на Всехсвятском кладбище.
Глава первая.
Свидетельство о рождении.
Писателя Алексея Николаевича Толстого называли в Советском Союзе «рабоче-крестьянским графом».
Иногда насмешливо, иногда уважительно. Молотов, выступая в 1936 году на VIII Чрезвычайном съезде Советов, говорил: «Товарищи! Передо мной выступал здесь всем известный писатель Алексей Николаевич Толстой. Кто не знает, что это бывший граф Толстой! А теперь? Теперь он товарищ Толстой, один из лучших и самых популярных писателей земли советской - товарищ А.Н. Толстой. В этом виновата история. Но перемена-то произошла в лучшую сторону. С этим согласны мы вместе с самим А.Н. Толстым».
Рассказывали анекдот о том, как в Детском селе в кабинет к Толстому стучится лакей: «Ваше сиятельство, пора на партсобрание». Анекдот этот примечателен двумя неувязками. Во-первых, Толстой никогда не был членом партии, но народная молва прочно его с ней повязала, во-вторых, что касается «вашего сиятельства», то в эмиграции, да и не только в ней, были люди, в графстве Алексея Николаевича сильно сомневавшиеся, либо просто не принимавшие его аристократический титул всерьез.
«По дороге на вокзал я встретила Алексея Алексеевича Игнатьева, и он, узнав, куда и зачем я еду, зарокотал, грассируя:
- Алешка, хам, он вас не примет, я его знаю! И какой он граф? Он совсем и не граф… - сказал Алексей Алексеевич, так гордившийся своей родословной и с таким недоверием относившийся к родословной других. - Я позвоню ему, езжайте, я прикажу ему вас принять!»
«Прикажу» - так не может обращаться один граф к другому, так только с лакеями, с «людьми» говорят.
Сомневался в графстве Толстого и Бунин:
«Был ли он действительно графом Толстым? Большевики народ хитрый, они дают сведения о его родословной двусмысленно, неопределенно - например, так:
“А.Н. Толстой родился в 1883 году в бывшей Самарской губернии и детство провел в небольшом имении второго мужа его матери, Алексея Бострома, который был образованным человеком и материалистом…”
Тут без хитрости сказано только одно: “родился в 1883 году, в бывшей Самарской губернии…” Но где именно? В имении графа Николая Толстого или Бострома? Об этом ни слова, говорится только о том, где прошло его детство. Кроме того, полным молчанием обходится всегда граф Николай Толстой, так, точно он и не существовал на свете: полная неизвестность, что за человек он был, где жил, чем занимался, виделся ли когда-нибудь хоть раз в жизни с тем, кто весь свой век носил его имя, а от титула отрекся только тогда, когда возвратился из эмиграции в Россию?»
В дневнике своем, уже много позднее после публикации «Третьего Толстого» (и что примечательно, это предпоследняя запись в бунинском дневнике), Бунин высказался по этому поводу и того определеннее: «Вчера Алданов рассказал, что сам Алешка Толстой говорил ему, что он, Толстой, до 16 лет носил фамилию Бострэм, а потом поехал к своему мнимому отцу графу Ник. Толстому и упросил узаконить его - графом Толстым».
Итак, отец, по Алданову, получается мнимый, а с ним и мнимая фамилия, и мнимое графство. Так же категоричны были Роман Гуль и Нина Берберова, прямо утверждавшие, что Толстой - самозванец и на самом деле никакой он не Толстой, но Бостром, а знатную фамилию и титул себе присвоил.
«У графа Николая Толстого были два сына - Александр и Мстислав, - писал Роман Гуль. - В их семье гувернером был некто Бострем, с ним сошлась жена графа и забеременела. Толстой был человек благородный (а может быть, не хотел огласки, скандала) и покрыл любовный грех жены: ребенок родился формально как его сын - Толстой. Но после рождения Алексея Николаевича Толстого его “юридический” отец граф Н. Толстой порвал с женой все отношения. Порвали с ней отношения и сыновья - Александр и Мстислав. Оба они не считали Алексея ни графом, ни Толстым. Так ребенок Алексей Толстой и вырос у матери, в Самарской губернии. Но когда граф Николай Толстой скончался, уже взрослый Алешка как “сын” приехал получить свою часть наследства. И получил. С Мстиславом Толстым я встречался на юге Франции у своих знакомых Каминка, они были соседями по фермам недалеко от города Монтобана.
Только после рассказа М.Н. Толстого мне стала понятна суть той “биографии ” Алексея Толстого, которую он, по настоянию Ященки, дал в “Новую русскую книгу”. В этой “биографии” Толстой не сказал решительно ни одного биографического слова о себе».
А на самом деле - граф или не граф, Толстой или нет, но история появления на свет писателя Алексея Николаевича Толстого и получения им графского титула достойна отдельного романа. Эта история была очень подробно описана литературоведом Ю. К. Оклянским в его насыщенной документами, очень убедительной книге «Шумное захолустье», единственный недостаток которой заключается, пожалуй, лишь в определенной предвзятости по отношению к участникам разыгравшейся в восьмидесятых годах позапрошлого века драмы.
Не претендуя на архивные открытия в этой области и лишь пытаясь расставить в этом почти что неправдоподобном сюжете свои акценты, резюмируем главное: если Алексей Николаевич Толстой был графом и сыном Николая Александровича Толстого, то он не был дитя любви, но дитя ненависти и раздора, и именно это странным образом определило жизнь этого литературного баловня - советского Гаргантюа, эгоистического младенца, каким звал его Горький; национал-большевика, космополита, великого писателя и труженика, что признавал и взыскательный Бунин; гедониста и эпикурейца, сидящего перед заставленным яствами столом, каким его изобразил художник Кончаловский.
Пётр Кончаловский.
Алексей Николаевич Толстой в гостях у художника. Фрагмент.
1941.
Именно это объясняет его творческий и жизненный путь и является золотым ключиком к той двери за нарисованным холстом, где прячется кукольный театр Алексея Толстого со всеми его буратинами, мальвинами, Пьеро, Карабасом-Барабасом, а еще царем Петром, сестрами Дашей и Катей, марсианской девушкой Аэлитой, авантюристами, диктаторами, бандитами, проститутками, коммунистами, похотливыми помещицами, насильниками, сыщиками и ворами. Широк русский человек! В полной мере это относится и к герою этого повествования.
Генеалогия - наука на любителя. В русской истории было так много Толстых, что разобраться, кто из них кому кем приходится и в каких отношениях друг с другом они состоят, может только человек весьма искушенный либо дотошный. Среди предков Толстых, пришедших в XIII веке из Германии и впоследствии получивших свое звучное прозвище от великого князя Василия, был воевода в царствование Ивана Грозного, стольник царицы Натальи Кирилловны, стольник государя Алексея Михайловича, воевода при князе Голицыне. Наконец был Петр Андреевич Толстой, первый в роду граф (звание это дал ему Петр I), дипломат, пленник турецкого султана, основатель Тайной канцелярии, заманивший в Россию царевича Алексея, за что Алексей, по преданию, проклял весь толстовский род.
Сыновья проклятого графа были лишены при Петре II графского титула и сосланы на Соловки, но в царствование Елизаветы вернулись из опалы. Примерно тогда же, в середине XVIII века, разделилась на ветви та часть могучего толстовского древа, что дала русской литературе трех писателей - Льва Николаевича, Алексея Константиновича и Алексея Николаевича.
Илья Ефимович Репин.
Лев Николаевич Толстой в кабинете под сводами.
1891.
Карл Павлович Брюллов.
Портрет поэта и драматурга графа Алексея Константиновича Толстого в юности.
1836.
Не связанные близким родством, они имели различных знатных предков, но что касается третьего Толстого, то в его корнях переплетаются сразу две великие писательские фамилии - Толстой и Тургенев.
Первая - по отцовской линии, вторая - по материнской. Это примечательное совпадение отмечал в письме к Амфитеатрову Горький, вскоре после того, как новый писатель появился на литературном горизонте Серебряного века:
«Обращаю Ваше внимание на графа Алексея Ник. Толстого. Это - юный человек, сын Толстого - губернского предводителя дворянства в Самаре, родственник И. С. Тургенева: хорошая кровь!»
Почти то же самое писал о крови Толстого и Максимилиан Волошин: «Судьбе было угодно соединить в нем имена целого ряда писателей сороковых годов: по отцу он - Толстой; по матери - Тургенев, с какой-то стороны близок не то с Аксаковым, не то с Хомяковым… Одним словом, в нем течет кровь классиков русской прозы, черноземная, щедрая, помещичья кровь».
На самом деле ни в близком, ни в отдаленном родстве с Иваном Сергеевичем Тургеневым Тургеневы Алексея Толстого не состояли, однако родословная у них все равно была очень любопытной. М. Л. Тургенева, тетка Толстого по матери, писала о своем прадеде П. П. Тургеневе: «У Петра Петровича было два сына, женился он в преклонных годах на молодой красавице, дал ей развод, когда узнал, что полюбила другого, заперся в деревне, вел монашеский образ жизни, был масоном, ждал скорого конца света и не хотел покупать земель, хотя рядом продавались очень дешево. Петр Петрович у нас в семье окружен был как бы ореолом святости». Как следует из этого отрывка, то было чисто русское масонство, вроде описанного Писемским в романе «Масоны», да и ожидание скорого конца света - черта сознания, скорее свойственная нашим раскольникам, нежели иностранным вольным каменщикам.
Масоном был и старший брат Петра Петровича Иван, который в 1786 году учредил в Симбирске под председательством симбирского вице-губернатора Голубцова «стуло масонския ложи», имевшее целью «противодействовать вольтерианизму, распространять в отечестве печатно через преподавание в школах просвещение и оказывать помощь ближним».
Неизвестный художник.
Иван Петрович Тургенев.
До 1807 года.
Сыновья Ивана Петровича Николай и Александр сделались декабристами.
Александр Иванович Тургенев.
Но с течением лет масонская струя в тургеневском роду захирела, хотя склонность к отвлеченному умствованию у Тургеневых осталась.
Отец Александры Леонтьевны Тургеневой Леонтий Борисович был военным, служил во флоте, в чине лейтенанта вышел в отставку, женился на дочери генерала от кавалерии А. Ф. Багговута и княжны М. С. Хованской Екатерине Александровне Багговут и поселился в одном из родовых имений Тургеневых Коровине, что в сорока верстах от Симбирска.
Александр Фёдорович Багговут.
Несколько лет он был предводителем уездного дворянства, в 1884 году разорился, служил мировым судьей и последние годы провел у сестры в имении Репьевка. Леонтий Борисович был строгим христианином, почти аскетом, и дочерей cвоих старался воспитывать в соответствии с христианской моралью, хотя и не слишком преуспел.
Александра Леонтьевна с детства любила читать, ее любимым писателем был все тот же И. С. Тургенев, не только из-за совпадения фамилий, но и по родству душ. В 16 лет она написала свою первую повесть «Воля», взяв в качестве темы положение прислуги в старом барском доме, а три года спустя вышла замуж. Не по любви и не по настоянию родни, а из странной смеси девичьего любопытства и чувства долга, по-видимому, понимаемого также весьма книжным образом.
Ее супруг, граф Николай Александрович Толстой, о котором так хотелось поподробнее узнать Бунину, родился 29 ноября 1849 года и был старше ее на 5 лет.
Николай Александрович Толстой.
Он воспитывался в Николаевском кавалерийском училище; в 1868 году был произведен в корнеты и выпущен в лейб-гвардии гусарский полк. Однако военная карьера графа Толстого не задалась: за «буйный» характер он был исключен из полка и лишен права жить в обеих столицах. Толстой переехал в Самарскую губернию, где и встретил Александру Леонтьевну Тургеневу. С его стороны это была несомненная страсть, с ее…
Александра Леонтьевна была очень непростая девушка. Благоразумная мать хотела выдать ее за некоего господина Радлова, но дочка увлеклась Толстым и настояла на своем.
«Я прежде думала о графе с жалостью, потом как о надежде выйти за него замуж и успокоиться, потом, видя его безграничную любовь, я сама его полюбила, - писала она летом 1873 года отцу. - да, папа, называйте меня, как хотите, хоть подлой тварью, как мама называет, но поймите, Христа ради, недаром же у меня бывают минуты, когда я пью уксус и принимаю по пяти порошков морфию зараз».
Как следует из этих строк, и характер у девушки, и отношения в семье были очень напряженными. Вот почему, когда газета «Неделя» писала: «Молодую красавицу барышню увлекла высокая идея гуманности и христианского одухотворения: ее уверили, что ей предстоит достойная миссия обуздать и укротить пылкий нрав графа, что она сможет переродить его и отучить от многих дурных привычек», - то относиться к этому надо с изрядной долей осторожности. Еще неизвестно, чей нрав надо было обуздывать, но в любом случае брак Толстого с Тургеневой представлял собой гремучую смесь.
Последовавшая осенью 1873 года женитьба не изменила характера и привычек самарского аристократа. Пьяные кутежи, дуэльные истории и оргии продолжались. Однажды граф Толстой оскорбил самарского губернатора, был выслан из города и получил разрешение вернуться лишь благодаря заступничеству бабушки Хованской. Молодая жена на первых порах терпела безобразия и рожала графу детей: сначала двух дочерей (одна из них в пятилетнем возрасте умерла), потом двух сыновей, и не переставала заниматься литературным трудом. С годами ее терпение истощилось, и даже дети не могли заставить ее жить с постылым мужем, высмеивающим ее образ мыслей, любимое занятие, не понимавшим и даже не желавшим понять ее возвышенную натуру.
В начале 80-х графиня познакомилась в Самаре с молодым и, как тогда было принято говорить, прогрессивным помещиком Алексеем Аполлоновичем Бостромом (который, вопреки версии Романа Гуля, никогда не был и не мог быть в графском доме гувернером).
Алексей Аполлонович Бостром.
По контрасту с графом Толстым он показался ей светом в окне. Бостром оценил ум и сердце двадцатисемилетней женщины, и ему она отдала свою нерастраченную любовь. Как вспоминала позднее прислуга Толстых, «в доме говорили, что муж не любит стихи, а Бостром любил их». Для русской женщины, а тем более пишущей романы, этого оказалось достаточно.
Каким образом протекал роман графини и ее бедного неродовитого возлюбленного, где и сколь часто им удавалось встречаться, остается неизвестным, но в конце 1881 года Александра Леонтьевна бросила семью и ушла к любовнику, в прямом смысле этого слова променяв дворец на хижину. На беглянку ополчился целый свет, мать ее лежала при смерти, отец осуждал, а муж умолял вернуться. Граф Николай Александрович благородно винил во всем себя, проклинал свою испорченную страстную натуру, обещал исправиться и был готов принять бросившую его, опозорившую имя и титул женщину, и не просто принять, но даже издать ее автобиографический роман «Неугомонное сердце» (размером в 500 страниц и с эпиграфом из Некрасова «Ключи от счастья женского, от нашей вольной волюшки, заброшены, потеряны у Бога самого»).
Не исключено, что последнее обстоятельство стало решающим. Роман, повествующий о выборе между любовью и долгом (главная героиня княгиня Вера Михайловна Медведевская любит прогрессивного журналиста Исленева, но долг оказывается сильнее, и со своим мужем князем Прозоровым она уезжает работать учительницей в народной школе), был издан на деньги графа и изничтожен отделом критики журнала «Отечественные записки». Молодая писательница вернулась к мужу, но с тем условием, что жить как супруги они не будут. Граф увез ее в Петербург, подальше от безродного Бострома, однако выполнить требование о раздельном проживании было выше его сил:
«Сердце сжимается, холодеет кровь в жилах, я люблю тебя, безумно люблю, как никто никогда не может тебя любить! - писал он ей. - Ты все для меня: жизнь, помысел, религия… Люблю безумно, люблю всеми силами изболевшегося, исстрадавшегося сердца. Прошу у тебя, с верою в тебя, прошу милосердия и полного прощения; прошу дозволить служить тебе, любить тебя, стремиться к твоему благополучию и спокойствию. Саша, милая, тронься воплем тебе одной навеки принадлежащего сердца! Прости меня, возвысь меня, допусти до себя».
«Я полюбила тебя, во-первых, и главное потому, что во мне была жажда истинной, цельной любви, и я надеялась встретить ее в тебе, - отвечала она ему, - не встречая в тебе ответа, а напротив, одно надругание над этим чувством, я ожесточилась и возмущенная гордость, заставив замолчать сердце, дала возможность разобрать шаткие основы любви.
Я поняла, что любила не потому, что человек подходил мне, а потому только, что мне хотелось любить. Я обратилась к жизни сознания, к жизни умственной…»
Последнее прямо касается ее возлюбленного, и о своем чувстве к нему Александра Леонтьевна, будучи женщиной совершенно прямой, писала мужу:
«Вырвать его невозможно, заглушить его - так же, как невозможно вырезать из живого человека сердце».
Она обещала мужу «теплый угол в семье и… уважение и всегда дружеское участие и совет», а за это дала слово, что откажется от встреч с Бостромом. Но ее наивные планы оказались вдребезги разбиты. Граф Николай Александрович повел себя совсем не так, как масон П.П. Тургенев, отпустивший молодую жену, и жизнь закрутила сюжет, за который возьмется не всякий романист.
3 февраля 1882 года Александра Леонтьевна признавалась Бострому: «Жизнь непрерывно ставит неразрешимые вопросы. Бедные дети! Опять разрывать их на части. Опять выбор между тобой и ими… Алеша, я теряюсь. Что делать, что делать… Я была убеждена, что не буду женой своего мужа, а при таком положении, какое ему дело до моих отношений, до моей совести. Я страшно ошиблась… Ясно я вижу намерения мужа - опять овладеть мной, опять сделать меня вполне своей женой».
Ю. Оклянский сравнивает историю жизни Александры Леонтьевны с судьбой Анны Карениной. Отчасти это справедливо, но с точки зрения последовавших далее событий более яркой и точной выглядела бы параллель с романом Голсуорси «Сага о Форсайтах».
В конце марта, когда граф Николай Александрович приехал к жене после разлуки, произошло то, о чем у Голсуорси говорится: «Сомс - отвергнутый, нелюбимый муж - восстановил свои права на жену путем величайшего, наивысшего акта собственности». И подобно тому, как Ирэн бросилась к своему любовнику архитектору Босини и свела его с ума рассказом о том, что произошло между нею и мужем, Александра Леонтьевна написала Бострому отчаянное письмо:
«Я жалка и ничтожна, добей меня, Алеша. Когда он приехал и после ненавистных ласок я надела на себя его подарок и смотрела на свое оскверненное тело и не имела сил ни заплакать, ни засмеяться над собой, как ты думаешь, что происходило в моей душе. Какая горечь и унижение; я чувствовала себя женщиной, не смеющей отказать в ласках и благоволении. Я считала себя опозоренной, недостойной твоей любви, Алеша, в эту минуту, приди ты, я не коснулась бы твоей руки.
Жалкая презренная раба! Алеша, если эта раба не вынесет позора… если она уйдет к тому, с кем она чувствует себя не рабой, а свободным человеком, если она для этого забудет долг и детей, неужели в нее кинут камнем? Кинут, знаю я это, знаю.
Что может хорошего сделать для детей мать-раба, униженная и придавленная?»
А что испытывал граф?
«Сомс упорно ел, но временами его охватывало такое ощущение, точно кусок становился ему поперек горла. Правильно ли он сделал, что поддался прошлой ночью чувству нестерпимого голода и сломил сопротивление, которое уже так давно оказывала ему эта женщина, бывшая его законной женой, спутницей жизни?
Его преследовало воспоминание об этом лице, о том, как он старался оторвать от него ее руки, успокоить ее, о страшных сдавленных рыданиях, каких ему никогда не приходилось слышать, - они и сейчас стояли у него в ушах; преследовало непривычное, нестерпимое чувство раскаяния и стыда, охватившее его в ту минуту, когда он остановился, глядя на нее при свете одинокой свечи, прежде чем молча и тихо выйти из спальни.
И, совершив такой поступок, он теперь сам ему удивлялся».
Два месяца спустя после той ночи графиня Толстая ушла от мужа. На этот раз бесповоротно. Однако судьбе и этого было мало. Она была беременна… И вероятно, это тот самый редкий случай, когда можно с достоверностью утверждать не только, как и когда был рожден будущий классик советской литературы, но и при каких обстоятельствах зачат.
Позднее недоброжелатели Алексея Толстого утверждали, что не графиня ушла из дома, а граф выгнал ее, после того как она прижила с любовником плод. Но версия эта плохо стыкуется с фактами.
Письмо Александры Леонтьевны Бострому об - если называть вещи своими именами - изнасиловании ее мужем датировано 3 апреля 1882 года. Алексей Николаевич Толстой родился 29 декабря.
Но, пожалуй, самым кричащим и пронзительным документом во всей этой истории, окончательно ставящим точки над i, стало письмо Александры Леонтьевны Бострому, датированное 20 апреля того же года и поражающее своим стилем и откровенностью.
«Первое и главное, что я почти уверена, что беременна от него. Какое-то дикое отчаяние, ропот на кого-то овладел мной, когда я в этом убедилась. Во мне первую минуту явилось желание убить себя… Желать так страстно ребенка от тебя и получить ребенка от человека, которого я ненавижу (…) Но грозный вопрос о том, как быть, не теряет своей силы. Понимаешь, что теперь все от тебя зависит. Скажешь ты, что не будешь любить его ребенка, что этот ребенок не будет нашим ребенком, что мы не позабудем, что не мы его сделали (все от тебя зависит, я буду чувствовать как ты: полюбишь ты этого ребенка, и я его полюблю, не будешь ты его любить, и я не буду, пойми, что материнский инстинкт слабее моей к тебе любви), и я должна буду остаться, может быть, даже несколько более, чем на год, как знать».
Бостром принял и ее, и сына, - Алексей Толстой был действительно графской крови (хотя и писала его мать, что почти уверена в отцовстве графа), да и норова графского, и привычек, - но рассказывать об этом Бунину?!
Эту тайну он мог хранить глубоко-глубоко в сердце и, хотя многие факты из истории толстовско-тургеневского семейства отразились в его прозе, этот самый яркий и драматичный сюжет «саги о Толстых» не прозвучал нигде. Вот почему удивлялся его высокий собрат: «Сам он за все годы нашего с ним приятельства и при той откровенности, которую он так часто проявлял по отношению ко мне, тоже никогда, ни единым звуком не обмолвился о графе Николае Толстом…»
Сам же граф долгое время был в неведении. Александра Леонтьевна скрывала от него факт беременности, боясь, что еще не родившийся ребенок будет отнят от нее так же, как были отняты старшие дети. А Николай Александрович забрасывал ее письмами, умолял вернуться и угрожал убить Бострома. Но она была непреклонна:
«Целую зиму боролась я, стараясь сжиться вдали от любимого человека с семьей, с вами. Это оказалось выше моих сил. Если бы я нашла какую-нибудь возможность создать себе жизнь отдельно от него, я бы уцепилась за эту возможность. Но ее не было. Все умерло для меня в семье, в целом мире, дети умерли для меня. Я не стыжусь говорить это, потому что это правда, которая, однако, многим может показаться чудовищной… Я ушла второй раз из семьи, чтобы никогда, никогда в нее больше не возвращаться… Я на все готова и ничего не боюсь. Даже вашей пули в его сердце я не боюсь. Я много, много думала об этой пуле и успокоилась лишь тогда, когда сознала в себе решимость покончить с собой в ту минуту когда увижу его мертвое лицо. На это я способна. Жизнь вместе и смерть вместе. Что бы то ни было, но вместе. Гонения, бедность, людская клевета, презрение, все, все только вместе. Вы видите что я ничего, ничего не боюсь, потому что я не боюсь самого страшного - смерти…»
Ее опять пытались остановить. Николай Александрович отправил детей к ее родителям, и отец графини Толстой писал: «Лили (восьмилетняя дочка Александры Леонтьевны. - А.В.) окончательно сразила бабушку и уложила ее в постель таким вопросом: «Бабушка, скажи, не мучай меня, где мама? Верно, она умерла, что о ней никто ничего не говорит».
«Вы будете бранить и проклинать меня, опять умоляю вас не проклинать меня перед детьми, - писала Александра Леонтьевна свекрови. - Это говорю не ради меня, а ради них. Для них это будет вред непоправимый. Скажите, что я уехала куда-нибудь, а потом со временем, что я умерла. Действительно, я умерла для них…»
Вообще в той истории о смерти говорили все: бабушки, дедушки, жена, дети, любовник, муж. Николай Александрович Толстой, исчерпав все средства, объявил о том, что покончит жизнь самоубийством, и даже написал завещание, которое уцелело до наших дней и являет собой замечательный документ любви, ненависти, ревности, великодушия, мести- того клубка чувств, что обитает в каждом человеческом сердце, а в сердце толстовского рода кровоточит:
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. Пишу я эту мою последнюю волю в твердом уме и памяти. В смерти моей не виню никого, прощаю врагам моим, всем сделавшим мне то зло, которое довело меня до смерти. Имение мое, все движимое и недвижимое, родовое и благоприобретенное, завещаю пожизненно жене моей, графине А. Л. Толстой, с тем, однако, условием, чтобы она не выходила замуж за человека, который убил ее мужа, покрыл позором всю семью, отнял у детей мать, надругался над ней и лишил ее всего, чего только может лишиться женщина. Зовут этого человека А. А. Бостром. Детям своим завещаю всегда чтить, любить, покоить свою мать, помнить, что я любил ее выше всего на свете, боготворил ее, до святости любил ее. Я много виноват перед ней, я виноват один во всех несчастьях нашей семьи. Прошу детей, всей жизнью своей, любовью и попечением, загладить если возможно, вины их отца перед матерью.
Жену мою умоляю исполнить мою последнюю просьбу, разорвать всякие отношения с Бостромом, вернуться к детям и, если Богу угодно будет послать ей честного и порядочного человека, то благословляю ее брак с ним. Прошу жену простить меня, от всей души простить мои грехи перед ней, клянусь, что все дурное, что я делал, - я делал неумышленно; вина моя в том, что я не умел отличать добра от зла. Поздно пришло полное раскаяние… Прощайте, милая Саша, милые дети, вспоминайте когда-нибудь отца и мужа, который много любил и умер от этой любви…»
Но все это были пустые угрозы и определенная театральность, которая вместе с буйством чувств передалась его младшему сыну и расцвела в его сердце еще более пышным букетом.
Во второй половине мая 1882 года Александра Леонтьевна Толстая уехала к Бострому в Николаевск. В письме к мужу она написала: «Детей я Вам оставила потому, что я слишком бедна, чтоб их воспитывать, а Вы богаты».
Но на этом дело не закончилось. Графа Толстого не могло остановить, казалось, ничто, и тут он повел себя в точности, как русский Сомс. В августе того же 1882 года, в поезде, шедшем из Самары, граф Толстой случайно встретил (или выследил) бывшую жену и ее любовника, и в ход пошло оружие. Бостром был ранен, и дело передано в суд, который наделал много шуму не только на берегах Волги, но и докатился до Невы. На суде граф показал, как он, узнав о том, что графиня едет 2 классом, пригласил ее в первый. Бострома в этот момент в купе не было, но когда он вернулся, Николай Александрович заметил ему, что «это верх наглости с его стороны входить, когда я тут».
По показаниям графа, Бостром бросился на него и стал кусать его левую руку.
«Защищаясь, я дал Бострому две пощечины и вынул из кармана револьвер, который всегда и везде носил с собой, с целью напугать Бострома и заставить его уйти, а никак не стрелять в него…»
Графиня Толстая, будучи на шестом месяце беременности, своим телом пыталась сохранить любовника от разъяренного мужа.
«Графский титул Толстого дал ему полную возможность издеваться над ними в поезде. И железнодорожные служащие, и жандармы вместо ареста помогали графу проделывать всевозможные вещи с потерпевшим и графиней. Так, он несколько раз врывался к ним в купе и дерзко требовал, чтобы графиня оставила Бострома и уехала с ним; в последний раз его сопровождал даже начальник станции. Такое беспомощное положение вынудило свидетеля дать телеграмму прокурору о заарестовывании графа, так как другого средства избавиться от преследования графа не было».
Суд над Толстым состоялся зимой 1883 года, когда последний сын графа уже появился на свет, и примечательно, что за неделю до его рождения Александра Леонтьевна заявила протоиерею самарской церкви, приехавшему мирить ее с мужем, что не желает оставаться с ним в супружестве, и сказала, что отец ребенка - Бостром. Тем не менее несколько дней спустя в метрической книге Предтеченской церкви города Николаевска появилась запись:
«1882 года Декабря 29 дня рожден. Генваря 12 дня 1883 года крещен Алексей; родители его: Гвардии поручик, граф Николай Александров Толстой и законная его жена Александра Леонтьевна, оба православные».
Мать не хотела, чтобы ее сын был незаконнорожденным, но отношения между родителями младенца дошли до такой степени отчуждения, что примирение было невозможным, и полгода спустя церковные власти дали супругам развод. Определение епархиального начальства от 19 сентября 1883 года гласило:
«1. Брак поручика Николая Александровича Толстого с девицею Александрой Леонтьевной, дочерью действительного статского советника Леонтия Тургенева, совершенный 5 октября 1873 года, расторгнуть, дозволив ему, графу Николаю Александровичу Толстому вступить, если пожелает, в новое (второе) законное супружество с беспрепятственным к тому лицом.
2. Александру Леонтьевну, графиню Толстую, урожденную Тургеневу, на основании 256 статьи Устава Духовной Консистории, оставить во всегдашнем безбрачии».
После этого граф Толстой оставил все попытки вернуть жену, и ее имя было окружено в семье ненавистью и презрением. Вторая жена Алексея Николаевича Толстого художница Софья Дымшиц, у которой в ходе ее романа с Толстым также возникли большие проблемы с разводом и стремлением вступить во второй брак, позднее писала в своих воспоминаниях:
«Ненависть старших братьев к матери, привитая им отцом (который впрочем после ухода Александры Леонтьевны очень скоро нашел себе другую жену), была настолько велика, что сын Мстислав, находившийся случайно в больнице, в которой умирала Александра Леонтьевна, отказался выполнить ее предсмертную просьбу - прийти к ней проститься.
Граф Н.А. Толстой добился было и того, что родители Александры Леонтьевны отреклись от нее и в течение нескольких лет отказывались ее принимать».
Вообще, несмотря на тон тогдашних газет, людей, осуждавших графиню и сочувствующих графу, в городе было немало. Татьяна Степановна Калашникова, которая еще девочкой попала в дом Толстого и служила горничной у его второй жены, вспоминала:
«Граф не был жестоким. Никогда никого в доме не обижал… После ухода жены Николай Александрович продал 1000 десятин земли, не стал жить в том доме, где жил с ней, потому что все напоминало ее… Выстроил новый дом, развел сад. Всю жизнь он любил Александру Леонтьевну, а Веру Львовну только уважал…»
(Вера Львовна - вторая жена графа Николая Александровича Толстого, заменившая его детям мать).
«Она была очень строгих правил. Он мог приехать из гостей выпивши, но обычно разувался и в носках потихоньку проходил в свою комнату. Граф ее уважал как приемную мать своих детей, они ее звали “мамой”… Сыновей она держала строго».
И все же, несмотря на строгость Веры Львовны, история второй женитьбы графа Толстого оказалась «не без греха». Изначально это был адюльтер. «Вера Львовна начала встречаться с графом еще при жизни мужа, зная уже, что дни его сочтены. Однажды, когда Городецкий (муж Веры Львовны, он был болен туберкулезом. - А.В.) узнал, что его жена Вера Львовна находится в одной из гостиниц в Симбирске вместе с графом, Городецкий вызвал Николая Александровича на лестничную площадку. Граф стоял спиной к лестнице. Городецкий его внезапно толкнул. Николай Александрович пролетел два лестничных пролета, отшиб себе печень. Почти каждый год ездил лечиться за границу. И в конце концов все-таки умер от рака печени».
Это произошло в 1900 году, когда Алексею Николаевичу было 17 лет и вместе со своей матерью он уже который год вел упорную борьбу за графскую фамилию и титул. Но прежде - о его детстве, хотя лучше всего рассказал о нем он сам.
Александра Леонтьевна Бостром (урожд. Тургенева, по первому мужу Толстая);(1854, с. Коровино Самарской губернии - 1906, Самара) ― русская писательница, мать А. Н. Толстого .
Биография
Александра Леонтьевна Тургенева родилась в семье Леонтия Борисовича Тургенева и Екатерины Александровны Багговут 25 ноября 1854 года в селе Коровино. Окончила Самарскую женскую гимназию. Александре Леонтьевне едва исполнилось 19 лет, когда в Самару приехал граф Николай Александрович Толстой. Графа окружал ореол героя, он был богат, красив, представлял собой блестящую партию для молодой девушки, поэтому, когда посватался к Александре Леонтьевне, получил согласие. В 1873 году их обвенчали. Знакомство на одном из светских вечеров с либералом-народником, земским чиновником из Николаевска Алексеем Аполлоновичем Бостромом перевернула жизнь Александры Леонтьевны. В ноябре 1881 года она уезжает в Николаевск к Бострому. Мольбы и угрозы мужа, моральное давление родителей, боязнь за любимого человека, которому угрожал граф, заставили Александру Леонтьевну вскоре вернуться в Самару к мужу. Николай Александрович увозит её в Петербург и, чтобы удержать, издаёт написанный ею роман «Неугомонное сердце» (1882 г.), в котором передана душевная драма, мучившая в то время саму Александру Леонтьевну. В конце апреля 1882 года Александра Леонтьевна написала Бострому полное отчаяния письмо о том, что она беременна и отец ребенка - Толстой. В мае 1882 года она, скрыв от мужа, что ждёт ребенка, окончательно уходит к Бострому, оставив троих детей.
20 августа 1882 года в поезде, только что отошедшем от станции Безенчук в сторону Сызрани, в одном из купе 1-го класса раздался выстрел. Стрелял граф Николай Толстой в своего соперника Алексея Бострома. Бостром был легко ранен. Страшный переполох вызвал этот инцидент в Самаре, много людей пришло в здание окружного суда, когда началось слушание по делу графа Н. А. Толстого и его жены Александры. В «Неделе» и «Московском телеграфе» (обе январь, 1883) появились статьи в поддержку Александры Леонтьевны, которую назвали «провинциальной Анной Карениной». Выстрел графа поставил власти в затруднительное положение. Буква закона усадила графа на скамью подсудимых, но сочувствие публики было на его стороне. Его, защищавшего семейные устои и свою честь против грехов и постыдных поступков жены, считали правым в этом громком деле, поэтому решение мирского и духовного судов было предрешено: граф Николай Толстой оправдан, брак расторгнут, а епархиальное начальство постановило: Александру Леонтьевну, графиню Толстую, оставить «во всегдашнем безбрачии».
Единственным средством к существованию становится хутор Сосновка, куда Александра Леонтьевна с А. А. Бостромом и десятимесячным сыном Алешей переезжают в октябре 1883 года.
На протяжении всей дальнейшей жизни Александра Леонтьевна усердно занималась литературным творчеством и смогла увлечь им своего младшего сына Алексея.
Автор 10 книг прозы для взрослых, детей и юношества, романа «Неугомонное сердце». Печаталась в «Самарской газете», «Саратовском листке», журнале «Русское богатство» и других изданиях. В Самаре знакомится с М. Горьким, Е. Чириковым .
С мая 1897 по август 1898 г. жила в Сызрани вместе с сыном Алексеем - учащимся 4-го класса местного реального училища (ныне - механико-технологический техникум).
Творчество
Первая повесть «Воля», написанная Александрой в 16 лет, была о прислуге в помещичьем доме. Первый роман А. Бостром «Неугомонное сердце» (СПб., 1882), имевший нравственно-описательный характер и популярную в то время народническую тенденцию, получил в журнале «Отечественные записки» довольно жёсткую критику. Интерес вызвал сборник «Захолустье» (1886) ― о тусклой безрадостной жизни провинциальной интеллигенции. Здесь явно проявилась приверженность Александры Бостром к идеям народничества.
И сейчас интересны очерки А. Бостром, ― не только с этнографической точки зрения, но и как картина социального неравенства русской деревни. Трудной жизни деревенской интеллигенции. Это очерки «Докторша», «Филатово сено», «Лагутка» («Саратовский листок», 1889, № 120), «Выборщики» (там же, 189С, № 20, 21), «Рассказ о том, как в деревне Малиновке холеру встречали» («Самарская газета», 1893, № 38), «Мария Руфимовна» (там же, 1892, № 251-253).
Пользовались популярностью её, неоднократно переиздававшиеся познавательные рассказы для детей: «Подружка» (1892), «Два мирка» (1904), «Как Юра знакомится с жизнью животных» (1907) и др. Ею написано более 10 пьес, из которых опубликована только одна.
Известный критик и литературовед А. М. Скабичевский писал: «Нельзя сказать, чтобы г-жа Бостром обладала особенно сильным творческим талантом… Это писатель-фотограф в полном смысле слова, но надо отдать ей справедливость,- списывает она до мельчайших деталей верно, вы видите в её произведениях бездну наблюдательности, анализа, а главное - ума…».
Сын А. Бостром ― известный писатель Алексей Николаевич Толстой ― описал её в повести «Детство Никиты». Но мать не дожила года до выхода первой книги её сына.
Книги
- Нянька. ― СПб., 1889;
- Сестра Верочка. ― СПб., 1904;
- Афонькино счастье. ― СПб., 1904;
- Первая поездка. ― СПб., 1907;
- Сторож Миша ― СПб., 1914;
- Кот Василий Иванович. ― М.-Л., 1928;
- Наседка. ― М., 1928;
- Как волчиха на свете жила ― М.- Л., 1930;
- Рассказы и очерки. ― Куйбышев, 1983.
Граф Алексей Николаевич Толстой… Гордость советской литературы, писатель с замашками большого барина, безусловно, талантливый и еще более безусловно – плодовитый: (два сборника стихов, более сорока пьес, сценарии, обработка сказок, публицистические и иные статьи и т. д.), но прежде всего - прозаик, мастер увлекательного повествования. Одно слово – классик. Но более противоречивую личность в российской культуре – и жизни! – еще надо поискать.
Графом он фактически стал, когда вернулся из эмиграции в Советский Союз. А в 1918 году совершенно искренне собирался целовать сапоги у царя, если восстановится монархия, и ржавым пером прокалывать глаза большевикам. Эксцентричный и эгоцентричный, далекий вообще от какой бы то ни было идеологии, Алексей Николаевич долгое время был… депутатом Верховного Совета СССР. Автор огромного количества литературных произведений писал с чудовищными орфографическими и грамматическими ошибками, а иностранных языков не знал вообще, что было, мягко говоря, нетипично для аристократа.
Только вот был ли он – аристократом? Или, подобно одному из своих литературных героев, Ибикусу, сам сотворил себя силой воображения и внушения?
Толстой действительно принадлежал к древнему дворянскому роду, но… по материнской линии. Александра Леонтьевна Бостром (в первом браке – графиня Толстая) была урожденной Тургеневой и приходилась дальней родственницей декабристу Тургеневу и знаменитому романисту, Ивану Сергеевичу. Женщиной она была умной, но упрямой и романтичной: за графа Николая Александровича Толстого, известного своим бешеным нравом, вышла вопреки воле родителей, надеясь «перевоспитать и облагородить» своего супруга. Увы…
Граф Николай Толстой был старше невесты на пять лет. Он воспитывался в Николаевском кавалерийском училище; в 1868 году был произведен в корнеты и выпущен в лейб гвардии гусарский полк. Блистательное, хотя и довольно распространенное в те времена начало дворянской военной карьеры. Но… за буйный характер граф был исключен из полка и лишен права жить в обеих столицах, переехал в Самарскую губернию и встретил там Александру Леонтьевну Тургеневу. С его стороны это была несомненная страсть, с ее…
Летом 1873 года Александра Леонтьевна писала отцу:
«Я прежде думала о графе с жалостью, потом как о надежде выйти за него замуж и успокоиться, потом, видя его безграничную любовь, я сама его полюбила, да, папа, называйте меня, как хотите, хоть подлой тварью, как мама называет, но поймите, Христа ради, недаром же у меня бывают минуты, когда я пью уксус и принимаю по пяти порошков морфию зараз».
Довольно колоритная фигура, нужно сказать. К тому же Александра Леонтьевна рано почувствовала себя самостоятельной творческой личностью, ни в грош не ставила мнение родителей и вообще… еще неизвестно, кто кого в этом экзотическом браке должен был «перевоспитать и облагородить».
Сначала все шло относительно мирно: родилось трое детей – два сына и дочь. Но характеры супругов практически не изменились, разве что Александра Леонтьевна увлеклась идеями Н.Чернышевского и Н.Добролюбова, которых граф органически не переносил, поскольку просто не мог понять, а к «букету достоинств» Николая Александровича добавилась совершенно неукротимая ревность – Александра Леонтьевна была очень хороша собой (один раз в припадке ревности муж выстрелил в нее из пистолета), и абсолютное непонимание духовных запросов жены, которая, кстати, со временем стала довольно известной детской писательницей.
Но это случилось гораздо позже, а пока, в начале восьмидесятых годов Графиня Толстая познакомилась в Самаре с молодым помещиком Алексеем Аполлоновичем Бостромом, который высоко оценил ум и сердце Александры Леонтьевны. Она ответила ему взаимностью: Бостром, в отличие от графа Толстого, любил стихи. Для русской женщины, тем более, женщину пишущей, этого оказалось более чем достаточно.
Скандал вышел грандиозным: Александра Леонтьевна бросила семью и открыто переехала к любовнику. На сей раз граф на стал стрелять, но прибег к более сильному оружию: написал супруге покаянное письмо, виня во всем себя, и обещал в случае возвращения беглянки издать ее роман «Неугомонное сердце».
«Сердце сжимается, холодеет кровь в жилах, я люблю тебя, безумно люблю, как никто никогда не может тебя любить! – писал он ей. – Ты все для меня: жизнь, помысел, религия… Люблю безумно, люблю всеми силами изболевшегося, исстрадавшегося сердца. Прошу у тебя, с верою в тебя, прошу милосердия и полного прощения; прошу дозволить служить тебе, любить тебя, стремиться к твоему благополучию и спокойствию. Саша, милая, тронься воплем тебе одной навеки принадлежащего сердца! Прости меня, возвысь меня, допусти до себя»
Она отвечала:
«Я полюбила тебя, во-первых, и главное потому, что во мне была жажда истинной, цельной любви и я надеялась встретить ее в тебе…не встречая в тебе ответа, а напротив, одно надругание над этим чувством, я ожесточилась и возмущенная гордость, заставив замолчать сердце, дала возможность разобрать шаткие основы любви.
Я поняла, что любила не потому, что человек подходил мне, а потому только, что мне хотелось любить. Я обратилась к жизни сознания, к жизни умственной… Вырвать чувство к Алексею из моей жизни невозможно, заглушить его – так же, как невозможно вырезать из живого человека сердце».
И… графиня вернулась к мужу, поставив только одно условие: жить как супруги они более не будут. Она обещала ему «теплый угол в семье и… уважение и всегда дружеское участие и совет». К несчастью, роман «Неугомонное сердце» был буквально изничтожен критикой. Жертва графини оказалась напрасной и она написала любовнику письмо-вопль:
«Жизнь непрерывно ставит неразрешимые вопросы. Бедные дети! Опять разрывать их на части. Опять выбор между тобой и ими… Алеша, я теряюсь. Что делать, что делать… Я была убеждена, что не буду женой своего мужа, а при таком положении, какое ему дело до моих отношений, до моей совести. Я страшно ошиблась… Я жалка и ничтожна, добей меня, Алеша. Когда он приехал и после ненавистных ласок я надела на себя его подарок и смотрела на свое оскверненное тело и не имела сил ни заплакать, ни засмеяться над собой, как ты думаешь, что происходило в моей душе. Какая горечь и унижение; я чувствовала себя женщиной, не смеющей отказать в ласках и благоволении. Я считала себя опозоренной, недостойной твоей любви, Алеша, в эту минуту, приди ты, я не коснулась бы твоей руки.
Жалкая презренная раба! Алеша, если эта раба не вынесет позора… если она уйдет к тому, с кем она чувствует себя не рабой, а свободным человеком, если она для этого забудет долг и детей, неужели в нее кинут камнем? Кинут, знаю я это, знаю.
Что может хорошего сделать для детей мать-раба, униженная и придавленная?»
Два месяца спустя после написания этого письма графиня Толстая снова ушла от мужа. Ушла, беременная своим четвертым ребенком, которого Бостром принял как собственного, и о котором граф тогда ничего еще не знал и снова в письмах умолял жену вернуться. Но на сей раз она оказалась непреклонной:
«Целую зиму боролась я, стараясь сжиться вдали от любимого человека с семьей, с вами. Это оказалось выше моих сил. Если бы я нашла какую-нибудь возможность создать себе жизнь отдельно от него, я бы уцепилась за эту возможность. Но ее не было. Все умерло для меня в семье, в целом мире, дети умерли для меня. Я не стыжусь говорить это, потому что это правда, которая однако, многим может показаться чудовищной… Я ушла второй раз из семьи, чтобы никогда, никогда в нее больше не возвращаться…Я на все готова и ничего не боюсь. Даже вашей пули в его сердце я не боюсь. Я много, много думала об этой пуле и успокоилась лишь тогда, когда сознала в себе решимость покончить с собой в ту минуту когда увижу его мертвое лицо. На это я способна. Жизнь вместе и смерть вместе. Что бы то ни было, но вместе. Гонения, бедность, людская клевета, презрение, все, все только вместе. Вы видите что я ничего, ничего не боюсь, потому что я не боюсь самого страшного – смерти…»
Самое потрясающее, что после получения этого письма граф Николай Александрович Толстой публично объявил о том, что покончит жизнь самоубийством и даже написал своеобразное завещание, которое просто не может оставить равнодушным:
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа, Аминь. Пишу я эту мою последнюю волю в твердом уме и памяти. В смерти моей не виню никого, прощаю врагам моим, всем сделавшим мне то зло, которое довело меня до смерти. Имение мое, все движимое и недвижимое, родовое и благоприобретенное, завещаю пожизненно жене моей, графине А.Л. Толстой, с тем, однако, условием, чтобы она не выходила замуж за человека, который убил ее мужа, покрыл позором всю семью, отнял у детей мать, надругался над ней и лишил ее всего, чего только может лишиться женщина. Зовут этого человека А. А. Бостром. Детям своим завещаю всегда чтить, любить, покоить свою мать, помнить, что я любил ее выше всего на свете, боготворил ее, до святости любил ее. Я много виноват перед ней, я виноват один во всех несчастьях нашей семьи. Прошу детей, всей жизнью своей, любовью и попечением, загладить если возможно, вины их отца перед Матерью.
Жену мою умоляю исполнить мою последнюю просьбу, разорвать всякие отношения с Бостромом, вернуться к детям и, если Богу угодно будет послать ей честного и порядочного человека, то благословляю ее брак с ним. Прошу жену простить меня, от всей души простить мои грехи перед ней, клянусь, что все дурное, что я делал, – я делал неумышленно; вина моя в том, что я не умел отличать добра от зла. Поздно пришло полное раскаяние… Прощайте, милая Саша, милые дети, вспоминайте когда-нибудь отца и мужа, который много любил и умер от этой любви…»
Впрочем, и графу, и его теперь уже почти бывшей жене всегда была свойственна сильная склонность к театральным эффектам. Потому что вслед за этим письмом граф официально обратился к властям с просьбой вернуть ему «душевнобольную» жену.
17 июня 1882 года уездный исправник докладывал по инстанции:
«Конфиденциально.
Его превосходительству господину Начальнику Самарской губернии.
РАПОРТ.
Во время отсутствия моего по делам службы из г. Николаевска получен был помощником моим от Предводителя Дворянства г. Акимова пакет № 52 с вложением письма на мое имя, в котором излагалось следующее: «Дворянин, отставной Штаб-Ротмистр граф Толстой заявил, что жена его, беременная и душевнобольная, Александра Леонтьевна графиня Толстая увезена из Самары в Николаевск насильственным образом и содержится под замком у Председателя Уездной земской Управы Бострома, который всех посланных от графа Толстого встречает с револьвером в руках и таким образом лишает возможности взять графиню обратно и доставить ей медицинскую помощь как душевнобольной, и что необходимо принять законные меры к охранению ее, и надобности, чтобы она никуда не скрылась из Николаевска...
Помощник мой, желая убедиться в справедливости сделанного заявления, на другой же день (7 июня) отправился в квартиру г. Бострома, где никаких признаков, сохраняющих графиню, он не видел, хотя входная дверь квартиры, по заведенному порядку в Николаевске, была изнутри заперта на крючок, отомкнутый лично Бостромом, без револьвера в руках. Просидевши у него более часу – помощник мой ничего особенного не заметил, что бы указывало на стеснение свободы графини, которая сидела в соседней комнате. Принимать какие-либо меры и воспрепятствовать ее выезду из Николаевска он считал неудобным и неуместным…
Со своей стороны я должен заявить, что в последних числах мая месяца (28 или 29-го) я лично был у г. Бострома и беседовал с гр. Толстой несколько часов сряду… Я застал графиню в зале читающей газеты в совершенно спокойном состоянии… Все время графиня была в хорошем расположении духа; сказать что-либо о причиняемых ей стеснении и душевной ее болезни – я положительно считаю себя не вправе, по убеждению моему, никаких данных к тому не имеется».
Облом, как сказали бы сейчас. Но граф Толстой не хотел сдаваться без борьбы. В августе того же 1882 года, в поезде, который ехал из Самары, он случайно встретил (или выследил) бывшую жену и ее любовника, которого и ранил выстрелом из пистолета, причем беременная Александра Леонтьевна пыталась заслонить собой любовника. В результате обманутому мужу пришлось предстать перед судом, который, впрочем, ограничился лишь вынесением порицания и наложением небольшого штрафа.
Суд этот состоялся зимой 1883 года, когда Алексей уже появился на свет. Достоверно известно, что за неделю до его рождения Александра Львовна заявила протоиерею самарской церкви, приехавшему мирить ее с мужем, что не желает оставаться с ним в супружестве, и сказала, что отец ребенка – Бостром. Казалось бы, все прояснилось и встало на свои места.
Вовсе нет! Несколько дней спустя в метрической книге Предтеченской церкви города Николаевска появилась запись:
«1882 года Декабря 29 дня рожден. Генваря 12 дня 1883 года крещен Алексей; родители его: Гвардии поручик, граф Николай Александров Толстой и законная его жена Александра Леонтьевна, оба православные».
Тем не менее, всего полгода спустя (обычно такие процедуры длились в России годами) церковные власти дали супругам развод. Определением епархиального начальства от 19 сентября 1883 года было заключено брак расторгнуть «за нарушением святости брака прелюбодеянием со стороны Александры Леонтьевой» и постановить:
«1. Брак поручика Николая Александровича Толстого с девицею Александрой Леонтьевной, дочерью действительного статского советника Леонтия Тургенева, совершенный 5 октября 1873 года, расторгнуть, дозволив ему, графу Николаю Александровичу Толстому вступить, если пожелает, в новое (второе) законное супружество с беспрепятственным к тому лицом.
2. Александру Леонтьевну, графиню Толстую, урожденную Тургеневу, на основании 256 статьи Устава Духовной Консистории, оставить во всегдашнем безбрачии».
Семья не простила этого Александре Леонтьевне. Ненависть старших братьев к матери, привитая им отцом, была настолько велика, что сын Мстислав, находившийся случайно в больнице, в которой умирала Александра Леонтьевна, отказался выполнить ее предсмертную просьбу – прийти к ней проститься. Второго сына и дочь она тоже больше никогда не видела. У нее оставался только сын Алешенька (названный в честь любовника) и навсегда загубленная репутация.
Самара позапрошлого века – городок небольшой, все так или иначе всё друг о друге знали, сплетни разносились мгновенно, причем сплошь и рядом соответствовали действительности. Лев Леонтьевич Клыков был главным врачом Самарской земской больницы, имел частную практику и был очень известен в Поволжье. Как-то раз, в 1898 году, к нему на прием приехал местный помещик Бостром с мальчиком, которого он представил как своего сына. У мальчонки очень болели глаза. Врачу удалось исцелить его, а врач этот приходится автору данных строк родным прадедом. Историю эту я слышала от супруги Льва Леонтьевича, своей прабабушки, и у меня нет оснований сомневаться в ее достоверности.
Так что будущий писатель и граф Алексей Толстой носил тогда фамилию Бострем и учился в реальном училище, а не в гимназии, которая была семье не по карману. В свои 14-15 лет Алексей Николаевич Толстой был почти бесправен. Полу-Толстой, полу-Бостром. Сын графа, но не дворянин. Не крестьянин, не купец, не мещанин. Человек вне сословия. Некто. Никто.
Александра Леонтьевна несколько раз подавала официальное прошение «о внесении в надлежащую часть Самарской Дворянской родословной книги сына ее Алексея Толстого». Депутаты Дворянского собрания обратились с официальным запросом к главе рода – графу Николаю Александровичу. Ответ был убийственным:
«Граф Н. А. Толстой письмом о 1 июля сего года уведомил г. Губернского Предводителя Дворянства, что настойчивое домогательство Тургеневой о внесении ее неизвестного ему сына в родословную его семьи вынуждает его сделать следующее заявление.
Как при оставлении семьи г. Тургеневой, бывшей его первой женой, так и при расторжении два с половиной года спустя их брака, других детей, кроме тех трех, которые у него есть (два сына и дочь), не было и по сю пору нет, и потому домогательства г. Тургеневой он находит не подлежащими удовлетворению, и что кроме его как отца, при жизни его, никакое другое лицо не вправе ходатайствовать о занесении его детей в дворянскую родословную книгу, так как по духу Российского законодательства отец считается главой семьи…»
До Алексея Толстого в русской литературе были писатели с неясным, драматическим происхождением - Жуковский, Герцен, Фет. Но ни один из них так остро не ощущал свою «неполноценность» и не стремился «восстановить справедливость».
Но тогда сам Алеша о драме, что сопутствовала его появлению на свет, ничего не знал: рос беспечно и беззаботно, со спокойной душой считая, что его родной отец – Алексей Аполлонович. Жили небогато, но очень дружно. А вот забот и тревог хватало. Малоземельный хутор Бострома, который располагался в 70 верстах от Самары, дохода почти не приносил.
К тому же и «свет», не карающий заблуждений, но требующий для них тайны, с осуждением смотрел на блудное сожительство хозяина Сосновки с графиней Толстой, и не был склонен широко принимать любовников. В 1883 году Бостром не был переизбран в управу, лишившись как оплачиваемой должности, так и общественного положения, и отчуждение от света толкнуло беззаконную пару не мало, ни много, как в… марксизм.
«Лешурочка, нам приходится довольствоваться друг другом. Не так ведь это уж страшно. Есть люди, которые никогда, никого возле себя не имеют. Это страшно. Вот почему я и тяну тебя за собой в Маркса. Страшно уйти от тебя куда-нибудь в сторону, заблудиться без друга и единомышленника», – писала Александра Леонтьевна мужу.
Бостром отвечал жене:
«Здравствуй, родная, дорогая, желанная моя женочка. Сейчас получил от тебя письмо от 23. Ты не знаешь, что со мной делается, когда я читаю твои строки. Нет, даже в наши годы это странно. Милая моя Санечка… Сокровище мое, а уж как мне тебя-то жалко, одинокую, и сказать не могу… Как ты радуешь меня сообщениями о Леле… Не знаю, Санечка, хорошо ли я сделал, я купил ему костюмчик… Это ему к праздничку, милому нашему сыночку. Господи, когда я вас увижу… До свидания, благодатная моя Санечка. Целую ручки твои крепко, крепко. Твой Алеша».
В детстве Алеша Толстой отца-отчима любил, в молодости относился с почтением, но позднее над ним подтрунивал:
«Чего только не навидался я тогда в помещичьих гнездах! Вот, например, мой отчим – Бостром очень интересный был человек. Представьте себе, помещик – марксист! Да, да! Марксист! Он был настоящим пугалом для соседей – помещиков, когда с неумолимой логикой доказывал им, что в ближайшее время помещичья Россия взорвется! И у него самого хозяйство развалилось, хоть он и носился постоянно с фантастическими проектами обогащения. А батраки у него жили в грязных бараках. Для них даже отхожего места не было, и вокруг бараков – грязища и невыносимое зловоние. И кормили батраков отвратительно. Я однажды спросил отчима, как может он при марксистских убеждениях так относиться к рабочему люду. А он посмеялся, покровительственно похлопал меня по плечу и сказал:
– Эх, студент, студент! Ты еще не понимаешь, что идеи – это одно, а жизнь совсем другое».
Похоже, это наставление накрепко засело в голове у юного Алексея и определило его собственную жизнь.
Графский титул и фамилию он получил в 1900 году… по завещанию Николая Александровича Толстого, своего формального отца, который, кстати, оставил ему еще и неплохое наследство – тридцать тысяч рублей. Чем была вызвана предсмертная причуда графа – непонятно.
Окончив в мае 1901 года Самарское реальное училище, Алексей уехал в Петербург, где стал студентом Петербургского технологического института, благо это позволяло полученное наследство. О писательской деятельности тогда еще и мысли не возникало: пробовал сочинять стихи, в основном любовного содержания, но мать – главный критик и ценитель – вынесла суровый вердикт:
- Очень серо и скучно.
Зато студенческие годы проходили весело. Хотя бы потому, что вместе с Алексеем в Петербург поехала его любимая девушка Юлия Рожанская.
«Я рано женился – девятнадцати лет, – на студентке-медичке, и мы прожили вместе обычной студенческой рабочей жизнью до конца 1906 года», - вспоминал позже Толстой в своей краткой автобиографии. - «Я места себе не находил без Юленьки, –Наконец поехал в Бригадировку, где Юля жила у родни. Встретившись с ней, я нашел душевный покой. А потом мы вместе уехали в Санкт-Петербург, где Юлинька поступила в медицинский институт».
Юля с радостью встретила предложение Алексея выйти за него замуж. Конечно, лучше бы это сделать после окончания института, когда будет работа и меньшая зависимость от родителей, но – годы...
О предстоящей свадьбе – почти в каждом письме Алексея родным:
«Свадьбу лучше всего справлять в Тургеневе, но не забудьте, что числа 4 июня начнется пост, и венчать уже не станут до августа».
Помимо поста, была и другая причина – Юля была беременна.
Летом 1902 года они после экзаменов отправились в Самару, а затем в Тургенево, где 3 июня венчались в местной церкви. На момент женитьбы Алексею исполнилось 19 лет, Рожанской – 22.
О свадьбе в метрической книге сохранилась следующая запись:
«Сын графа, студент первого курса технологического института Императора Николая 1 Алексей Николаевич Толстой, православного вероисповедования, первым браком. Дочь коллежского советника Юлия Васильевна Рожанская, слушательница Санкт-Петербургского женского медицинского института, православного вероисповедования, первым браком».
В январе 1903 года у А. Толстого и Юлии родился сын Юра. Толстые сдают экзамены за 4-й курс, переходят на 5-й., но обстановка в стране накаляется и у Толстого появилась мысль уехать для продолжения учебы в Дрезден к своему товарищу – сокурснику по институту А. Чумакову.
«Петербург опять заснул. От октябрьского оживления не осталось и следа, разве только усиленно расплодились похабные журналы с порнографическими рисунками. После экзаменов все-таки уеду за границу, здесь заниматься невозможно», – сообщает он в письме отчиму А. Бострому.
Там, в Германии, весной 1906 года в жизни Толстого появилась другая женщина – Софья Розенфельд (урожденная Дымшиц). Софья в это время училась в Берне. Но настоящий роман у них завязался, когда оба вернулись в Россию, Толстой сделал Софье формальное предложение. Это было в 1907 году. Почти немедленно Толстой обо всем рассказал Юлии, которая проявила поразительное великодушие:
-Если ты окончательно решил отдаться искусству, то Софья Исааковна тебе больше подходит, - сказала она.
Толстой закончил институт - без диплома - и всецело отдался литературной деятельности – не без влияния Софьи. Они стали жить вместе, но в те годы расторжение брака утверждал Священный Синод. И бракоразводный процесс мог длиться годы. Алексей Николаевич ждал расторжения брачных уз три года, но это уже не имело для него никакого значения: 11 мая 1908 умер его пятилетний сын Юрий. Больше с Юлией его ничего не связывало.
В том же году в журнале «Нива» Толстой напечатал свой первый рассказ «Старая башня». Позже он вспоминал об этом:
«… в один серенький денек, оказалось в моем кошельке сто рублей на всю жизнь и, не раздумывая, я кинулся в мутные воды литературы. Дальнейшее - трудный путь борьбы, работы, работы, познания, падения, отчаяния, взлетов, восторгов, надежд и все возрастающего к себе требования».
Добавлю – невероятной работоспособности. В те первые годы чего он только не писал - рассказы, сказки, стихи, повести, причем все это в огромных количествах! - и где только ни печатался.
«Чтобы одновременно в течение года печататься в шестнадцати разных изданиях, - вспоминал К.И.Чуковский, - нужно было работать не разгибая спины».
Романы "Чудаки" (1911), «Хромой барин» (1912), рассказы и повести, пьесы, которые шли в Малом театре и не только в нем, и многое другое - все было результатом неустанного сидения за рабочим столом. При этом Толстой умудрялся не пропускать практически ни одного литературного сборища, вечеринки, салона, вернисажа, юбилея, театральной премьеры.
Корней Чуковский так вспоминал Толстого в те времена:
«Когда он, медлительный, импозантный и важный, появлялся в тесной компании близких людей, он оставлял свою импозантность и важность вместе с цилиндром в прихожей и сразу превращался в «Алешу», доброго малого, хохотуна, балагура, неистощимого рассказчика уморительно забавных историй из жизни своего родного Заволжья. Алексей Толстой талантлив очаровательно. Это гармоничный, счастливый, свободный, воздушный, нисколько не напряженный талант. Он пишет, как дышит. Что ни подвернется ему под перо: деревья, кобылы, закаты, старые бабушки, дети, - все живет, и блестит, и восхищает...»
Кстати, любимое словечко Толстого «колбаситься» не устарело и сегодня, хотя мало кто знает о его происхождении.
Незадолго до революции Толстой вторично проходит через изматывающую процедуру развода. Его третьей женой стала Наталья Крандиевская, дочь книгоиздателя, уже довольно известная поэтесса, которую современники ставили на один уровень с Цветаевой и Ахматовой. Оставленная Софья записала в своем дневнике:
«Алексей Николаевич входил в литературную семью, где его творческие и бытовые запросы должны были встретить полное понимание. Несмотря на горечь расставания (а она была, не могла не быть, после стольких лет совместной жизни), это Обстоятельство меня утешало и успокаивало».
С Крандиевской Толстой счастливо прожил двадцать лет, у них родились два сына – Дмитрий и Никита. Но литературная деятельность Натальи Васильевны прекратилась – она добровольно отказалась от нее, став помощником и секретарем своего мужа, «всего лишь» женой и матерью. Но кто знает, написал ли бы Алексей Толстой свои знаменитые произведения, не будь рядом с ним умной, тонкой и понимающей жены?
«Вспоминаю мой обычный день: Ответить в Лондон издателю Бруксу; в Берлин - агенту Каганскому; закончить корректуру.
Телефон.
Унять Митюшку (носится вверх и вниз по лестнице, мимо кабинета).
Выйти к просителям, к корреспондентам.
Выставить местного антиквара с очередным голландцем подмышкой.
В кабинете прослушать новую страницу, переписать отсюда и досюда.
- А где же стихи к «Буратино»? Ты задерживаешь работу!
Обещаю стихи.
- Кстати, ты распорядилась о вине? К обеду будут люди.
Позвонить в магазин.
Позвонить фининспектору.
Заполнить декларацию.
Принять отчет от столяра.
Вызвать обойщика, перевесить портьеры.
Нет миног к обеду, а ведь Алеша просил…
В город, в Госиздат, в Союз, в магазин…
И долгие годы во всем этом мне удавалось сохранить трудовое равновесие, веселую энергию.
Все было одушевлено и озарено. Все казалось праздником: я участвовала в его жизни…» - вспоминала впоследствии об уже налаженных и благополучных годах в СССР Наталья Васильевна.
Во время Первой мировой войны писатель был военным корреспондентом. Толстой с огромным энтузиазмом встретил Февральскую революцию, а Временное правительство назначило его «комиссаром по регистрации печати» - одному Богу известно, что это была за должность. Но эйфория быстро сменилась подавленностью и ужасом.
В кровавой мясорубке революции погибли один из его братьев и сестра, двух родных дядей большевики расстреляли, многие члены семьи погибли от голода и холода. Спастись удалось старшему брату – Мстиславу, который эмигрировал буквально в последний момент.
Удалось спастись и самому Алексею Николаевичу. В июле 1918 года он вместе с семьей перебрался в Одессу. Такое впечатление, что происходившие в России революционные события совершенно не затронули писателя: именно в Одессе была написана прелестная повесть-фантазия «Граф Калиостро».
В Одессе Толстой случайно встретился с Буниным, который впоследствии вспоминал:
«… он кричал с полной искренностью и с такой запальчивостью, какой я еще не знал в нем: «Вы не поверите, до чего же я счастлив, что удрал наконец от этих негодяев, засевших в Кремле… Думаю, что зимой, Бог даст, опять будем в Москве. Как ни оскотинел русский народ, он не может не понимать, что творится! Я слышал по дороге сюда, на остановках в разных городах и в поездах, такие речи хороших, бородатых мужичков насчет не только всех этих Свердловых и Троцких, но и самого Ленина, что меня мороз по коже драл! Погоди, погоди, говорят, доберемся и до них! И доберутся!».
Зимой Толстые в Москву не приехали: через Константинополь перебрались в Париж. Начался эмиграционный период жизни писателя, который по ряду причин продлился очень недолго.
Но писать Алексей Николаевич не перестал и там: в эти годы увидела свет ностальгическая повесть «Детство Никиты», а также роман «Хождение по мукам» - первая часть будущей трилогии, точнее, его первая версия, восторженно принятая эмигрантами и капитально переписанная в просоветском ключе уже после возвращения в Россию.
В Париже Толстой не прижился: языка он не знал, привычного комфорта никак не мог добиться. И в октябре 1921 года он переехал в Берлин, где, впрочем, тоже постоянно жаловался на жизнь. Отношения с эмиграцией портились. За сотрудничество в газете «Накануне» Толстого исключили из эмигрантского Союза русских писателей и журналистов: против голосовал один лишь А.И. Куприн, И.А.Бунин - воздержался...
Мало кто мог тогда достоверно знать, но зато многие догадывались, что «оппозиционная» газета эмигрантов «Накануне» финансировалась…ОГПУ. А «независимые» редакторы состояли на службе этой организации. И самым влиятельным из этих редакторов был… Алексей Толстой, мечтавший вернуться в Россию, пусть и советскую. Он был уверен, что сможет приспособиться и к новому режиму. Тому самому, который проклинал всего несколько лет тому назад.
«В эмиграции, говоря о нем, – вспоминал об Алексее Толстом И. А. Бунин, – часто называли его то пренебрежительно, Алешкой, то снисходительно и ласково, Алешей, и почти все забавлялись им: он был веселый, интересный собеседник, отличный рассказчик, прекрасный чтец своих произведений, восхитительный в своей откровенности циник; был наделен немалым и очень зорким умом, хотя любил прикидываться дураковатым и беспечным шалопаем, был ловкий рвач, но и щедрый мот, владел богатым русским языком, все русское знал и чувствовал, как очень немногие… По наружности он был породист, рослый, плотный, бритое полное лицо его было женственно, пенсне при слегка откинутой голове весьма помогало ему иметь в случаях надобности высокомерное выражение; одет и обут он был всегда дорого и добротно, ходил носками внутрь, – признак натуры упорной, настойчивой, – постоянно играл какую-нибудь роль, говорил на множество ладов, все меняя выражение лица, то бормотал, то кричал тонким бабьим голосом, иногда, в каком-нибудь „салоне“, сюсюкал, как великосветский фат, хохотал чаще всего как-то неожиданно, удивленно, выпучивая глаза и давясь, крякая, ел и пил много и жадно, в гостях напивался и объедался, по его собственному выражению, до безобразия, но, проснувшись на другой день, тотчас обматывал голову мокрым полотенцем и садился за работу: работник был он первоклассный…»
Но мало кому известно, что великого писателя Булгакова открыл именно Алексей Толстой, чуть ли не в каждом номере «Накануне» печатавший произведения Михаила Афанасьевича. Тот отплатил ему… жгучей ненавистью, запечатлев ее – весьма талантливо! – на страницах «Театрального романа», где вывел под именем Измаила Александровича Бондаревского. Образ навеян многими встречами писателей и, мягко говоря, далек от приязненного отношения.
Алексей же Толстой, вернувшись в Россию, просто перестал замечать Михаила Булгакова. В основном, потому, что по свидетельствам современников Толстой в те годы был вынужден писать на заказ одну пьесу за другой, и ни одна из них до сценического воплощения не доходила: художественная несостоятельность этих произведений была очевидной. А «Дни Турбинных» сам «отец народов» смотрел пятнадцать раз, хотя их автор не был лауреатом сталинской премии, как «наш советский граф».
Вернулся в Россию Толстой в 1923 году с первым советским научно-фантастическим романом «Аэлита», в котором красноармеец Гусев устраивает на Марсе революцию, правда, неудачную. Во втором фантастическом романе Толстого «Гиперболоид инженера Гарина» (1925-1926, позже не раз переделывался) и рассказе «Союз пяти» (1925) маниакальные властолюбцы пытаются с помощью небывалых технических средств покорить весь мир и истребить большинство людей, но тоже неудачно. Социальный аспект везде упрощен и огрублен по-советски, но Толстой предсказал космические полеты, улавливание голосов из космоса, «парашютный тормоз», лазер, деление атомного ядра.
Затем появился действительно уникальный роман «Похождения Невзорова, или Ибикус» с массой невероятных приключений авантюриста в тех местах, где побывал сам Толстой перед эмиграцией и в ее начале (в Стамбуле). Ну и, конечно, продолжалась работа над трилогией «Хождение по мукам», ставшей классическим произведением еще при жизни автора.
Возвращение Толстого в Россию вызвало самые разные толки. Эмигранты сочли этот поступок предательством и сыпали по адресу «советского графа» страшными проклятиями. Большевиками же писатель был обласкан: со временем он сделался личным другом И.В.Сталина, постоянным гостем на пышных кремлевских приемах, был награжден многочисленными орденами, премиями, избран депутатом Верховного Совета СССР, действительным членом Академии Наук.
Новые власти не скупились на подарки: у Толстого были роскошные квартиры в Ленинграде и в Москве, целое поместье в Детском Селе (как и в Барвихе) с роскошно обставленными комнатами, два или три автомобиля с личным шофером…
По этому поводу существует весьма правдоподобный анекдот.
В 1937 году «советский граф» А.Толстой был в Париже в качестве знатного туриста. Он несколько раз встречался с Ю.Анненковым и катался с ним по Парижу на автомобиле последнего. Во время одной из поездок между ними состоялась следующая беседа. Толстой заметил:
- Машина у тебя хорошая, слов нет; но у меня - все же гораздо шикарнее твоей. И у меня их даже две.
Анненков ответил:
- Я купил машину на заработанные мною деньги, а ты?
- По правде сказать, мне машины были предоставлены: одна центральным комитетом партии, другая - ленинградским советом. Но, в общем, я пользуюсь только одной из них, потому что у меня - всего один шофер.
- Чем объясняется, что в Советском Союзе, у всех, у кого есть автомобиль, имеется обязательно и шофер? В Европе мы сами сидим за рулем. Шоферы служат либо у больных, либо у каких-нибудь снобов. Не являются ли в Советском Союзе шоферы прикомандированными чекистами?
- Чепуха! Мы все сами себе чекисты. А вот, если я заеду, скажем, к приятелю на Кузнецкий Мост выпить чайку, да посижу там часа полтора-два, то, ведь, шин-то на колесах я уже не найду: улетят! А если приеду к кому-нибудь на ужин и просижу часов до трех утра, то, выйдя на улицу, найду только скелет машины: ни тебе колес, ни стекол, и даже матрасы сидений вынесены. А если в машине ждет шофер, то все будет в порядке. Понял?
-Понял, но не все. В Советском Союзе не существует частной торговли, частных лавок, так на кой же черт воруются автомобильные шины, колеса, матрасы?
- Не наивничай! Ты прекрасно знаешь, что это - пережитки капиталистического строя! Атавизм!
Верил он сам в то, что говорил, или нет - трудно сказать. Но был и еще один разговор, куда более серьезный, о котором тоже написал Юрий Анненков:
«...Алексей Толстой не интересовался политической судьбой своей родины. Он не стремился стать официальным пропагандистом марксизма-ленинизма... Весельчак, он просто хотел вернуться к беззаботной жизни, обильной и спокойной. Жизнь за границей, жизнь эмигранта не отвечала таким желаниям, несмотря даже на успех его пьесы в Париже и на другие возможные успехи в дальнейшем...
- Пойми меня, - говорил он, - я иногда чувствую, что испытал на нашей дорогой родине какую-то психологическую или, скорее, патологическую деформацию. Но знаешь ли ты, что люди, родившиеся там в 1917 году, год знаменитого Октября, и которым теперь исполнилось двадцать лет, для них это отнюдь не «деформация», а самая естественная «формация»: советская формация...
- Я циник, - продолжал он, - мне на все наплевать! Я - простой смертный, который хочет жить, хорошо жить, и все тут. Мое литературное творчество? Мне и на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Черт с ним, я и их напишу! Но только это не так легко, как можно подумать. Нужно склеивать столько различных нюансов! Я написал моего «Азефа», и он провалился в дыру. Я написал «Петра Первого», и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видишь ли, «отец народов» пересмотрел историю России. Петр Великий стал без моего ведома «пролетарским царем» и прототипом нашего Иосифа!
Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне наплевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится, действительно, быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбрюки - все они акробаты. Но они - не графы. А я - граф, черт подери! И наша знать (чтоб ей лопнуть!) сумела дать слишком мало акробатов! Понял?
Моя доля очень трудна...
- Что это? Исповедь или болтовня? - спросил я.
- Понимай как хочешь, - ответил Толстой»
Не слишком приятной была творческая жизнь «красного графа». Но его счастливый характер позволил спокойно перенести все идеологические выкрутасы советской власти, иногда даже не замечая их. Ему не было стыдно за откровенно конъюнктурную, просталинскую повесть «Хлеб», он воспринимал ее так же, как прекрасную, полюбившуюся всем, абсолютно лишенную идеологии сказку «Буратино». Нужды нет, что писал он ее с итальянского подстрочника – все равно получилась оригинальная и талантливая вещь.
«Хлеб» был написан в 1937 году, после того, как в личной жизни Толстого снова произошли перемены. Он оставил в Ленинграде Наталью Крандиевскую с детьми, а сам переехал в Москву с новой женой – Людмилой Баршевой, которую привела в дом сама Наталья Васильевна в качестве секретаря. Она, по грустному признанию самой Крандиевской, уже через 2 недели заняла ее место не только за рабочим столом… И ее, в отличие от принципиальной и гордой Крандиевской, совершенно не волновали мотивы написания той или иной вещи.
Осенью 1935 года Толстой окончательно ушел из семьи - женился на Баршевой и уехал в Москву, оставив свою 47-летнюю «Тусю» с сыновьями в Ленинграде. У Толстого началась другая жизнь- с кремлевскими пайками, «пайковой» же Барвихой, званием академика, депутатством в Верховном Совете (начиная с печально знаменитого 1937-го), орденами (в том числе – Орденом Ленина) и двумя Сталинскими премиями, Третью, за незаконченного «Петра Первого», вручат посмертно вдове писателя.
Жизнелюб, любитель хорошо поесть и хорошо выпить, эгоцентричный, чуждавшийся идейных людей и всяких идей вообще, Толстой мог бы задать любимый вопрос нашего времени: «Если ты такой умный, почему ты такой бедный?»
Блок, недолюбливавший молодого Толстого, дал ему такую характеристику:
«Много в Толстом и крови, и жиру, и похоти, и дворянства, и таланта».
Помимо писательского труда, Толстой, как депутат и лауреат, тратил массу времени и сил на общественную деятельность: печатал статьи и эссе, читал доклады и лекции, выступал с речами и обращениями. И все это - несмотря на прогрессирующую болезнь и связанные с ней поистине адские муки: в июне 1944-го врачи обнаружили у Толстого злокачественную опухоль легкого.
«Но он остался верен себе, - рассказывал в своих воспоминаниях К.И.Чуковский, - за несколько недель до кончины, празднуя день рождения, устроил для друзей веселый пир, где много озорничал и куролесил по-прежнему, так что никому из его близких и в голову прийти не могло, что всего лишь за час до этого беспечного пиршества у него неудержимым потоком хлынула горлом кровь».
Алексей Николаевич Толстой скончался 23 февраля 1945 года.
Удивительно еще и то, что у Алексея Толстого нет ни одного произведения, написанного «в стол», то есть для себя, для души, для бога. У Алексея Толстого, видимо, такой потребности не было. Он считал, что должен писать только то, что может быть немедленно напечатано. Практически все его произведения и печатались.
Фантастическая судьба… От самого рождения и до смертного часа. Второго такого писателя – русского, советского – не найти.
Да и стоит ли искать?
Необыкновенная самарская история обыкновенной любви
Введение в историю
Эта житейская история, произошедшая в последней четверти XIX века, поразившая умы российских не то что обывателей, но и людей прогрессивных, к большому удивлению, не закончилась, едва начавшись, а получила продолжение после смерти её участников. Продолжилась она в дальнейшем и в их потомках, понявших и принявших её без упрёка, тем более без осуждения.
Я начала собирать архивные и литературные материалы об участниках этой истории не без определённого интереса. С подачи работников Государственного архива Самарской области я озаботилась отысканием своего родства с одним из её участников, Алексеем Аполлоновичем Бостромом (что интересно, имевшим двух родных сестёр с фамилией Бострем, а это и фамилия моего прапрадеда), формально не оставившим своего потомства.
В моём распоряжении оказались следующие материалы:
данные Государственного архива Самарской области - Ф.430. - Оп.1. - Д.945. - Л.41; Д.2009. - Л.1-5; Ф.170; Ф.153; Ф.146;
Календарь. Памятные книги Самарской губернии за 1896-1906, 1908, 1909 гг.;
Адресная и справочная книга г. Петербурга. Весь Петербург на 1914 г.
- СПб.: Изд. Суворина А. С. // Новое время;
Западов В. А. Алексей Николаевич Толстой. - Ленинград: Просвещение, 1968;
Налдеев А. П. Алексей Толстой. -М.: Изд. Сов. Россия, 1974;
Оклянский Ю. М. Шумное захолустье, Кн. 1. - М.: Издательский центр «ТЕРРА », 1997;
Петелин В. В. Жизнь Алексея Толстого. Красный граф. - М.: Центропо-лиграф, 2001;
Толстой А. Н. Избранное. - М.: ОЛМА-ПРЕСС. Звёздный мир, 2003;
Советский энциклопедический словарь, ред. Прохоров А.М. - 4-е изд. - М.: Сов. Энциклопедия, 1989, с. 161.
Часть первая
Анна Каренина, Она же Александра Толстая
Начало истории датируется 22 января 1883 года, когда на заснеженную площадь под высокие окна окружного суда, казалось, сходилась и съезжалась вся Самара.
Обогнув площадь и поднимая на раскате снежный вихрь, к подъезду подлетали наёмные кибитки; степенной трусцой, позванивая бубенцами, подкатывали запряжённые парами тяжёлые кареты. Тянулись с разных сторон пешеходы. По распоряжению председательствующего, действительного статского советника Смирнитского, в зал пропускали по заранее розданным билетам.
За деревянным барьером, отгораживающим преступника от публики, сидел всесильный предводитель дворянства Самарского уезда граф Николай Александрович Толстой, обвиняемый в покушении на убийство земского служащего Бострома.
33-летний граф, по случаю чуть бледный, с грустными глазами и драгунской выправкой, был известен в Самаре как самодур и кутила, однако не лишённый ума и фантазии. Последние качества были отлично знакомы его соперникам по губернским выборам, где граф составил себе репутацию ловкого интригана.
Обстоятельства дела были таковы. В мае истекшего 1882 года двадцатисемилетняя графиня Александра Леонтьевна Толстая, умная, красивая женщина, начинающая писательница, во второй раз и теперь уже бесповоротно ушла от Толстого к мелкопоместному дворянину Алексею Аполлоновичу Бострому. Молодую женщину не остановила необходимость расстаться с тремя малолетними детьми. Не возымели действия ни угрозы мужа, ни уговоры родни - местных скудеющих помещиков Тургеневых, ни увещевания духовника и других священнослужителей, вплоть до специально посетившего её на дому протоирея самарской церкви.
Обедневший аристократ, поручик Александр Петрович Толстой женился на московской купчихе, точнее - на её деньгах. Их сын, офицер лейб-гвардии гусарского полка граф Николай Александрович Толстой, за буйный характер исключённый из полка, получил запрет жить в «обеих столицах». Он уехал в Самару, где было богатое имение отца, купленное на приданое матери-купчихи. Там он женился на Александре Леонтьевне Тургеневой, двоюродной племяннице А.И. Тургенева, друга Пушкина, и Н.И Тургенева, декабриста.
Александра Леонтьевна увлеклась не столько красавцем Толстым, сколько наивной идеей перевоспитания буйного повесы.
Семья Тургеневых была против этого брака, но дочь настояла на своём. Брак начал разваливаться с самого начала. Человек ограниченный и бешено ревнивый, Н.А. Толстой и его мать (Кабаниха во дворянстве) создали для девушки невыносимую жизнь. Жертва девушки-идеалистки оценена не была. Слабохарактерный и вздорный, Николай Толстой истолковал благородство жены как слабость, дающую право издеваться над ней. О святых клятвах невесте, о планах на жизнь, подобную свадебным фейерверкам, не осталось и следа. Не прошло и года, как он в слепой ярости стрелял в жену, ожидавшую ребёнка.
Старая графиня, спесивая и властная старуха, родом из московской купеческой семьи Устиновых, старалась искоренить в её душе то, с чем не удавалось сладить одному сыну. Литературные же занятия Александры Леонтьевны, её умственные интересы считались в доме мужа блажью, ухищрением, при помощи которого хочет выказать свой «норов» эта гордячка.
Неудивительно, что Александра Леонтьевна, встретив человека, по-настоящему полюбившего её, и тоже полюбив, порвала с семьёй. Александру Леонтьевну, женщину волевую и решительную, не остановили ни обывательские толки, ни законы Российской империи и православной церкви, ни протесты семьи Тургеневых. Родная семья Тургеневых, возмущённая поведением дочери, вычеркнула её из своей жизни. Уход от мужа был преступлением, падением, Александра Леонтьевна из порядочной женщины в глазах общества превратилась в женщину неприличного поведения.
В мае 1882 года, на втором месяце беременности, она ушла к Алексею Аполлоновичу Бострому, никому не сознавшись, что беременна. А 20 августа в поезде, только что отошедшем от Безенчука в сторону Сызрани, произошла случайная встреча: лакей донёс Толстому, что на этой станции в вагон второго класса сели Бостром с «её сиятельством». Через некоторое время в их купе послышались крики, раздался выстрел. Бостром был ранен в ногу. Сбежавшимся пассажирам он отдал револьвер, который успел отнять у графа.
Для того чтобы представить себе истинный размер сенсации, какой был для тогдашней Самары сам факт, что граф Толстой оказался на скамье подсудимых, достаточно знать, что представлял собой Самарский уезд, где Николай Александрович был бессменным предводителем дворянства чуть ли не всю свою жизнь.
В тогдашней Самаре проживало более 68 тысяч жителей. Попечение уездного предводителя обнимало «жителей обоего пола» втрое больше - около 208 тысяч человек. И влияние уездного начальства в значительной степени затрагивало
всю Самару. В своём уезде предводитель дворянства был бог и царь. Он был одновременно председателем уездных присутствий по крестьянским делам, по воинской повинности, по дворянской опеке, почётным мировым судьёй. Кроме того, граф Толстой был одним из крупнейших земельных магнатов губернии. Сладкую жуть, точно от полёта во сне, испытывал сидящий в зале городской обыватель, видя на позорной скамье столь могущественного человека.
Помимо тех, чьим «иждивением и трудами» жила тогдашняя Самара, в зале был почти весь «свет», самарский «бомонд».
Купцы, мещане, владельцы промыслов, почётные горожане, губернские дамы с мужьями, окрестные помещики с семействами, вылезшими из своих родовых гнёзд, священники, гарнизонные офицеры.
Находилась в зале и публика демократическая: мелкие чиновники, врачи, учителя. Самара в то время была местом политической ссылки, и именно среди этой разночинной публики находились лица, не одобрявшие государственное устройство в России, хорошо понимавшие всю относительность сенсации захолустного городишка.
В целом для России граф Толстой не был столь видной и могущественной фигурой. А с юридической точки зрения суд рассматривал даже и не убийство, а всего лишь покушение на него. Подлинную остроту дела публика видела вовсе не в той «клубничке», которую смаковал обыватель. Более всего их занимало лицо, не явившееся на процесс, - графиня Александра Леонтьевна Толстая.
Нарушив незыблемость и святость одного из главных общественных институтов - семьи, молодая графиня повторила пример своей трагической литературной современницы Анны Карениной, героини романа Л. Толстого, появившегося в 1877 году.
Поразительно сходство ситуаций этого романа со всеми мотивами самарского происшествия, однако жизненная история своей остротой могла и поспорить с изображённой в романе драмой. Это касается не только поднявших бунт женщин-героинь, но и тех, кто им противостоял, искал и находил различные способы отпора. Сходство недугов вызывает и сходство лекарств.
Но Александра Леонтьевна тем более не могла ждать пощады от официальной морали, что поступила «ещё хуже». Не говоря уже о трёх оставленных детях и о том, что Александра Леонтьевна оскорбила общественное приличие, уходя от мужа беременной, она вдобавок выбрала не аристократа, человека «своего круга», каким для Анны был Вронский, а какого-то земского служащего, то есть поступила «безвкусно» и нерасчётливо. Это было расценено как оплеуха всему «бомонду».
Во имя любви она разом порвала все многочисленные моральные путы, связывающие даму её круга. Резонанс от этого поступка молодой женщины был громче, чем выстрел, раздавшийся в вагоне поезда, шедшего на Сызрань. Получалось, что, хотя на скамье подсудимых сидел граф Толстой, публичный суд фактически должен был свершиться над бунтом против устоев официальной морали не в привычном к потрясениям Петербурге, а среди сонной одури дворянско-купеческого захолустья.
Таким образом, закон и официальная мораль разошлись между собой. Буква закона усадила графа на скамью подсудимых, а сочувствие господствующей морали было на стороне графа, защищавшего «семейные устои» и свою «честь» против «греховных и стыдных» поступков жены и её возлюбленного.
Как должен был в таком щекотливом положении поступить суд? Суд то и дело обращал внимание присяжных на то обстоятельство, что граф Н.А. Толстой принадлежит к сословию, господствующему в империи. Тем более что едва летом 1882 года было заведено дело на графа Толстого, как в суд полетело прокурорское представление о его прекращении.
Суд оправдал графа. Поступок Александры Леонтьевны и Бострома был осуждён официальной моралью за прелюбодеяние со стороны Александры Леонтьевны и нарушение святости брака.
Через некоторое время решение суда мирского было подкреплено судом духовным. В сентябре 1883 года церковные власти объявили сиятельного графа пострадавшей стороной, дозволив ему вступить, если пожелает, в новое (второе) законное супружество, а Александре Леонтьевне было определено «всегдашнее безбрачие». Отныне это была официальная формула гражданского состояния, вид семейного положения, с которого снимались копии для светского употребления. Это был «паспорт блудницы».
Отношения Александры Леонтьевны с Бостромом так и остались неузаконенными до конца дней. Она никогда не смогла стать женой любимого человека. Но нашла всё же себя в этой совсем непростой жизни, под поезд не бросилась. Главным в жизни всегда считала взгляды и определённые убеждения, без которых нет человека.
Часть вторая
МОЛОДОЙ КРАСАВЕЦ
У Алексея Бострома была характерная внешность. Высокий открытый лоб, густая русая борода, закрывавшая щёки, при его молодости (Бострому тогда было 29 лет) делали его похожим на разночинца-шестидесятника, какими представляла их портретная традиция. Но в лице Алексея Аполлонови-ча вовсе не было сурового вдохновения или непреклонности борца.
Напротив, у него было тонкое, а если приглядеться, слегка изнеженное лицо. Он был очень красив - сухой нос, круто изогнутые струнки бровей, проницательные, то задумчивые, то с дружелюбным юмором синие глаза.
От шестидесятников в нём были смелость суждений, начитанность сочинениями Добролюбова, Писарева, преклонение перед Некрасовым, свежесть взгляда на вещи, какими бы традициями они ни были освящены. Бостром бывал смел и неутомим в отстаивании своих мнений, но при всей горячности спорить умел воспитанно и приятно. Алексей Аполлонович был убеждён, что на человека можно повлиять только одним - добротой.
Но, как впоследствии было суждено убедиться Александре Леонтьевне, сам часто бывал не только мягким, но и мягкотелым...
Впрочем, эти недостатки Алексея Апол-лоновича открылись молодой женщине много позже. А при своём появлении блестящий красавец-земец, ничего не имевший, кроме отцов ского хутора, но не унывающий, весёлый в своей бедности, одержимый прожектами невероятных новаторских переустройств, Алексей Бостром слишком выделялся среди помещиков-степняков, составлявших окружение графа Толстого.
У встретившихся однажды молодых людей оказалось много общего. Алексей Аполлонович читал то же, что и находившая себе единственное прибежище в книгах порывистая и волевая графиня, которой нравились самоотверженные и свободолюбивые героини знаменитого писателя-однофамильца И.С. Тургенева. Мысли у них часто совпадали...
В самарском обществе этот молодой красавец тоже производил на публику неотразимое впечатление. Алексей Аполлонович имел недурной голос, пел народные песни и современные романсы. Охотно пел дуэтом с кем-нибудь из барышень или дам. А когда садился за рояль и начинал играть Бетховена, Шопена или Грига, то даже злые языки умолкали от его талантливой игры.
Это был человек «с запросами», кроме того, что много читал, он ещё увлекался философией, социологией, экономическими науками. В семье он был младшим, но, кроме него, сыновей не было.
О происхождении Алексея Аполлоновича Бострома (18521921) известно, что его отец, Аполлон Яковлевич Бостром (18131868), был православного вероисповедания. Получив воспитание в Московском Императорском университете, но, не окончив курса наук, 10 июля 1834 года (в 23 года) поступил канцеляристом на службу в департамент государственных имуществ Тамбовской губернии, где «Аполлон Яковлевич Бостром и род его
» занесены «в надлежащую часть Тамбовской дворянской родословной книги».
Сведениями о появлении Аполлона Яковлевича в Тамбовской и Самарской губерниях, об истоках владения им поместьем, как и сведениями о супруге, матери его детей, Государственный архив Самарской области не располагает.
Однако в Самарском дворянском депутатском собрании за октябрь 1856 года содержится формулярный список о службе депутата Дворянского Николаевского и Новоузенского уездов губернского секретаря Бострома. Из него видно, что Аполлон Яковлевич хотя и не был баловнем фортуны, особых чинов не нажил, знаков отличия не имел, не преуспел особенно ни
в служебной карьере, ни в имущественном состоянии, да и вообще (как и сын впоследствии) удачливостью и везением не отличался, но дворянской значимостью сына всё же превосходил. Около десяти лет служил он по департаментам министерства государственных иму-ществ: 06.12.1834 - губернский регистратор, 01.01.1838 - помощник контролёра, 24.11.1839 - контролёр, 10.07.1840 - губернский секретарь со старшинством, 18.09.1842 (в 29 лет) - по его прошению уволен со службы по семейным обстоятельствам.
Но 13.01.1855 (в 42 года), спустя 13 лет, «по случаю увольнения в отпуск Николаевского и Новоузенского предводителя дворянства» окрестные дворяне неоднозначно выказали ему своё уважение, почти на полгода избрав на должность уездного предводителя.
А позднее, в связи с поступлением в Государственное ополчение Посредника полюбовного размежевания земель Николаевского и Новоузенского уездов, длительное время занимал его должность.
Дети А.Я. Бострома (включая Алексея, которому на момент подготовки формуляра было четыре года) воспитывались в отцовском родовом поместье Николаевского уезда, где он и осел, оставив службу. Именьице у Аполлона Яковлевича было всё же не из последних: 1825 десятин земли (из них удобной 1107), плодовый сад, 168 душ крестьян, верблюды, быки, рабочие лошади, коровы.
Алексей по смерти отца, в 16 лет, встал на собственные ноги, занялся хозяйством, отсылая часть доходов сёстрам, жившим в Петербурге.
Неуёмная энергия и общительный характер постепенно сделали Алексея Бострома заметным в уезде. Алексей Аполлонович занимал должности:
- гласный Николаевской уездной земской Управы, затем председатель;
- с 1902 года - председатель Губернской земской Управы.
Но прямолинейность, нежелание приспосабливаться, гонор и переоценка своих способностей и возможностей привели в результате к тому, что ему пришлось уйти со своего поста. В 1904 году он не получил достаточного количества голосов при выборах и посвятил себя семейной жизни и общественной деятельности.
С 1904 года он секретарь отдела Императорского Российского общества садоводов, член совета Самарского губернского сельскохозяйственного общества и член наблюдательного комитета Городского общества взаимного от огня страхования.
Что касается хозяйства, то он окончательно разорился. В жизни Алексея Аполлоновича полностью проявилось одно из тех человеческих качеств энергичного человека, которому он и сам удивлялся всю жизнь: поразительная непрактичность и почти фатальная невезучесть. Бостром был слишком мягок характером, слишком честен, чтобы преуспевать. Хотя имеющаяся всё-таки в нём предпринимательская жилка, растравляемая неудачами, пульсировала постоянно. Александра Леонтьевна называла его хозяйственную деятельность «бостро-миадой».
Несмотря ни на что, Александра Леонтьевна всю жизнь горячо любила своего болтливого умницу, свои «двадцать два несчастья», своего синеглазого красавца -Алексея Аполлоновича. Чувство это сделалось частью её самой, которую вырвать и заглушить было невозможно.
Есть одно существенное отличие истории Александры Толстой от истории Анны Карениной. В самарском происшествии активным началом в любовном романе является не герой, а героиня. Конечно, Бостром тоже горячо любит и страдает. Но он чаще теряет веру, падает духом, больше нуждается в сострадании и утешениях, чем находящаяся в условиях несравнимо более трудных жена.
Она же является и главным «философом» их любви. В одном из писем Александра Леонтьевна пишет: «А ведь, может быть, Лешура, мы и были с тобой героями во дни нашей юности и нашей героической любви? Были. Наш героический период продолжался несколько лет. Я же хотела продлить его до самой смерти. Но повседневная жизнь стаскивает героев с пьедесталов, и надо благодарить судьбу, если стащит на сухое место, а не в грязь.
»
(Продолжение следует).
